3017-й, часть Х

XII


В третьем тысячелетии он легко смог не только бросить курить, но и стал почти жаворонком. Он полюбил просыпаться чуть пораньше неё - вместе с восходящими лучиками летнего солнца, бросающими светлые блики на её безмятежное лицо, с улыбкой краешек губ досматривающее самые крепкие утренние сновидения.

Она практически не изменилась с тех пор, как он впервые увидел её ещё 16-летней девчонкой, переведшейся в 9-й класс в связи с переездом семьи. Во всяком случае, для него, - точно. Её лик, помимо природной красоты, всегда таил безошибочно угадываемое внутреннее достоинство, и это с юности привлекало его не меньше, чем физическая красота. От этого взгляда одинаково сдувались и отскакивали самоуверенные красавчики и развязные хулиганы. Никому из них и в голову не приходило распускать руки, попутно отпуская намёки на грани фола. Ей достаточно было просто - взглянуть, не произнося ни слова.

Годы казались ему не властными над ней. Как и вся сумма внешних обстоятельств, доставшихся их поколению - смена веков и эпох, искажённый социум, вынужденный труд на нелюбимых работах, хроническое недопонимание, иногда граничащее с равнодушием и глухотой - в их семьях. Из всех российских передряг это лицо, эта осанистая походка, которую он выучил наизусть со школьных времён - выплывала, подобно прекрасному судну после шторма - не нуждающемуся даже в маяке или починке в порту.

Он никогда не доверял тем людям, чей жизненный путь совершал резкий скачок - пускай даже, с отрицательного вектора в положительный. Внутренне не верил в сумму всех этих "волшебных преображений" - "внезапное раскаяние", "обретение веры". Подобные люди, увы, нередко демонстрировали тот самый "крен маятника" в противоположную сторону, и ума в этой неуёмной "праведной" ревности было ничуть не больше, чем в сумме всего их былого падения. А ещё - они, всё равно, продолжали носить глубоко в душе тот прежний, ныне незримый, глубоко сокрытый, но всё равно, - угадываемый порок. И ни единая душа на свете не могла гарантировать, что этот спящий вулкан однажды не проснётся... Вероятно, подлинное - и прощение, и преображение - были возможны только на Небесах.

Она - не менялась. Тот самый "маятник" держался неизменно-ровно. Он вполне мог представить её - слабой, сомневающейся, неуверенной, пустившей слезу - и уже видел таковой рядом с ним, потому что душевно они не стеснялись друг друга. Но никогда - утратившей своё внутреннее достоинство. Например, давящей на жалость, сорвавшейся в крик, или закатившей женскую истерику с целью шантажа. А в новом тысячелетии она будто расцвела - ему уже много раз думалось, что 3017 год подходил ей больше, чем ему самому. Хотя, вероятно, всё дело было лишь в том, что она шагнула сюда пораньше, чем он...



***



7 утра... Он бесшумно встал и слегка потянулся. Взглянул на её аккуратные туфли-лодочки - она демонстрировала постоянство и в личном гардеробе. Потом - шагнул босыми ногами на веранду. Заварил чай, нарочно налил в её чашку и неспешными глотками пил воспоминания...

В то августовское утро 1998 года он вышел к остановке заранее. Боялся опоздать на автобус, ожидающий группу меломанов в получасе езды от его дома - чтобы отвезти на исторический (первый в России) концерт Rolling Stones в московских Лужниках. Размышляя о предстоящем двухчасовом мастер-классе живого рока, даже не сразу заметил её - всего в пяти метрах от него. Любимое - лёгкое и светлое платье до красивых колен, "лодочки" на босу ногу и роскошные волосы, развевающиеся на легком ветерке. Привычно смутился и бросил взгляд куда-то ввысь, будто успокаивая занывшее сердце созерцанием Небес.

Она думала секунды три, не больше. Улыбнулась и направилась прямо к нему. - Спокойно, старик - беззвучно подбодрил он сам себя, но сердце замерло и остановилось. Роллинги с их умопомрачительным шоу "Мосты Вавилона" и долгожданным новым компактом стали абсолютно безразличны и рухнули в Небытие.

- Привет - абсолютно естественно произнесла она. - А знаешь, ты не изменился за 8 лет. Совсем...

