Тридцать лет спустя... Рассказ из книги Повести мо

" У вашего крыльца, не дрогнет колокольчик, не спутает следа, мой торопливый шаг..."Эти слова модного на то время романса, звучат и звучат навязчиво в моей душе. Накрапывает мелкий дождичек. Да и не дождь вовсе, а вроде роса сеется сверху сквозь частое ситечко. А я шла и держала тебя под руку, которую ты галантно мне подставил в самом начале нашего пути.

По дороге мы разговаривали о самом прозаическом. Шагали по расколотым плитам старого и узкого тротуара,полузасыпанного песком,вернее, что от него осталось.Ты неторопливо рассказывал, как жил все эти последние годы. Где работал после окончания университета,и где работаешь сейчас.Рассказывал о своей семье и дочка, о жизни и вообще... Рассказывал, перескакивая с одного на другое, и этим напомнил мне того мальчишку, какого я знала давным, давно...

Я же молчала и только слушала твой глуховатый голос. Сквозь тонкое полотно рукава рубашки, я ощущала под своей ладонью твою мускулистую руку. Она была напряжённой. Значит ты тоже волновался? А я шла рядом с тобой и думала, сквозь твой долетающий голос, что хотела бы вот так идти долго-долго...

Словно услышав мои мысли, ты замолчал и после небольшой паузы сказал совсем невпопад перед этим сказанному: "Жаль, не сложилось..."

Я не переспрашивала, понимая, что это о нас. Мы сейчас говорили о поверхностном, боясь затронуть то, что плавало на дне души.Оба интуитивно остерегаясь этого.

И только тут, словно очнувшись от летаргического сна,замечаю, что идём мы уже не улицей, а мимо каких-то барачных старых построек, через общие дворы, застроенные сараюшками, мимо помоек...

- Ты куда меня ведёшь? - оглядываюсь я вокруг, - всё по каким-то злачным местам?

- Это я так сокращаю расстояние, - улыбаешься ты, - здесь я знаю каждый барак. Я столько раз бегал сюда к маме на работу. Ты снова улыбаешься, прищуривая глаза,- так ближе, потому что гипотенуза меньше суммы двух катетов!

Уже улыбаемся оба, потому что знаем и помним, как я "любила" математику в школе, и знаем её, математики, взаимную "приязнь" ко мне.

- Я хочу показать тебе, - продолжаешь ты, - здесь на окраине посёлка есть магазин, где мама работала до последнего дня.

Мы идём по сырому, прибитому дождиком песку. Он уже не засыпается в мои плетёные босоножки, как было в начале пути. Дождик его увлажнил и идти стало легче.Возле крайнего барака, с почерневшими от времени стенами, останавливаемся. Над низеньким кособоким крылечком висит голубая почти выцветшая вывеска - "Продовольственный магазин".

- Вот оно, последнее место работы мамы, - твой голос дрогнул...

Молча стоим несколько минут.Что тут скажешь? Дождь перестал идти. Остро пахло свежим, намокшим от дождя тёсом, грудой лежащим возле ближнего сарайчика. Где-то в сараях кудахтали куры,и одуряюще по- деревенски пахло перепрелой соломой. Люди, жившие в этих бараках, построенных ещё до войны, держали в этих сарайчиках дрова, кур, коз, а кто и свиней. Две собаки, лежащие на траве возле груды мокрого тёса, лениво подняв головы, смотрели на нас безо всякого интереса.

- Вот здесь, - опять повторил ты.

Краем глаза вижу, как твои глаза наполнились слезами. Шумно вздохнув, ты проглатываешь ком в горле, не давая влаге пролиться.

Идём дальше. Минуя окраину посёлка, выходим на луг. На свежей после дождя луговине пасутся привязанные к колышкам козы. Поднимаемся тропинкой на небольшой холмик и впереди замаячили разноцветные оградки кладбища, кресты, венки...

