Идиллия Андре Шенье

Идиллия Андре Шенье: конфликт «наивной» патриархальности и «дерзкой» современности»

Творчество французского поэта и публициста Андре Мари Шенье (Chеnier, 1762 – 1794), казненного якобинцами 9 термидора, за два дня до их падения, в послереволюционную эпоху было воспринято как романтическое и новаторское. В критике XIX в. А. Шенье приобрел репутацию поэта, изобретшего «новый способ подражания» в «изящных концепциях» («conceptions purement graсieuses») античной элегической культуры [1].

Через поэтический образ Эллады «византийский француз» (Шенье родился в Константинополе) не только выразил чувства человека просветительской предреволюционной поры, но и предвосхитил элегическую поэзию Нового времени. В самом конце 18 века и на рубеже веков идиллия Шенье с характерной для нее «наивной» патриархальностью «растворилась в огромном пространстве лиризма» тех, кто отверг «кодекс Буало» и наметил путь стирания границ между прозой и поэзией по образцу «прозаической поэмы» «Атала» [2]. В наполеоновской и постнаполеоновской Франции в творчестве Виктории Бабуа (Elеgies maternelles, 1805), мадам Дюфренуа (Elеgies, 1807), Шарля Юбера Мильвуа (Elеgies, 1811) элегия противостояла дидактической поэзии. Но в 1820-е гг. поэтическая Франция была уже преимущественно элегической, и стихотворения А. Шенье, изданные в 1819 г., обрели в ней огромную популярность. Это был период острого противоборства классицистической и романтической эстетик, поиска новых культурных и литературных источников для «подражаний» [3], а также пересмотра итогов французской буржуазной революции, жертвой которой пал поэт. Наиболее пылкие защитники Андре Шенье, приверженцы и последователи его творчества появляются именно в романтической среде. Во Франции критики заговорили о поэтах «школы Шенье». К этой школе относили элегическую поэзию Марселины Деборд–Вальмор (Elеgies et romances, 1819; Еlеgies et Poеsies nouvelles, 1825), Шарля Луазона (Epitres et Elеgies, 1817), Альфонса де Ламартина (Mеditations, 1820; Nouvelles Mеditations, 1823), Альфреда де Виньи (стихотворения на античные сюжеты, 1822), Ульрика Гюттингера (Mеllanges poеtiques, 1825), Эдуарда Тюркети («Esquisses poеtiques», 1829), Шарля Огюстена де Сент–Бева (Poеsies de Joseph Delorme, 1829).

В сознание французских романтиков Андре Шенье вошел прежде всего как безвременно погибший элегический поэт, принесенный в жертву Молоху революции, символами которой стали террор, топор гильотины и кровожадная толпа. Но в творчестве Шенье интерес вызвали не статьи антиякобинского содержания и обличительные ямбы, а лирические стихотворения, особенно на мифологические темы, собранные и напечатанные впервые в 1819 г. издателем Анри де Латушем. Романтики единодушно приписали Шенье новую тактику лирического «Я» и новый метод интерпретации древних мифов в элегиях, буколиках и эклогах в манере Феокрита, Мосха, Биона, а также Вергилия. Хотя очевидной была принадлежность Шенье эпохе Просвещения, в его произведениях и в самом его облике выделяли эллинские черты, среди которых особенно ценились искренность и чувствительность, якобы не свойственные и даже противоположные поэтике ХVIII ст. «Век разума», в котором царили Вольтер, Бомарше и Дидро, представлялся чувствительным романтическим поэтам главным образом как  «время торжества холодного рассудка, изгоняющего воображение», как «период безраздельного господства» «жесткой» и «бесчувственной» рационалистической морали и эстетики [4].В первые десятилетия XIX в. предреволюционный кризис сознания, преломленный в творчестве Шенье, был воспринят в романтической традиции, что хорошо выразил Виктор Гюго, назвав Андре Шенье «романтиком среди классиков».