Господи - неужто она замечала, как он подсматривал за ней... Подслушивал фрагменты разговоров со школьной подружкой. Он же делал это украдкой, тоньше Штирлица...

- Привет! (он держал ровный голос из последних сил). - Да вот, еду в Москву. Пресс-конференция, исторический концерт. Увижу живого Мика Джаггера - не каждый день такое случается - произнёс он на автомате, думая только о ней. - Впрочем, тебе может быть неинтересно...

- Почему? Я потом включу и послушаю, когда ты вернёшься. Расскажешь - как съездил. В среду в 22:00, да?

Он вздрогнул. Струйка пота покатилась по его спине. Подумать только, она - знает...

- Да, в среду. Конечно... (Он улыбнулся).

- Ты знаешь, я никогда и никому не собирался афишировать свою новую жизнь - Радио, творчество. Моя бабушка всем в нашей бывшей школе разболтала - от директрисы до вахтёрши. Она с 1989 года там преподавала в начальных классах. Только год назад, в 1997, ушла на пенсию.

- Да, я знаю, - она взглянула на него как-то бесконечно-дружелюбно. - А что плохого в том, что бабушка всем рассказала?

- Может, и ничего. Но сам я не стал бы. Школа, недавние учителя, одноклассники. Как и институт - тоже. Всё это - словно в прошлой и далёкой жизни. (Кроме тебя - едва не вырвалось у него, но он чудом сдержался).
- А сейчас - новая жизнь. Мне бесконечно повезло. Абсолютно не на что жаловаться. Я работаю по призванию, да ещё получаю за это деньги.

- А я тебя сразу узнала по голосу, едва ты заговорил. А потом кто-то из бывших одноклассниц мне подтвердил, что это - ты. Таня, кажется... Она тебе позвонила в Ночной Канал и передала привет от всей бывшей альма-матер.

- Это я помню. Было такое... почти два года назад, осенью.

- Решено! - вдохновился он не вслух - никуда я не поеду! Плевать на все эти "Мосты Вавилона"! Автобус подождёт меня минут десять и тронется. Потом извинюсь - что опоздал. Придумаю что-нибудь. Иначе - как персонаж рассказа Уэллса "Дверь в Стене" - всю жизнь буду сожалеть, что не вошёл в эту дверь из-за очередной "важной" туфты! Сейчас приглашу её в кафе...

- Ты торопишься? - спросил он с интонацией, словно настаивающей на ответе "нет".

- Да так, мелкие дела. На работу на полчасика заскочить, а на обратном пути - в аптеку за лекарствами для мужа...

Ну, вот и всё... МУЖ... Две пули - глухая согласная, гласная и третья - звонкая согласная буква - контрольным выстрелом в голову. М - У - Ж...

- Прости, мне надо ехать - произнёс он чужим голосом. - Опоздаю...

- Да, я понимаю. Ты приходи на встречу одноклассников - в первую субботу февраля.

- Постараюсь - изрёк он тоном, не нуждающемся в переводе - "не приду!".

В автобусе уже к вечеру он - всего в третий и последний (с тех пор) раз в жизни - был безнадёжно пьян спустя пару часов после отъезда. На следующий вечер случилось роскошное шоу Роллингов. В середине действа Вавилонский Мост выдвинулся на середину арены Лужников, и Мик Джаггер, оказавшись на одной линии вместе с ним метрах в сорока, затянул Anybody seen my Baby?

Тогда ему захотелось от души швырнуть в травящую душу легенду рока чем-нибудь тяжёлым и увесистым...



***


Он наполнил новую чашку. Увидел, что она слегка повернулась во сне, но ещё не пробудилась. И снова - глотал воспоминания...

В канун 2004 года, когда она уже три года как съехала из их общего дворика юности, они встретились в трамвае, который вёз его на вечерний эфир посреди тонущего в предновогодних пробках города. Он безошибочно узнал её даже в пальто и в пол-оборота. Опустил глаза. Она заметила его, только встав выходить - на пару остановок раньше, чем он сам. Остановилась у двери и улыбнулась. Он смущённо кивнул глазами и вновь уткнулся в грязный пол трамвая. Через пять секунд поднял взгляд. Она всё так же смотрела на него - улыбаясь, невзирая на уже раскрытую дверь. Потом, словно приложив немалое внутреннее усилие, повернулась и вышла в морозный мрак декабрьского вечера.