- Вот здесь я их обоих и похоронил.Сначала маму, у неё было давление, а потом отца. Он умер после мамы на сороковой день. Сейчас и сам не знаю, как я это всё пережил? Да и не пережил ещё, по большому счёту. До сих пор больно, хотя прошло уже три года. А кажется, что это было вчера.И знаешь, я понял, что ничего время не лечит. Сразу и поседел, и помудрел, и постарел. Сиротство- горькая наука! Я как-то сразу ощутил, что теперь сам уже стою у этого края.До этого всё собой загораживали родители. А теперь загораживаю я и свою семью, и семью младшего брата - они все за моей спиной.Вот такая вытекает горькая философия.

Сочувствуя, молча касаюсь головой твоего плеча. Ты в ответ благодарно гладишь мою ладонь, лежащую на сгибе твоего локтя, своей ладонью.

Подошли к выгоревшей голубой оградке. В ней две аккуратные могилки, заросшие травой. Здесь на песке ничего не растёт, кроме травы. На крестах фото и даты... Словно прочитав мои мысли, ты говоришь:" Жена брата садила цветы, но всё в жару засыхает. Здесь на песке ничего не растёт.Вот и оградку брат обещал покрасить, да всё у него руки не доходят. Любит он выпить и жена его на это жалуется. Мама тоже по этому поводу переживала, жили же они все вместе в родительском доме. Памятников я родителям не ставил, только  вон кресты из лиственницы, освящённые в церкве. Знаешь, мама к концу жизни стала верующей, и давно уже как-то в разговоре обмолвилась, что хотела бы только крест на могиле, чтоб камнем её не придавливали. Я тогда, приехав в отпуск,отмахнулся от её слов, мол, мама, о чём ты? Выбрось эти мысли и живи долго! А она улыбнуласьи говорит: "Сыночек, это когда-нибудь всё равно будет, а я хочу, чтобы ты знал."После, вспоминая её слова, я всё так и сделал.

Мы положили цветы, которые принесли с собой, на обе могилки. Я собрала выгоревшие пластиковые цветы и отнесла их к мусорному ящику, оставив тебя одного в оградке. После побродила между могилами, давая тебе время побыть наедине с родителями.Я бродила покладбищу и не знала, что скоро здесь будут похоронены и мои родители... Когда я вернулась, ты всё ещё стоял, прислонившись плечом к материнскому кресту.

После молча щли обратно. Каждый думал о своём.Я шла и думала о том, что родители мои тоже у в возрасте, одолевают их разные болезни, Но они, слава Богу, живы!Но я уже знаю и пречувствую, что совсем ненадолго. Пока я ловлю последние крупицы счастья общения с ними, и стараюсь всеми силами души отогнать эти горькие мысли.Но эти мысли обосновались уже где-то в укромном уголке памяти, и жалят меня напоминанием. Но пока мне ещё есть кому сказать: мама, папа. И сама могу услышать в ответ: "Доченька!"Но это так ненадолго... И надо запомнить и насмотреться впрок, чтобы потом вспоминать.Я ещё не знала, что пройдёт не так уж много времени и недалеко от его родителей, поселятся здесь и мои... Всё это ждало меня впереди.

Мы снова вышли на дорогу у первых бараков и окраинных домиков посёлка. Незаметно подошли к нашей школе.Я даже не заметила как, вся утонувшая в своих невесёлых мыслях. Не сговариваясь вошли в школьный двор и осмотрелись.

- Помнишь, - ты кивком головы указал направление, -вот там под стеной сарая всегда была большая куча чёрного угля для котельной? Помнишь?

-Да, конечно помню!Она была отгорожена досками, чтобы уголь не рассыпался. А мы в девятом классе тогда, октябрьским вечером, сидели на этих досках и ждали звездопада, метеоритного дождя. Кто-то из наших вычитал об этом в газете.Помню было холодно, а мы сидели, как вороны смотрели в ночное небо.А в небе за час пролетело только несколько искорок.

