Камзол из лоскутков. Детство. Гл. 3

        Школа – старое деревянное здание довоенной постройки находилось в двух шагах от нашего дома. Участок, огороженный забором и засаженный всевозможным кустарником и даже плодовыми деревьями, казался мне очень большим. Возле школы был разбит цветник, за которым ухаживала наша уборщица тетя Аня. За зданием имелся стадион с беговыми дорожками, песочницей для прыжков, бревном и турниками.

        Второй и третий классы сидели в одном помещении, для первоклашек был отдельный класс, третья небольшая комнатка предназначалась для учителей. Мою первую учительницу звали Надежда Федоровна, а имя другой  к сожалению в памяти стерлось, она нас никогда не учила, потому и не оставила следа.

        Смешные карапузы! С доброй улыбкой вспоминаю, что многие дети даже не выговаривали всех букв. Это теперь с такими детьми занимаются логопеды, в мое время надежда была только на учителей начальных классов.

        Зимой в школе было холодно, дети сидели в шапках, на переменках нас поили горячим чаем. До сих пор вспоминаю один смешной эпизод, произошедший во время просмотра диафильмов.
 
        Чтобы лучше видеть изображение, так как проектор направлялся на выбеленную мелом стену выше уровня школьной доски, нам разрешалось сидеть на партах, поставив ноги на скамейки.  Учительница с проектором располагалась позади нас, если кто-то вставал, тень от фигуры как раз оказывалась на экране.

        У Леночки Н.  шапка была с большим помпоном, который во время просмотра диафильма темным шариком заслонял буквы внизу экрана. Мальчишки ради смеха трогали Лену за шапочку, она выдергивала голову, шарик на экране исчезал, потом опять появлялся.

        Учительница читала нам текст, написанный под изображением, всякий раз делая паузу, когда Лена садилась ровно. Мальчики снова дергали ее за помпон. Когда девочке это надоело, она громко пожаловалась:

        - Надеда Федодовна, а меня хлопцы за пуп хватают!

        Это был как раз тот случай – Лена не выговаривала имя учительницы, вдобавок, она не знала, как называется этот пушистый шарик на ее шапочке. Взрыв хохота потряс всю школу. Бедная Лена! Эта фраза стала «коронной», вплоть до перехода в городскую школу в четвертом классе, над ней подтрунивали все ребята.

        Лена была хорошей доброй девочкой, она не обижалась, а вскоре научилась хорошо говорить и сама смеялась над глупыми мальчиками. Она воспитывалась в семье верующего человека, каковой была бабушка Лены. Прощение, смирение, доброта – вот характерные черты той семьи.
 
        Однажды появившееся чувство уважения к истинно добрым людям, не исчезает с годами. Лена вышла замуж за парня, который мечтал стать священником. Его мечты воплотились, у него свой приход, а матушка Елена, родив шестерых детей, помогает управляться с делами.

        Жизнь развела меня со всеми одноклассниками, но о некоторых я вспоминаю с любовью и благодарностью за ту чистую детскую дружбу, доброту и искренность.
       
        Мы были переселенцами, появившимися в чужом для нас мире со своим «уставом» добрососедских отношений. Здесь жил разношерстный народ и было не принято угощать соседей свежиной, как это делали в нашей старой деревне, люди сплетничали, делали друг другу гадости, скандалили на всю улицу. Это шокировало, долгие годы мама чувствовала себя чужой в этой "цивилизованной" деревне.
 
        Папе переезд не доставил столько неудобств, «свой в доску парень», он через алкоголь со всеми быстро познакомился и нашел себе компанию «по интересам». Когда мама высказывала свои обиды, папа лишь усмехался, не считая серьезными те доводы. Приходилось учиться жить по-другому.

        К папе прилепилось прозвище «Новосел», ведь мы первыми поселились на новой улице, застраиваемой в деревне в ту пору. Следовательно, меня называли Тоней Новоселовой. Бьюсь об заклад, что половина жителей даже не знала нашу настоящую фамилию.

        Вслед за нами участки были выделены другим семьям, как и мы, приехавшим издалека. Одни соседи приехали из Воркуты, другие из Донбасса, были переселенцы с хуторов и маленьких деревень.
 
