Вынуть железный лом репрессий из колеса истории ро

                ВЫНУТЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ ЛОМ РЕПРЕССИЙ
                ИЗ КОЛЕСА ИСТОРИИ РОССИЙСКИХ НЕМЦНВ

               (Беседа бывшего зам. гл. редактора газеты "Нойес лебен"
                А.С. Егоршева с известным ученым Л.В. Малиновским
                о вопросах истории и российских немцах)

           Прошлой осенью историк Лев Викторович Малиновский(Барнаул),выступая
           на очередной конференции исследователей истории российских немцев в
           Москве, был награжден аплодисментами – как старейший в этом
           сообществе. Читателям из российских немцев, особенно старшего
           поколения, его имя известно давно, как и мне, долгие годы сотруднику
           центральной газеты российских немцев «Нойес лебен». Думаю, его жизнь,
           его вклад в изучение истории народа и видение ее процессов
           представляют большой интерес и сегодня, отсюда и мое обращение к нему
           за интервью. - А. Егоршев


     *Лев Викторович, только что отмечалось 100-летие Февральской революции в России, и, естественно, возникает к вам как историку первый вопрос: а как вы сегодня оцениваете и ее, и Октябрьскую революцию?

     Если бы я жил в то время, то, безусловно, радовался бы падению монархии вместе с моим отцом, который преподавал латынь в Александровске на Украине. Мнение же об Октябрьской революции сформировалось в годы Советской власти, а сегодня меня окончательно убедил в ее закономерности не кто иной, как Александр Керенский, мемуары которого я только что прочитал. Он пишет, что, во-первых, пока он был премьером, то постоянно раздавалась критика его нерешительных действий, прежде всего в вопросе о земле, о реформе землевладения. Во-вторых, сам Керенский старался включать в правительство кадетов, среди которых было много либеральных помещиков. Достаточно сказать, что Милюков, глава кадетов, обращаясь к депутатам IV Думы (тщательно очищенной избирательными законами от представителей крестьянства!), сказал примерно так: «Не соглашайтесь с конфискацией земель колонистов, ибо под нож пойдут тогда и ваши земли».
     И, в-третьих: Керенский признает в своих мемуарах, что влияние большевиков в последние два месяца перед Октябрем сильно возросло, а во Временном правительстве царили неразбериха и министерская чехарда. Такие события свойственны времени перед революцией, а отнюдь не перед военным или государственным переворотом, которые, по сути своей, должны готовиться втайне, происходить неожиданно, невзирая на наличие или отсутствие поддержки широких масс. Тактика заговорщиков была скорее характерна для эсеров, а не для большевиков. Можно ли было социал-демократические кружки и подпольную деятельность в целом считать заговором, как это было при народниках и под водительством Александра Ульянова, казненного брата Ленина? Все это говорит в пользу оценки событий как новой (третьей) революции, а никак не заговора или государственного переворота, как сегодня ее иногда пытаются представить.

     *Не обошлась бы Россия без тех трех революций, если бы имела к тому времени хотя бы парламент?

     Во-первых, история не знает сослагательного наклонения, а во-вторых, многое лучше познается в сравнении. Ведь Европа тоже пережила ряд революций, хотя масштабы проблем там были помельче, а городская социальная среда не такой взрывоопасной, как в России (например, в Германии предприятие считалось крупным от 50 рабочих, а в России – от 500). Но влияние европейских революций на российские несомненно, недаром русские революционеры внимательно изучали их опыт.

     *Вы правы, история не знает сослагательного наклонения. А потому спрошу вас совсем о другом: откуда у вас такая прямо-таки маршальская фамилия?

