Не время для поэтов

В этом городе нет приоритетов, только компромиссы. Как и страсти нет без любви, твой следующий день похож на мастурбацию, а выбор времяпрепровождения завсит от того, достаточно ли ты пробыл в одиночестве, чтобы нырнуть снова в этот омут с дерьмом, лишь бы не остатаваться с собой наедине хотя бы на час. Именно такой и была причина моего редкого похода в этот ламповый кружок неудачников, который назывался книжным клубом.

Тут все: пара патлатых задротов; идиот с амбициями политика(который конечно же станет им, в этой стране по-другому быть и не может), каждый выходной вечер пьющий уценённое пиво со своими околополитическими дружками и орущий о нестерпимых несправедливостях нашей власти на весь парк, в котором я так люблю проводить время летними вечерами; пяток маминых дурнушек, когда-то где-то услышавшие, что чтение книг делает человека умнее, а умные девушки несомненно привлекательнее глупых — оттого они время-от-времени и покрываются гармональными прыщами, потому что очередной задрот, который познакомился с ней на прошлом собрании и трахаваший её всю неделю под адский безъяичный коктейль  Пауло Коэлье, Сафарли и Мураками, уже две недели как не появляется тут.

А во главе всей этой вавилонской кучки уродцев Она — унылая, заумная жируха, больше сказать и нечего, кроме того, что она выбирала какую книгу все будут читать, чтобы потом все собрались и обсуждали чего же такого там хотел сказать автор. Ах да, она еще и не прекращала попыток затащить всех на свои идиотские курсы по скоростному чтению:
  — Главное расфокусировать свое зрение и позволить глазам читать две страницы сразу! — Восторженно рассказывала она. Мало того, что еду она пропускает как конвеер через себя, так ей еще и книги по нему пачками подавай. Я прям представлял, как она сидит с бутербродом во рту над книгой, с косыми глазами пожирая страницу за страницей. По-мойму для таких людей есть отдельный котел в аду, который топят спившиеся писатели, проклятые топить адские котлы всем выпитым алкоголем за всю их грешную жизнь — а выпили они много, не сомневайтесь.

Так что же я хожу сюда, спросите вы? Точно по той же причине, из-за которой я хожу в другие места — хандра. Моя душа спит в холодном кошмаре, потому что ничего не происходит, а голодные глаза с едва заметной надеждой ищут, что могло бы разбудить её и насытить будоражищими событиями. Здесь нет кружков для анонимных алкоголиков,  и, если хочешь поговорить с кем-нибудь на тему алкоголизма, тебя пошлют как минимум за литром водки для такого серьезного разговора. Еще чуть-чуть и мои Дёрденовкий мозг окончательно дёрнет.

Я снова спрячусь в угол подальше от этого порочного круга, потому что не хочу принимать участие в этом интеллектуальном групповом изнасиловании книг.

  — Мне кажется этим приёмом автор пытался выразить отреченность героя от мира мирского и связанные с этим тягости и лишения, но при этом сохранившего возвышенность души, прадающую ему силы для дальнейший борьбы. — Чеканит очкастая тощая девка с брекетами на зубах, делающие её необычайно привлекательной для всех тут находящихся особей мужского пола. Она словно глупенькая девочка на порно-кастинге, которая очень хочет быть умной, только вот непонятно: зачем? Я часто представлял как теплой летней ночью, обнимая её со спины, пафосно шепчу ей стихи какого-нибудь занудного поэта, аккуратно развешиваю лапшу на уши — а руки так и лезут под юбку.

Обычно тут надо каждому высказаться, но я не особо хочу болтать с этими занудами — они читают книги головой, я - сердцем. На первом собрании, я притворился, что очень стесняюсь выражать свое мнение, так они и отстали от меня, а девочка с брэкетами мило улыбнулась — наверное подумала, что я очень милый стесняшка, который будет провожать её домой каждый вечер, чмокать её в щечку, а ночью писать СМС “спокойной ночи, мне очень понравился наш вечер с тобой”. Ха!

  — Добрый вечер всем, сегодня у нас радостная новость, Алексей написал книгу, да не просто книгу, а настоящий роман и я с большим трудом уговорила его прочитать хотя бы одну главу нам! — Начала толстуха.

