И Ц К А

                И Ц К А
                Светлой памяти прадеда. 
               

   Медленно, поскрипывая и тревожа утреннюю тишину, тянет-
ся телега.  Мышастый,  довольно резвый конёк,  но  уже  устав-
ший за ночь, старательно натягивает гужи,  похлюпывая подко-
вами, в немного подмёрзшей грязи.  Колёса, то погружаются до
самой оси,  то вылезают наружу,  отчего  телега  переваливаясь
с бока на бок, раскачивается, создавая дополнительную нагруз-
ку.  В  передке телеги,  тоже  измученный  ночным  недосыпом,
понуро качается, в такт телеги,  хозяин –  Иннокентий  Ковалёв.
Под  натянутым рядном, образующим  покров над частью теле-
ги, наподобие цыганской кибитки, ещё спят самые дорогие, на
сегодняшний день, ему души – дочь и внученька.
 Ох, и далека, и трудна дорога на родину.  Родина,  да далёкая,
но так влекущая, хотя и тревжащая.  Что и как  там,  кто жив и
как встретят.  Но теперь главная задача добраться и самое труд-
ное – это граница.
  Светлеет. Справа утренняя заря выбросила первые лучи и сра-
зу всё  изменилось к лучшему. Дорога  пошла  с  уклона,  колея
 ровнее и твёрже.  Телега катится легко, хомут ослабевшими гу-
жами подталкивают лошадку, заставляя,  ускорять  шаг и одно-
временно сдерживают напор телеги.
  Впереди  показались редкие перелески, кустарники, а дальше,
похоже, настоящий лес. Надо бы схорониться, остановиться  и
передневать.  Дать отдых лошади, накормить, напоить, да и са-
мим подкрепиться, да и соснуть бы надо, чай всю ночь без сна,
так долго не вытянешь. Но зато вёрст двадцать, а может и боль-
ше осилили, уже далече от посёлка. Но всё же схорониться ну-
жно, пока поостеречься открыто двигаться.
  Переехав вброд небольшую речушку, по которой проплывали 
мелкие льдинки,  вперемежку с трухлявым сором, Иннокентий
завернул  за ракитник,  въехал  в густой ельник и остановился.       
 Распряг  лошадь, снял  хомут  и повернул к передку,откуда та
охотно  стал выдёргивать утрамбованное сенцо.  Сам  принялся 
собирать  хворост  для костерка, чтобы  разогреть взятое с со-
бой, варево – негоже без горячего, особенно малышке.  Просну-               
лись и выбрались из кибитки и  его девочки, как ласково он на-
зывал дочь и внученьку. Позавтракали. Пригревало солнце, Ин-
нокентия стал «морить» сон  и  он забравшись под навес быстро
уснул. Спал крепко и долго.  Проснувшись  не  сразу понял,  что
это всего лишь сон, а осознав, начал вспоминать:  – Едут они по
широкому убойному тракту,  хотя Иннокентий   направляет  его
ближе к краю, конёк всё время норовит идти по центру.  И вдруг
навстречу, несущиеся вскачь, кавалеристы. Впереди Антон. Сле-               
дом за всадниками в лёгкой пролётке помещик Кусторезов, с
криком: – Посторонись! Цыганская морда.»
"Цыганская?  А ведь это мысль", – прикинуться цыганами. Они и   
впрямь всем шибают на цыган. Такие же чернявые, кудрявые. А
цыган сейчас шатается много. Решено, они цыгане, качуют и ка-
кой с них спрос.
   Подкрепились и уже более смело пустились дальнейший путь.
Изнурительный и долгий.  Есть  возможность о  многом пораз-    
мышлять, многое вспомнить, в очередной раз прокрутить свою
долю.
  Это теперь он Ковалёв Иннокентий Захарович. Об этом свиде-
тельствует  бумага  с  большой  круглой  печатью, которую ему   
  за три четверти водки и серебряный рубль  выписал  волостной
 писарь, прежний дьячок местной церкви, что  закрыли большевики.
          – Ты понимаешь, что я  нарушаю, нарушаю  закон Совет- 
  ской власти,  ты знаешь,  что  мне за  это может быть, понима-
ешь?  За это я,  не только могу должности лишиться,  под  раст-
рел могу угодить,  –  запальчиво  твердил  писарь,  скорее  для
того, чтобы поднять цену. Да и что я напишу? Кто ты?  Как фа-
миль твоя?  А?  Нетути её у тебя, –  даже  с  какой-то  издевкой
продолжал он.
         – Это верно, фамилии нет,да и всё остальное у меня несо-
временное. А давай так. Я – кузнец, по  нашенски – коваль, зна-
чит пиши Ковалев, имя тоже новое – Иннокентий, позвучанию схоже,
отчество Захарович, отца моего звали Залман, тоже подходит. 
И пусть будет всё  новое.   Как  там  поют  большевики:
«Мы старое  разрушим  и наш, новый мир  построим».  Вот и я буду
новый. Всё по большевицки.
Так же сговорились  по дочери и внучке. Стали:
  Дочь – Ковалёва Станислава Иннокентьевна.
  Внучка – Ковалёва Мария Антоновна.
Все узаконены Советской властью.
Вот так и стал он полноценным, как и все.  А прежде, прежде,
больше, чем полжизни, не было у него ни фамилии ни отчества
Сколько себя помнит, был он просто Ицка.  Ицка Жидок, а ког-
да, выучился на кузнеца – Ицка Коваль,  Ицка Кузнец.  Родите-   
лей своих он не помнил.  Из немногословных  рассказов старой
пани, были они  мелкими  торговцами,  коробейниками. Возили
по мелочи товар,  всё мечтали открыть лавку,   но  однажды  на
лесной дороге нашли их  мёртвыми,  поговаривали, что на  них
напали бандиты,  ограбили и убили.
  После смерти родителей, с пяти лет Ицка  болтался в  деревне,
спал  где придётся,  питался тем,  что давали люди. По виду жа-
лели, но в дом никто не брал, пригреть никто не пригрел. Люди
в деревне, в основном католики не  решались брать «грех» ни в
дом ни на душу – инородец, черномазик, жидок.               
