О Живой изгороди и ненужной городьбе

                Автор не может напоить
                читателя из Кастальского               
                родника, пока в нём
                не выкупается редактор. Михаил Светлов

                Труден, правда, язык,
                но цветы его богаты
                и всегда новы.  Протагор
               

               
               
      
     Рецензия на книгу Викторова Б. Живая изгородь: Стихи. – Кишинёв, Картя молдовеняскэ, 1975.

     Рецензируемую книгу, пользуясь устоявшейся ныне терминологией, можно зачислить по разряду «тихой лирики». Не требуется особой отваги заметить изрядные погрешности в этом сборнике, и – тем не менее! – он по-настоящему увлёк меня, убедил в том, что автора, как говаривали в старину, «поцеловала Муза».
Признаться, стихи Бориса Викторова пробудили в пишущем эти строки отнюдь не тихие эмоции. Он,(пишущий) как бы раздвоился, принужден был пуститься с самим собою в рассуждения, предлагаемые теперь вниманию читателя.

     Итак, новая книжка молодого поэта. Третья. Негромкий, доверительный голос ведет тебя по дорогам сердца, ненавязчиво предлагает взору неповторимые ландшафты и ведуты родной стороны.

     И, убежденный, ты всею душою сочувствуешь этому неуёмному стремлению

                … сказать
Все то, чего нельзя сказать словами,
Но можно видеть, чувствовать и знать.
 
     - Сочувствие – дело, конечно, хорошее. Однако вспомни, с каким трудом погружался ты в эту книгу. Как аморфно строение сборника, сколь рыхла композиция стихотворений.

     - Ну-ну, не так категорично. Разве плохо это?:

Как яблока сердцевина,
Снег утренний под ногами
Людмилы, несущей воду
С окраины. И река.
А солнечная долина
С изогнутыми краями
Подвешена к небосклону,
И как колыбель, - легка!
        («Сестра», с.118)

     А эвфоничное «У замшелого камня прибрежного…»? А «Всё: деревья, дороги и дождь…»? И уж, во всяком случае, весомая заявка на мастерство – маленькая соната, помещенная на с.31-37. Странно: в сборнике она никак не выделена. Три стихотворения из пяти уже публиковались, но только здесь зазвучали они в полную силу.

     I часть. “Пастораль». Чистое, перемежающееся мягкими звуками строф тремоло:

С ко-ло-коль-чиками карусель!
(о-ло-оль-ми-эль)
. . . . . . . . . . . . .
Колокольчик родной отыскав
(о-ло-оль-о-ной-о)
. . . . . . . . . . . . .
Колокольчик родной звонче всех
(о-ло-оль-о-ной-он)

     - Не забудь сказать, как исказнило твой слух вульгарное «показуха».

     - Увы, ты прав. Однако дай мне закончить. В конце вступает второй инструмент. Холодные, гулкие звуки:

хор – холм…

     И через строфу, эхом:
 
- хоре – горе.

     Интерлюдия...

     - Постой, постой! Не заметил, что в последней строфе тире не на месте? И в интерлюдии этой… Там «две широких ладони», а правильнее было бы (точнее, единственно верно) – две широкие ладони.

     - Какой ты право, докучный! Уймись до времени! Интерлюдия. Преобладание твердых звуков. Тяжело падают мужские рифмы (и опять отзвук во второй и четвертой строках):

Ном-бом-(обо)-дом-(ово).

      Стихотворение, исполненное интимных интонаций,  становится семантически двуплановым (семантически двупланный – термин Ю. Н. Тынянова) и поэтому вписывается в общую музыкальную ткань цикла. Вот она въяве – «деформация значения ролью звучания – конструктивный принцип поэзии», по определению того же Ю. Н. Тынянова.
 
     II часть. Контрастная I-й, но исподволь предваренная отмеченными звуковыми средствами. Здесь нет звукописи. Здесь все – боль и гнев. Но, читая другой раз и третий, выводя восприятие из эмоциональной колеи, замечаешь досадную неточность.

Стихи безмолствуют, как образа…

     К строчке этой, взятой вне контекста, у меня никаких претензий нет. Но вот четвертая...:

Кто бы дыханьем проклятие вышиб?!

