Алжирский пленник - часть 60

Второй этюд за вчерашний день, я написал уже на обратном пути, когда мы вернулись к тому месту, где начались скалы. Здесь под крутой горой, островки и берега испещрены ямками, рытвинками, щелями и трещинами, изрезаны водой, ветрами и еще бог знает чем, представляя собой черно-красную всклокоченную шерсть какого-то древнего окаменевшего чудища. Может быть, по этому  склону текла вулканическая лава, вскипая при встрече с водной стихией?
Здесь было множество рыбаков, которые пытались рыбачить, несмотря на то, что огромные волны со злостью долбились в звериный оскал крутых берегов. Я уже начал вытаскивать из багажника этюдник с планшетом, когда Зино в недоумении, показал на часы: «Как опять писать?!» У него был еще намечен поминальный ужин на сегодня. Я с мольбою выпросил у него пол часа! С недовольным видом: «Ну, ну, посмотрим!», Зино ушел фотографировать, а я быстренько сориентировавшись, распер трехногий этюдник в колючую породу под ногами и с удвоенной скоростью принялся наносить на бумагу кучевые облака с заснеженными вершинами, сияющими в свете заходящего солнца, тяжёлую синеву под ними с далекими просветами лазури и вспышками розовых облаков, словно по линейке обрезанных темно-зеленой полоской моря, спокойное вдали и рвущееся, как бешеный пес с цепи, на негостеприимный берег. То тут, то там, из-под нависающих над водой скал, выбрасывалась его вспененная пасть, словно хотела сцапать или укусить стоявших у самого края людей с длинными удилищами. Ударяясь в пустоты выгрызенных за столетия гротов, вода сотрясала породу так, что ее толчки я ощущал даже стоя на немалом расстоянии.
Пол часа и этюд был готов! Небо и море за это время успели поменяться, надвигалась сизая пелена дождя. Только мы сели в машину и захлопнули дверцы, как по стеклу и крыше пробежали первые аккорды девятой симфонии Бетховена…!
Тишина. Утро. За окном стрекочет вчерашний дождь. Пока я писал, дочери Ферука принесли мне на подносе завтрак, состоящий из трех блюд, графина с апельсиновым соком, булкой и двумя баночками йогурта. На сложенной полотняной салфетке вилка и ложечка. Они дружно прощебетали мне что-то и убежали наверх. А теперь мне слышен рев, визги, крики, какие-то скрипы и стуки. Я не могу понять, то ли это дочери Ферука, так ссорятся, то ли дети соседей? За стеной ведь тоже чей-то дом. Как это похоже на наши российские многоэтажки, на русские семьи, где дети, как дети: ссорятся, дерутся, ругаются, а выйдут в подъезд – милые, добрые ребятишки, приветливые, заботливые, добросердечные. Везде все, как у всех!..
Что ж, не буду обращать внимания на душераздирающие крики, наслажусь завтраком, который мне принесли «хорошие» дети и продолжу свои записи.
Мне не раз случалось слышать: «Зачем таскать с собой этюдник, есть же фотоаппарат?!!!» На самом деле – зачем? Можно было бы отснять тысячу снимков в Сахаре, на море, в горах и потом дома писать с них, хоть сто, хоть двести работ. Художники иконописцы, средневековые живописцы и мастера эпохи возрождения и классицизма вообще на природе не работали, все делалось в мастерской с рисунков-образцов, чьих-то гравюр или собственных зарисовок, фотоаппаратов тогда к счастью не было! Это уже потом импрессионисты и следующие за ними художники вышли на пленэр. Когда же фотография стала общедоступной, цветной, то возник вопрос, а зачем же теперь писать на пленэре, если можно то же самое сделать с фотографии? Сейчас вообще нет проблем! Не нужно пленки, фотобумаги, реактивов. Все на экране монитора – хочешь, меняй цвет, тональность, размер. Хочешь, сделай фото-коллаж, обработай в нужной технике и получи почти готовый результат, распечатай или прямо с монитора пиши в мастерской, сидя в тепле, попивая чай или кофе.
Я это все это знаю и умею, и делаю, когда работаю над эскизами композиций. Но когда речь идет об этюде и пленэре, то здесь фотография играет подсобную роль! Лучше бы фотоаппарат с собой вообще не брать, чтобы не отвлекаться на него. Но я все же беру, отснять что-то интересное и необычное, или чтобы быстро запечатлеть нужную мне  информацию.
В чем разница между снимком и рисунком с натуры и живописью на пленэре? Тут, наверное, нет причин для разногласий и споров – это понятно: фотоаппарат фиксирует все, а художник делает отбор. Он может сделать акцент на линии, или поработать с фактурой, или отбросив всю лишнюю информацию поработать с колоритом и цветом, что фотоаппарат за нас никогда не сделает. Когда мы на натуре, а не дома, мы вступаем в длительный диалог с объектом нашего наблюдения. Мы можем так рассмотреть, изучить, или вычленить из общего глазом художника, как ни какой фото-аппарат не сумеет. Я хожу на этюды не за изображением, а за новыми, сильными ощущениями, впечатлениями, эмоциями, которые спустя час, день или месяц, уже не вспомню, но которые на пленэре, независимо от меня, останутся в этюде. Их мне ни один фотоаппарат не передаст и не сохранит. Этюд, это мой художественный дневник в линиях, цвете и формах.
Когда-то давно, еще в юности, я пережил сильное потрясение, впервые ощутив ярко-выраженное желание нарисовать свой восторг. Это случилось в Хакассии, на Белом Июсе, где я мальчишкой вставал до зори, умывался в горной реке, и однажды утром, был восхищен зрелищем поднимающегося над рекой тумана, проступившими верхушками гор, зажженными розовыми лучами солнца. Я бегом вернулся в лагерь археологов, схватил этюдник и бежал обратно успеть запечатлеть этот восторг!
Я не осознавал тогда, что во мне проснулся художник. Лишь спустя годы, понял, что не будь этой поездки, чудо рождения меня как художника могло и не произойти. Меня должны были зажечь эти первые лучи восходящего солнца!
Поэтому сейчас, я так же как и три десятка лет назад хожу на этюды не для того чтобы написать пейзаж, а чтобы поймать этот восторг! И, к сожалению, ловлю его все реже.
Поэтому, или скорее за этим, я отправился в Алжир, чтобы найти его здесь! И, надо сказать, нашел. Но мне немного мешают, подрезают крылья. Я не могу, как тогда в юности, вскочить и бежать, куда мне вздумается за впечатлениями, встречать восход солнца. Сижу, как узник, Алжирский пленник, в своем мраморном заточении. Меня кормят, со мной хорошо обращаются, но на окнах решётки, а в дверях скрипят и брякают железные засовы…