- А перед выпускными экзаменами в мае, помнишь,- ты развёл руками, - вот здесь вдоль школьного забара мы сажали тополя? Помнишь? У тебя тогда от лопаты вздулась на ладошке кровавая мозоль. Я тебе перевязал её носовым платком. Смотри, мы сажали тогда просто тоненькие прутики, а теперь какие великаны вымахали за тридцать лет!

Мы стояли под большим и раскидистым тополем. После дождя его молодая мокрая листва источаламедово-горьковатый аромат. Я сорвала листик, помяла в пальцах, и вдохнула этот запах.И сразу воспоминанием и щемящей нежностью наполнилась душа, а глазам стало горячо от приблизившихся слёз. Но я тряхнула головой, чтобы они не пролились.

- Пойдём, - потянула тебя за рукав, - зайдём в школу и посмотрим её внутри.

Открыв тяжёлую дверь на пружинах, мы вошли в знакомый вестибюль. И тот час, душу опахнуло до боли знакомым запахом из детства! Как будто не было этих прошедших лет, как будто мы только вчера входили сюда с портфелями и строились на утреннюю линейку.Как будто бы нас снова встречал наш директор, как всегда, каждое утро, стоящий здесь у раздевалки.Он был всегда в чёрном, хорошо отглаженном костюме. Очень похожий на артиста кино Василия Ланового. Мы все тогда в него были влюблены: и в артиста, и в директора тоже.

- Смотри, - трогаю тебя за рукав, -всё те же скамейки возле раздевалки! Помнишь, директор ставил на них опаздавших?

- Как не помнить, - тут же улыбаешься ты, -я сам пару раз стоял на ней.Вот уж стыдоба была! Стоишь на скамейке лоб здоровый, старшеклассник, а рядом милюзга из младших классов...

Я провожу рукой по крашеной панели стены, а слёзы всё-таки  тёплыми ручейками протекли на щёки. Я стояла спиной к тебе, но ты почувствовал и повернув к себе, вытер мои щёки платком.А потом погладил меня по голове, как маленькую, и сказал, -пойдём в наш класс.

Безотчётно взявшись за руки, как в детстве,мы поднялись по лестнице на второй этаж. По этой лестнице мы когда-то  чинно по утрам поднимались в классы, а после уроков с шумом разбегались по домам. По этой лестнице мы девочки, торжественные и нарядные, сменив чёрные повседневные фартуки на белые , с цветными лентами в косах, поднимались в спортивный зал, где проходили школьные вечера.По этой лестнице после окончания вечера мы спускались вниз, а душа ожидала, замирая, пойдёт ли провожать тот, о ком проваливались первые слёзы в падушку. А если не пойдёт, то как тогда жить??? Да, да, да - именно так тогда думалось со всем отроческим максимализмом. Сейчас это кажется смешным и нелепым. Такие уж смешные мы были. Где-то наверху третьего этажа стучал молоток и остро пахло свежей краской.

- Помнишь, - говорю я, - как мы после восьмого и девятого класса летом красили парты и панели в коридорах и классах? Мы тогда ходили все заляпанные краской, а в конце работы отмывались в каморке у завхоза какой-то вонючей жидкостью?

- Конечно помню, но не вонючей жидкостью,а расстворителем.

- Да какая разница. Эта жидкость пахла отнюдь не духами. Любите вы мужчины, во всём конкретику.

Коридор второго этажа, всё его правое крыло, был заставлен партами в два этажа. А в левое крыло, где была наша классная комната, пройти тоже было нельзя, пол там был свежеокрашен и краска матово блестела. Вот такая нам выпала незадача. Пока мы стояли, всё это удручённо разглядывая, за спиной появилась женщина в комбинезоне: "Что вы здесь делаете? Не видите, что в школе идёт ремонт. Пол везде покрашен."

- Да мы только посмотреть зашли. Не волнуйтесь, дальше не пойдём, и шагу не ступим, - уверял её ты, - мы учились здесь тридцать лет назад.

Женщина тут же подобрела и улыбнулась нам, -ладно уж смотрите, что я не понимаю. Сама здесь тоже училась. Можете подняться в спортзал и на третий этаж, там ещё не красили. А тут уж извинети, всё окрашено.