     Происхождение фамилий на –ский не однозначно, у них исторически разные источники. У дворянина Дзержинского, например, фамилия польская. У Завадских, Рогальских и им подобных фамилии меннонитские. Эти люди тоже были поляками, но приехали они в Россию как батраки богатых меннонитов и уже здесь онемечивались. Евреи получили фамилии поздно и большей частью по месту происхождения – Житомирский, Ушамирский, Рижский, Стародубский… Достаточно взглянуть на карту Украины: откуда ты приехал, так тебя и назвали.
Фамилии на –ский давались также воспитанникам православных духовных семинарий. Попы и дьяконы на селе не имели фамилий, звались по именам, поэтому в семинарии могло быть 50-70 Иванов и Петров. Чтобы их различать, настоятели присваивали им фамилии по названиям церквей и деревень: из Сосновки – Сосновский, из Калиновки – Калиновский, а из Малиновки, конечно же, Малиновский, не говоря уж о Рождественских, Благодатских или Богоявленских. Так что моя фамилия родилась явно «по четвертому пункту». К тому же все мои предки были из духовенства, мой отец учился в Нежинском историко-филологическом институте, знал и любил украинский язык, сочинял небольшие притчи в стиле Гоголя.

     *В начале 43-го вам исполнилось 18, и вас призвали в армию. Отправили на оборону Ленинграда. Как вы с другими бойцами вообще смогли попасть тогда в осажденный город?

     Мы прибыли на берег Ладоги и прошли ночью по льду озера 38 километров. Если бы добирались по «дороге жизни», то это было бы примерно 150 километров. Я попал в зенитчики. Нас военкоматы, по-видимому, специально отбирали, чтобы были со средним образованием, хотя бы незаконченным. Подготовка была сверхускоренной: 25 февраля получили пушки, а 3-4 марта уже сделали первые выстрелы. Помогала «узкая специализация»: даже наводчики были разные - один по горизонтали, другой по вертикали.

     *Довелось ли сбить хоть одного немца?
Нет, не довелось: наши зенитки в основном отпугивали немецкие самолеты, заставляли их лететь выше и сбрасывать бомбы куда попало, а сбивали их главным образом летчики.

     Тема войны по-прежнему близка многим россиянам, в том числе историкам и публицистам. При этом иногда высказываются новые мнения о чувствах ее участников: о том, за что воевали, с какими криками поднимались в атаку. Вы участник войны, которую мы знаем как Великую Отечественную…
Думаю, люди старшего поколения помнят песню Матвея Блантера и Михаила Исаковского "В лесу прифронтовом". Есть в ней слова, которые, по-моему, предельно ясно передают солдатское понимание целей войны: "Настал черед, пришла пора, идем, друзья, идем! За все, чем жили мы вчера, за все, что завтра ждем". Однако ощущение опасности и риска было разным у моряка, летчика, артиллериста или пехотинца. Так, профессор Фрейдзон в своих воспоминаниях очень точно говорит об артиллеристах противотанковых батарей: «Это всегда сражение голого человека с рыцарем, закованным в латы». Для нас, зенитчиков, противник был невидим и требовал чисто технического подхода: мы работали по приборам или ночью с помощью радара. Прямой личной опасности почти не ощущали.

     *Когда война была закончена, вам было всего двадцать. Перед многими из победителей встал тогда естественный вопрос: что дальше? Перед вами тоже?

     Конечно. Я ушел на войну из 10 класса, и очень хотелось продолжить учебу, заниматься иностранными языками - немецким и английским. И когда еще в армии узнал, что в связи с нашим вступлением в Германию требуются знающие немецкий язык, я тут же доложился, хотя мои знания ограничивались лишь умением читать и понимать прочитанное.
     Меня немецкому языку немного обучал отец, я увлекался ботаникой и получил от него большой красочный альбом «Естественная история мира растений» с немецкими комментариями к каждой травинке. Поневоле стал переводить эти довольно однообразные комментарии и так научился сам читать. Война только усилила мой интерес к немецкому, чему способствовала и наша учительница. Так что все неожиданно пригодилось.
     Мне даже удалось принять участие в очень интересном и волнующем процессе – становлении демократии на месте фашистской диктатуры и с ее кадрами. Одни вышли из тюрем и лагерей, других отпустили из плена, а местные молодые сами быстро освободились от нацистского хлама в своих головах. Ведь ура-патриотизма в гитлерюгенде и юнгфольке было много, но идеология была жиденькой: аккуратность, повиновение старшим, спорт, ну еще жертвенность. Как только махровые фашисты разбежались и попрятались, работой среди населения – при нашем участии – занялись новые кадры. Активность молодежи была невероятной: на моих простеньких лекциях в 1947 году задавали по 70-80 вопросов.
     А потом возникло и первое в истории Германии государство рабочих и крестьян…

     *Но вы еще до этого отправились в Москву? В институт, который называют «кузницей профессоров»?