- Муж - вновь застучало в его висках пулемётными очередями то короткое слово из их августовского разговора пятью годами ранее. Какой же ты дурак... И не смей никогда более жаловаться на "судьбу" - безжалостно выписал он самоприговор...

Едва она открыла глаза, он бесцеремонно накинулся на неё, абсолютно не сдерживаясь и зная, что никогда не получит тот взгляд-отпор, как развязный хулиган, или обаятельный нахал из их общей юности. Пять минут спустя, когда он с упоением рухнул лицом в её подушку, она даже коснулась его лба и проверила пульс - словно беспокоясь о здоровье.

- Ты прости - он (уже тихонько и трепетно) коснулся пряди её волос. - Это всё из-за моих утренних воспоминаний. Память. Словно кино посмотрел.

Она понимающе улыбнулась.

- Знаешь, мы оба здесь совершенно не случайно. И рвать себя Прошлым, извиняться за него - незачем. Давай не делать друг другу больно в Настоящем...

А он подумал об ином. Их первая встреча в июне 3017 года оказалась настолько естественной, словно оба, наконец, смогли продолжить однажды прерванный разговор - чтобы уже никогда более его не завершать...



***


Завтракали весело: их лица расцвели вместе с этим безоблачным июльским утром.

- Знаешь - сказал он - тут даже просыпаешься с совершенно иными внутренними ощущениями, чем в самом любимом месте прошлого тысячелетия где-нибудь на природе. Внешне там тоже - лето, рассвет, пение птиц. Но... за всем этим, тем не менее, где-то там, вдалеке, всё равно угадывался шумный, загазованный, измученный вечным колесом сансары город с тысячами несчастных лиц, бесконечно спешащих по "важным" делам. А тут - какая-то цельность. Мир вовсе не так ужасен и за пределами нашего общего Дома.

- Вот мы и совершим новую вылазку сегодня - улыбнулась она. - Прости, накануне я не стала ничего говорить, иначе - накрутил бы сам себя новыми размышлениями о "пропасти разных поколений". В два часа Пётр Алексеевич и Софья Владимировна ждут нас в усадьбе - "дружески отобедать" - как они выразились.

- А ты - стратег - улыбнулся он. - Не переживай, тебе не случится за меня краснеть - я выдержу весь этот "дворянский этикет". И лезть в вечные споры "о судьбах Родины" не стану. Конечно, придётся неизбежно подстраиваться.

- Напрасно ты так. Петра Алексеевича я видела лишь дважды - когда он забирал со службы супругу. Он умный и глубокий человек. Вы поладите.

- Не сомневаюсь. Я об ином: наверняка оба полагают свои - быт, уклад, вкусы, взгляды - единственно истинными. Отсюда и некоторое снисхождение Софьи Владимировны ко мне: мол, слегка испорченный, но (в целом) - всё равно, "хороший человек"...

- Узнаю буку. Упрямого буку - по-доброму съязвила она. - Собирайся, скоро поедем...



XIII


Он даже и не узнал (поначалу) ту внешне строгую в старинном рабочем кабинете Софью Владимировну - ныне приветливую, в изящном светлом платьице - как и у его возлюбленной. Пётр Алексеевич тоже выглядел почти демократично. Никакой офицерской формы - аккуратный сюртук начала ХХ века, безупречно выглаженные супругой брюки и белая рубаха. - В своём любимом светлом вельветовом костюме я похож на белую ворону - усмехнулся он, но вскоре растаял от искреннего радушия хозяев.

- Искренне рады и всецело готовы предоставить наше общее расположение - галантно кивнул при входе в парадную хозяин Поместья. - Извольте представиться, как и подобает главе Дома: Пётр Алексеевич Вяземский, потомок рода Вяземских, помещиков и дворян Волжских округов. Сам - военный по призванию, офицер Белой Армии, впоследствии - участник Белого Движения в рядах Александра Васильевича Колчака...

Они прошли в гостиную.

- Я (по нашей общей договорённости), если позволите, украду вашу очаровательную спутницу - улыбнулась Софья Владимировна.

- Конечно - кивнул он.

