Отец. глава 1

ДОКУМЕНТАЛЬНО-БИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

Отец мой, Алексей Леонидович Лосев, родился в Казани 5 апреля 1912 года. Его мать (моя бабушка), которой в ту пору было 23 года, уже окончила Высшие женские курсы, и к моменту появления на свет своего первенца Алика, как его называли в семье, успела немного поработать в женской гимназии преподавателем русского языка и литературы. Так вот, когда появился Алик, она полностью сосредоточилась на своей семье.

В январе 1918 года декретом СНК РСФСР в советском государстве был введен григорианский календарь, в соответствии с которым была сделана поправка в 13 суток, и после 31 января 1918 года в России наступил сразу день 14 февраля. Только в 1932 г. Казанским городским загсом уже 20-летнему отцу был выдан документ советского образца, где говорилось следующее:

СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ
Выдано в том, что Лосев Алексей Леонидович
родился в 1912 году 5 числа апреля месяца, о чем в книге записей актов гражданского состояния о рождении за 1912 год 11 числа апреля месяца произведена соответствующая запись.
отец – Лосев Леонид Алексеевич
мать – Лосева Анна Петровна
Место рождения – город Казань
Особые отметки – Из книг церкви «Неопалимая Купина»
(Орфография документа сохранена)

Странно, что в свидетельстве советского образца в графе «число» так и не была сделана поправка на эти самые 13 суток. Не знаю, создавала ли такая неразбериха с датой для отца проблемы, но то, что он на законных основаниях – 5-го и 18 апреля мог праздновать свой день рождения, – это совершенно точно.

Дед мой, Леонид Алексеевич, родившийся в Рязанской губернии в семье церковнослужителей, окончил, как и его братья, духовное училище, потом Рязанскую семинарию, однако по натуре был вольнодумцем. В 1905 г. принимал участие в демонстрациях протеста, за что чуть было ни поплатился. Его бы наверняка исключили из семинарии, если бы ни подоспевшие на подмогу старшие братья, уже к тому времени священники. В общем, они наставили деда на путь истинный, крепко поколотив его, и дело удалось замять. После семинарии дед поступил в Казанский ветеринарный институт. Именно в те студенческие годы он познакомился с моей бабушкой, Анной Петровной, на которой женился в 1910-м или 1911 г. (точная дата неизвестна). В 1913 г. дед окончил Казанский ветеринарный институт и отправился с семьей во Владивосток, где поступил на службу в Ветеринарное управление, позже стал преподавателем сельскохозяйственного института, занимался научной деятельностью. Жили они в ту пору очень хорошо. В их двухэтажном особняке помимо семьи размещалась и интернациональная прислуга (повар – китаец, бонна –японка). В 1914 г. на свет появился второй сын – Дима, а спустя еще два года и Юра. Формально малышами занималась бонна – молодая японка, но по существу, так сказать, духовным воспитанием, – конечно же, Анна Петровна. Любовь к литературе и музыке мой отец с братьями впитали, можно сказать, с молоком матери.

О революции (неясно – февральской или октябрьской) мой отец, которому в ту пору было пять лет, рассказывал так. В то утро они, как обычно, сидели за столом и завтракали. Дед развернул свежую газету и пробежал глазами. Затем отложил ее в сторону и, улыбаясь, сказал: «Сегодня великий день!» У деда было явно приподнятое настроение, и он хотел поделиться своей радостью с другими. После завтрака дед с моим отцом вышли на улицу, где увидали дворника, который сняв картуз, низко кланялся им. Дед подозвал дворника: «Пойдем-ка, братец, вместе с нами, прогуляемся. Сделай милость». Дворник перепугался: «Что вы, барин, как можно?» Дед, улыбаясь, успокоил его: «С сегодняшнего дня можно!» Они прошли вместе не более тридцати метров, потом дворник все же остановился как вкопанный и долго еще кланялся и крестился им вслед. В общем, в пять лет трудно по-настоящему оценить масштабность этих событий, отец сделает это позже, а пока… Отец учился – учился в гимназии и в школе, учился в других учебных заведениях, которые реорганизовывались, реформировались, переименовывались в соответствии с новой идеологией и советскими стандартами. В конце концов он окончил Советскую школу-семилетку, о чем красноречиво говорит этот документ.

 С В И Д Е Т Е Л Ь С Т В О
Настоящее свидетельство дано гр. Лосеву Алексею Леонидовичу, родившемуся 5 апреля 1912 года в г. Казани, Татреспублики в том, что он Лосев, поступил в 1925 году в седьмой класс Владивостокской I-ой Центральной Единой Советской Трудовой Школы семилетки, окончил ее в июне месяце 1926 года полный курс, причем изучал следующие предметы: обществоведение, русский язык, арифметику, алгебру, геометрию, физику, химию, естествознание, английский язык, рисование и гимнастику.
Кроме того он, Лосев изучал из дополнительных предметов пение.
По всем означенным предметам он Лосев обнаружил соответствующие требованиям познания и навыки.
Изложенное удостоверяется подписями и приложениям: печати.
Июня 14 дня 1926 года.
Заведывающий Школой / подпись/
Секретарь /подпись/
(Орфография и пунктуация документа сохранены.)

Одновременно отец по настоянию Анны Петровны занимался игрой на пианино. По правде говоря, он испытывал определенный дискомфорт от этих занятий, ибо «музицирование на фортопьянах», в то бурное время презрительно относили к «буржуазным пережиткам». Однако бабушка, обожавшая музыку не меньше, чем литературу, видевшая воочию и слышавшая вживую великих Ф. Шаляпина и Л. Собинова, была непреклонна, и Алик уступил… правда, ненадолго. Пропаганда все же делала свое дело, и это несмотря на то, что отец и сам любил серьезную музыку и в какой-то момент даже мечтал связать свою жизнь с оперной сценой, но об этом чуть позже.