Задрот встал и долго мялся, нерешаясь начать, пока все, как стадо, не начали хлопать ему. Следующие двадцать минут белые стены слушали его бурду о каком-то одиноком мужчине, живущим в отеле, на первом этаже которого распологалось        к а з и н о.

Сначала все пытались маскировать свои зевки, но потом  стало уже плевать, и, когда он закончил, дюжина сонных рож вздохнула с молчаливым облегчением.

  — Ну… Ну как вам? — Спросил он, как приговорённый к расстрелу у стены.
После недолгого коллективного молчания, толстуха взяла слово:
  — Да, пожалуй я скажу первой, — как будто кто-то в этом сомневался, — к тому же ты оказал мне честь прочитать полностью твою книгу. Честно, задумка неплохая, отнюдь неплохая, но исполнение слегка подкачивает … —  следующие десять минут она сначала лживо хвалила его, чтобы потом бесщадно раснести его старания в клочья и превратить его физиономию в грустный смайлик — … Откровенно говоря, если бы можно было сказать как книгу точно писать нельзя, так это так, как ты её написал. — торжественно закончила она

В комнате повисла желчная атмосфера. У автора аж пот на лбу выступил.
  — Я понимаю тебе больно такое слышать, но это лишь тебе на пользу! Учтешь все ошибки и в следующий раз напишешь лучше! — втирает толстуха, вдруг осознав, что слегка перегнула палку.
  — Эм… Ну спасибо, наверное. — Произносит тихо этот горе-писака.

Вдруг из другого конца зала начал доноситься тихий приглушенный смех, медленно нарастающий, по мере того как все больше лиц оборачивалось в его сторону. Этот чувак не привлекал особого внимания к себе до этого момента, и я даже не помнил его с прошлых посещений. Через пару секунд он ржал уже во весь рот :
  — Что? Что пялитесь? Хотите еще одно мнение? На кой чёрт? Вы ведь уже убили его! Ну ладно… Раз хотите. — Сказал он встав со кресла, стоящего в самом дальнем от меня углу. При этом он поправил свою кожанную куртку оточенным движением, словно она ему вечно прилипает к спине.
  —  Во первых: что вы тут вообще делаете? Читаете книжки, а потом обсуждаете их? Черт подери, кто вас всех собрал, эта пышка!? — Толстушку словно током дёрнуло от неожиданности. — Сидите тут молодые, сочные, мозги коптите свои, умные речи толкаете, Господи, да лучше бы оргию устроили! — Задроты было заулыбались, но быстро стиснули свои зубы, когды увидели строгий взгляд толстухи. — Да, и тебя это тоже касается дорогуша, — тычет пальцем в жируху — ты может и пухленькая, но это не значит, что нет любителей таких форм, я бы и сам за тобой приударил, но увы — с утра уже передёрнул.

Я чуть ли кулак не засунул себе в рот, чтобы не заржать как конь. Толстушка сидит вся пунцово красная, еще миг и полетит к потолку как воздушный шарик.

  — Русская классика?! О чем ты, малышка? — обращается к девочке с брэкетами, — Сколько тебе лет? Восемьнадцать? Зайди ко мне домой и я расскажу тебе, что такое русская классика! — Подмигивает ей. — Но это все брехня, все мы тут дураки, но главный дурак это наш Алёша, притащил сюда свою книжку, начал читать, да книга твоя — гадость редкостная, но есть в ней пыл, есть в ней дух, в ТЕБЕ есть душа! Душа! И сердце. Душа… — он стоял еще пару мгновений, смотря вникуда, словно уловил запах того, о чем только что говорил и совсем тихо, застегивая коженку закончил:
  — Душа. Хочешь убить её - прочитай им вторую главу. А после можешь купить себе галстук, чтобы повеситься на нём.
  — Я всё. Спасибо, пожалуйста, до свидания! — Бормочет, засовывая сигарету в рот. — Все кто хочет надрать мне зад, может выйти и сделать это. — Искоса игриво смотрит на малышку с брэкетами.

После его ухода тишина показалась вдруг такой оглушающей.
  — Нахал.
  — Животное.
В курятнике началось кудахтанье, шли громкие разговоры, но все равно было тихо. Тихо потому, что все слова ушли под коженкой этого парня. Я встал и прямо, ничего не говоря, вышел наружу. Здесь меня больше ничего не держит. Я нашёл то, что искал.

