Старик умирал...

      Старик  умирал. Медленно и спокойно. Он принимал смерть как одно из проявлений жизни, её последнее переживание и, может быть далеко не самое главное и сильное….
      Лёгкое, невозмутимое состояние души перед последним испытанием, которое готовила ему жизнь, ощущалось с прозрачным оттенком тревоги, но она отступала в глубину сознания, уступая захватывающему восхищению от грандиозности предстоящего. Так захватывает дух у лыжника на склоне горы, перед открывшейся необъятной и прекрасной  панорамой  горных склонов и непривычно далёкого  горизонта. 
      Смерть не пугала его. Последние годы, все более увеличивая периоды, погружался он в молитвы и блаженное созерцание, внемысленно наделявшие его пониманием.  И с каждым разом всё сильнее хотелось ему остаться в этом состоянии, разорвав  нить, соединяющую с привычной, но с каждым днем всё более ненавистной  путаницей человеческих отношений.
      Он не был болен. Милостивая судьба, несмотря на болезненные удары в прошлом, к старости избавила его от мучений тела и только медленное, естественное угасание, которое он не умел и не хотел останавливать, постепенно ослабляло его. Ощущая накатывающую легкими волнами слабость, он не сопротивлялся ей и не воспринимал, как что-то плохое. Он чувствовал приближение смерти  и был готов к ней ...
      В этот день он проснулся с ясным ощущением, что Это произойдет именно сегодня  и,  не желая огорчать семью видом  умирания, выехал в свой загородный домик.
      Стоя в электричке, сжатый горячими телами  людей,  он с интересом наблюдал, как умирающее сознание, чувствуя близкий конец, впитывает последние ощущения жизни, как постепенно уходят силы, оставляя  вместо себя приятную сонную слабость. Знание того, что всё вокруг  в  последний  раз придавало окружающему особую грустную прелесть.
      Выйдя на своей станции, он, не спеша, пошёл по знакомой дорожке к небольшому парку и, снова, уловив ощущение ”никогда”, присел на скамейку в тени, где любил сидеть в жаркие дни, отдыхая от духоты электрички...
Мягко касаясь лица, лёгкие вздохи прохладного ветра казались  прощальной лаской, и тихий шум поселка, и песчаная дорожка, окружённая кустами самшита, казалось, отодвинулись вглубь себя, оставляя его одного, глядящего словно из отдельного, хотя и не слишком отдаленного пространства...
      Три голубя, равнодушно воркуя, подошли к скамейке и стали выклёвывать что-то из песка. Стараясь не спугнуть их, он опустил руку в сумку и выломил из булки кусок мякиша, раскрошил и бросил на дорожку. Голуби, не поднимая головок, стали деловито клевать крошки и вдруг один из них, словно невзначай, вскочил на кормившуюся рядом самку и, быстро совершив совокупление, снова принялся подбирать корм. Голубка, как ни в чем не бывало, встряхнулась и быстро засеменила в сторону  за откатившимся кусочком  хлеба.
      Жизнь простая и сложная, не требующая восторгов  и сожалений, такая, как дана, как существует и перестает существовать... 

                *   *   *

     Старик лег на кровать в маленькой комнатке, прохладной даже в сильную жару и полутёмной от заслоняющих свет ветвей старой груши. Он закрыл глаза и проговорил про себя полюбившуюся мысль Святого Максима - исповедника:
     "Конец же нашей жизни неправильно называть смертью, а скорее – избавлением от смерти, удалением из области тления, освобождением от рабства, прекращением тревог, пресечением браней, выходом из тьмы, отдохновением от трудов, укрытием от стыда, убежанием от страстей и, обще сказать – пределом всех зол."
Расслабившись, старик стал замедлять дыхание и удары сердца...  Мысли, ненужные и запоздалые, по-птичьи тревожно налетали, стремясь заполнить мозг. Если раньше, отгоняя их, он говорил: «Спасибо, я обязательно продумаю вас позднее», то сейчас он строго прикрикнул: «Всё! Ваше время прошло...» и они отлетели, как испуганные птицы…
      Привычно освободившись от ощущения тела, он посмотрел на себя со стороны окна, потом от двери и, наконец, сверху сквозь крышу и нависающие над ней ветви старого дуба...  Вот так это тело и  будет лежать, и вернуться в него невозможно, потому что оно уже отслужило свой срок…
Он чувствовал приближение этого момента и терпеливо ждал его...  Он любил эти мгновения, когда расплывались границы между его личностью и миром и возникало ощущение присутствия чего-то близкого, родного, как бывает, когда приходишь домой, даже если дома никого нет. И сейчас он возвращался домой.
Возможность получить необходимое для понимания вечности дается людям во всю жизнь, и не принявшие этого дара, искупают это в послесмертии. А смерть приходит всегда и неизбежно, но для одних это сумерки прошлого и яркий путь  к  будущему,  для других - мрак отчаяния и чёрная завеса, скрывающая ужас не принятой при жизни неизбежности высшего воздаяния, мысли о котором тщательно загонялись внутрь до последнего мгновения, когда все тайное становится явным.
А рядом – далеко или близко – корчились от ужаса сущности людей, умерших одновременно с ним. Умерших в непонимании и страхе, не готовых, не желавших подготовиться к неизбежному путешествию каждого. Теперь он не мог помочь или облегчить их страданий…
     И все оказалось проще и ярче, чем он предполагал. Всё неизвестное и непонятное в запредельном мире было закрыто тьмой или размыто туманной  дымкой, осознанные же вещи и явления проступили во всей яркости открывшейся своей сущности.
     Витая над остывающим телом, он некоторое время продолжал видеть его...  Потом... Высшая воля прошла над ним и сквозь него, и потянула за собой, и он принял ее, как научился принимать  -  на уровне веры, не выраженной словами
     И был полёт - быстрое мелькание световых пятен и смутных огней при закрытых веках, без верха, низа, начала и конца... Только тихий шелест, словно от проносящегося мимо ветра.
     И настала тишина и плавное, глубокое парение…

     Он плыл в розоватом, бездонном тумане,
     Где нет направлений и нет расстояний,

     Теряя из памяти грусть и сомненья,
     И грешных страстей золотые виденья,

     Тяжелый обыденной жизни мотив,
     Он плыл обо всём о земном  позабыв.

     Забыв, как в садах распускаются вёсны,
     Забыв, как колдуют осенние звёзды.

     Ведь всё это - до,
     Ну, а он уже -  после.


               *   *   *