Глава 19

Солнце нещадно палило над Калугой, прокрывая все небольшой дымкой испарины.

       Кипельно-белые облака, будто банты из сливочного крема, плыли по небу. Под лазурно-голубым тюлем небесной шапки раскинулась сеть узеньких улочек, тихих и таинственных, представляющих собой помесь южноевропейских, романских и петербуржских, времен Екатерины Великой. Незатейливо петляли ленты шоссе, бережливо склонялись над ними грабы, клены и тополя. К крыльцу какого-нибудь дома прижимался терн с можжевельником, или ракитник, или даже боярышник. Дремали коттеджи, расскиданные грибками вдоль берега Оки, глазели оконными рамами на речную гладь одинокие высотки, похожие на игрушечные.

        Таились на немыслимо красивых цветах такие же невообразимо прекрасные бабочки с крыльями, разрисованными небесной гуашью. Жужжали черно-желтые осы, липли к дыням и арбузам божьи коровки. Бранились мухи на сладости под полосатым тентом, стояли рядом лавки, липкие от крема для загара. Манили глаз своим буйством цвета палисадники калужан: голубая жимолость, алые, словно кровь, розы, грозди темного винограда, золотые шпаги гладиолусов, нежные лепестки розовых пионов, клумбы нарциссов и шапки гвоздик.

        Тихо плескалось блестевшее под солнцем калужское водохранилище, переливаясь лазурно-серым, ультрамариновым и полуночно-синим и выкидывая на берег бирюзовые, малахитовые, изумрудные и темно-кобальтовые водоросли. Ближе к персиково-оранжево-бежевому песку пляжа, ограниченного бетонными ступенями, вода становилась светло-бирюзовой, аквамариновой и циановой, блики ярких червонных лучей глянцем отражались в хрустально-чистой ряби.
 
        На востоке таяли призрачные очертания зданий и скалистых, пологих или остроконечных холмов. Белели паруса на фоне волн, бурлящих жемчужной пеной. Порывами бил ветер с Москвы о борта редких экскурсионных судоходов, дубовые носы, натертые смолой, отполированные поручни, вышколенные палубы и мачты. Лениво витали над морем черно-белые ласточки, глядя на далеко внизу передвигающиеся точки — последних отдыхающих.

        Стекали в ларьках разноцветные капли мороженого по стенке вафельных рожков, пенился от жары нагревшийся квас и грушевый лимонад. Размякали в пластиковых стаканчиках сочная клубника, малиновая малина, фиолетовая смородина, пронзенные пластиковой шпажкой. Таял сувенирный шоколад в форме разных фигурок, выставленный на деревянных прилавках базара, раскалялись от душного воздуха глинянные кувшины, фаянсовые бусы, керамические дудки, лебеди из ракушек.

         Одиноко крутился диск в магнитафоне, проигрывая на всю округу последние музыкальные новинки. Скрипели ярко-красные качели за салатовым забором, цвели возле них насыщенно-желтые подсолнухи, ромашки и глубокие синие васильки. Изредка проезжал то один, то другой автомобиль, быстро проходил в тень человеческий силуэт под пестрой панамой. Время от времени пел катер на реке или гудок прибывшего поезда. Каждые десять часов над домами нависала крылатая тень, и все звуки перекрывал свист взлетающего самолета. 

          Калуга разительно отличалась от других российских мегаполисов, своих братьев и сестер: Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Ростова и даже крохотной Тулы.
 
         В последних жизнь бурлила и переливалась раскаленной лавой вулкана, низвергая каменные громады событий, дат и людей, издавая раскатистое эхо музыки вечеринок, гитарных песен у костра и майамских жарких танцев. Там взрывались раскаты перспектив, аудитных сражений магнатов, шумных скандалов, рождений новых популярностей, научных открытий и увлекательных сюжетов.

