Массовая суп-культура

    (миниатюрморт)

______________ Посвящается пошлости культуры массового потребления супа.

    В просторной студии на Манхэттене фабричный дым стоял столбом; посередине на трехногом табурете сидел Уорхол и любовно качал младенца Энди. В черном углу с серебристым отливом у модной русинской печи топ-менеджеры «Кэмпбелл и Ко» склонились над огромным стобаночным котлом, до краев наполненным рисово-томатным супом.
    — В этом супе не хватает перца! — принюхавшись, молвил король коммерческого поп-арта. — Вот почему его так плохо покупают.
    Поразмыслив с четверть часа, он сформулировал концепцию:
    — Мы дорисуем перец. Фаллический образ кайенского перца! Как считаешь, малыш, неплохая идейка?!
    Энди, вдохнув идею перца, дважды чихнул в знак одобрения, а потом расхохотался до слез и никак не мог остановиться.
    Пока Уорхол и малыш размышляли о том, что бы еще дорисовать в ярких тонах, в фабрику-кухню вошла Валиса Скум. Предпочитая безликому массовому супу мужчин индивидуальные портреты старых голландских женщин, она не стала снимать котел с печи а, не тратя попусту слов, принялась стрелять почти во все, что попадало ей под ожесточившуюся руку: в младенца, в совок, кочергу, щипцы для угля, чашки, тарелки и блюдца. Но попала она лишь в Уорхола, — в это промежуточное звено между женщиной и обезьяной! — хоть он (будучи геем) и не пытался ее изнасиловать, не провоцировал ее идеологией «homo universale» и другими словами о современном искусстве; даже картинами с долларовыми банкнотами, даже движением порочной брови он не провоцировал взбесившуюся лесбиянку.
    Тут, повернувшись к еще живому Энди, нарушительница рекламного и общественного спокойствия наконец-то сказала манифестную фразу, вчера заготовленную дома для издателей и истории:
    — Возьми-ка ее в оборот! Для начала оттяпай ей голову!
    На первый взгляд, классическое высказывание Алисы, использованное Валисой, не является критикой творческих подходов Уорхола. Однако при глубоком исследовании можно убедиться, что суть кроваво разрешившегося конфликта лежит не в гендерной сфере, а в эстетических расхождениях.
    Между тем Уорхолу стало не до фаллического образа кайенского перца, поскольку он (будучи еще и кинорежиссером, раскрывающим суть сексуальной революции) истекал отнюдь не кинематографической кровью.
    С некоторой надеждой он взглянул на топ-менеджеров, но те не обратили на этот намек никакого внимания и продолжали — в состоянии общего аффекта — мешать свой суп.
    — Держи! — крикнула вдруг Валиса и швырнула топ-менеджерам свой духовно опустошенный автомат Калашникова. — Можете поиграть с ним немного, если это вам так нравится. А мне, прежде чем сдаться полиции, надо пойти и переодеться.
    С этими словами она, не торопясь, покинула фабрику. Топ-менеджеры пару раз таки выстрелили ей вдогонку, но от усталости возни с супом промахнулись. Тем более что и пули в автомате уже закончились...
    Вечером того трудного дня (A Hard Day’s Night) переодевшаяся в вечернее платье феминистка огорченно сказала случайному полицейскому: «Я не сумела до конца застрелить Энди Уорхола».
    Завершая свое последнее слово в суде, Валиса заявила:
    — Вы опоздали — мы, женщины, уже съели суп и рыбу.
    Тут она театрально, в классическом стиле своей любимицы Сары Бернар, махнула рукой и крикнула:
    — SCUM! Несите мясо!
    Через три года, отбыв психиатрическое наказание, доброе, круглое лицо Валисы снова вернулось в кипящий нью-йоркский суп массового бытия безнаказанных мужчин и освобожденных женщин.

    — А я здесь! — почти беззвучно закричал Уорхол, всегда боявшийся врачей и больниц, удачно очнувшись в госпитальной палате после операционного наркоза.
    Уже на следующий день топ-менеджеры «Кэмпбелл и Ко» в шестьдесят четыре руки кормили мэтра его любимым рисово-томатным супом из тридцати двух банок.
    А еще через неделю заметно подросший младенец Энди запросил у других топ-менеджеров зеленую бутылочку кока-колы. И двести лобстеров в ярких тонах.