Мы последовали её совету. Постояли в спортзале, вспоминая школьные вечера и уроки любимой нами физкультуры. Я вот совсем не помню, чтобы кто-то отлынивал от неё или пропускал. Сама ходила с превеликим удовольствием. Потом заглянули в кабинет физики, постояли на пороге. Как же я не любила физику, потому что в ней ничегошеньки не понимала. За мою старательную зубрёжку получала только твёрдые тройки. А в кабинете химия вспомнили, как я в девятом устроила там пожар...

- Мы уже сидели на уроке истории, - вспоминаешь ты, - как ты влетаешь в класс вся в саже, размахивая обгорелым фартуком...

- Да, уж было такое дело. Меня тогда химичка оставила прибрать в кабинете после урока. На столе кафедры стоял большой лоток с обрезками бумаги, которые уже плавали в какой-то коричневой жидкости. Повытирала я там столы, промела пол, а потом в азарте трудового рвения, совсем не предусмотренного уборкой, решила и пробирки помыть, повыливав из них оставшиеся после опытов реактивы в тот злополучный лоток с бумагой... пошла видимо какя-то реакция и всё загорелось.Сорвав с себя фартук я и тушила пожар. Как я перепугалась тогда, что все поджилки тряслись!

- А мы тогда все рванули туда и сообща затушили пожар. Но угол кафедры всё же обгорел. Смотри, след остался, только краской закрасили.

Постояв, мы спустились вниз и вышли во двор. Я снова сорвала листок тополя и дышала его ароматом, как будто воздухом отрочества и юности.Стоим с тобой, прислонившись плечами к стволу тополя и смотрим на окна спортивного зала на третьем этаже, затянутые сетками.

- Помнишь, - говоришь ты после минутного молчания, - как зимой физрук ставил нас на лыжи и мы сбегали вниз по лыжне, вон с той горки за школой и уходили кататься в лес.Там была классная лыжня с трамплинами.

- Да, - подхватываю я, - какое это было удовольствие!Набегаемся по лыжне и возвращаемся в школу уставшие, с мороза румяные, окуржавленные инеем, как деды морозы!Здорово! Переодеваемся и заваливаемся в школьный буфет за булочками с облепиховым киселём. А теперь, смотри, сосны там почти все повырубали, а там где мы катались, отстроился посёлок...Бежит времечко, бежит и нас не спрашивает. Вот вспомни, ведь не у всех тогда были лыжные костюмы и вязаные шапочки.А я первая и единственная в школе из девочек стала носить мужскую шапку-ушанку. Упросила маму купить мне такую.

- Помню конечно, что из девчонок ты была первая.А мы, мальчишки, тебя шутливо дразнили: "Мальчик, мальчик..."

-Вот скажи, почему вспоминается только хорошее и светлое? Почему? Ты задумывался над этим когда-нибудь?

- Задумывался. Видимо так устроеи мир, чтобы меньше обременять душу печалью. После этих слов ты тоже срываешь листик тополя и разминаешь его в пальцах. Вздохнув, неожиданно меняешь тему разговора, спрашивая меня: "А почему ты тогда ко мне не приехала? Ты же обещала!"

Мы с тобой за весь этот долгий день не касались в разговоре наших юных отношений и тех чувств, что связывали нас. И вдруг, сразу такой личный вопрос в лоб! Я растерялась и несколько минут молчала, собираясь с мыслями.