        К цивилизации тянулись все. Еще бы! До райцентра, в котором три школы, сельскохозяйственный техникум, больница и более десятка магазинов, всего-то полтора километра, пешим ходом минут двадцать пять. Это же почти город!

        Мне передавалось состояние мамы, да и отношение к нашей семье я чувствовала очень остро. Как раз Лена Н. не несла в себе никакого негатива, а вместе с ней ее родной старший брат Гена, их двоюродные сестры Таня и Галя, которые стали мне друзьями навсегда. Они не разделяли людей на «своих» и «чужих», дружили, делились всем, что имели, как и должны настоящие добрые люди.

        Не знаю, где я подцепила чесотку и как долго ею болела. Заметила учительница, что я не сижу спокойно, а все время почесываю свои руки. Сыпь была уже по всему телу, особенно на животе и между пальцами. В школе объявили карантин, а меня положили в больницу – кожный диспансер.

        Мои мелкие прыщики были ничто по сравнению с тем, что я увидела в больнице. С содроганием я рассматривала детей с "лепешками" лишая, лежали дети со страшным фурункулезом, диатезом, покрывавшим коркой все тело.

        Насмотревшись, я всю жизнь испытывала необъяснимый ужас перед кожными заболеваниями, а они, как назло, преследовали меня еще очень долго – корь, краснуха, крапивница, ветрянка, которой я переболела слишком поздно, оттого и тяжело.

        Та больница оставила не только негативные воспоминания, ведь именно там случилась моя первая любовь. Как такое забыть?! В палате лежали девочки разного возраста, но их я почти не помню. А он? Красивый! Огромные голубые глаза, длинные, как у девочки, черные ресницы, такие же темные брови, волосы соломенного цвета, смешной такой «ежик». По сравнению со мной, мальчик был взрослый – лет тринадцать, а то и больше. И почему он взял надо мной шефство? Ума не приложу. Но именно так и случилось.

        Он гулял со мной во дворе, провожал в столовую. Причем, я садилась за стол, а он носил мне тарелки с едой с раздачи. Угощал конфетами, самыми настоящими шоколадными с начинкой, и виноградом. Помню те гроздья! Зеленый, сладкий, пальчиковый виноград. Я тогда попробовала его впервые. Каким же волшебным казался мне его вкус! Ведь мои родители, живя в деревне, изысков мне таких не покупали…

        Я даже манную кашу в первый раз попробовала в больнице. Все ходила и просила добавки, до того вкусно - сладкая, сверху маслицем полита. Ведь ни детского сада, ни пионерского лагеря в моем детстве не случилось.  Простая жизнь, простая еда. Мама готовила то, чем можно накормить в доме мужчину. А что за еда для моего отца, который ростом был 187 см, манная каша?

        Впрочем, я отвлеклась. Мальчика звали Владик. И смотрела я на него с восхищением и обожанием, видимо, так же, как влюбленная женщина на мужчину. Владика выписали раньше. Он разыскал меня, отдал все конфеты, фрукты, попрощался. Ушел.  Я долго плакала, спрятавшись под одеялом...


        Бывает, что трудности сплачивают людей, но чаще становится наоборот. Все передряги, связанные с переездом, постоянная нехватка денег, недоброжелательное отношение некоторых местных жителей, - вот неполный перечень тех причин, которые вконец разладили и без того сложные взаимоотношения моих родителей.

        Конечно, по малолетству, я многого не знала, лишь догадывалась о проблемах, слыша обрывки разговоров мамы с Казиком, или тетей Верой – нашей соседкой, с которой мама как-то сразу подружилась. Наверное, схожие судьбы людей делают ближе, ведь твои переживания поняты, находятся слова поддержки и сострадания. Ты не боишься излить душу, выплеснуть самое больное в надежде, что даже если тебе и не станет легче, то все равно, ты хотя бы выговоришься.

        За своими проблемами взрослые не всегда замечают, что с их ребенком творится что-то неладное. Вот и меня проглядели. Частые скандалы в доме были причиной моего подавленного состояния, но никому не было до этого дела. Зато нашлись подружки, которым вдруг взбрело в голову построить свой дом и отделиться от взрослых. Понятное дело, что я всеми фибрами была «за».

