Паломничество - 9. крымская лавра

  Крымская Лавра
На подступах к Бахчисараю начались такие красивые месте, такие живописные скалы, что отец Герман, который всю дорогу фотографировал (фотографировал и теперь, высунувшись в верхний люк) воскликнул на всю округу мощным хорошо поставленным голосом: "Боже, за что ты так любишь хохлов!" А довольные хохлы и хохлушки, которых не так и мало набралось в автобусе, ответили ему дружным смехом. Но вскоре смех стих – люди сидели зачарованные, почти подавленные величием открывшейся им красоты – прямо перед ними, высоко на скале, куда вела вырубленная из горных пород лестница, располагался Успенский мужской монастырь, древностью в несколько сотен лет.
Все высыпали из автобуса, батюшки пошли искать начальство и договариваться о размещении. Пошли – да и пропали.
Надо же, Мариупольское ущелье, Бахчисарай! Вот та самая лестница, ведущая ввысь, где на скалах, ближе к небу, лепятся, точно ласточкины гнёзда, небольшая часовенка и ещё какие-то монастырские строения. Вот только ни одного монаха поблизости не видно. Внизу, в самом ущелье, кипит стройка. Молодые бородатые строители в робах ловко управляют разнообразной строительной техникой – бетономешалкой, экскаватором, краном. Повсюду сложены светлые строительные блоки, доски и другие стройматериалы. Строители заняты своим делом и на прибывший автобус и высыпавших из него паломников не обращают никакого внимания. Никто не знает, что делать. Ждут-пождут, фотографируют. Вокруг много интересного – сам монастырь, селение, где живут татары, маленький рынок на площади, которую миновали на автобусе и, наконец, Бахчисарай с его дворцами и прочими чудесами, но расходиться не велено. Время идёт. Наконец небольшая делегация самых решительных женщин направилась на разведку вглубь монастыря. Дошли до двух белых аккуратненьких двухэтажных домиков, между которыми – красиво вымощенный плитками дворик, икона Божией Матери и под ней – источник. Женщины не успели ещё определиться, куда идти и что предпринять, а навстречу им уже вышел худощавый степенный мужчина средних лет в монашеском одеянии. Высокий. Вежливо поздоровался, опустил глаза и больше не поднимал их во всё время разговора. Спросил: кто такие? откуда? чего желаете?
Неожиданно все решительные женщины спрятались за Надежду, поручив ей вести дипломатические переговоры. Монах-эконом, отец Александр, уяснив ситуацию, распорядился:
       – Идите к автобусу, берите вещи, несите к гостинице. Будем заселять. Голодные? Мать Елена!
Тут же из-за приоткрытой двери первого домика появилась невысокая серьёзного вида старушка в чёрном.
       – Мать Елена, это наши гости из Эстонии. Посчитай, сколько их, объясни наши правила, пусть идут заселяться, а мы организуем обед... А, вот и ваши батюшки!
Да, в это самое время, в далёкой перспективе между монастырскими строениями появились трое отцов в развевающихся чёрных одеждах. Как удивительно эти одеяния подходили к суровой и сказочной красоте окружающей природы! Верующие бросились к автобусу, похватали свои вещи и побежали занимать лучшие места.
Гостиница представляла собой небольшой одноэтажное строение - несколько туристических домиков, чистеньких, европейского типа: коридор и две-три комнаты, где стояли шкафы и кровати. Большинство кроватей было сдвинуто по две, а то и по три.
Заселение это всегда что-то с чем-то. Отцу Андрею лично пришлось успокаивать недовольных.
       – Не лягу я с ней, ни за что не лягу! – возмущённо твердила Татьяна, цветочница из собора. – Я с таким человеком никогда рядом спать не буду!
       – Спокойно, спокойно, – урезонивал отец дьякон. – Я, конечно, понимаю, что вы бы все с удовольствием спали рядом со мной... – дружный хохот, – но я же один, в сане и при исполнении, поэтому давайте спокойно укладываемся, бережём нервы свои и чужие, это две, максимум три ночи!
       – А я всё равно с ней не лягу, – капризно повторила Татьяна и отправилась на поиски лучшей доли в другую комнату. Некоторое время спустя все, наконец, разместились. Кто-то всё же предпочёл спать в одиночестве на полу, а кое-кому достались отдельные кровати.