В начале ХIX в. мировоззренческие противоречия, социальная конкретика, оппозиционность и полемичность поэзии Шенье, вызвавшие активный отклик в русской творческой среде, оставались за пределами внимания французских романтиков. Не вызвали сочувствия у них и вполне отчетливые в творчестве поэта XVIII в. интонации политического негодования, вытеснившие из сознания поэта предреволюционный просветительский энтузиазм. Те стихотворения Шенье, в которых отразились полемические литературно-мировоззренческие тенденции просветительского времени, стали отчасти близки по духу только романтическим 1830-м гг. Но и тогда французские романтики не проявили большого интереса ни к политическим памфлетам Шенье, написанным в разгар революции, ни к его гневным «Ямбам», и в целом творчество поэта, ставшего жертвой кровавой борьбы, воспринималось преимущественно в элегическом ключе как «луч света в темном царстве» рационализма. Проще всего было отнести идиллию Шенье к жанру «подражания» эллинским поэтам, не заметив ни антиидиллических симптомов, ни «нарциссических миражей» [5], свойственных всем значительным поэтам-лирикам и особенно в эпохи безвременья. Уже в полемическом пастушеском диалоге «Свобода» Шенье подвергал сомнению идиллию о «наивной прелести» древнего мира в духе Феокрита, а уютная, тихая, беззаботная патриархальность была им противопоставлена дерзкой, активной, свободолюбивой современности. Потому можно рассматривать стихотворение «Свобода» как мифопоэтическую иллюстрацию прощания Шенье с невинным византийским «детством» и «эллинскими» иллюзиями.

Для Франции элегической поры намного важнее было открытие Шенье, как автора новоэллинских буколик, идиллий и элегий. В заслугу Шенье вменяли обновление поэтического стиля и языка, новый взгляд на древнюю мифологию, чувствительность и проникновенность. По сути Шенье, как лирик, создал новый античный интертекст, осовременил анакреонтическую поэзию. Интерес к необычному восприятию античных сюжетов, мифологической и пасторальной буколики отразили кризис культурного сознания, вместившего и тягу к идиллическому сладострастию, и отвращение к буржуазному порядку, породившему неразрешимые социальные проблемы, и характерный для постпросветительского времени дух агрессивной, революционно и «контрреволюционно» настроенной современности.

Романтики 1820-х гг. не увидели в творчестве А. Шенье ни торжества утопизма, ни крушения веры в светлый идеал, но восхитились методом интуитивного прозрения, особыми приемами лирической манифестации Я, способом выражения «самого искреннего чувства», передавшего «дыхание поэзии» Гомера и Феокрита. Тексты Шенье воспринимались как своеобразная поэтическая энциклопедия эллинской Греции. Из-за этой особенности идиллии Шенье ставили рядом с пасторалями немецкоязычного швейцарца С. Гесснера, в которых черпал вдохновение для своих «поэтических медитаций» А. де Ламартин. Юный Альфред де Виньи, автор стихотворений «Симета» и «Дриада», написанных под впечатлением от Феокрита, по собственному признанию, вступил в «противоборство рифмачей и поэтов», не скрывая юношеского восторга перед элегической музой «византийского француза».

Символико-риторический топос в буколике Шенье, который действительно напоминал  пасторали Саломона Гесснера, переведенные на французский язык еще в 1786 г., составил основную текстуально-смысловую парадигму «античного вкуса», которым так восхищались романтики. Один из первых биографов А. Шенье отметил, что в рукописи поэт обозначил свои стихотворения как Bucoliques, хотя нет уверенности в том, что он употребил бы это же определение при их публикации. Но так как случай не предоставил ему возможность высказаться в пользу одного определения, было бы справедливым сохранить то, которое он однажды употребил спонтанно [6]. Позднее к мифологическим стихотворениям Андре Шенье применяли разные термины: идиллия, элегия, эклога. Следует признать, что границу между этими жанрами в творчестве Шенье провести сложно. Как истинный лирический поэт конца XVIII в., Шенье, ориентируясь на античность, избрал в качестве образца для подражания главным образом древнегреческую буколику, хотя этим не ограничился. Внимательные критики начала ХIX ст. обнаружили в «сладострастных песнях» француза, наряду с гомерическими образами и мотивами из Феокрита (L'impur et fier еpoux…, Lydе), Мосха (Tire de Moschus) и популярного во Франции XVI в. Биона Смирнского, фрагменты из ученой поэзии александрийца Каллимаха (Tout mortel le soulage parler de ses maux…), Катулла (элегия ХХ ), Вергилия, Овидия и Горация. Да и сам поэт это не скрывал, называя имена греков и римлян иногда прямо в тексте своих лирических сочинений.