        Это звучит смешно, но в ту пору казалось вполне реальным и выполнимым. Мы очень серьезно относились к этой невероятной затее. Мы - это я, соседская девочка Наташа и еще две сестры-погодки из вполне благополучной семьи - той самой, прибывшей из Донбасса. По понятным причинам я не называю имен.

        Строить жилище – это же было всем так знакомо, буквально только что у каждой из нас появился новый дом. Строительные материалы лежали повсюду, никто ничего под замки не прятал, строилась целая улица. Вот мы и стали потихоньку заготавливать все необходимое. Одна из сестер, она старше меня на три года, как и Наташа,  «рулила», а мы – малышня, то есть ее сестра и я, должны были исполнять заранее составленный план.

        Наташа отказалась сразу, как только разобралась, что надо брать чужое. Она и меня предупреждала, что это не хорошо. Я знала, что это плохо, но искренне верила в осуществление мечты, надеясь, что «у них много, и никто не заметит».

        Так, у небольшого стожка сена, одиноко стоящего у сельского пруда, неподалеку от строящейся улицы, стал образовываться своего рода маленький склад: доски, листы шифера, банка краски. Да, такое могли и не заметить, если бы мы не оставляли следов. Краску, например, мы отливали из большого ведра. Еще бы мы не разлили! Дети - восемь, девять лет.

        Дальше, круче! Детки вошли во вкус! В одном из домов висело на веревках постиранное белье – простыни, пододеяльники. Как же в нашем воображаемом доме без постельного белья? Конечно, нужно! Сложив в ведро, найденное тут же, парочку простыней и пододеяльников, еще мокрых, мы тщательно спрятали все в том самом сене.

        Не помню, сколько по времени продолжалось это безобразие. Наверное, не слишком долго, ведь я перечислила все, что мы успели припасти. Чтобы все это стащить, понадобилось всего несколько вечеров. Больше времени занимали обсуждения и планирование дальнейших действий. Это походило бы на какую-то очень захватывающую игру, если бы не одно «но». Мы брали чужое!

        В один из дней меня вызвали в учительскую. Там ждал милиционер! Моя подельница тоже стояла, опустив голову, и плакала. Ее старшая  сестра уже училась в четвертом классе городской школы. Она всегда приказывала нам, в случае чего, о ней не говорить. Понятное дело, что сестра сестру не сдаст, но и я оказалась твердым орешком. Та хитрюга, ведь это она все придумала, так и осталась не запятнанной.

        А я совершила преступление! Нет, никоим образом я не оправдываю себя, но все же, разве можно сравнивать сознание восьмилетнего и одиннадцатилетнего ребенка? В одиннадцать я уже никогда бы такого не сделала. Стало бы мне легче, если бы та правда вышла наружу? Вряд ли. Это всего лишь мои размышления о справедливости и порядочности.

        А что же мы? Родителям пришлось компенсировать «пострадавшим» все потери. Самое обидное, что хозяева белья заявили о пропаже восьми(!) пододеяльников и такого же количества простыней и наволочек. Мы же все вернули! Взятые тряпки требовалось только прополоскать, потому что к ним прилип мусор из стога. Моя робкая попытка объяснить, что в том доме и веревок столько нет, чтобы это все развесить, не была услышана. Это тоже был своего рода урок!

        Человек, у которого мы стащили лист шифера, на вопрос участкового, будет ли он писать заявление, удивленно воскликнул:
        - Да вы что! Они же дети совсем, девочки! Тем более, мне не причинен вред. Ничего я писать не буду!
 
        Тогда я не знала, что заведя дело о хищении, меня поставят на учет в детской комнате милиции. В седьмом классе, когда мне уже исполнится четырнадцать лет, вызовут меня к директору по запросу из органов. Нерадивый исполнитель сделал в письме одну очень важную опечатку, пропустив одну  - первую – букву моей фамилии. Видимо, так записал тот участковый, который вел дело, не удосужившись проверить.

        - Тоня, - скажет классная в присутствии директора, - нам пришло письмо. Здесь такое написано… Лашкевич… это же не ты?

        Что я могла сказать? Я – отличница, гордость школы, председатель совета дружины, активистка, которую обожали все учителя за прилежание. Признаться, что мне так плохо жилось с мамой, папой в детстве, что из-за их постоянных скандалов я захотела убежать из дома? У меня и в четырнадцать ситуация была не лучше, просто я уже повзрослела. Жизнь заставила рано взрослеть.
 
