Под нашими ногами Глава 15

Когда Роберт снова позвал меня к себе, я решила, что рисунок, вероятно, был готов, что вызвало у меня острое желание поскорее увидеть это.

Входная дверь была открыта. Едва я зашла, мне стало немного неловко от того, что я словно ворвалась в чужое пространство. В прихожей и зале было пусто и тихо, отчего мне стало еще неуютнее.
– Роберт, – позвала я, все еще стоя в прихожей.
Я услышала звуки какой-то возни из его комнаты. Я знала, что он там, и знала, что он услышал меня.
Я прошла к его комнате, заметив при этом, что во всех остальных было пусто. Звуки возни становились все громче, отчего я прибавила шаг, в ту же минуту оказавшись у двери в комнату Роберта, что была чуть приоткрыта.
Первое, что бросилось в глаза, едва я открыла ее, это полнейший хаос, который, казалось, поглотил комнату; множество обрывков бумаги лежало на полу и кровати. Я смотрела под ноги, увидев под подошвой кед обрывок рисунка с деревом. Весь пол был словно покрыт ковром из бумажных ошметков, как будто кто-то разорвал множество целых листов бумаги, после чего сделал из них салют. В центре всего этого был Роберт, чьего лица я не видела, – его волосы были взъерошены, а руки резко срывали со стен плакаты, бросая их при этом прямо под ноги.
– Черт возьми, – выдохнула я, понимая, что это было единственное, что я могла сказать.
Роберт повернулся ко мне – в его руках все еще был скомканный плакат, на котором когда-то красовалась эмблема группы Boston.
– Привет, – сказал он без улыбки.
– Привет? – Громко спросила я, представляя, какими большими были мои глаза в тот момент. – Роберт, что это?
– Это? – Он осмотрел глазами комнату. – Просто решил снять плакаты.
– Снять? – Я была почти в ужасе. – Снять?
Что-то поймало мой взгляд на полу, – из многочисленных обрывков на меня смотрел один из них, с таким выразительным и красивым глазом, который, судя по всему, когда-то принадлежал мне. Что-то неприятно сжалось внутри.
– Роберт! – Закричала я, в следующий момент сидя на коленях и копаясь в обрывках бумаги, на каждом узнавая тот или иной рисунок, который когда-то рисовал Роберт. – Что ты делаешь, черт возьми? – Снова закричала я, глядя вокруг и не зная, что делать. На глаза попался очередной обрывок рисунка, который когда-то был таким прекрасным…– Это уже не склеить, – прошептала я.
– Антия, что с тобой? – Роберт опустился на корточки, удивленно посмотрев на меня.
– Что со мной? Это что с тобой, Роберт? Ты чертов придурок!
– Но это всего лишь рисунки.
Я посмотрела на Роберта, чувствуя, что вот-вот не выдержу и ударю его.
– Всего лишь рисунки?
Я бросила очередной обрывок на пол, сделав глубокий вдох.
– Что происходит? Объясни.
Роберт все еще удивленно смотрел на меня, будто это в моей комнате творился настоящий хаос, а не наоборот.
– Ладно, – сказал он наконец, слегка раздраженно. – Сейчас просто не лучшее время, вот и все.
– Я уже слышала это, – ответила я действительно раздраженно. – Мне казалось, мы можем доверять друг другу.
Кажется, это заставило его задуматься.
– Это снова она, – сказал Роберт, словно я могла читать мысли и имела представление, кто такая «она».
– Кто? – Спросила я, пытаясь звучать терпеливо.
– Мама. Это всегда она.
Я уставилась на него.
– Ты никогда не говорил мне о ней. Я даже ни разу не видела ее.
– У нас не лучшие отношения, – ответил он, не глядя на меня. – С детства.
Я помолчала, после чего все-таки спросила:
– Почему?
