Их война

И Х   В О Й Н А

                Беспощадность в избавлении               
                от сомнений или способность               
                не замечать их – называют               
                силой воли.
                Кароль Ижиковский

               
      Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года и уже 18 июля Центральный Комитет ВКП (Б) принял специальное постановление под названием «Об организации борьбы в тылу германских войск». Главный вопрос его – создание отрядов Народного Ополчения. Постановление горячо обсуждалось всюду.   
      Секретарь Обкома города Белгорода, Ф.В Куцем не был исключением и в конце заседания предложил всем секретарям парткома провести собрания на своих предприятиях с целью создания списков трудящихся, желающих записаться в добровольцы для борьбы с фашистской нечистью. Это было сделано и в этот же день за два часа поступило в общей сложности 2500 заявлений, а к 24 июля в Отряды Народного Ополчения влились свыше пяти тысяч человек. И они на следующий же день начали работу по охране заводов и объектов, строительстве оборонных сооружений, изучении оружия и создания скрытых складов его.
      Партизанских отрядов было создано к концу сентября более пятнадцати. Это отряды А.А. Полякова, Д.В. Засторожкова, Г.А. Боброва, П.В. Тольпа, В.А. Доброхотова, М.И. Проскурина,                Н.И. Козлова, Е.А. Колымцева, Ф.Д. Переверзева, Ф.П. Шульгина, Т.С. Матвиенко. Были и немногочисленные объединения, состоящие из 45 - 50 добровольцев и примкнувших к ним десантников и солдат, бежавших из немецких лагерей. Это отряды под руководством Карасёва, Иерусалимова, Усикова, которые осуществляли налёты на небольшие формирования захватчиков, совершали казни изменников Родины, подрывали мосты и дома, где расселялись оккупанты.
      Были, естественно, и «зачистки» со стороны немцев. Например, в декабре 1941 года 725 – ой группой тайной полевой полицией были совершены облавы и обыски в областных городках и прочёсывания прилегающих к ним лесов. Фашисты бесчинствовали вовсю: селян пытали, насиловали, расстреливали, вешали и сжигали живьём целыми деревнями… И сам город Белгород также пострадал - был в руинах из-за бомбёжек и поджогов. Но, не смотря на потери, партизанские отряды и подполья продолжали бороться, пополняя число Героев самой разрушительной в мире войны.               
      И в них участвовали не только взрослые…         

                Васильевка 

          Дом Председателя сельсовета Артёма Ивановича Колунова находился на пригорке у грунтовой дороги, ведущей в райцентр в тридцати километрах от него. Рядом были ещё два дома -  зоотехника Петра Егоровича Зайцева и счетовода Фишмана Артура Абрамовича, который в этом небольшом селе был и бухгалтером, и кадровиком, и учётчиком. И никаких капитальных заборов вокруг строений не было, как и у всех остальных двадцати семи домах с небольшими участками. Нет были, конечно, невысокие штакетники, чтобы не забегали приблудные собаки да лисы, ворующие кур и всё…               
         Отдельно в стороне подальше от большака стоял старинный обшарпанный кирпичный двухэтажный дом для учителей, который до Революции принадлежал местному помещику Кулакову. Сельсовет и крошечная амбулатория находились буквально в семидесяти метрах к югу от него и домов правящей, так сказать, верхушки. Амбулатория имела мизерную операционную, где пожилой фельдшер Прокоп Петрович Новиков под местной анестезией «стриг» грыжи, абсцессы и аппендициты. При серьёзных же случаях больного отправляли в райцентр на единственном в селе грузовике.
        Прямая как столб улица, а скорее не улица, а неширокое поле, заросшее бурьяном, не имела названия и тянулась почти на полкилометра, где в центре стояла одноэтажная школа, сельпо (там же и почта) и небольшая церковь, которую коммунисты в суровые годы после революции почему-то не тронули. В конце же деревни была крохотная МТС, а лучше назвать её мастерской за железным проржавевшим забором, где стояли два трактора и та самая полуторка с деревянной кабиной. Чуть подальше был полуразвалившийся и полупустой коровник на пятнадцать мест и конюшня, где было всего пять телег и столько же лошадей. И их использовали не только для вспахивания общего поля, но и для использования на собственных участках крестьян, которые в конце лета отвозили свой небольшой урожай в областной центр, то есть в Белгород. 
       Никакого радио у деревенских не было, но в сельсовете стоял старенький репродуктор «Рекорд», ловивший только Москву. Был там и телефон в возрасте двадцати лет - обшарпанный и тяжёлый, по которому Председатель сельсовета с трудом связывался с городом. В двухстах метрах на юг от деревни протекала неширокая речка под названием Дубенка с единственным местом, где можно было купаться и ловить окуньков, то есть где был открытый песчаный берег без кустов. На севере же простирались болота и глухой лес с елями, берёзами, грибами и гадюками. А остальное пространство вокруг села занимало поле, где росли в основном рожь, овёс да кое-что из овощей.
      Никите Ершову было шестнадцать лет, и учился он в школе так-сяк, зато здорово играл в футбол и быстро бегал стометровки. Отец его, Матвей Ильич - рослый хромоногий после ранения ещё в Гражданскую войну мужчина сорока лет, работал в МТС механиком, а при необходимости трактористом и шофёром.  Мать же, Елизавета Гавриловна как раз и была той единственной медсестрой амбулатории– справной и приятной женщиной тридцати семи лет с пшеничного цвета волосами.
      И она мечтала, чтобы сын стал врачом.
Оба родителя часто ругали Никиту, дневник которого пестрел тройками и редко четвёртками, говоря постоянно, что доктора – народ замечательный, и всеми уважаемый и любимый. Мать даже однажды пыталась привлечь его на операцию по удалении грыжи, но Никита категорически отказывался, объясняя своё нежелание боязнью вида крови. Для него было лучше гонять мяч по так называемому стадиону – площадке во дворе школы, предназначенной для занятий физкультурой.
     -     Ну, ты бы, Никит, хоть издалека посмотрел, - в последний
            раз попросила сына мать.
     -     Да не буду я врачом, мам, - хмуро посмотрел на неё Никита.
     -     А кем же ты хочешь быть?
     -     Ну, военным или пожарником.
     -     Но для этого тоже надо учиться.
     -     Ага. Вот закончу школу, и уеду к бабушке в Белгород, где
            и устроюсь.
     -     Не устроюсь, а поступлю в училище, - поучительно
            произнесла мать.
     -     Хорошо, поступлю, - отмахнулся тот от неё как от
            назойливой мухи, - Ну, ладно, я пошёл в школу, играть в
            футбол.
И мать буквально взорвалась.
     -     И ты мне не нукай – я не лошадь.
Но сын уже был за дверью и не услышал её недовольного голоса.
      Да, была у него бабушка (мать отца), жившая в областном центре по имени Вера Максимовна – бывшая учительнице немецкого языка, к которой он ездил каждый год на месяц летом, но не для того, чтобы ковыряться в её небольшом огороде, а чтобы познавать противный язык германцев. А не уехала она к сыну из своего собственного маленького одноэтажного домика из-за того, что не сошлась характерами с невесткой – деревенской девушкой, с которой её Матвеюшка случайно познакомился в поезде. В общем, столкнулись две сильные личности и всё тут – увезла она в деревню единственного сынаю
     -     Язык тебе всегда пригодится, Никита, - увещевала его 
            бабушка, - Бог даст, войны не будет, но…
     -     А чё немцу нападать? – улыбался подросток, - Ведь
           товарищ Сталин договорился с Гитлером о ненападении.
     -     Да кто их знает этих немцев, - вздыхала Вера Максимовна,
            - Вон в Испании то ни с того, ни с сего фашистская хунта
            устроила переворот, и дедушка твой сложил там свои
            кости, воюя за простой народ.
     -     И кем он был?
     -     Лётчиком, внучек, лётчиком, - вытирала набежавшую слезу
            бабушка, - Так что зарекаться, милый, нельзя – всё может    
            случиться…
     -     Язык немчуры как брёх собак, - морщился парень.
     -     Да, похож, но это же и язык Гёте, Кафки и братьев Гримм.
     -     Да читала ты мне его сказки в детстве– чушь несусветная.
      Бабушка качала головой.
     -     Зря ты так, Никитушка, они все были великими писателями.
     -     Да и хрен с ними.
     -     Ну, не надо так, внучек. Надо уважать тех, кто чему-нибудь
           хорошему нас учит. И давай, говори по - городскому, а то
           мне стыдно тебя слушать – деревня и деревня. Мы же с
           твоим отцом и дед твой из интеллигентов. Ладно, давай
           перейдём к языку.
      И Никита с большим неудовольствием садился за стол и часа два – три мучился произносить и запоминать противные ему слова.               
      И всё в деревне шло своим чередом: пахали мужики поля, растили детей и внуков, собирали довольно большой для села урожай. Так бы они тихо и жили в своей области, если бы 22 июня 1941 года в десять утра Председатель сельсовета не собрал всех жителей у своего дома и не объявил:
     -     Дорогие мои селяне! Фашистская Германия всё же пошла
            войной на нас, не смотря на пакт о ненападении – слышал я
            по радио обращение Вячеслава Михайловича Молотова к
            народу. Поэтому больные, старики, женщины и дети,
            при угрозе оккупации нашей области можете уехать в
            Белгород – мы в этом поможем. Там, сказали мне по
            телефону, будут стоят поезда, которые и отвезут вас в
            эвакуацию. Мужское же население должно стать на защиту
            нашей дорогой Родины - за ними через два дня из
            райвоенкомата, приедет грузовик.
     -     Да у нас таких не хилых для войны мужиков раз-два и
            обчёлся, - вышел вперёд с озабоченным выражением лица
            зоотехник Зайцев.
     -     Что есть, то есть, - кивнул головой Колунов, - Но нашу
            страну нужно защищать. Не так ли?
     -     Обязательно, - громко объявил хромоногий отец Никиты, -
           Даже я пойду опять против немца воевать.
     -     Да кто ж табе хромоногого возьмёт? – усмехнулся гармонист
           Никола, - Бушь ковылять, идя в атаку? Да табе в первом
           же бою и убьють. А воще-то немец, может статься, до нас и
            не дотянет.
     -     Это как сказать, – странно посмотрел на него зоотехник.
     -     И последнее, - продолжил Колунов, - у тех, кто останется в
            селе теперь две задачи и первая – вырыть в огородах или в
            сараях ямы, куда можно будет спрятать всё, что пригодится
            для еды, то есть соленья, варенья, а в августе весь до
           мелочей урожай как со своих участков, так и с общего поля.
           А также не забудьте про грибы, ягоды и рыбу, иначе при
           этих немецких варварах мы скоро все подохнем от голода.
      Бабы сразу все зашумели, вытирая набежавшие слёзы, но делать было нечего – надо готовиться к войне. И всё тут же встало с ног на голову: пожилые крестьяне стали спешно закупать в сельпо всё подряд, их посеревшие от горя жёны закапывать в землю ещё не выросшую картошку, морковь и свеклу, а дети отправились в лес по первые грибы и ягоды, совсем забыв про зверей и змей. И руководил ими фельдшер Прокоп Петрович Новиков.
     -     Вы сбирайте всё подряд в корзины, а я потом переберу, -
            наставлял он идущих впереди ребят.
      Так все и делали, набрав к четырём часам дня неспелые и зеленоватые (всё пригодится зимой) ягоды и грибы – ещё не сгнившие с весны сморчки, скользкие маслята, редко уже встречающиеся красавцы белые и стройные подберёзовики. Увлеклись ребята, и дошли почти до первых болот, и тут их встретила неприятность – змея. Она была чёрного цвета и длинной сантиметров семьдесят. Дети начальных классов тут же бросились в рассыпную, подняв гвалт и крики. Шедший позади всех Прокоп Петрович ускорил шаг.
     -     Вы чего орёте? – повысил он голос, - Лес любит тишину.
     -     Там… там ребята змеюку увидели! – бросилась к нему
            перешедшая в десятый класс Маша Храмова - симпатичная
            девочка – подросток, живущая через три дома от Никиты,
            своего одноклассника.
     -     Ну, да? – засмеялся медик, - А ну, пошли, смотреть, что та
            за змея.
     -     Она свернула калачиком на большом пне, - боязливо
            проговорила восьмилетняя Маринка, - Спит себе, небось.
     -     Тогда, ребята, топаем осторожно, не шумя – все любят
            поспать в жаркий день, - успокоил детей Прокоп Петрович.
     -     Да она зараз на солнышке греется, - уточнил Никита, -
            Разморило её.
     -     Значит, замёрзла на болоте – там вода всегда холодна. Всё,
            тихо! Тот, что ли? – указал рукой фельдшер на широкий и
            уже подгнивший пень от дуба.
     -     Да, - кивнула головой Маша, искоса глядя на Никиту,
            который ей травился ещё с пятого класса.
Осторожно подошли к пню, стали вокруг.
     -     Ну, - обвёл всех собирателей даров природы хозяин
            амбулатории, - кто знает, чем отлична гадюка от ужа?
      Двухминутная тишина, а потом всё та же Маша сказала:
     -     У ужика пятнышки на голове.
     -     Правильно, - кивнул головой Прокоп Петрович, - Что ещё?
      Минута и вновь ответ, но уже взрослого парня по имени Макар, только что закончившего школу:
     -     У гадюки по всей спине виляющая полоска желтоватого
            цвета.
     -     Верно! Ну, вот, теперь смотрите на вашу находку.
      И школьники уставились на змею.
     -     А у неё е пятнышки на головке! – воскликнул
            обрадованно один первоклассник.
     -     И нет никакой полоски на спинке, - добавил другой.
     -     Отлично! – одобрительно проговорил фельдшер.                И тут подал голос Никита Ершов:
     -     И ещё… Можно, доктор?
     -     Говори, футболист, хотя я не врач, а фелшер.
Одноклассник Маши чуть покраснел и глядя на неё сказал:
     -     Гадючка, когда своими слабыми зеньками видит
            движущийся пред ней предмет, встаёт в стойку, то есть
            поднимает вертикально вверх треть тела, вытягивает
            головку вперёд и шипит.
     -     Молоток! – рассмеялся Прокоп Петрович, - Да, так она
            пугает, чтоб её не трогали, так как потом может укусить, и
            яд её вообще то сильный. И ещё есть два отличия, детки.
     -     И какие? – вновь спросил один из первоклассников.
     -     А, можеть, кто из вас вас знает?
      И тут семнадцатилетний Макар вдруг расхохотался.
     -     Ты чего? – удивлённо посмотрел на него Новиков.
     -     У ужика головка круглая, а у гадюки похожа на треугольник,   
            как наконечник у копья.
     -     Точно! Но есть ещё одно отличие.
     -     Неужто? – посерьёзнел выпускник и почесал затылок.
     -     Да и вот какое: у ужа зрачки глаз круглые, а у змеи как у
           кошки щёлки вертикально.
     -     Ничего себе! – вырвалось у Никиты, - Но пока будешь
            рассматривать её, она может и тяпнуть.
     -     Верно. И вот теперь по этому поводу у меня вопрос к вам,
            Детки, а что делать, если всё же змеюка укусила?               
     -     Высосать из ранки яд, - тут же выкрикнула рыженькая Лиза.
     -     Нет, нельзя, - покачал головой фельдшер.
     -     А почему?
     -     А потому, что если у вас больные зубы или дёсны, то яд
            быстро побежит в кровь и отравит вас.
     -     Ого! – воскликнул Никита, - Тогда что же делать?
      Новиков присел на корточки.
     -     Надо перетянуть руку или ногу выше укуса, чтобы яд по
            венам не прошёл в сердце и мозг и быстрей бежать в
            амбулаторию. А там я или твоя мать, Никит, введём нужные
            лекарства. Поняли, детки?
     -     Да, - прошептала чуть испуганно Маша, увидев, что уж
            развернулся, соскользнул с пня и тут же пропал в высокой
            траве.
      И тут фельдшер поднялся, потянулся и объявил:
     -     Ну, вот, змеюка, как назвала ужа ты, и уползла, а нам пора
            идтить в село. Вас уже, наверно, ждут родные, чтоб чистить
            грибы для засолки и варить из ягод варенье, а некоторых
            собирать и в эвакуацию.
     -     Меня вряд ли, - грустно произнесла Маша, - Мама хворает, а
            бабушка совсем слаба стала. А папа завтра уйдёт на фронт
            вместе с учителем физкультуры, отцом Феди, сыном деда
            Попова и евреем Фишманом.
     -     А моего отца, сказал председатель, не возьмут из-за
            хромоты, - вздохнул Никита.
     -     А мы уедем отсель, - выкрикнула маленькая Настя, - Хотя у
            дедушки и ружо есть.
     -     Ружьём не повоюешь, - усмехнулся Макар Сырых, -
            Винтовку Мосина всем выдают.
      Прокоп Петрович с грустью посмотрел на всех.
     -     Я тоже, можеть, уйду воевать, ребята. Сегодня все
            собираются в школе на сборище. Будем думать, что робыть
            дальше.
     -     А мать говорила, что в сельсовете будет собрание, - объявил
           Никита.
     -     Нет, все взрослые придут на сбор именно в школу, -
            кивнул головой фельдшер, - Не приведи, Господь, чтобы
            фашист дошёл до нашей Васильевки! Ладно, пошли,
            ребятки.
     -     А я всё равно сбегу на фронт, - буркнул Макар и Прокоп
            Петрович, услышав это, показал ему кулак.               
     -      Рано тебе воевать, парень, - тихо произнёс он, подмигнув
            выпускнику, - Председатель и зоотехник, как и отец Никиты,
            тоже останутся – у вас, я думаю, будет, чем и здесь
            заняться, то есть помочь селянам в трудную минуту. Ты же,
            поди, комсомолец?
     -     Да.
     -     Тогда с селом не расставайся никогда.
      И Никита, идущий сзади них, всё это услышал. Он замедли шаг, и когда Храмова поравнялась с ним, тихо произнёс:
      -     Маш, а может, сбегаем вечерком скупаться? А то потом
             похолодает, да и немчура может дойти до нашего села, а?
       Девушка-подросток внимательно посмотрела на него, чуть покраснев, и кивнула головой.
      -     Ладно, пойдемо, но тильки ненадолго.
      -     Согласен. Так игде встретимся?
      -     Да у окраины, за домом Севки Ножова в пять часов. Ладно?
      -     Хорошо, но давай лучше прямо у реки на пляже, - попросил
             он, стесняясь, что его сверстники их увидят вместе.
      -     Ладно, жди.
        И Никита ждал, сидя на песчаном берегу и воздух прямо таки стал: ни одного дуновения ветерка, ни одного облачка на небе с ярким и горячим солнцем.
        Он ждал с непонятным волнением в груди, глядя на медленно текущую воду реки, всплески рыбёшек, радующихся вечерней зорькой и своими накаченные хозяйственным трудом мышцами – они с отцом берегли свою женщину – мать и жену и делали в огороде всё сами.
       Наконец, за спиной зашуршали кусты, и он обернулся.
Маша стояла и смотрела на него – парня своей мечты с красивой, уже мужской фигурой и твёрдым взглядом, а он буквально ласкал её глазами с ног до головы, даже не понимая этого, и восхищался. Восхищался её стройным тельцем под лёгким белым платьем с красными маками, тонкой и длинной шеей, короткой стрижкой, которую сделала её мама – единственный цирюльник в селе, и небольшими бугорками немного ниже ключиц. А также детско-взрослым личиком с чуть полными губами, маленьким носиком и тёмно-карими глазами.
     -     Ну, не зырь на меня так? – тихо произнесла она, делая
            шаги к нему.
     -     И почему? – раскрыл он широко веки от удивления.
     -     Мне и так очень жарко…
     -     Так солнце, гляди, какое!
     -     Да, но не только от его, но и…
     -     И отчего? – взял он Машу за руку, ощутив, как та 
            мелко дрожит.
      Она вырвала руку, вскрикнув:
     -     Ни от чего.
      И бросилась прямо в платье в воду. Никита чуть подождал, а потом стащил с себя синие шаровары и белую футболку, оставшись в чёрных сатиновых трусах. Потом разбежался, беря влево, где был небольшой мостик типа причала и, сделав переднее сальто, влетел в воду.
      Маша недалеко и неумело отплыла по-собачьи, а он рванул вольным стилем, обрызгав её рукой.
     -     Ты чо хулиганишь? – услышал он уже сзади и справа от
            себя, - Я же утопну!
      И он тут же остановился и развернулся, работая только ногами, чтобы не уйти под воду и видеть её.
     -     Так могу и научить…
     -     Можешь, но… апосля войны, - почему-то именно так сказала
            она и поплыла к близкому берегу.
      Он обогнал её и, почувствовав под ногами дно, встал и принял её, плывущую, в свои расставленные руки. Маша рванулась из неожиданных объятий, но он ещё крепче прижал её к себе.
     -     Ты чегой то? – попыталась вырваться девочка-подросток.
     -     А ничего, - вдруг покраснел он как рак и разжал руки.
      И она медленно обошла его и выскочила на берег, лёгким движение стащила с себя платье, разложила его на горячей траве и плюхнулась рядом на горячий песок в таких же чёрных сатиновых трусиках с резинками по нижнему краю и белой маечке.
      И тут же почувствовала, как рядом упал Никита.
Через десять минут она резко вскочила, обсыпав его песком.
     -     Ты чего? – повторил он её вопрос, поворачивая голову.
     -     Спеклась, - пригладила Маша волосы, - Пошли в воду.
      И быстро направилась к реке, а он поскакал за ней на четырёх конечностях, в таком положении войдя в воду и сев на дно. Потом развернулся к смеющейся Маше. И та вдруг тоже встала на четвереньки и запрыгала к нему, как собачка. Скачок и она столкнулась с ним и вдруг схватила его за шею и прижала к себе. Их губы встретились и так и остались до… самого конца.
     Домой шли молча, не глядя друг на друга, а у жилища Савелия Ножова разошлись: он пошёл огородами к себе, а она по улице, даже не чувствуя, как быстро высохла на ней одежда. А в его голове зазвучала фраза: «Я не забуду этого никогда…».

                Суета

      А фашисты подступали всё ближе и ближе.
Полтора месяца пролетели как один день, в которые селяне ежедневно ходили в лес по ягоды и грибы, ловили рыбу, которую потом коптили и сушили, а в августе перелопатили свои огороды и поле, чтобы взять оттуда всё, что можно было есть. И Никите в этой суете, как и Маше, пришлось тоже крутиться волчком, отодвигая возможность новой встрече всё дальше и дальше…               
      И вот в середине октября, когда чаще стали лить дожди, Савелий Ножов, которому на днях исполнилось тридцать пять лет и сходивший по этому поводу по грибы для закуски в дальний лес на запад, сказал, что вроде бы слышал грохот пушек.               
     -     Да ослышался ты, - улыбнулся пожилой Илья Колкутин,
            - Гроза вон была в соседней деревне.
     -     Ни хрена, дед, там, где я был никакой грозы даже не
            намечалось.
     -     Ну - ну, табе лучше знать, - зажёг тот самокрутку, но после
            ухода бывшего зэка, тут же побежал к Председателю
            сельсовета, доложить, что поведал Севка.
     -     Всё может быть, - покачал головой Колунов и на следующий
           же день, то есть 17 октября опять собрал селян в актовом               
           зале школы.
     -     Вот-вот и враг, возможно, войдёт в нашу область, - начал он
           и все с горечью на лице переглянулись, - Кто могли, уехали в
           эвакуацию, остальные, надеюсь, уже попрятали съестные
           запасы продовольствия. Если у кого и есть оружие, то тоже
           спрячьте подальше – пригодится. Всё, женщины свободны, а
           мужскую часть, хоть и малочисленную, прошу остаться.
      Заскрипели стулья, и зал почти опустел.
Председатель сельсовета обвёл всех взглядом. «Так, - пробурчал он себе под нос, - я, зоотехник, счетовод, хромоногий Ершов с сыном, больной туберкулёзом Галкин, конюх, Макар Сырых с дружком Фёдором Ивановым, физик Цаплин, Дмитрий Полуянов, Сергей Громов, участковый Иван Ильин и Веня Ухин. О, чёрт, Севка Ножов припёрся, будь он неладен. И зачем? Ведь только год, как вернулся из лагеря – сидел ведь, говорили, за разбой. В общем, двенадцать мужиков и три подростка. А остальные, ведь, одни старики».
     -     Чего оглядываешь нас, Иваныч? – прохрипел бывший
            заключённый, - Мужики, как мужики.
     -     Да, особенно ты, - забурчал Фишман.
     -     А чо? Я стрелять умею.
     -     По своим? – вдруг вырвалось у Цаплина.
     -     По личным врагам, твою мать…- матюгнулся Ножов, - И
            вы, жидовня, молчите, если не знаете, за что я сидел.
     -     Так, хватит! – стукнул кулаком по столу Председатель, -
           Слушайте меня внимательно.
     -     Слухаем, - подобострастно проговорил зоотехник Зайцев,
            кивнув головой.
     -     Так вот, думаю я организовать партизанский отряд…
     -     Из двенадцати человек? – усмехнулся зоотехник.
     -     Ещё Макар, Фёдор и Никита, - твёрдо произнёс Колунов.
     -     Малые ещё они для этого.
     -     В самый раз. Ты вот, Пётр Егорович, попробуй их мышцы –
           железо!
     -     Железо должно быть с башкой.
И тут поднялся с места закончивший школу в прошлом году Фёдор Иванов и задрал рукав рубашки.
     -     На, дядь Петь, опробуй, - согнул он правую руку в локте.
     -     Я про мозги говорил.
     -     Можно и голову на сообразительность проверить. Слабо?
     -     Да иди ты, - поднялся с места Зайцев, - Сопливые вы ещё.
            Ладно, Председатель, пойду ка я корову доить, а то жена
            захворала.
     -     Как знаешь, Егорыч, да и хватит вам собачиться. Пора о деле
            поговорить, - поморщился Председатель.
     -     О, це дило! – закашлялся Галкин, - Слухаем тебя, Артём
           Иванович.
Тот почесал затылок, провожая взглядом зоотехника, и произнёс:
     -     В общем, если немчура придёт сюда, в первое время будем
            сидеть тихо, так сказать прочувствуем атмосферу.
     -     Чего? – скривился Ножов, - Пердёж немцев будем
           вынюхивать что ли?
     -     Не груби, Севка, мы должны приглядеться, что и как, а
            потом…
     -     Потом поздно будет.
     -     Не будет. Какие будут предложения, мужики?               
     -     Да, надо бы на всякий случай пару блиндажей соорудить в
            лесу поближе к дальним болотам, - подал голос участковый,-
            Пригодятся.
     -     Согласен, - кивнул Председатель. Ещё?
     -     Туда жратвы бы какой натаскать и кое-какое оружие, если
            есть, - молвил Громов.
     -     Принято. Что ещё?
      И вдруг бывший зэк сказал:
     -     Лучше бы евреям отвалить подальше отсюда в эвакуацию.
     -     С какой такой стати? – перебил его поднявшийся с места
            физик Цаплин.
     -     Да говорят, что немцы вас не привечают.
     -     Откуда услыхал? – вмешался в разговор счетовод Фишман.
     -     В лагере говорили…
     -     А там откуда узнали?
     -     Да война то не вчера началась же, а в сентябре тридцать
            девятого, - усмехнулся Ножов.
Теперь уже не выдержал и поднялся со стула Колунов.
     -     Да, я тоже слышал обо этом. Ещё и цыган они ненавидят.
     -     Я из родной деревни не уеду, - буркнул учитель.
     -     А я сегодня же улетучусь, - беспокойно произнёс Фишман, -
           Меня нос и уши выдадут сразу.
     -     И обрезанный «болт», - расхохотался Савелий, - Так что ты,
            Цапля, штаны перед немцами не снимай.
Артём Иванович повысил голос.
     -     Ладно, хорош вам. Всё, после обеда пойдём копать
            блиндажи. Так что берите с собой лопаты, пилы, гвозди и
            молотки– хоть в один накат, но надо сварганить схрон.
     -     А провиант кто будет собирать? – заелозил полным задом по
            стулу Дмитрий Полуянов.
     -     Вот своим бабам, когда инструмент будете брать, и
            скажите. Пусть хотя бы сухой паёк соберут.
     -     Понятно, разберёмся, - кивнул головой Сергей Громов, -
           Айда, мужики.
      Все ушли, а Колунов ещё с полчаса сидел, меняя папиросы во рту, с прискорбьем думая, как всё получится, и кто от этой всей передряги, называемой войной, останется в живых… И как там Колосовы, Рыжовы, остальные учителя, и другие селяне, уехавшие кто в эвакуацию, а кто на фронт? Дай им, Бог, удачи! А вот нашим иудеям действительно надо бы уехать…

                Х

      Копали блиндаж все, кроме больного туберкулёзом Галкина, стариков Попова и Колкутина, фельдшера, занимавшегося бабушкой Маши Храмовой на дому, Зайцева, уничтожавшего по приказу Председателя совхозную документацию и не знавшего об этом мероприятии, и… Севки Ножова, который вообще не пришёл
     -     Вот, гад! – думал Председатель сельсовета, шагая по лесу, -
           Здоров как бык, а ленивый. Ах, да, у этих «синих» свои
           законы в отношении работы. Правда, иногда он помогает
           ненормальному Кольке Яровому коров пасти, но это же не
           работа - лежит себе в траве с утра до вечера, лузгая семечки,
           а после шести щёлкает кнутом животным по задницам.
           Говорят, что он шастает к Любке Сивой, муж которой ушёл
           на фронт в конце июня, но, правда, со свечой никто не стоял.
           Даже батюшка Евлампий пришёл с лопатой и граблями, вот
           так.
     Копали яму и валили деревья до темноты, и она получилась только пять на четыре метра (мешали частые сосны с их глубокими и раскидистыми корнями), то есть ни туда, ни сюда даже для их предполагаемого отряда, хоть и глубиной почти три метра.               
     «Не блиндаж, а действительно схрон какой-то для ворованных вещей, мать его!» - рассуждал Председатель.
     -     Ладно, пошли домой, а то есть охота и руки отваливаются с
           непривычки – столько напилили, - объявил наконец он, -
           Завтра кровь из носу, но поставим подпорки, покроем крышу
           и завалим её землёй. А потом примемся за второй. Да, харч
           по домам пусть лучше пацаны собирают. На Севку надеяться
           нечего. Слышите, ребята?
     -     Да, - отозвался Никита Ершов, - Всё сделаем.
     -     И возьмите пару фляг у Ольги Шульгиной для воды. Нужна
            будет.
     -     Есть, товарищ Предсель, - отдал честь Макар Сырых, - Будет
           сделано – отоваримся у главной доярки.
      Артём Иванович вскинул брови вверх.
     -     А чем ты меня обозвал, парень? На мат похоже.
     -     Не приведи, Господи, - перекрестился тот, - Предсель – это
            Председатель сельсовета.
     -     А-а-а, ну ладно, давайте к дому, мужики.
      Они пошли, и вдруг Макар ощутил на своём плече тяжёлую руку. Обернулся и удивился – чуть сзади него идёт батюшка Евлампий, через некоторое время прошептавший ему:
     -     Спасибо, сын мой, что вспоминаешь Бога. Он тебе ответит
           тем же.
      И всю дорогу Макар Сырых думал, как ему Всевышний ответит.
       А следующий день был ещё суматошнее: с утра лил дождь, чуть ослабевший к полудню, но в три часа все были уже у ямы. Укладывали деревья все вместе, скрепляя их скобами, которые притащил в мешке Ершов – старший из своей мастерской, а подпорки ставили из молодняка – те крепче, засовывая между ними и землёй валежник для тепла, остатки которого постелили на пол. Брёвна легли плотно, оставив восьмидесятисантиметровый лаз под раскидистой елью, который накрыли листом железа, а сверху мхом.
     -     Так, мужики, - остановился, чтобы перенести одышку
            Колунов, - На сегодня хватит. Завтра снесём вниз пни для   
            сиденья, а оставшиеся брёвна распилим вдоль для лежанок.
     -     Да, пора до дому, до хаты, – улыбнулся Аркадий
            Абрамович, - А то в темноте и в ямку можно попасть, и
            сломать что-нибудь.
     -     Ага, «морковку», - заржал Громов, держась за живот.
      Отец Никиты подошёл к нему.
     -     Что, Серёга, тяжело без желудка?
     -     Конечно. Живот болит постоянно и особенно, когда что-то
            подниму тяжёлое.
     -     А чего не сказал? – гаркнул Колунов, обходя овражек, - Мы
            бы и без тебя справились.
     -     Да пройдёт. Есть у меня травяное средство…
     -     На самогоне небось? – хмыкнул участковый.
     -     На нём, родном, на нём.
     -     Но много - то не пей, Серёж, - нахмурился Председатель, -
            ослабнешь ещё больше.
     -     Да знаю я. Стоп, кто-то идёт. Слышите потрескивание веток?
Группка остановилась, навострив уши и вглядываясь в наступившую темноту.
      И действительно впереди зашуршал кустарник.
     -     Да лиса это, - прошептал Громов.
     -     Всё может быть, - также шёпотом ответил Колунов, - Ну-ка,
           Фёдор, обойди осторожно то место вокруг.
      Иванов тут же растворился в полумраке.
А через три минуты завизжал женский голос.
     -     Ой, мужики, это я, доярка Люба. Федь, отстань.
      И тут же две фигуры выросли перед будущими партизанами. Доярка маячила светлым платьем, как привидение, а Фёдор тащил небольшой мешок.
     -     Ты чего это ночью шастаешь, Люб? – спросил Председатель.
     -     Да вот паёк несу вам в блиндаж.
     -     О, чёрт! И кто же это проговорился тебе о нём?
     -     Не скажу, обещала ведь.
     -     Ладно, молчи. Эй, молодёжь, быстро отнесите этот подарок
            назад в блиндаж, а мы потихоньку пойдём дальше.
     -     Есть, ко-ман-дир, - звонко пропел Фёдор Иванов и потопал
            назад вместе с Никитой и Макаром.
    Остальные двинулась дальше, но не успели они пройти и метров триста, как где-то сбоку явно услышали чей-то стон или плач. Все кинулись туда, раздвигая и ломая кусты, и выставив вперёд кто лопаты, кто топоры, а некоторые молотки, готовые встретиться с разъярённым зверем, напавшем на кого-то из селян, захотевшим проследить, куда ушли мужики на весь день. Но сюрприз оказался совсем другим…

                «Гости»

      Худенькому мальчику в светлых шортах и курточке было лет тринадцать. Он лежал на боку, подвернув под себя левую ногу, окрашенную чем-то чёрным. Любка, первая подскочившая к нему, провела рукой по ноге и повернулась лицом к вышедшей из-за туч луне.
     -     Елки-палки! – охнула она, - Он же ранен!
      Мужчины сгрудились вокруг.
     -     Что, как? – встревоженно произнёс Колунов, - Фонарик есть   
            у кого?
     -     Да, - вышел вперёд запасливый механик - отец Никиты, - Вот
            он.
     -     Включай и наводи на ногу.
Бледный луч осветил бедро мальца, и все увидели разорванный край шорт, пропитанный кровью, которая дотекла уже до колена.
      И Люба тут же разорвала подол своей белой нижней юбки. Две минуты и нога туго перебинтована. Здоровяк отец Евлампий легко поднял мальчика, уложил, как только что родившегося на согнутую в локте левую руку, и быстро поспешил вперёд. И все чуть ли не строевым шагом затопали за ним, а через десять минут их догнали Никита, Фёдор и Макар.
     -     Что случилось? – обогнал Макар Председателя.
     -     Раненого мальчика нашли.
     -     Тогда сразу к нам, - услышал их разговор Никита, - У
           мамы всё есть дома для перевязки.
     -     И спасибо ей за это, - перекрестился батюшка, - Не надо,
            чтобы про пацана всё село знало.
      За три с половиной часа молча добрались до сруба Ершовых.
Отец Евлампий внёс постанывающего мальчика в дом, Артём Иванович и Никита за ним, а его отец, завершавший процессию, распрощался с остальными и закрыл дверь на щеколду.
Раненого положили на деревянный топчан, и хозяйка дома шустро стащила разорванные шорты, обнажив полностью ноги. Кровоточащая рана была почти у тазобедренного сустава, но неглубокой.
     -     Пару швов надо всё же наложить, - уверенно сказала
            Елизавета Гавриловна, - Потерпишь, герой?
      Но мальчик на вопрос не среагировал
     -     Да обезболь ты его, Лиза, - вмешался Председатель.
     -     А это обязательно, - завозилась женщина со шприцом,
            вынутым из небольшого стерилизатора.
     -     Осколком задело, - знающе проговорил отец Никиты,
            осматривая рану.
     -     Ладно, пусть оклемается, а завтра порасспросим, кто он и
            откуда, - кивнул головой Колунов, - Ну, я пошёл.  Мальца то
            у себя оставь. Слышь, Елизавета?
     -     А как же! Его и помыть надо, и переодеть – вон какой
            грязный.
     -     Да поможет ему Бог, - перекрестил мальчика Отец
            Евлампий, и тоже покинул дом.               
      Он пришёл в себя к обеду следующего дня, но, похоже, было, что он бредит, так как сразу начал часто повторять только одно слово:
     -     Немцы, немцы, немцы…
      Его покормили, отмыли, перевязали, потом дали горячего молока с мёдом и аспирин и… он ожил, то есть сел в кровати и заговорил:
     -     Немцы уже в Белгороде.
     -     Откуда знаешь? – спросила Елизавета Гавриловна.
     -     Я там живу, то есть жил…
И женщина сразу сообразила и позвала со двора сына, коловшего дрова:
     -     Никит, быстро сбегай за Председателем.
      И тот тут же рванул из дома.
По пути он встретил отца, идущего из мастерской, и они вместе  поспешили в сельсовет. Услышав такую новость, Колунов сразу же напялил плащ, и троица поспешила к дому Ершовых.
       А мальчик, которого звали Славой Денисовым, уже сидел за столом и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Взрослые сгрудились вокруг него.
     -     Ну, Славик, повтори всё то, что рассказал мне, - попросила
           мать Никиты.
      И тот, посерьёзнев, начал:
     -     Фашисты пересекли границу области позавчера и наши под
            их натиском стали отступать.
     -     Молодец, точно говоришь, - вырвалось у Артёма
            Ивановича, - Продолжай.
     -     Мой отец, бывший военный, работал в Обкоме партии и всех
            служащих сразу же решили эвакуировать вместе с
            родственниками. И на двух грузовых машинах мы поехали
            на северо - восток.
     -     И мужчины? – нахмурился отец Никиты, - А уйти в
            подполье?
     -     Так приказало начальство, боясь, что кто-нибудь сразу
            сдаст немцам коммунистов и их всех расстреляют.
     -     Да, бывало так и раньше в Гражданскую, - с досадой буркнул
            Колунов, - И что дальше?
     -     Мы успели доехать до Корочи, как налетели самолёты и…
      Мальчик стал тереть кулачками глаза.
     -     И стали бомбить? – ахнула Елизавета Гавриловна.
     -     Да. Первая бомба угодила прямо в наш грузовик, но мама
            успела меня отбросить в придорожные кусты, а потом…- и
            Славик до боли закусил нижнюю губу, - А потом я ничего
            не помню. Хотя нет, вспоминаю, что какой-то мужчина
            некоторое время тащил меня на себе, а потом он упал, и я
            увидел, что он весь в крови.
     -     О, Господи! – перекрестилась женщина.
     -     И он только и успел указать рукой: «Иди в ту сторону», и…
            умер. Ногу я почти сначала не чувствовал, поэтому целый
            день шёл, но потом появилась сильная боль, и я увидел, что
            шорты мои в крови и потерял сознание.
     -     Ясно, - помрачнел Председатель, - Давай, Никита, пробегись
            по домам и сообщи, что вот-вот и гитлеровцы будут здесь.
            Пусть мужики идут в сельсовет, а женщины и
            дети прячутся в погребах. Ясно?
     -     Да.
      И Ершов-младший выскочил из дома.
     -     Ты, Матвей, идёшь со мной, - продолжил Колунов,
            обращаясь к отцу Никиты, - а ты, Елизавета останься с
            мальчиком и учти, он теперь твой сын и никому ни слова о
            нём и его отце и кем тот был.
     -     Поняла. Я только сбегаю в амбулаторию за инструментом и
            перевязочным материалом, а по дороге заскочу к
            Новиковым.
     -     Правильно. Пусть наш фельдшер притворится больным и
           сидит в своей мазанке – он нам обязательно ещё пригодится.
     И дом опустел, а Славик с помощь хозяйки тут же был спрятан за печку, где лежали старые подушки и одеяла
      Немцы вошли в село 27 октября во второй половине дня, и офицерский состав, прибывший на двух машинах, тут же поселился в доме для учителей, а солдаты в школе, рядом с которой разместились два грузовика, шесть мотоциклов и один небольшой танк. Офицеров было пять, а солдат около тридцати. Были у немчуры и собаки – три овчарки, зло лающие на всех селян.
      Эту ночь фашисты отдыхали: пили, орали и кутили, то есть из дома учителей доносились звуки граммофона, играющего какие-то марши. А на следующий день начались безобразия: солдаты ходили по домам, отбирая съестное и самогон. Офицеры же собрали всё население у дома учителей. И тут выяснилось, что Савелий Ножов исчез… Немец - переводчик на русском языке стал забивать селянам мозги всякой ересью, то есть, что немецкая армия пришла освободить народ от коммунистов и евреев и установить в России самый лучший общественный строй в Европе.
     -     А теперь ми стать проводить чистка, - объявил один из
            молодых офицеров, картавя русские слова, - Раздевать.
     -     Что-о-о? – за полошились селяне, - Как?
     -     Снимать штаны, русские свиньи и стать в ряд, - заорал
            переводчик, - Или начнём стрелять.
      Мужики переглянулись, ища глазами женский пол, но тот в это время уже отбивался от солдат, обыскивающих дома и забирающих продукты.
     -     Ну, слюшать нас, а то… - немолодой седоватый офицер со
            шрамом на щеке вынул пистолет и выстрелил в воздух.
      И мужская часть селян, яростно матерясь, начала раздеваться. Прикрыв срам руками, стали в неровный ряд и… началось: один из молодых офицеров и два солдата останавливались перед каждым, заставляя поднимать руки, в результате чего из строя были выведены Цаплин и деда Попов.
     -     Зачем это? – забеспокоился дед.
     -     Офицер всё скажет, - мерзко заулыбался переводчик.
     -     Ты что, старый, укороченный что-ли? – прыснул в кулак
            стоявший рядом Дмитрий Полуянов.
     -     Ой, да он у меня так с младенчества, - прикрылся руками
            бедный Александр Максимович, - А что? Это запрещено?
     -     Посмотрим, - нахмурился Колунов, стоявший с другой его
            стороны, - Ты же русский, а они ищут евреев.               
      А потом прошептал сам себе, глядя на спину учителя, вышедшего из строя:
     -     Эх, зря ты вчера, Яков Семёнович, не уехал вместе с
            Фишманом.
      Несчастных увели в школу, где был наполовину залитый дождём вместительный подвал. А потом стали всех мужчин по очереди допрашивать в сельсовете, уведя потом их тоже в подвал. Что там было, Никита не слышал - его, Фёдора и Макара после осмотра вытолкал из строя переводчик и дав ногой под зад, заржал как старый конь:
     -     Идите домой, щенки.
      И они ушли, с ненавистью поглядывая на немца.
     -     Твари поганые, - возмущался Макар, шлёпая сандалиями по
            пыли, - Смотрят на нас, как на быдло.
     -     Я бы их всех… - побелев от злобы, сказал Фёдор, - К
            мирному населению так относиться нельзя.
      И тут Никита вспомнил свою бабушку.
     -     А знаете, почему так?
     -     В смысле? – удивлённо посмотрел на него Иванов.
     -     А потому, что это не регулярные войска.
     -     Откуда взял? – с интересом уставился на него Сырых.
     -     А вы форму видели?
     -     Ну, да, чёрная.
     -     А петлицы?
     -     Я к этой сволочи не присматривался, - пожал плечами
            Макар.
     -     Я тоже, - буркнул Фёдор.
     -     А зря, - поучительно произнёс Никита, - я их тщательно
            осмотрел с ног до головы.
     -     И зачем?
     -     А вы потом присмотритесь. Петлицы в виде двух молний.
     -     И что?
     -     А то, что это бригада СС.
     -     Кто, кто?
     -     Это каратели, друзья, то есть, самые жестокие садисты в
            немецкой армии.
     -     Откуда знаешь? – не выдержал Макар.
     -     Бабушка рассказывала, что её в связи с знаниями немецкого
            языка, вызывали в НКВД с самого начала войны в Европе и
            там она узнала об этом у какого-то служащего.
     -     Понятно, поставили её на учёт на всякий случай, -
            ухмыльнулся Фёдор, - А давно ты был у неё, Никит?
     -     Да ещё в мае – приезжал на праздник вместе с отцом на
            полуторке.
     -     Да, тяжело там в Белгороде, наверное, сейчас.
      Макар вздохнул и зло сплюнул в траву.
     -     Какая- то гадина, видно, шепнула фашистам, что в лесу
            нашем прячутся партизаны.
     -     Не исключено, - кивнул головой Фёдор, - Ладно, двинули по
            домам.
Этой ночью их разбудили вновь звуки музыки и восторженные крики, раздававшиеся из учительского дома, а утром прошёл слушок, что Кругликову Нюру и Любу Сивую офицеры притаскивали к себе в учительский дом для забавы… И никто из селян не решился заступиться за них – боялись, что спьяну те их перестреляют. Но женщины потом рассказывали, что офицеры к ним не приставали, а поили их шнапсом и всё расспрашивали о жителях, у кого какой дом, то есть богатый или нет, а потом танцевали с ними под новенький граммофон, который они привезли с собой.
      И это было странным…
                Эсэсовцы 
               
     А днём всё мужское население, усаженное в подвале школы, вновь допрашивали.  И более резко и долго, то есть когда те возвращались по домам, некоторые хромали, некоторые вытирали кровь с лица, но синяки были у всех.
     -     Вот, негодяи! – возмущались встречавшие их женщины, - И
            что им от наших мужиков надо? А где же Цаплин и Попов?
      Но все молчали, отрицательно покачивая головами.
У Фёдора отец ушёл на фронт, а у Макара давно умер, так что не у кого им было узнать, что там происходило.
      Вернулся домой и отец Никиты и, садясь за стол, не улыбаясь подмигнул ему. Мать приставала к мужу с расспросами, но тот отнекивался:
     -     Меньше знаешь, мало горя, - только и сказал он.
      Но вечером, когда Елизавета Гавриловна ушла спать, Матвей Ильич прошёл в комнатушку сына и зашептал ему на ухо:
     -     Немцы ищут партизан…
     -     Значит Макар был прав, когда говорил мне с Фёдором об
            этом, - кивнул головой сын.
     -     Да. Так вот, эти гады допрашивали всех по отдельности,               
            били по ногам и лицу, сломав нашему фельдшеру и
            Полуянову носы, а участковому повредили коленный сустав.
            Выявляли, заразы, коммунистов.
     -     Так Артём Иванович же и Ильин…
     -     Да все знают, что они партийцы, но никто об этом не
            проговорился.
     -     Ты так считаешь? – с сомнением посмотрел на отца Никита.
     -     Но ведь отпустили же нас всех, и даже их.
     Никита задумался и пришёл к выводу, что очень хорошо было бы подслушать разговор эсэсовцев. Да, это мысль! Ведь он знает немецкий язык вполне хорошо.
     -     А учителя и деда Попова видели в подвале?
      И Матвей Ильич хмуро покачал головой.
     -     Нет, их там не было. Наверное, солдаты заперли их у себя в
            Школе отдельно от других мужиков. Ладно, ложись спать.
            Посмотрим, что будет завтра. А то, может, и надо уже
            уходить в лес.
     -     Думаешь пора, пап?
     -     Всё может быть, Никит. Нас мало, но… Ладно, спи.
            Утро вечера мудренее.
      А в пять утра раздался стук в дверь. Все выскочили из кроватей и прильнули к окну. И… отпрянули – на них смотрела грязная рожа Савелия Ножова.
     -     Я пойду, открою, - прошептал отец, беря в руку топор.
     -     Я с тобой, - сунулся тоже к двери Никита.
     -     Осторожно там, - прижала от страха ладони к груди
           Елизавета Гавриловна, закрыв собой проход за печку, где
            спал Славик.
     -     Знаю сам, - отмахнулся от неё муж.
Севелий был в одном испачканном землёй исподнем, держа в руке наган. И он весь трясся – по ночам было уже довольно - таки прохладно. Начало ноября всё же…
     -     Ты чего и откуда? – спросил отец Никиты, открыв дверь.
     -     Оттуда, Матвей. Пусти, а то я закоченел совсем.
      И хозяин дома завёл нежданного гостя в сенцы.
     -     Ты где пропадал то, Сев?
     -     В лесу. У тебя самогон есть?
     -     Да.
     -     Налей, а то язык не поворачивается.
Ершов – старший полез по лесенки на чердак и вернулся оттуда с полной «четвертью».
     -     А стакан? – скорчил недовольную мину Ножов.
     -     Пей из горла, а то в кухне Лизка увидит, что я беру их, всё
            поймёт и начнёт ругаться. Это же спирт, а самогон в
            подполе на кухне.
     -     Е, моё! – хрюкнул от удовольствия Савелий, - Стащила что
            ли с работы?
     -     Не стащила, а спрятала - всегда нам всем может пригодится.
     -     Это точно!
      Гость сделал три глотка и закашлялся.
     -     Да тише ты, - зашептал Матвей Ильич.
     -     Да он, чёрт, не разведённый. Чуть не задохнулся. Глотнёшь?
     -     Нет, сейчас голова должна быть светлой. А где взял наган?
     -     Да у себя… Припрятал лет десять назад.
     -     Эх, ты, бандит! – покачал головой Ершов, - Никак старое не
           забудешь?
     -     Его не забудешь никогда, - вяло проговорил бывший
            заключённый.
     -     Что же ты в жизни хорошего сделал то, Севка?
      И тут подал голос Никита:
     -     Пап, полезем на чердак – там теплее. И из старой одежды
            кое-что ему найдётся. Пусть оденется.
      Отец почесал затылок.
     -     Да, ты прав. Ну, Ножов, давай вперёд наверх и осторожно, а
            то Лиза моя выскочит и разгонит нас. А я пока схожу,
            успокою её. Никит, помоги, пьянице, там приодеться…
     -     Я не пьяница, - возмутился Савелий, - Просто замёрз, как
            цветок на морозе.
     -     Ничего себе цветок! – прыснул отец, - Воняет от тебя, как в
            коровнике.
     -     Да иди ты… - матюгнулся тот и полез по лестнице
            наверх.
      Никита за ним. Минут через пять Матвей Ильич вернулся, неся в кастрюле варёный картофель с белым мясом – все куры пошли под нож и их тушки хозяин дома спрятал в сарае в погребе, присыпав люк соломой. За это время полураздетый Ножов напялил на себя старые штаны хозяина дома, рубашку и ватник. Парень же натянул на себя рваный тулуп.
     -     О-о-о, какой закусь! – пустил слюни непрошенный гость,
            увидев еду.
     -     Ешь, это последняя курица – эсэсовцы всё отобрали, -
            схитрил на всякий случай Матвей Ильич, боясь, что бывший
            вор попросит дать тушку с собой.
     -     Тогда помянем её, - присосался к бутыли гость.
      Наевшись, он закурил что-то очень крепкое.
     -     Ну, рассказывай, - повторил просьбу хозяин дома, - А то от
            строительства блиндажа отказался, то есть смылся, а теперь
            его, мабудь, пользуешь.
     -     А кто, Хромой, харч собирал по деревне?
     -     Ты что-ли? – недоверчиво спросил Ершов-старший.
     -     Я, а что, Любка не приносила?
     -     Принесла, но ничего не говорила.
     -     Вот, зараза! А хотя хорошо, то есть пусть все думают, что я
            сгинул.
     -     С какого перегара?
     -     А с такого, что фрицы пришли сюда, чтобы лес прочёсывать.
           Ищут, твари, партизан.
     -     Что, видел кого?
     -     Да, парочка их с автоматом и собакой прогулялись до
            первого болота.
     -     И собака тебя не учуяла?
     -     Так я с подветренной стороны шёл за ними. И, кстати, кое-
            что нашёл.
     -     И что?
     -     Свежую яму…
     -     Ну и что такого?
     -     А подумай, Матвей, откуда она?
     -     Не представляю.
     -     А зря. Я ведь копнул, а там… наш еврей Цаплин с дедом
            Поповым.
Ершов всплеснул руками.
     -     Ёлки – палки, твою мать! То-то их не было в подвале.
     -     А что, вас в подвал сажали фрицы?
     -     Да, всех мужиков.
     -     И что, били и допрашивали?
     -     Не без этого. Вон участковому Ивану Ильину коленный
            сустав повредили, а фельдшеру и Дмитрию Полуянову носы
            сломали.
     -     Иди ты?
     -     Да.
     -     Жалко и особенно однорукого Ваньку. Теперь он не вояка.
     -     У-у, какую песню ты завёл! И с чего бы это? Ты же
           краснопёрых всегда ненавидел.
     -     Моя страна не только из мусоров состоит, Матвей. Вот я и
            решил уйти в подполье, если так можно сказать. А у 
           участкового точно есть пистолет, то есть у нас уже два
           настоящих ствола будет, если он отдаст.
     -     И что, вдвоём будете воевать? – чуть улыбнулся отец
           Никиты.
     -     Нет, только с надёжными людьми.
     -     А ты сам то из надёжных?
     -     Увидишь блиндаж и поймёшь, механизатор ты наш.
     -     А что там?
     -     Посмотришь.
     -     А почему ты именно к нам пришёл?
     -     Вы, Ершовы, на самом краю деревни живёте. А ты что,
            хотел, чтобы я с песнями прошёлся днём по нашему
            «проспекту»? – широко зевнул гость.
     -     Н-да, научили тебя в лагере калякать, - покачал головой
            Матвей Ильич, - Ладно, спи, и если что, закопайся в сено,
            что в углу.
     -     Понял. Спокойного утра и дня. И, кстати, я в месте не столь
            отдалённом, общался не только с урками, но и с людьми с
            высшим образованием.
     -     В одном бараке сидели что ли?
     -     Ага, чтобы сплотить, так сказать, население в борьбе с
            настоящим врагом, мать их!
     -     И кто этот враг был? – хмуро посмотрел на Савелия отец
           Никиты, - НКВД?
     -     Тогда да, а теперь немцы, - уже вяло произнёс Савелий,
            повернулся на бок и тут же захрапел.
А Никита с отцом ещё час рассуждали о создавшейся ситуации. Ведь действительно, их возможный отряд не отряд без оружия, а одно название…
                Сходка