- Знаешь, - я с трудом подбирала слова, - по какому-то необъяснимому наитию души, я тогда поняла, что у нас ничего не сложиться. Вокруг тебя всегда вились девчонки, не исключаю, что и в университете тоже, в том городе где учился. А я? Я не хотела и не могла быть на третьих ролях. Потому что ты был для меня на первом месте всегда. Я даже, представь, и билет купила на поезд после твоего письма, где ты меня звал. Но после слёз и раздумий... сдала. Давай сегодня не будем о грустном. Зачем ворошить старое? А вдруг опять заболит? Я думаю, наверное ещё болит и у тебя, и у меня. Жизни наши уже сделаны. Да и старые мы уже. Шутка ли, тридцать лет прошло! Как наши-то девчонки все постарели... Вспомни, как вчера на встрече мы друг друга еле узнавали? Что с людьми делает время! У кучерявого, когда-то, Димки - теперь лысина! А в школьном спектакле он, помнишь, Пушкина играл. А Наталью Гончарову играла, конечно же, Анечка Морозова! Ну куда уж без неё, красавицы! А вчера я её не узнала: вроде и ростом ниже, и глаза уже, и нос курносый... А как уж мне хотелось на эту роль! Знает об этом только моя подушка мокрая от слёз! Я же все её монологи знала наизусть. Но моя заурядная среднестатистическая внешность не вписывалась в те параметры. Если бы ты знал, сколько ночей я проплакала!

- Да что ты! Вот бы ни за что не подумал, что ты была рёва и так мечтала играть в спектакле.

- Плакала, плакала, да не просто плакала, а выла в подушку. А вечерами репетировала перед зеркалом. Вообще-то грустное это зрелище: встреча после стольких лет. Одни разочарования. "Конечно, это времени наследство, но грустно видеть, как лысеет... детство."

- Это твоё творчество? Ты же ещё в школе писала?

- И сейчас пишу.

- А как прочитать?

- Я тебе когда-нибудь пришлю.

-Только не через тридцать лет, пожалуйста!

- Нет конечно же, я постараюсь раньше.

- Да, не сложилось, - снова повторяешь ты.

И мы оба знаем, что это про нас двоих. А я про себя ещё думаю, а что, если бы сложилось? Как бы я бежала домой с работы, чтобы увидеть твои глаза, чтобы ты смотрел на меня сверху вниз, искоса улыбаясь прижмуренными глазами... Но ты опять прочитал мои мысли - наши души продолжали жить на одной волне...

- Эх, малышок, малышок!

Как я не любила это моё школьное прозвище! Причина и виной всему была моя фамилия - Малышева.

- Всё ещё помнишь, как вы меня обзывали?

- А мы тебя совсем и не обзывали, а ласково называли: "Малышок!" Так я тебя ещё в пятом классе назвал. Ты же была меньше всех ростом, и почти на два года всех младше. Так что назвал вполне справедливо, учти.

- Ага, теперь понятно откуда ноги растут!- я шутливо покалачиваю его кулаком по груди.

Ты ловишь мою руку и подносишь к губам: "Я всю  жизнь мечтал тебя встретить! Не поверишь, в каждой женщине искал похожую на тебя! Поэтому, видно, столько перебирал"

-Да ты всегда был донжуаном.

- Нет. Вот сейчас тут, ты грубо ошибаешься!Никогда я не был этаким сердцеедом. Всему виной была ты. В них - я искал тебя!

-  Но выбрал же.

- Она совсем на тебя не похожа. Потому и выбрал такую, что тебя ничем не напоминала. Выбрал я рыжую и черноглазую. Боялся светлых волос и зелёных глаз. Зачем ковырять рану, подумал я тогда. А вообще-то, спасибо тебе!

- За что? - изумилась я.

-За то, что ты есть и будешь. За то, что я мог говорить с тобой ночами во сне. За то, что ты была и есть в моей непутёвой жизни, пусть и отдельно.

- Знаешь, а мне тоже кажется, - решаюсь на его откровения открыться и я, -что я проживаю не свою жизнь, потому что не с тобой. Мы разлетелись по разным орбитам, но так было угодно Проведению. Ведь мы не знаем, что для нас лучше. Я одно знаю, что нельзя противиться судьбе.  Потому что бесполезно и всё равно будет так, как изначально предназначено.

- Ты веришь в судьбу? - удивился он.

-Да, а ты что же, не веришь?

- Не верю. Люди всё сами себе выбирают.