Но вот, вернувшийся из города после учёбы,  молодой  пан
Тадэуш присмотрел Ицку и взял в маёнтак для прислуживания
старой пани, матери своей. Дармовая прислуга. Отмыли, одели
в приличные одежды. Пани Матильда  оказалась  добрей-
шей  и  приятной  старушкой.  Сколько  ей  было  лет  Ицка 
не знал, да ему это было неважно.  С первых же  дней она  распо-
ложила к себе одичавшего мальчишку,  заставила   поверить в
добро. И пошла Ицкина жизнь вверх. Две души,  старая и  ма-
ленькая, казалось слились воедино, они постоянно и везде бы-
ли вдвоём.  Мальчик во всём старательно услуживал пани, по-
могал, и лечь, и встать, умыться,одеться, расчесать волосы, и
даже, казалось, готов был в любую минуту  встать  на её защи-
ту, хотя никто её не обижал. Все в доме, и члены семьи, и при-
слуга,  внимательно и уважительно относились к ней, а заодно
 и к Ицке. Пани Матильда потребовала, чтобы он питался не со
всеми слугами,  а  вместе с  ней  и  спал  в комнатке рядом с
её спальней, чтоб, мол, мог явиться на первый её зов. Она,боль-
шая любительница чтения, принялась обучать мальчишку гра-
моте, и надо сказать не безуспешно. Обучала по ею составлен-
ной програме, уроки проводились ежедневно и подолгу.   Обу-
чала чтению, письму, арифметике, рассматривались, и история,
география, и даже, игра на клавесине. 
Мальчик оказался  способным, мыслящим и  старательным. 
Прошло более восьми лет.  За это время, а это уже
был юноша шестнадцати лет,  Ицка стал, по тем временам, до-
вольно  грамотным,  и  старая пани  надеялась уговорить сына
отправить парня  на дальнейшую учёбу  в город.  Это  была её
мечта. Но этому не суждено было сбыться.
  Женился пан Тадэуш  и его юная избранница,  пани  Тереза с
первых дней не поладила со свекровью,  невзлюбила  разбало-
ванная молодая особа старуху. Их неприязнь переросла во вза-
имную и пани  Тереза  заодно  возненавидела  и Ицку, стреми-
лась всячески унизить, обидеть, через это и старую пани.
  И как-то ближе  к  вечеру,  пани  Матильду  нашли  лежащую
мёртвой возле кровати с большим кровоподтёком на виске. Во
всём обвинили  Ицку, мол, не досмотрел, как пани, падая, уда-
рилась об кровать, хотя его на это время, пани Тереза отправила
 во флигель за служанкой и, как подумалось Ицке,  что не без
её помощи случилось это несчастье.               
  После похорон Ицку отправили в кузницу в помощь и обуче-
ние к кузнецу Василию, и на проживание определили в его се-
мью.
    Cтарательный и смышлёный  юноша  и здесь проявлял себя.
Быстро постигал   кузнечное  мастерство, и  в семье не оказал-
ся лишним,  а  через пять лет стал зятем  кузнеца,   женившись
на его дочери  Клавдии (Клашке, как  все  домашние  её  назы-
вали).  После этого уже  мало кто  называл его  Ицкой жидком,
  чаще, и даже,  уважительно – Ицка коваль, (кузнец, по местно-
му). Вот и снова жизнь стала налаживаться.  С помощью роди-
чей жены молодые  построили избёнку,  обзавелись кое-каким
хозяйством, родили четверых деток, трёх сыновей и доченьку.
  И всё бы хорошо. Но, как-то на исходе лета, заехал  к пану
Тадэушу, по пути в своё имение,  бывший его друг и однокаш-
ник , русский помещик Кусторезов.  Несколько  дней  господа
гуляли, веселились, вино лилось непрерывно. В один из таких
дней,  слуга помещика  сообщил барину,  что  у одной лошади
разболталась подкова, а у другой подбилось копыто, мол, надо
бы  в кузницу.
       – Не беда, поможем, у меня отличная кузница и два
 кузнеца, – похвастал пан Тадэуш.
       – А зачем тебе два? Продай одного мне.
   «А и впрямь, зачем два», спьяна подумал пан.
       – Продам, другу продам.
       – Небось, захочешь сбыть захудалого?
       – Выбирай, сам выбирай, любого. 
       – А пусть выберет  кучер.
На том и порешили.  Коней подковали и слуга должил:
       –  Кучеру  понравился черномазый, по имени Ицка.
 Сказал, что больно ловко работает, говорит только его.
       – Бери,  –  рявкнул  пан  Тадэуш, –  Когда  изволишь 
уезжать? – обратился он к другу.
       – Завтра поутру, – икнув, ответил тот.
       – Леон, мигом доставь ко мне Ицку, – приказал пан.
Слуга ушёл, а друзья стали «замачивать» сделку.
       – Вот, что Ицка, – начал, ещё более захмелевший пан,
когда тот вошёл и поклонился, – Собирайся, завтра
поедешь к своему новому хозяину,  пану… господину   Кусто-               
резову,  будешь служить у  него,  ему нужен ко… кузнец.  Зав-
тра утром. Понял?
       – Паночку, пожалейте, как же так, завтра?   А как же –
собраться, семья, всё хозяйство,  и завтра – запричитал  Ицка, на-
чиная понимать,  к чему клонит пан,  и уж совсем не представ-
ляя, как можно так быстро собраться.
       – Завтра  утром,  запомни  и  поторопись. Семья остаётся 
здесь, едешь ты один…,  хотя стой. Забирай девчонку, она мне
не нужна, она не работница.  Сыновья   и  жена – здесь, а  ты 
с дочкой  к нему, –  возьмёшь будущую работницу?,   – обратил-
ся к  помещику.
У Ицки потемнело в глазах, он упал на  калени,  стал бить пок-
лоны, протягивая руки к пану и приговаривая:
       – Миленький паночку,  не  губите,  не разрывайте родные
души, мы это не выдержим…
       – Встань, не скули. Встань, – и ткнул несколько раз сапо-
гом в грудь, – завтра будь готов. Левон убери и проследи.
Левон под руки приподнял Ицку и вытолкал за дверь.
 Дома,  когда Ицка  рассказал  о решении пана,  с  Клавдией   
случилась истерика, залилась слезами, кричала, что не пустит,
поедет вместе. Однако вечером, собравшись,  вся семья  рассу-
дила: ничего не поделаешь, придётся ехать. А  что с отцом по-
едет десятилетняя  Стася, то это к лучшему – будет  помощни-
ца и радость отцу.  Все сошлись на этом и только старший сын
Флёрек, сжав кулаки, пригрозил куда-то в пространство:
       – Ну пан Тадэуш, берегись, это тебе припомниться.