      В обед зашёл к ним Колунов и Савелий не стал прятаться.
     -     А-а-а, Ножов, объявился? – с презрением проговорил Артём
           Иванович, - И где шлялся? У Любки в погребе под юбкой?
     Лицо бывшего зека передёрнулось.
     -     Сказал бы я тебе, Председатель, да при женщинах не
            матюгаюсь.
     -     Ишь ты какой, интеллигентный душитель! – с издёвкой
            вымолвил тот.
      И Матвей Ильич не сдержался.
     -     Зря ты так, Артём, ты сначала выслушай его, а потом
            высказывайся как хочешь. И ведь он, слушок был,
            душегубом никогда не был.
     -     Зато вором, - сел Колунов за стол, - Ладно, хозяин, наливай.
            А ты, Ножов, как говорят в ваших «малинах», колись.
      Тот аж позеленел.
     -     Не буду. Пусть вот Никитка повторит, что я им балагурил
            вчера.
     -     Ишь ты какой обидчивый! Будь, по-твоему. Ну, парень,
            расскажи.
      И Никита поведал всё, что говорил на чердаке Савелий.
Председатель заёрзал задницей по табурету, явно смутившись от услышанного.
     -     Ладно, Севка, удивил ты меня, но извиняться не буду.
     -     Мне твои извинения не нужны, - разлил теперь самогон тот
           по лафитникам.                Матвей Ильич спирт уже не стал доставать, боясь своей жены – медсестры, да и пригодится он, может быть, не приведи, Господь, для другого. А Ножов поднял стаканчик и добавил:               
     -     Мы не гордые, Председатель. Лучше давай помянем первых   
            двух убиенных селян.
     -     О, Господи! – перекрестилась хозяйка дома, - И зачем ты так
            сразу, Сева?
     -     А затем, Елизавета, что идёт война, а не карнавал.
      И он первым опрокинул самогон в рот.
Помолчали минут десять, закусывая, а потом мать Никиты, чтобы сгладить напряжение, сказала:
     -     А сходи - ка, ты, сынок, в погреб. Там под кирпичами банка с
            квашеной капустой. Да, и Славика возьми с собой – пусть
            привыкает к нашему жилищу и что, где есть.
     -     И то, правда, жена, - поддержал ей Матвей Ильич, - Сходи
            с ним, принеси.
     И парень поспешил с подростком в сарай, а Колунов продолжил разговор:
     -     Так какой, Ножов, нас ждёт сюрприз в блиндаже?
     -     Увидите какой.
     -     Хм, тайну из-за какого-то пустяка делаешь?
     -     Ага. Ты чем пытать меня, Председатель, скажи, кто в отряде
            будет. Нас - то ведь, крепких мужиков, в селе мало.
     -     Для этого надо собрать всех.
     -     И как ты это себе представляешь?
      Артём Иванович задумался: а действительно как? Он не сомневался, что парочка немецких солдат постоянно внимательно следят за передвижением селян, поэтому надо быть очень осторожными.
     -     Честно говоря, пока не знаю, - хмуро произнёс он.
     -     То-то же, - ухмыльнулся Ножов, - А я вот знаю.
     -     И как?
     -     А надо собрать всех жителей перед сельсоветом и прочитать
            им лекцию о немцах, их помощи в построении нового
            общества в России, где не будет коммунистов, жидов и
            цыган. И все будут жить богато и счастливо.
     -     Ты что, Севка, с ума сошёл? Такое говоришь, что хочется
            дать тебе в морду, - вскочил с лавки побледневший Колунов,
            а Савелий рассмеялся.
     -     Ты извини, Председатель, но ты хоть и коммунист, но дурак.
           Этот доклад на сходке– прикрытие. Вот молодые ребята
           наши перед этим мероприятием обойдут всех мужиков
           ночью и скажут, что если кто решил идти с нами в лес 
           партизанить, тот сунет тебе после собрания простой клочок
           бумаги в руку при пожатии, как бы прощаясь. Вот мы и
            узнаем, кто у нас надёжный и будет воевать. Да и немцы
            чуток успокоятся после такого сладкого «торта».
     Артём Иванович покраснел, почесал затылок и сел на своё место, а Матвей Ильич с радостью глянул на Ножова.
     -     Да, Савелий, ты молодец! Не ожидал от тебя такого. Видно
            сожительство, так сказать, с «врагами народа» пошло тебе
            на пользу. Так что, Артёмушка, прислушайся к его совету.
     -     Ладно, - буркнул Колунов, вставая, - Я так и сделаю. Пока.
     Встал и направился к двери и тут же столкнулся с Никитой, который был бледен и возбуждён.
     -     Ты чего, парень? – удивлённо посмотрел на него
            Председатель, - А мальчик где?
     -     Поворачивай назад, Артём Иванович, - прошептал тот, - Есть
            новость и новость неприятная. А Славик уже у себя за
            печкой греется.
      И они оба опять уселись на скамью.
     -     Так что, сынок, случилось? – спросила мать.
     -     А вот что, товарищи: я вышел из дома и увидел краем глаза,
           что кто-то мелькнул за нашим заборчиком. Пошёл в сарай,
           но, как вы знаете, дверь туда с торца и не видна с улицы. Вот
            я и шмыгнул за постройку, а потом через кусты к щели в
            заборе и…
     -     Я так и думал, что немцы следят за мной, - недовольно
            перебил парня Колунов.
     -     Нет, это были не немцы, - угрюмо промолвил Никита.
      И собравшиеся тут же выкатили удивлённо глаза на него и даже Ножов.
     -     А кто? – еле выговорил Председатель.
     -     Зоотехник Зайцев.
И все вздрогнули от такой неожиданной вести.
     -     А ты, сын, не перепутал? – закашлявшись, спросил его отец.
      Тот отрицательно помотал головой.
     -     Нет, это был он и держал в руках… небольшой бинокль,
            каких у нас я не видывал.
     -     Твою мать! – не сдержался Артём Иванович.
     -     Вот сука! – воскликнул Савелий, - Продался немчуре, падла.
           Хорошо ещё, что я сижу не у окна, а то бы увидел и…
     -     А также хорошо, что не был он на постройке блиндажа и не
            знает о нём, паскуда! – охнул Матвей Ильич.
     -     Сволочь паршивая, - пробормотала Елизавета Гавриловна и
            стала убирать тарелки со стола.
     -     Что ж теперь делать? – в отчаянии промолвил Колунов.
     -     А ничего, - меланхолично прогудел бывший зек, - Ходи,
           Иваныч, как и ходил сюда – все же в деревне знают, что ты
           дружишь с Матвеем, а совет мой насчёт сходки прими
           обязательно. Только, естественно, ни слова зоотехнику об
           уговоре на счёт отряда, и даже наоборот – сделай вид, что
           очень боишься фашистов.
     Вернулась в зал хозяйка дома, неся самовар.
     И тут вдруг зашуршало за печкой и в кухню вошёл раненный подросток и все от неожиданности вздрогнули, как будто ожидая большой крысы. Чуть прихрамывая, он прошёл к столу и сел на табурет.
     -     Кушать захотел, Славик? – спросила мать Никиты.
     -     Ага.
     -     Значит, поправляешься.
     -     А это кто ещё? – удивлённо посмотрел на него Савелий.
     -     Да нашли его в лесу в последнюю ночь свободы, - с тяжёлым
           вздохом сказал хозяин дома, - Бежал с отцом и матерью из
            Белгорода, перед тем, как немцы вошли в него.
     -     Раненный он что ли?
     -     Да, их грузовик разбомбили, и только он остался в
           живых. Но осколок всё же его пометил.
     -     Понятно, - кивнул головой Ножов, - Ты, мать, откармливай
           его – он нам ещё пригодится. Ладно, я пойду на чердак – что-
           то меня опять разморило.
     -     Не что-то, а самогон, - забурчал Колунов, - И вообще, хватит
           поить гостей, Матвей. Эта жидкость нам тоже нужна будет.
           Так, я пойду готовить речь, чёрт бы её подрал, для всеобщего
           собрания.
     И в кухне тут же воцарилась тишина, прерываемая причмокиванием мальчика, поглощавшего борщ из оставшейся капусты со свеклой и слушающего рассказы Никиты о деревне, школе, рыбалках, последнем походе в лес по грибы, встрече с большим ужом, блиндаже и пользе гимнастики. Славик уснул, а Ершов-младший всё ворочался и ворочался на своей постели – его всё никак не покидала мысль, что надо как-нибудь подслушать разговор офицеров Вермахта. Ведь он хорошо знал немецкий язык и был теперь благодарен бабушке за это. А как там она? Жива, здорова? Нет, надо съездить в Белгород, узнать о ней всё.
      Ну как же, чёрт возьми, осуществить свой план в отношении
эсэсовцев? Да, надо напрячь память, и вспомнить подробно фасад дома учителей, где расселились офицеры. Днём не подойдёшь – сразу схватят. Надо пробираться к нему ночью. Вот если бы была пожарная лестница, как в школе, то…
      «Господи, да с боку же старый дуб стоит, - вспомнил Никита, - Залезу повыше и… ёлки-палки, не достану ведь до крыши всё равно. А если верёвку кинуть? Нет, не пойдёт – буду бросать, и… бухать ею по крыше. Услышат ведь, точно услышат! Ну, что же делать? А, если залезть на самый верх и продвинуться по ветке почти к самому её концу? Она прогнётся, и я попаду на крышу – вряд ли спят офицеры на первом этаже – скорее всего там расположились два-три солдата, охраняющие их. Всё, сегодня пройдусь там часа в два ночи и рассчитаю, что и как. Да и надо проследить за зоотехником, и, думаю, Фёдор с этим справится».
      И Иванов действительно справился, доложив с неохотой вечером Никите (младше он его, а командует), что Зайцев один раз заходил в школу и пробыл там с полчаса. О чём его спрашивали немцы? Что он рассказывал о селянах? Кого объявил ненадёжными для немецких «освободителей»? Как узнать? И почему он не выдал им партийцев?  И тут он вспомнил, что сказал ему Макар о предателе вчера днём, когда втроём курили в его саду в кустах смородины, не боясь, что их кто-то услышит, а зря:               
     -     Да надо его взять за мотню и покрутить – сразу расколется.
      Ершов тогда почесал затылок и ответил:
     -     Я думаю, что рановато.
     -     Как бы не было поздно, - пробурчал Фёдор.
Шорох за раскидистой яблоней они засекли, когда расходились по домам и тут же упали на землю. Пролежали так минут десять, а потом ползком добрались до опустевшего курятника и залезли изнутри на крохотный чердак, где было окно.
     Наблюдали долго, но никого не заметили, однако, когда решили всё же по одному расходиться огородами, Макар прошептал:
     -     Смотрите, пацаны, вон под той грушей какое-то шевеление.
Никита и Фёдор присмотрелись и точно – кто-то медленно выбирался из-под дерева.
     -     Слезаем и ждём его у задней калитки, - приказным тоном
            проговорил Фёдор.
     -     И то верно, - кивнул головой Никита.
     -     Тогда подползём с трёх сторон и возьмём этого наблюдателя
            в клещи.
      Так они и сделали: худой незнакомец появился минут через пять.  И старый плащ с капюшоном, опущенным максимально на лицо, болтался на нём, как рваные рубашки на огородном пугало. Но он не рванул от них в обратную сторону, а так и остался стоять, как фонарный столб.
      Ребята подошли к нему и откинули капюшон на спину и… остолбенели – на них грустно смотрел бледный Серафим Галкин, страдающий туберкулёзом лёгких.
     -     Ты чего здесь делаешь? – строго спросил молодой хозяин
            сада.
     -     Д… так, - задрожал всем телом тот, а потом добавил, - Да
            зоотехник наказал за вами, молодёжь, последить, хулиганите
            вы или нет.
     -     И зачем?
     -     А ему немчура приказала.
     -     А он что, на них работает, паскуда? – покраснел до ушей
            Макар, будто не зная об этом.
     -     А чёрт его ведает, - закашлялся хронический больной, - Сам
           то он ходит по пятам за Председателем. И, мне кажется, что
            из-за слухов, что в нашем северном лесу есть партизаны.
     -     Странно, - проговорил Никита, - Странно, что он, не сдал
            до сих пор Артёма Ивановича и Ильина эсэсовцам?
     -     А кто его знает, - тяжело вздохнул Галкин, - Может, они и
            проведали, что Колунов и Иван коммунисты, но ждут, пока
            тот выйдет на контакт с отрядом.
     -     Возможно, ты и прав, Серафим, - кивнул головой Фёдор.
     -     Тогда я пойду? - опять заходил ходуном от кашля больной, и
            ребята поняли, что он дрожит не от страха, а от уже
            надвигающегося холода, который обострил его страдания.
     -     Иди, - похлопал Никита его по плечу, - Но…
      И тот, опять закашлявшись, закивал головой, да так сильно, что им показалось, что она вот-вот и свалится с его тощей шеи.
     -     Я понял, ребята, и вас не видел никогда всех вместе. И
           вообще…
     -     Правильно, - буркнул Фёдор.                Галкин ушёл, а троица поплелась в дом, где мать Фёдора жарила драники. А потом они ещё долго говорили о создавшейся ситуации и о предателе, рассуждая, как лучше и когда заманить его поближе к лесу и уничтожить.
                Площадь

      К дому учителей, где разместились немецкие офицеры, решено было, идти всем троим.
     -     Мы будем следить за домом, а ты, Никит, ищи своё дерево, -
            сказал Фёдор.
     -     Если что, он, - указал Макар пальцем на предыдущего
            «оратора», - заухает совой, а я крикну выпью.
     -     Отлично, - кивнул головой Ершов – младший, - Но хорошо
            было бы и вооружиться…
     -     У меня есть охотничий нож, - проговорил Фёдор.
     -     А у меня одноствольный обрез, - бросил Макар.
     -     И откуда? –удивлённо спросил Никита.
     -     Покойный отец в Гражданскую ездил собирать избытки
            посевных и у одного зажиточного мужика нашёл это уже
            укороченное ружьё в сарае.
     -     Нормально. Но если, не дай Бог, засекут нас и станут ловить,   
            то отбросьте всё подальше – нам преждевременные
            неприятности не нужны.
     -     А ты что, без ничего пойдёшь? – поинтересовался Иванов.
     -     Я возьму отцовскую бритву на всякий случай и верёвку.
     -     Сойдёт, - кивнул головой Макар Сырых, - И когда пойдём?
     -     А сегодня ночью. Да, нацепите на себя тёмную одежду и
            никаких фуфаек и плащей – будут мешать, если придётся
            смываться.
     -     Ладно, - недовольно промычал Фёдор – ему опять не
            понравилось, что младший по возрасту старается
            командовать ими, -  И во сколько встречаемся?
     -     В час.
     -     Где? – подал голос Сырых.
     -     За домом Якова Семёновича, Царство ему небесное.
      И Иванов усмехнулся.
     -     Что-то ты, комсомолец, стал всё ближе и ближе к
            церкви. Ходил, что-ли, тайно туда с матерью?
     -     Нет, - спокойно ответил Никита, - Я не явно верующий, но
            что-то ведь всё же есть? Человек из воздуха не мог бы
            образоваться, поэтому я больше верю в Великий Космос.
            Ещё Эдуард Циолковский говорил, что мы не одни во
            Вселенной.
     -     Ну – ну, - усмехнулся Иванов, - Будем ждать гостей
            оттуда.
      Посидели ещё с полчаса на скамейке у дома Савелия Ножова, заросшего выше фундамента бурьяном и лопухами, покурили.
     -     Ну, всё, расходимся, - начал Фёдор, ожидая, что Никита
            опять будет выставлять себя командиром.
      Но тот промолчал, но уходя, крепко пожал руки ребятам.
        День длился для всех очень долго: Макар тщательно чистил и смазывал свой обрез, горюя над единственными тремя патронами, тоже реквизированными у кулака. Фёдор точил охотничий нож и «заточку», которую нашёл утром в сарае Ножова – он пришёл на встречу раньше всех и покопался там. А Никита смазывал старые ботинки рыбьим жиром, чтобы те не скрипели и отгоняли собак – сказал как-то фельдшер Новиков его матери во время операции, что не любят те рыбий запах. А, может быть, старый и ошибался… Вспоминал он и Машу Храмову, которой не видел уже три месяца – дни при немцах летели как чёрные вороны. И не потому, что не хотел, а потому, что мама и бабушка прятали её теперь в подполе вместе с восемнадцатилетней сестрой Макара Сырых Светланой – их пожилые родители дико боялись молодых развязных эсэсовцев, которых было двое из пяти офицеров. Да и вдвоём было девушкам веселее…
     А в это время Елизавета Гавриловна ходила по домам оставшихся жить здесь селян, созывая всех на собрание у сельсовета, которое должно было состояться сегодня в четыре часа дня.
     Ножов ещё ночью ушёл в лес, где стал приводить в порядок блиндаж. Колунов, чертыхаясь и матерясь, писал доклад о «новой жизни», которую обещали всем фашисты, а отец Никиты наблюдал издали за домом учителей. И не зря: дважды за день туда заходил зоотехник Зайцев.
     -     Вот, гад, «стучит» немчуре, что и кто делает днями, - зло
           дымил он последней папиросой, - Надо бы его прижать,
            паскуду.
     Фельдшер Новиков наводил порядок в своём сарае, куда давно перекочевали хирургические инструменты и лекарства - он их прятал в ящике, вкопанном в землю в самом тёмном углу.
     Конюх Беллабердинов чистил единственную (остальных забрали немцы для катания по полю) оставшуюся лошадь, напевая татарские песни, а Сергей Громов маялся обострением кишок, сокрушаясь, что мёд закончился, а лечебные травы давно сгнили. И они с женой очень боялись, что нагрянут в дом эсэсовцы и найдут в погребе остатки солений.
      Кругликова Нюра с Любой Сивой допивали самогон, вспоминая мужей, которых поглотила у первой в 37-ом репрессия, а у второй уже эта война. Сапожник же дядя Митя продолжал свою работу, то есть чинил старую обувь, принесенную селянами.
     Гадалка Жогова, сидя на кухне при свечах, наводила порчу на всех немцев, которые убили её воздыхателя Цаплина, а Галкин мучился всё усиливающимся кашлем, замечая в мокроте прожилки крови. Продавщица сельмага Ольга Шульга пересматривала в погребе запасы продуктов, принесённые из магазина в день вхождения немцев в село, а Отец Евлампий подметал пол в заброшенной церкви, кладя поклоны перед единственно оставшейся старой иконой Николая Чудотворца. Остальные же селяне просто сидели по домам, боясь высунуть носы на единственную улицу.
      Немецкие солдаты готовили обед из запасов, которыми был набит один из «студебекеров», куда входила и канистра со шнапсом, но двое из них, как хозяева, всё время прогуливались мимо домов, приглядываясь к окнам – ждали «агентов» из леса. И акция для их прочёсывания намечалась на начало ноября, когда холод мог пригнать партизан по домам – точных сведений о наличии отрядов сопротивления эсэсовцы ещё не получали, хотя они уже существовали и были готовы к активным действиям, но совсем в других районах области.
      А офицеры резались в карты, попивая Баварское пиво вместе с вкусными баночными сосисками с костровым душком. И командовал всеми пятидесятилетний штандартенфюрер Фридрих Зельц, любивший рассказывать анекдоты про Черчилля и Сталина, и о своих «любовных похождениях» на уже прошедших территориях ненавистной России – были и такие женщины, продававшие себя за выпивку, еду и спокойную жизнь под оккупантами, которых впоследствии прозвали «волчицами».
       А ровно в четырнадцать часов Курт Бах, кичащийся познаниями русского языка и являющийся переводчиком в этой группе,  собрался идти на запланированное Колуновым собрание, но зоотехник Зайцев сообщил ему, что народу пришло мало, о чём Бах тут же доложил штандартенфюреру Зельцу. На что тот резко заявил, чтобы пятёрка солдат прошла по всем домам с обыском, не забыв поглядеть и другие помещениях на территории участков селян, то есть сараи, бани и даже сортиры. А также привели буквального каждого на поляну перед сельсоветом, не смотря на физическое состояние, болезни и другие отговорки.
     -     Сами то пойдёте на этот «концерт» посмотреть, - господин
            штандартенфюрер? – хохотнул Курт.
     -     Обязательно! Может, что-то интересное и замечу, - кивнул
            Зельц.
      И то, что не все жители пришли сразу, стало их ужасной ошибкой, так как в результате проведенного, были доставлены не только мучащиеся хворью Громов, Галкин и покалеченный бывший участковый Ильин, но и… найденные в подполе у Храмовых Маша и Светлана. На груду старой одежды в кладовке у Ершовых, под которой прятался уже поправившийся Славик, никто из солдат, слава Богу, не обратил внимания…
      Вот и стояли теперь все сельчане на так называемой площади перед сельсоветом, поддерживая больных мужчин и ужасно перепуганных бледных девушек, впервые увидевших фашистов. Толпу окружали трое солдат с автоматами под началом Курта Баха, очень внимательно прислушивающегося к речи Председателя, которая ему очень понравилась, так как прославляла Великую Германию и их помыслы в борьбе с мировым коммунизмом, евреями и цыганами.
     -     Ну, хитрец! – думал Бах, - Ну, коммунист – перевёртыш! Ну,
           политическая проститутка! Пора за тебя взяться нашему
           фельдфебелю Рюшке. Он тебе, ферфлюхтен шайзе, покажет,
           как могут пытать врагов члены СС.
      И тут он заметил, как к немногочисленной толпе подходят Зельц и остальные офицеры, внимательно разглядывая всех селян.
     -     Ну, что? – спросил у него по-немецки штандартенфюрер               
            (русского он не знал), - Как доклад?
     -     Доклад что надо, то есть лицеприятный и с элементом
            уничижения. Лебезит, коммунист, и врёт. Значит, пора ему к
            Рюшке. Тот выбьет из него всё, что он знает о партизанах.
     -     Рано, - взглянул на него командир карателей, - Но если
            к концу месяца ничего не произойдёт, то есть, этот вшивый
            Председатель не пойдёт на контакт с лесными бандитами,
            мы устроим им Варфоломеевскую ночь. Наш танк только с
            виду небольшой, зато пушка дальнобойная и много
            снарядов. И командир его не новичок, а прошёл схватки с
            «красными» ещё в Испании - перелопатит весь лес. А пока
            пусть этот Зайцев продолжает выявлять потенциальных
            пособников партизан.
     А в это время молодые офицеры СС уже нагло оглаживали взглядом двух юных девушек с таким видом, как будто они в борделе старого Цюриха.
     -     Ничего девицы, - ухмыльнулся более взрослый их них по
            имени Ганс, - Надо их затащить к себе на второй этаж для
            «допроса».
     -     Да, особенно эта чёрненькая в тулупе, из-под которого
            торчит красивое платье с цветочками, - указал
            на Светлану, сестру Макара Сырых Генрих – второй
            молодой офицер, - Я бы её с удовольствием научил, как
            любить немцев из высшего сословия.
     -     А, может быть, не будем спрашивать нашего старика
            Фридриха, а дадим задание солдатам задержать их на время
            в бывшем сельсовете, пока этот пердун не уйдёт, а потом
            спокойно привести в нашу комнату в школьном доме. У
            меня осталась от последнего банкета в Белгороде,
            посвящённого взятию города, бутылка «Камю» и русская
            водка.
     -     Нет, лучше с ними вначале поговорит наш «артист» Бах и
            пригласит на прослушивание моих новых пластинок с
            Эдит Пиаф и Марлен Дитрих – у меня от их песен кровь
            начинает пенится, как у вампира.    
     -     Но их же надо сначала отмыть, Генрих.
     -     А мы там и помоем. Засранный русскими учителями
           примитивный душ пока ещё работает… Да и Рюшке там,
           вроде, навёл порядок и чистоту – штандартенфюрер же
           всегда моется первым.
      Но они даже не предполагали, как могут громко и жутко кричать девушки СССР, почувствовавшие беду! И старшие офицеры даже не посмотрели на всё это, а улыбнулись и медленно подошли к толпе селян.               
       Хотя первым обратил внимание на приближающуюся опасность Фёдор Иванов, неравнодушный к сестре друга.
     -     Поглядите, мужики, как смотрят эти твари на Светлану и
           Машу.
     -     Кто? Этот что ли со шрамом на щеке? – спросил Ершов,
            указывая пальцем на штандартенфюрера.
     -     Нет, молодые. Слышишь, Макар?
      Но тот в это время наблюдал за разговором подошедших Баха и Зельца, думая, как плохо, что Никита стоит далеко от них - он же может перевести, о чём те болтают!
      И первой взвизгнула его сестра, когда Курт Бах подошёл к ней и, обняв за талии, проговорил специально с акцентом, чуть картавя (нечего деревенским знать, что он прекрасно владеет их языком):
     -     Милый девка, наш молодой офицер приглашать вас на
           музыку к себе. Пойти со мной.
      И Светлана тут же поняла, что их с Машей ожидает и… заорала от страха так, что все находящиеся на импровизированной площади посмотрели на неё.
     -     Дурак ты, девка, - скривился в гримасе Бах, - Погулять с
            официрен вечер – это корошо, а ночь солдат отвести домой.
      Но та просто обезумела: вырвалась из полу объятий немца и… дала ему пощёчину. Бах тут же ответил ей ударом кулака в живот. Света согнулась в три погибели, застонав от боли, и стала приседать к земле.
      Онемевший сначала от увиденной картины её брат, вдруг придвинулся к Фёдору и прошептал.
     -     Дай пику!
      Тот отпрянул от него.
     -     Ты с ума сошёл!
Тогда парень просто залез под его ватник и большой охотничий нож тут же перекочевал из-за ремня штанов друга к нему.
      И в мгновение ока Макар оказался перед Куртом Бахом и его кулак левой руки (а он был левшой) влетел немцу в челюсть. Тот как бревно рухнул на землю. И тут один из солдат среагировал быстро, бросившись на парня, но сразу же напоролся животом на нож.
      Увидев это, остальные двое подняли автоматы и тишину села впервые за время пребывания в селе немцев прервали две длинные очереди, чуть не задевшие поднимающего с земли переводчика. Стоявшая толпа ахнула, и рванула было к убийцам, но те дали очередь в воздух, и все остановились как вкопанные.
      А Макар, изрешеченный пулями, уже не двигался по родной земле. И получилось в суматохе так, что остальных двух ребят оттеснили в середину толпы – помог это сделать отец Евлампий, испугавшийся, что друзей погибшего тоже расстреляют.
      Бах же вместе с молодыми офицерами потащили Светлану в сторону дома учителей, а два солдата подняли и понесли своего раненого в школу. Зельц и прибежавший на выстрелы садист Рюшке наблюдали эту картину спокойно. Первый совершенно хладнокровно, а второй с горящими глазами уставился на одиноко стоящую Машу.
     -     Взять её, господин штандартенфюрер?
     -     Не сейчас. Она с такими красивыми глазками ещё нам
            пригодится для другого дела. Пошли, Грюнвальд, ко мне,
            выпьем русской водки за первую прилюдную кровь в этой
            вшивой деревне.
      Площадь опустела, но гул от разговоров селян был ещё минут десять слышан невдалеке – все обсуждали случившееся, унося на руках тело Макара Сырых и проклиная фашистов, совсем забыв, что должны были отдать ответ Председателю в виде кусочка бумажки, кто из них уйдёт в лес партизанить.               
      А Никита с Фёдором, находясь ещё в шоке от увиденного, решили не расходиться сразу по домам, а час переждать в брошенной хате Шиховых, уехавших в эвакуацию. Да и он был ближе всех от проклятой поляны - площади.
      Пока не искурили по три папиросы – молчали.
Наконец Иванов заговорил:
     -     Мы должны отомстить за Макара и прямо в ближайшие дни.
     -     Нет, - покачал головой Никита, - сразу акцию проводить
            нельзя – нас схватят в первую же очередь. И нам ещё   
            некоторое время надо побыть здесь, посмотреть, что будет
            дальше.
      Фёдор с силой ударил кулаком по крыльцу дома.
     -     Но Свету же изнасилуют или даже, может быть, убьют!
     -     Ей уже ничем не поможешь, а нарываться на пули нам
            бессмысленно – мы не отобьём её единственным обрезом с
            тремя патронами.
Иванов с ненавистью матюгнулся:
     -     Мать твою! Хорошо тебе – твою Машку не тронули.
     -     Она ещё малая…
     -     Не скажи. Видел я её летом на речке – оформлена ещё как.
     -     Тогда, слава Богу, что этого не заметили немцы. Да и одета
            она попроще в мамино старое пальто, - перекосился в
            гримасе Ершов, вспоминая последний вечер вдвоём с юной
            девушкой у реки.
     -     Ладно, согласен. Так этой ночью пойдём к школе?
     -     Нет. Там будут сегодня бродить солдаты вокруг– старший
            офицер не дурак, по-моему, и выставит усиленную охрану.
     -     Судя по безразличному его поведению сегодня, да, -
            согласился с Никитой товарищ, -  СС, мать их в дышло!
     -     И они, - продолжил свою мысль Ершов-младший, - Будут
            ждать ответа от селян на это безобразие, я тебя уверяю. И
            это им надо для того, чтобы устроить в деревне бойню и
            выманить партизан из леса. Видно они эту «демонстрацию»
            хорошо продумали заранее, а не спонтанно так всё вышло.
     -     Ладно, принято. Пошли что ли выпьем по чарке за друга? –
            тяжело вздохнул Фёдор Иванов.
     -     Да, неплохо было бы, - кивнул Ершов, - Очень жаль
            Макара, но, извини, это нам наука, то есть нельзя сейчас
           жить открытыми эмоциями.
     -     А чем же?
     -     Разумом. Так учила меня бабушка Вера. Кстати, надо бы к
            ней съездить.
     -     Тогда и я с тобой.
     -     Нет, лучше я увезу к ней Машу – в городе будет ей
            поспокойней.
     -     Да, ты прав, Никита, - ещё раз убедился Фёдор в
            преимуществе друга, как командира.
Ершов внимательно посмотрел на него и снова кивнул головой.
     -     На том и порешим.
      Но он даже представить себе не мог, как изменится ситуация после этой поездки в Белгород и как начнётся настоящая ИХ ВОЙНА…
                Сюрпризы

      Провожать на кладбище Макара Сырых вышло всё село.  Немцы не противились этому и держались в сторонке, но солдаты ходили с автоматами наперевес. А вот Светлану офицерьё до сих пор не отпустило… Колунов спрашивал о ней у зоотехника, но тот отвечал грубо и одно и то же:
     -     Не знаю, не слышал и с фашистами не общаюсь.
      Председатель молчал, готовый в любую секунду задушить эту гадину, но сдерживался – он пытался любыми способами выяснить, что затевают немцы и какую роль в этом играет тот, а также почему они его самого и Ильина ещё не арестовали. Ведь предатель точно знал, что они коммунисты.
      Молча прошли селяне по всей деревне за единственно оставшейся телегой с гробом, которую тащила старая лошадь. Остальные телеги молодые офицеры забрали себе, чтобы разломать и топить ими печь. Так же молча все углубились в лес, а через некоторое время свернули направо к размытому дождём кладбищу. И никто из фашистов туда их не сопровождал, хотя зоотехник и плёлся в конце процессии, что подвигло Артёма Ивановича только на короткую речь.
     -     Дорогие селяне, - начал он хмуро, - Вот и первая наша
            потеря.                Про убитых Цаплина и Попова нельзя было говорить, так как Зайцев сразу же доложит об этом немцам, и те решат, что действительно партизаны в этих лесах есть и это они нашли грубое захоронение, и передали об этом деревенским.
      -     Вот и первая в нашем селе потеря, - повторил Председатель,
            - Макар был замечательным парнем и настоящим (короткий
            ненавидящий взгляд на зоотехника – он же об этом знает)
            комсомольцем. Светлая память ему и лёгкой землицы над   
            ним.
      Женщины тут же заревели в голос, потом все по очереди бросили горстки грязной от дождя земли в могилу, и Никита с Фёдором стали её закапывать, кусая губы и слизывая с них слёзы.
      Потом выпили по чарке самогона, принесённого еле двигавшейся матерью убитого, заели блинами. Зайцев от всего этого отказался, сказав, что у него очень болит голова.
      Также медленно потом все вернулись в село.
Как поминали Сырых другие, Никита и Фёдор не знали, но они много потом ещё выпили у Ершовых, изрядно закусив картошкой с солёными огурцами – им в эту ночь идти к дому учителей. Именно сегодня они надумали исполнить первую серьёзную задачу – подслушать разговор офицеров СС, надеясь на то, что Зайцев уже объяснил им, что по русскому обряду после похорон в деревнях бывают обильные поминки, и те не выставят дополнительную охрану.
      После полуночи, переодевшись в тёмную одежду, и измазав сажей лица, они огородами пробрались к бывшему учительскому дому. И погода им помогла: дождь лил как из ведра, пронзительный ветер сбивал с ног, загнав всех фашистов по домам.
      Раскидистый дуб вырос перед ними неожиданно и ребят зазнобило.
    -     Чёрт, надо было одеться потеплее, - шепнул на ухо Никиты
            Фёдор.
    -     Это точно, - поёжился Ершов, - Ну, что, где ты станешь?
    -     Да за пригорком напротив входа в здание.
    -     Далековато. Увидишь ли оттуда?
    -     Да у меня есть отцовский бинокль – увижу.
    -     А как оповестишь об опасности?
    -     Крикну совой.
    -     Понял. Ну, расходимся?
    -     Ага.
    -     С Богом!
И они разбрелись в разные стороны: Фёдор занял позицию за пригорком, а Никита стал примеряться, как он полезет на дерево. Ведь кора сейчас мокрая и скользкая. Но ведь не зря он взял топор – с силой воткнул повыше и подтянулся до первой ветки, воткнул ещё раз и достал до следующей. А там, проклиная старые стёршиеся ботинки, скользящие по стволу, как коньки по льду, медленно стал забираться всё выше и выше. И вот он на ветви, что ближе всего к крыше дома. Прикинул и ахнул – до него метра три-четыре, а сама крыша метра два под ним и в стороне. Стал выглядывать на ней опору для верёвки, но кроме двух печных труб ничего не обнаружил. И ближайшая была тоже не близко.
      Петлю он смастерил ещё дома, и теперь, усевшись поудобнее и уперев ноги в перекрест ветвей, начал кидать импровизированное лассо на крышу. Промучился с полчаса, пока верёвка своим кругом на зацепилась за трубу. Натянул её и, когда прикинул, куда попадёт ногами, ахнул – он ударится о стену в метре над ближайшим окном.
     -     Чёрт побери! – выругался он про себя, - Что делать?    
            Услышат ли немцы удар ногами о кирпич или нет? Нет, надо
            раздеться и обмотать ботинки курткой и свитером, чтобы
            был помягче стук о стену.
      Пока проделывал это, вымок до нитки.
И тут молния озарило не только небо, но и всё вокруг. От неожиданности Никита чуть не свалился с дерева. Грохнул гром, и он тут же вспомнил, что отец рассказывал, как можно определить, где находится эпицентр грозы. Дождался следующей молнии и стал считать вслух:
     -     Раз, два, три, четыре, пять…
      На десятой цифре грянул гром.
     -     Ясно, - кивнул он головой, - Ладно, пора готовиться.
 Он натянул верёвку, ослабил ноги и привстал, готовый в любую секунду прыгнуть вниз как на «тарзанке». И вот вспышка и Никита начал отсчёт, а на девятке оторвался от дерева и в момент звукового удара стихии… врубился коленями в стену.
     Боль пронизала ноги, и в глазах потемнело. И чтобы не закричать, он закусил нижнюю губу так, что пошла кровь. Наступившая тишина зазвенела в ушах, но свет в окне не вспыхнул, и никто его не открыл. Перетерпев боль, подтянулся по верёвке вверх и перевалил тело на крышу. Но как опуститься вниз головой к окну? И услышит ли он что-нибудь в этой погодной вакханалии? Подошёл к трубе, проверить надёжно ли охватила петля кирпичную кладку и… ему показалось, что слышна немецкая речь. Тогда он лёг на трубу, свесив голову в неё.
     -     Ферфлюхтен шайзе, - донеслось до него, но он сразу не
            понял слова, означающие «проклятое говно».                Но потом с трудом «перевёл мозг» на язык Гейне и опять услышал:
     -     Курт, скажи Хельмуту, чтоб он растопил печь - ветер
            выдул всё тепло через щели в рамах.
     -     Есть, штандартенфюрер. Вот дров только маловато.
     -     Да и чёрт с ними. Зато книг навалом – те же дрова.
     -     А и верно.
     -     Тогда действуй.
      Бах спустился на первый этаж, где расположились молодые офицеры и их главным сторожем был немолодой солдат, который выполнял роль личного охранника штандартенфюрера. Он передал просьбу Зельца, и через десять минут из трубы потянуло дымком, и Никита понял, что если разговор будет длинным, то он просто задохнётся от дыма. Но к счастью тот был коротким.
     -     Хорошо деревенским, - сказал второй голос, - Напились,
            растопили печи и спят себе теперь мёртвым сном.
     -     Да, самое удобное сейчас для дела время.
     -     Какое, штандартенфюрер? Устроить в деревне акцию?
     -     Нет, не надо настраивать против себя всех. Надо продолжать
            следить за Председателем и теми двумя друзьями убитого. Я
            думаю, что день-два и кто-то из них отправится либо в
            лес, либо в город, чтобы связаться с партизанами или с
            подпольем - пора им после случая на площади начать      
            действовать, то есть по крайней мере как-то проявить себя.
            И тогда мы ринемся прочёсывать лес - мы только для этого
            здесь и сидим.
     -     А что сказал паршивый Зайцев, господин Зельц?
     -     На похоронах террориста чужих не было.
     -     Странно.
     -     А что странного? Русские тоже не дураки.
     -     Но земля, в которой лежат два еврея, всё же раскопана?
     -     Да, но один из них, кстати, русский. У него, как писалось в
            старых их учебниках хирургии просто была врождённая «не
            залупа», и ему выполнялось в детстве обрезание.
     -     Да и чёрт с ним! Правда, господин штандартенфюрер?
     -     Вот именно.
     -     А что с той девкой, которую себе забрала наша молодёжь
            для утехи?
     -     Сначала закрой заслонку, Курт – печь уже нагрелась. А
            потом я тебе отвечу.
      И голоса тут же пропали.
Никита всё же наглотался дыма, и горло его драло так, как будто в нём побывала драчливая кошка, но откашляться он боялся – не дай Бог эсэсовцы услышат.
      Ну, всё, теперь пора вниз. И это легче, чем то, что он проделал раньше. Сняв петлю с печной трубы, он развязал узел и растянул верёвку на крыше, а потом сложил её пополам и середину забросил опять за трубу. Затем подполз к краю крыши и стал спускаться вниз. И теперь сдвоенной верёвки не хватило, чтобы достать ногами до земли, поэтому пришлось прыгать, а жёсткое прикосновение с ней сразу же снова вызвало сильную боль в коленях.
     Никита, когда прыгал, не выпускал один из концов верёвки из рук, поэтому уже стоя на земле, потянул за него, и она упала к его ногам. Свернув её, он стянул с ботинок свитер и куртку, и надел на себя, но те тепла не дали, так как здорово промокли. И еле передвигая ноги, он побрёл к пригорку.
     -     Ну, что? – поднялся Фёдор с пожухлой мокрой травы.
     -     Потом, - еле проговорил Никита, задыхаясь от кашля, - Я
            замёрз ужасно.
     -     Тогда домой?
     -     Ага, к нам. Пошли.
      Но когда они перелезали через низкий заборчик со стороны огородов, за спиной раздалось:
     -     Хэнде хох!
И им ничего не оставалось, как поднять руки и в таком положении под поочерёдными ударами в спины (скорее всего дулом винтовки) пошли к дому, где на пороге стоял отец Никиты.
     -     Ух ты! – только и сказал тот, пропуская в сенцы сына с
           другом и немецкого солдата в форме и оружием в руках.
      Но когда они вошли на кухню, где бледная Елизавета Гавриловна копошилась у печи, и оглянулись, то между чёрной гимнастёркой с двумя молниями в петлицах и фуражкой они увидели… улыбающуюся рожу Савелия Ножова.
      И громкий облегчённый вздох всех снял напряжение.
      Разговор начали лишь тогда, когда выпили по чарке, заев самогон всё той же картошкой с общего поля и луком, из ещё не закончившегося запаса.
     -     Откуда ты такой, Севка? – спросил удивлённо отец Никиты.
     -     Нет, сначала пусть ребята расскажут, что они делали у
            учительского дома, - хмуро произнёс бывший заключённый.
     -     Ладно. Тогда, сынок, колись ты первым.
      И тот рассказал всё.
     -     Надо известить об услышанном Колунова, - тут же заявил
            Матвей Ильич, как только Никита замолчал.
      -     Обязательно, - кивнул головой Ножов, - и нам срочно нужен
            динамит.
     -     Кому нам? - поднял вопросительно брови хозяин дома.
     -     Увидите.
     -     Тогда рассказывай всё по порядку.
      Но Савелий помотал головой.
     -     Всё не расскажу… пока. Но кое –что да.
     -     Тогда слушаем, - разлил ещё самогон по лафитникам               
            Ершов – старший.
     -     Так вот, друзья, - начал Ножов, опрокинув рюмку в себя, -
            Не дёргайтесь, а слушайте. Я пришёл снова сюда не просто
            так, а по неприятному опять делу.
     -     Какому? – не выдержал Фёдор.
     -     Не перебивай, малой!
     -     Я не малой, - нахмурился тот, но Никита вдруг хлопнул его
            по плечу, бросив:
     -     Ладно, дай послушать.
     -     И то верно, - крякнул Савелий, - Так вот я решил
            прогуляться по лесу…
     -     В такую грозу? – вырвалось у Елизаветы Гавриловны.
     -     Не перебивайте, - повторил Ножов, - На севере леса, где
            блиндаж, грозы нет. Это же в пятнадцати километрах
            отсюда.
     -     Знаем, - подал голос Матвей Ильич.
     -     Тогда слушайте. Шёл я медленно и мои ноги привели меня
            не куда-нибудь, а опять к яме, где зарыты… Яша Цаплин и
            дед Попов…
     -     Прямо мистика какая-то, - вырвалось у матери Никиты.
     -     Может быть, - разкурил самокрутку Савелий и вздохнул, -
            Но пришёл туда не зря – два немецких солдата тащили к
            ней… ещё один мешок.
     -     О, Господи! – ахнула женщина.
     -     Вот именно и…
     -     И что? – опять не выдержал Фёдор.
     -     И я их обоих заколол в минуту, не дав им успеть бросить
            ношу на землю и схватиться за оружие.
     -     А дальше? – спросил отец Никиты.
     -     Вот переоделся…
     -     А что было в ноше? – глухо спросил Фёдор дрожащим
            голосом.
Ножов оглядел потерянным взглядом всех и еле проговорил:
     -     Светлана Сырых..
     -     А-а-а! - завыл Фёдор, закрыв лицо ладонями, - А-а-а!                Никита грохнул кулаком об стол, его мать зарыдала в голос, а отец заскрипел зубами так, что изо рта вылетел шатавшийся давно зуб.
      И только Ножов молча громко запыхтел цигаркой, потом скомкал её пальцами и бросил в печь.
     -     Я убью их всех! – заорал Фёдор, вскакивая с табуретки, -
            Автоматы забрал, Севка?
     -     «Шмайссер» был только у одного и я оставил его в
            блиндаже, а у второго солдата была винтовка, которой я
            пинал вас в спину. Но этим ты ничего не сделаешь – кто-то
            из немцев всё равно успеет скосить тебя очередью.
     -     Как Макара, - прошептал бессильно Никита.
     -     А что с ним? – вытаращил глаза Савелий.
     -     Убили на сходке перед сельсоветом, - хмуро произнёс
            Матвей Ильич.
     -     Как так?
     -     А вот так. Он бросился отбивать сестру от солдат и…
     -     Ясно. Да, пора нам активизироваться.
     -     Но голосования не получилось – все были потрясены
            смертью парня.
     -     Кто захочет быть с нами, тому голосовать нечего, - твёрдо
            заявил Ножов, - Вот динамит бы…
     -     Надо поговорить с Председателем, - продолжил отец
            Никиты, - Я уверен, что он знает, как связаться с подпольем
            в городе – ездил он туда перед вторжения немцев. Я сам его
            тогда отвозил.
     И Никита тут же заявил:
     -     Я на днях поеду в Белгород к бабушке.
     -     Зачем? – всполошилась мать.
     -     Её проведать и отвести к ней Машу Храмову, пока с ней не
            сделали то же, что и со Светой.
     -     Правильно, парень, - кивнул головой Савелий, - Она
            единственная из оставшихся более или менее взрослых
            девчонок, которую могут забрать к себе офицерьё для
            безобразий.
     -     А заодно и свяжешься с подпольем, - добавил отец Никиты.
     -     Значит, пора идти к Председателю, - молвила Елизавета
            Гавриловна, - И к нему пойду я.
     -     Правильно, - повторил Ножов, - Мужикам зря шастать по
            деревне не надо. А ты, Никит, возьми с собой Тимура
            Беллабердинова – старая кляча слушается только его,
             конюха.
     -     Так и сделаем, - завершил разговор хозяин дома, - А ты, Сев,
            останешься или уйдёшь?
     -     Уйду. Мне надо в лес, да и блиндаж и… - он замолчал,
            вставая со скамьи, - и оружие охранять надо. Тем более, что
            уже светает.
     Ножов и Фёдор ушли, а семья Ершовых вместе со Славиком ещё полчаса просидела, обсуждая произошедшие за эти дни печальные события. И Никита только сейчас вспомнил, что оставил топор воткнутым в основной ствол дуба и долго потом не спал, тем более, что мальчик слышал часть их беседы и захотел узнать подробности подслушанного им разговора фашистских офицеров. Ведь он и Ершов-младший только вчера говорили между собой, как взрослые перед сном и старший рассказал младшему и об ужасе на площади.               
       И Славик всё впитывал в себя, как губка, так как только Никита из всех старших разговаривал с ним, как со сверстником.
И их дружба росла не по дням, а по часам. И через две недели они практически почувствовали себя настоящими братьями. Отец относился к этому безразлично, а мать только приветствовала эту дружбу всем сердцем.
                Белгород

     Они сделали всё хитро, то есть Председатель «посоветовался» с Зайцевым, стоит ли увезти Машу Храмову к его матери в областной центр или нет.
     -     А то получится, не дай Бог, как со Светланой.
     -     А что со Светланой? – подозрительно посмотрел на
           Колунова зоотехник.
      И Артём Иванович понял, что Зайцев знает об убийстве девушки, но пытается выяснить, проведал ли об этом он.
     -     Да вот до сих пор уважаемые офицеры не отпускают её от
            себя. Залюбят же до смерти!
     -     Да она там у них, как королева! – с издёвкой в голосе
            произнёс предатель, - И накормлена, и одета, и…
     -     Замучена? – вырвалось у Колунова, и он тут же пожалел, что
            так сказал, потому, что Зайцев зло заорал:
     -     Никем она не замучена, а если мы вмешаемся, то точно они
            её убьют.
     -     Не дай, Бог! – перекрестился Артём Иванович, - Ну, ладно,
            Пётр Егорович, забудем об этом. Так что с Машей делать?
            Мать и бабка её с ума сходят.
     И неожиданно зоотехник согласился.
     -     Да, лучше её отвезти от греха подальше. А кто повезёт?
     -     А сын Матвея Ершова с конюхом.
     -     Так их в город не пропустят без аусвайса.
     -     А что это?
     -     Пропуск.
     -     И что делать?
     -     Полулитру поставишь?
     -     А как же!
     -     Тогда я поговорю со штурмбанфюрером. Может быть, даст
            какую-нибудь писульку.
     -     Ну, спасибо, Петенька, - с омерзением пожал руку Зайцеву
           Артём Иванович, - В век не забуду.
     -     Да ладно, свои же, - ухмыльнулся тот.
«Да, свои тебя и повесят», - промелькнуло у Колунова в голове, и он пошёл к Ершовым, рассказать о разговоре с иудой. 
    И Никита на рассказ среагировал быстро:
      -     Это ещё раз подтверждает, что он работает на немцев. Более
            того, и знает о их планах. Я уверен, что старший офицер
            отпустит меня, отвезти девушку в город, но… как-то
            устроит за мной слежку, подозревая, что я послан для
            связи с подпольем.
     -     Согласен, - кивнул головой Председатель и добавил, - Так
           оно и будет.
     -     И хорошо, - неожиданно проговорил отец Никиты.
     -     Тогда ждём ответа этого гада, - кивнул головой Колунов и
            покинул дом Ершовых.
      И буквально на следующий день Зайцев заявился к ним с довольной, но не доброй физиономией.
     -     Всё штандартенфюрером решено – с вами поедет солдат с
           которым вас пропустят всюду. Так что, Никита, собирайся.
     И зоотехник с радостью в злых глазах ушёл.
     -     Беги, мать, к Председателю, но не зови его сюда, - приказал
            тут же Ершов-старший.
     -     А, может быть, Славика к нему послать? – заявила Елизавета
            Гавриловна, - Он в любую щель пролезет и просто скажет
            Артёму, что завтра наш сын едет город. Тот догадается, о
            чём идёт речь и зайдёт ночью.
     -      Правильно, мам, - вмешался в разговор Никита, - За детьми
            немцы не следят, а вот тебя сразу засекут и поймут, что это
            неспроста.
     -      Согласен, - кивнул головой Матвей Ильич, - Но он не знает,
            где кто живёт.
     -     Ошибаешься, муженёк, наш сын ему давно нарисовал план
            села и где, чей дом. Ведь через неделю ему исполнится
            четырнадцать, а это уже серьёзный возраст. Да и сын наш
            заставляет его каждый день делать разминку со старыми
            гантелями
     -     Тогда зови пацана.
      Смышлёный подросток, которого Елизавета откармливала, как поросёнка перед закалыванием, действительно за это время подрос и возмужал и сразу же всё понял. Как кошка он пролез в щель забора и пропал в кустарнике, а через пятнадцать минут вернулся.
     -     Задание выполнено! – отдал Славик честь, - И никто меня не
            видел.
     -     Отлично! – погладил его по голове хозяин дома, - Теперь
            будем ждать прихода Артёма.
      Тот заявился в половине двенадцатого ночи и не задерживался, а только сказал Никите:
     -     Улица Зареченская, 11. Спросишь скотника Филю, а ему
            скажешь только одно слово «колонка», а услышав в ответ
            «водонапорная башня», расскажешь о наших проблемах и
            то, что нам нужен динамит. Понял, парень?
     -     Так точно, Артём Иванович!
     -     Тогда тебе с Богом, а я пошёл.

                Х

      Они уехали рано утром следующего же дня.                Солдат – проводник был не хилым и высокого роста с маленькими хитрыми глазками и всю дорогу пиликал на губной гармошке какую-то детскую песенку.
     Никита и Маша молчали, а конюх следил за дорогой, которая была испещрена воронками – ежедневные бомбёжки перед приходом немцев в область попортили дорогу ещё как.
     К вечеру въехали в город (лошадь то старая, поэтому и добирались так долго) и на пропускном пункте с шлагбаумом, где стоял грузовик и ходили фашисты с автоматами, остановились. Солдат слез с телеги и о чём-то долго шептался с офицером, показывая какую-то бумагу. Наконец их пропустили, и Никита стал командовать, куда ехать.               
      Бабушка жила на окраине города на улице Калинина, дом 5 и приняла их с распростёртыми объятиями, не обратив никакого особого внимания на немецкого солдата, накормив всех. Потом Маша и Тимур улеглись спать (первая в комнате, второй на чердаке дома), а представитель Вермахта расположился в коридоре. Было ещё одно место для спанья – это чулан с небольшим окошком, где на старом большом сундуке спала сама хозяйка дома.
      С ней Никита и сел у окна и пошёл разговор.
     -     Что случилось? – спросила та, выглядевшая лет
            на шестьдесят, хотя ей было на восемь больше.
      Внук приложил палец к губам и указал потом им на дверь.
     -     А что, он знает русский язык? – прошептала Вера
           Максимовна.
     -     Кто его знает, - покачал головой Никита, - Тут такие дела у
           нас в деревне творятся, что рассказывать тебе буду на ушко.
     -     Хорошо, милый.
И парень придвинулся ближе к старушке и зашептал, поведав всё.
     -     Боже мой, какие варвары! – пустила слезу бабушка, - А я то
           думала…
     -     Что ты думала? – повысил голос внук, но тут же, поглядев на
           дверь, перешёл опять на шёпот, - Что, разве тут не так?
     -     Нет. Хотя я мало выхожу в город и только, когда вызовут.
     -     Кто? – округлил глаза в испуге внук.
     -     Так меня заставили приходить в комендатуру, работать в
           роли переводчика с пойманными нашими окруженцами -.
            кто-то доложил немцам, что я знаю их язык.
     -     И много таких несчастных?
     -     Достаточно.
     -     И тебе платят?
     -     Нет, дают паёк с собой.
     -     Так как вы с Машей то будете вдвоём жить?
     -     Не волнуйся, прокормлю. Бедная девочка… И как же мать
           и бабушка отпустили её к незнакомому человеку?
     -     Они были рады, что она уезжает…
     -     Я всё понимаю… Ну, что, спать?
     -     Нет, бабушка, ещё один вопрос.
     -     Давай.
     -     Где улица Заречная?
     -     И зачем тебе она?
      И тут скрипнула входная дверь, и Никита опять приложил палец к губам. Бабушка поняла и шепнула:
     -     Ладно, потом скажешь.
Она ушла в коморку, а внук полез на чердак к конюху. Но он долго ещё не мог заснуть, думая, как он пойдёт на явку, если сзади будет тащиться за ним наблюдатель – солдат. И только под утро придумал.
       После общего завтрака, когда немец пошёл во двор в туалет, а Беллабердинов покормить лошадь, Никита тут же рассказал обеим женщинам об основной причине приезда.
     -     Слушайте внимательно. Мне надо связаться с подпольем, но
           солдат будет следить за мной, поэтому мы разделимся: ты,
           бабуль, вместе с Машей пойдёшь на явочную квартиру,
           проверить живёт ли там скотник Филя, а я пошатаюсь по
            городу, чтобы этот фашист пошёл следить за мной, а к
            обеду все вернёмся сюда. Сможете?
     -     Быть разведчицей с удовольствием, - улыбнулась Вера
            Максимовна.
     -     И я тоже, - поддакнула возбуждённо Маша.
     -     Тогда запоминайте, что ему надо сказать.
И Никита поведал всё, что передал ему Колунов.
     -     Понятно?
     -     Да, - кивнула Маша.
     -     И я ещё не выжила из ума, - улыбнулась бабушка, - Да и
           профессию свою не забыла, а память у нас, учителей,
            хорошая, почти до глубокой старости.
     -     Ну, и слава Богу! – облегчённо вздохнул парень, - Я уйду
           первым, а вы потом.
     -     Хорошо, - кивнули обе женщины.
      И через полчаса Никита ушёл. И солдат тут же потопал за ним.
Но Ершову-младшему показалось, что тот всё же знает русский язык, так как при обычном напутствии старушки он подошёл поближе якобы попить воды из ведра, став к ним боком – прислушивался, по-видимому, к их разговору.
     Но не так, к сожалению, получилось, как было намечено. Нет, Никита спокойно вышел из дома, и даже не поворачивая головы, почувствовал за собой слежку, которая продолжалась всю его прогулку, которая оказалась не простой.
     -     Ну, придурок, я тебя и повожу!
      Немец был лет на двадцать старше него, и по внешнему виду война ещё не отняла у него силы, но ноябрь был уже на носу – ветреный и холодный. И вот сегодня неожиданно подуло так, что пришлось ему надеть сверху формы кожаный плащ, какие носят офицеры, что привело парня в транс (и почему так?) и головной убор солдат Вермахта, похожий на невысокий цилиндр с козырьком – странная мешанина.
      А Никита был в тех же ботинках, но уже со стельками из старых валенках, потрёпанной, но тёплой отцовской шинели времён Революции длинной почти, что до лодыжек и в потёртой, но тоже тёплой фуражке. Но он - то был моложе, и кровь в нём играла, как у льва перед охотой. Вот и стал он закручивать повороты с одной улицы на другую, из одного переулка в соседний, будто он не ищет определённый строение, а просто гуляет в своё удовольствие. И солдата это всё же измотало…
      Один раз парня остановил патруль, но он просто сразу стал раздеваться, словно его пытались обыскать, скаля по-дурацки рот и закатывая глаза, как ненормальный. И от него отстали. В общем, до двух дня он обошёл весь центр города, увидев ненавистные флаги со свастикой на бывших управленческих строениях, портреты Гитлера, танки и множество мотоциклов с колясками, в которых сидели вооружённые автоматами фашисты. На стенах многих домов же висели плакаты на русском языке, где извещалось о том, что горожане должны безоговорочно выполнять все распоряжения немецкого руководства.
      А в это время Вера Максимовна и Маша уже побывали у нужного дома, но им пришлось пройти мимо, так как здание было нашпиговано солдатами и грязно ругающимися офицерами, из чего бабушка Никиты поняла, что явка провалена и подпольщики арестованы. И с ужасным настроением, обусловленным невыполненным заданием они уже в полдень были дома. А Никита в это время ещё развязно шлялся по улицам почти с час, пока его не остановил худенький мальчишка лет двенадцати в драном пальто, фуражке, надвинутой почти до глаз, с немытым лицом и пачкой немецких газет в руках.
     -     Купи, дяденька информацию, - жалобно заканючил он, - В
            ней написано, как доблестная немецкая армия…
     -     Пошёл ты на хрен, пацан, - перебил его зло Ершов, - отдай
            газеты назад, пусть фашисты ими подтираются.
     -     Не местный? – вдруг спросил мальчик, завертев по сторонам
            головой.
     -     А твое, какое дело?
     -     Значит деревенский…
     И горестно вздохнув, маленький газетчик быстро пошёл дальше.
А Никита повернул назад на север города, где находился дом бабушки. Ему встречались и разбитые снарядами строения, и даже целые улицы сплошь в воронках от бомб, но он уже не смотрел на них – он думал о задании, которое должны были выполнить Вера Максимовна и Маша. Как всё у них получилось? Приняли ли их подпольщики или подумали, что это провокация?
     -     Топай за мной, - вдруг он услышал сзади и с ним тут же
            поравнялся дюжий мужик в телогрейке, идущий развязной
            походкой.
      Никита нагнулся поправить обувь, чуть повернув голову, и в который раз убедился, что филёр справно идёт за ним. А явно «косящий» под блатного незнакомец направился в забегаловку, где уставшие от работ на немцев пожилые люди заливали общее горе россиян разбавленными алкогольными напитками.
     -     Возьми пиво и иди в правый угол, - услышал Никита опять
            тот же голос впереди себя, войдя в шалман.
     -     У меня денег нет, - огрызнулся Ершов-младший.
     -     Скажи продавщице, что ты от Немого… - буркнул мужчина
            и пошёл к стойке.
      Никита остановился и стал разглядывать посетителей, заметив, как в заведение вошёл «его» солдат. Тогда он картинно пошарил в кармане, вынув оттуда сжатый кулак и медленно пошёл к стойке, где разливала по кружкам разное пойло худая как скелет баба.
     -     Одну налейте, пожалуйста, - положил кулак на стол он.
     -     Разжимай «кошелёк», парень, тогда налью.
     -     Я от Немого, - шепнул Никита.
     -     А-а-а, в долг? – зашипела картинно - недовольно женщина, -
           Ладно, налью, но завтра чтоб марки принёс.
      И… наполнила кружку слабо жёлтой жидкостью.
Ершов взял её и прошёл в указанный угол. Там, разминая в руке засохшую рыбу, стоял с полупустой тарой тот незнакомец.
     -     Скажи бабке, что за ней следят, - пробурчал он сквозь зубы.
      Никита огорошено посмотрел на него.
     -     Что?
     -     Хрен сто. Явка провалена. Если что надо, приди завтра в
            Двенадцать дня в Центральный парк имени Ленина к
            качелям. Там будет сидеть старик с мешком семечек.
            Буркнешь опять то волшебное имя, что я сказал, и дело в
            шляпе. Покедова.
      Незнакомец одним движением вылил в горло остатки пива и пошёл к выходу. Никита косо оглядел зал, но немца не увидел.
Ещё не пришедший в себя от услышанного, он медленно с трудом высосал желтоватую бурду, которую здесь называли пивом и, чуть спотыкаясь, вышел из шалмана.
      Дома вовсю кипел борщ на керосинке, бабушка резала какой-то пятнистый хлеб, а Маша открывала банку с тушёнкой.
     -     Откуда всё это, бабуль? – устало скинул с себя шинель
            Никита и повалился на скамейку у стены.
     -     Так позавчера немчура дала за работу…
     -     Не отравимся?
     -     А кто тогда будет переводить при допросах?
     -     Понятно, - потянулся парень так, что захрустели кости,
            встал и выглянул в коридор – следящего за ним солдата не
            было.
      Так, где же он?
     -     Не приходил, - шепнула догадливая Вера Максимовна, - А
            конюх сказал, что пошёл прогуляться, посмотреть город.
     -     А дело? – также тихо произнёс внук.
     -     Место провалено – там идёт обыск, - подтвердила она то, что
            сказал Никите незнакомец.
     -     А, между прочим, за тобой, бабуль, следят…
     -     Кто? – вырвалось одновременно у Маши и Веры
           Максимовны.
     -     Ну, не наши же. Я завтра иду на одну встречу и, если не
            вернусь, пусть Тимур возвращается в деревню и скажет отцу
            о провале явки.
     -     Не приведи, Господь! - перекрестилась бабушка, - Ладно,
            садись за стол, молодёжь.
      И тут дверь отворилась, и в кухню вошли немецкий солдат и Тимур.
     -     Садитесь с нами кушать, - сказала на немецком языке
            хозяйка дома.
     -     Данке, - кивнул фриц удивлённо головой и сел за стол и
           остальные тут же последовали его примеру.
Ели молча, бросая осторожные взгляды друг на друга. Никита же задумался: и как он выйдет завтра на встречу с ещё одним неизвестным ему человеком? И что, это конспирация или ловушка?
     После обеда отдохнули часа два, а потом они с Машей пошли, прогуляться по городу. И к своему удивлению никакой слежки за собой не увидели или… не заметили. Но бабушка потом сказала, что немецкий солдат и конюх всё же покидали дом.
     И Никита ночью придумал, как обеспечить себе алиби на следующий день, то есть уже в девять часов пошёл в кинотеатр, находившийся недалеко от парка. Там показывали «Мою прекрасную леди», а перед фильмом – фашистский киножурнал о доблестной армии Вермахта.
     Первую часть Ершов смотрел с великим трудом, матерясь про себя, а вторая, то есть фильм ему понравилась, хотя та и была на немецком языке, и он видел только кусок её. И почему? А потому, что после ненавистного документального фильма он незаметно прошёл в туалет, поменял кепку на шляпу и надел очки своего героического деда – пилота, которые вручила ему утром бабушка, посоветовав спрятать «камуфляж» за пазухой со словами: «Бери, пригодится». Потом выскочил на улицу, быстро осмотревшись, и скорым шагом потопал в ЦПКО - Центральный парк культуры и отдыха имени Владимира Ильича Ленина, находившийся между улицами Попова и Островского. В нём имелись комната смеха с кривыми зеркалами, куда раньше ходили дети с родителями, а теперь ненавистные всем фашисты, гогочущие, как лошади; качели с деревянными лодками безопасными для всех, где резвились несколько деток с мамашами, открытая бездействующая киноплощадка и пустующая танцевальная. И даже издалека Никита увидел, что около будки, где продавались билеты на качели, сидел на маленькой скамеечке одноногий, как ему показалось, старик, а перед ним стоял мешок с семечками. И покупатели на это русское «развлечение» были. Подошёл к нему и Ершов.
     -     Я от Немого, - тихо произнёс он, озираясь по сторонам, но               
            никаких подозрительных личностей поблизости не
            обнаружил.
     -     Бери семечки и говори, откуда ты и что нужно, -
            скороговоркой прошептал инвалид.
     -     Из Васильевки и нужна взрывчатка, - быстро сказал Никита,
            принимая пакетик с семечками.
     -     Ладно, ждите человека у себя в селе. А теперь топай быстро
            отсюда…
И Ершов тут же ушёл, успев за короткое время вернуться в кинотеатр и досмотреть фильм, поменяв по дороге «подарок» бабушки на прежнюю одежду.
     В доме Веры Максимовны оказались все, включая немца, и Никита стал специально подробно и громко рассказывать, о чём фильм и какая красивая актриса, игравшая главную роль. Он, конечно, наблюдал при этом за солдатом, но тот и глазом не моргнул, и Ершов опять не понял, знает всё же тот русский язык или нет. Но теперь немец до самого утра тоже проспал на чердаке, где обосновались Никита и конюх. И с рассветом они поехали назад к себе в Васильевку. Но перед этим Вера Максимовна передала ему плетёную корзинку с пирожками, которые они с удовольствием потом умяли по дороге.
     -     Там двойное дно, - шепнула она, обнимая и целуя внука.
      Маша тоже, ярко покраснев, чмокнула Никиту в щёку, и это было ему приятно, да так, что его сердце забилось часто-часто…