     Да, сегодня он бы назывался университетом и был бы, пожалуй, в мировом рейтинге среди ста лучших… Мы все прошли войну, были молоды и любознательны, а преподаватели у нас были просто прекрасные, многие с опытом работы за рубежом. В нашей учебе единственной, но почетной «трудностью» было обязательное участие в парадах 1 мая и 7 ноября. Как тут не учиться с удовольствием! Кроме того, знание иностранных языков открывало дорогу в науку, а это знание было слабым местом многих тогдашних специалистов, и мы тут оказались на коне!
     Но получилось так, что меня из этой «кузницы» вскоре выгнали. И виноват был, считаю, сам: ведь я прибыл в институт из Советской администрации в Германии, которая работала при многопартийной системе, при свободном общении с иностранцами. Я там даже начал печататься в немецких газетах, общался с политиками, актерами, писателями. А тут над нами поставили твердолобых армейских чиновников. И вот на одном из вечеров я процитировал Роберта Бернса: «бревно останется бревном и в орденах и в лентах». В другой раз покритиковал известных тогда писателей – автора «Радуги» Ванду Василевскую и автора «Кавалера Золотой Звезды» Семена Бабаевского, а ведь они были неприкасаемыми лауреатами. Вдобавок ко всему я как-то заметил в тексте сталинской конституции знакомую многим библейскую цитату, и меня обвинили еще и в знании Библии наизусть. Ну, «по совокупности» меня и исключили, из института и из партии. А через год восстановила та же военная партийная комиссия, которая меня исключала: за этот год умер Сталин, и многие преследования прекратились еще до ХХ съезда.

     *Вскоре после этого съезда в Москве была создана центральная газета для советских немцев «Нойес лебен». И вы стали ее собкором по Алтайскому краю, верно?

     Да, но еще до этого мне на Алтае предложили поехать на Целину, председателем колхоза, но когда я спросил: «А районных начальников тоже сразу сменят?», то сделали удивленные глаза и о Целине больше не заговаривали.
     К тому времени я уже работал в немецкой газете: был заместителем редактора газеты «Арбайт» в Барнауле, писал там статьи и передовицы, прошел первую «шлифовку», к тому же усердно занимался переводами. Но когда мне предложили работу в «Нойес лебен», да еще собкором на том же Алтае, где было очень много немцев, даже целые немецкие села, отказаться я не мог: с моей-то германской закваской, со знанием того, как строилась ГДР, и с перспективой творить что-то серьезное на немецком языке.
     В «Нойес Лебен» я вышел на новый уровень, стал очеркистом, любимым жанром была проблемная статья. И все же после нескольких лет работы я ушел из газеты - в надежде получить в созданной тогда новой сибирской Академии наук более серьезную работу. В Академгородке человек начинался с кандидата наук. Тема для диссертации у меня была под рукой: история российских немцев Сибири была не исследована, язык я знал, дело было за малым - поступить в аспирантуру и двигать вперед, в науку!
     Но история российских немцев была тогда практически табу. Помню, где-то в 1957 году мы с трудом нашли одну статью о немцах Алтая за 20 лет после революции. Так что пахал я теперь на другой Целине, собирал даже самые скудные источники, штудировал местную прессу, записывал воспоминания колхозников. В архив бывшей Немреспублики тогда меня не пускали, а потому пришлось ограничиться Сибирью.