   На следующее утро карета  помещика Кусторезова,   ещё две
подводы,  в  которых  размещалась  какая-то  поклажа, слуги и
Ицка с дочерью,  отправились,  как оказалось,  в далёкий путь.
Ехали долго, больше недели, останавливались на отдых и еха-
ли дальше. Всю дорогу Ицка не только старался запомнить на-
звания деревень, местечек, городов,  но и втайне аккуратно за-
писывал всё увиденное. Надеялся  на  возможность  возвраще-
ния.
   На новом месте ему была отдана  пустующая избёнка с краю
леска,  вдали от поместья, но рядом с бойким трактом. Тут же,
довольно спешно, была построена добротная кузница,  и осна-
щена,  по тем временам,  наилучшим  образом.   Помещик  ока-
зался прозорливым.  Недалеко от помещичьей усадьбы,  в по-
сёлке, располагался кавалерийский корпус, и хотя там была и
своя кузница, служивые, оценив мастерство настоящего кузне-
ца, всё больше обращались в помещичью. Вместе с престижем
улучшалось  и материальное состояние  кузнеца.  Помимо  ос-
новной оплаты за работу,  которую  он добросовестно отдавал
управляющему имения, многие, особенно офицеры, «набрасывали»
ещё, за старание и качество.  Поначалу Ицка попытался всё
отдавать,  но добродушный помещик велел  забирать себе.
И тогда рачительный кузнец стал копить и всё,  что удавалось
сберечь, переводить в золотые и серебряные.   
   Шли годы, шла и жизнь, всё не совсем уж плохо. Наладился 
и быт, пока он  в кузнице, Стася в доме. Старательная девочка
успевала всё. В доме порядок и чистота, да и в кулинарии ста-
ла мастерицей,  многому научилась у мамы, многое постигала
сама.  Доволен  Ицка,  что Стася с ним, но всё, же и защемит
в душе тоска по жене, сыновьям. Как они там? 
 И снова радует доченька, самая большая радость, самая боль-
шая отцовская награда,  которая постепенно,  из девочки-под-
ростка превращалась в красавицу девушку.
  В какое-то время стал отец примечать,  как в кузницу по вся-
ким,  даже  придуманным   мелочам,  зачастил  штабс-офицер,
ротмистр Антон Шеленов. Отцовское чутьё подсказывало – не
к нему, не по делу это.  Молодой красавец глазами выискивает
его дочь, которая часто забегает в кузницу. Стася тоже видела,
как ротмистр пожирает её взглядом, при этом краснела,  быст-
ро опускала глаза и убегала.
   Осмотрев копыта и подковы лошади,  в очередной такой ви-
зит,  и не найдя никаких неполадок,  Ицка, прямо, обратился к
офицеру:
        – Вижу я , господин ротмистр,  присмотрели вы мою Ста-
сю. Не надо, прошу вас, смущать девушку.  Не нужна она вам,
а если, то только для забавы, оставьте вашу затею. Я не позво-
лю, – лицо  его  налилось  кровью,  в руке он держал  нож  для
обрезки  копыт, по всему было видно, он  в самом деле готов был
защитить  свою  кровинку, – Не позволю,  клянусь!
Ротмистр  спокойно слушал его,  кивая,  как бы в знак согла-
сия, головой,  затем твёрдым голосом уверенно сказал:
       – Уважаемый  отец.  Я  действительно  влюблён  в  вашу
дочь,  да я приезжаю с целью увидеть её и хочу  вас просить,
отдать её мне в жёны.
      – Господин ротмистр, оставьте, не губите девушку, она
вам не ровня. Вы человек при высоком чине и из рода, види-
мо важного, богатого, а мы… мы…
       – Всё это так, и дворянин, и из рода знатного, но это
не помешает быть счастливым, любить и оберегать свою жену,
и из более низкого…, простите.  К  чёрту  сословия,  к чёрту
звания…,  я люблю её,  хочу любить,  буду любить и жалеть.
Отдайте мне её, – при этом он опустился на колени и в упор
глядел кузнецу в глаза.
       – Не надо, не надо, – смущаясь, засуетился Ицка, -
встаньте, господин ротмистр, не надо…, ой Господи…. Да вста-
ньте же,  господин ротмистр,  негоже вам передо мной так…
Люди могут увидеть.   О мой Бог…, – твердил   он,  пытаясь 
поднять  офицера,  –   Ежели  серьёзно,  господин  ротмистр,
ежели это ваше решение, подумайте ещё хорошенько, не торопите,
а я поговорю с дочерью, мы посоветуемся, – продолжил, когда
ротмистр встал.
       – Хорошо  отец,  спасибо, – коротко  сказал  ротмистр,
вскочил на коня и ускакал.
До конца дня всё валилось у Ицки из рук, работа не шла, и он
поспешил домой, где сразу всё рассказал дочери.
      – Что будем делать, доченька? Как он тебе?
      – Не знаю, боязно мне. Наверно нравится, когда думаю,
а когда смотрит на меня – боязно.  Он такой строгий,  важный,
     чужой.
 Долго в этот  вечер  засиделись отец с  дочерью,  много  рас- 
суждали, представляя всякие повороты судьбы, но так реше-
ния и не приняли. 
В ближайшую  субботу,  субботний  день Ицка соблюдал, как
истинный иудей и не  работал,
к домику подкатила  карета помещика и из  неё вышли,  помещик,
его жена Екатерина и ротмистр,  с букетом цветов.  Следом  шёл
денщик с большой корзиной. Все направились к дому и пока
Ицка  спешно  надевал  приличную  рубаху  и  порты,  вошли.
Сразу  с порога  помещик  заговорил о товаре,  купце и цене.
Растерявшийся Ицка,  плохо осознавал сказанное, но уже ясно
понимал причину приезда. Далее помещик добавил:
      – Приглашай хозяин к столу – и денщику, – Накрывай.
Уселись, выпили, уговорили  выпить, даже,  непьющего Ицку.
      – Приехали мы по серьёзному делу, вот Антон Сергеевич
просит руки вашей…твоей, отец,  дочери. А ,кстати, где она?
      – Там, – показал Ицка на дверь.
      – Ну так зови, хотя нет. Катюша, – обратился он к жене, –
пойди ты, поговори с невестой и позови её.