          Калуга, подобно юной, робкой девушке, впервые вышедшей в свет, была совершенно иного склада и расходилась во многом со зрелыми и неутомимыми кумирами. Это был город, сошедший со страниц сказки, в нем была та же атмосфера и те же замки. Тишина здесь не была тишиной, она звенела релаксацией, спокойствием, благоговением. Она позволяла отдохнуть душой и набраться сил, чтобы встать после падения, она была матерью, укрывавшей своих жителей, точно детей.

          Однако этот город обещал однажды вырасти и покорить мир, превзойти своих соперниц и превратиться в прекрасного белого лебедя. Ну, а пока мороженое таяло, Ока плескалась, облака плыли, ласточки летали, а дома и деревья спали, Калуга цвела не спеша, не привлекая внимания, не вызывая зависти, окруженная преградами стихий, как пуховым одеялом. Но она цвела.

           Никто не знал, что в таком незначительном городе, отмеченном на карте точкой, могло случится нечто незабываемое. Целая история.

           Начнем с того, что Калуга является в Яндекс-картах красным кружком в миллиметр диаметром, на юго-западе от Москвы, в двух часах езды. На севере от нее стоит Обнинск — первый наукоград России, на юге — Национальный парк Угра. Калуга упоминается впервые в летописи в тысяча триста семьдесят первом году, построена и того раньше, а во времена язычества на ее территории бегали вятичи. Население составляет всего триста сорок две тысячи человек.

           Город стоит сто девяносто метров над уровнем моря. Автомобильный код — число «сорок». В сорок втором, пятьдесят четвертом, пятьдесят шестом и шестидесятом годах восемнадцатого века Калуга выгорала почти дотла. Здесь можно встретить представителей самых разных национальностей и вероисповедания: русских, белорусов, украинцев, татар, цыган, азербайджанцев, мордву, евреев, шорцов, армян, молдаван; православных, католиков, старообрядцев, иудеев, протестантов, мусульман, радикальных атеистов.

           Калуга — часть Золотого кольца России, пристанище Циолковского, Чижевского и Болотникова, Шагина-Гирея, Шамиля и грузинской царевны Теклы, муза для Гоголя, Пушкина и Цветаевой, казна таких памятников архитектуры и истории, как Шамординский монастырь, Чертово городище, Никола-Ленивец, Каменный мост через Березуйский овраг, обнинская метеомачта, Гжатский тракт, городище вятичей, Белкинских парк. Озеро Ломпадь, Андреевский карьер, Ока, Угра, Жиздра, Серена, Яченка, Калужка и еще целая сеть безымянный рек и озер.

          Поэтому это обыкновенный город, каких полным-полно в стране. Здесь нет ничего великого, колоссального и грандиозного: ни водопадов, подобных Анхелю, ни озер глубиною с Байкал, ни высоченных гор. Здесь нет ничего особенного. И все же «метеорит» прилетел именно сюда.

           Калуга разделена на две части: Правый и Левый берег. На левом расположены бывшие графские усадьбы, отданные теперь городскими властями под дома правительства, суд, Адвокатская Коллегия, Министерство. Там же расположены больницы и поликлиники, школы и детские сады, театр с калужским Арбатом, городской парк с выходом Оку. Там же стоит пончиковая, где Вика, по воспоминаниям Игоря, любила засидать с подругами.
          
            Правый берег на одну треть заполняют офисы и торговые центры, остальные две трети под горлышко забиты спальными районами: «Правград», «Кошелев проект», «Лесной», «Меридиан», «Академик», «Дуэт», «Каскад», «Олимпия». На центральной улице левого берега — Кирова, — словно грибки, стайками рассыпались кофейни, Макдональдсы, кинотеатры, солярии, студии и брендовые магазинчики, хвастливо переливающиеся неоновыми витринами. По двум сторонам от Кирова расположились университеты, между ними спряталась школы и арт-студии. Здесь тоже были спальные комплексы, только вглуби: «Хрустальный», «Солнечный», «Тихий двор», «Северный», «Силикатный», «Малинники».