- Присаживайтесь, пока Софья Владимировна и ваша спутница завершат свои женские кулинарные препарации по приготовлению трапезы, о коих обусловились заранее, - едва заметно улыбнулся Вяземский и указал на старинный стул в огромной гостиной. - Так вот, Вашу историю я уже знаю от своей супруги. Поэтому, продолжу собственную story - если она Вам небезынтересна.

- Интересна - искренне произнёс он и присел.

- После ареста Колчака и разгрома Белого Движения ваш покорный слуга отказался эмигрировать из России - в том числе, памятуя об оставшейся в Москве Софье Владимировне, наша помолвка с которой состоялась аккурат за двое суток до моего призыва императором на фронта Первой Мировой. Тогда я никак не предполагал, что почти тремя годами позднее, в сентябре 1917 года, вернусь в совершенно не узнанный мною Петроград, захваченный демократическими демагогами Временного Правительства, а по факту - лежащий под властью нескольких анархично настроенных группировок, именующих себя "политическими партиями" - усмехнулся он. - Моя суженая (от греха подальше) переехала от этой стихии в Москву, но и там было не намного спокойнее. Нам удалось свидеться всего несколько дней, как грянула новая, уже - "рабоче-крестьянская" революция под руководством Троцкого. Дальнейшее Вам уже известно. Идеи февральской революции (на бумаге, теоретически) ещё имели некоторый отклик у меня в душе. Но октябрь 1917 года вызвал абсолютное внутреннее противление. Я бежал из столицы на Север, дабы присоединиться к Колчаку.

- Тем не менее, Вы решили попробовать послужить и новой власти. Еще поразительнее то, что она приняла Ваше служение, не припоминая о прошлом...

- Только до поры-до времени. А служба Советам... О том, что я даже не рассматривал возможность эмиграции без Софьи Владимировны, я уже сказал. Другая причина - не сочтите за патетику - Россия - одна, а властей - много. Среди большевиков, особенно первого, ленинско-троцкого призыва, встречались весьма разумные люди. Они осознавали, что без царской интеллигенции невозможно построить новое Общество - пускай даже в речах для газет и съездов произносили иное.

- Я понимаю. Мой прадед-дворянин по материнской линии тоже отказался эмигрировать после разгрома барона Врангеля в Крыму. А потом, как гуманитарий, - участвовал в ликвидации неграмотности населения.

- Я, будучи военным, консультировал новую власть относительно создания боеспособной армии. Но следы Софьи Владимировны после окончания гражданской войны совершенно затерялись. Много позже я узнал, что она жила в деревеньке под Рязанью, полагая мою участь определённой - либо гибель в боях, либо - расстрел, как одного из сподвижников Колчака. Мы вновь встретились только в ином тысячелетии.   

- Вы были лично знакомы с Александром Васильевичем?

- Шапочно. Вряд ли в силах сообщить Вам нечто принципиально новое в сравнении с историческими исследованиями его биографов... (Он сделал паузу, подбирая точные слова). - Бесстрашен. Безумно талантлив (и удачлив) - в военном деле. Самолюбив. Влюбчив - тоже. Не удивлюсь, если уже в ваш век история Колчака и Тимирёвой стала классикой - тонко улыбнулся он. - Но... если о деле (Пётр Алексеевич вновь сделал паузу).
- В Александре Васильевиче, помимо несомненных талантов, всегда жило какое-то колоссальное упрямство - вплоть до саморазрушения. Он никогда не то что не слушал - редко прислушивался к дельным советам собственных офицеров. Даже мысли ближайших сподвижников - генерала Каппеля, советника Пепеляева - воспринимал вскользь, в пол-уха. Что уж говорить о моей скромной персоне. Но воевал - с беспримерной отвагою...

- Я часто вспоминаю один ключевой момент... 1918-й год, успехи Белого Движения на всех фронтах. Еще немного, и армии Колчака и Деникина воссоединятся, двинув на Москву и Петроград. Но уже через несколько месяцев всё рухнуло.