                Новости

      Немцы нашли топор, и через час по всему селу прокатилась волна обысков, но никакого оружия они не нашли – Савелий забрал раньше в лес пистолет участкового, а у фельдшера большой нож для ампутации. Обреза погибшего Макара Иванов ему категорически не стал отдавать, закопав его в саду. Зато ещё раз эсэсовцы уменьшили продуктовый запас крестьян.
     -     Ну, суки, обнаглели совсем, -  матерился Фёдор,
            которому всё же достался последний пирожок с капустой, -
            Скоро зима и что мы будем есть, не знаю.
     -     Перебьёмся как-нибудь, - грустно проговорил Председатель.
      Они опять заседали ночью у Ершовых той же компанией, с вопросом поглядывая друг на друга.
     -     А не пора ли нам уйти в лес? – спросил Никита.
     -     Рано, - категорично заявил Артём Иванович, - Вот получим
            взрывчатку, тогда и рванём в блиндаж. Эх, мало нас, мало.
     -     Мал золотник, да дорог, - решила поднять настроение всем
            Елизавета Гавриловна.
     -     Слишком мал, - помотал головой её муж, - Ну, кто пойдёт?
           Ну, мы, включая тебя, жена. Ну, может быть, Шихов,
           наверное, конюх, точно Полуянов, фельдшер Новиков, косые    
           братья Фёдоровы и всё? Галкин болеет, Громов мучается 
            кишечником, у участкового жуткий артрит, а доярки теперь
            вряд ли согласятся, да и старики воевать не пойдут. Так что
            здоровых мужиков, включая ребят, всего девять.
     -     А Савелий? – напомнил Фёдор.
     -     Ну, десять и что?
     -     Да, - хмуро проговорил Колунов, - И оружия кот наплакал…
     -     Но солдаты то ездят каждую неделю в город зачем то, -
            вмешалась опять в разговор мать Никиты.
     -     Правильно, - поддержал её сын, - Нападём, и будет у нас
            пара автоматов.
     -     Да и Ножов обещал какой-то сюрприз, - напомнил отец.
      И тут только его сын вспомнил, что говорила ему бабушка при   
    прощании, и бросился в сенцы, где на гвозде висела плетёнка.
     -     Ты чего? – услышал он за собой голос Председателя.
      Но Никита уже вернулся назад и стал шарить по дну корзины
рукой. Миг и верхнее дно оказалось на полу, другой и в руке парня
забелел кусочек смятой бумаги. Он прочёл и… побледнел.
     -     Что это ты, сынок? – спросила мать.
      Сын кашлянул и произнёс:
     -     Это бабушкино послание. Слушайте.
И все замерли в ожидании, а парень глухо прочитал:
     -     «Меня вызывали в комендатуру вечером, когда ты с Машей
            гулял по городу, и я там чуть не столкнулась с конюхом».
      Все замерли от услышанного, а затем…
     -     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - вырвалось у Елизаветы
            Гавриловны.
     -     Да, подарочек, - нахмурился Артём Иванович, - А ты,
           Матвей, уже зачислил Тимура в партизаны, его мать!
     -     Да чтоб он провалился! – махнул рукой отец Никиты, -
            Ещё один предатель на нашу голову…
     -     Ничего себе! – охнул Фёдор, - Пора их обоих пускать в
            расход.
     -     Рано, - спокойно проговорил Никита, - Вот получим динамит
           и устроим перед уходом в лес фашистам и этим двум
           тварям ночь возмездия.
     -     Хорошо бы, - тяжело вздохнул Матвей Ильич, - Ладно,
           мужики, по пятьдесят грамм пока есть и расходимся. Что
            день, текущий нам готовит?
     -     Ну, муженёк, - чуть улыбнулась Елизавета Гавриловна,
            разливая самогон по лафитникам, - Ты прямо как Пушкин.
      И через минуту добавила:
     -     Всё, пора ребятам спать. Ведь завтра им в лес.               
Но никто из них даже предположить не мог, как закончится следующий день…
                Х

   В четыре утра Никита уже был за околицей, а через пять минут за ним проскочил Фёдор с обрезом.
  А в это время в дом бабушки Веры Максимовны постучали.
Та очень удивилась раннему визиту и пошла, открывать, накинув на себя только халат и большой тёплый платок. В дверях стоял всё тот же солдат, который сопровождал её внука и Машу к ней в город.
     -     О, Боже, какая встреча! – не сдержала удивление
            пожилая женщина, совершенно забыв, что перед ней стоит
            немец, незнающий её родного языка, - Откуда вы?
     И тот вдруг на чистом русском произнёс:
     -     Да вот приезжал к начальству с депешей. Не хотите ли
            проведать своих в Васильевке? Меня зовут Хельман.
      И женщина с обалдевшими глазами уставилась на него – знает
всё же их язык, эта сволочь!
     -     Но меня могут в любой момент вызвать в комендатуру…
     -     Там в курсе этой поездки. Так что, едем?
     -     А что, у меня есть выбор? – смело ответила старушка.
Солдат усмехнулся.
     -     Нет.
     -     Тогда зачем спрашиваете?
     -     А из уважения к возрасту.
Вера Максимовна фыркнула.
     -     Можно подумать, что ваша армия убивает только наших            
            профессиональных солдат.
     -     Война есть война, - покраснел солдат от гнева, - И хватит, вы
            нам нужны и если нам не поможете, то вас и вашу
            постояльцу мы ликвидируем. Всё, собирайтесь. Через
            полчаса я заеду за вами.
      Он ушёл, а бабушку Никиты стало трясти, и не от холода – она  уже вернулась с улицы, а от страха и не за себя, а за Машу. Но тут та сама вышла из комнаты, где спала с самого начала.
     -     Я всё слышала, Вера Максимовна, - испуганно посмотрела
            она на старушку.
     -     Тогда немедленно собирайся и иди туда, куда скажу. Там
           живёт моя старая подруга и она спрячет тебя.
     -     А вы?
     -     А я исполню свой долг, - гордо произнесла женщина и стала
            одеваться.
      Через пять минут обе были уже готовы.
     -     Так, Машенька, ты идёшь на улицу Мичурина, дом семь и
            спросишь Прасковью Ивановну, объяснишь всё и будешь
            там меня ждать до самого моего возвращения. Поняла?
     -     Да, - с грустью кивнула головой девушка, предчувствуя               
            что-то нехорошее.
     -     А теперь за мной.
И Вера Максимовна повела Машу на чердак, где открыла небольшое оконце, выходящее в ещё тёмный сад.
     -     Ты худенькая и пролезешь. Спустишься по лестнице и
            откинешь её в сторону. Затем быстро пройдёшь в дальний
            угол сада - за ним пустырь, а потом будет разрушенный
            дом, стоящий уже на другой улочке. Повернёшь налево и
            пойдёшь к ЦПКО – вы с Никитой там были, гуляя. А
            Мичурина оттуда недалеко. Да, возьми этот мой тёплый
            платок и укутайся, как делают старушки, и иди медленно,
            прихрамывая – так ты не вызовешь подозрений ни у кого.
            Всё, - поцеловала в лоб девушку бывшая учительница, - С
            Богом!
     Маша обняла её, чувствуя, как слёзы побежали по щекам и полезла в окно. Вера Максимовна медленно перекрестила её три раза, закрыла окошко, задвинула шторку, спустилась вниз и пробежала к туалету с ножом, с помощью которого подняла крючок, а закрыв дверцу, вынула нож и услышала, как тот звякнул в петлю. Тут же вернулась в дом. И вовремя, так как в дверь через три минуты постучали.
     -     Иду, иду, - громко проговорила она, беря в руку старый
           чемоданчик с вещами, и направляясь к входной двери,
           которую она не закрывала.               
На пороге стоял тот же солдат и ухмыляющийся полноватый офицер. Это был Курт Бах.
     -     Где девчонка? – спросил Хельмут.
     -     В туалете – у неё разболелся живот, а я уже готова.
Солдат грязно выругался по-немецки и обошёл весь дом, а потом прошёл к туалету, дверца которого оказалась изнутри закрыта на крючок. Ужасно недовольным он вернулся в прихожую.
     -     Девчонка закрылась в нужнике, герр офицер. И что будем
            делать? Ждать пока она опорожнится?
     -     Нет, - ответил тот на родном языке и перешёл на шёпот, -
            Оставим водителя здесь, а ты сядешь за руль. Нас ждут 
            с нетерпением в селе. Никуда девка не денется – поймает её
            Хорст, когда та выйдет из туалета. Она нам нужна здесь, как
            заложница. Ладно. поехали!
     Они вышли на улицу, и Вера Максимовна увидела стоящий у дома «виллис», в который её и посадили на заднее сиденье. Хельмут что-то сказал солдату, открывшему дверцы, влез на его место, и машина рванула вперёд, а Хорст прошёл в сад. Через полчаса сидящий впереди офицер повернулся в пол оборота к бывшей учительницы немецкого языка.
     -     А теперь, мадам, слушайте внимательно меня, запоминайте и
           всё будет хорошо, - на своём языке проговорил Бах, - Я
           знаю, что вы прекрасно владеете немецким.
И бабушка Никиты с пренебрежением уставилась на него.
     -     Слушаю вас, герр офицер.
     -     Так вот, когда мы приедем в Васильевку, то вы пойдёте и
            передадите своему сыну это, - указал Бах на небольшой
            мешок, лежащий рядом с ней на заднем сиденье.
      Сердце пожилой женщины обдало холодом.
     -     А что там? – с трудом спросила она на языке врага.
     -     Подарок от немецкого командования.
     -     За что?
     -     За то, что он работает на нас, - не моргнув глазом, произнёс
            немец.
     -     Что-о-о? – аж подскочила на сиденье Вера Максимовна.
     -     А то, - усмехнулся переводчик, - Он и ещё двое деревенских
           регулярно докладывают нам, что творится в селе. И мы
           знаем, что их Председатель и участковый милиционер –
           коммунисты и они контактируют с партизанами,
           скрывающимися в близлежащих лесах, а также хотят увести
           к ним всё мужское население. Сделаете как я говорю, и вся
           ваша семья останется живой, нет, то… Ну, вы сами
           понимаете.
    -     Но зачем мне самой отдавать этот мешок сыну? – чуть
           дрожащим голосом произнесла женщина, поняв, что здесь
           что-то не так, - Взяли бы и передали его с двумя другими
           вашими… агентами.
    -     Именно так необходимо сделать, как я говорю, - раздражённо
           проговорил офицер, - Всё! Запомнили?
    -     Да, - еле ответила старушка, - Я всё сделаю так, как… нужно.
    -     Вот и хорошо. А теперь отдыхайте - есть ещё пару часов
           времени, - засмеялся Бах и перешёл на русский, - Как говорят
           у вас, спокойного сна.
Он отвернулся к окну и тут же захрапел, а Вера Максимовна стала глубже дышать, пытаясь унять дрожь и боль в сердце. Что затеяли фашисты и неужели это правда про её сына? Нет, не может быть такого! Матвей не предатель, но надо быть готовой ко всему.
  И она закрыла глаза, перед которыми сразу стала проноситься её долгая и полная трудностей жизнь.
  А Курт Бах не спал. Он вспоминал последний перед отъездом в Белгород разговор со штандартенфюрером Зельцем.
   -     Найдёшь эту бабку и уехавшую к ней девку и под любым
          предлогом привезёшь их сюда. Они сыграют роль
          заложников. Пусть бабка передаст мешок со взрывчаткой
          сыну, а на следующий день мы устроим облаву, возьмём его
          и внука с поличным и запрём в подвале. Если в лесу есть
          партизаны, то кто-то из мужиков точно бросится туда ночью,
          доложить о случившемся, а наша опытная молодёжь, которая
          развлекалась с покойницей, осторожно пойдут за ними –
          слишком они застоялись здесь, как лошади в стойлах. Так мы
          выйдем на партизан.
   -     А если никто не уйдёт из села?
   -     Тогда ты соберёшь всех женщин и объявишь, что всё мужское
         население и есть партизаны и назначишь день казни. И в этот
         же день мы повесим Председателя и участкового. Я не
         офицер, если кто-нибудь всё же не попытается уйти в лес,
         чтобы доставить партизанам эту информацию и те попробуют
         освободить заключённых. То есть, мы выманим этих сраных
         воинов из леса, приготовив им ловушку.
  -     Какую, герр офицер? – удивился переводчик.
  -     А вот какую: часть солдат и танкисты сделают вид, что
        возвращаются в Белгород, а на самом деле спрячутся на
         востоке за деревней, послав на север наблюдателей и как
         только партизаны появятся, они пропустят их, а потом ударят
         сзади, а мы будем готовы встретить их спереди. Они попадут
         в кольцо и им конец.
  -     То есть, бой перенесём в деревню?
  -     Да, мой друг.
  -     Но местные жители…
  -     Да и бес с ними, Курт, зато мы выполним, наконец, задание.
  -     А если такого всего не произойдёт? – нахмурился Бах.
  -     Тогда мы пустим вперёд в лес всех селян и под их прикрытием
         прочешем всё до самых болот, указанных на карте.
  -     Умно придумано, господин штандартенфюрер. Это план
         генерального штаба?
   Зельц усмехнулся.
  -     Это мой план, Курт, и я уверен, что он сработает.  Хватит нам
        ждать здесь хорошей погоды, так сказать. Неделя и пойдёт
         снег, а это плохо. Генерал Кёльтер уже накричал на меня по
         рации, упрекая в бездействии, да так, что у меня задрожали
         колени.
  -     Тогда да поможет нам Бог. Хайль Гитлер!
  -     Хайль!
                Развязка

  Выпавший за ночь первый снег изменил всё, и Никита с Фёдором просто заблудились. И вот они уже ходят кругами, почти теряя в поле зрения друг друга из-за густоты леса.
  -     Чёрт, я же тоже копал блиндаж! Где он? – бормотал себе под
         нос Ершов, продираясь через кусты, - Эх, жалко, что не взял
         компас или не сделал тогда, уходя зарубки.
   А Фёдор просто матерился про себя:
  -     Твою мать! Надо было идти к блиндажу одному и пораньше, а   
         то понадеялся на друга и на тебе - заблудились... Нет, не
         командир он!
   И тут круг их скитаний замкнулся на большой поляне.
  -     Едрит твою налево, Фёдор, зачем ты пошёл за мной, да ещё
         взял с собой обрез?  - возмутился Никита, подходя к
         товарищу.
  -     Да вот решил, что с ним спокойнее – лес есть лес. А пошёл,
         чтобы охранять тебя – двое не один.
Ершов махнул рукой.
  -     Ну, что ж, уже ничего не изменить. Так, ладно, давай
         перекусим и пойдём дальше.
И тут с трёх сторон прозвучало то, чего они никак не ожидали:
  -     Хенде хох!
И ребята в ужасе застыли на месте.
  -     Мы по грибы… - начал было Никита.
  -     С ружьё? – с акцентом прохрипел другой голос.
  -     Да в нём один всего патрон, - потерянно произнёс Фёдор.
  -     А два не войти, - прозвучало с третьей позиции, - Кидать в
         сторону, а то стрелять. 
  -     И лечь на земля, - опять проговорил первый.
   В отчаянии оба повалилась вниз лицом на пожухлую и
мокрую от первого снега траву.
  -     Чёрт, попали мы, - прошептал Фёдор, отбрасывая обрез в
         сторону.
  -     Да, хреново, - подал голос Никита, - Хорошо хоть, что не сразу
         стали стрелять.
   Так они пролежали минут пять, а потом… а потом почти рядом с ними раздался дружный хохот и знакомый голос скомандовал на русском:
  -     Ладно, вставайте, вояки. Зачем пришли без приглашения?
   Ребята медленно поднялись на колени и ахнули: вокруг них, широко улыбаясь, сгрудились Савелий Ножов и… физрук Ивашин с счетоводом Фишманом. И каждый держал в руках немецкий автомат.
  -     С-савелий? – чуть заикаясь произнёс Никита.
  -     Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Фёдора, - Роман Петрович,
         Аркадий Абрамович, а вы откуда здесь взялись?
   Но те только помогли им встать, стирая улыбку с лица.
  -     Ну, всё, зрители, концерт окончен, - строго произнёс через
         минуту Ножов, - Пошли в блиндаж греться, а то у вас носы
         уже синие.
   И потопал вперёд через белые от снега кусты, и все остальные потащились за ним.
Метров через двести Савелий остановился и стал тянуть на себя примёрзший к земле большой куст волчьей ягоды. Все бросились ему помогать. Три минуты, и растение - отрава сдвинулся в сторону и под ним обнажился кусок железа, а сдвинув его ребята увидели лаз.
  -     Ныряйте вниз, мужики, а железо и куст я передвину назад сам,
         - сказал крепкий Ножов, и они спустились в яму - блиндаж,
         где горел одна толстая, как в их церкви свеча, при свете   
         которой они увидели, что пол в блиндаже выслан брёвнами, а
         посередине кругом стоят семь пеньков и большой пень от
         столетнего дуба в центре.
   Молча поели какие-то консервы с сухарями, запили горячей водой, подогретой в маленькой алюминиевой кастрюльке на этой же свече. Также молча и покурили.
  -     Ну, что там в селе? – наконец спросил учитель физкультуры.
  -     Давай, Фёдор, трави, - неожиданно предложил Никита и
         товарищ удивился – надо же не стал Ершов строить из себя
         командира при всех и рассказывать сам.
   Но это было не так.                Просто тому было очень тяжело поведать Ивашину и Фишману о потери дорогих его сердцу двух селян, друга и его сестры. Троица взрослых то хмурилась, то яро материлась, а то и пускала скупую слезу, слушая Иванова и отчаянно куря одну самокрутку за другой. Наконец, Фёдор закончил и слово взял Никита, рассказав всё о поездке в город.
 -     А не провокация ли это была? – спросил Аркадий Абрамович.
 -     Да, Никит, не лопухнулся ли ты с этими по виду блатными и
        пацанёнком? – добавил Савелий, - Настоящие подпольщики
        так бы себя не вели, я думаю.
   А физрук покачал головой.
 -     Да, дела, ребята. Что-то здесь не чисто. Придётся мне
        прогуляться в село, посмотреть, что там и как.
 -     Рискованно, Сев, - вновь закурил Фишман.
 -     А что, ждать здесь пока фрицы не начнут прочёсывать лес? –
        недовольно спросил Ножов.
 -     Или кто-то из наших принесёт нам на блюдечке взрывчатку? –
       добавил Ивашин.
 -     А может быть, лучше мне? – подал голос Никита.
 -     Или мне? – встрял в разговор Фёдор.
Савелий ударил кулаком о свою раскрытую ладонь другой руки.
 -     Нет, пойду я. Если что, Любка меня спрячет у себя в подвале. Я
       его делал, да так, что ни одна собака не найдёт. Да и автомат
        этот я никому не доверю.
 -     Ну уж прямо - таки, - хмыкнул физрук, - А кто его помог тебе
        достать?
 -     Так это другой, который я забрал у фрицев у могилы наших… -
        вырвалось у Ножова и он сразу же осёкся, вспомнив тех, кто
        там лежал.               
      Помолчали минут пять и остальные, а потом Фишман стал рассказывать, как они с учителем ехали из Белгорода на поезде к фронту и через час попали под бомбёжку. Как потом добирались голодные до своего леса, напав ночью по пути на немецкий обоз, вёзший продукты из какого-то разбитого напрочь села в город. И хорошо, что один из солдат пошёл в кусты по «большому делу», где его и придушил атлетического телосложения физрук, забрав у него автомат, а потом, быстро переодевшись в его форму, спокойно подошёл к его напарнику на расстоянии выстрела и уложил его. Как потом пришлось бросить лошадь, которая сломала ногу, попав в рытвину от снаряда и пришлось её пристрелить. И как бросили часть провианта, которую они не смогли бы донести до села, и их вовремя увидел в лесу и остановил Савелий, объяснив создавшуюся там ситуацию, а потом привёл сюда в блиндаж. И как потом они снесли в него оставшиеся брёвна и пни, унеся ветки и бросив их в реку, а также засыпали землёй стружки и опилки, чтобы не демаскировать схрон, и как носили воду в ведре, чтобы заполнить единственную флягу от молока.
     -     А где вы взяли её и лопаты? – спросил Фёдор.
     -     Так это всё сотворил Савелий, - улыбнулся Ивашин.
А Ножов добавил, хитро ухмыльнувшись:
     -     Я не только приходил к вам, Никита, чтобы выяснить
           обстановку, но и заглядывал к себе домой, чтобы каждый раз
           унести в блиндаж то ведро, то лопаты и грабли с топором, а
           однажды и флягу с фермы – она оказалась одна, так как
           немцы всё утащили к себе в школу. А свечи дал мне сам отец
            Евлампий.
     -     Молодец, Савелий! – не удержался от похвалы Фёдор.
     -     А то! – хмыкнул тот, - Вы всё хвалили Колунова, что он
           такой деловой, а я более него наученный жизнью и
           лагерем…
И тут в разговор вмешался Фишман:
     -     Ладно, мужики, пора спать, так как завтра с утра Сева пойдёт
            в село, а мы должны его на всякий случай прикрывать и
            быть готовыми ко всему.
     -     Но мы же почти без оружия? – огорчённо произнёс Никита, -
            что толку от обреза? Он же для ближнего боя и у меня всего
            три патрона.
     -     Так у меня ещё винтовка есть, - улыбнулся Ножов, - Забыли
            что ли, ребята? И патроны есть – дед Афанасий, уезжая в
            эвакуацию, отдал мне пачку патронов такого же калибра, но
            своё ружьё взял с собой.
     -     У-у, жмот! – вырвалось у Никиты.
     -     Ты не прав, парень, - покачал головой Савелий, - То ружьё
            подарил ему в Гражданскую сам Будённый за взятие в плен
            белого генерала. Ладно, действительно пора спать. Всё, на
            боковую.
      Он затушил свечу и через пять минут блиндаж огласился дружным храпом.
                Х

      Они проснулись на рассвете, и Савелию пришлось нацепить поверх фуфайки маскхалат одного из немцев, нёсших тело бедной Светланы, замученной офицерами. И к селу он подошёл в тот самый момент, когда туда въехала машина с Бахом, Хельмутом и бабушкой Никиты, то есть в полдень.
     -     Так, мадам, не забудьте, что вы под прицелом. – на своём
            языке проговорил переводчик, - Если сделаете, что я сказал,
            то все в деревне останутся живы.
     -     Я помню, - хмуро произнесла Вера Максимовна, заметив
            ухмылку офицера, когда он произносил последнее слово.
      «Виллис» подкатил к дому учителей и тут же из него вышли Зельц и двое молодых офицеров.
     -     Всё, приехали, - сказал Бах, вылез из машины и подошёл к
           штандартенфюреру.
      О чём они говорили, бабушка Никиты не слышала, да и отвлекла её от мыслей подъехавшая телега с Беллабердиновым.
     -     Выходите, мадам, - сказал на русском Хельмут, - Транспорт
           меняется и ждёт вас. Пересаживайтесь на телегу.
      Вера Максимовна с трудом покинула автомобиль и пошла к ненавистному вознице. Солдат же перенёс туда мешок со взрывчаткой. Зельц махнул рукой, и телега медленно потащилась по селу в сторону дома Ершовых.
     -     Скажешь что-то не так и ты труп, бабка, - зашипел на
           женщину Тимур, доставая со дна телеги парабеллум.
     -     Предатель, - сквозь зубы прошептала бабушка Никиты, но
           тот этого, к сожалению, не услышал.
      Дикое напряжение охватило Веру Максимовну, и вновь вся её жизнь мгновенно пролетела перед глазами. Вот-вот и она увидит сына… Нет, он не такой, как эта сволочь и надо его как-то
предупредить.
И вот они у родного дома…
     -     Иди к Матвею, бабка, а я потащу мешок, - приказал татарин,
            и женщина с трудом спустилась с телеги на землю, не зная,
            что сын заметил их ещё когда они проезжали дом Храмовых,
            и что он знает всё о Беллабердинове и приготовился к
            встрече.
      Она открыла калитку и медленно пошла к дому, сложив крест на крест руки на груди, дабы как-то этим жестом предупредить сына о провокации. Но он уже шёл к ней навстречу, держа правую руку за спиной. И Вера Максимовна, слыша сзади за собой тяжёлые шаги татарина, всё же не сдержалась и крикнула:
     -     Это провокация, сынок! Беги отсюда! Тимур предатель!
      И в следующее мгновение, как ей показалась, она услышала гром с небес и почувствовала сильный удар в спину. Она обернулась, увидев, что прямо за ней стоит возница, сжимающий в руке пистолет и ещё одна пуля вошла ей прямо в сердце.
     -     Мама! Мамочка! – нечеловеческим голосом заорал Матвей
            Ильич, кидаясь к ней, и его правая рука, держащая топор,
            вылетела из-за спины.
И растерявшийся от крика предатель не успел среагировать, как отточенное лезвие вошло ему в лоб.
      А потом всё завертелось в диком вихре: быстрое появление немецких солдат, скручивание рук Ершова-старшего, волочение его по земле и появление «виллиса» перед домом. Да, маленькая старушка не видела этого, как и не видела, что в доме её нелюбимая невестка набрасывает на лежащего за печкой мальчика одеяло и подушки и как своим телом закрывает проход, взяв в руки два больших ножа для разделки мяса.
      Но эсэсовцам было пока не до неё – они сделали своё чёрное дело и всех поголовно мужчин села тащили в подвал школы. А троица солдат уже сколачивает перед бывшим сельсоветом виселицу.
      Но зато этот ужас встречи Матвея с матерью и его финал  наблюдал Савелий Ножов, сидевший на большой берёзе в три сотне метров от дома с биноклем физрука Ивашина в руках. И первой мыслью его было – это спасти мальчика. Что он и сделал, то есть спрыгнул с дерева, сбросил уже не нужный маскхалат (утреннее солнце растопило снег) и со стороны огорода пробрался в сарай Ершовых. И когда шум в селе утих, он ворвался в дом, чуть не налетев на ножи Елизаветы Гавриловны, стоящей в ступоре у печи, как бетонный столб.
     -     Лиза, где Славик? – вскричал Савелий и тут же по месту
            стояния женщины понял, где.
     -     Быстро давай ему тёплую одежду и что-нибудь поесть с
            собой. Ну, милая, приди в себя!
      И та как будто проснулась, то есть побросала ножи на пол и кинулась выполнять приказ Ножова. Три минуты и мальчик одет в старую, но тёплую одежду сына, ещё семь и он с Савелием уже за околицей, не зная, что наблюдавший за домом Ершовых зоотехник Зайцев уже бежит к учительскому жилищу, чтобы доложить Зельцу, что видел пропавшего бывшего зека у сруба Ершовых и посчитал это за большую удачу, решив, что тот связан с партизанами.
      Но за время, за которое беглецы достигли леса, соединившись с Никитой, Фёдором, Фишманом и физруком, запыхавшийся от бега пожилой предатель только и успел, почти заикаясь, объяснить штандартенфюреру, Баху и другим офицерам, кого он видел у дома схваченного Матвея, убившего топором немецкого пособника. И уже через пятнадцать минут танк стоял перед школой, а за ним половина солдат во главе с Гансом Брауном, первым обратившим внимание на Светлану Сырых.
     -     Прочешете весь лес до болот, - приказал ему
            штандартенфюрер Зельц, - Всех, кого встретите,
            расстрелять.
     -     А если будут там беженцы с детьми? – осторожно спросил
            Курт Бах.
     -     Взрослых в расход, а детей отправим в город для сдачи
            крови – нашим солдатам она всегда пригодится. Ясно?
     -     Так точно! – отдал честь молодой офицер.
      Подошли фельдфебель и Хельмут, и танк рванул вперёд. За ним трусцой побежали эсэсовцы, а следом заворчал мотоцикл с коляской, в которой развалился Бах, а за руль сел Браун.
     -      Герр офицер, - начал подошедший  Рюшке, - Когда будем
             допрашивать грязножопых?
      Зельц молча уставился на него, потом тряхнул головой, как будто сбрасывал с неё тяжёлый груз и произнёс:
     -     Каратели вернутся и на следующее утро Председателя,
            участкового, хромого и его жену повесить. Кстати, взяли её?
     -     Пока нет, - вытянулся Хельмут.
     -     Так какого чёрта? Бегите за ней, пока она не спряталась.
     -     И куда её?
     -     Да к мужикам в подвал – пусть побалуются перед смертью
     -     наконец-то, - почесал ладони рук Рюшке, а Хельмут
            нахмурился и спросил:
     -     Всех что ли потом расстреляем?
     -     Посмотрим, - хмуро посмотрел на них штандартенфюрер и
           ушёл в учительский дом, а фельдфебель и Хельмут быстрым
           шагом направились к срубу Ершовых, но тот оказался
           пустым…
                Война

      Славика несли все по очереди и не останавливаясь, чтобы быстрей добраться до блиндажа. Тот молчал, изредка посматривая на Никиту, бегущего с винтовкой наперевес. Там быстро все перекусили, рассовали оставшиеся патроны по карманам. И тут Ножов предложил:
     -     Слав, ты хоть и большой и тебя несли, но пора тебе
           отдохнуть. Ложись вон в тот угол, где лапник и накройся
           шинелями.
     -     Не буду, - нахмурился мальчик, - они фашистские.
     -     А дисциплина? – хмуро посмотрел на него Савелий, - Я же
            не прошу, а приказываю, понял? С тобой и Никита с
            Фёдором с удовольствием тоже отдохнут. Правда?
     -     Так точно, - буркнул Иванов.
      Подросток недовольно пожал плечами.
     -     Тогда ладно, лягу. А вы?
     -     А мы выйдем со счетоводом и физруком наружу, покурить.
Так и сделали. Но Савелий перед уходом что-то шепнул Фёдору на ухо, а когда вылез наружу, не стал сразу сворачивать самокрутку, а сказал:
     -     Надо спасать молодёжь.
     -     В смысле? – спросил Фишман.
     -     Мы втроём, рассыпав махорку вокруг входа в блиндаж,
            уйдём к болотам - я знаю, как по нему пройти на островок -
            он расположен ближе к реке. Вот-вот солдаты и танк будут
            здесь – я слышал, уходя из села, как заревел его мотор. Но
            мы не будем ждать, когда они появятся, а разойдёмся в
            разные стороны и чуть постреляем в воздух.
     -     Дезориентируем их? – улыбнулся физрук.
     -     Да, пусть думают, что здесь нас много. Роман, ты помнишь,
            где река?
     -     Естественно. Мы как-то с ребятами плавали на лодках по ней
            почти до самых болот.
     -     Хорошо. А ты, Аркаша?
     -     Нет, но я после нашей отвлекающей пальбы присоединюсь к
            учителю.
     -     Ладно.
     -     А ребята? – спросил Ивашин.
     -     Они, - достал мешочек с табаком Ножов, - Они
            останутся здесь с мальчиком и будет сидеть тихо-тихо. Мы
            уведём немцев за собой к болотам, там отлежимся на
            островке, а когда им надоест нас ждать и они уйдут,
            вернёмся за ними. Нам сейчас легче уйти от фашистов
            втроём, а не впятером. Да и Славику не будет так страшно в
            блиндаже с ребятами.
     -     Но…
     -     Никаких «но», вашу мать! Я же прав, мужики!
     Ивашин и Фишман молча кивнули головами.
     -     Тогда выполнять! – развернулся Савелий, доставая из
            рюкзака большой пакет с махоркой.               
        Пять минут и табак рассыпан и они, подхватив рюкзаки и оружие направились в сторону болот, крикнув в открытый люк:
     -     Мы скоро придём, вояки.
      И пока молодняк поднимался наверх, они уже скрылись за деревьями.
     -     И что будем делать? – спросил Фёдор, последним вылезая из
            блиндажа.
     -     А мы с тобой пойдём на разведку, - подмигнул ему Никита.
     -     И надолго? – нахмурился Слава.
     -     Да чуть прогуляемся до реки и назад, - продолжил
            врать Ершов.
     -     А я?
     -     А ты пока посидишь в блиндаже, ладно? Ты же уже
            взрослый пацан или нет?
     -     Угу, - вздохнул подросток, возвращаясь в схрон.
      Никита и Фёдор передвинули железо на место и присыпали его землёй.
     -     А на самом деле? – спросил второй, когда они отошли
            подальше.
     -     Двинем сразу к реке и вдоль неё по течению пройдём вниз до
            самого пляжа и…
      И тут он вспомнил тот вечер, когда они с Машей купались и загорали в последний раз. Как это было давно!
     -     Понял. А дальше? Ты что замолчал?
Никита тряхнул головой, как будто сбрасывал с себя сон.
     -     Дождёмся темноты, заглянем в мой дом, потом к тебе и…
            устроим немцам «подарок».
     -     Какой?
     -     А там придумаем. Всё, вперёд! Забери лопату, Федь.
      И они быстрым шагом направились на юг в сторону реки, куда её через час и бросили. А ночью были уже на том самом песчаном пляже…
      Часов у них не было, но, когда луна приблизилась к середине небосклона, решили, что пора. Дошли почти до дома Ножова – самого крайнего с юга, и Фёдор вдруг схватил Никиту за плечо и зашептал:
     -     Стой, кто-то возится с церковной дверью. Видишь?
     -     Ты что, друг, сдурел? – сбросил руку товарища Ершов, -
            Кто будет среди ночи идти, молиться!
     -     А слабо проверить? – взводя курок обреза, буркнул Фёдор.
     -     Ну, ладно, пошли, ошалелый, - сделал тоже самое с
            винтовкой Никита.
      Приседая к земле, поковыляли к храму, и тут действительно дверь в него чуть скрипнула, и их продрал озноб.
     -     Слышал, Никит?
     -     Ага.
     -     В церковь войдём или ну её?
     -     Пойдём, зря что ли мучились, передвигаясь на карачках?
            Вперёд!
И уже чуть ли не ползком добрались до входа.
     -     А собаки то не лают, - констатировал Фёдор, - Странно…
     -     Немчура их, небось, постреляла.
     -     Наверное.
      И Никита был близок к истине, но сельских животных немцы не убили, а отдали своим свирепым псам на растерзание как корм.
     -     Ну, пошли что ли? – первым шагнул в открытую дверь
           Фёдор, - Эх, жалко, что фонарика нет.
     -     Ага, тише ты!
    Но внутри церкви было чуть светло, и они с ужасом увидели две фигуры, одетые во всё чёрное - одна большая похоже молилась у единственной иконы, а другая маленького роста стояла сзади, истово крестясь. И тут Никита зацепился носком ботинка за выбоину в полу и чуть не выругался, крякнув.
     -     Ёш твоё!
     -     Кто там? – развернулась первая фигура к ним, проговорив
            басом Отца Евлампия.
     -     Это я, батюшка, Ершов, - шёпотом сказал Никита.
     -     И Фёдор, - добавил Иванов.
      И тут маленькая фигура вдруг выросла, то есть встала с колен, и они услышали возглас:
     -     Сынок, ты?
И Никита аж зашатался от неожиданности.
     -     Мама? Мама!
     -     Тише, Елизавета, - шепнул батюшка, - Идите сюда, отроки, к
            иконе и молитесь за упокой несчастной Веры Максимовны.
     -     Бабушки? А что с ней? – кинулся Ершов к матери, сходу
            чуть не задушив её в своих объятьях.
     -     Убил её мерзкий татарин, сынок! Убил, предатель!
      И Елизавета Гавриловна тихо сквозь слёзы рассказала, что произошло в полдень.
     -     Тварь, тварь, - чуть не задохнулся от злобы её сын, - Я убью
            его!
     -     Его уже нет на этом свете, отрок, твой отец зарубил его
            топором, - трагическим голосом произнёс Отец Евлампий.
     -     А, где он сейчас?
     -     Да в подвале школы, сынок. Туда почти всех мужчин
            загнали немцы. Что завтра будет, Господи, что будет?
     -     Надо освободить их, - категорично заявил Никита.
     -     Ты с ума сошёл, друг? – услышал он сзади голос Фёдора.
     -     Твой товарищ прав, парень, - вздохнул тяжело священник, -
           Там солдаты с автоматами и двумя овчарками охраняют
            вход. Сунетесь и они вас постреляют.
     -     Тогда что делать? – чувствуя, что сходит с ума от горя,
            произнёс Ершов-младший.
     -     Подождём рассвета. Утро вечера мудренее, - тихо сказал
            Отец Евлампий, решив пока не говорить ребятам, что у
            сельсовета уже стоит виселица.
    А через минуту добавил:
     -     Ты, Елизавета, ночуй у Колосовых – их дом рядом с лесом, а
            ребят я спрячу у себя.
     -     Спасибо вам, батюшка, - зашептала, тяжело вздыхая, мать
            Никиты.
     -     Только вот стрелялки свои спрячьте где-нибудь в кустах, -
            посуровел голос священника.
     -     Нет, - категорично заявил Фёдор, - Оружие мы не оставим.
     -     Но в моём доме оно не должно быть – это грех.
     -     Тогда мы переночуем в лесу, - сказал Никита.
     -     Нет, лучше бы у Любы Сивой – у неё хороший погреб, -
            вспомнил Фёдор, - Нам Савелий Ножов рассказывал.
     -     Тогда коротко, ребята, что вообще то произошло и где
            Славик? - попросил Отец Евлампий и Фёдор по-деловому
            быстро всё рассказал, смотря на товарища, который никак не
            мог оторваться от ещё плачущей матери.
     Но всё получилось не так, как они задумали: залаяла невдалеке собака и Елизавета Гавриловна встрепенулась:
     -     Это немцы обходят село. Уходите в лес мои дорогие,
           уходите. А мы с батюшкой сообразим, что сказать им, если
           они нас застукают.
      Так Никита и Фёдор сделали, вернувшись в лес и найдя там у излучены реки заброшенную хижину, где обычно раньше ночевали заядлые рыбаки. Благо, что они взяли с собой сухари и банку ветчины, оказавшейся, как и должно было быть, немецкой – русские в такой таре консервы не держали. А наевшись, тут же отключились. Отец Евлампий же с Елизаветой Гавриловной дождались, пока немцы сделали круг в конце улицы и пошли в её другой конец, а потом потихоньку вышли в безлунную темень и пробрались к дому священника, где их ждала его жена.

                Х

      Рёв мотора танка всё приближался и приближался, а сил бежать уже не было. Хорошо ещё, что солдаты Вермахта также устали, а то бы кратковременный бой уже закончился и не в пользу очень маленького отряда из трёх гражданских лиц. Нет, они конечно увели всех немцев к вечеру подальше от блиндажа в сторону болот, но это уже их не успокаивало.
     -     Чёрт, перебраться бы на другой берег реки, - сказал
            товарищам Ножов, - но ведь мокрые закоченеем сразу.
     -     А, моста там никакого нет? – спросил Фишман, обращаясь к
            Ивашину.
     -     Нет, а где было мелководье, я уже забыл, - признался физрук.
     -     Да, одна надежда на островок, - качал головой Савелий, - Но
            где он, чёрт возьми? Я уже теряю терпение. Прямо - таки
            исчез, зараза. Да и идти напрямик по болоту опасно – топь
            холодна, как труп мертвеца.
     -     Хватит шутить, Сев, - скривился Роман Петрович, - И так
            тошно.
     -     Но я говорю правду, Ром. Была бы хоть троечка брёвен, мы   
            соорудили бы плот, но нет верёвки… Эх, не пёрка есть не
            пёрка.
     -     Что, даже сужения реки нигде нет? – устало еле проговорил 
            идущий за ними счетовод.
     -     Может быть и есть, но я не помню, где.
     -     А если пойти вниз вдоль реки?
     -     Да, Сев, а если? – поддержал Фишмана физрук.
     Ножов хмыкнул:
     -     Что, хотите прямо в руки немцев попасть? Мы же придём
            почти прямо к селу! Думаете, эсэсовское начальство всех
            солдат за нами бросило? Дудки вам – они тоже не дураки.
     -     А если всё же попробовать? – стал настаивать Аркадий
            Абрамович.
     -     Ты, жи…, извини, Аркаша, думаешь, что самый хитрый и
            ловкий из нас? Нет, не похоже. Я вот из зоны пытался
            убежать, но суки вертухаи нас быстро с собаками догнали и
            те порвали мне обе ноги – два месяца валялся в больничке
            никому не нужный.
     -     Не надо было бежать, - философски проговорил оппонент. 
     -     А ты думаешь, что там хорошая была жизнь, Аркаш? Нет,
           это был ад! НКВДешники издевались над нами как могли:
           били, отправляли в пресс-хату, где некоторых насиловали…
     -     Неуже… - решил продолжить разговор Фишман, но тут
            раздался грохот и нарастающий свист.
     -     На землю! Лежать, учёные! – рявкнул Савелий и упал прямо
            в ледяную лужу.
      Остальные двое шмякнулись в ржавый мох.
Снаряд рванул так, что земля содрогнулась. Ножов заорал во весь голос матом, физрук поддержал его, а счетовод даже не пикнул. Когда поднятые взрывом комья земли вернулись на своё место, они увидели, что их товарищ лежит в воронке, а укороченная правая нога вся в крови.
     -     Твою мать! – вновь выругался вскочивший первым Ножов, -
            Нашему иудею стопу оторвало. Снимай брючный ремень,
            Ромка! Не перетянем сосуды, помрёт тут же от потери
            крови.
     И они бросились к Аркадию Абрамовичу.
Но сжатый ремнём обрубок всё равно кровил…
     -     Ну, всё, до философствовал, - вырвалось у Севки.
     -     Да, хреново, - кивнул головой Ивашин и стёр кровь с рук
            грязным мхом.
      И тут счетовод застонал.
     -     Ё моё, ожил! – выкатил глаза бывший заключённый, - Ну,
            Абраша, ты настоящий мужик, хоть и обрезанный!
     -     Хватит шутить, Сев, - сплюнул физрук, - Погоня уже рядом.
      И тут Фишман открыл глаза.
     -    Что со мной? – еле произнёс он
     -     Стопу оторвало, - отвёл взгляд в сторону Савелий.
     -     Кровотечение сильное?
     -     Вовсю.
     -     Танк пальнул?
     -     Он, сволочь.
     -     Тогда всё, конец нам.
     -     Похоже, - буркнул Ножов.
     -     Но не всем, - тихо произнёс Фишман.
     -     Что ты имеешь ввиду?
     -     Уходите, но оставьте мне автомат - мне уже не жить, но зато
            успею отвлечь и приостановить этих сволочей. Ну, быстро!
     -     Тогда прощай, Аркаша, - нагнулся Ножов к раненому и
            погладил его по плечу.
     -     Прощай, друг, - смахнул слезу Ивашин и положил на грудь
            счетовода автомат и запасной рожок.
      Они ещё минут десять слышали автоматные очереди, а потом опять рвануло и лес затих.
     -     Всё, трындец, - вновь выругался Савелий, - Ходу, физрук,
            ходу!
      И они побежали к реке.
И, слава Богу, что всё же луна просвечивала через тучи и они видели блеск воды, а то бы ненароком давно бы уже свалились в ледяную гладь…
                Х
 
       Их опять разбудил знакомый до боли, но мерзкий по сути и смыслу голос:
     -     Хэнде хох!
     -     ****ь! – выругался зло Фёдор, поворачиваясь на бок, -
            Попались!
В хибарке было темно и они не видели, сколько в ней фашистов и потихоньку пододвинули к себе оружие.
      -     Лежать, а то стрелять, - вновь зазвучал голос, - Что, попался,
             русский свинья?
      -     Да пошли вы на хер! – не выдержал Никита, - Стреляйте,
             твари!
      -     А зачем? – вдруг услышали они другой, но знакомый голос
             и дверца строения отворилась, и в её проёме они увидели
             грязных и мокрых физрука и Савелия с автоматами в руках.
      -     Вот, черти, опять нас пугаете? – вскочил с лежанки Фёдор, -
             А если бы мы шмальнули?
      -     Не успели бы – мы, если б захотели, то уже бы вас сонных
             повязали. Вы храпели на весь лес, вояки, - рассмеялся
             Ножов, - Ладно, вставайте и давайте разожжём костёр
             прямо здесь – мы замерзли невозможно как.               
       Разломали сухой столик, развели огонь и первое, что спросил, естественно, Никита было:
      -     Откуда вы, родные, взялись?
      -     Нет, сначала хоть корочку хлеба, - проговорил Ивашин, - А
             то сейчас сдохнем.               
      -     Да, воды и так мы уже нахлебались сапогами, - добавил
             Савелий.
       И остатки сухарей тут же перекочевали из кармана шинели отца Никиты в их руки, а потом был рассказ, закончившийся печально:
      -     Вот каким крепким духом и стойким оказался наш счетовод!
      -     Да, жаль, - тихо проговорил Фёдор, - А ты всё твердил,
             Севка, жиды да жиды…
      -     Ну, простите меня, ребята, - серьёзно произнёс Ножов, -
            Друг действительно познаётся в беде. А что творится в селе,
            Никит?
      -     Мы ночью были в церкви и застали там Отца Евлампия и
             мою мать и та сказала, что приехавшую к нам мою бабушку
             убил татарин, а мой отец раскроил ему череп топором.
      -     Из-за чего?
      -     Похоже, что это была какая-то провокация – успела Вера
            Максимовна сказать пару предупреждающих слов Матвею
            Ильичу, - добавил Фёдор.
     -     Да, дела, - вздохнул физрук, - Потери возрастают. А что со
            Славиком?
     -     Мы сказали ему, что пошли на разведку, и он принял это за
            правду, хотя по его виду мы видели, что он понимает – мы
            врём.
     -     Смышлёный пацан, - буркнул Савелий, - Молодец! Ну и
            какие планы на сегодня?
     -     Немцы же согнали в подвал школы почти всех наших
            мужиков, - сказал Никита, - По-видимому, сегодня опять их
            будут расспрашивать с пристрастием, вынуждая сказать, кто
            ещё ушёл к партизанам.
     -     Пытать будут, сволочи! - нахмурился Роман Петрович.
     -     Это точно! – добавил Ножов, - А вы - то, что думаете делать?
     -     Я поменьше ростом, чем Фёдор, - начал Ершов, - поэтому
            смотаюсь потихоньку в село и разведаю, что там творится, а
            потом посмотрим.
     -     Правильно. А я залезу на дерево на краю леса и понаблюдаю
            в бинокль, как ты раньше, Сев, - предложил физрук, - Может
            быть, что и увижу.
     -     А, мы с Фёдором будем в охранении, - кивнул головой
            Савелий, - Так часиков в десять и пойдём.
     -     Так хронометра то у нас нет, - заявил Никита.
     -     А, вот и есть, - достал из кармана немецкой шинели
            маленькие часики Ивашин, - Я вот только сегодня утром их
            обнаружил.
     -     Отлично, учитель, пять тебе за поведение, - обрадованно
            произнёс бывший заключённый, - Так, пора проверить
            оружие и, Фёдор, ты отдай обрез Никите – его удобней ему
            пронести под шинелью.
     -     Ладно, - недовольно пробурчал тот, - Отвечаешь за него,
            Ёрш, - это память о Макаре Сырых.
     -     Знаю.
     -     Тогда готовимся, - заявил строго Савелий, и теперь только
           Фёдор понял, кто из них всех настоящий командир.
      Так и мыслила вся троица, веря Ножову, как Отцу всех народов. Да, действительно Савелий прошёл тяжёлую школу выживания в колонии, но никто точно не знал, за что посадили его. Но близкое общение с ним всех открыло им его душу – душу борца и лидера. Поэтому без всяких споров подчинялись ему, как в армии, где слово командира – закон.
                Х

