1980-2016 год. Нурхаят светлый путь

1980-2016 год. Нурхаят (светлый путь)

Я держу в руках, пожухлый от времени, небрежно оторванный много лет назад, от того, что тогда называлось «листинг», кусочек бумаги с обтрепанным перфорированных краем. На нем, выцветшей от времени, синей шариковой ручкой написано только одно слово: «Нурхаят».

Она умерла в этом году...

 

Как часто мы сетуем на недолговечность вещей, но совершенно не замечаем того, как вещи переживают людей, видимо, считая это естественным. И, чем старше становишься, тем заметнее и обиднее эта несправедливость. Смотришь на холодильник, стиральную машину, телевизор и думаешь - а ты, сукин сын, будешь жить тогда, когда меня уже не будет!

Везучий! Сволочь!

Иногда это настолько больно бьет, что просыпается какая-то ненависть к этим «живучим» вещам. Наверное, поэтому с такой радостью, люди несут на помойку вещи своего недавно почившего родственника, как бы мстя вещам, за то, что они пережили близкого и дорогого им человека.

Этот кусочек бумажки - единственное, что осталось от того, кого я любил, кем восхищался и перед кем благоговел. Я зол на него за то, что он пережил ее и чуть было в сердцах не разорвал его на части. Мне объясняют, что этого нельзя делать, что это - ПАМЯТЬ, но я не верю. Какая это к черту память! Память - во мне самом, в моей душе, в моем сознании. А это - так - кусочек бумажки, который мне совершенно не нужен. Я бы отдал миллионы таких кусочков за то, чтобы та, чье имя написано на нем, была жива. Я его ненавижу, я ему завидую, но выбросить... выбросить не могу. Да и потерять тоже. Время от времени достаю его из потаенного бумажника, гляжу... и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю...

 

Это было 27 мая 1980 года, когда Эта Страна готовилась к Позорной Олимпиаде-80, наша учеба была скомкана, чему мы, собственно говоря, были несказанно рады. Ведь как сумбурно мы ходили на лекции, так же сумбурно и сдавали экзамены. А некоторые преподаватели, оскорбленные нарушением учебного процесса и превращением студентов в подсобно-строительных рабочих, вообще ни о чем нас не спрашивали, а ставили, и зачеты, и экзамены «автоматом». Ведь всех студентов, и многих сотрудников, подрядили на строительство олимпийских объектов, к числу которых были приписаны довольно оригинальные. Например, наше мадийское общежитие, - рабочий городок образца 1928 года, построенный американцами, правда из советских материалов, из-за чего, всего лишь за полвека, оно насквозь прогнило и развалилось. Вот это «помойное ведро» мы и пытались привести в порядок, днем работая, а вечером - посещая лекции. Очень часто, когда работа замирала, поскольку, то не было стройматериалов, то техники, то начальства, я заходил в МАДИ, которое находилось в двух шагах, на вычислительный центр, чтобы разработать какую-нибудь очередную программу.

В тот яркий майский день я не спеша поднимался по главной лестнице нового корпуса, остекленной с двух сторон, напрострел. Недавний дождик до блеска вычистил давно немытые окна, поэтому вся лестница была залита солнечным светом. Даже, запачканные сотнями ног, ступени играли солнечными блестками.

На межэтажной площадке я ненадолго остановился, ощутив резкую боль в ступне, буквально час назад придавленную упавшим бетонным блоком. Выжидая, пока боль утихнет, я стоял, опустив глаза - рассматривая свою несчастную ступню и порванный ботинок.

Почувствовав облегчение, я повернулся, сделал шаг, поднял глаза, и увидел ЕЕ...

Ух! Внутри все полыхнуло... Время остановилось...

Высокая, стройная, с необыкновенно тонкими щиколотками, в полупрозрачном платье, она стояла на фоне ярко освещенного окна и, казалось, сама излучала свет. Черные, как смоль, волосы свободно спускались до пояса, а отдельные пряди разлетелись по плечам и искрились от попавших на них солнечных капель.

Я замер! Это было чудо. Это была мечта! Это была именно ТА! Мечта...

 

Она держала в руках громадную колоду перфокарт - отличный повод познакомиться для, пусть и не очень опытного, но все же программиста. И я не преминул этим воспользоваться. А уже через пару минут мы разговаривали, как старые знакомые. Наше стремление друг к другу явно было обоюдным. Но она торопилась - ей надо было уходить на лекцию. Я взял верхнюю перфокарту из ее колоды и, перевернув ее, написал свое имя и телефон. Она ответила, что телефона у нее нет, поскольку она живет в общежитии на Пятого года, но я запросто найду ее там. А поскольку мне никогда не запомнить ее сложного нерусского имени, оторвала клочок от своей распечатки и быстренько нацарапала: «Нурхаят». Добавив, при этом, что в переводе это означает «Ясная дорога» или «Светлый путь». Ей было невдомек, что ее имя я запомнил в один момент и на всю жизнь, но, ни я, ни она, и представить себе не могли тогда, что этт клочок бумаги переживет ее... А может быть и меня?