 Воинствующие реформаторы 20-х годов под лозунгом борьбы с пережитками прошлого, по сути, боролись с основами традиционной морали. Свободная любовь, пьянство, появление на общественном пляже нагишом, секс в людном месте было самым обычным делом и одновременно являли собой борьбу с «буржуазными пережитками». Была объявлена война новогодним елкам и западным танцам. Фокстрот и танго были официально запрещены в 1924 г. Их судьбу разделили вальс, мазурка и полька. Масло в огонь подлила статья пролетарского писателя М. Горького «О музыке толстых», опубликованная в газете «Правда». Горький писал: «…Это — радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это — музыка для толстых. Под её ритм во всех великолепных кабаках «культурных» стран толстые люди, цинически двигая бёдрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины».
Наверное, именно поэтому отец так и не выучился танцевать. Прошло совсем немного времени, и крайний радикализм, доведенный до абсурда, постепенно начал уступать место здравому смыслу. Из рук в руки передавались заигранные патефонные пластинки с "Брызгами шампанского" и "Утомленными солнцем". Люди заслушивались задушевным танго в исполнении Вадима Козина, Петра Лещенко и Александра Вертинского... Отношение ко многому изменилось, а вот отец уже не мог пересилить себя, чтобы разучить хотя бы три простейшие фигуры вальса. Я вспоминаю отца, сидящего за столом во время праздничной вечеринки много лет спустя описываемых событий. Перед ним кружатся в вальсе пары - мужчины и женщины, среди которых выделяется его красавица жена, Ефимия Матвеевна, моя матушка. Она ослепительно красива и превосходно танцует. Отец сидит за столом в гордом одиночестве, улыбается, кивает головой и напевает себе под нос арии из опер.

 Однако продолжу свой рассказ. После окончания в 1926 г. школы отец поступил в Дальневосточный горный техникум. В 1928 г. в течение лета работал коллектором в Южно-Уссурийской геолого-съемочной партии Ленинградского геологического комитета. Алику уже шестнадцать. Долговязый, худой, русоволосый парень с голубыми глазами – это и есть мой отец образца 1928 года.

 Положение Советской России в этот период был крайне тяжелым. Крестьяне, недовольные грабительской продразверсткой и поднявшие восстания на Тамбовщине, Украине, Дону, Кубани, Поволжье и Сибири, требовали от властей изменения аграрной политики. В 1921 году красноармейцы и моряки Кронштадтского гарнизона поднялись на вооруженную борьбу под лозунгом «За Советы без коммунистов». Чтобы спасти страну, в 1921 году была введена Новая экономическая политика – НЭП.
Продразвёрстка отменялась, и вместо неё вводился налог на продукты сельского хозяйства. По выполнении налога оставшиеся у крестьянина излишки поступали в его полное распоряжение. Началась денационализация мелких и кустарных предприятий, допускалось использование наемного труда. Был принят декрет, по которому ряд предприятий был сдан в аренду иностранным фирмам в форме концессий. В 1926—1927 гг. на этих предприятиях работали 18 тыс. человек.
На одном из таких предприятий – американской концессии – летом 1929 года работал отец. Это была шахта в Артеме, где поначалу он работал обычным работягой-шахтером, а потом и десятником. Возвращаясь домой после смены, черный, как негр, он не мог избавиться от мерзкого першения в горле. Отец снова и снова сплевывал черную слюну, ему казалось, что он пропитался угольной пылью навсегда. Именно в это время, чтобы перебить неприятные ощущения в носоглотке, он начал курить. Курил много, иногда безостановочно, с каким-то остервенением – одну за одной. В дальнейшем, несмотря на отчаянные усилия, избавиться от этой пагубной привычки он так и не смог.

 Но американская концессия запомнилась отцу не только этим. Много лет спустя, в начале 70-х, когда Америку и Европу, да и нашу страну в том числе, охватило движение хиппи, отец, придирчиво осматривая меня, 20-летнего длинноволосого охламона в потертых джинсах, говорил: «Да разве это джинсы? Вот у меня были джинсы, когда я работал в 1929 году на американской концессии! А коттон? Да разве это коттон! А заклепки? Нет, брат, ты не видел настоящих заклепок!» Выпуская клубы сигаретного дыма, отец продолжал: «А какая организация труда была на этой американской концессии… да, брат…»

 В 1930 году отец окончил горный техникум и был направлен на постоянную работу в Дальневосточное Районное Геологоразведочное Управление в качестве начальника Налевской партии в низовья Амура. Природа Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока покорила его раз и навсегда. Он с восхищением рассказывал мне о тайге с вековыми соснами и величественными кедрами, упирающимися в небеса, о могучих и полноводных реках Сибири и, конечно же, о Байкале. «Байкал ты обязательно должен увидеть своими глазами! Это в самом деле одно из чудес света».

 В 1931 году в их семье произошла трагедия. Утонул его младший брат Юра, которому было всего 15 лет. Оставаться на прежнем месте было невыносимо тяжело. К счастью, их пригласил в Москву друг и коллега моего деда – известный гельминтолог, заслуженный деятель науки РСФСР, академик с 1939 г. К. И. Скрябин. Сам Скрябин получил к тому времени новую квартиру, а дачу предоставил Лосевым (см. «В те давние времена-2»). Отец перевелся в трест «Мосгеоразведка», где работал начальником партии по строительным материалам.

Продолжение  http://www.proza.ru/2017/03/29/593