– Почему? – Повторил он с такой ненавистью, что мне захотелось отойти подальше. Я не знала, что происходит. – Когда мне было три, папа ушел от нас, а мама отдала меня жить к бабушке. Вот кто действительно был моей семьей, вот кто действительно любил меня. Но она умерла через два года. Маме пришлось забрать меня обратно, хотя я, конечно, не входил в ее планы. Она жила с каким-то чертовым наркоманом – я только и помню ее под кайфом – ее и этого придурка. Через время они завязали с наркотиками, так как мама узнала, что беременна от него. И все стало еще хуже – ему не нравилась жизнь без наркотиков; он ходил и громил все в доме, а после добирался и до меня. Он угрожал мне, бил меня, пугал меня, шантажировал. Однажды он ушел за сигаретами и не вернулся – я считал этот день лучшим в своей жизни. Вот только мама так не считала. Она так переживала, что едва не слетела с катушек. Отчим не возвращался, а она потеряла ребенка. Но, как оказалось, она потеряла двоих, – меня тоже. Так проходило мое детство – у нас не было ничего. Когда я осознал, что нам даже есть было нечего, я не знал, к кому обратиться за помощью. И я начал работать. Мне было десять. Я рисовал. Люди поражались, как десятилетний мальчик мог рисовать такое. Я рисовал то, чего у меня не было – все было таким ярким и таким красивым. Как мои мечты об идеальной семье и идеальном детстве. 
Но этих денег было недостаточно, и я пытался вернуть маму к реальности. Прошло время, и она осознала. Осознала, что осталась ни с чем, осознала, в кого превратился я. И она попыталась изменить все. Устроилась на работу, а вечерами плакала. Из-за меня. Знаешь, угрызения совести съедали ее, и я знал это. Но я не мог простить ее. Прошло много лет, и, знаешь, сейчас все гораздо лучше. Но я избегаю всех; избегаю ее, избегаю общения. Однажды я проснулся с осознанием того, что ненависти во мне больше, чем чего-либо еще. Порой я ничего не чувствую, кроме ненависти.
За весь свой рассказ он ни разу не посмотрел на меня, будто забыв, что я была там, с ним. Его глаза пытались найти фокус на предметах вокруг, но взгляд все равно оставался потерянным и стеклянным.
– Мне до сих пор снятся сны, в которых отчим возвращается. Так и вижу, как открывается входная дверь, и он все ближе. А затем открывается дверь в мою комнату и он несется ко мне, чтобы схватить за волосы и прижать к стене. И, просыпаясь по ночам, мне все кажется, что, стоит нам встретиться, я убью его. Там же, на месте. Я ведь действительно готов на убийство, Антия. Иногда я осознаю это. Не знаю, готов ли я на что-то еще.
Впервые за весь рассказ Роберт посмотрел на меня, но я не смотрела в ответ, – мои глаза смотрели на какой-то обрывок бумаги, не моргая. Я не плакала, и, казалось, не собиралась делать этого, однако острая нехватка воздуха была слишком ощутима, чтобы просто проигнорировать ее.
Вот он кто, Роберт. Мальчик, у которого не было детства, не было семьи, не было ничего, чем он мог бы похвастаться. Мальчик, полностью погруженный в свои страхи, свои мечты, свои обиды, свою боль. Мальчик с необыкновенными, но грустными глазами; мальчик с пыльной фотографии в гостиной.
Я ничего не могла сказать, я не могла нормально дышать. Мне казалось, что внутри у меня все ныло от боли. Я не знала, как помочь ему. Я снова ощутила чувство, жутко похожее на то, что было внутри меня в день, когда я пришла на то чертово поле в самом разгаре веселья.
– Ты никогда не говорил, – сказала я наконец, все еще не глядя на Роберта. Почему-то мне было страшно смотреть на него, – я боялась увидеть слезы в его прекрасных глазах, что само по себе было для меня почти невыносимо. Однако в момент, когда я все же решилась взглянуть на него, я заметила, что в его глазах не было ни слезинки. Его щеки были чуть красными, как будто он только что пришел с мороза.
– Разве это то, о чем ты всегда мечтала услышать? – Спросил Роберт.
– Нет.
Мне хотелось возразить ему, хотя в какой-то степени я понимала, что в этой ситуации сделать это было крайне сложно.
– Я люблю тебя, – сказала я вместо всего, что могла бы сказать. – Я помогу тебе убрать все это.
– Спасибо.
Даже после того, как мы убрали весь мусор, я мысленно заметила, что комната стала выглядеть еще более пустой, чем тогда, когда я впервые зашла в нее много месяцев назад. Теперь же, однако, это вполне объяснимо – было так странно видеть пустые стены, на которых когда-то висело множество плакатов, на которые я могла смотреть часами, лежа в кровати. История Роберта оставила внутри такой неприятный осадок, что я испытала потребность в успокоительном лекарстве, когда добралась домой. Я не почувствовала к Роберту больше любви, как часто бывает из жалости к какому-то человеку; я знала, что он ни секунды не нуждался в моей жалости, в моем сочувствии. Именно поэтому я не жалела его, ведь, по сути, уже было слишком поздно, – если я и хотела помочь Роберту, мне стоило появиться в его жизни множество лет назад, а не тогда, когда ему было почти 18.