- Вы недурно знаете Историю - как я посмотрю; собственно, о вашем искреннем интересе и соучастии мне поведал и Благодетель - оттого я так подробно вспоминаю те события, непосредственным участником коих являлся я сам. Если желаете знать мнение очевидца - нас погубило чрезмерное упование на блок Антанты и неизбежное предательство Запада. Который - в переломные дни гражданской войны - беззастенчиво выторговывал условия своего влияния в будущей России, не брезгуя и откровенным шантажом. А затем - поставляя нам бесценные - оружие, патроны и продовольствие - только за золото. В подобных условиях (если кратко) Белое Движение было обречено - вне зависимости от личностных противоречий и несовпадений Колчака и Деникина. Я, правда, осознал это много позднее. Но - так называемые "союзники", Запад и белочехи, вывозили золото России вагонами. А когда встал прямой вопрос их личной безопасности - превратили Александра Васильевича в разменную монету, сдав его большевикам. Он это прочувствовал безошибочно, но позволил уйти своим офицерам - в том числе, и мне...

- Так вот... (Пётр Алексеевич сделал мучительную паузу). - В 1937 году (надо полагать - к 20-летию октябрьского переворота) новая власть припомнила мне всё былое. Я был арестован и готовился к расстрелу без суда и следствия - так называемой "тройкой" НКВД. И тогда, уже в камере заключения, мой сосед-арестант оказался... человеком из нового тысячелетия. Я, конечно, не поверил ему. Но он рассказал, что и Софью Владимировну отправили в лагеря полгода назад, после чего она спаслась в ином веке и ждёт там меня. Это тронуло до глубины души - как Вы сами понимаете. И тут я раздумывал совсем недолго - терять мне было уже нечего...

Он заметно помрачнел.

- Единственное, чего я никак не предполагал - что России вовсе не существует в новом тысячелетии. Это и сейчас совершенно не укладывается в моём сознании. Но я привык служить всякому Отечеству - как военный. И здесь несу пограничную службу с Китаем, сообщить подробности коей никак не могу. Это государственная тайна.

- Я понимаю - кивнул он. - Вы знаете, Пётр Алексеевич, ещё на днях я считал совершенно невозможным сам факт беседы с человеком из иного века - слишком разные поколения и взгляды - на страну, Историю. Я счастлив, что ошибся.

- Тогда позвольте полюбопытствовать - живо откликнулся он - в чём именно разница этих взглядов.  Условности быта с этикетом предлагаю отбросить сразу...

- Нет, не в этом. Видите ли, искренне служить и сочувствовать той власти, что пришла в Россию в начале ХХI века - по их делам и поступкам - я считал совершенно невозможным для всякого совестливого человека. Это вовсе не слабохарактерный Николай II, не демагог Керенский, не более поздние идеалисты - Хрущёв, Горбачёв, Ельцин. Не "добрый барин" Брежнев. Каждого из них я могу понять и частично оправдать по-человечески. А это - совершенно неправдоподобная для вашего века комбинация - личного бесстыдства, анекдотичного стяжательства, патетично-бессовестной демагогии, колоссального презрения к человеку. По совокупности, что называется, - я считаю эту власть худшей в собственной жизни.

- Не стану спорить - спокойно пожал он плечами - ибо Вы являлись современником последних перечисленных правителей, а я знаю о них лишь из книг по Истории. Я, всё же, говорил об ином. О служении Отечеству, невзирая на власть. Если начистоту, я сам никогда не идеализировал Романовых.

- Истинный патриотизм - хорошо знать и делать своё дело - сформулировал он.

- Именно! - воскликнул Пётр Алексеевич - вижу, Вы меня прекрасно понимаете. Именно так! Возможно даже, это наивысшая форма патриотизма - особенно, во времена лихолетья.

Он так увлёкся, что невольно тронул его за рукав.

- Но я - не с позиций своего века, а скорее - житейской мудрости - скажу Вам о главном Вашем заблуждении, на мой взгляд. Видите ли, знаком с некоторыми образцами вашего литераторства... Вы - гуманист и человеколюб, как и многие умы на рубеже ХХ - ХХI веков. Так вот - не обессудьте от мнения старого служаки и вояки перед дружеской трапезой. Всех революционеров и прочих представителей "демократических партий" следовало выжигать калёным железом, не вступая ни в какие "высокие дебаты".

- Вы верите в силу оружия, а я - в силу убеждения. И ещё - в силу единственного достойного примера: личного.

- Звучит красиво, но... Давайте проведём мысленный эксперимент (слава Богу, он не случится в реальности).
- Возьмём и перенесём в изобилующий всеми земными благами 3017 год так называемых "революционно настроенных матросов". Дадим каждому - Дом, женщину, вкусную еду, право не работать.