      Посланные в лес каратели вернулись в Васильевку в половине второго дня. До этого там стояла полная тишина, видимость которой обеспечивал дикий страх населения перед фашистами– никто из женщин и дряхлых стариков, которых не загнали в подвал школы, из дома не выходил, а остававшиеся солдаты сконцентрировались у здания, где жили учители – они ждали нападения партизан. И только два патруля шастали друг другу навстречу с одного конца села в другой. Но зато в подвале было настоящее средневековье с изощрёнными пытками. И особенно Рюшке по приказу штандартенфюрера Зельца измывался на Председателем сельсовета, Иваном Ильиным, Матвеем Ершовым, фельдшером Новиковым и психически больным пастухом Николаем Яровым. На «закуску» оставили двух доярок – Любу Сивую и Нюру Кругликову, которых солдаты насиловали прямо на виду у заключённых. И прекратилось всё это лишь при появлении посланного в лес танка и эсэсовцев, правда не всех – пятерых Ивашин, Фишман и Ножов всё-таки уложили.
     -     Час на еду и приведение себя в порядок, - объявил Фридрих
            Зельц, - а потом, вытащив всех до единого жителя села из
            домов на площадь и этих из подвала, поставить всех перед
            виселицей. И особенно тщательно проверьте дом хромого и
            местность вокруг – жена его где-то прячется рядом. Всё,
            выполнять!
      И Елизавету Гавриловну всё же нашли – постарался негодяй Зайцев, догадавшийся, что она может быть в церкви. Там была запирающаяся на засов и висячий замок ризная, где лежали когда-то редкие иконы, одежда священников и всякая церковная утварь. Туда и решил спрятать Отец Евлампий мать Никиты после того, как ребята ушли ночевать в хибарку в лесу, а они поужинали в доме священника.
     -     Сиди тихо, Лизавета, - стращал её священник, - Бог даст не
            догадаются супостаты, что ты можешь быть здесь.
      Но супостатом оказались не немцы, а бывший зоотехник Зайцев, сбивший кувалдой замок с двери и вытащивший женщину, укрывшейся под столом, накрытым до пола широкой рясой Емельяна Зверева, то есть Отца Евлампия.
      Но любимая всеми селянами медсестра не сказала предателю ни слова, а плюнула ему под ноги и с гордо поднятой головой вышла на свет Божий. И день был действительно светлый от впервые за два месяца, вышедшего из-за туч яркого солнца, растопившего лёгкую наледь на лужах и поднявшего в воздух пряный дух русской земли.
      Нет, Зайцев не ответил ей ничем: ни словом, ни руками – он уже знал, что штандартенфюрер назначил палачом именно его, и радость мести всем коммунистам в лице Колунова и его близких товарищей сделала его в собственной гнилой душе чуть ли не героем дня. Ведь его отец Егор Иннокентьевич Хламов служил в Белой Армии и был расстрелян «красными» в конце Гражданской войны, о чём Пётр тщательно скрывал от всех все эти годы, приехав работать в Васильевку в начале тридцатых годов из Тобольска под фамилией Зайцев.
      И он вёл Председателя сельсовета, Ершова, Ильина, Новикова и пастуха, как вёл бы самого Ленина, Сталина и Дзержинского к Лобному месту на Красной Площади в Москве на казнь. То есть, с улыбкой в пол лица, шинели с аксельбантом, спрятанной давно в подвале своего дома, и сдвинутой на затылок офицерской папахе, держа в руках «шмайсер».
      А к этому времени солдаты собрали весь народ на так называемой площади перед сельсоветом, вокруг которой расположились эсэсовцы с автоматами, и где стояла виселица. Люди стонали от пинков, бабы плакали, думая, что вот он, конец их жизни, а многие молились, крестясь. Привели и Отца Евлампия, который в этот день надел самую лучшую рясу и клобук (головной убор священников), неся в руках собственный серебряный крест.
      И всё это видел не только Никита, проползя двести метров по пашне и залезший на крышу дома Шиховых, стоявшего в шестидесяти метрах от сельсовета, но и физрук Ивашин, наблюдавший эту процессию в бинокль с самой высокой берёзы на краю леса.
      Наконец на площади воцарилось молчание и глаза Матвея Ильича и Елизаветы, стоявшей в первом ряду немногочисленной толпы, встретились. У первого он был суров и спокоен, у второй влажный от слёз и отчаяния. Но муж вдруг улыбнулся и покачал головой, будто пришёл не встретить свою смерть, а венчаться с любимой женщиной.
      И тут на помост виселицы поднялся Курт Бах, держа в руке листок бумаги, а чуть сзади него встал Зайцев, который тут же скинул шинель, под которой оказалась красная рубаха, а под сброшенной папахой – чёрная повязка на лбу. И все люди, увидев этот маскарад, не сдержали кто смех, кто мат, а кто и проклятья.
      Но вот офицер-переводчик вскинул правую руку в фашистском приветствии и начал свою речь, полную сарказма, издевательства и пренебрежения:
     -     Уважаемые селяне, - сказал он на чистом русском
            языке, - Мы пришли к вам с миром (гул в толпе), чтобы
            уничтожить коммунистический режим и сделать вашу жизнь
            красивой и богатой (поток проклятий и отборных
            ругательств). Но некоторые красные бандиты не захотели
            этого и стали убивать наших поистине миссионеров, прячась
            в лесу. Но Всевышний помог нам их найти (смех сквозь
            слёзы и плевки в сторону виселицы) и покарать. И теперь
            они будут держать ответ и первым будет казнён ваш тиран –
            коммунист Колунов. Ведите его!
      И двое солдат тут же схватили Артёма Ивановича, и потащили на эшафот. Но он шёл молча, смотря с ненавистью только на одного человека – зоотехника Зайцева, пытаясь своим взглядом прожечь его сердце. И вот он уже стоит под виселицей на табурете, а тот затягивает на его шее петлю. И в этот момент Председатель плюёт предателю в лицо, воскликнув:
     -     Будь ты проклят, фашистский прихвостень. И чтоб тебя
           покарал Бо…
      Но последнюю букву «проглатывает» затянувшаяся петля под стук выбитого ногой Зайцева табурета. Жуткие вопли раздирают грудь собравшихся, сотрясая площадь, а Никиту пробирает дрожь, но не из-за увиденного, а из-за нахлынувшей дикой ненависти к фашистам. А Бах уже называет следующую фамилию, от которой у парня сжимается сердце:
     -     А, это его ближайший помощник – Матвей Ершов, который
           собирал в своём доме лесных бандитов и проводил с ними         
           сход для обсуждения планов убийства великих воинов
           Германии. Да, настала и его очередь.                И Зайцев радостно захлопал в ладоши.       
     Но последние два слова Баха Никита уже не слышал – он тут же скатился с крыши назад в сад и ворвался в дом через открытую навечно дверь. И когда мерзкий предатель накидывал петлю на шею отца, он разбил ногой раму окна, спрыгнул вперёд, пробежал метров тридцать, прицелился и выстрелил. И… попал прямо в грудь подлого зоотехника – красная рубаха была хорошей яркой мишенью для возмездия. А мать парня, увидев это всё, жутко вскрикнула и упала в обморок. Зайцев же, умирая, успел схватиться руками за Матвея и повиснуть вместе с ним, сбив табурет на бок, соскользнув потом к его ногам, как молящийся перед иконой Господа великий грешник.
     И гром проклятий, вновь сотряс площадь, напрочь перебив автоматные очереди, направленные в молодого судью и мстителя. И от такого массивного удара пуль Никиту отбросило назад, и он упал спиной на землю, раскинув руки, как распятый на кресте Иисус Христос.
      По знаку штандартенфюрера казнь на этом остановилась, и всех мужчин солдаты погнали опять в подвал школы, а не приходящую от шока Елизавету Гавриловну женщины подняли на руки и, не оглядываясь, понесли к церкви. Отец Евлампий попытался идти за ними, но Хельмут с двумя эсэсовцами остановили его и потащили за общей массой мужиков в подвал школы. А вот Любу Сивую и Нюру Кругликову, которые опустив голову и в рваной одежде побрели за женщинами, и никто из немцев их не остановил…
      Но этого жуткого зрелища, буквально свалившийся с дерева бледный физрук Роман Петрович, уже не видел, а бросившиеся к нему Савелий и Фёдор тут же потащили Ивашина в хибарку, где положили на лежанку и обрызгали лицо водой, от чего тот вздрогнул и открыл глаза.
     -     Что? Что случилось там, Рома? – вскричал Ножов, но тот
            только помотал головой.
      Тогда Савелий с силой потёр ему виски, а потом опять обрызгал лицо водой.
     -     Ну?
     -     Сейчас, - часто заморгал физрук и Фёдор заметил, что глаза
            его красные и мокрые.
     -     С Никитой что-то случилось? – спросил он.
     -     Да, - Ивашин с трудом сел и стал тереть лицо руками.
     -     Ну, рассказывай, не тяни! – заорал на него Савелий.
     -     Дай сначала попить, - прошептал физрук.
Фёдор сунул ему в руку фляжку, тот сделал три глотка и еле проговорил:
     -     Там перед сельсоветом немцы повесили… Колунова.
     -     Что-о-о? – охнул Фёдор.
     -     Затем подняли на эшафот отца Никиты…
     -     О, Господи! – вырвалось у бывшего зэка.
     -     И жена его сразу упала в обморок, а окно в доме Шиховых
            вдруг разлетелось на куски, и оттуда выскочил…
     -     Никита? – перебил его Ножов.
     -     Да, и он выстрелил.
     -     В кого?
     -     В палача.
     -     И кто им был, твою мать! – не выдержал Ножов, - Не тяни
            резину, Рома!
     -     Зайцев… Никита убил его, а немцы дали очередь и…
     -     Ясно, - устала присел Савелий на топчан с остекленевшими
            глазами, - И что дальше?
     -     Всех мужиков вместе с священником опять погнали в школу,
            а женщины унесли Ершову и её сына на руках, но куда, я не
            видел.
     -     Сволочи, сволочи, сволочи! – затопал ногами Фёдор и
            схватился за винтовку.
     -     Ты что? – заорал на него Ножов.
     -     Убью, убью гадов!
     -     Осатанел, парень? Там сейчас будет шмон по всем домам
            в поисках нас и неизвестно, что ещё сделают с мужиками в
            подвале.
     -     А, а, а? - стал заикаться Фёдор.
     -     А мстить надо ночью, ребята. Всё, я попробую прорваться    
           домой к Любе Сивой – надо взять что-либо из еды и, может
            быть, что-нибудь ещё узнаю. А вы сидите здесь тихо, но
            если появятся немцы, тут же бегите в дальний лес и
            прячьтесь в блиндаже. Понятно, мужики?
     -     Да, - ответил с трудом физрук.
     -     Ладно, я пошёл.
      И Савелий исчез, дав большой круг, чтобы потом ползком пробраться к Сивой через пашни и её сад в дом. Однако там его подруги не оказалось, но кое-какую еду он всё же нашёл…

                Храм

       Штандартенфюрер Фридрих Зельц сидел за столом на втором этаже учительского дома и пил коньяк. Курт Бах тоже потягивал янтарный напиток, а молодые офицеры и телохранитель Хельмут
расположились на стареньком диване в углу у печи, предпочитая шнапс из своих собственных запасов. Раньше в этой комнате жил Аркадий Абрамович Фишман, тело которого уже растерзали в лесу волки. И все офицеры собрались не просто так – они обсуждали, как заманить в ловушку остальных партизан, которые, как считали все, спрятались где-то на болоте на сухом островке, путь к которому знали только они.
     -     Есть захотят, придут в село, - высказал своё мнение
            переводчик.
     -     Да так мы можем прождать их до нового года, - отклонил его
            предложение Зельц
     -     Тогда надо объявить, что казнь продолжится, - сказал
            Ганс Браун , - и тогда кто-нибудь из селян побежит в лес,
            чтобы передать это партизанам, а те, естественно, решат
           освободить мужское население от расправы и нападут на нас.
     -     И что? – сделал маленький глоток штандартенфюрер.
     -     И вступит план, предложенный вами ранее.
     -     То есть, ты хочешь сказать, надо сделать вид, что часть
            солдат и танк возвращаются в город, а на самом деле мы
            подготовим ловушку? – улыбнулся руководитель группы.
     -     Да.
     -     Не пойдёт.
     -     И почему?
     -     А потому, что у них тоже имеется разведка, Ганс, и,
           возможно, они и сейчас наблюдают за нами. Ведь этот
           подросток вряд ли пошёл напролом – я уверен, и что он
           наблюдал за подготовкой к экзекуции минимум полчаса. О    
           чём думают ваши солдаты, офицер? О бабах, которые уже
           превратились в старух из-за постоянного насилия или о
            шнапсе? Нет, такой вариант тоже не пройдёт.
     -     Тогда что? – встал со стула Бах и стал ходить по комнате из
            угла в угол.
     -     А как вы думаете, Курт, что им больше всего нужно?
     -     Ну, оружие и еда, господин штандартенфюрер…
     -     Нет, им нужна… взрывчатка и у нас она есть, так сказать,
            лишняя.
     -     Та, которую привезли мы с Хельмутом?
     -     Да. Поэтому надо известить партизан, что она у нас спрятана
           там, где её легко найти. И это будет для них сладким
            «пирогом», но… последним в их жизни, так как мы устроим
            большую засаду.
     -     А как их поставить в известность, Фридрих? – спросил Бах.
     -     А, пустить слух, что мы хотим, допустим, взорвать
            церковь…
     -     Ну, да! – не сдержался от возгласа Хельмут, - Русские в
           деревнях очень набожные, и преклоняются перед храмами
            и…
     -     Конечно! – обрадованно произнёс Зельц, - Но надо, чтоб об
            этом узнал человек, которому церковь… дороже всего.
     -     Священник? – удивлённо посмотрел на него переводчик.
     -     Да.
     -     Изумительно, господин штандартенфюрер, - теперь вскочил
            с места Генрих и выкинул правую руку вверх, - Хайль
            Гитлер!
     -     И это он должен узнать из ваших уст, молодёжь, - добавил
           штандартенфюрер.
     -     В смысле? – удивился офицер.
     -     Ну, конечно, не в приватном разговоре с ним, а… случайно.
     -     Я понял. Сделаем. Но разве он знает немецкий?
     -     Я думаю да. Покойный Зайцев говорил мне, что священник
           приехал вместе с женой из Западной Украины, а там почти
           все они живут по старым правилам и обучаются в
           Церковно-приходских школах и не только священному
           писанию, но и языкам.
     -     А если нет?
     -     Тогда пригрозим смертной казнью больному туберкулёзом
            или тому, что живёт без желудка, - предложил Курт Бах.
     -     Ты не прав, мой друг, это для них будет, как избавление от
           мучений, - улыбнулся Зельц, - Надо выбрать того, кто очень
            дорожит жизнью.
     -     Мы подумаем, - отдал честь Генрих, - Правда, Ганс?
     -     Обязательно!
И когда в очередной раз допрашивали Отца Евлампия, тот ненароком спросил у Штаубе:
     -     Генрих, а куда спрятали взрывчатку, которую привезли для
           провокации переводчик и Хельмут с этой бабкой?
     -     Не отвлекайте меня от допроса, - нарочито строго сделал
           замечание Курт Бах на родном языке, а потом перешёл на
           русский, - Итак, поп, кто ещё входил в состав вашей
            террористической группы?
     -     Я общаюсь только с Богом, господин офицер, - гордо, но
            блефуя произнёс священник, - Меня политика и
            коммунистический режим не интересуют - церковь отделена
            от государства.
     -     А вы участвовали в сходках у Ершовых?
     -     Я уже ответил на этот вопрос – меня на это не звали, зная
            мою позицию. И спросите что-нибудь поинтересней.
      И тут, не знающие русский язык молодые офицеры продолжили громко перешёптываться.
     -     Зельц говорил, что пора взорвать старую церковь – оплот
            «воссоединения русских душ», - сказал Генрих, косо следя
            за выражением лица Отца Евлампия.
     -     Возможно, - кивнул головой Ганс, - Та взрывчатка очень
            мощная и никакая старая кладка не выдержит – храм
            превратится в руины, и дух сопротивления селян будет
            сломлен.
     -     Прекрасно! Мы вам нужны ещё, Бах? – спросил Генрих,   
            поворачиваясь к переводчику.
     -     Нет. Идите курить свою отраву, господа!
И вновь перешёл на русский:
     -     Так вам всё равно, священник, кто будет править Россией,
            мы или коммунисты?
     -     Совершенно, - спокойно ответил тот и добавил, продолжая
            юлить и притворяться, - И я толком не пойму, зачем я сижу в
            подвале с этими грязными и вонючими мужиками. Моё
            призвание – молиться, молиться и молиться, отпуская грехи
            всем.
     -     Хорошо, я учту ваше пожелание, - задумался Курт Бах, - А
           пока вас отведут туда, где, быть может, тоже находятся
           террористы, то есть в подвал школы. Но вы, если узнаете
           что-нибудь новое от них, сообщите мне, пожалуйста, сразу.   
         На что Отец Евлампий только молча кивнул головой.               
      И переводчик крикнул по-немецки:               
     -     Хельмут, проводи попа.
И уже через пять минут он докладывал штурмбанфюреру:
     -     Трудно сказать, но мне показалось, что он прислушивался к
            разговору наших офицеров, господин Зельц.
     -     Будем надеяться. Но если он повторит свою просьбу, то это
           значит, что он знает наш язык и…
     -     Вы его отпустите? Извините, что перебил вас.
     -     Да, но и увеличим ночное патрулирование.
     -     Отлично, герр штурмбанфюрер, - потёр руки Бах, - А
            вдруг нет, не знает он немецкого?
     -     Тогда отдадим Рюшке фельдшера– пусть обработает его
            хорошенько, перетянув на нашу сторону. Врачи – это
            проститутки, работающие на любую власть.
     -     Отлично, Фридрих, вы умница.
     На том беседа и закончилась.
Но на следующий день Бах просто влетел в комнату Зельца и лицо его прямо-таки светилось.
     -     Поп просит аудиенцию, чтобы разрешить вопрос об его
            освобождении, господин Зельц. И поэтому я уверен, что он
            знает наш язык, и предложенная вами ловушка сработает.
     -     Дай, Бог, Курт, дай Бог! Всё, отпускайте его. И пока не
            следите за ним, а ночью рассадите солдат по пустым домам 
            и выдайте всем бинокли. Пусть наблюдают обстановку и кто
            куда и к кому ходит теперь.
     -     Так точно, господин штурмбанфюрер! Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - махнул рукой руководитель акции и налил себе
            коньяку, - Эх, надоела мне эта возня с деревенскими. Надо
            было действовать как в Польше, то есть расстрелять сразу
            человек десять - двадцать и тогда все остальные тут же    
            рассказали бы, кто связан с партизанами.
     -      Это точно! – кивнул Бах и вышел из кабинета Зельца в
            сельсовете.
                Х

      Время шло, а Отец Евлампий всё никак не мог придумать, как связаться с Савелием Ножовым или Фёдором Ивановым, ушедшим к бывшему заключённому в лес.
     -     Но если Никита совершил месть, то, думаю, он сделал это не
            один, - рассуждал он, - Савелий очень осторожен и умён –
            общение с политическими в лагере было ему на пользу в
            этом плане. Но как известить его о готовящемся безобразии?
           Жаль, если храм уничтожат… Ведь люди верят сейчас
           больше в Бога, чем в Красную Армия, которая пока
           отступает. Что делать? Что делать? Посылать кого-нибудь
           опасно. Был бы почтовый голубь, тогда можно было бы что-
           то придумать, а так… Жаль, что я не маленького роста, а то
           бы сам сбежал в лес, воевать. Ведь сейчас патрулирование
           ночью увеличилось и ни одна душа не выйдет незамеченной
           за пределы села. Душа… Летающая душа!
      И тут священника осенило – а не использовать ли ему воздушный шарик!
     -     Вот старая я балда! – стал ругать он себя, - Ведь был в
            городе на Пасху в Преображенском соборе, а рядом стоял
            киоск, где продавали детям эти шары и игрушки. И по-
            моему, я взял их десятка два для детишек селян. А, ну-ка,
            поищи, дед!
      Но он нашёл только два. Один жёлтого цвета при надувании тут же лопнул – высох, а другой голубой заполнился только наполовину, но он не поднялся вверх.
     -     Господи, да чем же его наполнить? Что легче воздуха? Боже
            мой, да дым от горящих дров – он всегда поднимается вверх.
      Отец Евлампий вышел во двор и разжёг костёр. Но как собрать дым? Он пошёл в сарай, но там была только утварь для садовых работ, и валялся старый бак для кипячения. Жена его Маруся десять лет как страдает больными суставами, и он взял стирку белья на себя, которой было небольшое теперь количество, так что всё это он проделывал в небольшом тазу. И вот теперь он решил использовать бак в своих целях, то есть проделал отверстие в днище, вставил в него кусок бамбука от удилища и надел на него шарик. Нет, дым, конечно, не захотел просто так наполнять воздушный шар. Тогда священник взял небольшой деревянный бочонок, который раньше он использовал для приготовления домашнего вина, проделал в нём отверстие и такое же в крышке и поставил его на железный бак. Соединив ёмкости всё тем же полым кусочком бамбука, он  смазал изнутри стенки бочонка варом и, надув шарик, местами чуть-чуть приклеил его к стенкам, надев
всё на ту же трубочку из бамбука. Затем варом обмазал края бочонка и положил на него крышку, обмотав края изоляционной лентой, а в дырочку в ней засунул ещё одну бамбуковую трубочку подлиннее. Потом поставил бак на кирпики прямо над костром и когда тот разгорелся, бросил в него кусок толи и дым через пять минут повалил такой, что Отец Евлампий чуть сам не задохнулся. Но делать было нечего - надо надуть воздушный шар дымом, и он начал… высасывать воздух из деревянного бочонка. Там образовался небольшой вакуум, и шарик стал расправляться, затягивая в себя дым. Конечно, священник наглотался его и весь день его потом тошнило, но шарик всё же заполнился наполовину и когда он его вынул и перевязал верёвкой, тот, хоть и вяло, но тот всё же поднялся в воздух. И он был так доволен удавшимся экспериментом, что у него закружилась голова. Всё, теперь на нём надо написать хоть пару слов, которые бы стали информацией для партизан. А что написать и чем? Мел смоется дождём, вар утяжелит шар, а воск может отпасть. И Отец Евлампий взял и проколол палец гвоздём и написал кровью на шарике: «В чехле Ножа». То есть, он имел ввиду сарай Савелия, где он положит на пол записку для него.               
     -     Да, Ножов смышлёный мужик и должен понять, что надо
            зайти к себе домой. Да и Фёдор, если жив, тоже ещё тот
            фантазёр, - думал священник, перевязывая палец чистой
            тряпкой, -  И теперь надо ждать только одного – когда ветер
            будет южным, чтобы он унёс шарик к болотам.
     -     Что это ты задумал, Емельянушка? – спросила вышедшая во
            двор и спавшая весь день из-за больных ног его жена.
     -     Что надо, Марусенька, - улыбнулся священник.
     -     Ну, если надо, то пусть да поможет тебе Бог! – перекрестила
            она мужа.               
   И эту ночь, не смотря на ещё беспокоившие тошноту и головную боль, Отец Евлампий спал хорошо.

                Х

      Славику стало страшно лишь тогда, когда он впервые услышал вой волка. Из оружия взрослые ему оставили только охотничий топор, а вот Ножов, уходя, сунул в карман немецкой шинели свою любимую финку.               
      И вот теперь, когда начался опять этот вой – страшный, изматывающий нервы и отбирающий силы, подросток сбросил шинель на брёвна и в её кармане что-то гулко стукнуло.               
     -     А это что? – удивился подросток, залезая в карман и
           вытаскивая из него острый нож с наборной ручкой,
           сделанной из зубных щёток, - Ёлки-палки, да это же
           настоящая финка! Кто ж мне её подсунул? Да ведь кроме
           бывшего заключённого некому. Ну, спасибо, дядя Сева, за    
           подарок.   
      И тут опять завыл волк и он прошёл к люку и увидел, что там имеется небольшая щель – физрук оставил её, чтобы проникал в блиндаж свежий воздух. Но оказалась и обратная связь – волк учуял запах человека и целые сутки скоблил когтями металлический щит, служащий люком. И это прекратилось тогда, когда грохот танка и солдаты не спугнули хищника так, что он умчался далеко на восток от всего этого шума и выстрелов, иногда сопровождающихся взрывами от снарядов, которые пускал бронированный монстр.
      Нет, у мальчика еды бы хватило ещё суток на трое – четверо, но ему уже надоело сидеть в тёмной яме (он экономил свечи) и хорошо ещё, что эта начинающаяся зима не была с серьёзными морозами. Ему не было холодно – он был одет в старую, но тёплую куртку Никиты, зимнюю шапку и валенки. Да ещё оставался старый рваный тулуп (Ножов и Ивашин одели перед уходом немецкие шинели убитых солдат), который оставил ещё при копании ямы для блиндажа запасливый Матвей Ершов, которым Славик накрывался, когда слышал, как начинает гулять ветер по верхушкам деревьев. Он был воспитан отцом – старым воякой, который прошёл всю Гражданскую войну, став в конце тридцатых годов членом Белгородского обкома партии. И он учил сына всему – плавать, стрелять из духового ружья в тире и ездить на машине, считая, что это всё должен уметь настоящий мужчина. Мальчик любил его, и сейчас то и дело вспоминал, как они всей семьёй отдыхали в Гурзуфе, ездили в Ленинград, где долго ходили по набережной красивой Невы, посещали Зимний Дворец, Исаакиевский Собор и плавали на небольшом пароходике в Петродворец. Вспоминал он и пионерские лагеря, где отдыхал каждый год и где очень любил играть со всеми в игру «Пропавшее звено». И это успокаивало его в надоевшей темноте, единственной из еды немецкой тушёнки с сухарями и горячей воды из закопчённой кастрюльки, подогретой на свече. Славик потерял уже ощущение дня и ночи – для него была последняя постоянно и вот вновь это скобление когтей по железному люку. Но было странно, что оно не сопровождалось воем и рычанием волка.
     -     Неужели это медведь? - подумал он, - Взял и перепутал свою
            берлогу с блиндажом? Нет, такого не может быть – зимой
            ведь и у них спячка. А если это фашисты всё же нашли
            какие-нибудь остатки свежих брёвен и догадались, что здесь
            выкопан блиндаж? А у меня из оружия только финка и
            топор. Ну, что ж, встречу я их и этим.
     Он схватил этих «друзей» блатных и строителей, и забился в дальний угол, накрывшись с головой тулупом. И вот потянуло холодом, что означало, что железный лист сдвинут, и страх заполз в его сердце, заставив подумать о смерти. Потом появились непонятные шорохи, затем чирканье спичками и…
     -     Славик, ты где? – услышал он голос Фёдора и смех Савелия,
            который добавил:
     -     Лежит, наверное, где-нибудь под тулупом с моим подарком
            и топором и готовится к атаке.
      И подросток с радостным вскриком скинул с себя тёплую одежду,  вскочил на ноги, и бросился на шеи старшим друзьям, не отпуская из рук своё оружие.
     -     Федя, дядя Сева, дядя Роман! А где Никита и Аркадий
            Абрамович?
     -     Здорово, вояка! – невозмутимо пожал ему руку Ножов, как
            будто не слышал вопроса, - Да брось ты финку и топор, а то
            мне становится страшно.
     -     Так где они? – повторил мальчик.
     -     Давай поедим, Славик, - перебил его Фёдор, - А потом мы
            всё расскажем тебе.
     -     Ну, ладно, - чуть успокоился тот, - У меня ещё банка
            тушёнки осталась и по два сухаря вам…
     -     И хорошо, - тут же вывалил Савелий из рюкзака на
            импровизированный столик хлеб, кусок домашней колбасы
            и картофель, которыми поживился у Любы Сивой, – Ещё
            они пригодятся.
     А Роман Петрович лишь промолчал, с силой обняв юного партизана.
      Они быстро поели, запив кипятком, чтобы пища скорей проскочила в желудок, и довольные развалились на брёвнах.
Помолчали минут десять и Славик не выдержал:
     -     Ну, я жду, рассказывайте.
     -     Понимаешь, парень, - начал Ножов, - Немцы нас прижали к
            болотам и стали палить из танка. Мы отстреливались,
            отстреливались, а тут как жахнет взрыв…
     -     Мы на землю, а потом встали, - продолжил физрук, - а у
            Аркадия Абрамовича оторвана нога…
     -     Перевязали, но кровь всё равно идёт вовсю, - перебил его
            Ивашин, - А когда он пришёл в себя, то приказал нам…
            уходить, сказав, что с ним мы не оторвёмся от немцев, а ему
            всё равно хана, и чтоб мы уходили, а он нас прикроет,
            попросив оставить ему автомат. Вот и всё.
     -     И мы рванули вдоль реки на юг, и к концу суток были уже
            недалеко от Васильевки, - опять заговорил Ножов.
      И тут подросток вскочил, вглядываясь в лица рассказчиков.
     -     А Никита, Никита где?
Взрослые переглянулись, и в их глазах стояла одна и та же просьба: «Ты, ты рассказывай!»
      Но решился ответить только Фёдор.
     -     Слав, Никита уничтожил предателя Зайцева и был…
            застрелен немцами.
     -     Как так? – широко открыл глаза тот.
     -     А вот так, - пробормотал Савелий, чувствуя, как жёсткий ком
           начинает перекрывать ему горло, - Никита погиб как герой.
           Вот и всё.
      И скорбная тишина ударила по ушам.
Но подросток не заплакал, не стал кричать от ужасного чувства потери друга и даже не спросил, что вообще творилось в селе, а прошёл в тот угол, где прятался и накрылся с головой тулупом.
      И никто ничего не стал ему говорить – все поняли, что потеря Никиты стала таким же для Славы горем, как потеря отца и матери.
      Первым проснулся он, зажёг свечу и стал накрывать на стол, то есть порезал хлеб, остатки колбасы и открыл банку с тушёнкой.
     -     Подъём! – громко проговорил он, постучав ложкой по
            кастрюльке для подогрева воды.
     -     Сейчас, - широко зевнул Фёдор.
     -     Куда спешить? – пробурчал Савелий, а Роман Петрович тут
           же вскочил и поддержал мальчика, сказав:
     -     Слава прав, время терять нельзя – пора возвращаться в село
            и как-то связаться с нашими мужиками.
     -     Да там теперь, небось, солдаты на каждом шагу ждут нас, -
            медленно стал подниматься с брёвен Фёдор.
     -     Это точно, - поддержал его Ножов, - Да и сильную половину
           села фашисты, наверное, ещё держат в подвале школы.
      А физрук ну просто взорвался.
     -     Так что, бросим селян, надеясь на доброту завоевателей
            нашей Родины? Нет, вы как хотите, а я поем и сразу туда. А
            вы можете уходить в леса на север, искать партизан.
     -     И я с вами, - вдруг промолвил Славик.
     -     Молодец, парень, - хлопнул его по плечу Роман Петрович,
            садясь за стол, - Ставь греть воду, а то пить хочется ужасно.
     -     Ну и вояки! – хмыкнул Савелий, - У нас из оружия ведь
            только два теперь автомата и один запасной рожок, да
            Славин финский нож и топор. Чем будем воевать?
     -     Найдём, - жёстко бросил учитель физкультуры, - немчура
            оголодает и они поедут опять в город за провиантом, а мы
            их того…
     -     Точно! – поддержал его Фёдор, - Под стоячий камень вода не
            течёт. А на разведку пойдёт Слава. Готов, воин?
     -     А как же! – ответил тот, - Готов как юный пионер.
     -     Точный ответ, парень! – поддержал его Роман Петрович, - И
            то, что он столько времени пробыл здесь один, говорит о
            многом. И он теперь не Славик, а Слава – вон как подрос за
            эти месяцы. Видно, Елизавета Гавриловна кормила его до
            отвала. Ну, кто против забыть его ласкательное имя?
     -     Я нет, - помотал головой Фёдор.
     -     Тогда давайте ещё перекусим и вперёд. – вскочил Ножов,
           словно увидевший чужого на своей охраняемой территории.
      А через полчаса они уже вылезли из блиндажа, с удивлением увидев, что всё кругом белым бело. Быстро замаскировали люк ветками, руками присыпав всё молодым снежком и взяли курс на реку – верный для них ориентир, чтобы быстрей добраться до родной Васильевки.
                Город и село

       За неделю Маша уже привыкла к Прасковье Ивановне, да и та была рада, что у неё появилась постоялица, которая может сходить на рынок и обменять всякое барахло на еду, прибрать хоть и в маленьком, но всё же доме и накапать лекарство в рюмку с водой – старушка страдала сердечным заболеванием. А девушке тоже было не плохо, так как она познакомилась с семьёй Туриновых, проживающей в трёхкомнатной небольшой квартире соседнего двухэтажного дома. Там жили девушка восемнадцати лет, которую звали Зинаида, её шестнадцатилетний брат Серёжа, а также их мать и бабушка – отец, ушедший на фронт погиб в первую неделю войны. На этом же этаже были ещё две квартиры – инвалида с одной ногой Георгия Сидоровича с женой и дряхлой старушки Анастасии Пафнутьевны с двенадцатилетним внуком Геной – невысоким и слабым по виду мальчишкой.
      Ну, что они делали все вместе? Да играли в домино и карты, катались с горки на санках в двух кварталах от них, иногда ходили в парк, где инвалид продавал семечки, которые очень любил и обменивал их на старую одежду Генка, иногда оставаясь поболтать со стариком пять – десять минут. И ещё там работала комната смеха. Но туда они заглядывали только тогда, когда там не было солдат – они сторонились их, специально одеваясь неряшливо и скромно, чтобы не привлекать к себе внимания, так как соседи поговаривали, что крепких женщин увозят на поездах в Германию, но, слава Богу, до них очередь не дошла… пока.
      А однажды Серёжка прибежал к Маше и, чуть заикаясь, попросил:
     -     Мань, м-мне нужна т-твоя помощь.
     -     И какая? – с удивлением уставилась на него юная девушка.
     -     Да надо на несколько дней спрятать вот это, - прошептал он
            и вытащил из-под пальто старенький школьный портфель.
     -      А, что там?
     -      Секрет. Так что, сможешь?
     -      Ага.
     -      И где?
     -      Да в сарае. Пошли со мной.
      Но в сам сарай парень не полез.
     -      Я постою на стрёме на всякий случай, - сказал он.
      А Маша пробралась в дальний угол хилой постройки, где лежали поленья, перенесла их на середину сарая, и выкопала лопатой ямку по размерам портфеля, положив его туда, предварительно открыв (ах, это женское любопытство!) и обнаружив в нём пачку бумаги. И не удержалась – взяла один лист, сложила и засунула в карман пальто. Потом, присыпав тайник землёй, перенесла на место поленья и вышла к Серёже.
     -     Ну, что, получилось?
     -     Да, можешь проверить.
     -     Я тебе доверяю, - шмыгнул тот носом, - Пока. Дня через два-
           три заберу.
      Но девушка вспомнила о том листке только перед сном и, когда Вера Максимовна уснула, достала его и с волнением прочитала:
      «Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!»
     -     Так, значит Серёжка связан с подпольщиками?! – зашептала
            она восторженно, - И это здорово – может и я им пригожусь.
      А на следующий день по всей улице прокатилась волна обысков, но до покосившегося сарая немцы не дошли, зато перевернули всё вверх дном в доме.
      Потом Серёжка притаскивал тот же портфель с гранатами, затем с тремя наганами, а под конец с какими-то пакетами в форме кирпичиков и Маша догадалась, что это была взрывчатка… Но эти опасные «подарки» она решила не трогать, ещё раз убедившись, что подпольщики явно готовятся к какой-то акции.

                Х

       Славе не повезло – он нарвался на патруль прямо у дома Ножова, то есть, в начале села. Но его спасла не только белая рубашка физрука, который посоветовал использовать ему, как маскировочный халат, но и раскидистый куст сирени у калитки, за которым он и упал в снег. Хорошо ещё, что у солдат не было собаки, а то бы юному партизану несдобровать. И пока те медленно дошли до конца так называемой улицы, и стали возвращаться назад, подросток продрог окончательно.
      Но вот он, наконец-то, увидел их спины и прополз до следующего дома – дома фельдшера и… услышал женские голоса.
     -     Да сколько же их ещё будут держать? – произнёс грубоватый
            голос.
     -     А Бог их знает, - ответил другой более мягкий.
     -     Да, тебе хорошо – батюшку то немцы отпустили.
     -     Вот это и подозрительно, - услышал в ответ Слава, и понял,
            что это говорит, наверное, жена священника.
     -     И почему?
     -     Да при его допросе двое молодых офицеров калякали, что
            вроде бы эти супостаты хотят взорвать церковь.
     -     О, Господи, Марусь! Неужели они пойдут на это?
     -     А что им, они лютеранской веры и ненавидят всех христиан.
     -     Но это же… - начала женщина с грубоватым тембром, но
            матушка её перебила:
     -     Да, это удар для всех, кто верит в Бога – единственного
            сейчас спасителя от этой нечисти.
     -     Так что же делать?
     -     Не знаю. Муж говорит, что надо идти к партизанам. Ведь
            часть немчуры с танком, похоже, вернулась в город, а
            оставшихся то человек пятнадцать всего.
     -     Да какие же они человеки? – воскликнул низкий голос, -
            Изверги и чтоб им гореть в аду.
     -     Вот именно. Емельян мой, то есть Отец Евлампий не спит
            теперь, ни ест, а всё думает, как бы кого из баб послать в лес
            к ушедшим туда ребятам. Но… опасно ведь.
     -     Да, точно. Я вот видела, что патрулей по ночам стало
            больше. А как прорвёшься мимо них! Сразу застрелят.
            Можно было бы нашего внука послать, но он ещё
            маленький, а в лесу волки бродят.
     -     Действительно. Ладно, налей ещё чайку, Агаша, и пора
            расходиться.
     -     Ну, да, Марусь, а то обед скоро. Надо бы что-то придумать,
           чем потчевать внука.
      Минут на десять воцарилась тишина, и Слава понял, что жена батюшки ушла, а ему действительно надо поговорить с её мужем, обсудить, что делать им, четверым партизанам, чтобы сохранить храм. И он осторожно пошёл за матушкой, накрытый пока белой рубашкой физрука, в сторону её дома. А та, войдя во двор, обернулась на шуршанье его ног по снегу и чуть не ахнула, увидев, как «сугроб» движется за ней.
     -     Ой, Господи! – только и сказала она, стукнув от страха в
            окно своего дома.
     -     Ты чего, Маруся? – вышел на порог Отец Евлампий.
     -     Да вот смотри, - указала она на остановившийся «сугроб».
     -     Ну и что? Снег то ведь всю ночь шёл.
     -     Да он… двигался!
     -     Да ладно тебе, матушка. Настойки что ли вишнёвой с
            Агашкой выпила? Если хочешь, я раскопаю его.
     -     Давай, батюшка, а то я сейчас от страха обмочусь.
      И священник, накинув тулуп, прошёл в сарай и тут же вернулся с деревянной лопатой для снега. Подошёл к сугробу и… ахнул – тот вдруг потемнел (Слава сбросил с себя рубаху Ивашина) и двинулся к нему.
     -     Свят, свят, что твориться, Господи?
     -     Да это я, Слава, - негромко сказал мальчик, - Ну, вы ещё
            несли меня раненого из леса к Ершовым.
      Отец Евлампий развёл руками.
     -     Боже мой, Славик? Ты ли это?
     -     Да.
     -     Откуда?
     -     Из леса.
     -     Тогда пошли в дом, и ты всё мне, благословясь, поведаешь.
И они вошли в сенцы, где стояла изумлённая матушка, ещё раз перекрестившаяся, увидев незнакомого подростка. Ведь даже ей, своей жене, священник не сказал ни слова об обнаруженном ещё летом в лесу раненном мальчике.
      Быстро пообедали и Слава немедля всё рассказал.
     -     А я, старый дурень, послал вам воздушный шарик с
            новостью о том, что немцы хотят уничтожить церковь. Не
            видели его?
     -     Нет, батюшка. Просто нам прятаться надоело в блиндаже, да
            и потеря Аркадия Абрамовича сыграла роль – захотели
            все поквитаться с этими гадами за его смерть.
     -     Да, дела. А вы знаете, что здесь случилось?
     -     Да, Роман Петрович нам всё рассказал – он наблюдал в
            бинокль, что произошло в тот день. Жалко всех: и Артёма
           Ивановича, и Никиту, и его отца…
     -     И Елизавету Гавриловну тоже, - тяжело вздохнул Отец
            Евлампий, - Рассудок у неё после всего этого помутился. То
            хотела повеситься, а то в речке утопиться, хотя там уже лёд
            образовался, наверное.
     -     Да, я видел.               
     -     А сейчас мы её у себя прячем в подполе.               
     -     Так что нам делать, батюшка?
     -     Надо искать бомбу, Славик. Если фашисты сказали, что
            уничтожат храм, то точно эту подлость сотворят.
     -     И где искать её??
     -     Да вокруг церкви хотя бы. Они могли закопать адскую
            машину ночью под стенами. Да и в самой церкви поискать
            надо. А я в этом деле ни бум-бум, как говорится…
      И подросток вдруг уверенно сказал:
     -     Дядя Савелий, наверное, всё знает. Ведь он воевал,
            наверное? И он у нас теперь командир.
     -     Нет, мальчик, он не воевал, а сидел в лагере, если я
            правильно понял, но это ничего не значит – он умный
            мужчина.
     -     Так как же всё сделать?
     -     Я подумаю ночку, пока ты отоспишься в тепле, а утром всё
            тебе доложу. Верно?
     -     Да, батюшка, - зевнул Слава.
     -     А откуда ты, отрок, знаешь, как меня называть? – хитро
            посмотрел на него Отец Евлампий.
     -     Да мама моя, хоть и работала в военном госпитале, но была
            верующей и часто водила в тайне от отца – коммуниста в
            Преображенский Собор.
     -     А-а-а, тогда понятно. Ладно, спи здесь. Матушка, видишь,
           уже постелила тебе на топчане, а мы пойдём в свою комнату.
            Спокойной ночи!
     -     И вам, - опять зевнул мальчик и прилёг на приготовленную
           постель.
      А утром священник действительно предложил ему свой план, понравившийся Славе.
                Х

     -     Господин штандартенфюрер, к вам просится поп, - доложил
            Зельцу его охранник Хельмут.
     -     А Бах об этом знает? – невозмутимо спросил тот, - Я буду
            говорить с представителем церкви только в присутствии
            Курта – я же русский язык не знаю.
     -     Хорошо, я сейчас позову его.
      И через десять минут троица расселась в сельсовете – эсэсовцы на стульях, Отец Евлампий на табурете.
     -     Я вас слушаю, - начал по-немецки Фридрих Зельц.
     -     Я не знаю вашего языка, - совершенно спокойно проговорил
            священник.
      Оба офицера с удивлением переглянулись.
     -     А ты, Курт, считал, что он знает немецкий, - покачал
            головой штандартенфюрер.
     -     Да я… - начал Бах, но Зельц его прервал:
     -     Ладно, переводи.
      И тот с сомнением посмотрел на священника и повторил вопрос своего начальника на русском.
     -     У меня есть большая просьба к штандартенфюреру, - с
            мольбой в глазах и в голосе проговорил Отец Евлампий.
     -     И какая?
     -     26 ноября великий религиозный праздник – день Святого
           Иоанна Златоустого, и я каждый год провожу
           торжественную вечерню с песнопением и крестным ходом
            вокруг церкви. Поэтому прошу свершить это и в этот раз.
     И Бах подробно и точно перевёл сказанное Зельцу, добавив:
     -     Я бы разрешил, Фридрих. Это успокоит народ.
     -     Ты так считаешь, Курт?
     -     Да.
     -     А смысл в чём?
     -     А в том, что в этот праздник партизаны не посмеют напасть
            на нас и наши солдаты отдохнут от недосыпания от
            постоянного ночного патрулирования.
      Зельц с пренебрежением улыбнулся, но потом раскурил сигару и произнёс:
     -     Скажи попу, что я согласен, но с условием.
     -     Каким?
     -     Он в своих молитвах будет упоминать и Фюрера.
      У Баха глаза полезли на лоб, а штандартенфюрер улыбнулся.
     -     Не удивляйся, Курт, если поп согласится, то он, во-первых,
            нам не врёт и наш язык не знает, а во-вторых, подтвердит,
            своё безразличие к власти в России и этим мы похвастаемся
            перед генералом Кёльтером, вернувшись в Белгород. То
            есть, докажем, что сломили дух вонючих деревенских
            свиней. Понял?
     -     Да..
     -     Тогда переводи.
      И Курт Бах вновь подробно всё перевёл, но уже с немецкого на русский, внимательно вглядываясь в лицо священника, что то же самое и делал всё время Зельц, ища в глазах «гостя» хоть каплю его разоблачения, то есть знания немецкого языка.
      Но этого не произошло, хотя стоило большого нервного напряжения и силы воли Отцу Евлампию, так как, во-первых, он знал их язык, а во-вторых, его мозг просто кричал: «Бросься на этого мерзкого штандартенфюрера и разорви зубами его глотку!» Но он заставил себя быть спокойным, как никогда и уверенно ответил, сказав только одно слово:
     -     Я согласен.
     -     Ну и отлично! Ещё какие-нибудь просьбы есть? – поднялся
            из кресла Зельц, тут же приказав это Баху перевести, и
            священник неожиданно заявил:
     -     Я сделаю всё, как вы скажете, но при одном условии.
     -     И каком? – с удивлением посмотрел на него Курт.
     -     Я прошу, чтобы в этом участвовало и мужское население,
            которое вы держите в подвале школы.
      Переводчик выполнил свою функцию и Зельц на мгновение замер, но потом улыбнулся и сделал царственный жест рукой, как будто дарил приговорённому к казни жизнь.
     -     Ладно, пусть будет так, - кивнул он головой и добавил, - И
            это хорошо, Курт, так как если что-то пойдёт не так, наши
            автоматчики, которые создадут кольцо в пятидесяти метрах
            от церкви, положат всех. Переводи нужное этому попу.
      Отец Евлампий шёл домой и сердце его ныло, как больной зуб.
     -     Вот что придумал, фашистская сволочь, - шептал он себе, -
           Надеется, что народ спровоцирует немцев на расправу? Да,
           этого можно ожидать, особенно тогда, когда я вспомню
           Гитлера в своей проповеди. Нет, господа твари, у вас это не
           получится – моя Марусенька предупредит всех женщин, а
           те, встретив мужей у церкви, расскажут им всё и наш первый
           ход для нахождения бомбы состоится без сучка и задоринки.
           Всё, объясняю услышанное мальчику, а ночью он уйдёт в лес   
           к великой троице бойцов.
      И как только стемнело, Отец Евлампий сунул Славику в руку мешочек с продуктами, где лежали ещё какие-то мягкие штуковины, которые пригодятся тому, кто будет зондировать землю у храма.
     -     Да поможет вам Бог! – трижды перекрестил он подростка,
            помог ему нацепить «маскхалат» – рубаху физрука и
            проводил его на задворки садового участка, вручив ему
            острый топорик на длинной ручке, и сказав при этом,
            улыбаясь, - Это, если тебе встретится волк, юный воин.       И Славик потопал, внимательно оглядываясь по сторонам, выискивая патруль. Но в этот раз всё обошлось – он дошёл до хибары у замёрзшей реки буквально за полчаса.
     Его все ждали и не только самого, но и как посланца за едой и новостями.
                Кресты

     -     Вот так, - закончил рассказ Слава, кладя на столик мешочек
            с едой, выделенной матушкой Марусей и ещё чем-то
           мягким, - И что будем делать, дядя Савелий?
     -     У нас осталось всего три дня, и мы должным за это время
            любыми путями вооружиться.
     -     Да пойдём на большак и устроим там «встречу» с немцами,
            как мы когда-то с Аркашей Фишманом, - предложил
            печально Ивашин.
     -     Да, другого варианта нет, - добавил Фёдор, - А давайте я
            пойду на праздник.
     -     А что, разбираешься во взрывчатках? – поднял правую бровь
           Ножов.
      И Иванов опустил голову.
     -     Нет.
     -     Тогда пойду я. Мне приходилось встречаться… - шмыгнул
            носом Савелий, - с этими разными штучками.
     -     А мы? – спросил физрук.
     -     А это зависит от того, пополним мы арсенал или нет. Ясно?
     -     Да. Тем более, что провианта у нас, не смотря на
            принесенное Славой, маловато.
     -     Это точно! - кивнул Савелий, - Так что едим и пока не
            рассвело топаем через лес на большак – грабить немецкую
            сволочь.
      Так и сделали, но до самого вечера ни одной машины или подводы не проехало. То же самое было и на следующий день. А вот в последний им повезло, но не совсем: уже под вечер из города в сторону Васильевки затарахтел мотоцикл с коляской, на котором сидели два солдата с автоматами за спиной.
     -     Дай «шмайсер», Рома, - прошептал Савелий, - У моего
            кончился рожок.
     -     Но я лучше тебя стреляю, - возразил Роман Петрович.
     -     Дай, твою мать, а я чаще это делал. Давай!
 С явной неохотой физрук отдал немецкий автомат, и Ножов короткими перебежками рванул поближе к дороге, прячась за густо посаженными и все в снегу елями. Короткая очередь и мотоцикл перевернулся.
     Ивашин и Фёдор помчались к месту нападения, оставив Славу смотреть по сторонам.
     -     Обоих положил? – спросил физрук, выскакивая на
            большак.
     -     Ага, снимайте со спины водилы автомат, - приказал Савелий,
            бросаясь к фашисту в люльке.               
         И вдруг этот немец, к которому подбежали физрук и Иванов, неожиданно перевернулся на бок, выхватил из кармана шинели пистолет и выстрелил.
     -     Ой, - схватился за живот Ивашин и рухнул в снег.
      Рядом тут же упал Фёдор, уходя от второй пули. Но Ножов уже среагировал и одиночным выстрелом «успокоил» фашиста навсегда, бросившись потом к физруку.
     -     Ну, что, Рома?
     -     В живот, сука, попал, - еле выговорил тот.
     -     Давай, Фёдор, - крикнул подбежавшему парню Савелий, -
           Давай, расстегни шинель, я осмотрю рану.
      Иванов обнажил живот, и они увидели расползающееся большое кровяное пятно в правой половине живота.
     -     Боюсь, что эта тварь попала в печень, - тихо произнёс
            Ножов, раздеваясь и срывая с себя рубашку, потом
            сворачивая её и придавливая к месту ранения, - Видишь,
            парень, как побледнел наш учитель. Пощупай пульс.
      Иванов сжал запястье физрука.
     -     Еле-еле, - хмуро проговорил он.
     -     Чёрт, не дотащим до села…
Подбежал через минуту и Слава и тут же встал, как вкопанный.
     -     Дядя Роман ранен? – спросил он тихо.
      Савелий сдавил пальцами сонную артерию и через минуту глухо произнёс:
     -     Убит.
     -     Как так? – вскричал подросток.
     -     А, вот так, парень, пуля – дура, но эта… В общем она
           порвала ему печёнку, а та кровит всегда во всю силу.
     -     Надо было ему стрелять, - прошептал Ножову на ухо Фёдор.
     -     Кто знал… Ладно, посмотри в коляске, нет ли там лопаты.
      Иванов кинулся выполнять и через пять минут вернулся, держа в руках лопату и ранец.
     -     И лопата, и жратва, и шнапс.
     -     Тогда давай, бери Рому за ноги, а я за руки и отнесём вон к
            той большой сосне. Слав, а ты подбери автоматы, а у этого
            гада пистолет и тащи за нами. Да, не забудь про дорогу.
     -     Хорошо, прослежу, - тихо проговорил тот, кусая губы,
            чтобы не расплакаться.
      Выкопали метровой глубины яму, положили туда Ивашина и молча закопали, присыпав потом землю снегом.
     -      Воткни, что ли, лопату вместо креста, Федь, - тяжело
             промолвил Ножов, забирая у Славы оружейный трофей..
     -      Ладно, - тяжело ответил Фёдор, втыкая в снег
             импровизированную отметину.
      Назад шли молча всю дорогу, а в хижине вывалили всё из ранца фрица на стол и разделили на три части. Стаканов здесь не было, поэтому взрослые пили шнапс прямо из фляжки, и ничего им не хотелось говорить.
      Потом вдруг Савелий попросил:
     -     Слав, повтори всё, что рассказал, но выбери самое основное- 
            у меня что-то с головой не так. Всё отшибла… смерть
            Романа.
     -     Хорошо, - хмуро выговорил юный партизан, с тоской
            глядя на своих только двух оставшихся в живых взрослых
            товарищей, - Так вот, кто-то из вас двоих…
     -     Да я, я, - перебил его Савелий.
     -     В общем, колокольный звон известит о начале празднования
            Дня Святого Иоанна Златоустого, и это будет знаком идти в
            село. Там всё население придёт к церкви…
     -     И мужики? – спросил удивлённо Фёдор.
     -     Да.
     -     Как так? Их же немцы держат в подвале школы!
     -     А так. Главный немецкий офицер разрешил религиозный
            праздник провести только с тем условием, что
            батюшка в своей молитве вспомнит о Гитлере, то есть
            прославит его.
     -     Вот немецкая тварь! - стукнул по столу кулаком Иванов.
     -     Не перебивай парня, - зыкнул на него свирепо Савелий.
      Тот махнул рукой.
     -     А сам то, сам?
     -     Так вы будете слушать? – вскочил с топчана Слава.
     -     Всё, полная тишина! – начальственный тоном проговорил
            Ножов, - Давай, парень, трави дальше.
     -     Так вот, Отец Евлампий согласился на это условие, но тоже
            выдвинул своё.
     -      Какое? – опять вырвалось у Фёдора.
     -     Он сказал, что его молитвы должны услышать и мужчины,
            то есть на время празднования их должны выпустить на
            свободу.
     -      Молодец! – улыбнулся бывший выпускник школы.
     -     Да, умняга наш поп! – добавил Савелий, - Но как я там
            окажусь?
     -     А ты, дядя Савелий, всё вынул из мешка, который я принёс
            от батюшки?
     -     Нет, только продукты.
     -     А ты посмотри.
      И тот тут же поднял мешок с пола, залез в него и вытащил… длинное женское платье, большой пуховый платок и потёртое пальто.
     -     А это зачем?
     -     А что, не догадываетесь?
      Тот почесал затылок.
     -     Неужели я должен переодеться в бабу?
     -     А ты что, хотел с красным знаменем и автоматом в руках
            появиться в селе? – усмехнулся Фёдор.
     -     Н-да, задача! Ну, ладно, маскироваться так маскироваться.
     -     А как будете искать взрывчатку? – спросил Слава.
     -     Да просто стану незаметно протыкать землю у стен церкви-
            штык от винтовки вполне сгодится. Всё равно патроны
            для неё закончились.
     -     И то верно, - кивнул Фёдор, - А мы будем невдалеке и если
            что…
     -     Тут же в лес и в блиндаж, - строго произнёс Ножов, - Хоть
            потом отомстите за меня…
     -     Да хватит говорить о плохом, - возмутился Слава.
     -     Молодец, парень! - пожал ему руку Фёдор, а Савелий 
            добавил,               
     -      Да тебя, пацан, надо называть теперь по имени отчеству –
             повзрослел ты за это время. Как там тебя по отцу?
     -      Петрович, - сконфузился подросток.
     -     Так вот, Вячеслав Петрович, ты теперь будешь моим
            как бы заместителем, - улыбнулся Савелий, - Но ладно,
            хватит шутить! И когда, напомни, будет этот праздник?
     -     Да уже завтра, - серьёзно проговорил подросток.
     -     Тогда, Слава, ложись спать, а мы с Фёдором ещё посидим,
            как следует помянем нашего товарища, а завтра с утра я
            доберусь до села и посмотрю с дерева, не готовят
            ли фашисты нам засаду.
Но как ни наблюдал он следующим утром в бинокль, ничего подозрительного в селе не увидел и даже патруль не шастал ни по их так называемой улице, ни у церкви.
               
                Х

     Звон колокола 26 ноября раздался ровно в четыре дня, когда стало темнеть. Но снег повалил уже с девяти утра, и к этому времени село выглядело вполне торжественно.
     -     Пора, - стал переодеваться Савелий, - А интересно, после
            моей разведки что-либо там изменилось?
     -     В смысле? – спросил Фёдор.
     -     Ну, в смысле подлянки со стороны немцев…
     -     А кто его знает.
     -     Тогда, как в тот день, когда казнили… В общем, Федя. ты
            залезешь на ту же берёзу с биноклем и будешь всё
            высматривать.
     -     Ладно.
     -     А я? – поинтересовался Слава.
     -     А ты, стой под деревом и будь готов ко всему. Да, ребята,
            если что не так, то есть услышите пальбу, то тут же в лес
            вдоль реки на север и в блиндаж – это надёжный схрон.
     -     Есть! – с серьёзным выражением лица отдал честь
            подросток.
     -     Тогда я пошёл. Ну, и как я выгляжу?
     -     Похож на бабку Жогову после заклинаний – злой и
            неповоротливый, - хмуро произнёс Фёдор, - А пистолет то
            взял?
     -     Так я платье то на шинель надел для толщины, а ствол
            положил в её правый карман, а в левый штык.
     -     Правильно. И молодец, что побрился. А чем, интересно,
            рожу скоблил?
     -     Так наш Вячеслав Петрович ещё и топор от Отца Евлампия
            принёс – острый как бритва. Всё, я потопал.
     -     Ну, с Богом! – перекрестил его Фёдор, с грустью вспомнив,
            как Никита при разговоре часто его вспоминал.
      Савелий ушёл, а Слава сказал:
     -     Но если бы не платок и не длинное платье, то…
     -     Это точно! – кивнул головой Фёдор, - Ладно, мы тоже
            собираемся – пора мне занять место на дереве, как филину.
            Слав, ты готов?
     -     Так я же юный пионер, - тяжело вздохнул тот, вспоминая
            погибших взрослых товарищей.
     -      Нет, ты уже почти мужчина, - подбодрил подростка
            напарник.               
     -      Тогда дай я потащу эти два автомата.
     -     А донесёшь?
     -     Обязательно.
      Через полчаса Фёдор уже вовсю рассматривал в бинокль село, и ничего опасного для Ножова не заметил: женщины и освобождённые мужики столпились перед входом в храм, потом вышел оттуда Отец Евлампий и показал жестом, что пора входить. И даже на таком расстоянии ребята, как им показалось, услышали песнопение. А потом в дверях церкви вновь появился батюшка с кадилом и медленно стал ходить вокруг неё и весь народ толпой последовал за ним, периодически останавливаясь за священником, когда тот махал кадилом. Как и когда влился Савелий в эту круговерть, а также в какие моменты он умудрился прощупать землю у стен храма, Фёдор не заметил. Нет, кучка офицеров всё же стояла неподалёку, но не вмешивалась в торжество праздника и даже не подходила к сидящим на трёх мотоциклах с коляской солдатам, по виду не вооружённых.
      И это было странным…
Наконец, «представление» закончилось (а Фёдор ни на минуту не сомневался, что эта церемония просто блеф, так как ни разу за все годы проживания в селе он не видел, чтобы так торжественно отмечали этот праздник). Мужчин опять погнали под конвоем в сторону школы, а женщины ещё постояли у храма минут двадцать, а потом стали расходиться. И снова парень не увидел, чтобы кто-нибудь отделялся от общей толпы.
     Но вот и немцы покинули своё место, оставив Фёдора в сомнениях: а выполнил ли Савелий свою задачу и были ли фашисты удовлетворены прошедшей процедурой с прославлением Гитлера?
     -     И почему же всё-таки это чёртово офицерьё согласилось на
            проведение праздника? – задал он сам себе вопрос, слезая с
            дерева, - Какой смысл был в том, чтобы спокойно увидеть
            хоровод вокруг храма? Что они удумали?
     -     Ну и как дела, Федя? – спросил Слава, подходя к нему.
     -     Нормально, но… непонятно, - покачал головой тот.
     -     И почему тебе непонятно? – услышали они сзади,
            вздрогнули, обернулись и увидели улыбающегося Савелия в
            белом «маскхалате», накинутым на плечи.
     -     Фу ты, дьявол, напугал! – сплюнув на снег Фёдор, - Прямо
            привидение какое-то.
     -     А меня нет, - бросился к Ножову обниматься подросток.
     -     Так ты же Вячеслав Петрович, а Фёдор просто Федя, -
            засмеялся тот, - Ладно, пошли в хибару, а то я замерз ужас
            как.
      А там взрослые, разведя внутри небольшой костёр, грелись остатками трофейного шнапса и шептались о чём-то, что Славику в конце концов это надоело и он завалился спать.
     -     Ну, что, Сева? – спросил Фёдор, - Каково твоё мнение о
            произошедшем?
     -     Нормальное.
     -     В смысле?
     -     Так они ждали нападения партизан, а этого не произошло. И
            я думаю, что через день-два они свалял отсюда в Белгород.
     -     Да ну?
     -     Точно!
     -     И не будут взрывать церковь?
     -     Нет. Но… - хмуро посмотрел Ножов, - Но обыскать храм,
            прости Господи, всё равно надо.
     -     Ты всё же считаешь, что он заминирован?
     -     Да.
     -     И?
     -     И этой ночью мы к нему вернёмся, - неожиданно сказал
           Савелий, снимая с себя белую рубаху физрука, платок и
            пальто жены Отца Евлампия, надев потом ненавистную
            ему немецкую шинель.         
     -     Так как же ты…
     -     Да, я присоединился к сгрудившимся женщинам напротив
            дома Рыжовых, уехавших в эвакуацию, когда те кучкой
            остановились. Ты не заметил, что одна из толстушек явно
            хромала?
     -     Нет. Так это был ты?
     -     Да и с каждым поклоном, когда Отец Евлампий поминал
           Бога, я протыкал снег и землю штыком и никакого твёрдого
           предмета или препятствия ни разу не обнаружил. А когда
            бабы стали расходиться, я прошмыгнул в свой двор, нацепил
            опять там эту рубашку и дал большой круг, обойдя село и
            увидел…
     -     Солдат? – не выдержал напряжения Фёдор.
     -     Да. Они лежали цепочкой вокруг и многие были с
            биноклями…
     -     Чёрт возьми!
     -     Вот именно! Они нас ждали, то есть ждали партизан, а мы не
            появились. И теперь я гадаю, каким следующим будет их
            план охоты.
     -     Пойдут опять прочёсывать лес?
     -     Может быть. Или…
     -     Что?
     -     Да я даже не представлю, что они задумали, мать их пере
            мать! – витиевато выругался Савелий, - Ладно, давай поспим      
            чуток, а потом пойдём обыскивать церковь – Отец Евлампий
            передал мне через Любку Сивую ключ от навесного замка.
     -     А не проспим? – с сомнением произнёс Фёдор.
     -     Нет, у меня свой в голове будильник, парень.                И он действительно проснулся первым, зажёг свечу и что-то написал карандашом на клочке бумаги, сунув его в карман куртки Славы, а в один из рукавов запихал рубашку Романа Петровича – их «маскхалат». А потом разбудил Фёдора…
     -     Пора, Федя, труба Родины зовёт.
     -     Слушай, а автоматы все три будем брать? – одеваясь,
            спросил тот.
     -     Конечно. Славе оружие пока доверять рано, да и нам,
            возможно, пригодится.
     -     Разбудим его?
     -     Нет, пусть спит, - сказал Ножов, положил на стол коробок
           спичек и две немецкие зажигалки, взятые из ранцев
           мотоциклистов и первым вышел в морозную ночь.
     До церкви они добрались без приключений, хотя и немного с нервным напряжением – тёмная одежда на фоне продолжающего падать снега выдавала их. Савелий вставил ключ в замок, повернул его, и дужка замка скакнула вверх.
     -     Пошли, - прошептал он Фёдору и первым вступил в темень,
            но не прошли они и десяти шагов, как сзади чуть
            скрипнула дверь.
      Обернулись и на фоне светлого от вылезшей из-за облаков луны неба увидели высокую фигуру.
     -     Отроки, это я, - услышали они мощный голос Отца
           Евлампия, - Дайте мне автомат, а сами уходите отсюда –
           фашистские отребья окружили всю территорию вокруг
            церкви.
     -     Значит, они не ушли, а жаль, - прошептал Савелий и
            передёрнул затвор автомата, - Нет, священник, мы не
            привыкли оставлять своих на поле боя. Держи автомат.
      И тут снаружи раздался голос на русском языке:
     -     Сдавайтесь, бандиты, или мы вас уничтожим!
     -     А вот вам хрен с маслом, - подскочил Ножов к двери и дал
           длинную очередь, а потом отскочил назад и , крикнул, - Ты
           прости, Отец, но надо разбить окошки, чтобы у вас тоже
            была возможность как можно больше уложить этой нечисти.
     -     Бог простит, Савелий, - крикнул Отец Евлампий, и сразу же
           зазвенели грязные разбитые стёкла, давшие проникнуть в
           храм лунному свету, и три автомата тут же застучали в
           унисон.
Но обоймы не вечны и через пятнадцать минут оружия замолчали.
     -     Выходите и сдавайтесь! – повторил тот же голос, - Мы
            оставим вам жизнь.
     -     А вот вам подарочек, - вновь возник в проёме двери силуэт
            Ножова, и пистолетные хлопки огласили всё вокруг.
    Раздался дикий нечеловеческий крик, а другой голос громко произнёс одно лишь слово на немецком:
     -     Шпренген!                И это означало на русском «взорвать».
       И тут же страшный грохот, усиленный пустотой помещения, расколол небо над церковью, разорвав ушные перепонки мужчин. Мгновение и стены храма задрожали, а потом рухнули вниз на пол, заживо похоронив троих русских защитников Отечества.
      И эти минуты штурмбанфюрер СС Фридрих Зельц и Курт Бах провели рядом с телом любимого телохранителя Хельмута Шторма, которому Савелий Ножов разорвал горло пистолетной пулей. Они не кричали, не плакали, а лишь оба шептали:
     -     Шайзе, шайзе, русиш швайн!
      Но русский народ не свиньи, а вечные освободители своего Отечества от мерзких завоевателей, пытающихся поработить трудолюбивый и гордый народ.

