Глава 17

— За скорейшее выздоровление Вики! — выкрикивает Гориславыч, и раздается звон «чокующихся бокалов».

          Ренате, разумеется, шампанского не налили, но это никак не мешает ей разглядывать напиток и пытаться вспомнить, пила ли она его. Бутылка из зеленого стекла, золотая фольга, черные буквы. Золотистые пузырьки, взрывающиеся глянцевым оттенком, жемчужная пена, таявшая, как зефир в какао, матовый розоватый оттенок ряби. Ярко-розовый, цвет леденца, лавандовый, светло-розовый, нежно-розовый, цвет орхидеи, вишневый, кварцевый. Наверное, девушка и представляла, сколько тонов существует у одного сорта шампанского одного года и одного завода, пока не научилась наблюдать и вникать. Что ж, у нее был прекрасный учитель. Кома.

             Теперь многослойная палитра появилась у всего, и даже прозрачная вода играет миллионами цветов.

           — За выздоровление Вики!

           Девушка ощущает их эмоции. Благодарность, любование и нежность Светланы, сидящей с королевской осанкой, невозмутимой улыбкой и иронично поднятыми бровями. В руках — канопе из аппетитных кусочков ананасов. Гордость и облегчение Гориславыча, делавшего замечание Ване не болтать ногами под столом. «Это не пристало воспитанному джентельмену. Выше подбородок, вилку возьми так, как я тебя учил». Возмущение, подавленность и обескураженность самого мальчика. Умиление, нега и озорство Даниила Данильевича, вспоминающего, у него аллергия на киви или грейпфрут. Растерянность и беспомощность Гели, опустившей руки по швам. Озорная робость и застенчивое веселье Али.

             Бокал с блестящим, шипящим шампанским вновь манит ее взгляд. Ей кажется, она знает его вкус, но никак не может вспомнить. Едва девушка приближается к кадру, уже готовая узнать великую тайну, как он ускользает прямо из ладоней. Пила ли она когда-нибудь шампанское?

              — Пила, — отвечает с улыбкой Игорь, словно прочитав ее мысли, и слегка наклоняется к ней. — И не только шампанское. Водку, водку с колой, водку со всевозможными лимонадами. Мохито, коньяк, мартини, портвейн, виски, пиво. Вино, разумеется; белое, красное, сухое, сладкое, полусладкое, игристое. Чилийское, итальянское, португальское, армянское, крымское, венгерское. Порой даже наше, донское, но оно было уж очень кислое.

             Рената ни к чему из еды не притрагивалась, но ей все равно кажется, что она подавилась. Девушка округляет глаза и переходит на шепот.

            — Я что, п-пила?

            — Разумеется, глупышка, — снисходительно смеется Игорь. — Все мы на вечеринках пили. Сливали в пластиковые бутылки остатки всего, что имелось в шкафах родителей. Брали кубический сантиметр, два, не больше, чтобы не вызывать подозрений. Это сейчас, последний класс, выпускные экзамены, выбор университета, разговоры о будущем, переживания даже у самых заносчивых, — он с виноватой улыбкой потер переносицу. — Теперь не до вечеринок.

          По эмпатическому потоку парня Рената понимает, что он чего-то недоговаривает.

          — Неужели вечеринки были такими безобидными? — осторожно интересуется она, медленно подбирая слова. — Скучными?

           — Ну танцевали под ритм-н-блюз, курили кальян...
   
           — Пломбирный, — девушку пробивает током.
 
           — Да. Хватались за любую девчонку, которая не отказывалась, — от него веет омерзением.

           — И за кого хватался ты? — она сглатывает тяжелый ком.

           Светлана, Гориславыч и Даниил Данильевич, увлеченные обсуждением последних событий на Донбассе и в Сирии, совсем не обращают внимания на подозрительно притихших детей. Аля и Ваня возятся с клубникой в шоколаде, сооружая из нее замок, и поглядывают то на пугавшую их Гелю, то на своего отца. Ведь тот такой бы шалости не одобрил, Рената это уже поняла.

           — Только за тебя, — ухмыляется Игорь и крадет с тарелки девушки грушу. — Мы были — то есть такими и остались — хорошей парой. Идеальной. Созвучной. Слушали музыку в одних наушниках, катались на тележках по гипермаркетам, пили из одного горлышка, купались в ночной реке в одном нижнем белье, пользовались зубной щеткой на двоих. Кроме нас самих, нам больше никто не был нужен.

            Она заставляет себя улыбнуться, понимая, что он этого добивается, но давно мучавший вопрос возвращается на самый кончик языка, туда, где располагается вкусовой рецептор сладкого. Что, если между ними и вправду была какая-то близость? Смущалась ли ее Вика? Или оценивала также, как и алкоголь с вечеринками? Рената ведь ее совсем не знала. А вдруг Игоря следует поцеловать или хотя бы обнять? Но не сочтет ли он ее легкодоступной? Тысячи вопросов кружат голову Ренаты, и она чувствует, что взорвется, если не задаст хотя бы один из них. Но вместо этого девушка озвучивает другой секрет, терзавший ее:

           — Как мы познакомились?