Стихотворения Шенье пестрят интертекстуальными элементами, включают амебейный дискурс, свойственный дионисийской культуре, пасторальные аллегоризмы и реминисценции из «Георгик» и «Энеиды» Вергилия (элегия ХХ; Lydе, Toi! De Mopsus ami!..), «Метаморфоз» Овидия (Oeta, Mont Ennobli, Lydе) и «Сатир» Горация (элегия XIV). Аркадийский интертекст был передан через повторяющиеся буколические мотивы танцующих девушек, нимф, пения и игры на флейте и свирели (Мне сердце трогает...; Наперсница наяд...). Идиллия в форме переменного пения имитировала песни мифического поэта Дафниса (Mnazile et Chloе, La libertе, Lydе, Hylas). Однако  стихи Шенье нельзя классифицировать ни как переводы в буквальном смысле слова, ни как чистые подражания, поскольку они иллюстрировали новый способ актуализации мифологии и мифологических символов, что с натяжкой, но все же можно определить современным термином «интертекстуальность», поскольку стихи Шенье не были механическим повторением элементов и мотивом эллинской и римской буколик, а были творческим освоением старых лирических сюжетов, их просветительским осмыслением в ключе анакреонтической поэзии.

Римская буколика, как отметил Л. Баткин, основывалась на еще живой, бытующей мифологии, на реальных народных культах и верованиях. У Вергилия, например, «Пан, бог Аркадии, пока отнюдь не стал свидетельством сугубой литературности и искусственности аркадийского уединения и упрощения. Аркадия ж была, так сказать, результатом первичной семиотизации деревенской природы и обычаев, их превращения в знаки высокой культуры. Поэтому у Вергилия пастушеская жизнь еще не лишена действительно сочных материалистических подробностей, а подчас и некоторой грубоватости во вегия XIII)кусе латинской комедии» [7]. Шенье эстетизировал приемы символизации, обнаруженные в «Буколиках» Вергилия, и одухотворил мифических персонажей, наделив их в очередной раз человеческими чертами, но сделал это иначе, увидев мифологические фигуры «с высоты веков» и окрасив их в  «чувствительные» тона.

У Шенье этот процесс приобрел символически-книжный характер, явил cимптомы нового культурного мировоззрения, необычного синтеза жанров, не характерного ни для античной, ни для французской элегической поэзии предромантической поры. В лирике поэта-просветителя совместились и переплелись самые различные интертексты, жанровые и стилевые тенденции, печальные и радостные интонации. В лирике Шенье скрестились элегические и эпические события, эстетические и философские идеи, структурно-смысловые элементы буколического нарратива - с одическим, посвятительным (Toi, de Mopsus ami; Salut, aube au teint frais); пасторальным, по примеру Лонга (Mysis; Extrait du roman de Longus; Un berger se plaignant; A compter nos brеbis; Je fais paitre tant de brеbis); исповедальным в духе Руссо (Je chеris la solitude; Ma muse pastorale; Ma muse fuit).

Можно считать итоговой в идиллическом творчестве Шенье буколику LXXXIV:

Ma muse pastorale aux regards des Franсais
Osene point rougir d'habiter les forеts.
Elle veut prеsenter aux belles de nos villes
La champеtre innocence et les plaisirs tranquilles;
Et, ramenant Pales des climats еtrangers,
Faire entendre; la Seine enfin de vrais bergers.
Elle a vu, me suivant dans mes courses rustiques,
Tous les lieux illustres par des chants bucoliques.
Ses pas de l'Arcadie ont visitеs les bois,
Et ceux de Mincius, que Virgile autrefois
Vit а ses doux accents incliner leur feuillage….
 
Это стихотворение уже не является собственно буколикой, если брать за критерий этого античного жанра принцип «семиотизации деревенской природы и обычаев, превращения их в знаки высокой культуры» (Л. Баткин). «Сельская муза» превращается в просветительский метатекст и написана метатекстуальным языком, ибо в ней аркадийские образы утрачивают традиционные смыслы, античный буколический реквизит (ручьи, нивы, девы с кротким взглядом, тихие гроты) выполняет функцию  знаковых образов и стоит в одном ряду с именами авторов буколик. Перед нами своеобразный эстетический манифест, поэтическая декларация, лирическая аннотация, очерчивающая историко-литературный путь буколического жанра.   