Надежда вошла в гостиничную комнату одной из последних и сразу увидела в углу образ святителя Николая, а под ним – одиночную, никем не занятую кровать, которая словно бы дожидалась именно её. Не спеша поклонилась она святителю, благодаря за заботу. Позже предлагала это место одной из недовольных женщин, примостившихся на полу, но та отказалась. Бывает же!
После размещения все пошли на обед. Столы располагались на улице рядом с монастырскими строениями прямо под открытым небом. Было так хорошо сидеть всем вместе на открытом воздухе, есть здоровую монастырскую пищу. Денег за еду не брали, но собрали немного на одноразовую посуду. После обеда каждый отправился сообразно своим интересам – кто-то в храм, кто-то отдыхать, кто-то осматривать окрестности.
В маленьком храме, высеченном в скале, шла служба. Службы в этом монастыре были длинные, точно по уставу, с соблюдением всего дневного круга богослужения безо всяких переносов и упрощений, а это означало, что служили почти целый день с небольшими перерывами. Вёл службу иеромонах, ему помогали двое певчих – один молодой ещё монах с длинными пушистыми волосами, собранными в хвост на затылке, и второй – седовласый, немного уже согбенный. Больше из монастырских никого не было – только паломники и местные жители. Ах, что это была за служба! Никто никуда не спешил, не читал скороговоркой. Эти люди спокойно и осознано совершали свою молитву как самое главное и самое любимое дело на земле. Небывалое умиротворение постепенно овладевало душой от присутствия в этом маленьком храме, вдали от городов, наполненных шумом, суетой, людскими заботами и страданием. Здесь ничего этого не было – был мягкий свет, спокойные исполненные великого смысла слова и тихое простое пение. Монахи пели едва слышно, почти шёпотом, но голос их шёл из глубины существа, точно то пела сама душа, наедине беседуя с Богом. Случайно забредшие из любопытства люди не выдерживали такой молитвы – повертевшись по сторонам и рассмотрев всё, они уходили. И вскоре в храме установилась благоговейная тишина. Все, присутствующие на богослужении, попали в какой-то иной мир, где не было забот, пустых желаний, где не было ничего, кроме молитвы и даруемой ею тихой небесной радости. Было так хорошо и покойно, что время перестало существовать, как и весь остальной мир. Кто-то тихо тронул Надю за рукав.
       – Отец Сергий исповедует в часовне к завтрашней литургии. Пойдёшь?
Она с сожалением вышла из храма. Впрочем, далеко идти не пришлось. Часовня находилась тут же, только стоило немного спуститься по лестнице. Тут дожидались своей очереди ещё несколько человек – немного, так как в дороге народ уж успел причаститься по несколько раз, да и часть желающих отец Сергий уже исповедал. Настала Надина очередь. Исповедь почти всегда была для неё потрясением, а в этот раз, после нескольких дней в пути, после чудного благословения святителя Луки, после живого взгляда Божией Материи и особенно после этой неземной службы в пещерной церкви, она вошла в часовню, упала на колени, закрыла глаза и вместе со слезами слова хлынули из неё с небывалой силой… Когда всё было сказано, она открыла глаза, заново нарождаясь на свет, и увидела отца Сергия, который стоял в углу с перепуганным и растерянным видом.

В этот день было ещё одно важное дело – помыться. В простенькой гостинице не было даже умывальников. Все удобства находились во дворе. Немного пройдясь по деревне и побеседовав с местными жителями, Надя узнала, что здесь есть турбаза, а в ней баня. Она поделилась своим открытием с некоторыми женщинами, но все были усталые, так что попутчица нашлась только одна.
Было уже совсем темно, ранние осенние сумерки наступили внезапно. В маленькой глухой деревушке светились только звёзды на небе да несколько окон в домах. Вторую женщину звали тоже Надежда. Договорились встретиться через несколько минут на улице. Надя быстро собралась и вышла в ночь. Второй ещё не было. Она стояла одна на тёмной пустой дороге.
Идти одной?
Она молча оглядела ущелье.
Удивительно! Я никогда не думала, что это место существует на самом деле!