- Но это уж как посмотреть, - возражаю я. Протянув ладонь за крону тополя, ловлю в неё водяную пыльцу, росившую с неба. Давай, не будем философствавать, дождь опять идёт. Как бы он не припустил сильнее, а то тебе ещё на вокзал ехать за билетом. Надо идти.

 Скорым шагом мы прошли до середины улицы и остановились у подъезда, где жили мои родители. Я поднялась в квартиру, взяла плащ, зонтик и сумку. А через десять минут мы уже стояли с тобой на задней площадке трамвая и разглядывали наш город детства, проплывающий за окном. Город привольно раскинулся на холмах, по берегам двух рек - Уды и Селенги.Дождик перестал идти. Асфальт блестел осколками воды в лужах. Чахлые кустикт жёлтой акации, цвели мелкими жёлтыми цветами вдоль улиц и по клумбам. Город расстроился новыми кварталами и казался мне чужим и незнакомым. Я бы уже в нём и заблудилась. Только ещё центр оставался прежним. Местами в старых кварталах города сохранились ещё бревенчатые дома, довоенной постройки, с прочерневшими от времени стенами. Входящие и выходящие пассажиры поталкивали нас, а мы всё так же стояли у заднего окна, разглядывая город и делясь впечатлениями.

Возле железнодорожного вокзала мы вышли. Когда переходили улицу, ты придержал меня за локоть: "Помнишь, как ты провожала меня после летних каникул на четвёртый курс? тогда тоже шёл дождь. Мы, перехлдя улицу, остановились на середине её и целовались. Проезжавший мимо таксист крикнул: "Обнимайтесь на тротуаре!"

- Помню. Я сейчас об этом тоже вспомнила.

- Ты тогда промокла под дождём, ведь мы целый день бродили по городу, и влажный воротник твоего осеннего пальто нежно пах духами "Красный мак". Я дарил тебе эти духи.

- Об этом я тоже помню. И долго помнила. Но запах этих духов так напоминал тебя, что я решила больше никогда не пользоваться ими.

- Знаешь, а ведь я тебя за всю нашу юность только два раза и поцеловал: когда уезжал поступать в университет, а потом здесь, посреди улицы...

- Да,- соглашаюсь я, - мы тогда были такие юные и чистые, как два листа бумаги, на которой ещё ничего не написано... Всё у нас было впереди. Жизнь казалась счастливой и долгой. И я, непроизвольно вздыхая, взглянула на тебя. Мы как раз остановились у газетного киоска. Народу на привокзальной площади не было, всех разогнал сыпучий дождик. Ты взял моё лицо мокрое от дождя в свои ладони: "Вот ты, далеко же не красавица..."

- Ну, знаешь, - я обиженно дёрнулась из твоих рук.

- Подожди, - ты опять властно притянул меня к себе, - я же не договорил, а хотел сказать о том, что зацепила ты меня на всю жизнь, словно крючком за душу! И не вдохнуть и не выдохнуть! И ещё я хочу сказать, что дело совсем не в красоте.

- А в чём же тогда?

-Дело в том, что я каждой клеточкой ощущаю тебя своей той мифической половинкой, которая плывёт по реке жизни. Видишь, опять философствую. И я знаю одно, что ты моя самая любимая женщина на земле! Самая, самая!

- Прошу тебя, не надо!Вот этого не надо говорить!Я отстраняюсь, - мы же в течении этих двух дней не касались прошлого. Зачем сейчас его ворошить? Зачем делать друг другу больно? Ты же сам понимаешь, что эта тема не имеет смысла и продолжения. Давай поговорим о чём-то другом.

- Подожди, не торопись, я с тобой не согласен!Как же можно о другом, когда впереди... ни-че-го!А я сейчас хочу одного, чтобы ты об этом знала, потому что мы уже никогда в этой жизни не увидимся. Потому что я должен, наконец, тебе это сказать, чтобы расставить все точки и не осталось между нами ничего недосказанного.

