Овечий хвост

Овечий хвост

Дед мой – поволжский немец - всю жизнь крестьянствовал. И его отец, и его деды, и прадеды до пятого колена тоже были крестьянами. Впрочем, о пятом колене сведений у него не было, но он чувствовал, что никем, кроме крестьян, его предки быть не могли.
Но, крестьянин крестьянину розь. Уважая хлебопашцев, дед несколько свысока относился к пастухам, а особенно к овечьим пастухам, то есть чабанам. Не то чтоб уж очень, но чувствовал такое же превосходство, какое столяр чувствует супротив плотника.
Надо сказать, что дед был эффективным крестьянином (если бывают эффективные менеджеры, то почему не быть эффективным крестьянам). Эффективность его выражалась в том, что он голодал только вместе со всеми, когда действительно случался неурожай из-за погоды. Из-за лени и глупости он не голодал никогда, потому что любил крестьянствовать больше всего на свете.
Добровольно в колхоз он не пошёл: не потому что не любил Советскую власть и старался ей перечить, а потому что любил наезженную колею и старался катиться по ней до последней возможности.
Наконец, возможность кончилась, деда призвали в сельсовет и поставили перед выбором: или вступаешь в колхоз, или отправляешься в Сибирь. Дед, конечно, выбрал колхоз.
Первый год колхозной жизни кончился катастрофой – страшным голодом тридцать третьего года. Но потом жизнь наладилась, пошли в колхоз тракторы, автомобили, даже комбайны. Колхозники получали за трудодни так много, что амбары их ломились от зерна, в зерно закапывали жёлтые тыквы и зелёные полосатые арбузы, хранившиеся там до самой зимы, на чердаках сушился знаменитый немецкий табак; появились свои стахановцы, орденоносцы; дети вчерашних крестьян пошли в вузы, становились учителями, врачами, музыкантами.
Да и на лошадях перестали пахать. Становиться трактористом или шофёром деду было поздно, и он возил воду на лошадке, косил косой высокие травы, переворачивал вилами валки.
Приготовился он уже отрастить приличную для своего возраста бороду, сесть с такими же стариками на лавочку и поучать молодых. Да тут началась война, и всё рухнуло.
Деда с бабушкой и их дочерью (моей матерью) выселили в Сибирь. Три дня везли их на подводе с железнодорожной станции в колхоз «Прожектор». Было это в конце сентября. И все три дня, пока ехали, бушевала метель. Но октябрь выдался тёплый, как в Крыму.
Подселили их в дом к одной женщине, у которой муж был на фронте. Женщина была хорошая, позволила перекопать свой огород. Накопал дед мешка три картошки. Хозяйка ему помогала, и сама удивлялась, как много картошки оставила в земле.
У деда была справка, что в прежнем колхозе, на Волге, он сдал корову. По этой справке ему выдали другую корову в новом колхозе. Корова оказалась неплохой. Молока хватало. Жить было можно. Через день дед пошёл на колхозное собрание, где должны были распределить вновь прибывшую рабочую силу по участкам.
Вернулся он с собрания и стал рвать на себе волосы:
- Allm;chtiger Gott – Schafhirt!*
Да, да – поставили деда чабаном!
Но оказалось, что не так уж страшно быть чабаном. Началась зима. Овцы были заперты в кошарах.  Работа заключалась в том, чтобы утром и вечером накормить их, после обеда налить в деревянные колоды воды из колодца, выпустить овец и дать им напиться, а потом опять загнать в кошары.
Самой трудной работой оказалось поение. Колодец стоял прямо перед кошарами. Сруб был такой низкий, что натоптанный снег был с ним на одном уровне, и колодец представлял собой отверстие в земле, из которого ведром на цепи вытаскивали воду. Отверстие было такое узкое, что ведро постоянно стукалось о стенки, раскачивалось, вода выплёскивалась, края колодца внутри и вся территория вокруг были покрыты льдом.
И вот однажды, как всегда, открыл дед ворота, и стадо овец ринулось к колодам. Каждой овце хотелось первой добежать до воды. Одну овечку занесло на повороте, и она, упав на бок, поехала по льду и свалилась в колодец вниз головой.
- Господи, Боже ты мой! – завопил дед. – Овца в колодец упала! Ну всё!
Сначала он растерялся, суетясь, бегал вокруг колодца.
- Немец утопил овцу! Меня посадят!
Мать тоже не знала, что делать. Она испугалась не меньше деда, и понимала, что боится он не напрасно.
- Пять лет дадут, - задыхался дед. – Да нет, это другим дадут пять, а я немец – мне все десять! Господи! Ну что ты стоишь?! – закричал он на мать.
- А что делать?
- Она там застряла. Попробую её достать. Держи меня за ремень! А когда скажу – тяни изо всех сил.
Дед лёг на живот и полез в колодец вниз головой. Но он был слишком широк в плечах и в колодец не проходил.
- Не достаю! – закричал дед в отчаянии, тяни.
Мать вытянула его за ремень. Он был без шапки, она упала в колодец. От слипшихся волос шёл пар.
- Полезай ты, - сказал дед, - ты тонкая, пройдёшь, а я тебя за пальто буду тянуть.
Полезла мать. Она действительно проскользнула в отверстие.
- Шапку держите, - сказала она, - появляясь над срубом.
- Чёрт с ней с шапкой, овцу хватай. – Мать снова наполовину скрылась в колодце.
- Достала? – заорал дед.
- Достала! – донеслось глухо.
- Ухватила?
- Ухватила за хвост!
- Держи крепче.
- Держу!
Дед стал тащить мать из колодца за пальто. Но мать с овцой были тяжелы, а упереться было не во что – кругом лёд. И мать не могла ему помочь – она держала овцу за хвост обеими руками.
Но страх придал деду силу. Сцепка мать – овца стали медленно поддаваться его усилиям. Но вдруг раздался ужасный крик матери:
- Ааай-ай-яй-яй-яй!
- Господи! Что случилось!
Мать вдруг стала лёгкой и как пробка вылетела из колодца. В окровавленных руках она держала что-то чёрное.
- Что это?
- Хвост оторвался!
Дед сел на снег. Сомнений в том, что его ждёт тюрьма уже не было.
- Бригадир едет, - сказал он упавшим голосом.
Действительно верхом на коне подскакал бригадир.
- Что тут у вас случилось?
- Овца в колодец упала, - сказала мать.
- Упала так упала. Зарежем и сдадим в счёт плана, - сказал бригадир.
Через пять минут прибежало несколько колхозников, отбили ломами лёд от сруба и вытащили едва живую овечку всю в крови. Потом её зарезали, а мясо отдали на склад.
А деда не посадили, и вообще ему ничего не было.
__________
* Всемогущий Бог – овечий пастух!