Барыня ушла, а мужчины сразу  повели  разговор  о  свадьбе,
как о деле уже решённом.   Кусторезов  предложил провести
свадьбу в его поместье,  но Антон  возразил,  сказал, что
уже договорился снять просторный домик  для их последующего
проживания в посёлке, где квартировали  высшие чины  кор-
пуса и там будет свадьба. Кроме того, он тут же попросил
отца, разрешить провести венчание в православной церкви,
по   религии, жена должна принять веру мужа.
      – Бог у всех один, он не делит людей, а как верить –
воля каждого – произнёс Ицка.
 Когда госпожа Екатерина и Стася вышли, Антон  с букетом
подошёл и взял  Стасю за ручку:
       – Стасенька, ты согласна стать моей женой?
Стася молчала,  лицо  её  залилось  краской,  и  тогда 
госпожа  пришла ей на помощь:
       –  Она согласна, согласна, скажи девочка, что согласна.
       –  Согласна, – тихо прошептала Стася. 
Антон поцеловал её  ручку  и  попросил  сесть рядом  с  ним.
Стася присела. Антон  держал её руку в своей, а она как буд-
то оцепенела,  слушала, но не  понимала о чём  говорили все.
Приходить в себя стала, когда сваты уехали. Пришло осознание
того, что случилось, когда принялась убирать со стола.
Со свадьбой затягивать не стали, Антон поторапливал,и как
только приехала его матушка,  княгиня  Шеленова,  обвенча-
лись и сыграли скромную свадьбу. Свекровь выбор сына, не
сказать, чтобы одобрила, но и не слишком возражала, только
сказала:
     – Что случилось, то случилось. Твой выбор, тебе и жить.
К невестке,  если  обращалась,  то подчёркнуто вежливо.  И
скоро уехала.   А  молодые   принялись обустраивать семей-
ную жизнь.
Поначалу Стася вела себя осторожно, с робостью входила в
роль жены, но предупредительно-заботливое, нежное  отно-
шение мужа постепенно превращало  её  в доверчивую, лас-
ковую женщину. Не прошло и года, как у них появилась до-
чурка, маленькая Марийка.  Оба  были безмерно счастливы.
Радовался и Ицка,  радовался счастью дочери.
 Четыре года прожили  молодые супруги в любви  и  согласии,
жили бы и дальше, если бы не революция.
  Начались  волнения в посёлке, затем перекинулись и в кор-
пус. Антон, всё  больше  времени проводил  в  расположении,
усмиряя бунтарей  и организовывая отражения большевицких
группировок.  Домой заглядывал изредка  и  совсем ненадолго.
Стася  с дочерью вернулась в дом отца,  надеясь переждать смуту.
 В один  из  дней к дому подкатила телега,  сопровождаемая
двумя верховыми, один из которых выкрикнул, вышедшей на крыльцо,
Стасе:
       – Похороните сами.
И пришпорив лошадей,  верховые ускакали, оставив повозку
с запряжённой лошадью.
  Тревога охватила Стасю. Она поспешно подошла к повозке,
где наполовину прикрытый попоной, лежал   окровавленный
Антон. Ноги подкосились, перед глазами всё поплыло и она
стала медленно  оседать на землю.  А к  повозке  из кузницы,
уже бежал отец,  приподнял дочь и на руках отнёс в дом.  За-   
тем, быстро  через двор отвёл и спрятал за овином телегу
с трупом. Вернулся к дочери и стал приводить её в чувство.
   Антона,  поздним вечером,  тайно  похоронили  на  мест-
ном кладбище.   Похоронили без гроба, выкопанную могилу
выстлали еловым лапником,  прямо в одежде  уложили  труп,
сверху укрыли также лапником и закопали. Каждый вечер Стася
ходила на могилу мужа, подолгу разговаривала с ним,
рыдала. Вот так закончилось её женское счастье.
Она по-прежнему старательно занималась домашними делами, а
всю нежность и ласку отдавала маленькой Марии и отцу.
  А посёлок шумел, проводились какие-то митинги, собрания,
оглашались всякие призывы, лозунги. Устанавливалась Совет-
ская власть и новые порядки. 
 В кузницу, почти никто не обращался, работы не было и Ицка
понимал, что здесь он уже никому не нужен. Стало  созревать
и быстро созрело решение, уехать на родину.  Уехать,пока им
не заинтересовалась новая власть. Да, надо бежать. Уехать ти-
хонько, незаметно.
 В один из вечеров, предварительно собрав и загрузив всё необ-
ходимое,  и соорудив над повозкой навес,  образующий   кибит- 
ку, где разместились дочь и внучка, выехал за ворота.

 После первого привала и решения «косить»  под цыган,  путе-
шествие продолжилось. Ох, и далека же ты, родина. Долог и
труден путь домой. Три  недели в дороге, а  конца всё не
видно. Теперь уже двигались днём, ночью старались отдыхать.
  Крупные селения объезжали стороной, в небольшие  деревеньки
 заезжали попросить или купить корму,  сенца  и  овса лошади,
 а заодно, и себе кое-каких харчишек.
  Люди встречались разные, приветливые и не очень.
        – Проезжай стороной,  цыган, сами еле-еле сводим концы,–
чаще всего слышалось в ответ.
  Но всё же встречались и сердобольные,  добрые русские  люди.
Разрешали заехать во двор, переночевать. Правда в дом пускали
редко – ночуй во дворе. Реже всего удавалось  помыться в бане.
  Измучившись вконец, как-то, миновав,  маленькую  деревень-
ку, подъехали к стоящему на берегу небольшого  озера одиноко-
му, большому, но стареющему хутору,  за которым  темнел  дре-
мучий лес. Накинув на забор вожжи, Иннокентий вошёл во двор
и окликнул:
          – Есть кто-нибудь живой?
Из широкой воротины хлева  вышла высокая,  не очень молодая,
крепкого телосложения женщина.
          – Жива, пока ещё жива, – произнесла   добродушно улыба-
ясь,  – С каким делом ко мне,  молодец?   Если  с добрым – гово-
ри, если с худым – уходи сразу. А, цыгане, – увидев повозку, до-
бавила, – Ну ладно и среди вашего брата порядочные встречаются.
          – Мы не цыгане, едем издалека, возвращаемся домой. Мы,
это я и дочь со внученькой. Долго едем, измучились. Я – кузнец,
был продан польским  паном  русскому  помещику.  Теперь,  вот
революция освободила,  решили  вернуться, – быстро  тараторил
Иннокентий, стараясь произвести впечатление.
         – Освободила ли? – с ухмылкой, тихо вымолвила женщина.