                Прощай, село…

      Славу разбудил звук мощного взрыва, и он моментально вскочил с лежанки. В хибаре никого не было, а через единственное окно была видна луна.
     -     Ой, что-то случилось, - зашептал он, бросаясь к валявшейся в
            углу куртке, - Боженька, помоги, чтоб все были живы! А это
            что?
      Один рукав был чем-то забит и не пропускал руку, и мальчик с удивлением вынул из него белую рубашку физрука Ивашина
     -     Зачем это? – произнёс он тихо, - Странно. Ладно, надо
            спешить в село на помощь взрослым.
      Но пройдя пол километра, он почувствовал, как леденеют руки и засунул их в карманы куртки и… левая вдруг ощутила холодное шуршание. Он вынул руку и увидел в ней клочок бумаги, на которой было написано карандашом:
     «Слава, если что, дождись ночи, накинь рубаху и дуй в село к Любе Сивой – это одиннадцатый дом справа. Она в курсе и спрячет тебя. Савелий».
     -     А как же я брошу вас…
    Но тут образ отца промелькнул в голове, и он как бы сказал:
     -     Делай, что приказал командир!
      И подросток вернулся в хибарку.
     -     Надо прибраться, - вдруг решил он и все крошки со стола,
            остатки хлеба и еды переместились в его шапку, а потом в
            сугроб поближе к речке.
       Вещей никаких не было, но на полу валялись окурки, и он тоже их собрал и отнёс подальше от хибары, присыпав снегом. К сожалению, из еды ничего не осталось, но он даже кусочка хлеба не хотел – думал о том, что же могло произойти в селе. И вдруг вспомнил, как Отец Евлампий рассказывал, что немцы решили взорвать церковь.
     -     Вот гады, - вырвалось у Славик, - Но если был взрыв,
            значит…
      Но он тут же стал отгонять от себя печальную мысль, твердя:
     -     Всё хорошо, они скоро вернутся. Всё хорошо! Надо только
           набраться терпения и ждать.
      Но он не стал высиживать в хижине, а начал ходить вокруг неё
до тех пор, пока не устал. И вот стало светать. Он нашёл топор, который дал ему Отец Евлампий, очистил лезвие от коротеньких волос и, перекрестившись, как учила его мама, медленно двинулся в сторону села, засунув финку в валенок. Где-то вдалеке завыл волк, и озноб продрал худенькое его тело, заставив идти быстрее. И чем ближе он подходил к населённому пункту, тем стало заметнее наличие каких-то розово-красных всполохов на севере, как ему показалось.
     -     Неужели это наша армия наступает? – подумал он, но тут же
           прогнал от себя эту слишком хорошую мысль, вспомнив
           погибших селян, с кем познакомился за эти полтора месяца и
           маленькая слеза покатилась по холодной щеке.
      Он шёл, а зарево становилось всё ярче и ближе, и страх медленно заполз в сердце Славы и больше оттого, что он никак не мог понять, что же это такое происходит у села, а, может быть… и в нём.
      Рассвет усилился и стали видны первые покосившиеся домишки, и он накинул на себя рубаху учителя физкультуры. И тут он вспомнил схему, которую ему рисовал Никита и… задрожал от ужаса, так как горела скорее всего… школа.
     -     О, Боже, как это? – остановился он, но появившиеся вдалеке
           патрульные заставили его резко взять и упасть в сугроб у
            огорода Савелия Ножова – первого справа.
     Обождав минут десять, он пополз дальше на соседний участок, потом на следующий, затем ещё, считая остающиеся в стороне дома. И вот он, одиннадцатый! Никакого света в доме нет, но дверь со стороны участка приоткрыта и из неё он вдруг услышал громкое рыдание. Слава встал и осторожно подошёл к двери, а затем сделал пару шагов вовнутрь.
     -     Кто там, кто? – услышал он испуганный возглас.
     -     Мне бы Любу Сивую увидеть, - тихо произнёс он, - Савелий
            Ножов сказал, что…
     -     Так ты Славик? - застучали быстрые шаги и тёмная
            фигура бросилась к нему, - Я без света сижу, хотя лампа
            есть, но там в школе творится такое…
      И женщина зарыдала в голос.
      -     Что, что там случилось? – схватил он женщину за руку.
Но та успокоилась только минут через пять, а потом с трудом проговорила:
     -     Немцы залили бензин через подвальные окошки внутрь
            подвала школы и… подожгли, а там они держали наших
            мужиков и… это было ужасно – слышать их крики.
     -     Вот негодяи, - вскрикнул Слава.
     -     А, до этого они взорвали храм, но оттуда кто-то
            стрелял и убил одного солдата.
      И юный партизан прямо - таки сжался в комок – он понял, что это скорее всего были дядя Савелий и Фёдор, даже не предполагая, что вместе с ними палил из автомата и тоже погиб священник.
     -     Гады, гады, гады, - зарыдал он
     -     Тише, тише, родной! И я вот теперь боюсь, что они примутся
            и за нас, женщин. Давай я тебя лучше сразу спрячу. Да брось
            ты свой топор…
     -     Нет, ни за что – это теперь моё оружие и память об Отце
            Евлампии..
      И женщина вдруг замолчала, отвернувшись и простояла так немного, а потом зажгла керосиновую лампу и потащила Славу на кухню, где под столом оказался узкий лаз, ведущий в подвал и пока тот спускался туда по лесенке, она принесла ему хлеба и две луковицы.
     -     Что бы ты не услышал над собой, не выходи, ладно? –
            попросила Люба, оставляя ему коробок спичек и горящую
            керосиновую лампу.
     -     Хорошо, - кивнул головой подросток.
     И он прилёг на большой ящик из-под картошки, прокрутил в голове всё, что только что услышал, ещё немного поплакал, а потом, затушив лампу, накинул на себя сверху плотную рубашку физрука и уснул – пережитое напрочь отобрало у него силы.
      Он проснулся от грохота над головой и понял, что это ходят по дому солдаты. Потом раздались женские крики, продолжавшиеся с полчаса, а затем всё стихло. Слава зажёг керосиновую лампу и тут же ощутил сильный голод. Съев хлеб и лук, он осторожно стал подниматься по лесенке. Но вот голова коснулась люка, но руки не смогли поднять его и от понял, что тот чем-то сверху завален. Отдохнув немного, он согнулся и, став ещё на одну ступеньку, упёрся спиной в люк. На пятой попытке люк чуть приподнялся, и он увидел, что сверху лежат поленья, и он, опять немного отдохнув, стал двумя руками сдвигать их в сторону. Наконец, он смог ещё немного приподнять спиной люк и начал выползать на пол из подвала.
     В доме творилось чёрте что: стол и табуреты были перевёрнуты, вся кухонная утварь валялась на полу, а в комнате на кровати смяты и изорваны простыня и подушки. Славе был пятнадцатый год, и он уже понимал, что тут могло произойти и ему стало противно. Но чувство это вдруг перешло в ненависть, когда он услышал рёв моторов мотоциклов и машин, крики женщин и детей. Потом всё начало постепенно стихать.
     -     Увезли, наверное, эти сволочи, всех оставшихся в город, -
            подумал он и был прав – по приказу генерала Кёльтера 
            фашисты сгоняли народ со всех деревень к
            железнодорожному вокзалу, где затаскивали их в вагоны,
            и отправляли потом в Германию…
      И Славе ничего не оставалось делать, как утеплиться, накинув сверху куртки найденную в сенцах женскую кофту, а сверху «маскхалат» и двинуться за ними, ориентируясь по вдавленной колесами машин снежной белой колее. Но через три часа силы его иссякли, и он потерял сознание.
      Сколько это продолжалось, он не знал, но вот это состояние вдруг перешло в сон, и он увидел, что плывёт на катере по морю, а рядом с ним сидят улыбающиеся папа и мама. Они о чём-то говорят, но он не слышит. Потом появились большие волны, и катер стало сильно раскачивать, а затем волны неожиданно исчезли, и он услышал, что отец кричит ему:
     -     Вставай, пацан («И почему отец называет меня так, а не
            Славиком?», - подумал мальчик), - Ну, ставай, - добавил
            грубый голос, - Приехали уже…
      Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на телеге, а рядом с ней стоит справный мужик в тулупе.
     -     Где я? Кто вы? – испуганно посмотрел на возницу Слава.
     -     Ты в деревне Кривцово, парень, вот.
     -     А как я туда попал?
     -     Да я еду, а ты лежишь на дороге. Думал, что мёртвый, ан нет.
           Вот и взял тебя с собой. А куда тебе надо?
     -     В город.
     -     В го-о-род? – удивлённо посмотрел на него возница, - И что
           ты там будешь делать?
     -     У меня там бабушка живёт, - тут же сообразил, что сказать, 
            подросток.
     -     Ну, до Белгорода отсюда километров пятнадцать-двадцать и
            мне туда не надо.
     -     А как же мне добраться?
     -     Что, очень нужно?
     -     Да.
     -     А ты откуда?
     -     Из Васильевки. Там всё село немцы разрушили.
      Мужчина почесал шею.
     -     Ладно, покумекаем и что-нибудь придумаем. Слезай, вот
            мой дом, - указал он на небольшое строение, окружённое
            деревьями, - Пошли щи похлебаем – моя жинка хорошие
            варит. Только вот разнуздаю Пятнашку, как зовёт лошадь
            она из-за белого пятна между ушей. Хотя та уже не
            Пятнашка, а пятно – старая стала. Да брось ты свой топор.
      Но Слав этого не сделал и не стал ничего больше спрашивать, а слез с подводы, подождал, пока мужик освободит лошадь от оглоблей, и проведёт её в сарай, а потом пошёл за возницей в дом. И из-за того, что тот был небольшим, в нём было жарко – печь трещала поленьями вовсю, а возле неё суетилась полноватая женщина, вытаращив глаза на него и на топор в руке.
     -     О, гостя привёз, отец?
     -     Агась. На дороге валялся, а я его подобрал.
     -     Ну и хорошо – щец на всех хватит. Раздевайся, малой, а
           топор положи в сенцах, - приказал женщина.
      И Слава стащил с себя сверху всё, оставшись в свитере. Сели за стол, и хозяйка поставила перед ними глиняные миски со щами, от которых шёл вкусный дух.
     -     Тебе нельзя – малец ты, а мне самогон не помешает, - налил
            хозяин дома себе мутно-белесоватую жидкость в стакан.
     -     И как тебя зовут, гость ты наш? – спросила женщина, кладя
            на стол нарезанный хлеб.
     -     Слава.
     -     А меня Маланья Григорьевна, а мужа Фрол Яковлевич. В
            город тебе надо?
     -     Да.
     -     У них в Васильевке погром был, вот он и сбежал, - объяснил
            хозяин дома, почему-то улыбнувшись.
     -     И где ж родители твои? – поинтересовалась хозяйка.
     -     Погибли… - хмуро произнёс Слава, беря деревянную ложку
            и хлеб, и начиная есть.
     -     Ладно, хлебай щи, пацан, потом всё расскажешь. Но у меня
            есть один вопрос, который я хотел бы задать сейчас. И зачем
            тебе белая большая рубаха и топорик? Ты что, партизан что
            ли? – хитро ухмыльнулся хозяин дома.
      И Слава подумал, подумал и рассказал почти всё, исключая действия их маленького отряда.
     -     Да, потрепала тебя уже война, - вздохнула женщина.
     -     Ничего, крепче будет, - хмыкнул возница, - Ванька вот,
            сосед, завтра повезёт кур на рынок в город, и я его
            попрошу, чтобы взял тебя с собой, пацан.
     -     Спасибо, - улыбнулся, вставая со скамьи тот.
     -     Нет, подожди, Славик, - засуетилась Маланья Григорьевна, -
            Я тебе сейчас приготовлю травяной чай – он сначала
            поможет тебе крепко уснуть, а за ночь прибавит сил. Вишь,
           Фрол, какой мальчик бледный.
     -     Агась, - зевнул тот, опрокидывая в рот ещё полстакана
            самогона, - А я и так засну…               
      Иван оказался мужчиной лет пятидесяти пяти с одной левой рукой. И Славу удивило, как он ловко правит лошадью, как засунув вожжи между колен, скручивает самокрутку и зажигает спичку, держа коробок между грудью и подбородком.
     -     Что удивляешься, малец, я в Гражданскую ещё три дня
            воевал с одной рукой – устроили засаду «белые», а до
            госпиталя не на чем было добраться. Вот и возникла
            гангрена и её пришлось ампутировать.
     -     А за курами сами ухаживаете? – спросил Слава.
     -     Да. Жена померла два года назад, зато мать ещё жива и дочка
            есть. Правда, она прихрамывает, но ничего, помогает. А ты
            действительно из Васильевки?
     -     Да.
     -     Так у меня там дружок живёт – Савелий Вениаминович
            Ножов.
     -     Неужели? – удивлённо посмотрел на него мальчик, - Я тоже
            его знаю, то есть знал.
     -     Нет, ты его не знаешь. Все его принимают за блатного, а он
            ведь не воровал и не убивал. Он спас девушку от
            насильников, а те в суде сказали, что он из их банды, а
            доказать обратное Сева не смог. Вот и пошёл с ними вместе   
            на зону. Там они хотели с ним расправиться, но он уложил
            двоих и ему продлили срок, так как никто из
             соседей - сидельцев его не сдал. А в юности он очень
            увлекался подрывным делом.
     -     Неужели всё это правда? – восхищённо проговорил Слава.
     -     Да, верь мне, - кивнул головой однорукий, - И как он там в
            Васильевке? Я слышал, что в селе взорвали церковь, но
            подробности никто не знает.
     -     Я знаю, - хмуро произнёс мальчик.
     -     Поведаешь?
     -     Да я уже деду Фролу рассказывал…
     -     Ну, повтори тогда. А потом я тебе скажу такое, что ты не
            знаешь, но может тебе пригодиться в чём-то или… спастись.
     -     Что-о-о? – обалдело посмотрел на дядю Ивана тот.
     -     Что слышал. Так договорились? Как говорят, баш на баш, а?
     -     Ну, ладно, - и Слава повторил свой рассказ, не забыв
            выложить и о своих взрослых друзьях и что они сделали, а
            также признавшись, что никакой бабушки у него в
            Белгороде просто не существует, добавив, что об этом
            Фролу он ничего не сказал.
И Иван вдруг так разволновался, что упустил вожжи, а лошадь, почувствовав это, остановилась.
     -     А я уж испугался, - признался мужчина, - что ты рассказал
            ему всё - всё. Ведь мой сосед, такой добренький с виду, а
            служит... немцам.
     -     Что-о-о? – аж подскочил на телеге юный партизан.
     -     То-то и оно! Он разъезжает по деревням, якобы для обмена
            своих глиняных свистулек, которые искусно лепит, на еду, а
            на самом деле осторожно расспрашивает деревенских о
            партизанах, связи их с подпольщиками, а некоторых со
            слабыми мозгами уговаривает, чтобы они добровольно
            уезжали в Германию, где жизнь как в раю.
     -     Неужели?
     -     Да. Клянусь здоровьем своей матери и дочери.
     И тут Слава побледнел как мел.
     -     Ты чего? – заволновался мужчина.
     -     Какой я дурак! – воскликнул подросток, - Я же ему сказал
           адрес бабушки Никиты, выдав за свой. И если он
            доложит об этом полицаям, то Маше хана. Да и топор,
            подаренный Отцом Евлампием я у него забыл.
     -     Теперь уже поздно обо всём этом жалеть, парень. Но учти,
            Фрол, посчитав тебя связным партизан, разболтает всё
            полицаям в соседней деревне, а те сообщат в Белгород кому
            надо и дом покойной бабушки твоего убитого друга вновь
            станут обыскивать, забрав для допроса девушку к себе, а
            там…ну, сам знаешь. Поэтому, ты должен сразу же при
            прибытии в город идти туда и предупредить Машу, чтобы
            она уходила из того дома. А ещё лучше тебе как-то связаться
            с подпольщиками и всё им рассказать. И про Фрола тоже.
     -     А у нас Никита и его отец уничтожили двух предателей!
     -     Ты уже говорил мне. Ладно, успокойся. Лошадь отдохнула и
            теперь мы её заставим бежать ещё быстрей. Сам то адрес не
            забыл сейчас с перепугу?       
     -      Нет.
     -      Тогда вперёд с Богом!
      Но проехать в город они не смогли – впереди показался шлагбаум и кучка немцев с автоматами возле него. И хорошо ещё, что началась метель и они заметили их заранее. Дядя Ваня тут же свернул в кусты и, тяжело вздохнув, промолвил:
     -     Всё, парень, дальше иди пешком. Эти полицаи меня знают, а
            вот тебя нет и могут запросто тебя арестовать. В общем,
            сделав полукруг через лес, ты обойдёшь пост и часа через
            три будешь в Белгороде. Волков здесь нет, так как всё время
            ездят машины с солдатами. А войдя в город, ты, я уверен,
            найдёшь какие - нибудь развалины, где переночуешь –
            Белгород перед захватом бомбили вовсю, а утром сразу к
            тому дому. Понял?
     -     Да, - кивнул головой подросток.
     -     Ну, ладно, вот тебе хлеб, - достал однорукий из-за пазухи
            мешочек, - и ещё там кусочек сала и лук - тебе на два дня
            хватит. Ну, с Богом, молодой вояка. Пусть он тебя хранит до
            конца твоих дней.
     -     Спасибо, дядя Иван, - соскочил с телеги мальчик, пожал
            руку новому знакомому и исчез в лесу.

                Х

     -     Подозрительный всё-таки мальчишка, - повторил Фрол,
            прикуривая самокрутку от зажигалки Андрея Головко –
            старшего полицая в соседней деревне.
     -     И чем? – спросил тот.
     -     Да, белая рубаха не его размера, да ещё топорик, который я
            ночью припрятал, а пацан его забыл, а также сильное   
            стремление попасть город. Не к подпольщикам ли он идёт?
     -     Ну, да, рубаха для него как маскировочный халат, топорик –
            оружие, но деревню то его подчистили капитально и что ему
            оставалось, в принципе, делать?
     -     Нет, Андрюшенька, чует моё сердце – не простой он.
           Хорошо хоть адрес сказал, где бабка его живёт – можно
            будет засечь его там и понаблюдать за ним.
     -     Это да. Ладно, завтра поеду в Белгород и зайду в
            комендатуру к Ваське Сомову. Он там как связной между
            бригадой СС и полицаями в нашей области.
     -     Вот и спасибо. Да, будешь заезжать ко мне, Маланье ни
            слова о пацане – дюже он понравился ей.
     -     Лады. В общем, если что определится, заеду, расскажу. Но
            проследить за ним можешь только ты, потому, что знаешь
            его в лицо. Поэтому в Белгород поедем завтра вместе –   
            расскажешь Сому поподробнее, что мальчишка тебе
            набрехал.
     -     Как скажешь, Андрюшенька. Мне с моей бабой уже
            надоело сидеть дома просто так. Быстрей бы весна, и я   
            начну разъезжать опять по деревням в поисках пособников
            партизанам.
     -     Тогда, до завтра, Фрол. И давай, поезжай в город сам на
            своей кобыле, чтобы не зависеть от меня, а я рвану попозже
            на мотоцикле. А встретимся прямо у комендатуры, лады?
     -     Есть, начальничек, - ухмыльнулся тот.
     -     Да хватит шутить, Фрол. Скажи лучше своей бабе, чтобы
            нам жратвы приготовила в дорогу. И не бойся – всё будет
            ништяк.
     -     Ладно, сделаю.
      Да, Андрей Головко действительно любил что-нибудь вставлять в разговор из тюремной трепотни, так как служил перед войной охранником в Курском остроге. Поэтому, когда его вышвырнули оттуда за связь с уголовниками, он тихонько перебрался в Белгородскую область, боясь, что, либо его соратники, либо заключённые найдут его когда-нибудь и выпустят ему кишки. Вот и стал он при приходе немцев что-то типа тайным агентом, получая, правда, за это мизерное вознаграждение, но зато в рейх марках. Он копил их, чтобы, когда наберёт нужную сумму, уехать в Германию и открыть там небольшой магазинчик.
      И вот теперь Головко сразу загорелся идеей, что этот пацан – связник между партизанами и подпольщиками и если он его расколет, то получит хорошенькую сумму.
      Но хитрый Василий Сомов, который тоже любил деньги, не очень - то поверил Фролу, но не стал отговаривать от этой затеи, надеясь, что стукач действительно что-то «накопает» и доложит ему, а он скажет фрицам, что это он всё разведал и получит за это неплохие бабки. Он же в прошлой жизни, то есть до начала войны, был обычным вором-медвежатником.
     -     Ладно, Фрол, действуй, - заключил Сомов, - Ищи своего
            пацана здесь и, если что, сразу ко мне.
     -     Но мне бы где-нибудь бы остановиться на это время, -
            осторожно попросил тот.
     -     Да найду я тебе комнатушку – у нас много одиноких баб,
            трясущихся за своё барахло живёт в одиночестве. Они не
            откажут принять постояльца, боясь, что их отправят в
            Германию. Зайди завтра в обед сюда, и я тебя направлю по
            нужному адресу.
     -     Премного благодарен, - поклонился тот, пятясь задом к
           двери и оставляя Андрея Головко наедине с бывшим
           уголовником.   
      И Фролу пришлось эту ночь провести в телеге. И хорошо, что он положил туда побольше соломы и сена – не было ему уж очень холодно на них спать, накрывшись с головой тулупом.

                Подпольщики

      Фрол был на улице Калинина в восемь часов, но не стал ходить из конца её в конец, чтобы не привлекать внимания, а остался лежать в телеге, повернувшись на бок, чтобы видеть дом номер пять сквозь чуть приоткрытые веки – вроде бы устал мужик и никак не может проснуться. Слава заметил его от самого начала улицы и тоже замаскировался, спрятавшись за забором полуразрушенного бомбой домика. Так они и прождали друг друга до половины двенадцатого, а потом предатель уехал в комендатуру.
     -     И что мне делать? – пробормотал юный партизан, - Тащиться
            за ним, или стукнуть в дверь домика? Но по виду он какой-
            то неухоженный: площадка перед ним не очищена от снега и
            занавески на окнах задёрнуты. Нет, подожду ка я ещё с
            часок, а потом пошляюсь по городу – вдруг повезёт и я
            устроюсь к кому-нибудь пожить.
     Но час ему ждать не пришлось – мимо дома медленно прошла неряшливо одетая девушка, дошла до конца улицы, развернулась напротив разрушенного домика, за палисадником которого прятался Слава, а потом пошла назад. У дома, где жила бабушка Никиты, она остановилась якобы поправить шнурки на ботинках, а сама внимательно оглядела окна, а потом двинулась дальше. И это была Маша, которая раз в три дня приходила сюда, надеясь, что Вера Максимовна вернулась, но признаков, что в доме кто-то живёт, она не находила.
     -     Что же такое? – шептала она каждый раз себе под нос, -
           Неужели бабушка осталась жить у сына в Васильевке? А
           может, немцы её там держат для какой- то цели? Ну, ещё
           раз приду и всё. Боюсь, что соседи запомнят меня и доложат
           в полицию – таких не так уж и мало теперь.
     И этот приход к дому был действительно последним…
И когда она дошла до конца улицы, чтобы свернуть направо на ту, где она пряталась у Прасковьи Ивановны, Славу ка током ударило.
     -     А может быть, это Маша? – промелькнуло у него в голове, -
            И она приходит сюда, надеясь, что вернётся бабушка
            Никиты?
      Две секунды и ноги сами рванули за девушкой.
Так он её проводил до нового жилья – двухэтажного дома на Мичурина, 9. И когда та вошла в подъезд, он решился – поднялся за ней на второй этаж и стукнул кулаком в закрывшуюся перед его носом дверь.
     -     Кто там? – услышал он старческий голос.
     -     Да ваша дочка платочек потеряла, - сразу сообразил, что
            сказать подросток.
     -     Подождите, сейчас я у неё спрошу, - услышал он в ответ, но
            прошло минут десять, а никто не вышел.
      И тут Слава услышал шаги за дверью, а через некоторое время она приоткрылась, и он увидел в проёме девичье лицо.
     -     Чего тебе? – недовольно произнесла она.
     -     Ты…Маша? – рискнул спросить он сразу.
     -     Нет, а что?
     -     Да меня просили передать Маше Храмовой привет от… - и
            Слава пытливо уставился на неё.
     -     От кого? – встрепенулась она.
     -     Но ты же не Маша, поэтому я пойду, - стал медленно
            разворачиваться Слава, чтобы якобы уйти.
     -     Постой, а от кого привет? – повторила свой вопрос девушка,
            не выдержав – у неё вдруг возникла мысль, что послание это
            от Веры Максимовны или Никиты.
     -     Да от одного парня и его бабушки. Ладно, я пошёл, - сделал
            шаг к лестнице подросток.
      И Маша вся содрогнулась – она скорее всего права! И в то же мгновение схватила его за куртку и затащила в квартиру. Посадив на кухне на табурет, она впилась в него расширенными глазами.
     -     А хочешь чаю с пирожком? – вдруг спросила она.
     -     Ты сначала скажи, кто ты, а потом будем разговаривать, -
            решил по осторожничать юный партизан.
      И Маша опять не сдержалась – напряжение неожиданной встречи с незнакомым подростком, странно себя ведущим, защекотала ей нервы.
     -     Да, я – Маша Храмова, - выпалила она.
     -     Чем докажешь? – ухмыльнулся Слава.
     -     А ты спроси что-нибудь? – вопросом на вопрос ответила она.
     -     Ладно, скажи, откуда я пришёл.
     -     Из Васильевки, - тут же ответила Маша.
     -     Кто мог меня направить?
     -     Никита Ершов и Вера Максимовна.
      И Слава тут же соскочил с табурета, подошёл к девушке и показал большой палец правой  руки.
     -     Отлично! А теперь последний вопрос: кем я могу быть?
      Маша на минуту задумалась, а потом её лицо просветлело, и она шепнула:
     -     Тем, кого прятали в своём доме Ершовы.
     -     А как его зовут? – решил чуть поиздеваться над ней он.
     -     Слава, - тихо произнесла она и вдруг испугалась, - Так или
            не так?
     -     Давай руку, - повторил он, - Я действительно Слава Денисов.
      И их ладони встретились и рукопожатие было крепким.
     -     Быстрей рассказывай, - не сдержалась Маша, - Как они?
     -     Нет, сначала дай поесть, а потом поговорим – я всё съел
            ночью – грелся едой в развалинах, если можно так сказать, -
            сглотнул слюну Слава, и правильно сделал – девушка вряд
            ли спокойно будет вести себя после тяжёлых известий.
     -     Ладно, - кивнула Маша головой и крикнула Прасковье
            Ивановне, копошившейся на малюсенькой кухоньке, -
            Бабушка Паша, принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть
            гостю –  он с вестями из Васильевки.
     И та принесла, сразу же понравившаяся подростку своей простотой и ненавязчивостью. Он быстро умял три пирожка с капустой, испечённых старушкой, запив их морковным чаем и… рассказал им всё.
                Х

     -     Я нашёл тебе приют, Фрол, - рассмеялся Сомов, - Тут на
            Калинина, 5 освободился домик, но там сейчас дежурит
            одна моя подчинённая, точнее беженка и ждёт
            возможных «гостей». Я думаю, что с ней ты сговоришься,
            ха-ха.
     -     Калинина, 5! – ахнул немецкий прихвостень.
     -     Да, а что? – удивлённо посмотрел на него полицай.
     -     Так я только что оттуда. Пацан именно этот мне адрес
            назвал.
     -     Как? – заёрзал на стуле Сомов.
     -     Вот так!
     -     Значит, не зря я эту бабу там оставил. Вот и будете там
           сидеть в засаде… лёжа, - захохотал он, - Только пацана не
            упустите.
     -     А я входную дверь не буду закрывать, но к ней изнутри
            привяжу верёвку, а на неё повешу склянки – вот и получится
            сигнальная хрень.
     -     Молодец, Фрол! – похлопал его по плечу Сомов, - В общем,
           надежда только на тебя. Ведь эта баба нам помогает из-за
           страха, что её отправят в Германию. Всё, поезжай на своей
           телеге туда и, ха-ха, займись ею – она от страха безотказная,
            а я пойду к эсэсовцу, который меня теперь курирует и
            доложу об интересном повороте дела.
     -     А, телега и лошадь поместятся в саду?
     -     Ну, возможно, но ты как-нибудь замаскируй их, чтобы с
            улицы не были видны.
     -     Ладно, - встал с табурета Фрол.
     -     Вали, хотя постой, на тебе вот это, - и Сомов протянул ему
            старенький наган, - Но постарайся пацана взять живым.
     -     Постараюсь.
      И через полчаса телега уже стояла впритык к боку дому, накрытая сверху какими-то тряпками и старыми попонами, которые предатель нашёл в обветшалом сарайчике, куда с трудом поместил и лошадь, с радостью, начавшей жевать сено.
      Женщину звали Норой («Еврейка что ли, - подумал Фрол, - поэтому и готова на всё, лишь бы её не убили»), и она совсем не удивилась его приходу – получила наставления накануне вечером от Сомова, заглянувшего к ней «на огонёк». Пообедали, поболтали, потом новый сожитель осуществил свою мысль - сконструировал «сигнализацию» и завалился спать в комнате, где раньше спала Маша. Нора же с первого дня пребывания здесь обустроилась в кладовке, где отдыхала Вера Максимовна, и где ей было комфортней и теплей, а теперь не так страшно и ночью, как раньше одной – «волчица» боялась мести подпольщиков.
     А в то время, когда Фрол замаскировывал телегу и обустраивал лошадь, Васька Сомов разговаривал с приставленным накануне к нему эсэсовцем, который должен был теперь контролировать его «деятельность» - Куртом Бахом, подробно рассказавшем ему всё, что случилось в Васильевке.
     -     Ну, и хрен с ними со всеми, - обрадовался бывший вор, -
           Деревенские в других сёлах будут теперь бояться вас ещё
            больше, а значит станут намного послушнее.
     -     Ладно, русский полицай, теперь рассказывай ты, что узнал.
      И тот изложил всё, что ему поведал Фрол Гудов.
     -     Отлично! Сегодня вечером у моего штандартенфюрера будет 
            пьянка – устраивает её наш офицер Генрих Штаубе по
            случаю своего дня рождения. И я думаю, что Фридрих Зельц
            не будет возражать, если ты примешь в ней участие, заодно
            прослушав то, что ты мне сейчас рассказал. Может быть, к
           этой операции он приобщит и свою офицерскую молодёжь –
            хватит им пьянствовать. Согласен?
     -     Премного благодарен, - вытянулся по струнке Сомов.
     -     Тогда в семь вечера у Центрального парка имени вашего
            лидера Ленина– квартирует штандартенфюрер
            на соседней улице Островского.
      И всё получилось так, как сказал бывший вор – Фридрих Зельц дал задание своим молодым офицерам во всём помогать новому его агенту в раскрытии сети подпольной организации. Но мальчик на улице Калинина, дом 5 в течение недели так и не появился.

                Х

       Они сидели в доме, где жила теперь Маша. Славу же пристроили к себе Сергей с Зиной – он понравился им своей простотой и серьёзностью не по годам.               
       Прасковьи Ивановны ушла на вечерню в открывшуюся недалеко церковь – разрешили немцы это сделать, якобы для восстановления вероисповедания, которое притеснялось коммунистами в России, а на самом деле чтобы контролировать прихожан. Ведь храм – это очень удобное место для встреч партизан с подпольщиками и Зельц послал туда для наблюдения Баха, хорошо знающего русский язык.
     -     Ходи на все богослужения, Курт, прислушивайся к
            разговорам, запоминай подозрительные личность.
     -     Есть, господин штандартенфюрер, - выкинул правую руку
            вверх тот, - Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - кивнул головой Зельц.
      И вот теперь четвёрка молодых подпольщиков обсуждала появление новой незнакомой личности в церкви – баба Прасковья хоть и имела достойный возраст, но глаза и память у неё были ещё неплохими.
     -     Странный этот человек: не молодой, не старый, крестится
            как-то неуверенно и зыркает глазами на всех, - доложила она
            им, вернувшись с вечерни. Надо бы кому-то из вас
            проследить за ним.
     -     Я сделаю это, - сразу же предложила Зинаида, - я знаю эту
            церковь.
     -     Тогда я пойду, отдохну, ребятки, а то ноги устали и уже
            плохо держат меня. Да, ещё вот что: когда я поднималась по
            лестнице, то услышала быстрый топот на площадке нашего
            этажа, а потом хлопнула дверь соседей.
     -     Да это, наверное, соседский Генка вернулся с рынка, -
            сказала Зина.
     -     А-а-а, ну ладно, тогда я пошла спать.
      И те остались одни, перейдя на шёпот.
     -     Я днём прогуливалась по Калинина, - проговорила
            Маша, - и видела в окнах дома Веры Максимовны, как кто-
            то раздёргивает занавески.
     -     Да ну? – удивлённо посмотрел на неё Слава.
     -     Точно! – кивнула головой девушка.
     -     Тогда надо понаблюдать за домом, - предложила Зинаида, -
            Живущий там не может долго обходиться без еды и пойдёт в
            магазин или на рынок.
     -     Правильно! – поддакнул ей Сергей.
     -     А я могу ночью залезть в сад и посмотреть что и как, - сказал
            Слава.
     -     Замётано, но как ты без ничего пойдёшь?
     -     У меня есть кое - что. В туалет житель ведь точно пойдёт.
     -     Он за сараем, - чуть покраснела Маша.
     -     Понял. Серёга, а как там твои старшие друзья –
            подпольщики? – спросил его новый товарищ.
     -     Да собираются взорвать мост под Курском и операция будет
            совместной с партизанами.
     -     А для чего? – подала голос Зинаида.
     -     А потому, что по нему не только переправляют танки и
            солдат под Москву, но и увозят наш народ в Германию.
     -     Ужасно! – вырвалось у Славы.
     -     Да тише ты, - зашикала на него Маша, - Прасковью
            Ивановну разбудишь.
     -     Хорошо, извини, но и нам бы что-нибудь из оружия, а,
            Серёга?
     -     Это точно! Я поговорю с Мамонтовым, может что и выделит.
     -     А кто это?
     -     Да помощник командира одного партизанского отряда. Он
            является связным между им и подпольщиками.
     -     Отлично! – чуть опять повысил голос подросток, и Маша
            показала ему кулак.
     -     Ладно, ребята, мы домой, - встал со скамьи Сергей, - Пошли,
            Зина. Слав, ты с нами?
     -     Нет, я немного посижу здесь.
     -     Ну, как хочешь.
      Маша проводила ребят до двери, а когда вернулась, увидела, что Слава одевается, зажав между ног зажав между ног большую белую рубаху.
     -     Ты куда? – удивилась она.
     -     На Калинина. Темень уже достаточная, чтобы можно было
            проскользнуть во двор.
     -     Один?
     -     А лучше одному – белая рубашка одна единственная, да и я
            худее тебя – пролезу в любую щель в заборе.
     -     Ну, ладно, - как-то странно посмотрела на него Маша, -
            Успеешь до десяти? А то потом наступит комендантский
            час.
     -     Успею. Пока…
      И он исчез за дверью.
     Маша подождала минут пять и тоже собралась, решив, что она может понадобиться новому подпольщику.
       А тот уже топал быстрым шагом по пустынным улицам, держа в правом кармане куртки финку – с ней ему было не страшно и она придавала ему уверенности. Но вот и дом номер пять. Поискав болтающуюся доску в штакетнике, он выломал её и пролез в сад и… вовремя – по улице заскрипели сапоги подвыпивших солдат.
      И Маша была права – слабый свет исходил из бокового окна, а подойдя к нему поближе, мальчик услышал невнятную речь.
     -     Чёрт, - прошептал он, - Нет, чтобы приоткрыть форточку, а
            то сидят в духоте.
      И верно, середина декабря была временами с оттепелью, но снег всё равно шёл постоянно.
     -     Ладно, пойду поброжу, - приказал сам себе Слава и стал
            обходить вокруг дом и тут же наткнулся на то ли сложенные
            доски, накрытые чем-то чтобы, не мокли, то ли горку с
            навозом.                Но тут же подумал, что Вера Максимовна вряд занималась всерьёз огородом – возраст не позволял, поэтому он стал осторожно стаскивать какие-то тряпки или половики и… обалдел, увидев телегу.
     -     А не Фрола ли она? – подумал подросток, - И где же тогда
            лошадь?
      Он обвёл взглядом сад, и заметил очертания небольшого сарая.
     -     А если она там? – чуть задрожал от напряжения он, - Ведь
            лошадь то старая и не высокая, не то, что у дяди Ивана.
      Он осторожно потянул дверцу на себя, та немного скрипнула, и он тут же услышал лёгкое ржание. Свет от уличного фонаря был слабым, но он различил голову лошади с белым пятном на лбу.
     -     Точно, Пятнашка! – с восторгом прошептал Слава, -
            Значит, в доме прячется Фрол и он… ждёт меня.
      И тут заскрипела входная дверь дома и на фоне снега появилась женская фигура и он тут же шлёпнулся в снег, накрывшись рубахой физрука с головой. Но женщина не была долго в туалете и скоро протопала назад в дом, не заметив его.
     -     Неужели эта тётка тоже работает на фашистов или… Вот
            гад, а как же Маланья Григорьевна? 
      И тут хлопнула форточка.
     -     Вот спасибо, что решили подышать свежим воздухом, -
            прошептал Слава, - Попробую ка я что-нибудь услышать.
      И он быстро вскочил и пробрался под окно. И действительно услышал несколько фраз:
     -     Нора, я завтра вечером съезжу к Сомову домой – хватит
            нам загорать здесь вдвоём все сутки.
     -     У-у-у, - тяжело вздохнул женский голос, - А как же я? Мне
            что ли одной ждать твоего мальчишку?
     -     Придётся побыть немного и без меня. Всё, давай спать.
      И тут же свет потух.
Но когда Слава оказался вновь на улице, то увидел, что парочка солдат ведёт какую-то невысокую женщину и по тому, как та сопротивлялась и проклинала их, он понял по голосу, что это… Маша.
     -    Твою заразу мать! – выругался он, не снимая с куртки
           рубаху, - И зачем она пошла за мной? Куда немцы
           повели её?                И быстрым шагом он кинулся за ними. Так он проводил Машу, ведомую двумя солдатами, до самой комендатуры…

                Слава

       Она испугалась. Но не из-за того, что попала в комендатуру, а потому, что могла там встретить кого-нибудь из офицеров, устроивших расправу в её родной Васильевке. Но первым её допрашивал Василий Сомов в десять утра.
     -     Ну, сучка, рассказывай, что ты делала на улице Калинина,
            дом 5 в комендантский час.
      Маша с несчастным выражением лица посмотрела на полицая.
     -     Я гуляла по центру города, когда ко мне стали приставать
            немецкие солдаты. Я стала убегать от них и попала на эту
            улицу. Я на ней никогда не была, поэтому заблудилась. Но
            ещё тогда запретное время не наступило.
     -     Это те, которые тебя привели?
     -     Нет, эти были вежливыми со мной.
     -     А что хотели те? – с издёвкой спросил Сомов.
     -     То же, что и все мужики, - пустила слезу девушка.
     -     А где живёшь и с кем?
     -     На улице Мичурина, дом 7 с бабушкой Прасковьей.
     -     А где родители?
     -     Погибли во время бомбёжки.
     -     Не врёшь?
     -     А зачем?
     -     Ну, хотя бы затем, что на Калинина, 5 тоже жила такая же,
            как ты девка, связанная с подпольем, а потом исчезла куда-
            то. Не ты ли это, паскуда?
     -     Нет не я. Я у бабушки Паши живу с начала войны, - не
           моргнув глазом, отчеканила Маша.
     -     А мы проверим. И вот скажи, ты не знаешь такую старуху по
            имени Вера Максимовна?
      И сердце девушки забилось в два раза чаще, чем обычно – вот он самый главный момент, то есть, немцы ищут её до сих пор.
     -     Нет, а что? – взяв себя в руки, ответила она.
     -     А ничего. Придётся тебя познакомить кое с кем, которые
           знали эту пропавшую девку. Или она – это всё же ты? –
            покраснел, как рак от злости Сомов, - Говори, стерва!
      И он подошёл к сидящей на стуле Маше и дал ей пощёчину. Та не ожидала такого сильного удара и свалилась на пол, проехавшись по нему лицом. И сразу почувствовала что-то солёное на губах.
     -     Что, не вкусно? – заржал Сомов, - Вот я знаю одного
            немца - любителя таких, как ты, он из тебя всё выбьет, всё –
            и дурь, и правду, и всё остальное. А потом я отведу тебя к
            штурмбанфюреру Зельцу – мастеру психологического
            воздействия. Чего валяешься, зараза, поднимайся!
     Но девушка продолжала лежать, но не из-за того, что разодрала щеку до крови, а потому, что услышала фамилию старшего офицера, командовавшего карательным отрядом в её селе. А вдруг он узнаете её? И что тогда будет?
     И она решилась на дерзость.
     -     Ты за что меня бьёшь, немецкий прихвостень? Что я такого
            сделала, урод?
      И от такой наглости у предателя полезли глаза на лоб.
     -     Что-о-о, сучка? А ну как встань!
      Маша начала медленно подниматься, но тут же опять оказалась на полу – удар кулаком в челюсть вернул её в прежнее положение. Она громко заревела от боли, но и была… рада – теперь у неё на лице будут не только ссадины, но и синяки и вряд ли её кто-нибудь теперь узнает из окружения Зельц, и он сам.               
      Потом вечером её допрашивал Курт Бах, но тот был вежлив и не бил её, хотя очень внимательно всё время к ней присматривался. Девушка повторила предыдущую «легенду», и он приказал полицаю её отпустить. Но как только Маша закрыла за собой дверь, Бах сказал Ваське:
     -     Понаблюдай за ней пару-тройку дней. Что-то в ней есть
            подозрительное, да и зачем она шлялась вечером по городу в
            тёмное время?  А вдруг она связная подпольщиков? Понял?
     -     Так точно! – вытянулся полицай, тут же решив использовать
           Андрея Головко – нечего ему отсиживаться в своей деревне.
      А дома Машу ждал Слава, чтобы сначала пожалеть её и расспросить, как прошло пребывание в комендатуре, а потом отругать за то, что пошла за ним на улицу Калинина.
     -     Ты учти, я один не заметен, а если бы тебя застукали тогда,
            когда я выходил со двора Веры Максимовны на улицу?
            Чтобы тогда было?
     -     Да не кричи ты на меня, - взвилась девушка, - Я старше тебя,
            вообще то.
     -     Но вряд ли умнее, - пробурчал подросток, - И не вздумай
            пойти за мной сегодня вечером.
     -     А ты что, двинешься туда же?
     -     Да, мужик, что живёт сейчас в доме Веры Максимовны - это
            Фрол и это он меня нашёл на дороге. И он работает на
            немцев – я уже говорил вам об этом. А сегодня он поедет к
            какому-то Сомову…
     -     Что-о-о? – аж подскочила на скамейке Маша, - Сомову?
     -     Да.
     -     Так это же он меня первым допрашивал!
     -     Тем более, - посерьёзнел сразу Слава, - Будем знать, где
            живёт ещё один предатель.
Но этого не случилось – он столкнулся с Фролом прямо у дома Веры Максимовны, когда он выезжал из сада на телеге.
     -     Постой, пацан, - спрыгнул тот на землю и схватил его за
           руку, - Тут тебя один человек хочет увидеть. Поехали со
           мной, Славка. Ведь ты Славка, шкет?
     -     Вы ошиблись, - спокойно ответил подросток, - Я не Слава, а
           Николай.
     -     Как так? – опешил Фрол, - Я же тебя нашёл на дороге, и ты у
           меня ночевал. Если бы не я, ты бы замёрз намертво.
     -     Вы путаете, дяденька, - попытался вырвать руку Слава, - Я
           никуда из города не ездил с тех пор, как сюда вошли немцы.
     -     Ничего, Сомов, разберётся – он на связи с подпольщиками. А
           ну, сигай на телегу, сопля!
    И второй рукой Фрол схватил его за воротник пальто и буквально забросил на солому и ощупал всю его одежду.
     -     Сиди тихо, и я ничего тебе не сделаю. Васька только      
            Поговорит с тобой и всё.
     -     Ладно, - вдруг согласился подросток, странно взглянув на
            предателя, - Можно и прокатиться.
     -     Вот и ладушки. Но-о-о, Пятнашка! – дёрнул Фрол вожжи и
            лошадь медленно тронулась вперёд.
    Наступал вечер и народу на улицах поубавилось. Через двадцать минут Слава понял, что они едут на самую окраину города.
     -     Далеко ещё, дяденька? – спросил он.
     -     А ты что, обоссался, худосочный? – хохотнул Фрол.
     -     Да нет, давно хотел познакомиться с подпольщиками.
     -     Ещё минут пять (лошадь то старая) и мы у его дома. Вон тот   
            с чёрной крышей, - махнул рукой мужик в конец улочки.
   «Тогда пора действовать, - подумал мальчик, доставая из валенка финку, - Потом будет поздно».
    Улочка была совсем пуста, и он встал на колени и потихоньку стал придвигаться к предателю. И тот как будто почувствовал опасность и повернул голову.
     -     Тебе чего, пацан?
     -     А дайте лошадью по управлять.
     -     Она чужих рук не слушает. Сядь, а то вдруг дёрнет, и ты
            свалишься под телегу.
     -     Не свалюсь, предатель, - сам не ожидая от себя, сказал
            Слава.
     -     Чего? Чего ты там вякнул? – опять повернул голову Фрол.
     -     А того – поднялся во весь рост подросток и сбил с его   
            головы шапку.
     -     Ты что творишь, гадёныш? – остановил тот лошадь и,
            развернувшись всем телом к подростку, сунул руку в карман
            тулупа, где у него лежал наган.               
     -     А то, что надо. Смерть фашистским прихвостням!
   И Слава мгновенно, не размахиваясь, воткнул её в обнажившуюся шею предателя.
     -     А-а-а, - захрипел Фрол, обливаясь кровью, - Да я тебя…
   И вдруг повалился спиной назад на телегу и затих.
        И Слава вдруг почувствовал противную слабость в руках и тошноту. Но тут перед глазами встал образ Никиты почему-то с петлёй на шее, и волна ненависти захлестнула все неприятные ощущения. И юный партизан, а теперь и подпольщик осторожно, чтобы не испачкаться в крови, пошарил по карманам тулупа Фрола и, вынув из правого чуть тёплый наган, спрыгнул с телеги и исчез в начавшемся вновь снегопаде. И ему повезло – никто на улочке за эти страшные минуты не появился.
                Х

       А в этот же час Зельц и Бах сидели в большой комнате дома недалеко от парка и обсуждали события, прошедшие за неделю.
     -     Господин штандартенфюрер, я приказал Сомову проследить
            за этой девчонкой, которую во время комендантского часа
            остановил патруль.
     -     Что за девка? – налил себе коньяка в бокал эсэсовец, - Да,
            Курт, плесни и ты себе, и выпьем за нашу армию, быстро
            продвигающуюся к Москве.
     -     С удовольствием, Фридрих, ох простите меня.
     -     За что, друг, - улыбнулся штандартенфюрер.
     -     Да за то, что я периодически забываюсь и называю вас по
            имени.
     -     Брось, Курт, мы с тобой одногодки и уже как три года
            знакомы и почти всегда вместе проводили карательные
            операции, начиная с Польши.
     -     О, да, действительно!
     -     Поэтому, когда рядом нет нашей любвеобильной молодёжи и
            солдат, называй меня по имени.
     -     Слушаюсь, господин штандар… простите, Фридрих.
     -     Вот именно. Так что та девка?
     -     Да она мне показалась знакомой…
     -     Вот как? И где ты её мог видеть?
     -     Да в Васильевке, когда на площади после доклада
            Председателя сельсовета произошла стычка между русской
            свиньёй и нашими солдатами.
     -     Это когда ты хотел отдать двух деревенских девок нашим
            молодым офицерам?
     -     Да, и когда одна из них ударила меня по щеке, а потом её то
            ли ухажёр, то ли брат набросился на солдата, ранил его и
            был тут же убит.
     -     А-а-а, помню, - посерьёзнел Зельц, решив не признаваться,
            что он помнит всё, то есть и нокаут, полученный Бахом, -
            Тебя ещё тогда чуть не зацепил очередью из автомата один
            из наших солдат.
     -     Точно, господин… извини, Фридрих.
     -     Да, это был неприятный момент, а вот у второй девки я
            заметил изумительной красоты глаза.
     -     Так вот про похожую на неё я и говорю…
     -     Так ты её допрашивал?
     -     Да, и эта ночная бродяжка, гулявшая по улице Калинина, и 
            напомнила мне о той.
     -     И что ты с ней сделал?
     -     Да отпустил, но приказал проследить за ней.
     -     Правильно, Курт. И я бы тоже хотел с ней поговорить, -
            блеснул пронзительным взглядом штандартенфюрер, - А 
            вдруг это действительно именно та, что была тогда на
            площади в селе?
     -     Так нет вопросов, Фридрих, Я сейчас прикажу дежурному
            солдату, чтобы он вместе с Гансом Брауном привёз её сюда.
            Хотя…
     -     Что? – поднял левую бровь Зельц.
     -     Да этот мой новый подопечный избил её во время допроса.
     -     И что?
     -     Да лицо всё в синяках и ссадинах.
     -     А я буду смотреть на её глаза, а не рассматривать всё её тело,   
     -      усмехнулся эсэсовец, - Зови солдата, Курт.
      Но дежурный вдруг сам появился перед их глазами.
     -     Тебе чего надо, рядовой, что вбегаешь. даже не постучав? –
            спросил недовольно Фридрих, но солдат посмотрел на
            Курта.
      -     Извините, штандартенфюрер, но мне нужен господин Бах.
            Пришёл русский осведомитель и просит, чтобы он вышел к
            нему – у того какое-то срочное сообщение.
     -     Ах, вот как? Тогда зови его сюда.
      И через минуту Сомов возник перед офицерами.
     -     Что случилось, Васька? – небрежно спросил переводчик.
     -     Извините, господа, что я так…
     -     Нагло ворвались к нам? – прервал его Бах, сделав злое лицо.
      Сомов побледнел.
     -     Ох, простите, но у меня неприятная новость…
     -     Быстро говори, а не как у вас говорят, «жуй сопли».
      И итак бледный предатель стал белым как мел.
     -     Полчаса назад одного моего агента убили прямо недалеко от
            моего дома, воткнув ему в шею финский нож, - выпалил
            Сомов.
     -     Как так? – поднялся из кресла переводчик.
     -     Переведи, переведи быстрее, - заелозил задом Зельц.
     -     Секунду, Фридрих, пусть он договорит пару фраз. Ну,
            Васька, продолжай.
     -     У меня была с ним назначена встреча, и он должен был
            приехать ко мне на своей телеге.
     -     Из деревни?
     -     Нет, он здесь с моей… гм, помощницей дежурит в том доме
            на улице Калинина, откуда вы забирали бабку-
            переводчицу, и видно это ему уже надоело и… - замялся
            Сомов, - и…
     -     Хватит, - заорал вдруг штандартенфюрер, - Переведи
            быстро, Курт - этот придурок, бьющий молодых девок,
            просто раздражает меня.
      И, наконец, Бах перевёл, добавив:
     -      Он сторожил тот дом, где рядом и повязали вот эту
            самую девку, о которой я только что говорил вам, Фридрих.
     -     Тогда скажи этому олуху, чтобы быстро привёз её сюда.
            Мне всё равно, кто и за что убил его русского помощника.
            Быстро, Курт! Иначе эта девка опять от нас ускользнёт.