Вокруг возвышались скалы, вверх уходили вырубленные в скале ступени. Где-то не так далеко за горами плескалось море, а вокруг – враждебный татарский мир. По дороге им рассказывали о том, какие волнения происходили здесь несколько лет назад, потому что татарам-мусульманам не нравился христианский монастырь. Как похож этот пейзаж на то место из её самого таинственного сна, место убийства. Скалы, море, лестница, храм на горе… Второй Надежды всё не было.
Пойти одной?
Навстречу своей судьбе? «Что, душа моя, готова ли ты к смерти?» – спросила она саму себя. Внутри не было трепета и страха за готовую оборваться жизнь. Да, готова. Но ни к чему нарочно искушать судьбу! В это время от гостиницы отделилась фигура, и послышался голос: «Надя! Надя! Ты где?»
       – Я здесь! Я вас жду. Пойдёмте!
Они отправились по пустынным узким улочкам. Вторая Надежда тряслась от страха и то и дело предлагала вернуться.
       – Не бойтесь, – успокаивала Надя. – Читайте Иисусову молитву. Мы везде с Господом. Сейчас найдём. Я примерно знаю где. Мне сказали – последний дом в саду вот по этой улице, – Надя и сама вслух читает молитву, но попутчица, ничего не понимая, продолжает трещать о своих страхах и прочих пустяках. Она чуть не сбила своей суетой. Они уже повернули назад, но, почувствовав, что это неправильно, что они вот-вот найдут нужный дом, Надя настояла на том, чтобы продолжить путь. Впереди под единственным фонарём сидела на брёвнах компания молодёжи.
       – Ой-ё-ёй, Надежда, поворачиваем назад! – запаниковала спутница.
       – Нет, мы у них сейчас спросим дорогу.
Спросили. Молодые люди смотрели с любопытством, но вполне миролюбиво. Один парень тут же взялся проводить. Оказалось, они были всего в нескольких шагах от цели путешествия. Спустя несколько минут, договорившись с хозяином, они уже мылись в душе. Хозяин оказался очень любезен. Условились, что назавтра он истопит баню для остальных путешественников. Предложил вина. «Нет, спасибо. Вот если бы молока!» Любезный хозяин обещал к завтрашнему дню раздобыть и молока.
Чистые и довольные женщины возвращались домой.
       – А я поверила в силу молитвы! Ох, как хорошо, что ты настояла! Я уже чуть не повернула назад… Сколько тебе лет?.. Да? Ты ещё совсем девочка, даже на пару лет моложе моего младшего сына. Ты годишься мне в дочери.
И до сих пор не было времени понять, что такое молитва? В таком случае, лучше поздно, чем никогда!
С того дня вторая Надежда начала ходить за ней, как влюблённый юноша, уверенная, что имеет право на какую-то часть доверия, времени и жизни своей новой подруги.
Впрочем, была она неплохая, милая, симпатичная женщина и излишней назойливостью не отличалась.

И вот, едва высушив волосы и потеплее одевшись, Надежда снова поднимается наверх по широким ступеням. Сбоку появляется фигура в чёрном монашеском одеянии и теряется где-то в боковых ответвлениях лестницы. Ясно, хочет переждать «искушение». Надя проворно уходит вперёд.

Вечерняя служба уже шла полным ходом. Народу в маленьком пещерном храме набилось столько – яблоку негде упасть. Некоторые стояли на ступеньках и на площадке перед входом. Впереди – монахи и послушники, женщины – у дверей. Опять – тихое чтение, удивительно слаженное, точно едиными устами, единым духом истинно монашеское пение; потрескивание свечей. Братия (те самые бородатые труженики-строители) негромко подпевала. Вдруг один не выдержал, воскликнул: «Да, что с вами? Петь не умеете?!» Ему никто не ответил, но теперь мужские голоса зазвучали громче, заполнив всё пространство храма, вырываясь наружу и уносясь ввысь, к звёздам. И ещё к ним присоединился тоненький еле слышный женский голос.
Она привыкла петь на службе. С тех пор, как пришла в храм, всегда пела. Закрывала глаза, вся уйдя в себя, в молитву. Слова и слёзы изливались сами. И здесь – невозможно удержаться от пения. Слёзы текут по щекам нескончаемым потоком, словно дождь по стеклу, смывая всё ненужное, наносное, всё внешнее. Только это и надо. Только это и есть жизнь.