- Откуда ты знаешь, что мы больше никогда не увидимся? Пути Господни неисповедимы. А вдруг опять через несколько лет съедемся в нашем городе?-я грустно улыбаясь, проговариваю это, сама понимая, что больше ни-ког-да...

Ты тоже улыбаешься, - позади бесконечность, впереди бесконечность... но это говорю не я, а японцы, - договариваешь ты.

- Так вот, чтобы бесконечность не прервалась, - я беру его за руку, - мы пойдём покупать тебе билет. А потом до твоего отъезда ещё погуляем по городу.Смотри, и дождик опять перестал капать, можно гулять, а не сидеть в душном вокзале. Тут я замечаю на площади посреди клумбы "цветочного" медведя. Я знаю, что он сделан из проволочного каркаса и обложен дёрном, а сверху посажены цветы. И стоит он так уже много лет, со времён нашей юности и является достопримечательностью города и вокзала и держит в лапах огромную  кедровую шишку. Я почему-то так обрадовалась ему, как старому знакомаму, свидетелю нашей юности!

-Смотри, - дёргаю тебя за рукав!

- Да, он всё стоит и стоит, - оглядываешься ты, -как будто не было этих лет. Он всё такой же, а мы уже другие...

В здании вокзала мы обнаружили длинную очередь к кассе. Пристроились в конце её. Вскоре заняли и за нами.Это была юная пара, лет по семнадцать, не больше. Она тоже провожала его, как я поняла по обрывкам их разговора.

-Ты мне сразу напиши, как доедешь, ладно?- она подняла к нему заплаканное лицо, на котором светились переполненные слезами голубые глаза.

- Ну что ты, я же обещал!- он бережно промакнул ей щёки носовым платком.

- Как мы когда-то, - прошептал ты, - помнишь?

- Перестань смущать детей, дай им проститься, - одёрнула его. В это время какой-то предательски колючий ком распирал моё горло и я стоически пыталась его проглотить.

Ты приложил мою ладонь к своей груди, - послушай, как моё сердце стучит, распрыгалось, словно я пробежал стометровку.Знаешь, через полгода я буду ложиться на операцию...

-На какую?-вздрагиваю я, отрываясь от зрелища молодой пары.

- Шунтирование сосудов сердца, как нашему президенту..

- Почему только через полгода?

- Так назначили.

- Это опасно?

-Не опаснее, чем сама жизнь, - улыбаясь ты погладил меня по плечу.

- Перестань! Ты говоришь серьёзные вещи, а сам всё шутишь, - у меня в голосе зазвенели слёзы. Я прислонилась ухом к его груди, а там неровными толчками, с перерывами стучало его сердце. Он наклонился и поцеловал меня в макушку, прошептав: "А ты живи долго-долго, за себя и за меня!"

- Чего это ты? - отстранившись, впервые за эти два дня прямо смотрю в его голубые глаза. Они были полны такой печали, что у меня от недоброго предчувствия сжалась душа.

Не помню, сколько времени мы простояли молча? Всё было уже сказано. Очередь медленно продвигалась. За окном уже сгущались сумерки. По стёклам вокзальных окон снова струились капельки дождя.

-Знаешь, ты наверное не жди меня, очередь ещё не скоро.Уже поздно. Я куплю билет на ночной скорый и уже с вокзала не уйду. Вещи у меня с собой в рюкзаке , а с братом я ещё дома простился, когда уходил утром. Не надо меня провожать. Тебе далеко возвращаться в пригород к родителям, я буду беспокоиться за тебя. Пойдём, я посажу тебя на трамвай.

Всё повторяется, как когда-то, - невольно подумалось мне.Поэтому я молча и покорно согласилась. Потому что представила себе, как останусь одна на перроне, как устану смотреть вслед ушедшему поезду, как пойду потом ничего не видя перед собой...Как вообще пойду одна с вокзала, проводив его уже... навсегда?