         – Если можно нам помочь… Вот маленькая наша покашли-
вает, простудили мы её, похоже. Днём тепло,  а  ночи ещё холод-
ные. Далеко ещё ехать…
        – Ну хватит, расскажешь потом, открывай ворота и въезжай
 во двор.  Цыц, пошел  – прикрикнула на лающего огромного пса.
  Обрадованный Иннокентий, быстро стал  выполнять команду, как
бы опасаясь,   что передумает,   а пока он закрывал    ворота,
женщина позвала Стасю с малышкой и повела их в дом.
         – Распрягай, подкинь  со стожка сенца  лошади и тоже,
идив дом, – выкрикнула, уже с крыльца.
         – Спасибо  тебе,  добрая  душа, – начал, было  Иннокентий,
 зайдя в избу, но хозяйка перебила его:
         – Благодарить будешь потом, а пока раздевайся и проходи.
Меня Авдотьей зовут.
         – Меня Иннокентий, а это… , – повернулся он к дочери, ко-
торая умывала Марии личико.
         –  Знаю, знаю, мы уже познакомились, – снова  остановила
его хозяйка.
   «Властная женщина, бойкая, но похоже правильная, добрая», –
подумалось Иннокентию.
         – Не обращай внимания, – как  бы угадав его  мысли,  заме-
тила Авдотья, – Жизнь такая вдовья.  Всё сама  и сама.  Везде, и во
дворе, и в доме, и в лесу, и в поле.  Как в той частушке:  «Я и
лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», – усмехаясь, пропела.
         – А давно так, одна?
         – Давно, касатик, давно.  Ну ладно,  разговоры потом,  при-
ближайтесь к столу, обедать. Не готовилась, гостей не ждала, но
кое-что соберу.  Вы не взыщите, – и проворно стала выставлять тарелки,
миски и мисочки со съестным.
Всё у неё получалось  без лишних движений, без лишней торопливости и
суеты, ловко и быстро. Настоящая русская хозяйка.
После трапезы, убрав с помощью Стаси, со стола, Авдотья ска-
зала, своим командным голосом:
          – Вы маленько отдыхайте, а я занаряжу баньку, люблю,
грешным делом, это дело, да и вам надобно вымыться, заскоруз-
ли, поди, от грязи. И маленькую, тоже нужно прогреть.
         – Давай Авдотья, я помогу, ну хотя бы воды наношу, – пре-
дложил Иннокентий.
         – Нет, нет – запротестовала та, я сама, у меня по этой
 части свои приёмы. А ты  подь  напои  коня и привяжи за овином,
 там уже травка зазеленела,  пускай пощиплет,  а к вечеру дадим
овса мерочку.
 «Да, с этой не заскучаешь, с мужской хваткой баба», – подумал
Иннокентий, – «Эта всех расставит по местам».
Затопив баньку, Авдотья  вернулась в избу и принялась хозяйни-
чать возле печи. Стася подошла к   ней  и  предложила  свою  по-
мощь.
        – Видно – ты не белоручка, молодец девка. Возьми вон кор-
зину, чугун и почисть  картошку.
Вдвоем работа заладилась ещё более споро.
     Вымывшись  в бане и переодевшись в  чистое, что нашлось в
доме Авдотьи,  все  уселись  за, довольно обильный стол. 
Усердная хозяйка выставила, даже, бутылку самогона и предложила
выпить после баньки, да так настойчиво, что и непьющие гости не
смогли отказаться.
          – После баньки непременно нужно разогнать  кровушку по
жилам.  Покойный свёкор, царствие ему небесное, любил  пого-
ворку полководца  Суворова:   «После  бани  кольсоны продай, а
выпей».   Действительно ли это слова великого человека, или на-
род просто ему приписывает, а слова, должно быть,  правильные.
В этом деле главное не передать – при этом она попыталась сно-
ва налить, но гости вежливо  отказались.
          –Ну вы, как знаете, а я ещё, маленько.
И дальше речь её полилась.
   Вот ты, милок, давеча спрашивал, давно ли я одна. Давно. Уже
годков пятнадцать, как умерли родители мужа. С ними жила  все
те годы. Добрыми они были ко мне.  С первых  дней моего заму-
жества, а как сыночка, муженька моего, «забрили» в солдатчину,
и вовсе залюбили. И мне они были очень дороги. Сама я нездеш-
няя, с той, с польской стороны.  Семья небольшая. Отец, мать и
мы с сестрёнкой. Жили небогато, но и не бедствовали, было всё
необходимое, в меру, конечно.  Детство  проскочило  незаметно,
даже ничего в памяти не осталось, в юности приходилось труди-
ться в хозяйстве. Родители  оба хворовитые были, чахотка мучи-
ла. Мне было двадцать,  когда друг за другом ушли в могилу. 
И пахать, и возить, и жать, и косить – всему научилась. И  по
женской части, тоже, всё умела. Вдвоём с сестренкой вели хозяй-
ство,мы с ней погодки,  шибко дружны были. Вместе работали, вмес-
те и на развлечения ходили. А какие в деревне в то время развле-
чения – танцы.  По  воскресениям и праздникам молодёжь устра-
ивала танцы, ну а ежели где-то, даже в соседней деревне – свадь-
ба, то целой компанией шли, и парни, и девушки. Вот, так и при-
шли мы однажды в эту деревню.   Стоим мы,  этак, с сестрёнкой,
рядом  подружки  наши  и вижу  направляется  к  нам  стройный,
рослый, очень уж ладный парень.   Затрепетало моё  сердечко,  и
только успела подумать: « Чего дрожишь, не к тебе он», а он так
нежно дотрагивается до руки и говорит:
        – Можно вас пригласить на танец?
Дрожа всем телом,  я ступила шаг,  другой следом за ним в круг.
Но когда он положил  руку на мою талию, а другой сжал мою, я
почуствовала  силу,  надёжность  и  постепенно  обрела  уверен-
ность. Мы слаженно кружились в танце, он что-то мне  говорил,
а мне хотелось, чтоб этот танец продолжался как можно дольше.
Мне казалось, что вот-вот  закончится танец, и  уйдут эти  ощу-
щения блаженства.  Танец закончился  и  тут же начался другой,
мы снова танцевали.  Весь вечер он не отходил от меня и не поз-
волил никому из парней, даже приблизиться ко мне.