     Значит, по мнению автора они действительно молчат – стены и образа? Как же объяснить тогда нашествие двунадесати языков в наши музеи, стремящихся причаститься высокой мудрости рублевской «Троицы», запечатлеть в своей душе мятущиеся образы Феофана Грека? И стены концлагерей – нет, они не безмолвствуют. «Они кричат своим молчанием»! (Cum tacent clamant – Цицерон, I-я Каталинария, YIII, 21).
 
     III часть. «Разрушенная церковь». Это стихотворение автора, как и предыдущее, было  напечатано в первой книжке (Викторов Б. Паром. – Кишинев, 1968, с. 11). И если там

…ангел с пе-ре-ло-
ман-ным крылом

воспринимается как демонстративная неумелость, то здесь он удивительно к месту, этот прием. Молодой поэт обнаруживает неожиданную искушенность в контрапункте. Тяжелое, в разрыве, – ло-, усиленное симметричной фигурой (олы – оло – ыло), приобретает полифоническую окраску: звонкое пастушье тремоло из I части ярким лучом врывается в стих, необыкновенно углубляя его смысл. Вижу, морщишься. Кажется надуманным? Потрудись тогда взглянуть на графику стихов:

С ко-ло-коль-чиками // с пе-ре-ло-манным

Что это? Да, синтаксический параллелизм, то-бишь, лишний аргумент в мою пользу.

     IY часть. «Дерево». Как и III-я, полифонична, но контрастна ей. Продолжая сравнение, можно назвать ее Largo. После вступления два голоса, как в каноне, ведут, чередуясь, одну тему, но постепенно расходятся. Однако и в противопоставлении сохраняют они свое единство.

Недавно на страницах «Вопросов литературы» отшумела дискуссия о современной поэзии. Некоторые критики, констатируя популярность «тихой лирики»,  высказали опасения, что это обстоятельство споспешествует «снижению… самого тонуса гражданственности» (Павловский А. И. Критика о поэзии начала семидесятых годов. – Русская литература. – 1975, № 1, с. 230). Радостно отметить, что лучшее произведение в рецензируемой книге – свидетельство обратного. Этот маленький цикл исполнен самых высоких гражданских и человеческих чувств, и в этом – залог роста молодого поэта.

- Ты кончил, наконец?

- Да.

- И похвалить больше ничего не хочешь?

- Неплохое впечатление оставляют, пожалуй, «Игра на гобое» и «Осенний пейзаж», но они не без шероховатостей. Что до остального – отдельные удачные строфы, строчки. Порой интересная инструментовка… Всё!

- Ну, а теперь «аз воздам», как пишет наш поэт (с. 15), - попотчую его горькими снадобьями. Дело того стоит, как понял я из твоих рассуждений. Однако изволь мне не мешать, если покажется, будто обвиняю в чем облыжно. После выскажешься!

Начну с того, что из десяти отмеченных тобою стихотворений едва не половина (4) уже печаталась в первых двух сборниках.
   
Далее. Круги (ударение на букву У - с. 39, 75, 76), сутаны (ударение на букву Ы - с. 69) не делают чести автору, и нарочито проставленный знак ударения (во втором случае) ничего не меняет. Пушкин(!) заглядывал в словари – призываю же наших стихотворцев следовать этому душеполезному обыкновению!

Но орфоэпия и орфография (стипль-чез, с. 15; рубероидом, с. 59) – еще полбеды. Хлобыстала (с. 3); ветка в эту стаю (в небо, значит – Ф. М.) впресована, вечна (с. 7); он знает дело туго (с. 40); до фени(??!); ругань пиитов(!!) (с. 40); транзисторхановским нашествием (с. 50)… Что это? К чему частокол невнятицы? «ДОБРОТА ВЕЩЕСТВА МНОГО СПОСОБСТВУЕТ ИСКУССТВУ ХУДОЖНИКА. ЛАОКООНОВ ИСТУКАН ДЫШИТ В МРАМОРЕ ЛУЧШЕ, НЕЖЕЛИ БЫ ДЫШАЛ В ГЛИНЕ» (Разговоры о словесности между двумя лицами Аз и Буки. – Собрание сочинений и переводов адмирала А. С. Шишкова, ч. 1-3. - Спб., 1824).
 