На трамвайной остановке было пусто. Мы оба молчали.В эти недолгие минуты я поняла, что во всём была Господня воля: дать нам повидаться через долгие тридцать лет, всё сказать друг другу перед вечностью. Вчера мы и отмечали эту дату с оставшимися в городе детства одноклассниками. А сегодня утром мы навестили его родителей на кладбище, как уговорились с вечера. Я хорошо их знала, а они считали меня его невестой.

Я понимала, что этой ночью он уедет в свой мир, в свою жизнь, где мне нет и никогда не будет места. А через неделю, самодлёт унесёт и меня в мой мир, где ему нет места...Так распорядилась судьба и нельзя её решение оспаривать. И болше никогда, больше...ни-ког-да...Где-то за углом звякнул трамвай. Всё во мне вздрогнуло и напряглось, как перед прыжком на физкультуре, вспомнила её некстати.

- Обними меня сильно, - попросила я охрипшим гшолосом. Прислонившись к его груди, я опять услышала частый стук его сердца. Этот стук был близко, возле самого уха. Почему, почему? - стучало в висках.

- Не грусти, малышок,не сложилось. Но помни всегда, что я есть! А ты- самая, самая!!!

Трамвай лязгал где-то совсем рядом. Наклонившись надо мной, он дуновением отмёл чёлку с моего лба и... поцеловал долгим сухим поцелуем в лоб! Как покойницу, подумалось мне. А почему не в губы, почему??? Я так хотела в губы! Третий и последний раз за всю жизнь!

Напротив нас уже остановился трамвай, как неумолимый перевозчик.Отворились двери, выпуская пассажиров. Я на ватных ногах сделала к вагону три шага. Ты со спины ещё раз обнял меня и прошептал: "Живи долго! Мы никогда больше не увидимся!"

Не оглядываясь, я вошла в вагон.

Оставшаяся неделя тянулась для меня одним серым днём. Вечерами, стоя на балконе у родителей, я разглядывала огни города, светлячками рассыпанные по  холмам и всё раскладывала по полочкам свою жизнь. И упиралась в неизбежное, что так должно было быть, не судилось иначе.

Моя десятилетняя дочка, не понимая причины моих тихих слёз, заглядывала мне в лицо: "Мамочка, о чём ты плачешь?"

- О жизни, родная, о жизни. Вот мы скоро с тобой уедем к себе и неизвестно когда приедем сюда снова. Родители мои старенькие, ты же видишь, и всё может случиться. Время идёт. А я буду терять друзей и близких людей, которые много значат для меня в этой жизни. Мне будет больно от этих утрат. Я заранее жду и боюсь этой боли.Но это неизбежно и от этого никому не сбежать. Такова жизнь. Есть время приходить в этот земной мир, и время уходить из него.Обо всём этом я сейчас думаю и сожалею, и грущу. Грустно, что время нельзя задержать, что невозможно исправить ошибки.Об этом я и плачу сейчас. Это у меня наступила такая пора сожаления. Терзает раскаяние, что кого-то обидела, что не так поступила. Это бывает у всех. Но одни переживают больше, а другие меньше.Так уж устроен наш мир. Вот вы в школе контрольную сначала пишите на черновике, а потом, исправив ошибки, переписываете в чистовик. А жизни свои мы сразу пишем набело вместе с ошибками. А потом раскаиваемся и сожалеем.

С тоской и затаённой печалью простиласья с родными и городом детства. Самолёт, накреняясь, сделал разворот. Я смотрела вниз на горбатые сопки, окружавшие город, на коробочки домов, рассыпанные по берегам двух рек.Всё осталось позади...

Нельзя было ни позвонить, ни написать. Да и зачем? У каждого была своя жизнь. Прошло ещё десять лет. Узнавали друг о друге по случайным вестям из писем одноклдассников. Так я и узнала, что его уже нет...Это его душа всё заранее зная, шептала мне тогда: "Живи долго и за себя, и за меня!" Вот и живу.

Слова этого теперь уже старого романса,звучат и звучат во мне: "У вашего крыльца, не вздрогнет колоколчик, не спутает следа - мой торопливый шаг.И первый миг конца, понять мне не позвольте..." 1990г.