Выродок 26

Свою первую зарплату я получил в конверте из рук Татьяны Сергеевны. Она победно улыбалась, и я смутился в сияющем блеске её улыбки. Приоткрыв пухлый конверт, я нервно сглотнул, - никогда не думал, что буду в девятнадцать лет держать в руках такие деньги. Я достал пару купюр, а остальное протянул обратно Татьяне Сергеевне.

- Нет-нет! Это - твои деньги!
- Ну мы, это, вроде, одна семья, пусть они будут общими...
- Да у меня же есть! - засмеялась Татьяна Сергеевна. - Неужели тебе совсем некуда их потратить? Вот ведь неиспорченная душа! Сходи куда-нибудь с приятелями. Пригласи, наконец, какую-нибудь девушку на свидание!
- Татьяна Сергеевна, вы же знаете, что ни приятелей, ни девушки у меня нет. Некогда мне с ними... - пытался отшутиться я. - Я, кажется, знаю, куда их потратить: начнём с того, что отметим мой первый заработок, хотите?

Я сбегал в магазин и принёс бутылку сухого красного вина, а к нему - кусок сыра, виноград и коробку шоколадных конфет. Пока я сервировал стол, Татьяна Сергеевна, - я заметил это, -смотрела на меня с жалостью. Я все никак не мог понять, почему, и внутренне снова начал обливаться потом. Её мимолетная торжествующая улыбка снова сменилась на привычную мне разочарованность. Блин, а подходит ли такой сыр к этому вину? А виноград, - помню, она ела его только с белым. А шоколадные конфеты не слишком ли дешевы для неё? Я перебирал в голове возможные причины её настроения, и каждая из них имела место быть, как, впрочем, и все вместе.

Неловкое молчание, лишь изредка нарушаемое какими-то пустыми вопросами, долго висело между нами, пока вино, наконец, не сделало своё дело. Я заметил, что в последнее время нам все сложнее найти тему для разговора, и хотя лично у меня была куча вопросов, я не задавал их, замечая, что Татьяна Сергеевна как-то тяготиться мной. Наше общение было поистине ярким, когда она приезжала ко мне на встречи в приют, а потом, как только я оказался дома, все как-то закончилось, её интерес ко мне сошёл на нет. Я чувствовал это, не мог не чувствовать.

Татьяна Сергеевна никогда не позволяла себе выпить больше одного бокала вина, но в тот вечер она как будто сорвалась с собственной установки. Она запивала вином паузы, а так как паузы затягивались... Очень скоро я заметил, что синева в её глазах начала покачиваться, как волна в иллюминаторе. Обычно безупречно державшая себя, она как-то расплылась, то и дело причмокивала губой и терла руками лицо, - то чего она себе никогда не позволяла в обычном состоянии.

"Ну, сегодня можно, ведь мы празднуем! - подумал я. - Я не стану вменять ей в вину, что она захотела расслабиться. И никогда ей об этом не напомню!"

Вино из бутылки перекочёвывало в бокал, а из него - проваливалось между двумя слегка размазанными красными губами.

"Если нужно, я даже уложу её спать. Накрою одеялом. И пусть этот вечер останется только между нами", - думал я.

- Вот интересно, что заставляет нас любить другого человека? - вдруг заговорила Татьяна Сергеевна. Вина в бутылке оставалось на донышке, и женщина была уже порядком пьяна. - И как заставить себя любить, если не любится... А, Олег? Ты не знаешь? Должны быть какие-то особые таланты? Или заслуги человека перед нами? Или пустота в душе - это наша сугубо личная проблема?

- Не знаю, мне трудно говорить о любви... - начал я, но тут же замолчал, поняв, что Татьяна Сергеевна не нуждается в моих ответах. Она говорила не со мной. Она говорила сама с собой, глядя в пустоту округлившимися пустыми глазами.
 
- Ты знаешь... Ты - большой молодец! Ты, в принципе, сделал все, чтобы стать достойным признания и любви. Ты - студент престижного университета. Стараешься. Вон как одеваться научился! Разбираешься во всех вещах, в которых нужно разбираться. И мне не в чем тебя упрекнуть. Ты безупречно провернул это дело с Атлантовым! Они, знаешь, так тобой довольны и будут и дальше с тобой работать. Это они мне сегодня сами сказали...