Несмотря на это, я все еще не могла избавиться от чувства невыносимой печали, засовывая в мусорный пакет обрывки его рисунков. Я ненавидела Роберта за то, что он сделал; конечно, я понимала, что в моменты истерики и вспышек гнева слабость подталкивает человека на другие, более необратимые поступки. Я говорю о том, что он мог покончить с собой или же лишить жизни кого-то другого – в конце концов, он сам сказал, что готов на убийство. Мы оба знали, что это правда.
Я не говорила Роберту о том, что думала в тот момент – не думаю, что после всего ему хотелось бы слышать, что порвать все эти рисунки означало в какой-то степени порвать часть моей души, пусть даже и небольшую. Я питала тайную любовь к рисункам Роберта, которые, как мне казалось, были слишком необыкновенными для этого мира. Порой мне не верилось, что Роберт действительно нарисовал это – мне казалось, что в моменты, когда я смотрела на них, я просто закрывала глаза и на самом деле видела свои мечты, свои фантазии. Мне не хотелось думать о том, как Роберту удавалось все это, поэтому я просто перестала задаваться этим вопросом.
Когда мы собрались уйти, на мои глаза вдруг попалась папка на столе, в которой когда-то лежали некоторые рисунки Роберта; во мне загорелась надежда, поэтому я подошла к ней, и, чувствуя, как быстро бьется сердце, открыла. Мне не верилось, что он сохранил их. Я собрала рисунки и взяла с собой, вернувшись к Роберту, что ждал меня у входной двери.
– Я забираю их, – сказала я. – Мне все равно, даже если ты против.
– Я не против, – ответил Роберт, открыв дверь и выйдя на улицу.

Когда мы вновь вышли на поле, которое лишь недавно перестало внушать мне неприязнь, я посмотрела по сторонам, заметив, что даже в такую прекрасную погоду оно пустовало. Мне казалось, что в таких местах должны играть в футбол или типа того, но пока что, получается, на нем лишь дрались подростки. Я усмехнулась от этой мысли.
Смотря под ноги и думая о чем-то, я случайно врезалась в Роберта, который резко остановился, ничего не объяснив. В следующий момент я заметила какого-то высокого парня, который, казалось, шел прямо на нас. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать в нем одного из парней, что были в тот день на этом поле. Но в этот раз он был один, поэтому я не почувствовала ничего, кроме, разве что, замешательства. Я посмотрела на Роберта, однако тот внимательно смотрел на приближающуюся фигуру.
– Поразительно, что она еще не сбежала от тебя, – сказал парень с улыбкой, растянувшейся на его глуповатом лице. Мне захотелось снова ударить его, на этот раз сильнее. – Или ты все еще оплачиваешь ей лечение?
– Уйди с дороги, – ответил Роберт таким угрожающим голосом, что мне стало не по себе. Я не сводила с него глаз, боясь, что он может потерять контроль. – Иначе лечение придется оплачивать тебе.
– Прекрати, я не боюсь тебя, – сказал парень, все еще улыбаясь. – А вот твоя подружка сильно напугана, правда?
Он сделал ко мне шаг, однако я не успела осознать что-либо, потому что Роберт резко оттолкнул его, став передо мной.
– Отвали от нее.
– Долго еще ты будешь вести себя, словно ты ее папочка? – Я все еще видела глупую улыбку парня, глядя из-за плеча Роберта. – Она все равно сбежит, как это сделала Моника.
– Заткнись. – Сказал Роберт, в отличие от меня понимая, судя по всему, кто такая Моника.
– Хотя, возможно, эта сбежит быстрее, как думаешь?
Парень выглянул из-за Роберта, уставившись на меня.
– Антия, так тебя зовут?
Это, казалось, еще сильнее разозлило Роберта, ведь в следующий момент он так сильно оттолкнул парня, что тот упал на землю.
– Я сказал отвалить от нее. – Роберт повернулся ко мне, и, схватив за свободную руку, которая не держала рисунки, повел в сторону. Я увидела, как парень поднялся с земли, все еще усмехаясь.
Мы отдалялись от этого места, однако я услышала, как он крикнул:
– Но ты не сможешь всегда быть рядом, Роб.
Роберт показал ему средний палец, после чего мы ушли.