эпизод 2. Книга Провал в гнездо кукушки

Итак, слегка наклонившись к тебе, она (новая знакомая) спрашивает:

- Ты знаешь русскую балерину Анну Павлову? Помнишь ее? Меня зовут так же. Если тебя выпишут или по другой причине мы не увидимся здесь — найди меня, - она отходит, берет тарелку у другого больного и не глядя на тебя спокойно продолжает:

- Помни — русская балерина. Анна Павлова. Пожалуйста, не теряйся, найди меня, я помогу тебе...

И исчезает. И что-то опадает внутри души, будто светлое окно вдруг задернули тяжелой темной шторой... пустота и одиночество. А улыбки всё проплывают мимо. И ты стараешься найти среди них ее мягкий взгляд.

Перед уходом она появляется и окликает тебя:

- Я сейчас ухожу, ты не отчаивайся, я приду в пятницу утром, у меня дежурство будет. Попроси доктора, пусть разрешит мне поговорить с тобой.

Так что там штора? Какая еще штора? Всё окейси, детка, тебе нужно подождать до пятницы. Ну? Ты же видишь, видишь? - не так уж и одна... Главное не стесняться и не чувствовать себя обязанной. Позволить человеку помочь тебе. Ты ж ничего не просишь, ей самой это надо. Ну все, хватит. Ты ничего никому не должна. Ты не жалкое ничтожество, ты просто немного заболела. Ты же бы тоже помогла кому-то заболевшему? Ну конечно! Еще как! Так позволь человеку, закомплексованное ты чудище, помочь, просто помочь — ей же зачтется...

Ночь тяжелая. Приливы жара и дикая сухость во рту разрывают сон на бесформенные куски. Ты почти не спишь около трех до шести. Потом проваливаешься в душную муть до прихода персонала, предупреждающего о завтраке. Сначала не можешь понять, где ты и что от тебя хотят. Дома? У отца? (Папа... как же я соскучилась... почему-то первым делом я всегда, после смерти мамы, вспоминаю их руки... ) Вроде не в селе, непохоже.  В Швеции? У Ханса? Ах Ханс... чертов хренс... ну поплачь, поплачь... еще есть время... только сначала выпей воды за полчаса до завтрака — беда бедой, а с хорошей привычки сбиваться не стоит. Ну что ж поделаешь... реви реви... — ты в психушке. Воду допивай... Зато не в какой-нибудь новинкинской, а в самой что ни на есть шведской. А есть ли разница? Равнодушие везде одинаково, хоть и по-разному оформлено — улыбаются ли тебе ласково, или грубо орут...

Хотя, я полагаю, в нашей должно быть лучше. Туда если попадешь, то назад тебя просто так, всего лишь напичкав предварительно седативными средствами кратковременного действия, уже не отпустят. Тебя сначала обследуют с ног до головы, выявив даже не существующие доселе заболевания, промедикаментозят как следует и назначат такое лечение, что до конца жизни будешь радоваться каждой конфетке.

Ну не знаю, я пока еще там не была. Зря, наверное. Сердобольная, разговорчивая, сама немного нервная (детей нет, почти слепая от диабета) психотерапевт Тереса каждый раз уговаривает: «ну полежи недельки три, это ж как на курорте, люди знаешь сколько платят чтобы туда попасть? Не губи ты себя».

Ничего, не загублю... вот получу пмж, вернусь на месяцок и полежу. Никуда не деться — придется в родных пенатах осуществлять верификацию системы шведского психиатрического лечения...

***
Как она чувствует, когда ты закрываешь дверь в палату? — твоя соседка, похожая на тюленя? Точно — если у старенького тюленя подрезать немного ласты, обуть их в боты, накинуть на тушку стеганую куртку с капюшоном, а на слегка вытянутую голову нацепить бесформенные, блеклой полуседины волосы и подстричь усы - будет вылитая твоя соседка. Такой потрепанный, бывший в употреблении тюленьчик...

Больная Мария в соседней комнате пиzдит без умолку, мешает сосредоточиться, но как только ты закрываешься — б/у тюлень тут же появляется, оставляет дверь нараспашку, тяжело плюхается в постель, через минут 5-10 встает, уходит и нет ее нигде до тех пор, пока не закроешь дверь в очередной раз. Поразительное чутье.

Мария... эта странная Мария... будто смотрит сквозь тебя и не боится озвучить то, что видит:
- тебе нельзя идти назад, - многозначительно проговаривает она, уставившись круглыми глазами в твой мозг.

Она похожа на сову с ногами цапли. Коротко стриженная голова с серым опереньем, торчащие ушки, тонкий крючковатый носик, губы под ним двумя упрямыми полосками и большие круглые темные глаза — точь в точь как у совы.

- Не сдавайся! Ты не должна возвращаться к нему, он дурак, он тебе не нужен!

Она сидит на стуле, расставив тонкие ноги, будто цепляется ими за пол, как лапками за ветку. Черно-белая юбка задрана выше колен до больше некуда — ее это совершенно не беспокоит. Во-первых, Швеция, а во-вторых, ей пофиг. Мария доверительно улыбается:

- Я так люблю говорить по-английски. Тебе некуда идти, но всё образуется, вот посмотришь. Тебе нужен хороший мужчина — вот и весь рецепт твоего лечения.

Она тяжело поднимается, поправляет большую хозяйственную сумку на своей тележке и ковыляет прочь. Ноги у нее отнюдь не старые — длинные, гладкие, но видимо артрит не позволяет коленям разогнуться как следует и она переступает ими осторожно и неуклюже, будто цапля в болоте. Не оборачиваясь:

- И еще тебе обязательно надо рисовать акрилом и писать! - И уже от двери в коридор:
- Пиши, Светлана, пиши!