                Книгохранилище

      Слава шёл медленно, постоянно оглядываясь, и периодически нервный озноб сотрясал его всё тело, отнимая силы. Что делать дальше, куда идти? Ведь теперь начнётся настоящая охота на подпольщиков – никто ведь не подумает, что убийство совершил он - худенький четырнадцатилетний подросток. Господи, хоть бы немцы не вспомнили про Машу, а то опять её заберут в комендатуру – она первая подозреваемая сейчас в связи с подпольем, которую поймали солдаты около дома, где жила Вера Максимовна – отчаянный человек, подавший знак сыну (отцу Никиты) о готовящейся провокации.
     -     Надо её куда-нибудь спрятать, - решил Слава, - Серёжка
            связан с подпольщиками, и они должны помочь.
      Но когда он постучал в дверь квартиры Прасковьи Ивановны, ты вышла к нему заплаканной и стонущей.
     -     Что случилось, бабушка? – испуганно посмотрел на неё
            Слава.
     -     М-машу опять забрали немцы…- схватилась за голову
            старушка.
     -     Как так? – остолбенел подросток.
     -     А вот так: ворвались, даже не дав ей переодеться, и
            потащили в стоящую рядом с домом машину. Что будет?
            Что с ней будет, Господи? – перекрестилась Прасковья
            Ивановна, - И хорошо, что тебя не было дома – забрали бы
            вместе с ней, сволочи.
     -     Ладно, успокойтесь, - по - взрослому уверенно проговорил
            Слава, - Мы что-нибудь придумаем.
      И развернувшись, поспешил в соседний дом, где жили Туриновы – Серёжа, Зина и их мама с бабушкой. Те уже спали, но на его стук в дверь тут же выскочил первый, протирая глаза.
     -     Ты чего, Слав? – уставился он на товарища.
     -     Надо поговорить…
     -     Чёрт, ночь уже! Давай завтра с утра.
     -     Этот разговор нельзя откладывать.
     -     А что случилось?
      Слава перешёл на шёпот.
     -     Я убил предателя, который поджидал меня в доме на
            Калинина, 5.
     -     Молодец! – похлопал его по плечу Серёжа.
     -     И… немцы опять забрали Машу…
     -     Что-о-о? – охнул парень.
     -     То, - кивнул головой подросток, - Ворвались в квартиру,
            схватили её и повезли куда-то…
     -     Тогда заходи, - открыл дверь шире Туринов, и Слава прошёл
            в коридор.
      Они расположились на кухне, и Серёжка закурил папиросу.
     -     Расскажи поподробнее о предателе, - попросил он и юный
           мститель поведал всё, начиная с его разведки прошлой
           ночью, первом аресте Маши прямо у того дома на улице
           Калинина и то, что произошло недалеко от дома Сомова.
     -     Надо идти к Мамонтову – у него есть свой человек среди
            полицаев, и, я думаю, тот сможет всё разузнать о Маша.
     -     И напомни об оружии – я просто так этим гадам, если что, не
            сдамся, - твёрдо произнёс Слава.
     -     Тогда давай вместе сходим к нему? – предложил Сергей, -
            Пора тебе, парень, с ним познакомиться.
     -     Согласен, - кивнул головой тот, решив о револьвере пока ему
            ничего не говорить.
      Сергей быстро оделся, и они двинулись вперёд по каким-то развалинам, улочкам-переулочкам, перелезая через заборы, чтобы не попасться на глаза патрулям и просто подвыпившим фашистам.
И Слава был очень удивлён, когда провожатый юркнул в подъезд разрушенного большого дома, спустился в подвал и ещё минут пять они шли в темноте. Потом впереди мяукнула кошка, Сергей в полголоса сказал: «Пятый» и тут же возник неяркий свет. И Слава увидел крепкого мужчину с автоматом в руках, стоящего в проломе стены и держащего фонарик.
     -     Проходите, - кивнул головой он, пропуская их мимо себя, -
            Владислав на месте.
      И они вновь сделали вниз по бетонным ступеням шагов десять, увидев впереди только слабый свет свечи.
     -     Ты что ли, Серый? – услышал Слава мягкий голос.
     -     Да, Влад, - ответил Сергей.
     -     Один?
     -     Нет, с другом.
     -     Тогда по левой стеночке в десяти шагах будет ещё пролом, а
            дальше увидите сами.
      Но Сергей видно сбился и свернул раньше, так как в темноте они вдруг упёрлись в стену. И тут же послышался смешок:
     -     Промахнулся ты, Серый, иди назад.
      Они развернулись, и свет им ударил в глаза.
     -     Да опусти ты фонарик, Влад, - недовольно произнёс Сергей,
            - Ослепнем.
      Голос хохотнул:
     -     Ладно, идите за мной.
      И теперь перед ними замаячил тёмный силуэт, у которого были чётко видны только ноги, освещённые фонариком. Ещё три минуты, и они вошли в большое помещение, где было много пустых стеллажей, о которые они стали натыкаться.
     -     Это библиотека, точнее, хранилище книг, - шепнул Сергей
            Славе, - Немцы всё перетаскали к себе и используют книги
            вместо топлива для печек. И каждый раз Мамонтов путает
            меня, меняя помещения.
     -     Ладно, говори громче, - услышали они тот же голос и свет
            теперь уже керосиновой лампы осветил угол, где вместо
            стульев стояли пустые ящики, - Садитесь и быстро
            рассказывайте. Да, парень, как тебя зовут?
     -     Слава, - с хрипотцой ответил тот – его поразила чёткость
            конспирации и большой подвал.
     -     Тогда докладывайте о самом главном.
      Но мальчик решил рассказать всё, и, как ни странно, связник между подпольщиками и партизанами не перебил его ни разу.
     -     Да, хреново, - наконец подал голос он, - Моего, так сказать,
            агента-полицая вчера… раскрыли и расстреляли. Поэтому
            будем искать другой способ выяснения создавшейся
            ситуации. И боюсь, что вызволить вашу девушку будет…
            невозможно.
     -     Как так? – в один голос спросили ребята.
     -     В здании комендатуры тоже есть подвал, но он отличается от
            этого.
     -     И чем? – подал голос Сергей.
     -     Там нет запасного выхода, а здесь есть.
И вот теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Слава увидел, что перед ним сидит худой высокий молодой мужчина лет двадцати пяти.
     -     В общем, пацаны, за завтрашнее утро я всё разузнаю, а
            вечером пришлю к вам кого-нибудь.
     -     Спасибо, - прошептал Слава.
     -     Тогда до завтра. Коля, проводи гостей.
      И ребята ещё раз удивились, как всё здесь слажено и как аккуратно ходят по подвалу подпольщики, да так, что они не услышали, как помощник Владислава подошёл к ним.
     Обратная дорога была чуть дольше, и они вылезали на поверхность через канализационный люк у какой-то помойки.
Николай молча пожал им руки и исчез в глубине подземной коммуникации, задвинув за собой люк. И опять Сергей таскал Славу по каким-то задворкам, разрушенным домам и рытвинам, но пришли они потом точно во двор дома, где жили Туриновы. Зина сразу же кинулась к ним, но обрадовать её было не чем, и она вернулась в свою комнату. И Слава опять остался у них ночевать…

                Х

     -     Господин штандартенфюрер спрашивает тебя, откуда ты
            приехала к своей бабке и как тебя зовут, - хмуро произнёс
            Бах, который эту ночь провёл в мученьях из-за
            разболевшегося зуба.
     Маша замялась, что заметил Зельц, но тут же, вспомнила географическую карту СССР.
     -     Я Валентина из Чернигова, - не моргнув глазом, соврала она.
      Курт перевёл, и Фридрих кивнул головой – они этот город заняли раньше, и девушка действительно могла бежать с родителями от немцев на восток страны. Потом были вопросы о фамилиях, именах и отчествах отца и матери, на что Маша отвечала чётко – Прасковья Ивановна в первый же день её появления заставила всё это выучить, точнее данные её сына, погибшего в финскую войну и невестки, умершей от тифа.
     И на это Зельц тоже согласно кивнул, сказав:
     -     Да, не смотря на кровоподтёки, она всё же похожа на ту
            девку из Васильевки и именно глазами. Ладно, теперь это не
            имеет никакого значения – она практически сирота, а бабка
            старая и ей осталось мало жить.
     -     И что, Фридрих, ты решил? – спросил Курт Бах.
     -     А я её отправлю к моей матери в Хемниц - пусть ухаживает
           за ней. А вернувшись из этого пекла, возьму стареющую
           жену из Данцига и перееду с ней и мутер в Ахен – там наше
            родовое поместье, где эта замарашка будет у нас прислугой,
            - улыбнулся пошловато Зельц, - А может и ещё кем…
     -     А и правильно. Через неделю пойдёт поезд с будущими
            русскими рабынями и ты отправишь её вместе с ними.
     -     Нет, я сам отвезу эту девку, - покачал головой Зельц, - А то
            ещё заразится чем-нибудь от этого отребья.               
     -      Когда?
     -     Через два дня. Меня вызывает мой непосредственный шеф
            штурмбанфюрер Гонтар, и мы с ней полетим в Берлин на
            самолёте с ещё офицерами так что…
      Бах шмыгнул носом.
     -     Везёт тебе, Фридрих, увидишь нашу родину.
     -     Да я всего на двое суток. Пора ведь и тут разобраться с
            подпольем – один агент Сомова доложил, что готовится
            подрыв моста под Курском, поэтому нас перебросят туда
            для предотвращения этого теракта, но сначала будет здесь
            одна интересная операция.
     -     И что за агент?
     -     Да один мальчишка, позарившийся на богатую жизнь в
            Германии, ха-ха!
     -     Вот это да! А я думал, что только взрослые предают свою
            страну.
     -     У него отца с матерью расстреляли в 37-ом – врагами народа
            оказались. И они были не первыми – Сталин с Берия дали по
            задницам некоторым своим воякам, расстреляв их перед
            началом нашего вторжения в Польшу. И спасибо им за это,
            ха-ха. Так что давай, Курт, готовь нашу группу к настоящей
            мужской работе.
     -     Есть, господин штандартенфюрер! – выкинул правую руку
            вверх в партийном приветствии переводчик, - Хайль Гитлер!
     -     Да пошёл ты в задницу, лизоблюд! Ещё раз услышу, - громко
            рассмеялся Зельц, - и отправлю тебя на передовую – будешь
            там допрашивать русских перебежчиков и «языков».
     -     Как скажешь, Фридрих, - опустил головой Бах, вздохнув, - Я
            на всё согласен.
     -     Тогда налей коньяку – я уже предвкушаю встречу с мамой
            и… баловство с этой девчонкой. Давай, приведи её в
            порядок, Курт. Понял?
     -     Так точно! – взялся за бутылку «Наполеона» тот, -
            Позавидуешь тебе, друг, как сыр в масле здесь катаешься,
            как говорят русские свиньи.
     -     И то верно, наливай!
                Х

      В одиннадцать вечера в дверь постучали.
     -     Это, наверное, от Владислава, - подумал Серёжа и пошёл
            открывать.
      И действительно в проёме открывшейся двери стоял Николай.
     -     Заходить не буду, – сказал он, - Боюсь, что меня пасут. В
            общем, похоже, что девочку вашу штандартенфюрер
            Зельц хочет забрать в Германию, прислуживать больной
            матери. Вот и всё. Пока. Если что, мы ещё два дня там, где
            вы были, а потом уходим к партизанам.
      И ночной гость тут же исчез.
     -     Ё моё! – ахнул Слава, вышедший из-за шкафа в прихожей, -
            И что делать?
      Сергей закрыл дверь на задвижку и прошёл на кухню, товарищ за ним. И тут же прибежала Зинаида.
     -     Ну, что, ребята?
     -     Машу хотят увезти в Германию, - хмуро произнёс Слава, -
            Этот Зельц (рассказывал мне Никита про эту меченную
            сволочь) хочет сделать из неё прислугу для матери.
     -     Какой ужас! – всплеснула руками девушка, - И почему он
            «меченный»?
     -     У него на левой щеке шрам.
     -     Вот оно что? – усмехнулась Зина и посмотрела на брата, - И
            что же тогда делать?               
     -     Не знаю. Она в подвале комендатуры и туда не
            прорвёшься…
      Но Слава его прервал.
     -     Надо как-то отвлечь дежурных солдат ночью и…
     -     У нас оружия нет, - вздохнул Сергей.
     -     А у Мамонтова если попросить?
     -     Ладно, схожу сегодня под утро к нему. Но дело не в этом –
            всё равно нам Машу не вызволить – охрана там серьёзная. И
            боюсь, что за нашим домом сейчас наблюдают – Николай
            сказал, что заметил вроде кого-то на улице.
     -     Тогда я с тобой, - тут же предложил Слава и… вытащил из
            кармана наган Фрола.
     -     А это откуда? – вытаращилась на него Зина.
     -     Да это того предателя, которого я убрал.
     -     Когда?
     -     Вчера ночью.
     -     Молодец, герой!
     -     Да уж, герой, а Машу не сберёг, - стал оправдываться Слава,
            - Хотя она сама виновата - засветилась, когда пошла за мной
            к дому, где жила у бабушки Никиты и где меня, так сказать,
            ждали до сих пор.
     -     Надо было нас поставить в известность, - недовольно
            произнесла Зинаида, - Мы бы её не отпустили ни за что.
     -     Ладно, поздно говорить об этом, - чуть стукнул кулаком по
           столу Сергей, - Я думаю, что вряд ли штандартенфюрер
           будет её отправлять поездом со всеми. Скорее всего его
           просто вызывают в Берлин по делам, и он возьмёт заодно с
           собой Машу.
     -     Тогда можно напасть на машину, когда они будут ехать в
            аэропорт, - предложил Слава.
     -     Вот об этом мы и поговорим с Владиславом. И времени у нас
           почти уже нет…
     -     Тогда, может быть, пойдём прямо сейчас?
     -     Только перекусим и пойдём, - кивнул головой Сергей, -
            И тише, а то мать с бабушкой могут проснуться.
     -     И я с вами, - твёрдо заявила Зинаида, - у меня зрение, как у
            орла.
     -     Ладно.
И через полчаса они уже были на улице, которая оказалось пустой.
     -     Патрули, возможно, уже спят, - шепнул Слава, - Сон на
            рассвете самый глубокий.
     -     Всё равно двигаемся осторожно и быстро, - приказным
           тоном произнёс Сергей, - А ты, сеструха, вовсю гляди по
            сторонам.
     -     Есть, командир, - усмехнулась та.
      Разрушенное здание библиотеки встретило их тишиной.
Спустились в подвал и по памяти прошли по нему метров десять, услышав потом голос Николая:
     -     Кто?
     -     Ты был у нас часа два назад, - ответил Сергей.
     -     Серёга, ты?
     -     Я.
     -     Один?
     -     Нет, с сестрой и Славой.
     -     Тогда за мной.
      И как в прошлый раз, осветив только свои ноги и кусок пола, Николай пошёл вперёд. Теперь они шли дольше, и всё время сворачивали куда-то. Наконец, впереди замаячил свет, и они вошли в небольшую комнату, где за полуразвалившимся столом сидел на табурете Мамонтов.
     -     Ага, явились, торопыги?
     -     Мы на пять минут, Влад, - сказал Сергей.
     -     Садитесь, - махнул он рукой на обтрёпанный диван, - И
            быстро рассказывайте.
     -     Мы подумали и решили, что Зельц отправится в Берлин с
            Машей на самолёте – на поезде опасно, долго и там будет
            наш контингент угнанных.
     -     Правильно мыслишь, Серый. И что?
     -     А, как ты думаешь, отбить её мы сможем или нет? Ведь в
            аэропорт их явно повезут на легковушке, а не на грузовике.
     -     Резонно говоришь, парень. И вы хотите девушку спасти,
            кокнув штандартенфюрера и его водителя?
     -     Да.
     -     Но у них, скорее всего, будут автоматы, а у нас…
     -     Что, совсем плохо с оружием? – встрял в разговор Слава.
     -     Да, не шибко. Один «шмайсер» мы найдём, а вот для вас…
     -     Хотя бы один пистолет, - попросил Сергей, - Слава вот
            достал себе наган.
     -     И как же? Говори, смельчак.
     -     На Калинина, пять была засада, где ждал меня полицай с
            «волчицей», подозревавший меня в связи с вами…И так
            получилось, что я наткнулся на него, ехавшего на телеге к
            Сомову…
     -     Знаю эту падаль. А дальше?
     -     Ну, он меня схватил, усадил на телегу, не обыскав, а у меня
            была финка и…
     -     Ясно. Признайся, страшно было?
     -     Да после, а ещё и трясло, и тошнило.
     -     Бывает, но всё равно молодец! Одной предательской твари
            стало меньше. Ладно, найду я для тебя, Серый, «вальтер».
     -     Отлично!
     -     Тогда, Коль, тащи мой заветный чемоданчик.
     -     Слушаюсь, коман…- начал помощник связного, но его тихий
            голос прервал громкий крик, ужасный по своей сути:
     -     Сдаваться, партизан, или смерть!
      Все повскакали с мест, а Владислав прошептал:
     -     Сдал всё-таки нас кто-то. Так, Николай, ты с ребятами в
            подземный переход, а я отвлеку немцев.
     -     Нет, ты нужен партизанам, Влад, поэтому давай ка я
            прикрою.
     -     Тогда открывай наш запас и забери автомат.
     -     А у меня ещё и один рожок остался…
     -     Это хорошо, и ты знаешь, как тебе тоже вернуться к
           тоннелю. Мы тебя будем ждать в парке.
     -     Есть, командир! Вот чемоданчик…
      И тут голос по усилителю повторил:
     -     Выходить или мы вас уничтожать!
      И тут же горячая волна воздуха ударила из коридора.
     -     Огнемётом полыхнули, твою мать, - вскрикнул Владислав, -
            Всё, ходу, ребята!
      И Сергей с сестрой и Славой побежали за маячившей впереди фигуркой Влада на фоне слабо освещённого фонарём пути.
      А сзади уже загремели автоматные очереди и взрывы гранат, а через некоторое время засвистели пули и над их головами.
     -     Всё, ребята, - бросил на пол подвала потухший фонарь
           Мамонтов, - Нас догоняют и… я остаюсь, а вы сейчас прямо,
           а через двадцать шагов налево, а затем через десять направо
           и попадёте в тот же подземный ход. Прощайте, ребята!
     -     Прощай, - тихо произнёс Сергей.
      И они бежали, спотыкаясь о куски кирпичей, разломанную мебель и ещё что-то. Впереди, естественно, был Сергей, затем его сестра, а потом Слава, который думал только об одном – выбраться, выбраться отсюда и… отомстить фашистам за всех.
     Но Судьба распорядилась по-своему: при одном из поворотов впереди них вспыхнуло яркое зарево, и грохнул взрыв, раскидав всех в разные стороны.
                Изгои

     Утром следующего дня Машу разбудил грубый женский голос:
     -     Вставай, сучка, пора тебя привести в порядок.
      Она открыла глаза и увидела толстую высокую женщину в полицейской форме.
     -     Что вы сказали? – стала медленно подниматься с широкой
            скамьи она.
     -     Что слышала, грязнуля. Штандартенфюрер приказал тебя
            отмыть, запудрить синяки и накормить.
     -     Зачем? – почувствовала девушка нарастающий озноб по
            всему телу.
     -     Потом узнаешь, - заржала женщина, - Всё, пошли.
      И действительно она привела Машу в комнату, где был душ и она долго затем мылась, а полицейская до боли тёрла мочалкой всё её тело и мерзкие мысли стали приходить в голову девушки, а перед глазами замелькали тошнотворные картины насилия.
      Потом ей принесли не новую, но чисто выглаженную одежду – кружевное бельё, платье, чулки с поясом и туфли на небольшом каблучке. И ей стало ещё хуже на душе и противно до такой степень, что её замутило.
     -     Ничего, сейчас наешься и всё пройдёт, - пошленько
           захихикала дылда, - Господин Зельц у нас интеллигент и
            имеет вкус, и к женщинам относится хорошо.
      Наконец, Машу привели в другую комнату, где стояли кресла, красивый стол с пищей, о которой она только слышала и бутылки с разноцветными этикетками.
     -     Ну, всё, вот и я стану «волчицей», - подумала она и
            разрыдалась.
     -     Так ты ещё не… - расхохоталась полицейская, - Ну, это не
            беда – привыкнешь. Сиди тихо, господин штандартенфюрер
            сейчас придёт.
      И девушка, помнившая его жёсткое со шрамом лицо на площади перед сельсоветом в родной Васильевке, ну просто затряслась от страха и омерзения. Но последующие десять минут одинокого пребывания в этом месте, похожем на гостиницу (так оно и было – комендатура располагалась в центре города в самой лучшей из них), несколько успокоили её и момент встречи теперь не показался таким ужасным, как до этого.
     Но Зельц пришёл не один, а с Куртом Бахом и это Машу как-то успокоило. Они расселись с двух сторон её, и переводчик сказал:
     -     Ты понравилась господину штурмбанфюреру, и он хочет
            отвезти тебя к своей маме в Германию – будешь там
            ухаживать за ней. Поняла?
      Маша с трудом кивнула головой, поражённая услышанным. И у неё совсем даже не хватило сил возразить фашистам. «Всё, прощай,                Родина, мама и бабушка, - подумала она, - и здравствуй рабство. Но неужели подпольщики не спасут её? Ведь знают, что я здесь в комендатуре».
      А Бах продолжил:
     -     И полетите вы на самолёте с комфортом, и ты сверху
            увидишь, какая прекрасная наша страна.
     И девушку опять затрясло от ужаса. Ведь эти офицеры думают, наверное, что она не та, которую они видели в Васильевке, а то бы разговор был другим. А, может быть, не надо было уезжать из родного села? И всякие другие мысли нахлынули на неё с такой силой, что она побледнела и у неё закружилась голова.
     -     Эта девка, наверное, есть хочет, - произнёс Зельц, - Давай,
            Курт, накладывай ей еды и не забудь налить коньяку.
     -     Есть, Фридрих, всё сделаю в лучшем виде.
      Завтрак медленно перешёл в обед, а потом несчастная Маша, выпив всего глоток тёмно-коричневого напитка, стала зевать, и Бах спросил Зельца:
     -     Может, отвезти её к тебе, дружище?
     -     Вези, но без меня. Надо подготовиться к ночной акции –
           мальчишка дал координаты здания, где прячутся
            подпольщики.
     -     Хорошо. Сейчас я, быстро.
     -     Поторопись, Курт, но там не будет ни допросов, ни пресс-
            конференции – наши солдаты просто их уничтожат. То есть,
            ты там не нужен.
     -     Понял. Тогда, Фридрих, удачи вам!
     -     Спасибо, друг, мы тоже поспешим и уничтожим всех
            до одного – агент Сомова уже выявил их другие явки.
            Забирай девку, но…
     -     Я понял, - рассмеялся Бах, - И пальцем её не трону.
     -     Верю тебе, старый ловелас.

                Х

      Сознание вернулось к нему с чувством дикого давления на грудь. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Руки потянулись к месту боли и наткнулись на кусок кирпичной стены. Теперь и ноги ощутили тяжесть, а лицо толстый слой из земли и разбитого цемента.
     -     Где я? – мелькнуло у него в голове, - Что случилось?
      И минут десять он ещё лежал без движений, пока мозг отбросил лишние мысли и вернул его к реальности и… ужас жуткой потери охватил Славу - понял, что только он остался жив. С трудом сдвинул с себя кусок стены и поднялся на четвереньки. Чёрт, и почему он с собой не носил спички? И в этой пугающей темноте он начал обшаривать пол. Первым, на кого он наткнулся, была Зинаида. Руки прошлись по её одежде и в области живота наткнулись на толстый железный штырь от арматуры, торчащий из тела. Кровь была уже вязкой, и Слава понял, что прошло как минимум часа два. Значит наверху ещё ночь. Вытерев руки о штаны, он пополз дальше кругами, и только примерно через полчаса наткнулся на Сергея, у которого не было обеих ног. И тут силы оставили его, и он упал рядом с трупом. И так захотелось ему заплакать как в детстве в голос, что он стал кусать губы, так как слёзы не хотели вытекать из глаз.
     -     И похоронить я вас, друзья, не смогу, - прошептал Слава, - И
            тем более сообщить о трагедии маме и бабушке – в их    
            квартире могут быть немцы. Но куда мне деваться? К ним
            нельзя, вернуться в Васильевку не смогу, да и что там
            делать, а в дом на Калинина идти просто абсурд, хотя… Но
            там же эта баба и, наверное, уже знает, что её, так сказать,
            сожитель – немецкий агент мёртв. А если припугнуть её
            местью партизан или подпольщиков, а? Может быть и
            сработает. Да, надо забрать пистолет, выданный Серёге
            Мамонтовым – два не один.
      Но мысль, что тот и Николай живы, даже не пришла в его голову, так как он был уверен на 100%, что немцы уничтожили их.
      Слава повернулся на бок и опять стал обшаривать тело друга, и «вальтер» оказался в его правой руке, пальцы которой уже сковала смерть, И, он с огромным трудом разжал их. Да, теперь у него два пистолета, но что толку? Других подпольщиков он не знает, искать партизан глупо – можно нарваться в лесу и на карательный отряд фашистов. И только одна задача была теперь у него – освободить Машу…
       Он встал и на ощупь пошёл сначала прямо, уткнувшись сразу в стену, потом попытался идти по кругу, ощупывая её и хорошо, что двигался медленно – только одна нога попала в воронку от взрыва гранаты, а так бы он мог и поломать кости. Но как-то они попали же сюда? И он увеличил радиус поиска, найдя выход только через полчаса, как ему показалось. Но куда теперь идти? Направо или налево? Стал слюнявить палец, надеясь ощутить движение воздуха и… ощутил.
     -     Вроде бы всё, - шёпотом произнёс он, - Надо идти в ту
            сторону, куда указывает похолодевшая сторона пальца.
      И еле передвигаясь, он направился направо, дважды по пути наткнувшись на трупы немецких солдат. Но когда впереди чуть замаячил свет, он остановился. Ведь на поверхность ведёт люк, а если темнота ослабла, значит он приоткрыт. Не ловушка ли это?
Да и рано идти, так как ещё ночь - его вечный и единственный друг.
     И как ни странно, есть ему не хотелось, но рот пересох так, что язык еле ворочался и… он вернулся к трупам солдат. И только у одного он нащупал в кармане шинели фляжку и три плоских сухаря.
     -     Крекеры, наверное, - промелькнуло медленно в его голове
            именно в тот момент, когда он выливал всю воду в рот и
            прожёвывал твёрдые хрустящие ломтики.
И он тут же вспомнил родителей, которые водили его в театр в Белгороде, где он ел похожие на эти крекеры с мороженым. И одинокая слеза всё же скатилась по щеке.
     Процедура поедания несколько согрела его и он, с трудом стащив с солдата шинель, завернулся в неё и прилёг на пол у стены. Но тут как током дёрнуло его – часы, у солдат ведь должны быть часы и… фонарики! И он опять вернулся к трупам и в одном ранце нашёл то, о чём вспомнил. Облегчённо вздохнув, включил фонарик и посмотрел на часы, убедившись, что был прав – те показывали половину шестого, и он устало опустился на пол, тут же уснув.

                Его война

      Прежде чем постучать, он трижды обошёл домик, прислушиваясь у окон к раздававшимся за ними звуками и заглядывая в щели между занавесками, но услышал и увидел только женщину, готовящую себе еду.
     -     Значит к ней никого не подселили, - решил Слава, - Ну, что
           ж, попробую рискнуть.
      И он подошёл к входной двери и стукнул в неё три раза. На минуту в доме воцарилась тишина, а затем скрипнула щеколда.
     -     Кто там? – услышал он испуганный голос.
     -     Я от Сомова, Нора, - постарался сделать грубым голос
           Слава.
     -     Сейчас, - услышал он непонятную возню и дверь
            приоткрылась, и в свете свечи, увидев, что она держит в
            одной руке вилы, и тут же сунул ей под нос револьвер.
     -     Тихо, женщина, дом окружён партизанами. Мы знаем, что ты
            продалась фашистам, но если ты спрячешь на время у себя
            меня, то останешься в живых. Ну, решай!
      И её рука, державшая свечу мелко задрожала. Нора не была дурой и ей просто некуда было деваться, а этот дом её очень как устраивал. И она решила схитрить: будет всё спокойно и она постояльца не выдаст немцам, а если Сомов вновь заглянет к ней, то станет действовать по обстоятельствам.
     -     Хорошо, я пущу тебя, но ненадолго.
     -     Нас это устраивает, - кивнул головой Слава и добавил,
            повернув голову вправо, как будто там стояли партизаны, -
            Всё в порядке, командир, можете идти на явочную квартиру.
      И только тут женщина заметила, что перед ней стоит невысокий подросток, но не подала виду, решив всё же как-нибудь сообщить потом о нём Сомову, подумав: «Это ведь тот, кого мы с Фролом ждали, точно!».
      А Слава, не опуская револьвер, вошёл в сенцы, разделся, сам задвинул щеколду в двери и сделал театральный жест, мол заходи ты в дом первой, женщина. И она поняла, что парень то не простой и надо быть с ним осторожной. И широко отворив дверь в комнату, проговорила:
     -     Проходите, пожалуйста, я здесь одна. Будем вместе, так
            сказать, завтракать.
      После приёма пищи ему очень захотелось спать, но он пересилил себя и только подрёмывал, следя за Норой через полуоткрытые веки. И до рассвета он тоже не сомкнул глаз и не из-за того, что не доверял этой бабе, а потому, что мысль о Маше не покидала его ни на минуту. Женщина только один раз выходила из дома в туалет, но Слава всё же на всякий случай проконтролировал её действия, осторожно выйдя за ней во двор с револьвером в руке, но она не попыталась сбежать, и он успокоился. Но как быть дальше? Ведь если он пойдёт к комендатуре, выслеживать офицера со шрамом на щеке, то есть штандартенфюрера Зельца, как поведёт тогда себя эта «волчица»? Побежит тут же закладывать его или нет? Что придумать? И ответ возник тогда, когда уже стало светло и он выходил во двор помочиться, то есть увидел моток толстой верёвки, висящей в сенцах на гвозде.
     -     Да свяжу её и все тут, - решил Слава, - Ничего, потерпит,
            если нужда возникнет.
      И план у него был таким: узнав выходящего из комендатуры Зельца, он пойдёт за ним и попытается проникнуть в его «логово», а там, как Бог даст – если штандартенфюрер не откажется от своего решения в отношении Маши, то Слава его просто убьёт…
      И вот завтрак закончился, и он сходил за верёвкой. Увидев это, женщина прикинула: а справится ли она с этим пацаном или нет, если тот её решит повесить - что со страху не полезет в голову. Но тот придумал другое.
     -     Так, Нора, режь верёвку на два куска и одним связывай
            себе ноги.
     -     Зачем? – огрызнулась она.
     -     А затем, чтобы не сбежала к Сомову.
     -     А я и не собиралась.
      Слава вытащил из кармана револьвер.
     -     Ну?
И ей ничего не оставалось, как выполнить его приказ.
     -     А теперь ложись на кровать, - повёл дулом револьвера он.
     -     Зачем?
     -     Делай, что говорю или…- и подросток взвёл курок.
      Та запрыгала к кровати, где до этого лежал Слава, чуть не грохнувшись на пол. И он тут же связал ей руки. Затем нашёл в сенях варежку и затолкал её в рот женщины. Маскировку он тоже продумал, то есть покопался в шкафу и достал оттуда длинное платье и нацепил на себя. Нора была не худой, и её потрёпанное короткое пальто легко налезло на его куртку. И, сменив свои рваные и грязные валенки на её, накинул на голову и тёплый платок. Потом, показал ей кулак, вышел во двор и навесил на петли двери замок с ключом, которые нашёл на печи, закрыл его и, мысленно перекрестившись, вышел на улицу. Походкой он, конечно, не был похож на старушку, поэтому прикрыл нижнюю часть лица концом платка, тем более, что естественная причина для этого была– утром мороз усилился.
      На улицах народу было немного, а патрульных он вообще не встретил, то есть спокойно дошёл до комендатуры. И благо, что напротив стоял дом, окружённый металлической оградой, что позволило Славе стать за ней, внимательно вперив взгляд в дверь бывшей гостиницы. И он так прождал до обеда, прилично под замёрзнув под ледяным ветром – метель началась ещё с ночи.
      Штандартенфюрер вышел не один, а с ещё одним немолодым офицером и солдатом. Они прошли к стоящему «виллису», солдат сел за руль, офицеры на заднее сиденье.
     -     Чёрт, они же сейчас поедут, и я не смогу их догнать, -
           огорчённо решил Слава, но метель здорово ему помогла,
           занеся дорогу снегом, и машина поехала медленно, что
           позволило ему быстрым шагом двинуться за ней, не упуская
           из виду.
     Так они добрались до парка, остановившись у трёхэтажного, когда-то, видимо, красивого дома, и Слава понял, что это гостиница. Офицеры вышли из машины, а солдат остался, в ней сидеть. Первые вошли в подъезд, а через минуту, увидев, что солдат отвернулся и прикуривает сигарету, Слава проскользнул за ними. По стуку закрывающейся двери он понял, что немцы на последнем этаже. Осторожно стал подниматься по лестнице. Но как войти в квартиру? Кем представиться? Господи, помоги! Наконец он на площадке третьего этажа, а там две двери… В какую стучать? За какой эти ненавистные эсэсовцы?
     Он подошёл к той, что выглядела получше, и прижался ухом к замочной скважине и… чётко услышал немецкую речь. Здесь! Здесь эти сволочи! И трижды уверенно нажал на кнопку звонка.
     Минута и женский голос спросил по-русски:
     -     Кто там?
     -     Я-а-а, - постарался подражать немцам Слава.
     -     Штольц?
     -     Я-а-а, - повторил германское слово «да» он.
      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел… Машу.
     -     Ой! – только и произнесла она.
     -     Тихо, - прошептал он, - Офицеры здесь?
     -     Да, Зельц и Бах.
     -     Ещё кто?
     -     Солдат - повар и горничная – оба немцы.
     -     Он вооружён?
     -     Да.
     -     Пистолет?
     -     Да в поясной кобуре.
     -     Ладно, иди вперёд и скажи, что пришёл, как ты назвала,
            Штольц. А кто он?
     -     Водитель «виллиса». Ты что задумал, Слава? – дрожа всем
            телом спросила Маша, - Нам надо немедля бежать отсюда!
     -     Но водитель то остался в машине и, увидев нас, поднимет
            шум…
      И тут они услышали немецкую речь.
     -     Всё, вперёд, - приказал подросток, вынимая из обоих
            карманов револьвер и «вальтер», и входя в широкий
            коридор.
     Но повар уже был тут как тут, держа в руке пистолет.
И Слава не стал раздумывать – пальнул с обеих рук ему в грудь, и рванул вперёд. Впереди в комнате закричала женщина, но он уже был на её пороге. Но он просчитался – офицеры быстро среагировали, выхватив оружие и спрятавшись: Зельц за диваном, а Бах в другом помещении вместе с горничной.
     Но отец учил Славу разным ситуациям и он, увидев, что комната пуста, тут же на всякий случай упал на пол, сорвав с себя пальто Маруси и отбросив его в сторону. И вовремя – из-за дивана раздалось два выстрела. Одна пуля попала в пальто Норы, а другая в его правую руку ближе к плечу. Но боль не остановило его: перекатившись под стоящий посередине комнаты круглый стол с толстой столешницей, он перевернул его на бок и, прячась за ним, протащил его метра на два в сторону дивана. Затем паля из двух пистолетов в диван, он молниеносно переместился в другой его конец, выстрелив ещё три раза из револьвера, так как раненая правая рука не смогла опять поднять тяжёлый «вальтер». И понял, что попал – ответной пули он не получил. Прыгнув на диван, он увидел за ним Зельца, шею которого заливала кровь.
     -     Ну, вот, за Никиту я уже отомстил! - прошептал он и
            бросился в другую комнату, но там его ожидал сюрприз:
            Маша стояла в объятьях Баха, приставившего к её голове
            пистолет, а каблуки горничной уже стучали по полу 
            коридора вон из квартиры.
     -     Не шути, партизанская свинья, - сказал на русском Курт, -
            Дёрнешься и я её убью. Брось оружие!
      И вдруг Маша закричала:
     -     Беги, Славик, беги. Он убьёт и тебя и меня.
И тот понял, что она права и только он сможет потом ей помочь. И, качая «маятник», как учил его отец, рванул в коридор, получив ещё одну пулю в ногу, выпущенную из оружия переводчика. И… тут же столкнулся с солдатом-водителем, который услышав выстрелы, бросился в дом. Но не ожидая увидеть подростка, замешкался, чем и воспользовался Слава – последняя пуля из револьвера попала тому в живот. Минута, и он уже на улице, ещё одна и «виллис» заурчал в его руках. Машина сначала пошла юзом, но потом быстро выровнялась, но он проехал только половину квартала, так как вспомнил дорогу, по которой они пробирались последний раз втроём с Зиной и Сергеем в библиотеку, и она была отсюда недалеко, и… выскочил из «виллиса». Развалины домов заслонили его от всех прохожих своими стенами, а также ему помогли уйти  свидетели перестрелки, бросившиеся толпой навстречу ревущей машине с патрулями и дезориентировавшие их. И никто из немцев не смог догадаться, что спрячется мститель в подвале всё той же библиотеки, попав туда через знакомый ему канализационный люк.
      Первая пуля только поцарапала кожу, а вторая прошла навылет через мышцы голени. Фонарик Слава не вынимал из кармана куртки и теперь тот ему пригодился – он тщательнее обыскал ранцы обоих солдат и нашёл пакет со стерильным бинтом, какой-то раствор, пахнущий спиртом и… «колотушку» - немецкую гранату с длинной ручкой.
     -     Вот это подарок, - обрадовался он, перевязывая раны, - Будет
            что преподнести офицерам в кафе.
      Да, он уже решил, что ещё одно возмездие должно произойти. И это будет месть за смерть физрука, Фёдора, Савелия и Фишмана, а также Отца Евлампия, Зинаиды и Сергея. Ну, и ещё раз за Никиту, которого он считал своим названным братом. Но куда потом идти? Искать подпольщиков без толку – после расправы в подвале библиотеки они, узнав об этом, скорее всего, залягут где-нибудь более капитально. Тогда придётся всё же уходить в лес – прятаться у Норы стало теперь ещё опаснее. Но сторон света четыре и куда бежать? Ладно, на первом месте акция в кафе, а потом видно будет…
      Но всё же, когда стемнело, он пошёл с трудом сначала на Калинина, 5, – желание отомстить прибавило ему силы и он почти не замечал боль. Нора лежала на боку и по её посиневшему лицу было видно, что ещё немного и она задохнётся. Слава освободил её от пут и кляпа, и она тут же побежала в туалет.
     -     Готовь поесть, - приказал он ей, когда та вернулась.
     -     Пшённая каша пойдёт? – еле выговорила она.
     -     Что угодно, только бы набить желудок.
     -     Ну и как в городе? – отвела женщина взгляд в сторону.
     -     Спокойно, - невозмутимо ответил он.
      И тут она сказала:
     -     Мне кажется, что приходил Сомов.
      И Слава чуть не свалился с табурета. Да, он был прав, когда навесил на входную дверь замок и замкнул его – это «сказало» ему, что женщины в доме нет.
     -     Он подёргал замок, а потом ушёл, - продолжила Нора.
     -     Ладно, вари кашу, - зевнул подросток – в подвале
           библиотеки он спал плохо, всё время, просыпаясь и ожидая
           прихода эсэсовцев.                И пока та кашеварила, он достал из-за брючного ремня «колотушку» и спрятал её под кровать.
      После ужина они легли спать, но, когда он услышал лёгкий храп женщины, встал и привязал верёвкой свою не раненную ногу к дверной скобе – помощнице полицая всё равно доверять нельзя. Утро принесло головную боль и лёгкий озноб, и он понял, что воспалилась рана на ноге.
     -     Не знаешь, лекарства какие-нибудь в доме есть? – спросил
            он Нору, когда та проснулась.
     -     А что? – подозрительно посмотрела на него женщина.
     -     Да простудился я, - ответил он, не глядя ей в глаза.
     -     Была в ящике стола коробка, сейчас её принесу.
      Лекарства Слава знал (мать же работала Главной медсестрой в госпитале), поэтому сразу нашёл противовоспалительные и обезболивающие препараты, а когда Нора пошла в туалет, перевязал рану на ноге, увидев, что та распухла и покраснела.
     -     Да, хреново, - прошептал он, - Самое время показаться бы
            врачу, но где его возьмёшь? Да и пора осуществить свой
            второй план возмездия. И это главное сейчас!
     К вечеру он почувствовал себя немного лучше, и решил, что пришло его время. Не маскируясь, он одел только всё своё, чтобы лишняя одежда не мешала ему. Затем сунул за брючный ремень гранату и «вальтер» (револьвер без патронов ему, естественно, был не нужен), и окольными путями стал пробираться на улицу Губкина. Там было кафе под названием «Старые лебеди»,  находившееся в подвальном помещении с окнами почти на уровне земли и в которое любили ходить офицеры СС – рассказывал ему об этом Сергей. У входной двери стояли три немца в шинелях и фуражках, о чём-то споря, и Славе пришлось прождать полчаса пока те не вошли вовнутрь подвала, из которого раздавались музыка, хохот и крики.
       Но вот улица опустела, и он стал осторожно обходить это здание, заглядывая в окна. Нет, он не знал ни Генриха Штаубе, ни Ганса Брауна, но надеялся, что офицеры, уничтожившие практически всё мужское население Васильевки, там были. И он так увлёкся, что не заметил троих мужчин, делавших то же самое.
     -     Ну, с Богом! – перекрестился три раза Слава и прильнул к
            самому большому окну.
     Кафе было забито до отказа и там были не только офицеры, но и солдаты, также усиленно пьющие шнапс и танцующие с продажными русскими бабами, которых все называли «волчицами». Он уже размахнулся, чтобы кинуть в окно гранату, как за спиной услышал шум мотора. Оглянулся и увидел, как из кузова большого «студебекера» вылезают солдаты. И ему пришлось упасть за сугроб, свернувшись калачиком.
     Солдаты вбежали в кафе и, там сразу воцарилась тишина.
Что они там говорили, Слава, конечно, не слышал, но увидел, как посетители направились к гардеробу.
     -     Пора, - решил он и, лёжа размахнувшись, швырнув в окно
            «колотушку».
      Взрыв выбил стёкла и из кафе раздались не только стоны, но и выстрелы – немцы среагировали быстро. Но тут новых два взрыва сотрясли строение с другой стороны и жуткие крики раздались из всех окон. Входная дверь распахнулась и на улицу стали выбегать все, кто был в кафе, но… тут же попадали в снег из-за заработавших сзади Славы автоматов.
     -     Подпольщики! – мелькнуло у него в голове, но вдруг прямо
            перед ним полыхнуло пламя, и он потерял сознание.

                Х

     Первое, что он услышал был женский голос, спросивший:
     -     И как же вам удалось скрыться, мужики?
     -     Если бы не «студебекер», мы бы там все полегли, - ответил
           мужской бас, - Немцы, сами не предполагая, нам помогли –
           прибыли на такой хорошей и проходимой машине. Сашка
           тут же убрал водителя, как только они стали стрелять
           из окон кафе на улицу, и мы рванули на ней почти до самого
           леса.
     -     А подросток откуда взялся?
     -     А чёрт его знает, но он первым бросил гранату в окно. И
            этим он отвлёк солдат от нас. Они, по-видимому, приехали,
            чтобы предупредить гуляк, что готовится налёт партизан.
     -     Откуда ж они узнали об этой акции, как ты думаешь,
            Григорий?
     -     Думаю, что это всё тот же неуловимый пацан, работающий
            на фашистов. Он как невидимка появляется и подслушивает
            наши разговоры, а мы его не видим и не слышим –покойный
            Влад рассказывал нам о нём. А как этот наш новый герой?
     -     Да нагноение у него довольно сильное, и боюсь, что
            начнётся остеомиелит или гангрена. Лучше его отправить на
            Большую землю…
     -     Постараемся и спасибо вам, Антонина Глебовна, с нас
            причитается.
     -     Да уж, спирт и обезболивающие у нас почти заканчиваются, 
            а раненые ещё не пришли в себя после позавчерашнего боя.
           Но кто же всё-таки этот смелый паренёк?
     -     Ничего, придёт в себя, узнаем.
      И тут у Славы заныла нога и он застонал.
     -     Ну, всё, закончилось действие обезболивающих, - сказал
            приятный голос и приоткрывший глаза подросток увидел
            миловидную женщину в белом халате и шапочке.
     -     Как ты, смелый ты наш? – улыбнулась она.
     -     Посредственно, - тихо произнёс Слава, - А где я?
     -     В партизанском отряде имени Василия Сталина. Есть
            хочешь?
     -     Нет, попозже.
     -     А как тебя зовут?
     -     Слава.
     -     Хорошее имя. А меня…
     -     Антонина Глебовна, - перебил женщину он и попытался
            встать.
     -     Ты чего это? – подошёл к операционному столу крупный
            мужчина.
     -     Я услышал про мальчика – предателя и…
     -     К сожалению, мы не знаем его имени и где он живёт.
     -     Ну, хотя бы какой у него рост и цвет волос? – прошептал
            Слава, - У меня есть подозрение…
      Но мужчина перебил его, усмехнувшись:
     -     Рост точно небольшой, иначе мы бы его сразу заметили, а
            вот цвет волос мы не знаем. Да и много сейчас пацанов,
            шастающих по городу и прячущихся в развалинах домов.
     -     Плохо.
     -     Ещё как!
     -     Ладно, хватит, Григорий, - хлопнула по плечу мужчины
            доктор, -  Пусть герой наш поест и опять поспит.
     -     Но я уже не хочу, - опять попытался встать Слава.
     -     А я дам тебе снотворного – во сне быстро всё проходит: и
            воспаление в ране и боли. Да, командир?
     -     Это точно! Сам неоднократно проходил муки
            выздоровления. Пока, парень, держи хвост пистолетом.
     -     А где… - начал Слава.
     -     Твой «вальтер»?
     -     Да.
     -     У меня, не беспокойся. Мои бойцы, пока ты болеешь, его
            разберут и смажут.
     -     Спасибо, - откинулся на резиновую подушку подросток.
     -     Тебе спасибо. Сейчас тебе принесут еду, а потом будешь
            спать. Ага?
     -     Так точно, командир! – еле улыбнулся Слава, - Всё будет
            исполнено.
     -     Молодец и судя по твоему говору, отец твой военный?
     -     Да… был.
     -     Жаль. Ну, пока.
      После снотворного он действительно проспал сутки, а проснувшись, почувствовал, что ногу всё же дёргает, но болит, вроде, меньше. Да и сил у него немного, но прибавилось. Вставать ещё было рано, поэтому он стал вспоминать всё, начиная с последнего прихода со взрослыми в Васильевку. И… слёзы сами потекли из глаз. Но это продолжалось не долго – ненависть к немцам подавила его слабость. А воспоминания всё продолжались и продолжались: вот он у Сивой в подвале, вот убегает из села в Белгород, вот его находит предатель Фрол, вот он с Иваном едет на телеге и прощается, не доезжая до пропускного пункта. А вот и встреча с Машей и знакомство с Зиной и Серёгой, и вот они обсуждают план освобождения девушки и… И тут он аж подскочил на лежанке в блиндаже, вспомнив шуршание за дверью, когда они «заседали», и Зина сказала, что это мыши бегают. А ещё Прасковья Ивановна говорила, что слышала быстрые шаги на их этаже, когда она поднималась на лестнице. И с ними всё время рядом болтался на улице Генка, строя из себя дурачка. А ведь и мальчишка – газетчик, подошедший к Никите в городе тоже, как рассказывал его названный брат, был такого же возраста и если бы ему отмыть лицо, то… Чёрт, да ведь он запросто мог быть неуловимым пацаном - предателем!
     -     Неужели… - всё же поднялся с лежанки Слава,
            приговаривая, - Неужели это он, Генка, следил всё время за
            нами и рассказывал об их разговорах немцам? Поэтому и
            попали мы тогда в западню в подвале библиотеки. Он же,
            как и я, мог одеваться во что-то светлое и незаметно ходить
            за нами по ночам даже в девичьем обличие. Да, надо
            рассказать о нём командиру этого партизанского отряда.
     Но Григорий Андреевич Котов отнёсся к этому скептически.
     -     Говоришь, что ему двенадцать лет?
     -     Да.
     -     Тогда чушь всё это. С какой стати он превратился в
            предателя? Что, у него дед был кулаком или служил у
            «белых» и он мстит за них? А родители кто у него, не
            помнишь?
     -     Генка говорил, что они оба погибли на фронте в сентябре.
     -     Ну вот! А какая у него фамилия и какой он был в общении?
     -     Вообще-то замкнутый и всё время ходил хмурый. А фамилия
            у него то ли Перевалов, то ли Самохвалов – не помню.
     -     А чему ему радоваться, если живёт со старой бабкой и ходит
            сам всё время за продуктами?
     -     Но, может, он нам врал про отца и мать? – неуверенно
            спросил Слава.
     -     С какой стати?
     -     А кто его знает…
     -     Вот именно. Так что забудь о нём, Слав, и будем мы все
            искать другого малолетку-предателя.
     -     Но…
     -     Никаких «но», партизан, и не вздумай вернуться в город.
            Понял?
     -     Да, - нахмурился подросток, а сам подумал, - А это мысль!
            Но один я дорогу в Белгород не найду, поэтому надо найти
            себе союзника.
      И через неделю, когда уже, не смотря на беспокоящую его боль и познабливание, стал немного ходить, он стал присматриваться к молодым партизанам и… выбрал двадцатилетнего разведчика Мишу Соколова – вёрткого, умного и дерзкого парня. И однажды после его возвращения с задания, Слава отвёл его в сторону.
     -     Чего тебе? – отмахнулся он от подростка.
     -     Миш, две минуты и всё.
     -     Что-то серьёзное?
     -     Очень.
     -     Тогда, когда стемнеет.
     -     Ладно.
      И после смены постов и наступившей в лагере тишины Михаил сам нашёл Славу и тут же поставил условие:
     -     Говори быстро и по делу.
    И тот рассказал ему суть дела.
     -     Считаешь нужно его проверить? – нахмурился Соколов.
     -     Да.
     -     Тогда трави.
И Слава буквально за две минуты представил свой план.
     -     Нормально. И когда хочешь это осуществить и с кем?
     -     А вместе с тобой, когда ты пойдёшь на связь с
            подпольщиками.
     -     А на лыжах дойдёшь?
     -     Постараюсь. Дело то очень важное!
     -     Замётано. Но как быть с командиром? Доложим ему?
     -     Нет, - уверенно произнёс Слава.
     -     Тогда готовь шею, - усмехнулся молодой разведчик.
     -     Для чего?
     -     Для подзатыльников.
     -     Да и чёрт с ним – правда главное для нас.
     -     Это да. Тогда, герой, жди моего знака.
     -     Всегда готов! – улыбнулся подросток.
А через два дня Михаил, проходя мимо блиндажа, где лежали раненые, свистнул три раза, что по договорённости со Славой означало, что этой ночью в три часа они идут в Белгород.
      Разведчик был одет в маскхалат, держа в руках лыжи и белую простынь.
     -     Накинешь на себя, когда подойдём к городу, - только и
            сказал он, протягивая Славе его «вальтер».
      И всю дорогу тот удивлялся, как Соколов ориентируется в тёмном лесу, ни разу не посмотрев на компас. Но шли они на лыжах медленно - боль в ноге усиливались всё больше и больше, заставляя Славу стискивать зубы. Но их подгоняло серьёзное дело, а ещё вой волков.
      Но вот и Белгород, и они сняли лыжи, спрятав их в снегу у раскидистой ели, нацепив валенки. И опять восхитился подросток Мишиному знанию города, то есть они ни разу не выходили на улицу, пробираясь всё время по заснеженным огородам, подворотням и дворам разрушенных построек. И он даже сразу не узнал трёхэтажный дом, где жили Туриновы и предполагаемый предатель.
     -     Ты постучи погромче, - посоветовал Соколов Славе, - чтобы
            соседи проснулись. А я буду во дворе следить за подъездом.
     -     Ладно, - кивнул тот головой.
     -     Да, и не снимай свою накидку, так как если пацан
            действительно стукач, то, увидев тебя в ней, сразу поймёт,
            что ты от партизан и рванёт быстрей в комендатуру. Понял?
     -     Да, - ответил Слава и поковылял в подъезд.
      Было семь часов утра и тот ещё тонул в темноте, но он не перепутал двери, стукнув три раза громко Туриновым.
     -     Кто? – спросила мать Зинаиды и Сергея – голос её он узнал
            сразу.
     -     Это я, Слава, - сказал он.
     -     Ой! – ахнули за дверью, и та тут же отворилась, - Заходи,
           Славочка, а где Серёжа и Зина?
     -     Сейчас расскажу, - так же громко произнёс он.
      Женщина открыла дверь и просто задушила его в своих объятьях.
     -     Ну, ну, быстрей говори, - проговорила она, но Слава решил
           не спешить – пусть соседский Генка (если он действительно
           предатель) успеет одеться и прильнуть к замочной скважине
            ухом.
     -     Нет, подождите, Нина Ивановна, дайте хоть попить воды и
            чего-нибудь поесть – дорога из леса, где находится
            партизанский отряд была долгой.
     -     Ой, сейчас, Славочка, сейчас принесу, - засуетилась мать
            ребят, - А вот и бабушка тебя захотела увидеть.
      И действительно в коридор медленно зашуршала тапками старушка, вытирая платочком слёзы с лица.
     -     Детки то, детки же наши где? – зашамкала она беззубым
           ртом, но Слава только махнул рукой, не проходя дальше, а
           сел на изодранный кошкой пуфик.
      Нина Ивановна принесла стакан с горячим чаем и хлеб с кусочком сала.
     -     Ешь, милый, ешь. Мы подождём твоего рассказа.
      И толи ему показалось, толи действительно чуть скрипнула входная дверь у соседей, когда он с полным ртом начал  выдумывать, как Сергей и Зина ушли вместе с ним в партизанский
отряд и как те готовят подрыв моста под Курском – он не хотел женщинам говорить правду, которая их может просто убить.
      Но вот он действительно чётко услышал, как кто-то бухнул дверью и затопали быстрые шаги по деревянной лестнице вниз.
     -     Всё, мне пора, - встал он с пуфика, - Меня ждут ваши
            ребята в лагере.
      И тут же, не прощаясь, выскочил на лестничную клетку.
Михаил стоял у подъезда, в нетерпении притопывая ногами.
     -     Пацан побежал в сторону парка, - скороговоркой произнёс
            он, - Я за ним, а ты спрячься между сараями. Понял?
     -     Так точно, - улыбнулся Слава и, сняв варежку, показал
            большой палец, что означало одно – он оказался прав.
      А Соколов уже мчался за Генкой, держась противоположной стороны и черкнув на ходу на одной из улиц на доме номер восемь «галочку». И как только пацан свернул на ту, где находилась комендатура, он догнал его, схватил за руку и зашептал на ухо:
     -     Пошли сразу к Сомову, Геночка, я тоже засёк Славку.
      Мальчик от неожиданности застыл на месте, но твёрдая рука разведчика потащила его назад.
     -     Так он же не там живёт, а в другой стороне, - наконец сказал
            он и тут же почувствовал, как что-то твёрдое уткнулось в его 
            бок.
     -     Молчи, сосунок, или получишь пулю, - зашипел на него
            Соколов, - И не упирайся, а то… Понял?
     -     Да, - задрожал всем телом Генка.
      И через десять минут они были рядом с его домом.
     -     Бабушка не знает… - начал предатель, но Михаил шлёпнул
            ладонью по его губам и заскрипел зубами:
     -     Зато мы знаем, - и потащил во двор, где чуть громче и
           коротко произнёс, - Слав, выходи.
      И тот тут же выскочил из-за сараев.
     -     Ну? – спросил он.
     -     Как видишь. Это он?               
     -     Да.               
     -     Тогда всё, ходу в лес.
     -     А подпольщики?
     -     Знак уже подан. Давай быстрей!
Назад шли дольше, так как Генка всё время упирался, и разведчику пришлось нести его на спине «горшком». Да и Слава еле двигался на лыжах, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.                Но первый дозорный подстегнул их:
     -     Быстро к Котову, Мишка, он рвёт и мечет.
      И они ускорили продвижение, но как только вошли в блиндаж, где располагался штаб отряда и где работал радист, и командир увидел, с кем они пришли, никакого мата не последовало.
     -     Ладно, хрен с вами, - махнул рукой Григорий Андреевич, -
           Победителей, как говорится, не судят. Но вы, безобразники,
           поспешили – утром пришла радиограмма, где помимо нового
           приказа была короткая информация…
     -     И какая? – не вытерпел Соколов.
     -     Не перебивай, а то посажу на «губу», шебутной ты чёрт!
            Юра, - обратился командир отряда к радисту, - отведи
            этого маленького подонка на нашу гауптвахту, а вы, друзья,
            слушайте внимательно.
      И когда они остались втроём, Котов продолжил:               
     -     Юрий Мефодьевич и Екатерина Ивановна Самохваловы, то
            есть отец и мать этого отщепенца были репрессированы в
            декабре 1938 года и отправлены в Гулаг, где и погибли,
            поэтому причины скурвиться, то есть стать предателем –
            мстителем у вашего «языка» были.
     -     И что Центр сказал с ним делать?
     -     Сегодня ночью прибудет самолёт с оружием и провиантом, и
            заберёт обоих, в смысле, нашего молодого героя и этого
            говнюка на Большую землю. Понятно вам?
     -     Да, - кивнул головой разведчик.
     -     Так точно! – откозырял Слава и с трудом улыбнулся.
     -     А пока, беглец, глаз с этого засранца не спускай – жизнью за
            него отвечаешь.               
     -     Так точно! – повторил Слава в знак согласия.
     -     Ладно, - подмигнул им обоим Григорий Андреевич, -
            Идите завтракать, а завтра утром, Михаил, мы снимаемся.
     -     И куда? – спросил тот удивлённо.
     -     Вливаться в отряд Миронова под Курск – взрыв моста никто
            не отменял.
                Эпилог
 
      Слава Денисов, пролежав в госпитале Бурденко полтора месяца, где ему всё – таки спасли ногу, всё же ушёл на фронт, сбежав из Москвы к ополченцам и пройдя потом более 1600 километров от столицы СССР до самого Берлина, получив ордена: «Красной Звезды», «Отечественной Войны», «За личное мужество» и «Медаль за отвагу». А вернувшись, женился на медсестре центрального госпиталя в Белгороде, чтобы до конца своих дней ежедневно вспоминать мать. У него родились двое мальчиков, и до конца жизни он проработал в УГРО, ловя бандитов.
     Машу Храмову всё же увезли в Германию, и сделал это Курт Бах -она тоже понравилась ему своими зеленовато – синими глазами. Там он заставил её выйти замуж за своего сына, который потом оказался антифашистом, о чём отец не знал до самой своей смерти, погибнув при отступлении немецкой армии весной 1944 году в Румынии.
     А Геннадий Самохвалов, отсидев в колонии для малолетних пять лет, стал вором, не гнушавшимся ничем, а после первого ограбления с убийством был уничтожен милиционерами в перестрелке.
     Судьба же партизанского отряда имени Василия Сталина (название ему партизаны придумали сами) осталась никому неизвестной…
                Конец
    
      
 
               
               

               


      


      
               


               


    
      

 





               

   И Х   В О Й Н А

                Беспощадность в избавлении               
                от сомнений или способность               
                не замечать их – называют               
                силой воли.
                Кароль Ижиковский