        Пока я лихорадочно думала, что ответить, моя любимая Алиса Ивановна – золотой человечек, замечательная учительница и классный руководитель, которая, к великому сожалению, ушла из жизни очень рано, сама подытожила ненужный никому разговор.

        - Я же говорила вам, Анатолий Петрович, это не она!

        Меня отпустили, я так и не произнесла ни слова. Лишь на выпускном вечере, когда все дружно «обмыли» в фужере шампанского мою золотую медаль, я вспомнила, что ношу в сердце Обман, который жжет мне душу. Улучив момент, я рассказала Алисе Ивановне обо всем.

        - Я знаю, Тонечка, - сказала она тогда. – Таких совпадений не бывает, чтобы и имя, и отчество, и точный домашний адрес… Дети! Чего только не бывает, за время работы в школе я всякого повидала. Не могла же я придать гласности ту нелепую случайность в твоей жизни. По отличной характеристике из школы, на которой я совершила подлог, подделав подпись директора, тебя сняли с учета.

        Неисповедимы пути Господни! может быть, судьба приготовила мне все эти сюрпризы не просто так, а с умыслом или в назидание. Разве спросишь?
 
        Больше я не допускала подобных жизненных ошибок, закончив первый класс с отличными оценками, показав свои способности и уже имеющиеся навыки. Письму дополнительно меня учила моя подружка Наташа. У нее был красивый почерк, и она ругала меня за неровные каракули, видя мою писанину. Я старалась. Уже к концу второй четверти и мои тетрадки выглядели гораздо привлекательнее. Может быть, именно благодаря Наташе, я выработала хороший и разборчивый почерк.

        Писали мы перьями, которые макали в чернильницу-неразливайку. У некоторых детей уже появились автоматические чернильные ручки. Перо такой ручки имело на конце специальное закругление, оно мягко скользило, не царапало бумагу, получались кругленькие ровные буквы. Мне очень хотелось иметь такую же, но мама сказала "нет". Однажды мне повезло, я нашла чью-то ручку на полу.

        Конечно, я могла спросить, кто ее потерял, но не сделала этого, просто положив находку в портфель. Через день мне пришлось вернуть ручку в класс, ибо дома я не могла ею воспользоваться - мама сразу заметила бы. Учитывая мои "достижения" мне бы "влетело", в школе я тоже не могла ею писать, потому что хозяйка, а это, как выяснилось потом, была девочка из третьего класса, обвинила бы меня в воровстве.

        Я незаметно положила ручку учительнице на стол, а та вернула ее хозяйке. Правда, у той уже была другая новая ручка. Видимо, для ее семьи такая мелочь ничего не стоила.

        Обман. Я даже не приглашала его сегодня, ибо с той поры наши пути не пересеклись ни разу. Зачем ворошить старое? Пусть живет в других душах, я свою постаралась очистить от всякой скверны и зла, насколько это возможно.
 

        Лето обещало быть чудным. Ведь у меня появились друзья, с которыми можно было играть хоть весь день. Родители   не видели, во сколько я уходила, важно было вовремя вернуться, пока они не явились с работы. Первый месяц каникул так и прошел, весело и беззаботно.
 
        Дома происходили обычные для деревни события, к которым я имела очень отдаленное отношение. Конечно, я прислушивалась к разговорам, делала свои выводы, много узнавала нового. Это и было детство, спокойное и беззаботное.

        Зимой наша корова привела телочку, которую решили оставить, так как Жука состарилась и стала терять зубы. Корову сдали на бойню, а за вырученные деньги планировалось закончить стройку, так как еще оставалось много недоделок, да и пола в зале по-прежнему не было, лишь черновые доски.
 
        Ничто не предвещало беды, а в начале июня папу положили в больницу. У него открылась язва желудка, нажитая от подъема тяжестей при строительстве дома. Начиналась пора сенокоса, мужчина был нужен в доме, и мама с нетерпением ждала возвращения отца. Наконец, его выписали, но он дома не появился.

        Получив деньги за корову, папа уехал в неизвестном направлении.
 