- Полагаю, вероятность любых революций исчезнет на пару веков вперёд.

- Ошибаетесь - Пётр Алексеевич бесконечно-грустно усмехнулся. - Вот оно, Ваше наиглавнейшее заблуждение! А на деле - я расскажу, что случится. Это вы со спутницей успокоитесь в этом маленьком раю. Заживёте мирно, тихо и складно. Не потребуете ничего в десяти экземплярах ради ненасытной плоти. Да ещё - станете испытывать чувство внутренней вины даже в свой медовый месяц - оттого, что не трудитесь в приютившем вас Обществе. Те же самые угрызения совести терзали и меня, пока я не устроился на службу.

Он сделал какой-то обречённый жест рукой.

- Так вот... У тех, кого грубо именуют "чернью", нет и никогда (слышите - никогда!) не было внятного ответа на вопрос "чего изволите-с?" Именно с этим вопросом и обратилось к ним демократичное Временное Правительство. Ответ их шаловливо забегавшие свиные глазки дали самою жизнью. Чего изволим-с? - Беспробудное пьянство, разгул, разврат и полнейшая анархия! Вы полагаете, доступность благ удержит их от насилия, желания грабить дома соседей? - Ничего подобного! Загадив собственный рай, они направятся к соседям устраивать погромы от скуки. Под свои присвистывания да приплясывания "Эх, яблочко!"...

- Но ведь каждый человек... по Образу и Подобию - он мучительно подбирал слова.

- Известно и то, что люди изначально рождаются неравными по сумме своих талантов - мигом откликнулся Пётр Алексеевич. - И что дозволено Юпитеру... сами понимаете...

- Что же вы считаете неким водоразделом? - спросил он с неподдельным интересом.

- Если не произносить высоких слов о вере, ибо это нечто само собой разумеющееся, то... (Вяземский сделал энергичный жест, подкрепляя давно сформулированное им самим).
- Образование. Воспитание. Ежедневный труд над своею душою. Род, происхождение и кровь - в том числе. Это - из числа наиважнейших вопросов, ведь всякий человек - квинтэссенция нескольких поколений предков. Он впитывает от них - и всё доброе, и всё худое...

- Я понимаю, что Вы хотите сказать. Я подумаю над Вашими словами... А знаете, в мой век и случилась самая страшная трагедия. Потомки этих "матросов" - с их полным внутренним бескультурьем - добрались до самых вершин власти - как светской, так и церковной...

Оба, увлечённые разговором, даже не заметили, что Софья Владимировна с его спутницей уже минут пять слушают их беседу.

- Пётр Алексеевич - чуточку снисходительно изрекла его супруга - подумать только: один из редких дней дома, вне службы, и снова - о политике, Обществе. Мужчины... Пойдёмте к столу, трапеза давно готова, мы лишь ждали - когда вы набеседуетесь - и, не дождались...

Его любимая бросила выразительный взгляд, и он глазами ответил: всё замечательно, мне интересно в гостях у подобного Общества! Лучше, чем я предполагал! Она с облегчением кивнула...



***



Обед оказался восхитительным - дореволюционная кухня во всём гастрономическом блеске, включая салат Оливье и настоящее шампанское по рецептам князя Голицина из основанной им в середине 19 века винодельни в Крыму. Софья Владимировна, отбросив последние остатки внешней строгости, мило болтала с его спутницей, как с давней знакомой - обо всяких безделушках быта нового тысячелетия. А потом, специально для гостей, - прекрасно музицировала на фортепиано Шопена и Рахманинова.

- Кстати - откликнулся Пётр Алексеевич уже за чаем - могу предложить партейку на интерес - раз уж всякие деньги в новом веке отсутствуют - улыбнулся он. - Что предпочитаете: вист, шахматы? А может - бильярд?

- Только шахматы.

- Прекрасный выбор. Я, знаете ли, был немного знаком с моими выдающимися современниками - Чигориным, Алапиным.

Он незаметно усмехнулся. С тех пор игра совершила огромный шаг вперёд, и против даже современного кандидата в мастера у былого претендента на мировую шахматную корону Чигорина вряд ли были бы практические шансы. Не желая - ни обижать хозяина Дома вероятным выигрышем, ни играть в поддавки - вежливо отказался, сославшись на усталость в голове - и вдруг, сам не ожидая от себя, вдохновился, попросив разлить всем новые бокалы шампанского. (Она, зная о его патологической нелюбви ко всяким тостам, взглянула на него с замешательством, но он незаметно и тихонько коснулся её руки: не переживай, всё в порядке).