Центральный в идиллическом творчестве Андре Шенье образ утопического «века любви» (age d'amour), по выражению С. Великовского, «несуетного жизненного идеала» [8], дополненный образом экзотического Востока, родины прекрасной поэзии, наивного пантеизма и предромантического воображения, позднее будет заимствован романтическими поэтами и авторами постромантической эпохи. Противопоставление двух разных картин мира – идиллической и просветительски-утопической – особенно характерен для Свободы, в которой самобытный конфликт мирной патриархальности и просветительского вольнодумства намеренно подчеркнут, а сознание диалогично, раздвоено и представлено в двух противоположных ментальных моделях. Эта «философская буколика» (С. Великовский), построенная в форме рассуждения-беседы вольного козопаса и раба, представляет собой одновременно и хвалебный текст патриархальному «золотому веку», и иллюстрацию идей Ж. Ж. Руссо к теоретическому спору о преимуществах свободы над рабством [9]. Как диалог-дискуссия, Свобода имеет в своей основе зачатки герменевтического диалога как метода общения и философской интерпретации [10].

Структурную основу в Свободе составляет амебейное пение с элементами гимнического дискурса, созвучного агонам, исполнявшимся во времена Феокрита среди сицилийских пастухов [11]. Агон предоставил автору возможность выявить противоположные интенции героев, символизирующих различные интенции к «бытию», с одной стороны, к свободе, с другой – к рабству. Отношения героев, отражающие противоречивые интенции автора, ставили читателей перед выбором и принятием стороны в открытой социально-политической полемике. В стихотворениях на античные сюжеты поэт осуществил виртуальное переселение в буколический край Эллады, страны аркадских пастухов, колыбель «естественного человека», достигая мифопоэтической точности с помощью интертекстуальных приемов, риторической атрибутики в традиции ностальгического «воспоминания о далеком беззаботном детстве человечества». Как отметила В. Мильчина, «обыгрывание звучных имен и топонимов античности – устойчивая черта поэтики Шенье» [12].

В картинах «райского приюта незлобивости и тишины», «мест, воспетых поэтами буколик» поэт XVIII в. обильно использовал топонимические (Аркадия, Беренкиф, Меандр, Ликей, квартал Афин и т. д.) и антропонимические реминисценции по образцу вергилиевых (Mopsus – Мопс, Vеnus – Венера, Plutos – Плутос, Minerve – Минерва, Diane – Диана, Proserpine – Прозерпина, Bacchus – Вакх, Jupiter – Юпитер, Europe – Европа, Hercule – Геракл, Daphnis – Дафнис, Lydе – Лида, Chloе – Хлоя, Homеre – Гомер, Arеas – Арей, Pasiphae – Пасифая, Pal;mon – Палемон, Chrys; – Хриса, Amymone – Амимона, Mnais – Мнаис, Euphrosine – Эфрозина, Sapho – Сафо, Ovide – Овидий, Longus – Лонг, Moschus – Мосх, Hylas – Гилас, Euripide – Еврипид, Platon – Платон). Шенье ввел в текст знаки пантеистического пейзажа – образы рощи, ручья, поющих птиц, дерева, сна на лоне природы, божественной музыки, извлекаемой из флейты и свирели.
 
«Классический пасторальный кодекс», как назвал моральную стихию буколики Л. М. Баткин [13], став почвой для анализа состояний наивного «естественного человека» в «материнском лоне», определил палитру идиллических чувств. «Аркадийские» мотивы гармонично вошли в интертекст мифа Шенье об утопическом «золотом веке», о счастливом совпадении ритмов возрождающейся природы и «поющей» души в образах прекрасных дев, нимф и поэтов-пастухов. Поэт-идиллик обыгрывал в своей лирике мифопоэтику духов, пантеистические мотивы гармонии и звуковых гармоник, грациозной наивности и пасторального простодушия, сочетая их с сентименталистскими по своей природе образами чувствительности – утонченного любовного томления и трагической «любви в смерти» (Иннаис; Юной тарентинке). В мифориторическом интертексте идиллии Шенье очевидна психологическая и стилистическая двоякость. В. Блюменфельд отметил, что А. Шенье использовал мифологический язык и тогда, когда писал о французской революции, о социальных проблемах и законах, о физиократии и историографии, о городах, лесах и деревнях [14].