        «Бросил», -  сказали люди.
 
        Голосила и рвала на себе волосы мама.
 
        Злился и все больше молчал Женя.
 
        «Вычеркни его из сердца! У меня больше нет отца!» - категорично заявила Маша.

        И только я ничего не понимала и не верила, что папа, мой дорогой и любимый папа способен на такое предательство.

        Предательство! От встречи с тобой всегда мало радости, но и тебе нашлось место в моей жизни. Что ж, вспоминать, так вспоминать. Проходи, не стесняйся, хоть ты и нарушило мой покой снова несколько лет тому назад, больше ты не принесешь мне зла!
 
        Но, тогда я еще не знала, сколько боли и горя способно причинить предательство любящей женщине. В полной мере начинаешь это понимать лишь тогда, когда тебя хотя бы крылом коснется та же участь. Я видела, как мама страдает, слышала, что плачет она ночами. Но что я могла? Мне достаточно было того, что чувствовала я сама…

        Искала папу милиция по заявлению о розыске. Понятное дело – пропал человек. В деревне поползли сплетни о причастности одного из папиных собутыльников, именно его жена снабдила отца адресом своей овдовевшей сестры «из лучших побуждений». Звали ту вдову Галина, и упоминаю я ее имя отнюдь не ради красного словца.
 
        У той Галины и проживал мой отец. Спустя месяц, заветный адрес вручили маме в местном отделении милиции.  Краснодарский край – вот куда занесла «нелегкая» моего любимого папочку.

        Какая сила заставила его, немолодого уже человека, сорваться с места и уехать в неизвестную даль? Ему было 50. Тот возраст, о котором говорят «седина в бороду, бес в ребро». Работа с утра до ночи, надоевшая женщина в доме, постоянное безденежье, повзрослевшие дети, уже то и дело заявляющие о своих правах…

        Пытаясь оправдать родителя, я просто размышляю. Может быть, ему казалось, что он стал здесь никому не нужен, жизнь стала однообразна и неинтересна, а душа просила острых чувств и ярких впечатлений, которых больше не было. Он все чаще топил свою тоску в вине, пил, усугубляя и без того сложные взаимоотношения.
 
        Мама никогда не молчала и каждый раз, увидев мужа в подпитии, начинала его "пилить", проклиная и его, и свою несчастливую долю. Тогда я понимала, что лучше было бы промолчать, он все равно ничего не соображал, только  мама не выдерживала.
В эти минуты папа становился агрессивен, пару раз даже поднял на нее руку.

        Я страшно боялась тех скандалов, ведь по сравнению с папой, мама была совсем крошкой, такая маленькая женщина, едва доходившая ему до плеча. Ей одного удара хватило бы, чтобы упасть замертво. Папа сдерживался, лишь замахнувшись, наверное, маму уже ненавидел, вот и захотел бежать, «куда глаза глядят».

        Нашлось, куда. Пьяный мужчина на заманчивое предложение "доброжелательницы" клюнул. Перспектива жизни с молодой женщиной придала ему уверенности. На второй план отошли все другие проблемы нашей семьи. Деньги за корову стали  отправным капиталом в его новой жизни…
 
        - Тонечка, напиши папе письмо, - попросила мама после недолгих размышлений.
А меня и просить не нужно, я скучала, устала от насмешек друзей, хотела полноценную семью, как было у нас раньше.  Я взяла ручку и неровным детским почерком вывела самые главные слова пока единственному мужчине в моей короткой жизни:

        «Здравствуй дорогой и любимый папочка! Пишет тебе твоя дочь Тоня. В первых строках своего письма спешу сообщить тебе, что у нас все хорошо…»

        Нет, у нас не было никакого «хорошо». Мама каждый день плакала, Жене одному пришлось заготавливать сено для телочки, ведь она уже подросла, и на зиму требовался запас еды. Маша выходила замуж, а Женю забирали в армию. Как же без отца? Кто встретит жениха и невесту после регистрации брака с хлебом и солью, кто сына проводит, за какие деньги, в конце концов, все это делать? Или мы хуже других?!
 
