Паваротти

Красивая женщина. Рыжеволосая, чернобровая. Как оказалась, русская по национальности, что нас обеих очень обрадовало.
Искала платье, простое, черное. Элегантное. Я ей помогла выбрать, и мы разговорились.

Красота её меня поразила. Несдержанная, броская, совершенно выбивающаяся из всяких рамок. Буйная. Несмотря на правильную холодность черт её лица.
Она была не одна. Высокий мужик в норковой шубе( это в Техасе-то), весь из себя лихой, как ямщик, развалился в кресле, в предвкушении показа мод, которое мы ему и устроили. Он до бровей уже был налит виски, и взгляд его был задурманен, но не только винными парами. Я не могла не заметить, как пожирал он глазами стройную фигурку своей спутницы, как на мгновение переставал дышать, когда выходила она из примерочной в очередном  наряде.

- Все для тебя! Любое куплю! Два, три, сколько захочешь!- И вытаскивал из кармана шубы толстую пачку долларов.

« Зачем он ей? – Думалось мне. – Как-то совсем они были разные. С её-то утонченностью манер и речи».. Но, было явно, что внимание его ей приятно.

На следующий день она зашла опять, чтобы забрать платье, которое уже было укорочено и ушито в талии. Мы спустились вместе на первый этаж Галлереи, чтобы выпить кофе.
- Как вы находите Даллас? – Вежливо поинтересовалась я.
- После Москвы – большая деревня. – У неё была такая манера, разговаривать несколько свысока, будто положение обязывало.
Ну да уж пусть. Мне разных людей довелось повидать, а с некоторыми и подружиться. Разных рангов, от миллионеров-промышленников до плэй-боев, сколотивших приличное состояние за счет восхищенных поклонниц. Я давно уже взяла себе за правило, принимать людей такими, какие они есть. Не мое это дело, кого-то переделывать. Жизнь -–лучший учитель, каждому – своя мимикрия.

Вот и теперь, я просто пила свой кофе и улыбалась. А моей спутнице захотелось излить душу:

- Я была совсем молоденькой девочкой, когда поступила в музыкальное училище имени Гнесиных. Мне прочили большое будущее, и мой учитель уделял мне особенно много времени. Его внимание льстило, он был знаменит. Намного старше меня, но разве об этом думаешь, когда тебя охватывает сладкая истома, стоит его пальцам коснуться моих, поправляя руку на клавиатуре. Как оказалось, это было взаимно, и вскоре, оставаясь одни в училище дольше всех, мы целовались до безумия.
 За этим последовал бурный разговор с родителями – огромная разница в возрасте между мной и моим избранником пугала их. Но он был настойчиво убедителен, галантен, и абсоютно покорил мою маму. С папой я уже сама разобралась. Единственная дочка. Таточка.

Позже мы выехали за границу – ему предложили выгодный контракт в Европе. Мне тоже хотелось посмотреть мир. Америка всегда манила, и после окончания того контракта, он заключил новый – с консерваторией Далласа. У нас уже две дочери – двенадцать и тринадцать.
Женщина тяжело вздохнула. Она рассеянно болтала ложкой в полупустой чашке остывшего кофе. Я поняла, что у неё наболело.

- Я его уже давно не люблю. – Вдруг пылко сказала она, словно оправдываясь! – Я здесь освоила новую профессию – медсестры, чтобы от него не зависеть. Давно мечтаю уйти, да вот никак не удается. Грозит, что покончит с собой. А мне уж – все равно, пусть делает, что хочет. Достал! Никакой свободы, ревнивый, как черт! За каждым шагом моим следит, я чувствую себя, как на поводке. А ведь сам он уже ни на что не способен – ни на сцене, ни в постели! А я еще так молода! Мне жить хочется, не умирать! И скуп! Как он скуп!!!

Мне было её по-человечески жаль. Я в какой-то степени могла её понять, мой муж на одиннадцать лет меня старше. В какой-то момент это начинает сказываться, разница поколений. А ведь её с мужем разделяет по меньшей мере лет двадцать пять.

- С Бартом я познакомилась в госпитале. – Это она о своем давешнем спутнике. – У него душа хорошая, вольготная. Он, конечно, шумный, и манеры у него… - Она поморщилась. – Но над манерами можно поработать. Главное, что он молод, всего года на два старше меня. У него свои нефтяные вышки в Оклахоме, он много зарабатывает. И он меня любит.