     *Вы были первым из тех, кто отважился исследовать историю российских немцев в послевоенное время. Вы понимали, что ступили на тернистый путь?

     Да, терний на этом пути было немало. Не случайно же от кандидатской до докторской у меня прошло целых 22 года. Возможности публиковаться были очень ограниченными. Иногда приходилось прибегать к иносказательности. Называть, например, сибирских немцев «некоторыми группами населения Сибири». Ни кандидатскую, ни монографию напечатать не удалось, и защищался я в Ленинграде в 1989 году с двумя монографиями и с пачкой журнальных статей. Именно поэтому, а также потому, что тема в советской науке была не изучена, два отзыва были отрицательными. Но меня это не испугало, на обеих защитах я успешно отбился от нападок: как оказалось, я как специалист был на голову выше моих оппонентов. Мои книги вышли в свет только в 90-е годы, а докторскую диссертацию напечатали только в 2010-м!

     *Помню ваши очерки и в газете «Neues Leben», и в альманахе «Heimatliche Weiten». Читатели как-то откликались на них?

     Да, отклики приходили, хотя и не часто: ведь наши читатели долгие годы не осмеливались задумываться о проблемах исторического характера, история все еще держала их за шиворот. Порой читатели даже не знали, как открываются двери в архивы. А иные даже думали, что писать историю может лишь тот, кто сам ее пережил. Вы ж понимаете, что в таком случае историки по античности и средневековью вообще не имели бы права на существование.

     *Меж тем вас избрали членкором Российской академии естественных наук…

     Да, дело было так: Академия объявила конкурс для исследователей немецкой и еврейской истории в России и в СССР, кроме того, я прошел в нее по отделению «Российская энциклопедия», где до сих пор толпятся одни гуманитарии. Кстати, я тогда поддержал и издание энциклопедии «Немцы России», которую к тому времени инициировал Международный союз российских немцев. Теперь она давно вышла, хотя считаю, что ее качество и содержание оставляют желать лучшего.

     *Давайте вернемся к «юбилейной теме», в год 1917-й. Имелись ли тогда среди российских немцев низы, которые не хотели жить по-старому? И были ли верхи, которые не могли управлять по-новому? Разве революции не взорвали размеренную жизнь в немецких колониях?

     Нет, не взорвали… Все три революции прошли над головами немецких колонистов: ведь они жили жизнью, далекой от жизни и русской деревни, и политической жизни страны в целом. Бурные дискуссии о судьбах общины в русской печати прошли мимо немецкой деревни. Даже не все исследователи понимали тогда разницу между колонистами и меннонитами. Не все понимали и какое значение имела для немецкого крестьянства разница в правилах наследования и не все задавались вопросом, который поставил тогда экономист и статистик Владимир Постников: «Почему богатеют немецкие колонисты?». Замечу, что он имел в виду лишь колонистов Юга России.

     *Страшный голод в Поволжье в начале 20-х, после гражданской войны, - был ли он неизбежным?

     Этот голод был следствием не советской власти, а природной засухи и послевоенной разрухи. Неурожаи в Поволжье были обычным явлением: они случались каждые 2-3 года, и волжане тогда толпами отправлялись батрачить на Юг и в Крым. Недаром уже в 20-е годы на Волге был создан специальный институт по борьбе с засухой!

     *А политические репрессии в 30-е годы? Они ведь обрушились и на советских немцев?

     Конечно, обрушились, но не только из-за «связей с заграницей», а прежде всего потому, что «органы» не понимали особенностей немецкой деревни: если в русской деревне под формулу «кулак» можно было подвести от 4 до 5 процентов хозяйств, то в немецкой – до 40-60! Как тут карьеристам из «органов» было не соблазниться и не увидеть массовой «контрреволюции» в немецкой деревне?

     *Считаете ли вы, что депортация немцев с Волги была действительно необходима? В планах Гитлера им отводилась какая-то роль?