        Я уже все это понимала, но папе не писала, не знала еще таких слов. Написала ему про Зорьку, так мы назвали телочку, про погоду, накануне был проливной дождь, про первые яблоки на молодой яблоньке.  Мама, прочитав, попросила сделать приписку, чтобы возвращался домой. Я так и написала в самом низу довольно короткого текста.
 
        Маша, узнав о письме, запретила его отправлять. Она вырвала листок у мамы из рук и, смяв, забросила его на шкаф. Но мама, после отъезда сестры, как я узнала потом от папы, все-таки запечатала письмо в конверт и отнесла в почтовый ящик.

        Свадьба получилась чисто молодежной, ее справили в столовой общежития, где проживала моя сестричка после окончания медицинского училища, работая фельдшером в одном из крупных белорусских поселков. Там она и встретила свою судьбу – симпатичного парня по имени Борис, инженера-нефтяника, работающего на строящемся нефтепроводе «Дружба».
 
        Когда я впервые увидела кавалера моей сестры, я влюбилась в него с первого взгляда. Он носил очень симпатичную бородку,  был красавчик во всех смыслах, а еще он угощал меня шоколадом!
 
        На свадьбе мама тихонько сидела на самом краешке стола, смахивала набегающие слезы, пока все кричали «горько» и веселились. Жениху Маша сказала, что папа … умер! Это было, по ее разумению, лучше, чем сказать, что он нас бросил. А для меня это звучало ужасно! Я не желала папе зла.

        Всех ребят провожали в армию, устраивали застолье, желали отличной службы. Считалось, что только армия делает из юноши мужчину. Женя в армию очень хотел, я прекрасно это помню.

        А вот проводы? Их у брата не было. Таких, как хотелось ему, не было. Тихо посидели узким кругом, приехала Маша с Борей, дядя Казик, да мама. Ранним утром Женя сам поехал в военкомат, а служить отбыл в Чехословакию на долгих два года.

        Было ясное морозное утро, канун Нового года, тридцатое декабря. Мама собирала меня на елку в школу. Специально сшила из простыни белое платье, повязала какие-то бантики. Оглядев меня со всех сторон, мамочка осталась довольна, на минуту ее глаза повеселели, она улыбнулась, что за последние полгода делала крайне редко, словно счастье и радость покинули наш дом навсегда.

        Во дворе стукнули ведра, соседка пришла к колодцу за водой. Внезапно послышался ее крик:

        - Лена, Лена, твой Володя вернулся, - она уже вбежала в дом. – Идет по улице, ей Богу, это он.

        Мама застыла в немой позе, она не могла сдвинуться с места, руки и ноги онемели, она, словно приросла к полу.

        Папа открыл дверь и  вошел в комнату. Он похудел и постарел, был очень подавлен, поникшие плечи и грустные со слезами глаза выдавали его волнение. Как примут его в доме, и примут ли вообще?
 
        Скребла ли его душу память, заставляя сомневаться в правильности своего поступка, когда он вспоминал обо мне? Он знал, что я его очень люблю. Как мог забыть те вечера, когда, обнимая теплыми ладошками за щеки, я целовала его лицо «в левый глазик, в правый глазик, в носик, лобик, ушки…»?
 
        Может быть, он надеялся на чудо? «Вырастет, я все ей объясню».  Можно ли объяснить?

        Получил ли он мое письмо, в котором детская ручонка неуверенным почерком вывела: «Любимый папочка, приезжай домой, мне без тебя очень плохо…»?

        Как не  опостылел ему тот чужой двор, тот холодный дом и та чужая женщина?
   
        Как легко было уйти, как стыдно, тяжело и мучительно было возвращаться назад. Я, маленькая девочка, читала это в его глазах.
 
        Мама стояла посреди комнаты, ее лицо исказила гримаса боли, обиды и радости. Так бывает. Она сделала шаг ему навстречу. Он обнял ее, прижал к себе, и уже тогда, сквозь слезы, увидел меня.
 
        Я стояла у окна, такая нарядная, не по годам серьезная и взрослая, это была встреча глаза в глаза. Это был первый трудный урок в моей жизни.
 
        Я никогда ему об этом не напомнила.

        Я ни на одну минуту об этом не забыла.

        Простила ли? Дальнейшая жизнь покажет...

 Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/03/29/1528

На фото мы на свадьбе Маши. Она вторая слева, я рядом, брат за нами.