           Игорь с интересом глядит на нее, а потом в нем вспыхивают тревога, обреченность и странная отвага.

           — Учились в одной параллели, встретились через общую знакомую. Погуляли в компании друзей, пару раз поговорили наедине и стали сближаться в школе. Знаешь, первые пол года ты терпеть меня не могла, — прыскает парень.

            — Правда? — удивляется Рената.

            Она ощущает по эмпатическому каналу, что парень в чем-то лжет, но так и не может уловить, в чем именно. Фруктовое канапе на ее тарелке совсем не возбуждает аппетита. Напротив, вызывает тошноту. Не следует так много пользоваться чувствованием, но как его отключить, девушка не знает.

           — Да, правда, эта история берет корни еще глубже во времени, — Игорь чешет макушку, раздумывая продолжать ли. — Признаться, я тебя тоже долго ненавидел. А всему виной Франкейнштейн.

           — Кто?.. — с облегчением смеется Рената. Она-то ожидала откровения в духе интриг Мадридского двора.

          — Так зовут героя из романа Мэри Шелли. Это была фосфорная игрушка длиною в указательный палец. Однажды к нам в детский сад приехал кукольный театр, и после этого они раздали каждому по Киндер сюпризу. Быстро справившись с шоколадной оболочкой, я с легкостью выудил изнутри этого самого Франкейнштейна и, мягко говоря, был жестоко разочарован. Даже сам не понимаю почему. А ты сидела возле окна и крутила в руках какую-то красную детальку. Вот она-то, как ни странно, мне и понравилась. Так как мы с тобой и другими мальчишками часто на прогулках играли в «догонялки», стреляли из рогаток и подкладывали воспитателям выкопанных червей, то ты согласилась обменяться со мной игрушками.

           — Я стреляла из рогаток и ловила червей? — не верит Рената.

           — У, ты и представить себе не можешь, какой разбойницей была в детстве, — подмигивает Игорь.

          Затем он рассказывает, как с превеликим удовольствием отдал Вике этого Франкейнштейна и только через час узнал, что он светится в темноте. Обида непонятно на кого облучала его, но делать было нечего — пришлось идти на попятную к подруге. Пойти на хитрость маленький Игорь не догадался и показал, чем его теперь привлекала игрушка, затащив ее в темную кладовку. При мысли, что двенадцать лет назад они, пусть и совсем малыши, стояли в тесном чулане, прижимались друг к другу во мраке и дышали одним кислородом, Рената краснеет. Парень не может этого не заметить.

          — И что же? — лукаво улыбается девушка. — Я отдала тебе этого Франкейнштейна?

           — Если бы! — голос Игоря гудит возмущением, что и у того пятилетнего мальчика. — Зажала в ладошке, дала в коленку и смылась, как последняя трусиха.

          — Вовсе я и не трусиха! — шутливо обижается Рената, скрестив руки на груди.

          — Трусиха, трусиха!

          Ей хочется узнать, что же случилось дальше там, в далеком, неизвестном, позабытом детском садике, спросить, из-за этой ли «гнилушки» они возненавидели друг друга и, как перевели неприязнь в любовь, но эмпатический поток Игоря подергивается волнением, злостью, раздражением и стыдом. Он относится к этому без шутки, серьезно, совсем не как Рената, хоть и хохочет громче нее. Её смех резко обрывается, как пропасть над Эверестом.

           — Так когда, Даниил Данильевич, Вика сможет вернуться домой? — спрашивает Светлана, и девушка навостряет уши, напрочь забыв про Игоря.

           Эмпатический поток доктора излучает одновременно и счастье, и сожаление. Рената и подумать не могла, что ей так скоро предстоит вернуться в место, которое называется домом. Место незнакомое, чужое и вражеское. Она надеялась, что ей дадут еще хотя бы месяц.

         — Ну, осталось только шесть процедур лазером, последние анализы, рентген, томография и заключительный осмотр хирургом, — Даниил Данильевич копается вилкой в своей тарелке. — Думаю, трех дней хватит.

          Сердце Ренаты срывается вниз. Три дня! Три дня! Игорь обрадованно хватает её за локоть, а взрослые решают в честь такого тоста выпить еще по бокальчику. Не смотря на очаровательную улыбку парня, девушка никак не может опомниться. Сравнивает себя с незажегшимся бенгальским огнем. Ей суждено гореть, но она не горит. Кажется, Рената ослышалась.

           — Как три дня? — растерянно спрашивает она.

           За столом изумленно смолкают.

           — Ты хочешь поскорее, солнышко? — умиляется Светлана.

            — Нет! — в панике выкрикивает Рената и опускает глаза, делая вид, что возвращается к еде, к которой и не притрагивалась. — Извините.