  Когда танцы закончились,  Николай,  а  мы уже познакомились,
пошёл провожать нас с сестрой.  Мы  втроём  шли впереди за на-
ми вся наша компания,  девушки  и парни нашей деревни.  Возле
нашего дома Николай простился  и стал уходить,  я увидела,  что
к нему из-за угла направляется ватага наших парней. «Будут бить»,
 – мелькнуло в голове, –  и  я   схватила  стоящий   у  забо-
ра  дрючок,  бросилась  наперерез,  встала  впереди  Николая,
и грозным, как мне показалось голосом закричала:
         –  Не смейте! Каждому, кто приблизится размажжу голову!
Парни остановились и Пётр, заводила их, сказал:
         – Отбой, ребята. Здесь, похоже, всё серьёзно.
Парни стали расходиться, а Николай сзади обнял меня за плечи,
поцеловал в волосы и сказал:
           – Жди, я приду.
   А через неделю приехали меня сватать.
  После свадьбы  переехала к мужу, и началась моя счастливая 
жизнь. Только перед  сестрёнкой ощущала,  какую-то вину, что
оставила её одну. Но к радости и она, вскорости, стала замужней
женщиной. Приняла  примака, бедного,  но славного парня.  Жи-
вут  дружно,  пятерых  деток  настрогали,  радуюсь за них,  наве-
щаю.   А вы угощайтесь,  ешьте,  заговорила я вас.  Может,  нем-
ножко выпьете?
          – Спасибо, Авдотья, не привычные мы к этому.
          – Ну ладно, как гласит пословица: «Просить можно – нево-
лить грех», мне тоже хватит – отвела душу.
          – А как же ты без мужа осталась?
          – Если интересуетесь, слушайте дальше. Счастлива в заму-
жестве была, как в рай попала. Нет, не лентяйкой была, в любую
работу стремилась  влезть,  но  семья меня оберегала.  А  уж  Ко-
ленька,  муженёк  мой,  как  меня любил,  как  лелеял,  да и я его
полюбила. Полюбила за всё. За красоту, за ум, за обхождение, за
умение любить. Самой дорогой стала мне эта семья и я им. Все ждали,
когда  дитём одарю,  а  почему-то  не получалось.   Два,  с  лишним
годочка   ждали,  а  в  третий  случилась  повинность  моему  муженьку –
в  солдатчину  загремел,  служить  царю  и  отечеству.  Так  и  стала
я солдаткой, и вот уже двадцать первый годок хожу яловой, прости меня
Господи.  Пока  были  живы свёкор со свекровью,  блюла себя строго, 
ну  а потом, уже и случая не выпадало, да и желание притупилось.  Всё 
муженька  любимого ждала, да и теперь, ещё, жду.  Вот революция – царя
нет, служить некому, может возвернётся, коли жив.  Надежды не тают,
хотя давно никакой весточки нет, а жду. Очень уж хочется отлюбить
за всё потерянное, – как бы заключила, и уголочком платка тщательно
вытерла слезинки, – Выговорилась,  перед  вами,  и  вроде легче стало,
а может и нет. Давайте спать, завтра воскресенье, успеем поговорить.   
Воскресное  утро выдалось светлым и ярким.  Когда  Иннокентий проснулся,
в окно лезли косые лучи. «Ну и проспал», –  по-думалось,  быстро  оделся
и вышел в переднюю.   Там  у  печи,уже хлопотала хозяйка, ей помогала
Стася, здесь же мешкалась Марийка, напевая тоненьким голоском.  Что-то
тёплое растеклось под  ложечкой  у  Иннокентия, – «Вот она, семейная
 идилия».
           – Чем помочь хозяюшкам? – весело спросил.
           – Вот, возьми эти ведёрки и отнеси в хлевушок свиньям.
Это, которое побольше – свинье с  поросятками,  а это – кабанчику,
а потом можешь воды принести, – распорядилась  Авдотья.
Иннокентий охотно выполнил поручения и спросил,  чем помочь ещё.
           – Отдыхай.  Всех остальных я уходила,  коня напоила и
сена дала, потом выведешь на лужайку. Жди завтрака.
           – Спасибо, милая. Пойду-ка я полюбуюсь окрестностями.
    Иннокентий вышел со двора и осмотрелся. Местность прив-
лекательная.  Саженей  сотни полторы на запад,  чернел  могу-
чий хвойный лес,  который справа  обрывался берегом большо-
го озера, теряющего противоположный берег за мутным  гори-
зонтом.  Слева ,  опускаясь  в  низменность,  лес  переходил
в смешанный, с густым подлеском. От озера  на  восток,  до  са-
мой  деревни,  простиралась огромная луговина,  должно быть, 
сенокосы и выпасы.  С южной стороны, вдоль деревни, упира-
ясь в край леса, насколько хватало взора, виднелись пахотные
поля, с местами зеленеющей рунью.  Простор  и  свобода, есть
где  развернуться.  «Да,место для хутора  выбрано  с   понима-
нием,  с  толком,  вот  где жить можно, – подумалось Иннокен-
тию.  Обозрев  всё и налюбовавшись пейзажем,  он вернулся  в
дом,  где  как раз, поспел к завтраку.
            – Скажи Авдотья, та, польская  сторона  недалеко, 
коль сестру  можешь  навещать, – спросил Иннокентий за завтра-
ком.
            – Да вот, за лесом она и есть. Прямиком версты  полто-
ры, а то и меньше. Лес разделяет нас, лес и граница.
            – А граница охраняется строго?
            – Охраняется, только теперь, пока революция, с нашей,
с русской стороны, редко увидишь охрану, а с польской, более   
старательно охраняют.
               – Но ты же, как-то ходишь туда?
               –  Хожу. У меня своя, потайная дорожка протоптана. 
Попадалась полякам,  но  без особых  осложнений,  возвернут,
а я немножко повременю,  выжду,  когда они займутся чем-ни-
будь, и прошмыгну.  До нескольких разов  самогонкой  откупа-
лась, сальцом, яичками. Лучше всего идёт самогоночка, – улыб-
нулась Авдотья, – Тогда они стараются не видеть.
              – Я почему расспрашиваю?  Нам ведь тоже туда нужно,
там наша родина, туда решили пробираться.
              – Поняла я.  А может останетесь у меня,  будем 
вместе хозяйничать? Нравитесь вы мне. Что бы не было, думаю и с
 новой властью поладим.
              – Милая Авдотьюшка, ты хорошая женщина, ты нам то-
же очень нравишься. Спасибо тебе за всё, но там какой-никакой,
свой дом, а лавное жена и трое сыновей. и хотя не знаем, что там
нас ждёт, а всё-таки очень хочется туда.  Нам бы только границу
преодолеть, а там снова будем цыган изображать.