И несколько слов о технике. Автор часто беспомощен в переносе (см., например, с. 14, 19, 24, 40…). Ритмический репертуар довольно разнообразен, но встречаются небрежности. Строфика порой эклектична. Верлибр нашему поэту совершенно не дается. Рифмы не всегда…

- Ну, недостаток техники меня не пугает; рукомесло – дело наживное. Ты вот о тематике ничего не сказал.

- Две темы главенствуют у Викторова: природа Молдавии и мир сердечных тревог и радостей. И если в трактовке первый голос автор все крепнет, обретает свою, неповторимую окраску, здесь часты удачи, то на извилистой тропе рефлексии  и «философичности» поэт часто спотыкается. Пытаясь усвоить медитативные интонации, становится порой тёмен и косноязычен. Тогда из-под его пера выходят произведения, появление которых в сборнике трудно объяснить. Экстенсивность формы, маловразумительные тропы, античная и новозаветная номенклатура, обилие бесплодных реминисценций (особенно достается Блоку и Булгакову) и... и ничего сверх того.

- Реминисценции? Викторов достаточно самобытен, по-моему…

- Доказательства нужны? Что ж, вот несколько характерных примеров.

1.
Табуны, осень.               

…бегут к реке осенней исполины
на свет луны,               
Их ноги ветром спутаны, а спины  
обожжены           
луной! Бегут. Желанья исполнимы,               
реальны сны,               
и свист бича
в другом конце долины               
другой страны. (. 14)      

А. Блок. На поле Куликовом.

Река раскинулась. Течёт, грустит лениво
И моет берега.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .       
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .         
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль…
И нет конца. Мелькают вёрсты, кручи…
Останови!
. . . . . . . . . . . . . .
Покоя нет! Степная кобылица
Несётся вскачь!

2.               
И по ступенькам спускается Анна            
как лучик       
света – впервые в году.
. . . . . . . . . . . . . . . .
«Анна!» - кричат, задыхаясь,
а голоса нет.
«Анна!» - кричат, задыхаясь,
но Анна не слышит… (с. 21)

А. Блок. Шаги командора.

Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! – Тишина.

3.
Ожидание.

…там за окном, немыслимый мой брат       
меж тополем и авиастроением               
с кользит, как птица или акробат.               
               
Всё четче прорисовываясь в сумерках,
меж залом ожидания и мной           
повисло отраженье, и до судорог               
в руках -               
за воздух держится густой.(с. 58)    
               
А. Блок. Авиатор.

Летун отпущен на свободу
. . . . . . . . . . . . . . .
Скользнул в воздушные струи.
. . . . . . . . . . . . . . . 
   
Всё ниже спуск винтообразный.
Всё круче лопастей извив.
. . . . . . . . . . . . . .
Повис пугающим углом…
Ищи отцветшими глазами
Опоры в воздухе… пустом!

- Да, грустно замечать такое у способного автора. Это тем более досадно, что критика уже предостерегала поэта от «излишней многозначительности» (Мариан В. Паром в пути. - "Кодры", 1969, № 6, с.140; Ицкович С. Образный мир поэта. – "Кодры", 1974, № 1, с. 151).
 
- И «канарейка с голоса чужого»» не бог весть какое приобретение. Быть самим собой, торить свою тропку к Аганиппе – вот что нужно! Хорошо, конечно, читать умные книги, любоваться полотнами великих мастеров, слушать музыку – того же Моцарта. НО «…если бы я говорил с атлетом: «Покажи мне свои плечи», а он бы на это: «Посмотри на мои гири». Смотри сам со своими гирями! Я хочу видеть РЕЗУЛЬТАТ ДЕЙСТВИЯ ГИРЬ» (Эпиктет. Диатрибы, 1, 4, 13. Выделено мною – Ф. М.).
               
- Напустились мы под конец на Бориса Викторова. Не слишком ли круто?
- Ничего: горькое-то лекарство – оно не в пример полезнее. Недалеко, надеюсь, время, когда поэт подарит своих читателей новыми – оригинальными и совершенными – стихами. А возможности для этого у него есть.

                Напечатано в журнале "Кодры", 1976, № 3 с. 137-141