     Это все гадательные предположения. Исследования, которые провела в германских архивах д-р Ингеборг Фляйшхауэр, - «Третий рейх и советские немцы», 1980 г., - показывают, что, оценивая положение в советской немецкой деревне, фашисты грубо ошибались. Питались они в основном мнениями эмигрантов типа Розенберга - из числа прибалтийских дворян, которые немецкой деревни не видели и не знали. В Прибалтике имелись только две немецкие колонии, вся остальная тамошняя деревня была населена коренными жителями, а они немецких баронов ненавидели уже по чисто экономическим причинам.

     *В отличие от других народов, репрессированных в годы войны, российские немцы не реабилитированы по сей день. В том смысле, что республику им так и не вернули. Притом что их вклад в науку, экономику, культуру, обороноспособность нашей страны иначе как огромным не назовешь. Что вы как историк думаете об этом?
 
     О вкладе… Он, конечно же, был, и был очень большим, особенно если считать вклад всех немцев России: от колонистов Поволжья и Юга России до баронов Прибалтики и столичных ученых, военных, деятелей культуры. Меня как историка интересовал в основном вклад колонистов в экономическое развитие Южной России. Но даже его определить было нелегко. Я знал, например, сколько пшеницы вывозилось через черноморские порты, но не мог отыскать данных о пшенице, произведенной только колонистами. Более или менее точным показателем можно было считать количество тонкорунных овец и примерное количество сданной на фабрики шерсти, в том числе от семейства Фальц-Фейн, имевшего десятки тысяч голов.
     Что же касается реабилитации российских немцев, то я, будь на то моя воля, реабилитировал бы их сразу же после войны. Самоотверженным трудом в тылу они тоже ковали нашу победу над фашизмом и доказали, что выдвинутые против них обвинения были полным бредом.

     *После распада СССР более 2 миллионов российских немцев выехали в Германию. Сегодня в России их осталось, по официальным данным, менее полумиллиона, и практически без мест компактного проживания. Значит ли это, что история российских немцев кончается?

     «Погибоше аки обры...», говорилось в русской летописи о легендарном народе, который не оставил о себе следов. Но ведь это были безграмотные и бесписьменные времена, а наши немцы жили и живут в современном обществе с его газетами, книгами и интернетом. Поэтому они не могут исчезнуть как древние обры, а конечно останутся в истории. Как долго они еще проживут в этом состоянии? Точно сказать невозможно. Мы специально провели исследование скорости ассимиляции компактно проживающих немцев Сибири, то есть столыпинских переселенцев 1890-1914 годов. Два опроса - в 1967 и в 1997 году - показали, что за 30 лет ассимиляция составила примерно 30 процентов. Значит, даже если считать, что ассимиляция будет идти лишь такими темпами (на деле же в сегодняшних условиях она гораздо более скоростная), то лет через 70-80 эти немцы должны исчезнуть как самостоятельный этнос.
     Что же касается немцев, сосланных в 1941 году, то их ассимиляция должна бы произойти еще быстрее, что мы и наблюдем фактически. Разговаривать им по-немецки почти что негде и не с кем, молодежь давно уже говорит друг с другом по-русски, не только в России, но и в Германии. Они неизбежно ассимилируются, и там, и здесь. Кто виноват? Конечно, сталинская депортация и непоследовательная политика советских правительств от Маленкова до Ельцина, а в Германии – политика интеграции, которая ведет «поздних возвращенцев» к той же неизбежной ассимиляции, только не русской, а немецкой. Так что если и дальше не будет нужных давно предусматривавшихся перемен, то следы русско-немецкой истории будут потом исследовать как теперь изучают остатки русского языка у немцев Латинской Америки или остатки французского языка в США.

     *Не хотелось бы заканчивать наше интервью на такой печальной ноте. Тем более, что сами российские немцы совсем не похоронили своей мечты о нормальном будущем: и в социальных сетях, и в прямых обращениях к верховной власти они требуют восстановления исторической справедливости и своей государственности. Как вы относитесь к этим требованиям?