Я заметила, как щеки её порозовели от приятных воспоминаний. Я женщина. Мне не нужно все раскладывать по полочком. Я знала, о чем она в данный момент думает. И не ошиблась:
- Он – потрясающий любовник! – Воскликнула она, и тихонечко засмеялась.
И моментально слетел с неё весь налет спесивости, высокомерия, наслоенный годами , все это «положение обязывает» поведение. И сидела передо мной тихая и  несчастливая женщина, которая, наконец-то, делает попытки стать счастливой.

- А знаете! – Воскликнула она вдруг. – Приходите к нам на ужин! Да да, мне будет очень приятно. Я так соскучилась по русскоязычному общению! Мой муж страшно нелюдим, и во всех мужчинах видит потенциальных соперников, даже тех, кто приходят с женами. У нас никого и никогда не бывает. А вот вас я очень хочу пригласить. Всей семьей и приходите!

Вечером моя разнаряженная семья подъехала к небольшому жилищному комплексу. Мы позвонили в дверь чистенького Таун-хауса. Открыла хозяйка дома, красиво одетая и в переднике:

- Заходите, заходите! – Засуетилась она,- раздевайтесь!

Дети мои вели себя чинно. Они притихли при виде огромной хрустальной люстры и красивой полированной мебели, на которой не было ни пылинки – все абсолютно стерильно чистое. У нас самих дома и собаки, и попугаи, А тут, как в госпитале, ощущение  такое, что в воздухе попахивает формалином.

- Вадим! – Крикнула она. – Принимай гостей!

В лестничном пролете свесилось две девчоночьи головы. Они внимательно нас разглядывали. Наконец, откуда-то из задней комнаты вышел грузноватый мужчина с лицом, на котором явно было написано брезгливое недовольство. Он и не пытался его скрыть. Руки моему мужу не подал. Постоял, поджав губы, предложил пройти в гостинную и располагаться, кому где удобно. Хотя, в глазах его немудрено было прочесть откровенное раздражение: «Какого черта! Шляются тут всякие. И как же вы все мне надоели»!

 Честно говоря нам всем было не по себе от оказанного нерадушного приема.
На минутку заскочила его жена, оживленная, раскрасневшаяся, Стрельнула глазами в сторону супруга, как бы проверяя его реакцию. И, повидимому осталась довольна , заметив, что он злится.

 И тут до меня дошло – вся эта затея с ужином была выдумана в пику ему, назло. Она решила позволить себе выкинуть коленце, плевать, что ему это не нравится!
А ему, очень было заметно, наш визит был, что кость поперек горла. Да и люди мы были – не его круга.
Это « не нашего круга» висело в воздухе, как огромное полотнище, как красная тряпка перед носом взбесившегося быка!

 Дочки, в конце концов, тоже соизволили спуститься вниз. На лице у них было такое же, как у отца, брезгливое высокомерие. Они не сошли со второго этажа, а – снизошли, всем своим видом показывая, какую они нам оказывают честь. Бедные девочки! Они ничего не унаследовали от красоты матери, обе были толстушки, в папу. И эта оттопыренная нижняя губа… Словно высокомерие отца было прочно закреплено в их генетическом коде.

 Больше всего мне захотелось встать и уйти. Молчание затягивалось. Неловкость ситуации раздражала. Никто с нами не разговаривал, и мои попытки помочь хозяйке на кухне она решительно отвергла.
И тут одна из девочек встала со своего стула с очень прямой спинкой, и громко и скрипуче спросила:
- Папа, я поставлю музыку?
Тот величественно кивнул, и презрительная его губа оттопырилась еще больше.

И вот зазвучали первые аккорды:

Nessun Dorma…
Nessun Dorma…
Tu pure, o principessa
Nella Tua fridda stanza….

Три пары чужих глаз наблюдали за выражением наших лиц, явно наслаждаясь своим превосходством.

Guardi Le Stelle
Che Fremono D’Amore
E Di Speranza…

И тут мой восьмилетний сын по привычке, подпел:

Quando La Luce
Splendida!

И добавил:

- А, так вы тоже оперу любите? Мы дома все время её слушаем. Я больше люблю Люциано Паваротти, а мои сестры обожают Пласидо Доминго. Девчонки! Ну и Херрера, конечно. – добавил он, как ни в чем не бывало,усаживаясь обратно на неудобный стул.

Повисшее в воздухе молчание хозяев заглушало голос знаменитого тенора.