            Минут пятнадцать автомобиль Гориславыча мчал Ренату по лесному шоссе, а потом вылетел к мосту через Яченское водохранилище. Букет франжипани лежал рядом. Девушка впилась в свой черный рюкзак и с рьяным любопытством приникла к тонированному окну. Впереди показалась гигантская стелла — символ города — черный шар и бюст Циолковского. Переливались золотым купола частых церквей и соборов, манили красочными вывесками афиши гипермаркетов. Пестрели синим и серебряным железные таблички с названиями улиц, чернели на них фосфоресцирующей краской векторные указания дорог.

           Джип Гориславыча въехал на гору и остановился на перекрестке, где красным мигал светофор. Справа, возле антуражного отеля в виде половины стеклянной вазы, столпились два троллейбуса, сверкающие металлическими усиками. Слева стояло красно-белое здание в стиле барокко — шестая школа, судя по названию. Впереди блестела рекламными щитами стеклянная остановка. Гориславыч повернул налево и проехал между автовокзалом и школой. За еще одной остановкой шумел Баумановский институт. На кованой табличке Рената прочитала: «Ул. Королёва».

            Над следующей остановкой, расположенной в метрах трехста от предыдушей, возвышалась элитная многоэтажка. По другую сторону дороги теснились магазин сантехники, салон красоты и детский сад, помещенный в деревянное здание двадцатых годов. Гориславыч ехал дальше, и переулки постепенно становились менее людными. Еще один перекресток, и слева пронесся зеленеющий парк Циолковского. Справа друг на друге сидели частные дома и коттеджи. Девушка заметила еще один салон красоты, уже побогаче, и кафе «Артист».

              Показалась изогнутая наружу шарообразная крыша планетария. Гориславыч резко вырулил вправо, и Рената успела увидеть лишь полуразбитые бетонные ступеньки, ведущие в овраг. Теперь по правую руку шла длинная пятиэтажная гостиница из желто-зелёно-белых панельных блоков. Зуль, прочитала название девушка.

           Автомобиль резко затормозил между зарослями вереска и высоким кирпичными забором. Мотор по-прежнему работал, и Рената, открыв окно, высунулась наружу. Над ней нависал замок. Другого подходящего слова в лексиконе девушки не находилось. Это был именно замок, какие привыкли встречать в сказках. Правда, быть может, это был замок с приведениями. Трехэтажный, готичный, с высокими окнами и потолками, ограниченный подобием двух башен. Местами у него облупилась штукатурка и слезла краска, и некоторые окна зияли безжизненной пустотой и тишиной, но у Ренаты все равно при виде замка захватило дух.

            Она поверить не могла, что шестнадцать лет жила в столь необыкновенном месте. Кроме замка, гостиницы и прилегающего к ней ресторана, на крохотной, но уютной улочке больше не было зданий. Лишь этот высокий кирпичный забор и каштаны. Девушка уже приготовилась осмотреть внутренности замка, однако ворота забора открылись дистанционным ключом Гориславыча, и он въехал внутрь.

             Рената, уронив челюсть, пораженно заползла в салон джипа. Такого поворота событий она не ожидала.

          — Разве мы живем не в том сером доме? — спросила она Гориславыча.

           — Что? — он изумленно рассмеялся, и вытащил ключи из зажигания. — Нет, конечно. Там же квартиры.

           Он вышел из автомобиля, оставив девушку наедине с растерянными мыслями. Ее насторожил и презрительный тон мужчины на слове «квартиры», и его пренебрежительно-снисходительные эмоции. Ничего не понимая, она покрепче вцепилась в рюкзак.

            Гориславыч обошел кругом и открыл перед ней дверцу.

            — Добро пожаловать домой, Вика, — он подал руку, чтобы помочь.

            Рената судорожно вздохнула, почувствовав себя мышью в клетке. Куда бы она на наступила, всюду опасность. Всюду гранаты. Если девушка сейчас выйдет, ей придется принять новую жизнь. Без больницы, без Даниила Данильевича, Ольги, Сан Саныча, Гели и той альбиноски. Без своей кровати, медсестер, санитаров, врачей, анализов, столовой, ставшей привычной библиотеки. Но с родителями, близнецами, Игорем, неизвестными друзьями и самой Викой.