Табачная тропинка, протоптанная в весеннем воздухе, привела меня к нему:
  — Ну ты, дружище, и дал! Словно шайтан, наступивший на собственный хвост! — Произношу я у него за спиной.
  — Да, обычно я не такой, но сегодня сами звёзды сошлись на том, чтобы отрезвить эти занудные физиономии. — Лениво бормочет он, даже не взглянув на меня. — Ты вышел надрать мне зад?
  — Нет! Но, если ты их отрезвил, думаю, пора и выпить за проделанную работу.
  — Сомневаюсь, брат, сомневаюсь… Я на мели.
  — Я угощаю!

Он остановился и резко повернулся ко мне, с дьявольской улыбкой и горящими глазами:
  — Так с этого надо было и начинать!

* * *

Этой весной в моде рванные джинсы. Но свои дыры не купил ты в модном магазине, износил до смерти свои шмотки, вот тебе и мода, вот тебе и нитки, в то время, когда пустые люди занавешивали  пустоту свою красивыми тряпками, душу ты не прятал за кутюрами, да и не было у тебя купюр на них. Ластам в новых кедах тесно, душа из тела рвётся, обувь растянется, туша сгниёт - никаких проблем, кроме…

  — Я вот только одного понять не могу… Мы родились слишком поздно или рано? — Тяжело сказал он,выдохнув словно эта проблема волновала его всю жизнь.
  —  Когда ты в последний раз слышал, чтобы какой-нибудь златовласый парнишка резал по сердцу словами? Влюблял и убивал одним словом? Где все поэты? Где?! — 
Он хлопнул по столу от чего его пиво слегка выплеснулось из горлышка бутылки.

Темная туча нависла над ним, заставив поникнуть плечами:
  — Когда было написано последнее стихотворение? Сто лет назад? Я имею ввиду настоящее стихотворение! Чтобы плакать хотелось, чтобы по сердцу ножом, чтобы душа рвалась наружу!

Он глубоко смотрит прямо мне в душу и я не могу нечего сказать ему в ответ.
  — Золотой век, серебрянный, символисты, футуристы, потерянное поколение, а потом? Что? Мы?! Я даже не знаю как назвать то нас? Нет, мы уж точно не потерянное поколение, мы никакое поколение. Слова наши не достойны бумаги, лишь только жесткие диски для сердец, которые стали мягкими, чтобы никогда не разбиться!

  — Распыляем талант по всему миру за секунду, шестнадцати-битная система, двоичная система… Нули, единицы - вот кто мы! Нет… Слова наши не достойны бумаги, разлетятся они по оптико-волоконным проводам. Мы больше не хотим на луну, лишь только слова полетят на орбиту радио-сигналом и вернутся такими же пустыми, какими и отбыли отсюда. Можно достучаться до любого на любом конце света! Но не достучишься ты до его сердца, потому что слов стало слишком много. Слова обесценились, не надо больше рассказывать о райских островах, не надо рисовать картин — двоичный код расставит пиксели по местам и ты увидишь. Увидишь, но не узришь.

  — Не достойны они , не достойны… — холодная капля стекает по бутылке, чтобы добраться до его белых костяшек  на пальцах.

На секунду его взгляд растворился в пустоте с такой тупой болью, что мне захотелось выть от безнадёги.
  — Я задыхаюсь. —  шепчет он, схватит себя за глотку. — Я не нужен этому миру, как и он не нужен мне… Господи, как же поздно мы родились… Как же поздно… Душа опоздала на конвеер тел и вот теперь я здесь, в этой бездушной мясорубке. Только представь сколько бы стоило твое верное слово, когда ни телеграфа ни телефона не было? Каким комом бы стало в горле последнее слово “прощай”, когда пароход океаном разлучит тебя с любимой, и никогда ты больше не услышишь её ласкового голоса?

В глазах его мелькнула искра и заставила лирически, совсем немного подтянуть уголки губ.

  — И как будешь ты кусать её губы, когда тысячи миль остануться за плечами, и месяцы спустя ты найдешь её на месте обещанном словами?

Он затушил эту искру коротким глотком из бутылки:
  — А сейчас? Что сейчас? Слова, слова… Не достойны мы их, как и сердца наши не достойны той любви, что когда-то была.

  — Нет…

  — Не время для поэтов, дружище…

  — Не время для поэтов…