               
      Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года и уже 18 июля Центральный Комитет ВКП (Б) принял специальное постановление под названием «Об организации борьбы в тылу германских войск». Главный вопрос его – создание отрядов Народного Ополчения. Постановление горячо обсуждалось всюду.   
      Секретарь Обкома города Белгорода, Ф.В Куцем не был исключением и в конце заседания предложил всем секретарям парткома провести собрания на своих предприятиях с целью создания списков трудящихся, желающих записаться в добровольцы для борьбы с фашистской нечистью. Это было сделано и в этот же день за два часа поступило в общей сложности 2500 заявлений, а к 24 июля в Отряды Народного Ополчения влились свыше пяти тысяч человек. И они на следующий же день начали работу по охране заводов и объектов, строительстве оборонных сооружений, изучении оружия и создания скрытых складов его.
      Партизанских отрядов было создано к концу сентября более пятнадцати. Это отряды А.А. Полякова, Д.В. Засторожкова, Г.А. Боброва, П.В. Тольпа, В.А. Доброхотова, М.И. Проскурина,                Н.И. Козлова, Е.А. Колымцева, Ф.Д. Переверзева, Ф.П. Шульгина, Т.С. Матвиенко. Были и немногочисленные объединения, состоящие из 45 - 50 добровольцев и примкнувших к ним десантников и солдат, бежавших из немецких лагерей. Это отряды под руководством Карасёва, Иерусалимова, Усикова, которые осуществляли налёты на небольшие формирования захватчиков, совершали казни изменников Родины, подрывали мосты и дома, где расселялись оккупанты.
      Были, естественно, и «зачистки» со стороны немцев. Например, в декабре 1941 года 725 – ой группой тайной полевой полицией были совершены облавы и обыски в областных городках и прочёсывания прилегающих к ним лесов. Фашисты бесчинствовали вовсю: селян пытали, насиловали, расстреливали, вешали и сжигали живьём целыми деревнями… И сам город Белгород также пострадал - был в руинах из-за бомбёжек и поджогов. Но, не смотря на потери, партизанские отряды и подполья продолжали бороться, пополняя число Героев самой разрушительной в мире войны.               
      И в них участвовали не только взрослые…         

                Васильевка 

          Дом Председателя сельсовета Артёма Ивановича Колунова находился на пригорке у грунтовой дороги, ведущей в райцентр в тридцати километрах от него. Рядом были ещё два дома -  зоотехника Петра Егоровича Зайцева и счетовода Фишмана Артура Абрамовича, который в этом небольшом селе был и бухгалтером, и кадровиком, и учётчиком. И никаких капитальных заборов вокруг строений не было, как и у всех остальных двадцати семи домах с небольшими участками. Нет были, конечно, невысокие штакетники, чтобы не забегали приблудные собаки да лисы, ворующие кур и всё…               
         Отдельно в стороне подальше от большака стоял старинный обшарпанный кирпичный двухэтажный дом для учителей, который до Революции принадлежал местному помещику Кулакову. Сельсовет и крошечная амбулатория находились буквально в семидесяти метрах к югу от него и домов правящей, так сказать, верхушки. Амбулатория имела мизерную операционную, где пожилой фельдшер Прокоп Петрович Новиков под местной анестезией «стриг» грыжи, абсцессы и аппендициты. При серьёзных же случаях больного отправляли в райцентр на единственном в селе грузовике.
        Прямая как столб улица, а скорее не улица, а неширокое поле, заросшее бурьяном, не имела названия и тянулась почти на полкилометра, где в центре стояла одноэтажная школа, сельпо (там же и почта) и небольшая церковь, которую коммунисты в суровые годы после революции почему-то не тронули. В конце же деревни была крохотная МТС, а лучше назвать её мастерской за железным проржавевшим забором, где стояли два трактора и та самая полуторка с деревянной кабиной. Чуть подальше был полуразвалившийся и полупустой коровник на пятнадцать мест и конюшня, где было всего пять телег и столько же лошадей. И их использовали не только для вспахивания общего поля, но и для использования на собственных участках крестьян, которые в конце лета отвозили свой небольшой урожай в областной центр, то есть в Белгород. 
       Никакого радио у деревенских не было, но в сельсовете стоял старенький репродуктор «Рекорд», ловивший только Москву. Был там и телефон в возрасте двадцати лет - обшарпанный и тяжёлый, по которому Председатель сельсовета с трудом связывался с городом. В двухстах метрах на юг от деревни протекала неширокая речка под названием Дубенка с единственным местом, где можно было купаться и ловить окуньков, то есть где был открытый песчаный берег без кустов. На севере же простирались болота и глухой лес с елями, берёзами, грибами и гадюками. А остальное пространство вокруг села занимало поле, где росли в основном рожь, овёс да кое-что из овощей.
      Никите Ершову было шестнадцать лет, и учился он в школе так-сяк, зато здорово играл в футбол и быстро бегал стометровки. Отец его, Матвей Ильич - рослый хромоногий после ранения ещё в Гражданскую войну мужчина сорока лет, работал в МТС механиком, а при необходимости трактористом и шофёром.  Мать же, Елизавета Гавриловна как раз и была той единственной медсестрой амбулатории– справной и приятной женщиной тридцати семи лет с пшеничного цвета волосами.
      И она мечтала, чтобы сын стал врачом.
Оба родителя часто ругали Никиту, дневник которого пестрел тройками и редко четвёртками, говоря постоянно, что доктора – народ замечательный, и всеми уважаемый и любимый. Мать даже однажды пыталась привлечь его на операцию по удалении грыжи, но Никита категорически отказывался, объясняя своё нежелание боязнью вида крови. Для него было лучше гонять мяч по так называемому стадиону – площадке во дворе школы, предназначенной для занятий физкультурой.
     -     Ну, ты бы, Никит, хоть издалека посмотрел, - в последний
            раз попросила сына мать.
     -     Да не буду я врачом, мам, - хмуро посмотрел на неё Никита.
     -     А кем же ты хочешь быть?
     -     Ну, военным или пожарником.
     -     Но для этого тоже надо учиться.
     -     Ага. Вот закончу школу, и уеду к бабушке в Белгород, где
            и устроюсь.
     -     Не устроюсь, а поступлю в училище, - поучительно
            произнесла мать.
     -     Хорошо, поступлю, - отмахнулся тот от неё как от
            назойливой мухи, - Ну, ладно, я пошёл в школу, играть в
            футбол.
И мать буквально взорвалась.
     -     И ты мне не нукай – я не лошадь.
Но сын уже был за дверью и не услышал её недовольного голоса.
      Да, была у него бабушка (мать отца), жившая в областном центре по имени Вера Максимовна – бывшая учительнице немецкого языка, к которой он ездил каждый год на месяц летом, но не для того, чтобы ковыряться в её небольшом огороде, а чтобы познавать противный язык германцев. А не уехала она к сыну из своего собственного маленького одноэтажного домика из-за того, что не сошлась характерами с невесткой – деревенской девушкой, с которой её Матвеюшка случайно познакомился в поезде. В общем, столкнулись две сильные личности и всё тут – увезла она в деревню единственного сынаю
     -     Язык тебе всегда пригодится, Никита, - увещевала его 
            бабушка, - Бог даст, войны не будет, но…
     -     А чё немцу нападать? – улыбался подросток, - Ведь
           товарищ Сталин договорился с Гитлером о ненападении.
     -     Да кто их знает этих немцев, - вздыхала Вера Максимовна,
            - Вон в Испании то ни с того, ни с сего фашистская хунта
            устроила переворот, и дедушка твой сложил там свои
            кости, воюя за простой народ.
     -     И кем он был?
     -     Лётчиком, внучек, лётчиком, - вытирала набежавшую слезу
            бабушка, - Так что зарекаться, милый, нельзя – всё может    
            случиться…
     -     Язык немчуры как брёх собак, - морщился парень.
     -     Да, похож, но это же и язык Гёте, Кафки и братьев Гримм.
     -     Да читала ты мне его сказки в детстве– чушь несусветная.
      Бабушка качала головой.
     -     Зря ты так, Никитушка, они все были великими писателями.
     -     Да и хрен с ними.
     -     Ну, не надо так, внучек. Надо уважать тех, кто чему-нибудь
           хорошему нас учит. И давай, говори по - городскому, а то
           мне стыдно тебя слушать – деревня и деревня. Мы же с
           твоим отцом и дед твой из интеллигентов. Ладно, давай
           перейдём к языку.
      И Никита с большим неудовольствием садился за стол и часа два – три мучился произносить и запоминать противные ему слова.               
      И всё в деревне шло своим чередом: пахали мужики поля, растили детей и внуков, собирали довольно большой для села урожай. Так бы они тихо и жили в своей области, если бы 22 июня 1941 года в десять утра Председатель сельсовета не собрал всех жителей у своего дома и не объявил:
     -     Дорогие мои селяне! Фашистская Германия всё же пошла
            войной на нас, не смотря на пакт о ненападении – слышал я
            по радио обращение Вячеслава Михайловича Молотова к
            народу. Поэтому больные, старики, женщины и дети,
            при угрозе оккупации нашей области можете уехать в
            Белгород – мы в этом поможем. Там, сказали мне по
            телефону, будут стоят поезда, которые и отвезут вас в
            эвакуацию. Мужское же население должно стать на защиту
            нашей дорогой Родины - за ними через два дня из
            райвоенкомата, приедет грузовик.
     -     Да у нас таких не хилых для войны мужиков раз-два и
            обчёлся, - вышел вперёд с озабоченным выражением лица
            зоотехник Зайцев.
     -     Что есть, то есть, - кивнул головой Колунов, - Но нашу
            страну нужно защищать. Не так ли?
     -     Обязательно, - громко объявил хромоногий отец Никиты, -
           Даже я пойду опять против немца воевать.
     -     Да кто ж табе хромоногого возьмёт? – усмехнулся гармонист
           Никола, - Бушь ковылять, идя в атаку? Да табе в первом
           же бою и убьють. А воще-то немец, может статься, до нас и
            не дотянет.
     -     Это как сказать, – странно посмотрел на него зоотехник.
     -     И последнее, - продолжил Колунов, - у тех, кто останется в
            селе теперь две задачи и первая – вырыть в огородах или в
            сараях ямы, куда можно будет спрятать всё, что пригодится
            для еды, то есть соленья, варенья, а в августе весь до
           мелочей урожай как со своих участков, так и с общего поля.
           А также не забудьте про грибы, ягоды и рыбу, иначе при
           этих немецких варварах мы скоро все подохнем от голода.
      Бабы сразу все зашумели, вытирая набежавшие слёзы, но делать было нечего – надо готовиться к войне. И всё тут же встало с ног на голову: пожилые крестьяне стали спешно закупать в сельпо всё подряд, их посеревшие от горя жёны закапывать в землю ещё не выросшую картошку, морковь и свеклу, а дети отправились в лес по первые грибы и ягоды, совсем забыв про зверей и змей. И руководил ими фельдшер Прокоп Петрович Новиков.
     -     Вы сбирайте всё подряд в корзины, а я потом переберу, -
            наставлял он идущих впереди ребят.
      Так все и делали, набрав к четырём часам дня неспелые и зеленоватые (всё пригодится зимой) ягоды и грибы – ещё не сгнившие с весны сморчки, скользкие маслята, редко уже встречающиеся красавцы белые и стройные подберёзовики. Увлеклись ребята, и дошли почти до первых болот, и тут их встретила неприятность – змея. Она была чёрного цвета и длинной сантиметров семьдесят. Дети начальных классов тут же бросились в рассыпную, подняв гвалт и крики. Шедший позади всех Прокоп Петрович ускорил шаг.
     -     Вы чего орёте? – повысил он голос, - Лес любит тишину.
     -     Там… там ребята змеюку увидели! – бросилась к нему
            перешедшая в десятый класс Маша Храмова - симпатичная
            девочка – подросток, живущая через три дома от Никиты,
            своего одноклассника.
     -     Ну, да? – засмеялся медик, - А ну, пошли, смотреть, что та
            за змея.
     -     Она свернула калачиком на большом пне, - боязливо
            проговорила восьмилетняя Маринка, - Спит себе, небось.
     -     Тогда, ребята, топаем осторожно, не шумя – все любят
            поспать в жаркий день, - успокоил детей Прокоп Петрович.
     -     Да она зараз на солнышке греется, - уточнил Никита, -
            Разморило её.
     -     Значит, замёрзла на болоте – там вода всегда холодна. Всё,
            тихо! Тот, что ли? – указал рукой фельдшер на широкий и
            уже подгнивший пень от дуба.
     -     Да, - кивнула головой Маша, искоса глядя на Никиту,
            который ей травился ещё с пятого класса.
Осторожно подошли к пню, стали вокруг.
     -     Ну, - обвёл всех собирателей даров природы хозяин
            амбулатории, - кто знает, чем отлична гадюка от ужа?
      Двухминутная тишина, а потом всё та же Маша сказала:
     -     У ужика пятнышки на голове.
     -     Правильно, - кивнул головой Прокоп Петрович, - Что ещё?
      Минута и вновь ответ, но уже взрослого парня по имени Макар, только что закончившего школу:
     -     У гадюки по всей спине виляющая полоска желтоватого
            цвета.
     -     Верно! Ну, вот, теперь смотрите на вашу находку.
      И школьники уставились на змею.
     -     А у неё е пятнышки на головке! – воскликнул
            обрадованно один первоклассник.
     -     И нет никакой полоски на спинке, - добавил другой.
     -     Отлично! – одобрительно проговорил фельдшер.                И тут подал голос Никита Ершов:
     -     И ещё… Можно, доктор?
     -     Говори, футболист, хотя я не врач, а фелшер.
Одноклассник Маши чуть покраснел и глядя на неё сказал:
     -     Гадючка, когда своими слабыми зеньками видит
            движущийся пред ней предмет, встаёт в стойку, то есть
            поднимает вертикально вверх треть тела, вытягивает
            головку вперёд и шипит.
     -     Молоток! – рассмеялся Прокоп Петрович, - Да, так она
            пугает, чтоб её не трогали, так как потом может укусить, и
            яд её вообще то сильный. И ещё есть два отличия, детки.
     -     И какие? – вновь спросил один из первоклассников.
     -     А, можеть, кто из вас вас знает?
      И тут семнадцатилетний Макар вдруг расхохотался.
     -     Ты чего? – удивлённо посмотрел на него Новиков.
     -     У ужика головка круглая, а у гадюки похожа на треугольник,   
            как наконечник у копья.
     -     Точно! Но есть ещё одно отличие.
     -     Неужто? – посерьёзнел выпускник и почесал затылок.
     -     Да и вот какое: у ужа зрачки глаз круглые, а у змеи как у
           кошки щёлки вертикально.
     -     Ничего себе! – вырвалось у Никиты, - Но пока будешь
            рассматривать её, она может и тяпнуть.
     -     Верно. И вот теперь по этому поводу у меня вопрос к вам,
            Детки, а что делать, если всё же змеюка укусила?               
     -     Высосать из ранки яд, - тут же выкрикнула рыженькая Лиза.
     -     Нет, нельзя, - покачал головой фельдшер.
     -     А почему?
     -     А потому, что если у вас больные зубы или дёсны, то яд
            быстро побежит в кровь и отравит вас.
     -     Ого! – воскликнул Никита, - Тогда что же делать?
      Новиков присел на корточки.
     -     Надо перетянуть руку или ногу выше укуса, чтобы яд по
            венам не прошёл в сердце и мозг и быстрей бежать в
            амбулаторию. А там я или твоя мать, Никит, введём нужные
            лекарства. Поняли, детки?
     -     Да, - прошептала чуть испуганно Маша, увидев, что уж
            развернулся, соскользнул с пня и тут же пропал в высокой
            траве.
      И тут фельдшер поднялся, потянулся и объявил:
     -     Ну, вот, змеюка, как назвала ужа ты, и уползла, а нам пора
            идтить в село. Вас уже, наверно, ждут родные, чтоб чистить
            грибы для засолки и варить из ягод варенье, а некоторых
            собирать и в эвакуацию.
     -     Меня вряд ли, - грустно произнесла Маша, - Мама хворает, а
            бабушка совсем слаба стала. А папа завтра уйдёт на фронт
            вместе с учителем физкультуры, отцом Феди, сыном деда
            Попова и евреем Фишманом.
     -     А моего отца, сказал председатель, не возьмут из-за
            хромоты, - вздохнул Никита.
     -     А мы уедем отсель, - выкрикнула маленькая Настя, - Хотя у
            дедушки и ружо есть.
     -     Ружьём не повоюешь, - усмехнулся Макар Сырых, -
            Винтовку Мосина всем выдают.
      Прокоп Петрович с грустью посмотрел на всех.
     -     Я тоже, можеть, уйду воевать, ребята. Сегодня все
            собираются в школе на сборище. Будем думать, что робыть
            дальше.
     -     А мать говорила, что в сельсовете будет собрание, - объявил
           Никита.
     -     Нет, все взрослые придут на сбор именно в школу, -
            кивнул головой фельдшер, - Не приведи, Господь, чтобы
            фашист дошёл до нашей Васильевки! Ладно, пошли,
            ребятки.
     -     А я всё равно сбегу на фронт, - буркнул Макар и Прокоп
            Петрович, услышав это, показал ему кулак.               
     -      Рано тебе воевать, парень, - тихо произнёс он, подмигнув
            выпускнику, - Председатель и зоотехник, как и отец Никиты,
            тоже останутся – у вас, я думаю, будет, чем и здесь
            заняться, то есть помочь селянам в трудную минуту. Ты же,
            поди, комсомолец?
     -     Да.
     -     Тогда с селом не расставайся никогда.
      И Никита, идущий сзади них, всё это услышал. Он замедли шаг, и когда Храмова поравнялась с ним, тихо произнёс:
      -     Маш, а может, сбегаем вечерком скупаться? А то потом
             похолодает, да и немчура может дойти до нашего села, а?
       Девушка-подросток внимательно посмотрела на него, чуть покраснев, и кивнула головой.
      -     Ладно, пойдемо, но тильки ненадолго.
      -     Согласен. Так игде встретимся?
      -     Да у окраины, за домом Севки Ножова в пять часов. Ладно?
      -     Хорошо, но давай лучше прямо у реки на пляже, - попросил
             он, стесняясь, что его сверстники их увидят вместе.
      -     Ладно, жди.
        И Никита ждал, сидя на песчаном берегу и воздух прямо таки стал: ни одного дуновения ветерка, ни одного облачка на небе с ярким и горячим солнцем.
        Он ждал с непонятным волнением в груди, глядя на медленно текущую воду реки, всплески рыбёшек, радующихся вечерней зорькой и своими накаченные хозяйственным трудом мышцами – они с отцом берегли свою женщину – мать и жену и делали в огороде всё сами.
       Наконец, за спиной зашуршали кусты, и он обернулся.
Маша стояла и смотрела на него – парня своей мечты с красивой, уже мужской фигурой и твёрдым взглядом, а он буквально ласкал её глазами с ног до головы, даже не понимая этого, и восхищался. Восхищался её стройным тельцем под лёгким белым платьем с красными маками, тонкой и длинной шеей, короткой стрижкой, которую сделала её мама – единственный цирюльник в селе, и небольшими бугорками немного ниже ключиц. А также детско-взрослым личиком с чуть полными губами, маленьким носиком и тёмно-карими глазами.
     -     Ну, не зырь на меня так? – тихо произнесла она, делая
            шаги к нему.
     -     И почему? – раскрыл он широко веки от удивления.
     -     Мне и так очень жарко…
     -     Так солнце, гляди, какое!
     -     Да, но не только от его, но и…
     -     И отчего? – взял он Машу за руку, ощутив, как та 
            мелко дрожит.
      Она вырвала руку, вскрикнув:
     -     Ни от чего.
      И бросилась прямо в платье в воду. Никита чуть подождал, а потом стащил с себя синие шаровары и белую футболку, оставшись в чёрных сатиновых трусах. Потом разбежался, беря влево, где был небольшой мостик типа причала и, сделав переднее сальто, влетел в воду.
      Маша недалеко и неумело отплыла по-собачьи, а он рванул вольным стилем, обрызгав её рукой.
     -     Ты чо хулиганишь? – услышал он уже сзади и справа от
            себя, - Я же утопну!
      И он тут же остановился и развернулся, работая только ногами, чтобы не уйти под воду и видеть её.
     -     Так могу и научить…
     -     Можешь, но… апосля войны, - почему-то именно так сказала
            она и поплыла к близкому берегу.
      Он обогнал её и, почувствовав под ногами дно, встал и принял её, плывущую, в свои расставленные руки. Маша рванулась из неожиданных объятий, но он ещё крепче прижал её к себе.
     -     Ты чегой то? – попыталась вырваться девочка-подросток.
     -     А ничего, - вдруг покраснел он как рак и разжал руки.
      И она медленно обошла его и выскочила на берег, лёгким движение стащила с себя платье, разложила его на горячей траве и плюхнулась рядом на горячий песок в таких же чёрных сатиновых трусиках с резинками по нижнему краю и белой маечке.
      И тут же почувствовала, как рядом упал Никита.
Через десять минут она резко вскочила, обсыпав его песком.
     -     Ты чего? – повторил он её вопрос, поворачивая голову.
     -     Спеклась, - пригладила Маша волосы, - Пошли в воду.
      И быстро направилась к реке, а он поскакал за ней на четырёх конечностях, в таком положении войдя в воду и сев на дно. Потом развернулся к смеющейся Маше. И та вдруг тоже встала на четвереньки и запрыгала к нему, как собачка. Скачок и она столкнулась с ним и вдруг схватила его за шею и прижала к себе. Их губы встретились и так и остались до… самого конца.
     Домой шли молча, не глядя друг на друга, а у жилища Савелия Ножова разошлись: он пошёл огородами к себе, а она по улице, даже не чувствуя, как быстро высохла на ней одежда. А в его голове зазвучала фраза: «Я не забуду этого никогда…».

                Суета

      А фашисты подступали всё ближе и ближе.
Полтора месяца пролетели как один день, в которые селяне ежедневно ходили в лес по ягоды и грибы, ловили рыбу, которую потом коптили и сушили, а в августе перелопатили свои огороды и поле, чтобы взять оттуда всё, что можно было есть. И Никите в этой суете, как и Маше, пришлось тоже крутиться волчком, отодвигая возможность новой встрече всё дальше и дальше…               
      И вот в середине октября, когда чаще стали лить дожди, Савелий Ножов, которому на днях исполнилось тридцать пять лет и сходивший по этому поводу по грибы для закуски в дальний лес на запад, сказал, что вроде бы слышал грохот пушек.               
     -     Да ослышался ты, - улыбнулся пожилой Илья Колкутин,
            - Гроза вон была в соседней деревне.
     -     Ни хрена, дед, там, где я был никакой грозы даже не
            намечалось.
     -     Ну - ну, табе лучше знать, - зажёг тот самокрутку, но после
            ухода бывшего зэка, тут же побежал к Председателю
            сельсовета, доложить, что поведал Севка.
     -     Всё может быть, - покачал головой Колунов и на следующий
           же день, то есть 17 октября опять собрал селян в актовом               
           зале школы.
     -     Вот-вот и враг, возможно, войдёт в нашу область, - начал он
           и все с горечью на лице переглянулись, - Кто могли, уехали в
           эвакуацию, остальные, надеюсь, уже попрятали съестные
           запасы продовольствия. Если у кого и есть оружие, то тоже
           спрячьте подальше – пригодится. Всё, женщины свободны, а
           мужскую часть, хоть и малочисленную, прошу остаться.
      Заскрипели стулья, и зал почти опустел.
Председатель сельсовета обвёл всех взглядом. «Так, - пробурчал он себе под нос, - я, зоотехник, счетовод, хромоногий Ершов с сыном, больной туберкулёзом Галкин, конюх, Макар Сырых с дружком Фёдором Ивановым, физик Цаплин, Дмитрий Полуянов, Сергей Громов, участковый Иван Ильин и Веня Ухин. О, чёрт, Севка Ножов припёрся, будь он неладен. И зачем? Ведь только год, как вернулся из лагеря – сидел ведь, говорили, за разбой. В общем, двенадцать мужиков и три подростка. А остальные, ведь, одни старики».
     -     Чего оглядываешь нас, Иваныч? – прохрипел бывший
            заключённый, - Мужики, как мужики.
     -     Да, особенно ты, - забурчал Фишман.
     -     А чо? Я стрелять умею.
     -     По своим? – вдруг вырвалось у Цаплина.
     -     По личным врагам, твою мать…- матюгнулся Ножов, - И
            вы, жидовня, молчите, если не знаете, за что я сидел.
     -     Так, хватит! – стукнул кулаком по столу Председатель, -
           Слушайте меня внимательно.
     -     Слухаем, - подобострастно проговорил зоотехник Зайцев,
            кивнув головой.
     -     Так вот, думаю я организовать партизанский отряд…
     -     Из двенадцати человек? – усмехнулся зоотехник.
     -     Ещё Макар, Фёдор и Никита, - твёрдо произнёс Колунов.
     -     Малые ещё они для этого.
     -     В самый раз. Ты вот, Пётр Егорович, попробуй их мышцы –
           железо!
     -     Железо должно быть с башкой.
И тут поднялся с места закончивший школу в прошлом году Фёдор Иванов и задрал рукав рубашки.
     -     На, дядь Петь, опробуй, - согнул он правую руку в локте.
     -     Я про мозги говорил.
     -     Можно и голову на сообразительность проверить. Слабо?
     -     Да иди ты, - поднялся с места Зайцев, - Сопливые вы ещё.
            Ладно, Председатель, пойду ка я корову доить, а то жена
            захворала.
     -     Как знаешь, Егорыч, да и хватит вам собачиться. Пора о деле
            поговорить, - поморщился Председатель.
     -     О, це дило! – закашлялся Галкин, - Слухаем тебя, Артём
           Иванович.
Тот почесал затылок, провожая взглядом зоотехника, и произнёс:
     -     В общем, если немчура придёт сюда, в первое время будем
            сидеть тихо, так сказать прочувствуем атмосферу.
     -     Чего? – скривился Ножов, - Пердёж немцев будем
           вынюхивать что ли?
     -     Не груби, Севка, мы должны приглядеться, что и как, а
            потом…
     -     Потом поздно будет.
     -     Не будет. Какие будут предложения, мужики?               
     -     Да, надо бы на всякий случай пару блиндажей соорудить в
            лесу поближе к дальним болотам, - подал голос участковый,-
            Пригодятся.
     -     Согласен, - кивнул Председатель. Ещё?
     -     Туда жратвы бы какой натаскать и кое-какое оружие, если
            есть, - молвил Громов.
     -     Принято. Что ещё?
      И вдруг бывший зэк сказал:
     -     Лучше бы евреям отвалить подальше отсюда в эвакуацию.
     -     С какой такой стати? – перебил его поднявшийся с места
            физик Цаплин.
     -     Да говорят, что немцы вас не привечают.
     -     Откуда услыхал? – вмешался в разговор счетовод Фишман.
     -     В лагере говорили…
     -     А там откуда узнали?
     -     Да война то не вчера началась же, а в сентябре тридцать
            девятого, - усмехнулся Ножов.
Теперь уже не выдержал и поднялся со стула Колунов.
     -     Да, я тоже слышал обо этом. Ещё и цыган они ненавидят.
     -     Я из родной деревни не уеду, - буркнул учитель.
     -     А я сегодня же улетучусь, - беспокойно произнёс Фишман, -
           Меня нос и уши выдадут сразу.
     -     И обрезанный «болт», - расхохотался Савелий, - Так что ты,
            Цапля, штаны перед немцами не снимай.
Артём Иванович повысил голос.
     -     Ладно, хорош вам. Всё, после обеда пойдём копать
            блиндажи. Так что берите с собой лопаты, пилы, гвозди и
            молотки– хоть в один накат, но надо сварганить схрон.
     -     А провиант кто будет собирать? – заелозил полным задом по
            стулу Дмитрий Полуянов.
     -     Вот своим бабам, когда инструмент будете брать, и
            скажите. Пусть хотя бы сухой паёк соберут.
     -     Понятно, разберёмся, - кивнул головой Сергей Громов, -
           Айда, мужики.
      Все ушли, а Колунов ещё с полчаса сидел, меняя папиросы во рту, с прискорбьем думая, как всё получится, и кто от этой всей передряги, называемой войной, останется в живых… И как там Колосовы, Рыжовы, остальные учителя, и другие селяне, уехавшие кто в эвакуацию, а кто на фронт? Дай им, Бог, удачи! А вот нашим иудеям действительно надо бы уехать…

                Х

      Копали блиндаж все, кроме больного туберкулёзом Галкина, стариков Попова и Колкутина, фельдшера, занимавшегося бабушкой Маши Храмовой на дому, Зайцева, уничтожавшего по приказу Председателя совхозную документацию и не знавшего об этом мероприятии, и… Севки Ножова, который вообще не пришёл
     -     Вот, гад! – думал Председатель сельсовета, шагая по лесу, -
           Здоров как бык, а ленивый. Ах, да, у этих «синих» свои
           законы в отношении работы. Правда, иногда он помогает
           ненормальному Кольке Яровому коров пасти, но это же не
           работа - лежит себе в траве с утра до вечера, лузгая семечки,
           а после шести щёлкает кнутом животным по задницам.
           Говорят, что он шастает к Любке Сивой, муж которой ушёл
           на фронт в конце июня, но, правда, со свечой никто не стоял.
           Даже батюшка Евлампий пришёл с лопатой и граблями, вот
           так.
     Копали яму и валили деревья до темноты, и она получилась только пять на четыре метра (мешали частые сосны с их глубокими и раскидистыми корнями), то есть ни туда, ни сюда даже для их предполагаемого отряда, хоть и глубиной почти три метра.               
     «Не блиндаж, а действительно схрон какой-то для ворованных вещей, мать его!» - рассуждал Председатель.
     -     Ладно, пошли домой, а то есть охота и руки отваливаются с
           непривычки – столько напилили, - объявил наконец он, -
           Завтра кровь из носу, но поставим подпорки, покроем крышу
           и завалим её землёй. А потом примемся за второй. Да, харч
           по домам пусть лучше пацаны собирают. На Севку надеяться
           нечего. Слышите, ребята?
     -     Да, - отозвался Никита Ершов, - Всё сделаем.
     -     И возьмите пару фляг у Ольги Шульгиной для воды. Нужна
            будет.
     -     Есть, товарищ Предсель, - отдал честь Макар Сырых, - Будет
           сделано – отоваримся у главной доярки.
      Артём Иванович вскинул брови вверх.
     -     А чем ты меня обозвал, парень? На мат похоже.
     -     Не приведи, Господи, - перекрестился тот, - Предсель – это
            Председатель сельсовета.
     -     А-а-а, ну ладно, давайте к дому, мужики.
      Они пошли, и вдруг Макар ощутил на своём плече тяжёлую руку. Обернулся и удивился – чуть сзади него идёт батюшка Евлампий, через некоторое время прошептавший ему:
     -     Спасибо, сын мой, что вспоминаешь Бога. Он тебе ответит
           тем же.
      И всю дорогу Макар Сырых думал, как ему Всевышний ответит.
       А следующий день был ещё суматошнее: с утра лил дождь, чуть ослабевший к полудню, но в три часа все были уже у ямы. Укладывали деревья все вместе, скрепляя их скобами, которые притащил в мешке Ершов – старший из своей мастерской, а подпорки ставили из молодняка – те крепче, засовывая между ними и землёй валежник для тепла, остатки которого постелили на пол. Брёвна легли плотно, оставив восьмидесятисантиметровый лаз под раскидистой елью, который накрыли листом железа, а сверху мхом.
     -     Так, мужики, - остановился, чтобы перенести одышку
            Колунов, - На сегодня хватит. Завтра снесём вниз пни для   
            сиденья, а оставшиеся брёвна распилим вдоль для лежанок.
     -     Да, пора до дому, до хаты, – улыбнулся Аркадий
            Абрамович, - А то в темноте и в ямку можно попасть, и
            сломать что-нибудь.
     -     Ага, «морковку», - заржал Громов, держась за живот.
      Отец Никиты подошёл к нему.
     -     Что, Серёга, тяжело без желудка?
     -     Конечно. Живот болит постоянно и особенно, когда что-то
            подниму тяжёлое.
     -     А чего не сказал? – гаркнул Колунов, обходя овражек, - Мы
            бы и без тебя справились.
     -     Да пройдёт. Есть у меня травяное средство…
     -     На самогоне небось? – хмыкнул участковый.
     -     На нём, родном, на нём.
     -     Но много - то не пей, Серёж, - нахмурился Председатель, -
            ослабнешь ещё больше.
     -     Да знаю я. Стоп, кто-то идёт. Слышите потрескивание веток?
Группка остановилась, навострив уши и вглядываясь в наступившую темноту.
      И действительно впереди зашуршал кустарник.
     -     Да лиса это, - прошептал Громов.
     -     Всё может быть, - также шёпотом ответил Колунов, - Ну-ка,
           Фёдор, обойди осторожно то место вокруг.
      Иванов тут же растворился в полумраке.
А через три минуты завизжал женский голос.
     -     Ой, мужики, это я, доярка Люба. Федь, отстань.
      И тут же две фигуры выросли перед будущими партизанами. Доярка маячила светлым платьем, как привидение, а Фёдор тащил небольшой мешок.
     -     Ты чего это ночью шастаешь, Люб? – спросил Председатель.
     -     Да вот паёк несу вам в блиндаж.
     -     О, чёрт! И кто же это проговорился тебе о нём?
     -     Не скажу, обещала ведь.
     -     Ладно, молчи. Эй, молодёжь, быстро отнесите этот подарок
            назад в блиндаж, а мы потихоньку пойдём дальше.
     -     Есть, ко-ман-дир, - звонко пропел Фёдор Иванов и потопал
            назад вместе с Никитой и Макаром.
    Остальные двинулась дальше, но не успели они пройти и метров триста, как где-то сбоку явно услышали чей-то стон или плач. Все кинулись туда, раздвигая и ломая кусты, и выставив вперёд кто лопаты, кто топоры, а некоторые молотки, готовые встретиться с разъярённым зверем, напавшем на кого-то из селян, захотевшим проследить, куда ушли мужики на весь день. Но сюрприз оказался совсем другим…

                «Гости»

      Худенькому мальчику в светлых шортах и курточке было лет тринадцать. Он лежал на боку, подвернув под себя левую ногу, окрашенную чем-то чёрным. Любка, первая подскочившая к нему, провела рукой по ноге и повернулась лицом к вышедшей из-за туч луне.
     -     Елки-палки! – охнула она, - Он же ранен!
      Мужчины сгрудились вокруг.
     -     Что, как? – встревоженно произнёс Колунов, - Фонарик есть   
            у кого?
     -     Да, - вышел вперёд запасливый механик - отец Никиты, - Вот
            он.
     -     Включай и наводи на ногу.
Бледный луч осветил бедро мальца, и все увидели разорванный край шорт, пропитанный кровью, которая дотекла уже до колена.
      И Люба тут же разорвала подол своей белой нижней юбки. Две минуты и нога туго перебинтована. Здоровяк отец Евлампий легко поднял мальчика, уложил, как только что родившегося на согнутую в локте левую руку, и быстро поспешил вперёд. И все чуть ли не строевым шагом затопали за ним, а через десять минут их догнали Никита, Фёдор и Макар.
     -     Что случилось? – обогнал Макар Председателя.
     -     Раненого мальчика нашли.
     -     Тогда сразу к нам, - услышал их разговор Никита, - У
           мамы всё есть дома для перевязки.
     -     И спасибо ей за это, - перекрестился батюшка, - Не надо,
            чтобы про пацана всё село знало.
      За три с половиной часа молча добрались до сруба Ершовых.
Отец Евлампий внёс постанывающего мальчика в дом, Артём Иванович и Никита за ним, а его отец, завершавший процессию, распрощался с остальными и закрыл дверь на щеколду.
Раненого положили на деревянный топчан, и хозяйка дома шустро стащила разорванные шорты, обнажив полностью ноги. Кровоточащая рана была почти у тазобедренного сустава, но неглубокой.
     -     Пару швов надо всё же наложить, - уверенно сказала
            Елизавета Гавриловна, - Потерпишь, герой?
      Но мальчик на вопрос не среагировал
     -     Да обезболь ты его, Лиза, - вмешался Председатель.
     -     А это обязательно, - завозилась женщина со шприцом,
            вынутым из небольшого стерилизатора.
     -     Осколком задело, - знающе проговорил отец Никиты,
            осматривая рану.
     -     Ладно, пусть оклемается, а завтра порасспросим, кто он и
            откуда, - кивнул головой Колунов, - Ну, я пошёл.  Мальца то
            у себя оставь. Слышь, Елизавета?
     -     А как же! Его и помыть надо, и переодеть – вон какой
            грязный.
     -     Да поможет ему Бог, - перекрестил мальчика Отец
            Евлампий, и тоже покинул дом.               
      Он пришёл в себя к обеду следующего дня, но, похоже, было, что он бредит, так как сразу начал часто повторять только одно слово:
     -     Немцы, немцы, немцы…
      Его покормили, отмыли, перевязали, потом дали горячего молока с мёдом и аспирин и… он ожил, то есть сел в кровати и заговорил:
     -     Немцы уже в Белгороде.
     -     Откуда знаешь? – спросила Елизавета Гавриловна.
     -     Я там живу, то есть жил…
И женщина сразу сообразила и позвала со двора сына, коловшего дрова:
     -     Никит, быстро сбегай за Председателем.
      И тот тут же рванул из дома.
По пути он встретил отца, идущего из мастерской, и они вместе  поспешили в сельсовет. Услышав такую новость, Колунов сразу же напялил плащ, и троица поспешила к дому Ершовых.
       А мальчик, которого звали Славой Денисовым, уже сидел за столом и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Взрослые сгрудились вокруг него.
     -     Ну, Славик, повтори всё то, что рассказал мне, - попросила
           мать Никиты.
      И тот, посерьёзнев, начал:
     -     Фашисты пересекли границу области позавчера и наши под
            их натиском стали отступать.
     -     Молодец, точно говоришь, - вырвалось у Артёма
            Ивановича, - Продолжай.
     -     Мой отец, бывший военный, работал в Обкоме партии и всех
            служащих сразу же решили эвакуировать вместе с
            родственниками. И на двух грузовых машинах мы поехали
            на северо - восток.
     -     И мужчины? – нахмурился отец Никиты, - А уйти в
            подполье?
     -     Так приказало начальство, боясь, что кто-нибудь сразу
            сдаст немцам коммунистов и их всех расстреляют.
     -     Да, бывало так и раньше в Гражданскую, - с досадой буркнул
            Колунов, - И что дальше?
     -     Мы успели доехать до Корочи, как налетели самолёты и…
      Мальчик стал тереть кулачками глаза.
     -     И стали бомбить? – ахнула Елизавета Гавриловна.
     -     Да. Первая бомба угодила прямо в наш грузовик, но мама
            успела меня отбросить в придорожные кусты, а потом…- и
            Славик до боли закусил нижнюю губу, - А потом я ничего
            не помню. Хотя нет, вспоминаю, что какой-то мужчина
            некоторое время тащил меня на себе, а потом он упал, и я
            увидел, что он весь в крови.
     -     О, Господи! – перекрестилась женщина.
     -     И он только и успел указать рукой: «Иди в ту сторону», и…
            умер. Ногу я почти сначала не чувствовал, поэтому целый
            день шёл, но потом появилась сильная боль, и я увидел, что
            шорты мои в крови и потерял сознание.
     -     Ясно, - помрачнел Председатель, - Давай, Никита, пробегись
            по домам и сообщи, что вот-вот и гитлеровцы будут здесь.
            Пусть мужики идут в сельсовет, а женщины и
            дети прячутся в погребах. Ясно?
     -     Да.
      И Ершов-младший выскочил из дома.
     -     Ты, Матвей, идёшь со мной, - продолжил Колунов,
            обращаясь к отцу Никиты, - а ты, Елизавета останься с
            мальчиком и учти, он теперь твой сын и никому ни слова о
            нём и его отце и кем тот был.
     -     Поняла. Я только сбегаю в амбулаторию за инструментом и
            перевязочным материалом, а по дороге заскочу к
            Новиковым.
     -     Правильно. Пусть наш фельдшер притворится больным и
           сидит в своей мазанке – он нам обязательно ещё пригодится.
     И дом опустел, а Славик с помощь хозяйки тут же был спрятан за печку, где лежали старые подушки и одеяла
      Немцы вошли в село 27 октября во второй половине дня, и офицерский состав, прибывший на двух машинах, тут же поселился в доме для учителей, а солдаты в школе, рядом с которой разместились два грузовика, шесть мотоциклов и один небольшой танк. Офицеров было пять, а солдат около тридцати. Были у немчуры и собаки – три овчарки, зло лающие на всех селян.
      Эту ночь фашисты отдыхали: пили, орали и кутили, то есть из дома учителей доносились звуки граммофона, играющего какие-то марши. А на следующий день начались безобразия: солдаты ходили по домам, отбирая съестное и самогон. Офицеры же собрали всё население у дома учителей. И тут выяснилось, что Савелий Ножов исчез… Немец - переводчик на русском языке стал забивать селянам мозги всякой ересью, то есть, что немецкая армия пришла освободить народ от коммунистов и евреев и установить в России самый лучший общественный строй в Европе.
     -     А теперь ми стать проводить чистка, - объявил один из
            молодых офицеров, картавя русские слова, - Раздевать.
     -     Что-о-о? – за полошились селяне, - Как?
     -     Снимать штаны, русские свиньи и стать в ряд, - заорал
            переводчик, - Или начнём стрелять.
      Мужики переглянулись, ища глазами женский пол, но тот в это время уже отбивался от солдат, обыскивающих дома и забирающих продукты.
     -     Ну, слюшать нас, а то… - немолодой седоватый офицер со
            шрамом на щеке вынул пистолет и выстрелил в воздух.
      И мужская часть селян, яростно матерясь, начала раздеваться. Прикрыв срам руками, стали в неровный ряд и… началось: один из молодых офицеров и два солдата останавливались перед каждым, заставляя поднимать руки, в результате чего из строя были выведены Цаплин и деда Попов.
     -     Зачем это? – забеспокоился дед.
     -     Офицер всё скажет, - мерзко заулыбался переводчик.
     -     Ты что, старый, укороченный что-ли? – прыснул в кулак
            стоявший рядом Дмитрий Полуянов.
     -     Ой, да он у меня так с младенчества, - прикрылся руками
            бедный Александр Максимович, - А что? Это запрещено?
     -     Посмотрим, - нахмурился Колунов, стоявший с другой его
            стороны, - Ты же русский, а они ищут евреев.               
      А потом прошептал сам себе, глядя на спину учителя, вышедшего из строя:
     -     Эх, зря ты вчера, Яков Семёнович, не уехал вместе с
            Фишманом.
      Несчастных увели в школу, где был наполовину залитый дождём вместительный подвал. А потом стали всех мужчин по очереди допрашивать в сельсовете, уведя потом их тоже в подвал. Что там было, Никита не слышал - его, Фёдора и Макара после осмотра вытолкал из строя переводчик и дав ногой под зад, заржал как старый конь:
     -     Идите домой, щенки.
      И они ушли, с ненавистью поглядывая на немца.
     -     Твари поганые, - возмущался Макар, шлёпая сандалиями по
            пыли, - Смотрят на нас, как на быдло.
     -     Я бы их всех… - побелев от злобы, сказал Фёдор, - К
            мирному населению так относиться нельзя.
      И тут Никита вспомнил свою бабушку.
     -     А знаете, почему так?
     -     В смысле? – удивлённо посмотрел на него Иванов.
     -     А потому, что это не регулярные войска.
     -     Откуда взял? – с интересом уставился на него Сырых.
     -     А вы форму видели?
     -     Ну, да, чёрная.
     -     А петлицы?
     -     Я к этой сволочи не присматривался, - пожал плечами
            Макар.
     -     Я тоже, - буркнул Фёдор.
     -     А зря, - поучительно произнёс Никита, - я их тщательно
            осмотрел с ног до головы.
     -     И зачем?
     -     А вы потом присмотритесь. Петлицы в виде двух молний.
     -     И что?
     -     А то, что это бригада СС.
     -     Кто, кто?
     -     Это каратели, друзья, то есть, самые жестокие садисты в
            немецкой армии.
     -     Откуда знаешь? – не выдержал Макар.
     -     Бабушка рассказывала, что её в связи с знаниями немецкого
            языка, вызывали в НКВД с самого начала войны в Европе и
            там она узнала об этом у какого-то служащего.
     -     Понятно, поставили её на учёт на всякий случай, -
            ухмыльнулся Фёдор, - А давно ты был у неё, Никит?
     -     Да ещё в мае – приезжал на праздник вместе с отцом на
            полуторке.
     -     Да, тяжело там в Белгороде, наверное, сейчас.
      Макар вздохнул и зло сплюнул в траву.
     -     Какая- то гадина, видно, шепнула фашистам, что в лесу
            нашем прячутся партизаны.
     -     Не исключено, - кивнул головой Фёдор, - Ладно, двинули по
            домам.
Этой ночью их разбудили вновь звуки музыки и восторженные крики, раздававшиеся из учительского дома, а утром прошёл слушок, что Кругликову Нюру и Любу Сивую офицеры притаскивали к себе в учительский дом для забавы… И никто из селян не решился заступиться за них – боялись, что спьяну те их перестреляют. Но женщины потом рассказывали, что офицеры к ним не приставали, а поили их шнапсом и всё расспрашивали о жителях, у кого какой дом, то есть богатый или нет, а потом танцевали с ними под новенький граммофон, который они привезли с собой.
      И это было странным…
                Эсэсовцы 
               
     А днём всё мужское население, усаженное в подвале школы, вновь допрашивали.  И более резко и долго, то есть когда те возвращались по домам, некоторые хромали, некоторые вытирали кровь с лица, но синяки были у всех.
     -     Вот, негодяи! – возмущались встречавшие их женщины, - И
            что им от наших мужиков надо? А где же Цаплин и Попов?
      Но все молчали, отрицательно покачивая головами.
У Фёдора отец ушёл на фронт, а у Макара давно умер, так что не у кого им было узнать, что там происходило.
      Вернулся домой и отец Никиты и, садясь за стол, не улыбаясь подмигнул ему. Мать приставала к мужу с расспросами, но тот отнекивался:
     -     Меньше знаешь, мало горя, - только и сказал он.
      Но вечером, когда Елизавета Гавриловна ушла спать, Матвей Ильич прошёл в комнатушку сына и зашептал ему на ухо:
     -     Немцы ищут партизан…
     -     Значит Макар был прав, когда говорил мне с Фёдором об
            этом, - кивнул головой сын.
     -     Да. Так вот, эти гады допрашивали всех по отдельности,               
            били по ногам и лицу, сломав нашему фельдшеру и
            Полуянову носы, а участковому повредили коленный сустав.
            Выявляли, заразы, коммунистов.
     -     Так Артём Иванович же и Ильин…
     -     Да все знают, что они партийцы, но никто об этом не
            проговорился.
     -     Ты так считаешь? – с сомнением посмотрел на отца Никита.
     -     Но ведь отпустили же нас всех, и даже их.
     Никита задумался и пришёл к выводу, что очень хорошо было бы подслушать разговор эсэсовцев. Да, это мысль! Ведь он знает немецкий язык вполне хорошо.
     -     А учителя и деда Попова видели в подвале?
      И Матвей Ильич хмуро покачал головой.
     -     Нет, их там не было. Наверное, солдаты заперли их у себя в
            Школе отдельно от других мужиков. Ладно, ложись спать.
            Посмотрим, что будет завтра. А то, может, и надо уже
            уходить в лес.
     -     Думаешь пора, пап?
     -     Всё может быть, Никит. Нас мало, но… Ладно, спи.
            Утро вечера мудренее.
      А в пять утра раздался стук в дверь. Все выскочили из кроватей и прильнули к окну. И… отпрянули – на них смотрела грязная рожа Савелия Ножова.
     -     Я пойду, открою, - прошептал отец, беря в руку топор.
     -     Я с тобой, - сунулся тоже к двери Никита.
     -     Осторожно там, - прижала от страха ладони к груди
           Елизавета Гавриловна, закрыв собой проход за печку, где
            спал Славик.
     -     Знаю сам, - отмахнулся от неё муж.
Севелий был в одном испачканном землёй исподнем, держа в руке наган. И он весь трясся – по ночам было уже довольно - таки прохладно. Начало ноября всё же…
     -     Ты чего и откуда? – спросил отец Никиты, открыв дверь.
     -     Оттуда, Матвей. Пусти, а то я закоченел совсем.
      И хозяин дома завёл нежданного гостя в сенцы.
     -     Ты где пропадал то, Сев?
     -     В лесу. У тебя самогон есть?
     -     Да.
     -     Налей, а то язык не поворачивается.
Ершов – старший полез по лесенки на чердак и вернулся оттуда с полной «четвертью».
     -     А стакан? – скорчил недовольную мину Ножов.
     -     Пей из горла, а то в кухне Лизка увидит, что я беру их, всё
            поймёт и начнёт ругаться. Это же спирт, а самогон в
            подполе на кухне.
     -     Е, моё! – хрюкнул от удовольствия Савелий, - Стащила что
            ли с работы?
     -     Не стащила, а спрятала - всегда нам всем может пригодится.
     -     Это точно!
      Гость сделал три глотка и закашлялся.
     -     Да тише ты, - зашептал Матвей Ильич.
     -     Да он, чёрт, не разведённый. Чуть не задохнулся. Глотнёшь?
     -     Нет, сейчас голова должна быть светлой. А где взял наган?
     -     Да у себя… Припрятал лет десять назад.
     -     Эх, ты, бандит! – покачал головой Ершов, - Никак старое не
           забудешь?
     -     Его не забудешь никогда, - вяло проговорил бывший
            заключённый.
     -     Что же ты в жизни хорошего сделал то, Севка?
      И тут подал голос Никита:
     -     Пап, полезем на чердак – там теплее. И из старой одежды
            кое-что ему найдётся. Пусть оденется.
      Отец почесал затылок.
     -     Да, ты прав. Ну, Ножов, давай вперёд наверх и осторожно, а
            то Лиза моя выскочит и разгонит нас. А я пока схожу,
            успокою её. Никит, помоги, пьянице, там приодеться…
     -     Я не пьяница, - возмутился Савелий, - Просто замёрз, как
            цветок на морозе.
     -     Ничего себе цветок! – прыснул отец, - Воняет от тебя, как в
            коровнике.
     -     Да иди ты… - матюгнулся тот и полез по лестнице
            наверх.
      Никита за ним. Минут через пять Матвей Ильич вернулся, неся в кастрюле варёный картофель с белым мясом – все куры пошли под нож и их тушки хозяин дома спрятал в сарае в погребе, присыпав люк соломой. За это время полураздетый Ножов напялил на себя старые штаны хозяина дома, рубашку и ватник. Парень же натянул на себя рваный тулуп.
     -     О-о-о, какой закусь! – пустил слюни непрошенный гость,
            увидев еду.
     -     Ешь, это последняя курица – эсэсовцы всё отобрали, -
            схитрил на всякий случай Матвей Ильич, боясь, что бывший
            вор попросит дать тушку с собой.
     -     Тогда помянем её, - присосался к бутыли гость.
      Наевшись, он закурил что-то очень крепкое.
     -     Ну, рассказывай, - повторил просьбу хозяин дома, - А то от
            строительства блиндажа отказался, то есть смылся, а теперь
            его, мабудь, пользуешь.
     -     А кто, Хромой, харч собирал по деревне?
     -     Ты что-ли? – недоверчиво спросил Ершов-старший.
     -     Я, а что, Любка не приносила?
     -     Принесла, но ничего не говорила.
     -     Вот, зараза! А хотя хорошо, то есть пусть все думают, что я
            сгинул.
     -     С какого перегара?
     -     А с такого, что фрицы пришли сюда, чтобы лес прочёсывать.
           Ищут, твари, партизан.
     -     Что, видел кого?
     -     Да, парочка их с автоматом и собакой прогулялись до
            первого болота.
     -     И собака тебя не учуяла?
     -     Так я с подветренной стороны шёл за ними. И, кстати, кое-
            что нашёл.
     -     И что?
     -     Свежую яму…
     -     Ну и что такого?
     -     А подумай, Матвей, откуда она?
     -     Не представляю.
     -     А зря. Я ведь копнул, а там… наш еврей Цаплин с дедом
            Поповым.
Ершов всплеснул руками.
     -     Ёлки – палки, твою мать! То-то их не было в подвале.
     -     А что, вас в подвал сажали фрицы?
     -     Да, всех мужиков.
     -     И что, били и допрашивали?
     -     Не без этого. Вон участковому Ивану Ильину коленный
            сустав повредили, а фельдшеру и Дмитрию Полуянову носы
            сломали.
     -     Иди ты?
     -     Да.
     -     Жалко и особенно однорукого Ваньку. Теперь он не вояка.
     -     У-у, какую песню ты завёл! И с чего бы это? Ты же
           краснопёрых всегда ненавидел.
     -     Моя страна не только из мусоров состоит, Матвей. Вот я и
            решил уйти в подполье, если так можно сказать. А у 
           участкового точно есть пистолет, то есть у нас уже два
           настоящих ствола будет, если он отдаст.
     -     И что, вдвоём будете воевать? – чуть улыбнулся отец
           Никиты.
     -     Нет, только с надёжными людьми.
     -     А ты сам то из надёжных?
     -     Увидишь блиндаж и поймёшь, механизатор ты наш.
     -     А что там?
     -     Посмотришь.
     -     А почему ты именно к нам пришёл?
     -     Вы, Ершовы, на самом краю деревни живёте. А ты что,
            хотел, чтобы я с песнями прошёлся днём по нашему
            «проспекту»? – широко зевнул гость.
     -     Н-да, научили тебя в лагере калякать, - покачал головой
            Матвей Ильич, - Ладно, спи, и если что, закопайся в сено,
            что в углу.
     -     Понял. Спокойного утра и дня. И, кстати, я в месте не столь
            отдалённом, общался не только с урками, но и с людьми с
            высшим образованием.
     -     В одном бараке сидели что ли?
     -     Ага, чтобы сплотить, так сказать, население в борьбе с
            настоящим врагом, мать их!
     -     И кто этот враг был? – хмуро посмотрел на Савелия отец
           Никиты, - НКВД?
     -     Тогда да, а теперь немцы, - уже вяло произнёс Савелий,
            повернулся на бок и тут же захрапел.
А Никита с отцом ещё час рассуждали о создавшейся ситуации. Ведь действительно, их возможный отряд не отряд без оружия, а одно название…
                Сходка