              – Перейти  пешью  можно,  а  вот  с  повозкой – не
знаю. Разве по болотинке попытаться. Сейчас вода, пограничникам не
оченнь, поди ж ты, хочется по грязи чавкать. Давай сперва прой-
дём с тобой, посмотрим, изучим всё, и уж потом примешь решение.
  Во второй половине дня, Иннокентий и Авдотья отправились в
разведку. Сначала прошли по Авдотьиной тропе,  а затем приня-
лись прощупывать старинную гать через болото.  Тщательно ис-
следовав, пришли к выводу, что пробираться с лошадью и повоз-
кой опасно – можно утопить.  На обратном пути продолжили су-
дить да рядить, как быть.
             – Пойдём пешком, а коня и повозку, если ты Авдотья,
не против, оставим у тебя.  Даст Бог, когда-нибудь навещу  тебя
и тогда решим, что делать.
             – Пусть будет так. Повозку спрячем в овине,  забро-
саем соломой, а конём попользуюсь , Скажу, что привела с той сто-
роны, от зятя.  А летом,  как  подсохнет гать, приходи и забирай, – 
и со вздохом спросила, – Когда пойдёте?
            – Надо бы сегодня,  не терпится.  Кто  знает,  сколько
нам ещё добираться. Да и куда идти мы не знаем.
            – Будь по вашему.  Я вас  провожу до сестры,  а там, 
уж сами.  Павел, муж её, мужик разбитной, может он укажет напра-
вление.
На этом и порешили, и когда спустились сумерки, вся компания,
удачно пройдя границу, постучалась в дом сестры Авдотьи.  На
крыльцо вышел Павел, вглядываясь спросил:
            – Авдотья, ты? Что так поздно?  А это, что за люди?
            – Добрые люди.  Помочь им нужно.  Веди в дом,  а я
поспешу обратно. Ну путешественники, храни вас Господь.
Авдотья трижды перекрестила их и быстро скрылась в темноте.
   В доме, выслушав рассказ Иннокентия, Павел сказал:
            – Завтра поутру мне ехать, примерно, в том направлении.
Подвезу  вас  вёрст двенадцать,  а дальше сами.   Ещё  останется
около сорока.
 Ранним утром следующего дня буланый жеребец, впряжённый в лёгкую
рессорную  бричку,  нёс  ездоков  по  бойкому  тракту. Во второй
половине дня, Павел остановил на тупом перекрёстке  и  высадил
попутчиков.
            –  Мне влево,  вам прямо.  Держитесь  строго на запад.
 Счастливой дороги.
  Ещё две недели мучительного пути.  Наконец,  знакомые места,
лес и родное   подворье.  Перекосившаяся  калитка,  опустевший
двор, забитые досками крест-накрест, окна и дверь.
  Дрожащими руками, Иннокентий оторвал доски и открыл скри-
пучую дверь.  Запахло  спёртой  затхлостью,  но такой близкой
и желанной, хотя и нет ни одной родимой души.  Надо бы  провет-
рить, затопить печку, но решил сперва разведать обстановку. Ус-
строив дочь и внучку,  Иннокентий отправился на  соседний  ху-
тор. Во дворе, около водопойного корыта, нагнувшись, возилась
женщина.  Прислонясь к забору,  Иннокентий окликнул её. Жен-
щина выпрямилась и вглядываясь, прищуренными глазами, направи-
лась к нему.
             – Ицка, ты, что ли? – удивлённо  спросила.Иннокентий,
тоже узнал её.
             – Я, Полюшка, я, –  дрожащим  голосом  выдавил,  выти-
рая нахлынувшие  слёзы.

          – Вернулся. Один? А дочка, Стася где?
          – Со мной, тоже вернулась. И ещё Марийка, доченька  её,
а стало быть, моя внученька.  Они в доме.  Скажи  Поля,  что  с
нашими, где кто?
          – Расскажу всё.  Только веди быстро  Стасю с дитём.
Там же холодно, разве можно им там.  Хотя идем вместе,  я помогу.
Переночуйте у меня,  да и поживёте,  пока приведёте  дом в по-
рядок.  Места хватит, я  живу одна. А дитяти сколько? –  озабо-
тилась Поля, идя впереди Икентия.
           – Пятый годок. Пятый с Миколы осеннего. Всё же скажи
Поля, что с моими? Где Клавдия, сыны?
           – Сыны живы, кто где,  а  вот  Клашки, нет.  Нет  уже
года  два. Несчастье случилось. Убили её.  Всё расскажу потом.
  В полумраке,  Поля  в  слезах обняла Стасю. и  все, прихватив
 кое-что из вещей, отправились в дом Поли.
  Пока женщины занимались в доме, Иннокентий спешно истопил баню,
после чего «гости» вымылись, переоделись  в  одежды, что нашлись у
Поли. Потом, уложив Стасю с Марией, Поля коротко рассказала Иннокен-
тию:
            – Сыновья твои хоронятся в лесах, там у них уже целый
отряд.  Думаю тебе можно сказать, а вот Стаси  лучше знать не следует.
Как говорят, с помощью русских  готовится освобождение  Западной
Белорусии от польской шляхты.  Иногда навещают меня и ещё некоторые
надёжные хутора.   Помогаем харчами и чем можем.   Громят,  грабят
и  поджигают панские маёнтки,  паны  в страхе бросают всё и убегают
в Польшу.  Удрал со всей семьёй и пан Тадеуш,  и  соседний  пан
Покуцкий.  Недавно  разгромили в местечке посторунок*. Бог знает,
надо всё это или нет. Говорят, что жить будет лучше.  Кому?  Вроде
мы   и так жили не плохо.  Земля есть, работой и живи.  Говорят 
не будет панов, все будут равны,  все будут  работать. Только ду-
мается мне,   что и там найдутся охотники  жить на чужом горбу,
только может называться будут по другому.
           – Ну, а Клавдия… погибла…, как её…?
           – А , кто-то выследил и донёс,  что  Флёрек  дома  хоро-
нится, приболел, застудился дюже, Клаша его выхаживала. Ну
и налетели брать. Он  уже тогда был под подозрением.  Флёрек  закрыл
сени  и  через щель в двери выстрелил.  Попал,  акурат, в  шею матери,
когда та  пыталась препятствовать  полициянту ломать дверь.  Сам убежал
через окно  в  лес,  а  Клашка  свалилась и лежала истекая кровью. Кабы
доктора, может бы и спасли,а так померла от потери крови,  полициянты 
спасать не стали, и вуйта** не подпустили. Люди обвиняют Флёрека в смерти
матери, оно то так, а её не вернуть.  Он  и сам  крепко  винится.