            Она не была уверена, что готова все это принять. Ей потребуется время, чтобы привыкнуть к новым звукам, запахам и жизненному ритму на новом месте. Она не была уверена и все же вышла из спасительного джипа, вцепившись в жилистую руку Гориславыча.

            — Ох...
    
           Рената обняла рюкзак и прижала к себе. Перед ней был небольшой, двухэтажный коттедж светло-кофейного цвета с белыми вставками и белой черепицей. Четыре квадратных окна, замурованных пластиком, глядели на нее с этой стороны, словно глазницы подземного существа. Ни богатство убранства, ни роскошь отделки, ни цветы возле входа не привлекли девушку. Ей не хотелось заходить внутрь.

            — Ну, как тебе? — с воодушевлением спросил Горислывач, ожидая от падчерицы восторга.

            Наверное, прежняя Вика и вправду любила этот дом.

            Не успела Рената ничего ответить, как с веранды сбежала женщина лет шестидесяти. Ее грузная фигура была обтянута сарафаном в цветочек, короткие крашеные в каштановый волосы прятала косынка. Красивые полные руки, лишь кое-где покрытые старческими пятнами, были покрыты мукой. Круглое в морщинках лицо с добрыми карими глазами сияло тревожной улыбкой. Радость. Волнение. Трепет. Надежда. Нетерпение. Девушка впитала очередные эмоции и почувствовала, как ее мутит. Она испугалась, что ее вырвет прямо на этот вышколенный газон.

         — Яхонтовая моя! — воскликнула женщина приятным голосом и, расцеловав Ренату в обе щеки, крепко прижала к себе. — Свербенчик! Ну-ка, дай я на тебя погляжу!

           Незнакомка взяла ее за руки и отступила на шаг, видимо, чтобы сделать полный обзор. Оглядела с головы до ног, поджала губы и с укором зацокала языком.

            — Как исхудала, как исхудала-то!

           Рената смущенно съежилась, желая стать комочком. Комочком, каких было полным-полно в манной каше. Она, конечно, подозревала об истощенных щеках, но и представить не могла, что все было настолько плачевно.

           — Ладно вам, теть Шур, — хлопнул ее по плечу Гориславыч. — Не пугайте Вику.

            На секунду, всего на секунду, но этого хватило девушке, чтобы заметить промелькнувшую в эмпатических потоках мужчины и женщины взаимную неприязнь. Они быстро замаскировали ее другими чувствами, и никак не проявили на лице, но теперь девушка понимала, что между ними пробежала черная кошка. Возможно, Вика знала это.

           — Познакомься, это твоя бабушка, Шура, — с неимоверной деликатностью представил незнакомку Ренате Гориславыч. — Мама твоей мамы.

          Девушка выдула из себя кислую улыбку, задумавшись, что наверное, раньше у них с бабушкой были прекрасные теплые отношения. Теперь же обе чувствовали себя не в своей тарелке.
 
            — Пойдемьте скорее, — затораторила Шура, вытирая руки о клетчатый фартук. — Я блинчики испекла. Твои любимые, со сгущеным молоком.

          Рената поняла, что это обращено к ней, и сконфуженно опустила голову. Ей совершенно не хотелось заходить в дом. По крайней мере, в эту минуту она еще не была готова переступить порог, за которым начнется ее новая жизнь.

           — Я пока осмотрю... окрестности, — промямлила девушка, устыдившись бабушкиного огорчения и облегчения Гориславыча.

            Но Шура все-таки кивнула, и они удалились в дом. Рената перекинула рюкзак через плечо и покачалась несколько минут на пятках. Посмотрев на отполированный металл автомобиля, его сверкающие боковые зеркала и низенькую ель, приникшую к забору, она все же решилась сделать первый шаг.