Действительно, аллегорико-символическая атрибутика и двойственная стилистика присутствует и в его описаниях архаики, и в картине современного мира. Мифориторические приемы, экфрастическая техника письма, аллюзия в качестве стилистической фигуры, указывая на литературные и мировоззренческие идеи, образы, факты и события, относящиеся к античной текстовой культуре и современности одновременно, приобрели значение символическое. Шенье применил экфрасис при воссоздании наивно-эротических сцен с нимфами, сатирами и кентаврами (Sur un groupe de Jupiter et d'Europe; Les nymphes dansent au clair de la lune; Супруг надменный коз...; Люблю, когда жара...), в живописании дионисийских празднеств, в портретах нимф и пастухов, Пана, играющего на свирели, пляшущих сатиров, фавнов, которых греки часто изображали на вазах. Соединение промежуточного искусствоведческого и основного художественного дискурсов – типичный мифориторический прием. Экфрасис как элемент эллинского интертекста, не утратив орнаментальной функции, уже был звеном между мифопоэтикой и риторикой, нарративным и лирическим дискурсом. Он стал также частью денотата, демонстрируя его «вещность», «телесность», пластичность и живописность в полном соответствии с общими принципами античной эстетики [15]. Но традиционная мифологическая аллегорика в тексте Шенье уже имела книжный характер, была подчинена утопической идейности и «чувствительной» поэтической традиции конца XVIII в. Буколический смысл стихотворений Шенье лежал на поверхности, но он не противоречил тенденции «связывать эпохи» (И. Мандельштам), не препятствовал диалогичности и дискуссионности поэтического дискурса, не мешал мыслительности соединиться с чувствительностью и созерцательностью, проблематике любви – с философской проблематикой жизни, смерти, судьбы, в которой, как справедливо заметил Л. Баткин, есть суть пути и жизненного полнокровия.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Chеnier A. Oeuvres poеtiques. P., 1950. Р. II.
2. Французская элегия ХVIII–ХІХ веков в переводах поэтов пушкинской поры. М.: Радуга, 1989. C. 8–26.
3. Жужгіна–Аллахвердян Т. М. Художня та естетична метаморфоза антитези розум – почуття у романтичній літературі 1800–1830-х років // Гуманітарний вісник. Сер.: Іноземна філологія: Всеукр. зб. наук. праць. Черкаси: Вид-во ЧДТУ, 2002. Число 6. С. 36–37; Французская элегия ХVIII–ХІХ веков в переводах поэтов пушкинской поры. М.: Радуга, 1989. С. 627.
4. Пахсарьян Н. Т. «Ирония судьбы» века Просвещения: обновленная литература, демонстрирующая исчерпанность старого? // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000–2000: учеб. пособие; под ред. Л. Г. Андреева. М.: Высшая школа, 2001. С. 70.
5. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М.: Логос. Русское феноменологическое общество, 1997. 183 с.
6. Chеnier A. Oeuvres poеtiques. P., 1884. Р. 25.
7. Баткин Л. М. Мотив «разнообразия» в «Аркадии» Саннадзаро и новый культурный смысл античного жанра // Античное наследие в культуре Возрождения. М.: Наука, 1984. С. 169.
8. Великовский С. Поэты французских революций 1789–1848. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 84.
9. Великовский С. Там же. С. 29–30.
10. Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. 367 с.
11. Поэтика древнегреческой литературы. М.: Наука, 1981. С. 129–132.
12. Французская элегия ХVIII–ХІХ веков в переводах поэтов пушкинской поры. Цит. изд. С. 628.
13. Баткин Л. М. Там же. С. 165–168.
14. Блюменфельд В. Андре Шенье (1762–1794) // Шенье А. Избранные произведения. Л.: Худож. лит., 1940. С. 3–18; Гадамер Г. Г. Цит. соч.; Гайденко П. П. Понимание бытия в античной и средневековой философии. М.: Наука, 1988. 447 с.
15. Аверинцев С. С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литературы. М.: Наука, 1981. С. 3–14; Аверинцев С. С. Образ античности в западноевропейской культуре XX в. Некоторые замечания // Новое в современной классической филологии. М.: Наука, 1979. С. 3–40; Аверинцев С. С. Риторика как подход к обобщению действительности // Поэтика древнегреческой литературы. М.: Наука, 1981. С. 15–46; Аверинцев С. С. Античный риторический идеал и культура Возрождения // Античное наследие в культуре Возрождения. М.: Наука, 1984. С. 142–154.

В новой редакции

Впервые опубликовано в : XVIII век. Вып. 8: Литература в эпоху идиллий и бурь; под редакцией Н. Т. Пахсарьян. М.: Экон-Информ, 2012. С. 86–93.