Видели, как тайком ходит на могильник и рыдает слёзно.  Тяжко бедняге,
должно быть, прости его Матерь Божья.
 Слушал Иннокентий и слёзы заливали потускневшие  глаза,  и сам он,
 как-то осунулся, обмяк, как бы. Горе, великое горе сделало своё дело.
           – А ты,  Ицка,  может,  поостерёгся бы.  Как-никак,   
ты отец противников польской власти, да и прибыл с той, вражде-
бной стороны.  Люди, ведь, разные, а власть, она всегда власть.
При  этих её словах, Иннокентий встрепенулся,  осмыслиливая
свое положение.
           – Вот что, Полюшка,  нет больше Ицки,  забудь оконча-
тельно.   Есть Иннокентий  –  Ковалёв Иннокентий Захарович.
Ещё есть  –  Ковалёва Станислава Иннокентьевна  и  Ковалёва
Мария Антоновна. Прошу тебя, никогда, ни  при каких обстоя-
тельствах, не вспоминай то моё имя, нет его больше.   И конеч-
но же маячить здесь нам опасно. Ты приюти пока Стасю с дочкой,
а я завтра  поутру  пройдусь  по  деревням,  поищу другое
пристанище и потом заберу своих девочек.
            – Сильно торопиться, может, и не надо.  Пару  дней
задержись, отдохни, а я попробую через надёжных людей  сооб-
щить твоим сыновьям, что вы объявились и тогда вместе поре-
шаете, как быть.
  Несмтря  на  гнетущую тревогу,  только  улёгшись  в  мягкую,
чистую постель,  Иннокентий сразу же  уснул.  Спал  крепко  и
проспал чуть не до полудня следующего дня. Когда проснулся
солнце стояло в зените. Оделся, прошёлся по комнатам – нико-
го. Окликнул – тишина.  Вышел на крыльцо, тоже никого. Вер-
нулся в дом,  освежил лицо под рукомойником,  сел и задумал-
ся.   Опять  потянуло на дрёму – сказывались  дорожные  недо-
сыпы. Дверь скрыпнула, вошла Полина.
              – Как отдохнул, – спросила улыбаясь.
              – Что и сказать?  Давно  я  так  долго  и крепко
не спал. Отвык уже от человеческих условий. А где Стася и Марийка?
             – В бане. Стася стирает вашу дорожную одежд., И ещё,
мы  сходили и принесли из вашего дома кое-что из старья,  вы-
стирает, подладим, подошьём.  Надо  же  вам  одеться  прилич-
ней. А ты маленько погодь, я позову их и будем полудновать.
  Полина вышла и тут же вернулась.
             – Отказалась и от обеда и  от моей помощи.  Пока
вода не остыла спешит закончить.  Марийка, тоже  от  мамы 
не уходит. А ты садись, буду тебя кормить,  я тоже ещё не
проголодалась.
   Иннокентий ел с аппетитом, а Полина, сидя на краешке лавы,
с умилением наблюдала, чем, явно, смущала его.
             – А  ты,   Полюшка,  что  ж   одна?  –  спросил, 
пытаясь как-то скрыть смущение.
             – Так, уж, сложилось.  Жила с родителями,  можно
сказать, затворницей,  всё откладывала, потом,  потом,  а когда
 осмотрелась, поздно было.  Так и осталась старой девой. Родите-
лей схоронила,  всё хозяйство на мне, вот так и живу.  Не судь-
ба, знать.
  Иннокентий доел, смёл крошки в ладонь и отправил в рот.
«Бережливый мужик», – про себя отметила Полина.
             – Спасибо дорогая Полюшка, сытно накормила.
             – Да, что, уж там… Непривычно, это, как-то. Давно так
никто не благодарил.
             – Добрая ты, Поля.  И мамка твоя добрая была. Помню,
как меня привечала и кормила за этим столом.
             – Вот и я, глядя, как ты ешь, вспомнила это.  Мамка хо-
тела тебя приютить у нас, да тятька был против. Я тоже очень жалела
тебя.  Вот вспомнила свои, по детски, не детские грёзы.
Помню, как представляла, что вот вырасту и заберу тебя себе в
мужья. Смешно, правда?  А когда тебя взяли в маёнтак, сильно
переживала.  Не для меня,  решила.  Потом  снова,  когда  посе-
лился у Василёвых, появилась надежда. А там Клашка,ей приглянулся,
 да и она тебе, окончательно поняла – не мой ты. По-
пыталась ревновать, а потом смирилась – Клашка  моя  лучшая
подружка, за неё радовалась. Знаю, как вы любили, как ценили
и берегли одно другого. Жаль, что мало счастью порадовались.
Но у вас хоть детки  остались,  а я так  и состарилась  нетрону-
той.  Мы  с Клашкой,  как  родные были,  до последнего  её дня
друг за дружку держались.  Была бы я поблизу,  может быть  и
спасла.  Уезжала я в тот день в   местечко  в мануфактуру. Лад-
но, разболталась я, хотя уже можно.  Ты отдыхай, измучились ,
должно быть в пути.  Пойду  займусь  по хозяйству.
        – Может, я, чем-нибудь помогу?
        – Сама управлюсь, дело привычное. А ты приляг, ещё сос-
ни, глаза то опять посоловели. 
  Ближе к вечеру Полина сообщила Иннокентию, что по полудни сле-
дующего дня,  на краю леса за кузницей, его будет ждать кто-то
из сыновей.
  Встреча была волнительной.  Трое богатырей обхватили отца,
зажали в общем объятии,  а он,  хоть и не хотел плакать,  слёзы
сами лились градом.
        – Тятька, родной.  Живой, живой, – твердили в один голос
сыновья, – Дождались. Мы тебя уже похоронили.
   Разомкнули объятие. Иннокентий прерывисто вдохнул и стал
оседать. Подхватили, уложили, но уже бездыханное тело.
    Много   горестей  вынесло  сердце, а вот большой радости не
выдержало.
 Через день на  местном  кладбище  появилась  свежая  могила,
крест, табличка с надписью:
               
                КОВАЛЁВ  ИННОКЕНТИЙ  ЗАХАРОВИЧ               
                МИР ПРАХУ СЕМУ