"А меня так... выбесили их слова, потому что я... хочу тебя упрекать. Вернее, я постоянно ищу к этому повод, понимаешь? И я его нахожу. В моих глазах я делаю тебя все более несимпатичным. И мне это удаётся. О, это не специально, это происходит как-то само по себе. Я приказываю себе полюбить тебя, но я так устала от этого постоянного самопринуждения. 

Я спрашиваю себя, неужели я такая тварь, что не могу полюбить достойного человека? И наверное, да, все это оттого, что меня в жизни никто никогда не любил. Мой отец готов был слышать только о моих успехах. Моя мама никогда подолгу не обсуждала со мной мои проблемы, - они казались ей настолько быстро решаемыми, что она ограничивалась короткими руководствами к действию. И я выросла такая же, как они. О, если бы у меня были собственные дети, - может, они научили бы меня нежности! Но не случилось... И моя идея усыновить подростка, - того, кого я не кормила, не качала, не лечила вот с такого возраста, - Татьяна Сергеевна ладонями показала размер, которому я должен был соответствовать, чтобы меня кормили, укачивали, лечили и любили, - обернулась полным фиаско.

Внешне у нас с тобой все хорошо, но только внешне. Я так и не полюбила тебя, ты не стал мне родным. Способным учеником, - да. Наследником моей компании - да. Но, всякий раз, когда я возвращаюсь домой, я с тоской думаю о том, что здесь меня ждёт чужой человек. Когда брала тебя из детского дома, надеялась, стерпится-слюбится, но вот уже два года прошло, а в моей душе все тот же лёд. Я... не люблю тебя, Олег...

Вот смотрю на тебя сейчас, - и нахожу черты двух незнакомых мне людей. Они всегда незримо присутствуют здесь, за твоей спиной. Кто они такие? Алкоголики? Наркоманы? Не уверена, потому что у таких, большей частью, дети рождаются нездоровые, с пороками. Так почему, скажи мне, они отказались от тебя? Эти мысли не дают мне покоя, и знаешь, иногда я спрашиваю себя, зачем я ввязалась в это?!

Этот мир оказался настолько чужим и далеким для меня! Я никого не бросала, не делала абортов, - почему я должна участвовать во всем этом, воспитывая чужого отпрыска?

И лишь в одном мы будем с тобой похожи всю жизнь, Олег, - ты, как и я, к сожалению, никогда не сможешь никого полюбить. Ты не умеешь этого делать. Любовь приходит внезапно, но вот сама способность любить, она воспитывается годами, взращивается с самых младых ногтей. У нас с тобой момент, увы, упущен.

О, видит Бог, я не хотела тебе всего этого говорить, и не сказала бы, если бы ни это проклятое вино!.. Это оно все разболтало..."

Тогда я в первый и последний раз видел  её в таком состоянии. У Татьяны Сергеевны дрожали руки, и она заламывала их, чтобы я не заметил их дрожи. Осознав, что у неё это не получается, она уронила голову на руки и разрыдалась. Звуки её рыданий, похожие на редкий, надрывный пульс, - это когда человек не в силах расслабить грудную клетку и дать полную волю слезам - раздирали мне нутро. В тот момент я понял, насколько тяжело ей было со мной все эти два года.

Она не хотела меня.

Думал ли я тогда о своей боли? Чувствовал ли я вообще что-нибудь? По-моему, нет. Если бы в меня сейчас начали втыкать ножи, то и тогда я бы ничего не почувствовал, а продолжал бы сидеть в ступоре, ковыряя ногтем рисунок на скатерти. Я не знал, что мне делать, как себя вести, куда податься.

Первым и единственно верным решением мне тогда показалось уйти. Ан нет, вот она, первая боль заломила мне грудину, как только я попытался пошевелиться. Мне казалось, что стоит мне сейчас опустить глаза, и в развернувшуюся дыру у себя на груди я буду видеть спинку стула, на котором сижу. Жизнь утекала из меня через эту дыру, ровно-круглую, как пробоина от артиллерийского орудия.

Прямое попадание.

Я встал, принес из комнаты плед и накинул его на трясущиеся плечи Татьяны Сергеевны. Мне почему-то казалось, что ей холодно. Может быть, оттого, что холодно было мне самому.

- Пожалуйста, не плачь, мама, - сказал я ей. И ушёл.