          Взрослые, попеременно кидая на нее то встревоженные, то подозрительные взгляды, возвращаются к своей беседе и шампанскому. Руки девушки дрожат.

                — Твоим родным очень не сладко пришлось в последний год, — признается Игорь, словно теперь он ощущает ее эмоции. — Они дождаться не могли твоего пробуждения, а тут еще эта амнезия. Я сам помню себя в те злополучные времена, — он делает глоток из стакана. — Ты не выходила из комы ни на следующий день, ни через месяц, ни через пол года, и я понял, что потерял тебя. Потерял навсегда. Теша себя бесполезными надеждами и мечтами, я ходил на водохранилище, где ты обычно сидела, на подвисной мост в Товарково, в пончиковую, в кафе «Губерния», в твой любимый музей изделий из слоновой кости, но нигде не было и следа тебя. И так изо дня в день. Ты исчезла из моей жизни, оставив в ней одни шрамы. Исчезла и унесла в вечность взгляд своих карамельных глаз и нежность пшеничных волос. Я даже не мог написать тебе, потому что письма туда не доходят.

          Каждый день Игорь покупал у бабушек на остановках клубнику и каждый вечер выкидывал ее сгнившую в мусорный бак. Тогда некому было ее есть. Рената узнает это из его эмпатической кадушки, из воспоминаний, которых лишена сама. Каждую ночь он включал в наушниках обожаемую ею Марину Диамандис и каждую ночь глушил о подушку плач. Парни не показывают своих слез. Не говорят о них. Не признаются. Он не доверит это даже Ренате.

         Каждое утро, перед школой, Игорь курил ее любимый кальян с запахом ванили и каждое утро расшибал его о стену отчаяния, клокотавшего внутри. Больше всего парню всегда хотелось понять ее. Почему она поступала так или иначе, что скрывалось за ее улыбкой, зачем она относилась ко всем с добротой. Ему она всегда представлялась загадочной апсарой — индийской нимфой.

        — Очень скоро город забыл тебя, — продолжает Игорь, кашлем прочистив горло. — Но не забыл я и изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год рыскал в поисках тебя по закоулками своей памяти. Вскоре я стал кокаиновым принцем, вот только сорт кокаина у меня был собственного изобретения. Твоя белоснежная улыбка с глянцевых листков фотографий. Запах твоих духов на моих рубашках, которые я не стирал лишь из-за этого аромата. Отпечатки твоих пальцев на моем зеркале. Поверхность комода, которого ты касалась. Первая электрическая бритва, подаренная тобой на мой шестнадцатый день рождения. Я искал тебя во всех мелочах города, так, словно ты стала призраком.

        Когда из чьей-то жизни исчезает человек, многие вещи приходится менять. Чтобы они не служили предательскими воспоминаниями. Вернее, выкидывать их. Эта эмоция, не имеющая имени, настойчиво блуждает в сознании парня. Когда из жизни Игоря исчезла Вика, ему пришлось выкинуть мочалку, подаренную ею, плед, на котором она сидела, настольную лампу, которую они вместе выбирали в магазине, книги купленные ею в «Читай-Городе» для него, браслет, который он не успел ей подарить. Все, что так или иначе было связано с нею.

        Жуткие двенадцать месяцев. А на следующий день она появилась. Вернулась в Калугу и взошла над ней новорожденной звездой.

        — Сперва я подумал, что это в палате качается сказочный мираж из восточных сказок, — слабо улыбается парень, непонятно глядя на Ренату. — Настолько величава и прекрасна была эта иллюзия, глядевшая на меня из-под пшеничных завитков. Я думал, что кто-то решил жестко пошутить надо мною и подослал твоего двойника, но твоим родителям мерещилась та же «шутка». Ты не представляешь, Викторка, как я по тебе скучал.

          Она изменилась, болезненно похудела, хотя и носила эту худобу с грацией и гордостью королевы. Восхищение поглощает Игоря вместе с его насосом — Ренатой. Он считал девушку и до этого красивой, но теперь у него не находилось эпитетов, чтобы описать ее величие. Но самое главное, что изменилось в ней, — это взгляд глаз цвета карамели. Всего год назад на него смотрела девочка, принимавшая мир с распростертыми объятиями, дарящая свою веру всем без остатка, убежденная в существовании чудес и счастливого конца. Теперь же на него глядела взрослая женщина, выплатившая ипотеку, вырастившая детей и пережившая три брака.

          Ренате не нравится осознавать это. Не нравится, что это осознает Игорь. Не нравится слышать это. Но еще больше — чувствовать. Ей хочется сказать, как она рада, что он есть у нее, хочется сказать, что она будет бороться за него, но нужные слова почему-то не находятся. С ней теперь всегда так. Остались лишь эмоции. Эмоции, которые она может впитать, но не в силах передать другим свои.

           — Мне кажется, я тоже скучала, — признается девушка, не отрывая взгляда от голубых глаз.

          Теперь она боится не того, что не ответит на чувства, а того, что через чур сильно влюбится.