Тост родился мгновенно - как от гостеприимства радушных хозяев, так и от упоения этим маленьким кусочком дореволюционной России.

- Друзья мои!

- Честное слово, я, противник всякой патетики, хочу - искренне и от всего сердца - поднять бокал за ваш прекрасный союз - как выражался любимый мной Александр Сергеевич. Я скажу больше: думаю, что в сравнении с вами у меня, дитя иного века, пожалуй и нет серьёзной биографии - и не сочтите это за лесть накормленного-напоенного гостя. Но коль уж мы со спутницей тоже чем-то заслужили свой уголок в Обществе Семейного Уюта, произнесу то, о чём часто и неравнодушно думал всю сознательную жизнь...

- Я совершенно искренне убеждён, что людям, о которых литераторы изрекают - "они словно созданы друг для друга" - стоит непременно быть вместе и рядом всегда - невзирая на сумму всех внешних обстоятельств, в том числе - родовых и сословных условностей, так называемое "общественное мнение". Произнесу даже сверх того... Я полагаю, сама История Государства Российского могла бы сложиться совершенно иначе, если бы наш последний император, Николай II, имел возможность обвенчаться с единственной подлинной возлюбленной - Матильдой Кшесинской. Не переубеждайте меня - я и сам осознаю, что произношу это в сослагательном наклонении - и, тем не менее...

- За вас!

- Браво! - воскликнула Софья Владимировна.



***


Прощались по-русски - долго и тепло. Когда автотакси уже скрылось в сумерках летних полей, Софья Владимировна произнесла:

- Ну, что ты думаешь о них, Петенька? (Она позволяла себе ласковое обращение к мужу только наедине).

- Очень достойная пара. Только... в этом молодом человеке, всё-таки, живёт бунтарь и ниспровергатель всяких устоев. Но его спасают - образование, воспитание, кровь...

- Ошибаешься - откликнулась она. - Просто, он искреннее и любознательнее всех нас - только и всего. А ты заметил - как они (незаметно, памятуя, что в гостях) - но, всё-таки, взглянули пару раз друг на друга. В их глазах всё написано... И, знаешь, это уникальный союз. В нём нет формального главенства. Союз Таланта и Мудрости. Она способна направить его - как ты выразился, "бунтарство" - в абсолютно позитивное русло, и она (быть может) - единственная, кого он послушает с радостью и всем сердцем. Вот что такое - настоящая женщина рядом с мужчиной. Он расцветает не по дням, а по часам - как в старинной русской сказке...

Они в это время уже подъезжали к собственному дому.

- К счастью, у меня не было ощущения, что это не встреча двух семей, а собеседование с родителями жениха и невесты - прыснула она. - Кстати... - Я не узнала тебя сегодня во время тоста - она взглянула на него с долей восхищения. - Что на тебя нашло?

- Ничего особенного. Просто - чудесный вечер. Быт и уклад навсегда потерянной, но всё ещё живой России. Вспомнил Бунина - который, похоже, был не так уж и неправ в литераторской идеализации дореволюционного поколения. Вспомнил последнего императора. И ту дурь, что писали биографы Кшесинской - мол, она потом "утешилась" в объятиях других мужчин, в том числе брата Николая. Какая беспросветная чушь! Никто и никогда не утешит, кроме одного-единственного на свете, самого близкого человека.

- Я знаю, не произноси очевидное для любой женщины... Она тихонько положила голову на его плечо.

- И, потом... Ты меня вдохновила на этот тост - тоже. Несколько раз в общении за трапезой употребила словосочетание "мой муж".

- Разве это не так?

- Так. Просто, я слышал это слово от тебя и раньше, в прошлом тысячелетии. И... никак не предполагал, что одно и то же слово, одним и тем же голосом и интонацией способно столкнуть в преисподнюю и вознести до небес. Контекст... Нет ничего важней и насущней - хоть в жизни, хоть в литературе...

Они молча вышли из такси и, радуясь родному гнёздышку, со счастливой усталостью окунулись в новый акт взаимности...


(продолжение следует)