Она сунула мне в руку эту записку, сказав, что учится здесь в аспирантуре на кафедре этажом выше...

Вот это удар.

У меня померкло в глазах... Аспирант!

Весь мой юношеский запал, все мое стремление к ней, сникло, сьежилось. Мне стало отвратительно холодно, страшно и, одновременно, очень одиноко. Как бывает, когда в темноте оказываешься в совершенно незнакомом месте, не зная куда идти и никого-никого рядом.

Я чувствовал в разговоре, что она меня постарше. Но я принял ее за студентку, может старшекурсницу, а может просто - запоздалую - ведь она нацкадр.

Разница в возрасте меня никоим образом не смущала. Но разница в социальном статусе - да! Студентик-третьекурсник и аспирант третьего года обучения, без пяти минут кандидат наук...

 

Кто я? Мальчик!

И кто она?

Какая из нас пара?

Школьник и училка! Ведь многие лекции у нас читали аспиранты.

Ужаснула мысль: «Да она смеяться надо мною будет» и засела в голове болезненной занозой. Все! Тормоз! Я забуксовал, и в мыслях, и в словах. Ноги отяжелели настолько, что я не мог сдвинутся с места. Горло высохло так, что слова застряли в нем, и я не сказал того, что хотел, а главное - что должен был сказать.

Она, видимо, не поняла причины моего ступора, улыбнулась и ушла, плавно покачиваясь.

Мне надо было кинуться за ней, но...

Я возвращался на работу пьяный от счастья и отрезвленный горем одновременно.

О! Если бы мы встретились на улице, в кафе, в театре, на вокзале, в поезде, самолете, безо всяких там перфокарт, программ и кандидатских диссертаций. Не студент и аспирантка, а просто - мужчина и женщина, для которых нет ни возрастных, ни социальных границ, а есть только желание - быть вместе, всегда, все время, смотреть друг на друга, разговаривать друг с другом, не думая о том, кто он и кто она. Все было бы иначе. Но наша встреча произошла в этом проклятом институте, рядом с ее профилирующей кафедрой. У меня не хватило духа сказать ей о своих чувствах, как не хватает духа школьнику объясниться в любви своей учительнице. Тринадцать лет обучения вбили в мои хилые мозги два полюса «учитель» и «ученик». Один - Бог, другой - гавно. И все - переступить эту черту я не мог, не решался, боялся, не смел, и, в конце концов, так и не смог...

 

Вот и все - я так ничего и не сказал. Мы на всю жизнь остались друзьями. Время шло, жизнь колобродила, все больше и больше отдаляя нас друг от друга. И когда я, через несколько лет, стал дипломированным инженером, а она - так и не стала кандидатом наук, что собственно говоря уравняло нас в социальном плане, между нами уже была преграда совершенно иного плана - и, к сожалению, ни одна.

Наши жизни разошлись и разошлись навсегда.

Потом мы не виделись почти двадцать пять лет, общаясь только по телефону. Три тысячи километров, государственные границы, жены, мужья, дети, работа - все это стояло между нами плотной стеной. Но за год до того, как она умерла, я все-таки, набравшись смелости, сказал ей о своих чувствах. Она как-то замолчала, а я, не видя выражения ее лица, не понимал, что происходит, поэтому затаил дыхание и ждал... ждал... ждал... зачем и чего - сам не понимаю, было уже поздно, но я все-таки ждал. Ждал, как юноша,- с замиранием сердца, порывистым дыханием, пылающими щеками...

Она ответила предельно просто - «и я тоже». Но мне послышалось: где же ты был, идиот, тогда! Тогда, раньше. Почему ты молчал? Хотя может я вру сам себе, а может и нет.

Говорить что-либо еще было бессмысленно. Жизнь прожита и прожита порознь. Словами ошибок не исправить. Цветы запоздалые, как у классика. Вспомнилось, что я ни разу не дарил ей цветов.

А теперь еще и смерть стала у нас на пути....

Я не дарил цветов ей живой, не подарю их и мертвой - мне уже не по силам добраться до Алма-Аты.

Теперь мы разлучены навек.

Хотя - как сказать.

Она стала той землей, по которой я хожу, тем воздухом, которым я дышу, и поэтому, погружая руки в волжский теплый песок, я чувствую прикосновение ее необыкновенно длинных и тонких смуглых пальцев, с коричневыми прожилочками, которыми я так восхищался, и которые так боготворил. А вдыхая свежий утренний воздух я чувствую сладость поцелуя...

которого у нас НИКОГДА НЕ БЫЛО!!!!!