Как я хочу быть здесь всегда! Есть какая-то непонятная связь моей души с этим местом. Она хочет навсегда остаться так. Голос звучит так тонко, пронзительно и нежно, совершенно сливаясь с братскими голосами по тембру и по звучанию, только – октавой выше.
Как я благодарна Тебе, Создатель мой, за эти дары – за слух, за голос, за чувство прекрасного и за эту непостижимо светлую молитву в горах, вдали от мира, его скорбей и его суеты; за это молитвенное единение с вчера ещё незнакомыми, а сегодня такими родными людьми, стоящими вокруг. Единое мистическое Тело Христово. Братья и сёстры. Сейчас это не слова, а ощущаемая каждым из нас реальность. Мы не разрозненные люди, а единое стадо Божие… Как непередаваемо чисты эти звуки, как прекрасны тихие монашеские голоса. Воистину, красота их пения передаёт красоту и особое устроение души… Я чувствую, что мой голос их не раздражает. Как они для меня – братья, так и я для них – сестра. Я чувствую это, чувствую их немой привет, их тихую, идущую из сердца ласку. Это чувство – отсвет той любви, что соединяет всех в Царствии Небесном. Какое сладкое это чувство! Забываешь невольно всю усталость дня и то, сколько часов длится служба… Молитва – единственная радость монаха, отдавшего всё, оставившего мир. Дайте ему молиться, не отнимайте у него этого утешения, не лишайте его этого приюта для одинокой, измученной миром души. Работа в монастыре – да, строить храмы – красивая мужская работа. Но не вместо службы. Ведь зачем строят храмы? Чтобы молиться. Так дайте им молиться – в этом всё!
Кто-то притронулся к руке. Она открыла глаза. Стоявшая впереди молодая девушка сказала мягко: «Монахам нельзя подпевать». Хорошо так сказала, только во взгляде блеснула женская ревность.
Она замолчала. И молчала долго, пока в конце службы, когда братия вышла обходить территорию монастыря, не запели все – монахи и паломники, священники и миряне, старые и молодые, мужчины и женщины. Потом выстроились в очередь и начали чинно походить под благословение.
Склонив головы, коснувшись рукой земли, монахи и послушники подходили к старцу-монаху. Все, как один, выполняли уставленный ритуал. Надежда внимательно смотрела, как и что делают монахи. Ей хотелось быть здесь своей. Какое-то неизъяснимое чувство родства с этим местом охватило её. С этим местом, с этими людьми. Она знала, что её пение нисколько им не помешало. Ведь многое на самом деле умеет человек улавливать и понимать без слов. Говорят, что молчание – таинство будущего века. Да, но не потому молчание, что нечего сказать, а потому молчание, что умеют понимать душой - проникновением, душе слова не нужны. И в нашем веке близкие души общаются между собой этим дивным способом.
Вот пошли миряне – каждый со своим «ухватом».
Подошла и её очередь. Склонилась до земли. Тихое прикосновение к макушке сухонькой руки иеромонаха, нежное и невесомое, как дуновение ветра. Но какое благостное – всё в душе смолкло. Вот это то самое: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир даёт, Я даю вам».
Да, в Оптиной тот же мощный молитвенный дух, но там мир начинается сразу же за воротами монастыря: базар, автобусы, люди – толпы людей в переполненных храмах, шум, гомон. Непрерывная общая исповедь.
Мир – и мiр. Обычно противоположные понятия на языке людей обозначаются различными словами, а тут – слово одно, а смысл – убийственно противоположен.

Эта ночь была радостным ожиданием заутреней. Ещё никогда в жизни, пожалуй, она так не радовалась предстоящей службе, никогда в жизни ещё не испытывала такой сладости от молитвы. Да, молитва в горах, вдали от каждодневной суеты. Там всё куда-то мчится: самолёты, поезда, машины, люди, там работают телевизоры и компьютеры, там поют песни, стонут, пляшут, развлекаются, трудятся, пьют вино, а здесь – здесь нет ничего, только горы и молитва. О, Господи, помоги дожить до утра!