     *Отношусь, конечно же, положительно. Ведь я целых 60 лет жил и работал в тесном общении с нашими немцами. Видел, как нелегко жилось им все эти годы. Знаю, о чем они думали и к чему стремились. И старался вооружать их знанием своей истории, чтобы они уже сами могли более осознанно решать, делать или не делать свою жизнь лучше и справедливее.
     О судьбе советских немцев я узнал, имея уже и собственный опыт общения с властью сталинского покроя. Поэтому не могу не поддерживать их национальное движение, их стремление стать опять «равными среди равных», и тоже иметь, как другие народы России, свою национальную государственность, школу, культуру, литературу. Конечно, можно сказать, что колесо истории назад не покатится, и что национальная политика 20-х годов, которая была, несомненно, гораздо более демократичной и справедливой по сравнению с более поздними временами, не вернется. Но пусть это колесо катится не назад, а вперед, к новым, более совершенным формам национальной политики, отвечая новым, более высоким запросам народов нашей многонациональной страны. И пусть это колесо сдвинется, наконец, в отношении российских немцев с той точки, когда оно в 1941-м было остановлено вставленным в него железным ломом репрессий. Времена-то сегодня давно уже другие…

     *Лев Викторович, многим вашим друзьям, знакомым давно известен секрет вашего долголетия: минимум алкоголя, нет махорке и даже гаванской сигаре, физические упражнения без кроссов и рекордов, ироническая улыбка телевизору, любовь к кухне поволжских немцев в исполнении вашей жены Эльвиры Владимировны, а также постоянные нагрузки на оба полушария и неприятие полного покоя. В общем, прямо по Паскалю: суть человеческого естества - в движении! Остается только пожелать вам: так держать! И большое спасибо за интервью!

                Анатолий Егоршев
                Москва, март 2017 г.


     Г. Вормсбехер: Вместо послесловия.
     Чем дольше живем (а мне через каких-то 22 года будет уже 100), тем больше выясняется, что на этом свете есть и хорошие люди: не только мы лично, или наши близкие, но и многие наши (и не наши!) соплеменники. И среди них те, кто продолжает добиваться высокой цели реабилитации своего народа в такой нерентабельной для всех (кроме «работающих немцами») сфере. Где даже сегодня то и дело громче всего звучат голоса не тех, кто думает о своем народе и готов идти за его будущее до конца, а их «продвинутых» до отрицания собственного народа противников, которые поливают их ушатами грязи и оскорблений.
     Стойкость и мужество активистов, этого золотого фонда нашего народа, вызывают глубокое уважение. Хотя бы за то, что они достаточно масштабны, чтобы не обвинять ответно своих оппонентов, а увидеть в этой их болезненной реакции следствие несправедливостей и репрессий, обрушенных на весь наш народ 75 лет назад и не исправленных до сих пор. Следствие многократно обманутых обещаний и надежд, породивших не только у слабых, но и у многих вполне нормальных наших людей протестное отчаяние и неверие.
     В этой ситуации особое уважение вызывают люди других национальностей, которые, соприкоснувшись с историей и практикой несправедливостей по отношению к нашему народу, не могут остаться равнодушными к нашей судьбе и стараются нас поддержать – словом и делом. Таких людей по сегодня немало – и в обыденной жизни, и среди ученых, и среди политиков, и просто среди авторов умных откликов на публикации по нашему вопросу. И конечно, они вызывает нашу глубокую признательность.
     С авторами интервью - Л. Малиновским и А. Егоршевым, я знаком много десятков лет. И рад, что они до сих пор остаются в строю и в нашем вопросе. И даже обращаются по нему «наверх» (см. хотя бы письмо А. Егоршева, известного переводчика с немецкого, Президенту В. Путину ( http://www.proza.ru/2016/05/17/476 ).
     Так получилось, что я стал первым читателем этого интервью. И рад представить его другим нашим читателям, чтобы и они могли испытать то чувство глубокой благодарности заслуженным авторам, которое испытал я.
                Гуго Вормсбехер
                Москва, 24 марта 2017 г.