Полуночница начиналась в пять. Было ещё совсем темно. На пустынной дороге впереди маячила рослая фигура дьякона, а с ним ещё две-три трудно различимые фигуры. Звёзды – крупные, как спелые виноградные грозди, и яркие, как бриллианты, – таинственно мерцают на чёрном бархате неба. Вокруг величественными и торжественными уступами нависали скалы. Было что-то древнее, могучее и одновременно сказочное в их вековой благодатной красоте. Храм наверху и подсвеченная икона на скале казались и вовсе чем-то неземным, нереальным.
Ущелье Мариамполь, игумен Силуан, Русский Афон, Успенский монастырь.
Длинная извилистая лестница. Наверху журчит родник. Дальше – Святые врата. Архангелы замерли по обе стороны на стенах. Их очи глядят испытующе.
Утром в церкви народу было поначалу немного. И началась служба…
Она пела и плакала почти всю службу. Старушка-монахиня, которая помогала за литургией, иногда запиналась и бормотала смущённо: «Ой, опять сбилась», так что помощь певчих была не лишней. На ектеньи и на Верую выходил дьякон – огромный и неуместный со своим зычным мощным голосом, словно пришёл «и людей посмотреть, и себя показать». Монахи пели иначе. Это было сладостное, тихое пение из глубины души, и поэтому оно услаждало не слух, а внутреннее и сокровенное души. Потом все вчерашние исповедники причащались.
После литургии большинство паломниц уехали в Бахчисарай на экскурсию. Несколько человек остались в монастыре на послушании.
       – Да что это за паломники! – возмущалась матушка Елена. – Приехали в монастырь, надо потрудиться. Бог это любит, а они – в Бахчисарай!
       – Ничего, матушка, мы вам поможем, – пытались успокоить её оставшиеся, но успокаиваться она не собиралась.
Получили послушание: почистить и порезать рыбу к обеду, перебрать яблоки.
Пока занимались рыбой, женщины судачили между собой. Сначала о церковном, а потом, как водится, обо всём подряд. Татьяна-цветочница пыталась и Надю втянуть в разговоры, но та только улыбалась и помалкивала. Молодой весёлый монашек принес им попить квас. Он весь так и лучился радостью и был похож не на монаха, а на светлого Ангела, посланного Богом, чтобы подкрепить и порадовать тружениц. Надежде тоже хотелось пить, но все руки были перепачканы рыбой.
      – А она что, не будет? – спросил монашек. – Давай, я тебя попою.
Ей тоже налили кваса. Татьяна подержала стакан. Как это хорошо, когда люди трудятся и молятся вместе, когда готовы друг другу помочь и услужить, когда, по заповеди Христа, действительно любят друг друга!
Матушка Елена взахлёб рассказывала о чудесах от иконы Державная, о каждодневных акафистах и необыкновенных исцелениях. Что-то в ней настораживало, что-то всё-таки не нравилось, несмотря на восторженные слова и добросердечную встречу. Может быть, не теперь, а в прошлом, но была какая-то опасная кривизна в этой душе… Всё покроет чёрная одежда. Рассказала немного и о себе.
      – Вот, инокиня Елена, служу в мужском монастыре. Так вот благословили. Старец благословил – в мужской монастырь! Нас тут несколько сестёр. Сначала: ой, ой, что это да как, а теперь, милые мои, по-другому уже и не мыслишь. Здесь всё родное! Ой, да вы приезжайте к нам да на подольше!
И снова утренняя. И снова начинается жизнь. Монахов всего двое и священник-иеромонах. Неспешная, такая простая служба. Убогое одноголосое пение, но снова покой и умиротворённость постепенно полностью овладевают душой. Так бы и осталась здесь навсегда! Время замедляет свой бег… Время исчезает. Неужели и эти люди когда-то жили в миру? Ходили в школу? Слушали поп-музыку? Кажется, они так и родились тут, и никогда не знали ничего, кроме этих гор и пещерного храма. Какие нежные голоса у чтецов, как кротко склонены друг к другу их головы. В их тихой поступи, потупленных взорах, склонённых головах и тихих бесстрастных голосах сквозит что-то ангельское. Да так оно и должно быть, ведь мы уже не на Земле.
Два дня и две ночи пролетели как миг единый. На рассвете третьего дня снова пора в путь.
Всю дорогу после Успенского монастыря и до дома Надежда плакала об этом месте, где навсегда осталась часть её души.

http://proza.ru/2017/03/29/977