      В обед зашёл к ним Колунов и Савелий не стал прятаться.
     -     А-а-а, Ножов, объявился? – с презрением проговорил Артём
           Иванович, - И где шлялся? У Любки в погребе под юбкой?
     Лицо бывшего зека передёрнулось.
     -     Сказал бы я тебе, Председатель, да при женщинах не
            матюгаюсь.
     -     Ишь ты какой, интеллигентный душитель! – с издёвкой
            вымолвил тот.
      И Матвей Ильич не сдержался.
     -     Зря ты так, Артём, ты сначала выслушай его, а потом
            высказывайся как хочешь. И ведь он, слушок был,
            душегубом никогда не был.
     -     Зато вором, - сел Колунов за стол, - Ладно, хозяин, наливай.
            А ты, Ножов, как говорят в ваших «малинах», колись.
      Тот аж позеленел.
     -     Не буду. Пусть вот Никитка повторит, что я им балагурил
            вчера.
     -     Ишь ты какой обидчивый! Будь, по-твоему. Ну, парень,
            расскажи.
      И Никита поведал всё, что говорил на чердаке Савелий.
Председатель заёрзал задницей по табурету, явно смутившись от услышанного.
     -     Ладно, Севка, удивил ты меня, но извиняться не буду.
     -     Мне твои извинения не нужны, - разлил теперь самогон тот
           по лафитникам.                Матвей Ильич спирт уже не стал доставать, боясь своей жены – медсестры, да и пригодится он, может быть, не приведи, Господь, для другого. А Ножов поднял стаканчик и добавил:               
     -     Мы не гордые, Председатель. Лучше давай помянем первых   
            двух убиенных селян.
     -     О, Господи! – перекрестилась хозяйка дома, - И зачем ты так
            сразу, Сева?
     -     А затем, Елизавета, что идёт война, а не карнавал.
      И он первым опрокинул самогон в рот.
Помолчали минут десять, закусывая, а потом мать Никиты, чтобы сгладить напряжение, сказала:
     -     А сходи - ка, ты, сынок, в погреб. Там под кирпичами банка с
            квашеной капустой. Да, и Славика возьми с собой – пусть
            привыкает к нашему жилищу и что, где есть.
     -     И то, правда, жена, - поддержал ей Матвей Ильич, - Сходи
            с ним, принеси.
     И парень поспешил с подростком в сарай, а Колунов продолжил разговор:
     -     Так какой, Ножов, нас ждёт сюрприз в блиндаже?
     -     Увидите какой.
     -     Хм, тайну из-за какого-то пустяка делаешь?
     -     Ага. Ты чем пытать меня, Председатель, скажи, кто в отряде
            будет. Нас - то ведь, крепких мужиков, в селе мало.
     -     Для этого надо собрать всех.
     -     И как ты это себе представляешь?
      Артём Иванович задумался: а действительно как? Он не сомневался, что парочка немецких солдат постоянно внимательно следят за передвижением селян, поэтому надо быть очень осторожными.
     -     Честно говоря, пока не знаю, - хмуро произнёс он.
     -     То-то же, - ухмыльнулся Ножов, - А я вот знаю.
     -     И как?
     -     А надо собрать всех жителей перед сельсоветом и прочитать
            им лекцию о немцах, их помощи в построении нового
            общества в России, где не будет коммунистов, жидов и
            цыган. И все будут жить богато и счастливо.
     -     Ты что, Севка, с ума сошёл? Такое говоришь, что хочется
            дать тебе в морду, - вскочил с лавки побледневший Колунов,
            а Савелий рассмеялся.
     -     Ты извини, Председатель, но ты хоть и коммунист, но дурак.
           Этот доклад на сходке– прикрытие. Вот молодые ребята
           наши перед этим мероприятием обойдут всех мужиков
           ночью и скажут, что если кто решил идти с нами в лес 
           партизанить, тот сунет тебе после собрания простой клочок
           бумаги в руку при пожатии, как бы прощаясь. Вот мы и
            узнаем, кто у нас надёжный и будет воевать. Да и немцы
            чуток успокоятся после такого сладкого «торта».
     Артём Иванович покраснел, почесал затылок и сел на своё место, а Матвей Ильич с радостью глянул на Ножова.
     -     Да, Савелий, ты молодец! Не ожидал от тебя такого. Видно
            сожительство, так сказать, с «врагами народа» пошло тебе
            на пользу. Так что, Артёмушка, прислушайся к его совету.
     -     Ладно, - буркнул Колунов, вставая, - Я так и сделаю. Пока.
     Встал и направился к двери и тут же столкнулся с Никитой, который был бледен и возбуждён.
     -     Ты чего, парень? – удивлённо посмотрел на него
            Председатель, - А мальчик где?
     -     Поворачивай назад, Артём Иванович, - прошептал тот, - Есть
            новость и новость неприятная. А Славик уже у себя за
            печкой греется.
      И они оба опять уселись на скамью.
     -     Так что, сынок, случилось? – спросила мать.
     -     А вот что, товарищи: я вышел из дома и увидел краем глаза,
           что кто-то мелькнул за нашим заборчиком. Пошёл в сарай,
           но, как вы знаете, дверь туда с торца и не видна с улицы. Вот
            я и шмыгнул за постройку, а потом через кусты к щели в
            заборе и…
     -     Я так и думал, что немцы следят за мной, - недовольно
            перебил парня Колунов.
     -     Нет, это были не немцы, - угрюмо промолвил Никита.
      И собравшиеся тут же выкатили удивлённо глаза на него и даже Ножов.
     -     А кто? – еле выговорил Председатель.
     -     Зоотехник Зайцев.
И все вздрогнули от такой неожиданной вести.
     -     А ты, сын, не перепутал? – закашлявшись, спросил его отец.
      Тот отрицательно помотал головой.
     -     Нет, это был он и держал в руках… небольшой бинокль,
            каких у нас я не видывал.
     -     Твою мать! – не сдержался Артём Иванович.
     -     Вот сука! – воскликнул Савелий, - Продался немчуре, падла.
           Хорошо ещё, что я сижу не у окна, а то бы увидел и…
     -     А также хорошо, что не был он на постройке блиндажа и не
            знает о нём, паскуда! – охнул Матвей Ильич.
     -     Сволочь паршивая, - пробормотала Елизавета Гавриловна и
            стала убирать тарелки со стола.
     -     Что ж теперь делать? – в отчаянии промолвил Колунов.
     -     А ничего, - меланхолично прогудел бывший зек, - Ходи,
           Иваныч, как и ходил сюда – все же в деревне знают, что ты
           дружишь с Матвеем, а совет мой насчёт сходки прими
           обязательно. Только, естественно, ни слова зоотехнику об
           уговоре на счёт отряда, и даже наоборот – сделай вид, что
           очень боишься фашистов.
     Вернулась в зал хозяйка дома, неся самовар.
     И тут вдруг зашуршало за печкой и в кухню вошёл раненный подросток и все от неожиданности вздрогнули, как будто ожидая большой крысы. Чуть прихрамывая, он прошёл к столу и сел на табурет.
     -     Кушать захотел, Славик? – спросила мать Никиты.
     -     Ага.
     -     Значит, поправляешься.
     -     А это кто ещё? – удивлённо посмотрел на него Савелий.
     -     Да нашли его в лесу в последнюю ночь свободы, - с тяжёлым
           вздохом сказал хозяин дома, - Бежал с отцом и матерью из
            Белгорода, перед тем, как немцы вошли в него.
     -     Раненный он что ли?
     -     Да, их грузовик разбомбили, и только он остался в
           живых. Но осколок всё же его пометил.
     -     Понятно, - кивнул головой Ножов, - Ты, мать, откармливай
           его – он нам ещё пригодится. Ладно, я пойду на чердак – что-
           то меня опять разморило.
     -     Не что-то, а самогон, - забурчал Колунов, - И вообще, хватит
           поить гостей, Матвей. Эта жидкость нам тоже нужна будет.
           Так, я пойду готовить речь, чёрт бы её подрал, для всеобщего
           собрания.
     И в кухне тут же воцарилась тишина, прерываемая причмокиванием мальчика, поглощавшего борщ из оставшейся капусты со свеклой и слушающего рассказы Никиты о деревне, школе, рыбалках, последнем походе в лес по грибы, встрече с большим ужом, блиндаже и пользе гимнастики. Славик уснул, а Ершов-младший всё ворочался и ворочался на своей постели – его всё никак не покидала мысль, что надо как-нибудь подслушать разговор офицеров Вермахта. Ведь он хорошо знал немецкий язык и был теперь благодарен бабушке за это. А как там она? Жива, здорова? Нет, надо съездить в Белгород, узнать о ней всё.
      Ну как же, чёрт возьми, осуществить свой план в отношении
эсэсовцев? Да, надо напрячь память, и вспомнить подробно фасад дома учителей, где расселились офицеры. Днём не подойдёшь – сразу схватят. Надо пробираться к нему ночью. Вот если бы была пожарная лестница, как в школе, то…
      «Господи, да с боку же старый дуб стоит, - вспомнил Никита, - Залезу повыше и… ёлки-палки, не достану ведь до крыши всё равно. А если верёвку кинуть? Нет, не пойдёт – буду бросать, и… бухать ею по крыше. Услышат ведь, точно услышат! Ну, что же делать? А, если залезть на самый верх и продвинуться по ветке почти к самому её концу? Она прогнётся, и я попаду на крышу – вряд ли спят офицеры на первом этаже – скорее всего там расположились два-три солдата, охраняющие их. Всё, сегодня пройдусь там часа в два ночи и рассчитаю, что и как. Да и надо проследить за зоотехником, и, думаю, Фёдор с этим справится».
      И Иванов действительно справился, доложив с неохотой вечером Никите (младше он его, а командует), что Зайцев один раз заходил в школу и пробыл там с полчаса. О чём его спрашивали немцы? Что он рассказывал о селянах? Кого объявил ненадёжными для немецких «освободителей»? Как узнать? И почему он не выдал им партийцев?  И тут он вспомнил, что сказал ему Макар о предателе вчера днём, когда втроём курили в его саду в кустах смородины, не боясь, что их кто-то услышит, а зря:               
     -     Да надо его взять за мотню и покрутить – сразу расколется.
      Ершов тогда почесал затылок и ответил:
     -     Я думаю, что рановато.
     -     Как бы не было поздно, - пробурчал Фёдор.
Шорох за раскидистой яблоней они засекли, когда расходились по домам и тут же упали на землю. Пролежали так минут десять, а потом ползком добрались до опустевшего курятника и залезли изнутри на крохотный чердак, где было окно.
     Наблюдали долго, но никого не заметили, однако, когда решили всё же по одному расходиться огородами, Макар прошептал:
     -     Смотрите, пацаны, вон под той грушей какое-то шевеление.
Никита и Фёдор присмотрелись и точно – кто-то медленно выбирался из-под дерева.
     -     Слезаем и ждём его у задней калитки, - приказным тоном
            проговорил Фёдор.
     -     И то верно, - кивнул головой Никита.
     -     Тогда подползём с трёх сторон и возьмём этого наблюдателя
            в клещи.
      Так они и сделали: худой незнакомец появился минут через пять.  И старый плащ с капюшоном, опущенным максимально на лицо, болтался на нём, как рваные рубашки на огородном пугало. Но он не рванул от них в обратную сторону, а так и остался стоять, как фонарный столб.
      Ребята подошли к нему и откинули капюшон на спину и… остолбенели – на них грустно смотрел бледный Серафим Галкин, страдающий туберкулёзом лёгких.
     -     Ты чего здесь делаешь? – строго спросил молодой хозяин
            сада.
     -     Д… так, - задрожал всем телом тот, а потом добавил, - Да
            зоотехник наказал за вами, молодёжь, последить, хулиганите
            вы или нет.
     -     И зачем?
     -     А ему немчура приказала.
     -     А он что, на них работает, паскуда? – покраснел до ушей
            Макар, будто не зная об этом.
     -     А чёрт его ведает, - закашлялся хронический больной, - Сам
           то он ходит по пятам за Председателем. И, мне кажется, что
            из-за слухов, что в нашем северном лесу есть партизаны.
     -     Странно, - проговорил Никита, - Странно, что он, не сдал
            до сих пор Артёма Ивановича и Ильина эсэсовцам?
     -     А кто его знает, - тяжело вздохнул Галкин, - Может, они и
            проведали, что Колунов и Иван коммунисты, но ждут, пока
            тот выйдет на контакт с отрядом.
     -     Возможно, ты и прав, Серафим, - кивнул головой Фёдор.
     -     Тогда я пойду? - опять заходил ходуном от кашля больной, и
            ребята поняли, что он дрожит не от страха, а от уже
            надвигающегося холода, который обострил его страдания.
     -     Иди, - похлопал Никита его по плечу, - Но…
      И тот, опять закашлявшись, закивал головой, да так сильно, что им показалось, что она вот-вот и свалится с его тощей шеи.
     -     Я понял, ребята, и вас не видел никогда всех вместе. И
           вообще…
     -     Правильно, - буркнул Фёдор.                Галкин ушёл, а троица поплелась в дом, где мать Фёдора жарила драники. А потом они ещё долго говорили о создавшейся ситуации и о предателе, рассуждая, как лучше и когда заманить его поближе к лесу и уничтожить.
                Площадь

      К дому учителей, где разместились немецкие офицеры, решено было, идти всем троим.
     -     Мы будем следить за домом, а ты, Никит, ищи своё дерево, -
            сказал Фёдор.
     -     Если что, он, - указал Макар пальцем на предыдущего
            «оратора», - заухает совой, а я крикну выпью.
     -     Отлично, - кивнул головой Ершов – младший, - Но хорошо
            было бы и вооружиться…
     -     У меня есть охотничий нож, - проговорил Фёдор.
     -     А у меня одноствольный обрез, - бросил Макар.
     -     И откуда? –удивлённо спросил Никита.
     -     Покойный отец в Гражданскую ездил собирать избытки
            посевных и у одного зажиточного мужика нашёл это уже
            укороченное ружьё в сарае.
     -     Нормально. Но если, не дай Бог, засекут нас и станут ловить,   
            то отбросьте всё подальше – нам преждевременные
            неприятности не нужны.
     -     А ты что, без ничего пойдёшь? – поинтересовался Иванов.
     -     Я возьму отцовскую бритву на всякий случай и верёвку.
     -     Сойдёт, - кивнул головой Макар Сырых, - И когда пойдём?
     -     А сегодня ночью. Да, нацепите на себя тёмную одежду и
            никаких фуфаек и плащей – будут мешать, если придётся
            смываться.
     -     Ладно, - недовольно промычал Фёдор – ему опять не
            понравилось, что младший по возрасту старается
            командовать ими, -  И во сколько встречаемся?
     -     В час.
     -     Где? – подал голос Сырых.
     -     За домом Якова Семёновича, Царство ему небесное.
      И Иванов усмехнулся.
     -     Что-то ты, комсомолец, стал всё ближе и ближе к
            церкви. Ходил, что-ли, тайно туда с матерью?
     -     Нет, - спокойно ответил Никита, - Я не явно верующий, но
            что-то ведь всё же есть? Человек из воздуха не мог бы
            образоваться, поэтому я больше верю в Великий Космос.
            Ещё Эдуард Циолковский говорил, что мы не одни во
            Вселенной.
     -     Ну – ну, - усмехнулся Иванов, - Будем ждать гостей
            оттуда.
      Посидели ещё с полчаса на скамейке у дома Савелия Ножова, заросшего выше фундамента бурьяном и лопухами, покурили.
     -     Ну, всё, расходимся, - начал Фёдор, ожидая, что Никита
            опять будет выставлять себя командиром.
      Но тот промолчал, но уходя, крепко пожал руки ребятам.
        День длился для всех очень долго: Макар тщательно чистил и смазывал свой обрез, горюя над единственными тремя патронами, тоже реквизированными у кулака. Фёдор точил охотничий нож и «заточку», которую нашёл утром в сарае Ножова – он пришёл на встречу раньше всех и покопался там. А Никита смазывал старые ботинки рыбьим жиром, чтобы те не скрипели и отгоняли собак – сказал как-то фельдшер Новиков его матери во время операции, что не любят те рыбий запах. А, может быть, старый и ошибался… Вспоминал он и Машу Храмову, которой не видел уже три месяца – дни при немцах летели как чёрные вороны. И не потому, что не хотел, а потому, что мама и бабушка прятали её теперь в подполе вместе с восемнадцатилетней сестрой Макара Сырых Светланой – их пожилые родители дико боялись молодых развязных эсэсовцев, которых было двое из пяти офицеров. Да и вдвоём было девушкам веселее…
     А в это время Елизавета Гавриловна ходила по домам оставшихся жить здесь селян, созывая всех на собрание у сельсовета, которое должно было состояться сегодня в четыре часа дня.
     Ножов ещё ночью ушёл в лес, где стал приводить в порядок блиндаж. Колунов, чертыхаясь и матерясь, писал доклад о «новой жизни», которую обещали всем фашисты, а отец Никиты наблюдал издали за домом учителей. И не зря: дважды за день туда заходил зоотехник Зайцев.
     -     Вот, гад, «стучит» немчуре, что и кто делает днями, - зло
           дымил он последней папиросой, - Надо бы его прижать,
            паскуду.
     Фельдшер Новиков наводил порядок в своём сарае, куда давно перекочевали хирургические инструменты и лекарства - он их прятал в ящике, вкопанном в землю в самом тёмном углу.
     Конюх Беллабердинов чистил единственную (остальных забрали немцы для катания по полю) оставшуюся лошадь, напевая татарские песни, а Сергей Громов маялся обострением кишок, сокрушаясь, что мёд закончился, а лечебные травы давно сгнили. И они с женой очень боялись, что нагрянут в дом эсэсовцы и найдут в погребе остатки солений.
      Кругликова Нюра с Любой Сивой допивали самогон, вспоминая мужей, которых поглотила у первой в 37-ом репрессия, а у второй уже эта война. Сапожник же дядя Митя продолжал свою работу, то есть чинил старую обувь, принесенную селянами.
     Гадалка Жогова, сидя на кухне при свечах, наводила порчу на всех немцев, которые убили её воздыхателя Цаплина, а Галкин мучился всё усиливающимся кашлем, замечая в мокроте прожилки крови. Продавщица сельмага Ольга Шульга пересматривала в погребе запасы продуктов, принесённые из магазина в день вхождения немцев в село, а Отец Евлампий подметал пол в заброшенной церкви, кладя поклоны перед единственно оставшейся старой иконой Николая Чудотворца. Остальные же селяне просто сидели по домам, боясь высунуть носы на единственную улицу.
      Немецкие солдаты готовили обед из запасов, которыми был набит один из «студебекеров», куда входила и канистра со шнапсом, но двое из них, как хозяева, всё время прогуливались мимо домов, приглядываясь к окнам – ждали «агентов» из леса. И акция для их прочёсывания намечалась на начало ноября, когда холод мог пригнать партизан по домам – точных сведений о наличии отрядов сопротивления эсэсовцы ещё не получали, хотя они уже существовали и были готовы к активным действиям, но совсем в других районах области.
      А офицеры резались в карты, попивая Баварское пиво вместе с вкусными баночными сосисками с костровым душком. И командовал всеми пятидесятилетний штандартенфюрер Фридрих Зельц, любивший рассказывать анекдоты про Черчилля и Сталина, и о своих «любовных похождениях» на уже прошедших территориях ненавистной России – были и такие женщины, продававшие себя за выпивку, еду и спокойную жизнь под оккупантами, которых впоследствии прозвали «волчицами».
       А ровно в четырнадцать часов Курт Бах, кичащийся познаниями русского языка и являющийся переводчиком в этой группе,  собрался идти на запланированное Колуновым собрание, но зоотехник Зайцев сообщил ему, что народу пришло мало, о чём Бах тут же доложил штандартенфюреру Зельцу. На что тот резко заявил, чтобы пятёрка солдат прошла по всем домам с обыском, не забыв поглядеть и другие помещениях на территории участков селян, то есть сараи, бани и даже сортиры. А также привели буквального каждого на поляну перед сельсоветом, не смотря на физическое состояние, болезни и другие отговорки.
     -     Сами то пойдёте на этот «концерт» посмотреть, - господин
            штандартенфюрер? – хохотнул Курт.
     -     Обязательно! Может, что-то интересное и замечу, - кивнул
            Зельц.
      И то, что не все жители пришли сразу, стало их ужасной ошибкой, так как в результате проведенного, были доставлены не только мучащиеся хворью Громов, Галкин и покалеченный бывший участковый Ильин, но и… найденные в подполе у Храмовых Маша и Светлана. На груду старой одежды в кладовке у Ершовых, под которой прятался уже поправившийся Славик, никто из солдат, слава Богу, не обратил внимания…
      Вот и стояли теперь все сельчане на так называемой площади перед сельсоветом, поддерживая больных мужчин и ужасно перепуганных бледных девушек, впервые увидевших фашистов. Толпу окружали трое солдат с автоматами под началом Курта Баха, очень внимательно прислушивающегося к речи Председателя, которая ему очень понравилась, так как прославляла Великую Германию и их помыслы в борьбе с мировым коммунизмом, евреями и цыганами.
     -     Ну, хитрец! – думал Бах, - Ну, коммунист – перевёртыш! Ну,
           политическая проститутка! Пора за тебя взяться нашему
           фельдфебелю Рюшке. Он тебе, ферфлюхтен шайзе, покажет,
           как могут пытать врагов члены СС.
      И тут он заметил, как к немногочисленной толпе подходят Зельц и остальные офицеры, внимательно разглядывая всех селян.
     -     Ну, что? – спросил у него по-немецки штандартенфюрер               
            (русского он не знал), - Как доклад?
     -     Доклад что надо, то есть лицеприятный и с элементом
            уничижения. Лебезит, коммунист, и врёт. Значит, пора ему к
            Рюшке. Тот выбьет из него всё, что он знает о партизанах.
     -     Рано, - взглянул на него командир карателей, - Но если
            к концу месяца ничего не произойдёт, то есть, этот вшивый
            Председатель не пойдёт на контакт с лесными бандитами,
            мы устроим им Варфоломеевскую ночь. Наш танк только с
            виду небольшой, зато пушка дальнобойная и много
            снарядов. И командир его не новичок, а прошёл схватки с
            «красными» ещё в Испании - перелопатит весь лес. А пока
            пусть этот Зайцев продолжает выявлять потенциальных
            пособников партизан.
     А в это время молодые офицеры СС уже нагло оглаживали взглядом двух юных девушек с таким видом, как будто они в борделе старого Цюриха.
     -     Ничего девицы, - ухмыльнулся более взрослый их них по
            имени Ганс, - Надо их затащить к себе на второй этаж для
            «допроса».
     -     Да, особенно эта чёрненькая в тулупе, из-под которого
            торчит красивое платье с цветочками, - указал
            на Светлану, сестру Макара Сырых Генрих – второй
            молодой офицер, - Я бы её с удовольствием научил, как
            любить немцев из высшего сословия.
     -     А, может быть, не будем спрашивать нашего старика
            Фридриха, а дадим задание солдатам задержать их на время
            в бывшем сельсовете, пока этот пердун не уйдёт, а потом
            спокойно привести в нашу комнату в школьном доме. У
            меня осталась от последнего банкета в Белгороде,
            посвящённого взятию города, бутылка «Камю» и русская
            водка.
     -     Нет, лучше с ними вначале поговорит наш «артист» Бах и
            пригласит на прослушивание моих новых пластинок с
            Эдит Пиаф и Марлен Дитрих – у меня от их песен кровь
            начинает пенится, как у вампира.    
     -     Но их же надо сначала отмыть, Генрих.
     -     А мы там и помоем. Засранный русскими учителями
           примитивный душ пока ещё работает… Да и Рюшке там,
           вроде, навёл порядок и чистоту – штандартенфюрер же
           всегда моется первым.
      Но они даже не предполагали, как могут громко и жутко кричать девушки СССР, почувствовавшие беду! И старшие офицеры даже не посмотрели на всё это, а улыбнулись и медленно подошли к толпе селян.               
       Хотя первым обратил внимание на приближающуюся опасность Фёдор Иванов, неравнодушный к сестре друга.
     -     Поглядите, мужики, как смотрят эти твари на Светлану и
           Машу.
     -     Кто? Этот что ли со шрамом на щеке? – спросил Ершов,
            указывая пальцем на штандартенфюрера.
     -     Нет, молодые. Слышишь, Макар?
      Но тот в это время наблюдал за разговором подошедших Баха и Зельца, думая, как плохо, что Никита стоит далеко от них - он же может перевести, о чём те болтают!
      И первой взвизгнула его сестра, когда Курт Бах подошёл к ней и, обняв за талии, проговорил специально с акцентом, чуть картавя (нечего деревенским знать, что он прекрасно владеет их языком):
     -     Милый девка, наш молодой офицер приглашать вас на
           музыку к себе. Пойти со мной.
      И Светлана тут же поняла, что их с Машей ожидает и… заорала от страха так, что все находящиеся на импровизированной площади посмотрели на неё.
     -     Дурак ты, девка, - скривился в гримасе Бах, - Погулять с
            официрен вечер – это корошо, а ночь солдат отвести домой.
      Но та просто обезумела: вырвалась из полу объятий немца и… дала ему пощёчину. Бах тут же ответил ей ударом кулака в живот. Света согнулась в три погибели, застонав от боли, и стала приседать к земле.
      Онемевший сначала от увиденной картины её брат, вдруг придвинулся к Фёдору и прошептал.
     -     Дай пику!
      Тот отпрянул от него.
     -     Ты с ума сошёл!
Тогда парень просто залез под его ватник и большой охотничий нож тут же перекочевал из-за ремня штанов друга к нему.
      И в мгновение ока Макар оказался перед Куртом Бахом и его кулак левой руки (а он был левшой) влетел немцу в челюсть. Тот как бревно рухнул на землю. И тут один из солдат среагировал быстро, бросившись на парня, но сразу же напоролся животом на нож.
      Увидев это, остальные двое подняли автоматы и тишину села впервые за время пребывания в селе немцев прервали две длинные очереди, чуть не задевшие поднимающего с земли переводчика. Стоявшая толпа ахнула, и рванула было к убийцам, но те дали очередь в воздух, и все остановились как вкопанные.
      А Макар, изрешеченный пулями, уже не двигался по родной земле. И получилось в суматохе так, что остальных двух ребят оттеснили в середину толпы – помог это сделать отец Евлампий, испугавшийся, что друзей погибшего тоже расстреляют.
      Бах же вместе с молодыми офицерами потащили Светлану в сторону дома учителей, а два солдата подняли и понесли своего раненого в школу. Зельц и прибежавший на выстрелы садист Рюшке наблюдали эту картину спокойно. Первый совершенно хладнокровно, а второй с горящими глазами уставился на одиноко стоящую Машу.
     -     Взять её, господин штандартенфюрер?
     -     Не сейчас. Она с такими красивыми глазками ещё нам
            пригодится для другого дела. Пошли, Грюнвальд, ко мне,
            выпьем русской водки за первую прилюдную кровь в этой
            вшивой деревне.
      Площадь опустела, но гул от разговоров селян был ещё минут десять слышан невдалеке – все обсуждали случившееся, унося на руках тело Макара Сырых и проклиная фашистов, совсем забыв, что должны были отдать ответ Председателю в виде кусочка бумажки, кто из них уйдёт в лес партизанить.               
      А Никита с Фёдором, находясь ещё в шоке от увиденного, решили не расходиться сразу по домам, а час переждать в брошенной хате Шиховых, уехавших в эвакуацию. Да и он был ближе всех от проклятой поляны - площади.
      Пока не искурили по три папиросы – молчали.
Наконец Иванов заговорил:
     -     Мы должны отомстить за Макара и прямо в ближайшие дни.
     -     Нет, - покачал головой Никита, - сразу акцию проводить
            нельзя – нас схватят в первую же очередь. И нам ещё   
            некоторое время надо побыть здесь, посмотреть, что будет
            дальше.
      Фёдор с силой ударил кулаком по крыльцу дома.
     -     Но Свету же изнасилуют или даже, может быть, убьют!
     -     Ей уже ничем не поможешь, а нарываться на пули нам
            бессмысленно – мы не отобьём её единственным обрезом с
            тремя патронами.
Иванов с ненавистью матюгнулся:
     -     Мать твою! Хорошо тебе – твою Машку не тронули.
     -     Она ещё малая…
     -     Не скажи. Видел я её летом на речке – оформлена ещё как.
     -     Тогда, слава Богу, что этого не заметили немцы. Да и одета
            она попроще в мамино старое пальто, - перекосился в
            гримасе Ершов, вспоминая последний вечер вдвоём с юной
            девушкой у реки.
     -     Ладно, согласен. Так этой ночью пойдём к школе?
     -     Нет. Там будут сегодня бродить солдаты вокруг– старший
            офицер не дурак, по-моему, и выставит усиленную охрану.
     -     Судя по безразличному его поведению сегодня, да, -
            согласился с Никитой товарищ, -  СС, мать их в дышло!
     -     И они, - продолжил свою мысль Ершов-младший, - Будут
            ждать ответа от селян на это безобразие, я тебя уверяю. И
            это им надо для того, чтобы устроить в деревне бойню и
            выманить партизан из леса. Видно они эту «демонстрацию»
            хорошо продумали заранее, а не спонтанно так всё вышло.
     -     Ладно, принято. Пошли что ли выпьем по чарке за друга? –
            тяжело вздохнул Фёдор Иванов.
     -     Да, неплохо было бы, - кивнул Ершов, - Очень жаль
            Макара, но, извини, это нам наука, то есть нельзя сейчас
           жить открытыми эмоциями.
     -     А чем же?
     -     Разумом. Так учила меня бабушка Вера. Кстати, надо бы к
            ней съездить.
     -     Тогда и я с тобой.
     -     Нет, лучше я увезу к ней Машу – в городе будет ей
            поспокойней.
     -     Да, ты прав, Никита, - ещё раз убедился Фёдор в
            преимуществе друга, как командира.
Ершов внимательно посмотрел на него и снова кивнул головой.
     -     На том и порешим.
      Но он даже представить себе не мог, как изменится ситуация после этой поездки в Белгород и как начнётся настоящая ИХ ВОЙНА…
                Сюрпризы

      Провожать на кладбище Макара Сырых вышло всё село.  Немцы не противились этому и держались в сторонке, но солдаты ходили с автоматами наперевес. А вот Светлану офицерьё до сих пор не отпустило… Колунов спрашивал о ней у зоотехника, но тот отвечал грубо и одно и то же:
     -     Не знаю, не слышал и с фашистами не общаюсь.
      Председатель молчал, готовый в любую секунду задушить эту гадину, но сдерживался – он пытался любыми способами выяснить, что затевают немцы и какую роль в этом играет тот, а также почему они его самого и Ильина ещё не арестовали. Ведь предатель точно знал, что они коммунисты.
      Молча прошли селяне по всей деревне за единственно оставшейся телегой с гробом, которую тащила старая лошадь. Остальные телеги молодые офицеры забрали себе, чтобы разломать и топить ими печь. Так же молча все углубились в лес, а через некоторое время свернули направо к размытому дождём кладбищу. И никто из фашистов туда их не сопровождал, хотя зоотехник и плёлся в конце процессии, что подвигло Артёма Ивановича только на короткую речь.
     -     Дорогие селяне, - начал он хмуро, - Вот и первая наша
            потеря.                Про убитых Цаплина и Попова нельзя было говорить, так как Зайцев сразу же доложит об этом немцам, и те решат, что действительно партизаны в этих лесах есть и это они нашли грубое захоронение, и передали об этом деревенским.
      -     Вот и первая в нашем селе потеря, - повторил Председатель,
            - Макар был замечательным парнем и настоящим (короткий
            ненавидящий взгляд на зоотехника – он же об этом знает)
            комсомольцем. Светлая память ему и лёгкой землицы над   
            ним.
      Женщины тут же заревели в голос, потом все по очереди бросили горстки грязной от дождя земли в могилу, и Никита с Фёдором стали её закапывать, кусая губы и слизывая с них слёзы.
      Потом выпили по чарке самогона, принесённого еле двигавшейся матерью убитого, заели блинами. Зайцев от всего этого отказался, сказав, что у него очень болит голова.
      Также медленно потом все вернулись в село.
Как поминали Сырых другие, Никита и Фёдор не знали, но они много потом ещё выпили у Ершовых, изрядно закусив картошкой с солёными огурцами – им в эту ночь идти к дому учителей. Именно сегодня они надумали исполнить первую серьёзную задачу – подслушать разговор офицеров СС, надеясь на то, что Зайцев уже объяснил им, что по русскому обряду после похорон в деревнях бывают обильные поминки, и те не выставят дополнительную охрану.
      После полуночи, переодевшись в тёмную одежду, и измазав сажей лица, они огородами пробрались к бывшему учительскому дому. И погода им помогла: дождь лил как из ведра, пронзительный ветер сбивал с ног, загнав всех фашистов по домам.
      Раскидистый дуб вырос перед ними неожиданно и ребят зазнобило.
    -     Чёрт, надо было одеться потеплее, - шепнул на ухо Никиты
            Фёдор.
    -     Это точно, - поёжился Ершов, - Ну, что, где ты станешь?
    -     Да за пригорком напротив входа в здание.
    -     Далековато. Увидишь ли оттуда?
    -     Да у меня есть отцовский бинокль – увижу.
    -     А как оповестишь об опасности?
    -     Крикну совой.
    -     Понял. Ну, расходимся?
    -     Ага.
    -     С Богом!
И они разбрелись в разные стороны: Фёдор занял позицию за пригорком, а Никита стал примеряться, как он полезет на дерево. Ведь кора сейчас мокрая и скользкая. Но ведь не зря он взял топор – с силой воткнул повыше и подтянулся до первой ветки, воткнул ещё раз и достал до следующей. А там, проклиная старые стёршиеся ботинки, скользящие по стволу, как коньки по льду, медленно стал забираться всё выше и выше. И вот он на ветви, что ближе всего к крыше дома. Прикинул и ахнул – до него метра три-четыре, а сама крыша метра два под ним и в стороне. Стал выглядывать на ней опору для верёвки, но кроме двух печных труб ничего не обнаружил. И ближайшая была тоже не близко.
      Петлю он смастерил ещё дома, и теперь, усевшись поудобнее и уперев ноги в перекрест ветвей, начал кидать импровизированное лассо на крышу. Промучился с полчаса, пока верёвка своим кругом на зацепилась за трубу. Натянул её и, когда прикинул, куда попадёт ногами, ахнул – он ударится о стену в метре над ближайшим окном.
     -     Чёрт побери! – выругался он про себя, - Что делать?    
            Услышат ли немцы удар ногами о кирпич или нет? Нет, надо
            раздеться и обмотать ботинки курткой и свитером, чтобы
            был помягче стук о стену.
      Пока проделывал это, вымок до нитки.
И тут молния озарило не только небо, но и всё вокруг. От неожиданности Никита чуть не свалился с дерева. Грохнул гром, и он тут же вспомнил, что отец рассказывал, как можно определить, где находится эпицентр грозы. Дождался следующей молнии и стал считать вслух:
     -     Раз, два, три, четыре, пять…
      На десятой цифре грянул гром.
     -     Ясно, - кивнул он головой, - Ладно, пора готовиться.
 Он натянул верёвку, ослабил ноги и привстал, готовый в любую секунду прыгнуть вниз как на «тарзанке». И вот вспышка и Никита начал отсчёт, а на девятке оторвался от дерева и в момент звукового удара стихии… врубился коленями в стену.
     Боль пронизала ноги, и в глазах потемнело. И чтобы не закричать, он закусил нижнюю губу так, что пошла кровь. Наступившая тишина зазвенела в ушах, но свет в окне не вспыхнул, и никто его не открыл. Перетерпев боль, подтянулся по верёвке вверх и перевалил тело на крышу. Но как опуститься вниз головой к окну? И услышит ли он что-нибудь в этой погодной вакханалии? Подошёл к трубе, проверить надёжно ли охватила петля кирпичную кладку и… ему показалось, что слышна немецкая речь. Тогда он лёг на трубу, свесив голову в неё.
     -     Ферфлюхтен шайзе, - донеслось до него, но он сразу не
            понял слова, означающие «проклятое говно».                Но потом с трудом «перевёл мозг» на язык Гейне и опять услышал:
     -     Курт, скажи Хельмуту, чтоб он растопил печь - ветер
            выдул всё тепло через щели в рамах.
     -     Есть, штандартенфюрер. Вот дров только маловато.
     -     Да и чёрт с ними. Зато книг навалом – те же дрова.
     -     А и верно.
     -     Тогда действуй.
      Бах спустился на первый этаж, где расположились молодые офицеры и их главным сторожем был немолодой солдат, который выполнял роль личного охранника штандартенфюрера. Он передал просьбу Зельца, и через десять минут из трубы потянуло дымком, и Никита понял, что если разговор будет длинным, то он просто задохнётся от дыма. Но к счастью тот был коротким.
     -     Хорошо деревенским, - сказал второй голос, - Напились,
            растопили печи и спят себе теперь мёртвым сном.
     -     Да, самое удобное сейчас для дела время.
     -     Какое, штандартенфюрер? Устроить в деревне акцию?
     -     Нет, не надо настраивать против себя всех. Надо продолжать
            следить за Председателем и теми двумя друзьями убитого. Я
            думаю, что день-два и кто-то из них отправится либо в
            лес, либо в город, чтобы связаться с партизанами или с
            подпольем - пора им после случая на площади начать      
            действовать, то есть по крайней мере как-то проявить себя.
            И тогда мы ринемся прочёсывать лес - мы только для этого
            здесь и сидим.
     -     А что сказал паршивый Зайцев, господин Зельц?
     -     На похоронах террориста чужих не было.
     -     Странно.
     -     А что странного? Русские тоже не дураки.
     -     Но земля, в которой лежат два еврея, всё же раскопана?
     -     Да, но один из них, кстати, русский. У него, как писалось в
            старых их учебниках хирургии просто была врождённая «не
            залупа», и ему выполнялось в детстве обрезание.
     -     Да и чёрт с ним! Правда, господин штандартенфюрер?
     -     Вот именно.
     -     А что с той девкой, которую себе забрала наша молодёжь
            для утехи?
     -     Сначала закрой заслонку, Курт – печь уже нагрелась. А
            потом я тебе отвечу.
      И голоса тут же пропали.
Никита всё же наглотался дыма, и горло его драло так, как будто в нём побывала драчливая кошка, но откашляться он боялся – не дай Бог эсэсовцы услышат.
      Ну, всё, теперь пора вниз. И это легче, чем то, что он проделал раньше. Сняв петлю с печной трубы, он развязал узел и растянул верёвку на крыше, а потом сложил её пополам и середину забросил опять за трубу. Затем подполз к краю крыши и стал спускаться вниз. И теперь сдвоенной верёвки не хватило, чтобы достать ногами до земли, поэтому пришлось прыгать, а жёсткое прикосновение с ней сразу же снова вызвало сильную боль в коленях.
     Никита, когда прыгал, не выпускал один из концов верёвки из рук, поэтому уже стоя на земле, потянул за него, и она упала к его ногам. Свернув её, он стянул с ботинок свитер и куртку, и надел на себя, но те тепла не дали, так как здорово промокли. И еле передвигая ноги, он побрёл к пригорку.
     -     Ну, что? – поднялся Фёдор с пожухлой мокрой травы.
     -     Потом, - еле проговорил Никита, задыхаясь от кашля, - Я
            замёрз ужасно.
     -     Тогда домой?
     -     Ага, к нам. Пошли.
      Но когда они перелезали через низкий заборчик со стороны огородов, за спиной раздалось:
     -     Хэнде хох!
И им ничего не оставалось, как поднять руки и в таком положении под поочерёдными ударами в спины (скорее всего дулом винтовки) пошли к дому, где на пороге стоял отец Никиты.
     -     Ух ты! – только и сказал тот, пропуская в сенцы сына с
           другом и немецкого солдата в форме и оружием в руках.
      Но когда они вошли на кухню, где бледная Елизавета Гавриловна копошилась у печи, и оглянулись, то между чёрной гимнастёркой с двумя молниями в петлицах и фуражкой они увидели… улыбающуюся рожу Савелия Ножова.
      И громкий облегчённый вздох всех снял напряжение.
      Разговор начали лишь тогда, когда выпили по чарке, заев самогон всё той же картошкой с общего поля и луком, из ещё не закончившегося запаса.
     -     Откуда ты такой, Севка? – спросил удивлённо отец Никиты.
     -     Нет, сначала пусть ребята расскажут, что они делали у
            учительского дома, - хмуро произнёс бывший заключённый.
     -     Ладно. Тогда, сынок, колись ты первым.
      И тот рассказал всё.
     -     Надо известить об услышанном Колунова, - тут же заявил
            Матвей Ильич, как только Никита замолчал.
      -     Обязательно, - кивнул головой Ножов, - и нам срочно нужен
            динамит.
     -     Кому нам? - поднял вопросительно брови хозяин дома.
     -     Увидите.
     -     Тогда рассказывай всё по порядку.
      Но Савелий помотал головой.
     -     Всё не расскажу… пока. Но кое –что да.
     -     Тогда слушаем, - разлил ещё самогон по лафитникам               
            Ершов – старший.
     -     Так вот, друзья, - начал Ножов, опрокинув рюмку в себя, -
            Не дёргайтесь, а слушайте. Я пришёл снова сюда не просто
            так, а по неприятному опять делу.
     -     Какому? – не выдержал Фёдор.
     -     Не перебивай, малой!
     -     Я не малой, - нахмурился тот, но Никита вдруг хлопнул его
            по плечу, бросив:
     -     Ладно, дай послушать.
     -     И то верно, - крякнул Савелий, - Так вот я решил
            прогуляться по лесу…
     -     В такую грозу? – вырвалось у Елизаветы Гавриловны.
     -     Не перебивайте, - повторил Ножов, - На севере леса, где
            блиндаж, грозы нет. Это же в пятнадцати километрах
            отсюда.
     -     Знаем, - подал голос Матвей Ильич.
     -     Тогда слушайте. Шёл я медленно и мои ноги привели меня
            не куда-нибудь, а опять к яме, где зарыты… Яша Цаплин и
            дед Попов…
     -     Прямо мистика какая-то, - вырвалось у матери Никиты.
     -     Может быть, - разкурил самокрутку Савелий и вздохнул, -
            Но пришёл туда не зря – два немецких солдата тащили к
            ней… ещё один мешок.
     -     О, Господи! – ахнула женщина.
     -     Вот именно и…
     -     И что? – опять не выдержал Фёдор.
     -     И я их обоих заколол в минуту, не дав им успеть бросить
            ношу на землю и схватиться за оружие.
     -     А дальше? – спросил отец Никиты.
     -     Вот переоделся…
     -     А что было в ноше? – глухо спросил Фёдор дрожащим
            голосом.
Ножов оглядел потерянным взглядом всех и еле проговорил:
     -     Светлана Сырых..
     -     А-а-а! - завыл Фёдор, закрыв лицо ладонями, - А-а-а!                Никита грохнул кулаком об стол, его мать зарыдала в голос, а отец заскрипел зубами так, что изо рта вылетел шатавшийся давно зуб.
      И только Ножов молча громко запыхтел цигаркой, потом скомкал её пальцами и бросил в печь.
     -     Я убью их всех! – заорал Фёдор, вскакивая с табуретки, -
            Автоматы забрал, Севка?
     -     «Шмайссер» был только у одного и я оставил его в
            блиндаже, а у второго солдата была винтовка, которой я
            пинал вас в спину. Но этим ты ничего не сделаешь – кто-то
            из немцев всё равно успеет скосить тебя очередью.
     -     Как Макара, - прошептал бессильно Никита.
     -     А что с ним? – вытаращил глаза Савелий.
     -     Убили на сходке перед сельсоветом, - хмуро произнёс
            Матвей Ильич.
     -     Как так?
     -     А вот так. Он бросился отбивать сестру от солдат и…
     -     Ясно. Да, пора нам активизироваться.
     -     Но голосования не получилось – все были потрясены
            смертью парня.
     -     Кто захочет быть с нами, тому голосовать нечего, - твёрдо
            заявил Ножов, - Вот динамит бы…
     -     Надо поговорить с Председателем, - продолжил отец
            Никиты, - Я уверен, что он знает, как связаться с подпольем
            в городе – ездил он туда перед вторжения немцев. Я сам его
            тогда отвозил.
     И Никита тут же заявил:
     -     Я на днях поеду в Белгород к бабушке.
     -     Зачем? – всполошилась мать.
     -     Её проведать и отвести к ней Машу Храмову, пока с ней не
            сделали то же, что и со Светой.
     -     Правильно, парень, - кивнул головой Савелий, - Она
            единственная из оставшихся более или менее взрослых
            девчонок, которую могут забрать к себе офицерьё для
            безобразий.
     -     А заодно и свяжешься с подпольем, - добавил отец Никиты.
     -     Значит, пора идти к Председателю, - молвила Елизавета
            Гавриловна, - И к нему пойду я.
     -     Правильно, - повторил Ножов, - Мужикам зря шастать по
            деревне не надо. А ты, Никит, возьми с собой Тимура
            Беллабердинова – старая кляча слушается только его,
             конюха.
     -     Так и сделаем, - завершил разговор хозяин дома, - А ты, Сев,
            останешься или уйдёшь?
     -     Уйду. Мне надо в лес, да и блиндаж и… - он замолчал,
            вставая со скамьи, - и оружие охранять надо. Тем более, что
            уже светает.
     Ножов и Фёдор ушли, а семья Ершовых вместе со Славиком ещё полчаса просидела, обсуждая произошедшие за эти дни печальные события. И Никита только сейчас вспомнил, что оставил топор воткнутым в основной ствол дуба и долго потом не спал, тем более, что мальчик слышал часть их беседы и захотел узнать подробности подслушанного им разговора фашистских офицеров. Ведь он и Ершов-младший только вчера говорили между собой, как взрослые перед сном и старший рассказал младшему и об ужасе на площади.               
       И Славик всё впитывал в себя, как губка, так как только Никита из всех старших разговаривал с ним, как со сверстником.
И их дружба росла не по дням, а по часам. И через две недели они практически почувствовали себя настоящими братьями. Отец относился к этому безразлично, а мать только приветствовала эту дружбу всем сердцем.
                Белгород

     Они сделали всё хитро, то есть Председатель «посоветовался» с Зайцевым, стоит ли увезти Машу Храмову к его матери в областной центр или нет.
     -     А то получится, не дай Бог, как со Светланой.
     -     А что со Светланой? – подозрительно посмотрел на
           Колунова зоотехник.
      И Артём Иванович понял, что Зайцев знает об убийстве девушки, но пытается выяснить, проведал ли об этом он.
     -     Да вот до сих пор уважаемые офицеры не отпускают её от
            себя. Залюбят же до смерти!
     -     Да она там у них, как королева! – с издёвкой в голосе
            произнёс предатель, - И накормлена, и одета, и…
     -     Замучена? – вырвалось у Колунова, и он тут же пожалел, что
            так сказал, потому, что Зайцев зло заорал:
     -     Никем она не замучена, а если мы вмешаемся, то точно они
            её убьют.
     -     Не дай, Бог! – перекрестился Артём Иванович, - Ну, ладно,
            Пётр Егорович, забудем об этом. Так что с Машей делать?
            Мать и бабка её с ума сходят.
     И неожиданно зоотехник согласился.
     -     Да, лучше её отвезти от греха подальше. А кто повезёт?
     -     А сын Матвея Ершова с конюхом.
     -     Так их в город не пропустят без аусвайса.
     -     А что это?
     -     Пропуск.
     -     И что делать?
     -     Полулитру поставишь?
     -     А как же!
     -     Тогда я поговорю со штурмбанфюрером. Может быть, даст
            какую-нибудь писульку.
     -     Ну, спасибо, Петенька, - с омерзением пожал руку Зайцеву
           Артём Иванович, - В век не забуду.
     -     Да ладно, свои же, - ухмыльнулся тот.
«Да, свои тебя и повесят», - промелькнуло у Колунова в голове, и он пошёл к Ершовым, рассказать о разговоре с иудой. 
    И Никита на рассказ среагировал быстро:
      -     Это ещё раз подтверждает, что он работает на немцев. Более
            того, и знает о их планах. Я уверен, что старший офицер
            отпустит меня, отвезти девушку в город, но… как-то
            устроит за мной слежку, подозревая, что я послан для
            связи с подпольем.
     -     Согласен, - кивнул головой Председатель и добавил, - Так
           оно и будет.
     -     И хорошо, - неожиданно проговорил отец Никиты.
     -     Тогда ждём ответа этого гада, - кивнул головой Колунов и
            покинул дом Ершовых.
      И буквально на следующий день Зайцев заявился к ним с довольной, но не доброй физиономией.
     -     Всё штандартенфюрером решено – с вами поедет солдат с
           которым вас пропустят всюду. Так что, Никита, собирайся.
     И зоотехник с радостью в злых глазах ушёл.
     -     Беги, мать, к Председателю, но не зови его сюда, - приказал
            тут же Ершов-старший.
     -     А, может быть, Славика к нему послать? – заявила Елизавета
            Гавриловна, - Он в любую щель пролезет и просто скажет
            Артёму, что завтра наш сын едет город. Тот догадается, о
            чём идёт речь и зайдёт ночью.
     -      Правильно, мам, - вмешался в разговор Никита, - За детьми
            немцы не следят, а вот тебя сразу засекут и поймут, что это
            неспроста.
     -      Согласен, - кивнул головой Матвей Ильич, - Но он не знает,
            где кто живёт.
     -     Ошибаешься, муженёк, наш сын ему давно нарисовал план
            села и где, чей дом. Ведь через неделю ему исполнится
            четырнадцать, а это уже серьёзный возраст. Да и сын наш
            заставляет его каждый день делать разминку со старыми
            гантелями
     -     Тогда зови пацана.
      Смышлёный подросток, которого Елизавета откармливала, как поросёнка перед закалыванием, действительно за это время подрос и возмужал и сразу же всё понял. Как кошка он пролез в щель забора и пропал в кустарнике, а через пятнадцать минут вернулся.
     -     Задание выполнено! – отдал Славик честь, - И никто меня не
            видел.
     -     Отлично! – погладил его по голове хозяин дома, - Теперь
            будем ждать прихода Артёма.
      Тот заявился в половине двенадцатого ночи и не задерживался, а только сказал Никите:
     -     Улица Зареченская, 11. Спросишь скотника Филю, а ему
            скажешь только одно слово «колонка», а услышав в ответ
            «водонапорная башня», расскажешь о наших проблемах и
            то, что нам нужен динамит. Понял, парень?
     -     Так точно, Артём Иванович!
     -     Тогда тебе с Богом, а я пошёл.

                Х

      Они уехали рано утром следующего же дня.                Солдат – проводник был не хилым и высокого роста с маленькими хитрыми глазками и всю дорогу пиликал на губной гармошке какую-то детскую песенку.
     Никита и Маша молчали, а конюх следил за дорогой, которая была испещрена воронками – ежедневные бомбёжки перед приходом немцев в область попортили дорогу ещё как.
     К вечеру въехали в город (лошадь то старая, поэтому и добирались так долго) и на пропускном пункте с шлагбаумом, где стоял грузовик и ходили фашисты с автоматами, остановились. Солдат слез с телеги и о чём-то долго шептался с офицером, показывая какую-то бумагу. Наконец их пропустили, и Никита стал командовать, куда ехать.               
      Бабушка жила на окраине города на улице Калинина, дом 5 и приняла их с распростёртыми объятиями, не обратив никакого особого внимания на немецкого солдата, накормив всех. Потом Маша и Тимур улеглись спать (первая в комнате, второй на чердаке дома), а представитель Вермахта расположился в коридоре. Было ещё одно место для спанья – это чулан с небольшим окошком, где на старом большом сундуке спала сама хозяйка дома.
      С ней Никита и сел у окна и пошёл разговор.
     -     Что случилось? – спросила та, выглядевшая лет
            на шестьдесят, хотя ей было на восемь больше.
      Внук приложил палец к губам и указал потом им на дверь.
     -     А что, он знает русский язык? – прошептала Вера
           Максимовна.
     -     Кто его знает, - покачал головой Никита, - Тут такие дела у
           нас в деревне творятся, что рассказывать тебе буду на ушко.
     -     Хорошо, милый.
И парень придвинулся ближе к старушке и зашептал, поведав всё.
     -     Боже мой, какие варвары! – пустила слезу бабушка, - А я то
           думала…
     -     Что ты думала? – повысил голос внук, но тут же, поглядев на
           дверь, перешёл опять на шёпот, - Что, разве тут не так?
     -     Нет. Хотя я мало выхожу в город и только, когда вызовут.
     -     Кто? – округлил глаза в испуге внук.
     -     Так меня заставили приходить в комендатуру, работать в
           роли переводчика с пойманными нашими окруженцами -.
            кто-то доложил немцам, что я знаю их язык.
     -     И много таких несчастных?
     -     Достаточно.
     -     И тебе платят?
     -     Нет, дают паёк с собой.
     -     Так как вы с Машей то будете вдвоём жить?
     -     Не волнуйся, прокормлю. Бедная девочка… И как же мать
           и бабушка отпустили её к незнакомому человеку?
     -     Они были рады, что она уезжает…
     -     Я всё понимаю… Ну, что, спать?
     -     Нет, бабушка, ещё один вопрос.
     -     Давай.
     -     Где улица Заречная?
     -     И зачем тебе она?
      И тут скрипнула входная дверь, и Никита опять приложил палец к губам. Бабушка поняла и шепнула:
     -     Ладно, потом скажешь.
Она ушла в коморку, а внук полез на чердак к конюху. Но он долго ещё не мог заснуть, думая, как он пойдёт на явку, если сзади будет тащиться за ним наблюдатель – солдат. И только под утро придумал.
       После общего завтрака, когда немец пошёл во двор в туалет, а Беллабердинов покормить лошадь, Никита тут же рассказал обеим женщинам об основной причине приезда.
     -     Слушайте внимательно. Мне надо связаться с подпольем, но
           солдат будет следить за мной, поэтому мы разделимся: ты,
           бабуль, вместе с Машей пойдёшь на явочную квартиру,
           проверить живёт ли там скотник Филя, а я пошатаюсь по
            городу, чтобы этот фашист пошёл следить за мной, а к
            обеду все вернёмся сюда. Сможете?
     -     Быть разведчицей с удовольствием, - улыбнулась Вера
            Максимовна.
     -     И я тоже, - поддакнула возбуждённо Маша.
     -     Тогда запоминайте, что ему надо сказать.
И Никита поведал всё, что передал ему Колунов.
     -     Понятно?
     -     Да, - кивнула Маша.
     -     И я ещё не выжила из ума, - улыбнулась бабушка, - Да и
           профессию свою не забыла, а память у нас, учителей,
            хорошая, почти до глубокой старости.
     -     Ну, и слава Богу! – облегчённо вздохнул парень, - Я уйду
           первым, а вы потом.
     -     Хорошо, - кивнули обе женщины.
      И через полчаса Никита ушёл. И солдат тут же потопал за ним.
Но Ершову-младшему показалось, что тот всё же знает русский язык, так как при обычном напутствии старушки он подошёл поближе якобы попить воды из ведра, став к ним боком – прислушивался, по-видимому, к их разговору.
     Но не так, к сожалению, получилось, как было намечено. Нет, Никита спокойно вышел из дома, и даже не поворачивая головы, почувствовал за собой слежку, которая продолжалась всю его прогулку, которая оказалась не простой.
     -     Ну, придурок, я тебя и повожу!
      Немец был лет на двадцать старше него, и по внешнему виду война ещё не отняла у него силы, но ноябрь был уже на носу – ветреный и холодный. И вот сегодня неожиданно подуло так, что пришлось ему надеть сверху формы кожаный плащ, какие носят офицеры, что привело парня в транс (и почему так?) и головной убор солдат Вермахта, похожий на невысокий цилиндр с козырьком – странная мешанина.
      А Никита был в тех же ботинках, но уже со стельками из старых валенках, потрёпанной, но тёплой отцовской шинели времён Революции длинной почти, что до лодыжек и в потёртой, но тоже тёплой фуражке. Но он - то был моложе, и кровь в нём играла, как у льва перед охотой. Вот и стал он закручивать повороты с одной улицы на другую, из одного переулка в соседний, будто он не ищет определённый строение, а просто гуляет в своё удовольствие. И солдата это всё же измотало…
      Один раз парня остановил патруль, но он просто сразу стал раздеваться, словно его пытались обыскать, скаля по-дурацки рот и закатывая глаза, как ненормальный. И от него отстали. В общем, до двух дня он обошёл весь центр города, увидев ненавистные флаги со свастикой на бывших управленческих строениях, портреты Гитлера, танки и множество мотоциклов с колясками, в которых сидели вооружённые автоматами фашисты. На стенах многих домов же висели плакаты на русском языке, где извещалось о том, что горожане должны безоговорочно выполнять все распоряжения немецкого руководства.
      А в это время Вера Максимовна и Маша уже побывали у нужного дома, но им пришлось пройти мимо, так как здание было нашпиговано солдатами и грязно ругающимися офицерами, из чего бабушка Никиты поняла, что явка провалена и подпольщики арестованы. И с ужасным настроением, обусловленным невыполненным заданием они уже в полдень были дома. А Никита в это время ещё развязно шлялся по улицам почти с час, пока его не остановил худенький мальчишка лет двенадцати в драном пальто, фуражке, надвинутой почти до глаз, с немытым лицом и пачкой немецких газет в руках.
     -     Купи, дяденька информацию, - жалобно заканючил он, - В
            ней написано, как доблестная немецкая армия…
     -     Пошёл ты на хрен, пацан, - перебил его зло Ершов, - отдай
            газеты назад, пусть фашисты ими подтираются.
     -     Не местный? – вдруг спросил мальчик, завертев по сторонам
            головой.
     -     А твое, какое дело?
     -     Значит деревенский…
     И горестно вздохнув, маленький газетчик быстро пошёл дальше.
А Никита повернул назад на север города, где находился дом бабушки. Ему встречались и разбитые снарядами строения, и даже целые улицы сплошь в воронках от бомб, но он уже не смотрел на них – он думал о задании, которое должны были выполнить Вера Максимовна и Маша. Как всё у них получилось? Приняли ли их подпольщики или подумали, что это провокация?
     -     Топай за мной, - вдруг он услышал сзади и с ним тут же
            поравнялся дюжий мужик в телогрейке, идущий развязной
            походкой.
      Никита нагнулся поправить обувь, чуть повернув голову, и в который раз убедился, что филёр справно идёт за ним. А явно «косящий» под блатного незнакомец направился в забегаловку, где уставшие от работ на немцев пожилые люди заливали общее горе россиян разбавленными алкогольными напитками.
     -     Возьми пиво и иди в правый угол, - услышал Никита опять
            тот же голос впереди себя, войдя в шалман.
     -     У меня денег нет, - огрызнулся Ершов-младший.
     -     Скажи продавщице, что ты от Немого… - буркнул мужчина
            и пошёл к стойке.
      Никита остановился и стал разглядывать посетителей, заметив, как в заведение вошёл «его» солдат. Тогда он картинно пошарил в кармане, вынув оттуда сжатый кулак и медленно пошёл к стойке, где разливала по кружкам разное пойло худая как скелет баба.
     -     Одну налейте, пожалуйста, - положил кулак на стол он.
     -     Разжимай «кошелёк», парень, тогда налью.
     -     Я от Немого, - шепнул Никита.
     -     А-а-а, в долг? – зашипела картинно - недовольно женщина, -
           Ладно, налью, но завтра чтоб марки принёс.
      И… наполнила кружку слабо жёлтой жидкостью.
Ершов взял её и прошёл в указанный угол. Там, разминая в руке засохшую рыбу, стоял с полупустой тарой тот незнакомец.
     -     Скажи бабке, что за ней следят, - пробурчал он сквозь зубы.
      Никита огорошено посмотрел на него.
     -     Что?
     -     Хрен сто. Явка провалена. Если что надо, приди завтра в
            Двенадцать дня в Центральный парк имени Ленина к
            качелям. Там будет сидеть старик с мешком семечек.
            Буркнешь опять то волшебное имя, что я сказал, и дело в
            шляпе. Покедова.
      Незнакомец одним движением вылил в горло остатки пива и пошёл к выходу. Никита косо оглядел зал, но немца не увидел.
Ещё не пришедший в себя от услышанного, он медленно с трудом высосал желтоватую бурду, которую здесь называли пивом и, чуть спотыкаясь, вышел из шалмана.
      Дома вовсю кипел борщ на керосинке, бабушка резала какой-то пятнистый хлеб, а Маша открывала банку с тушёнкой.
     -     Откуда всё это, бабуль? – устало скинул с себя шинель
            Никита и повалился на скамейку у стены.
     -     Так позавчера немчура дала за работу…
     -     Не отравимся?
     -     А кто тогда будет переводить при допросах?
     -     Понятно, - потянулся парень так, что захрустели кости,
            встал и выглянул в коридор – следящего за ним солдата не
            было.
      Так, где же он?
     -     Не приходил, - шепнула догадливая Вера Максимовна, - А
            конюх сказал, что пошёл прогуляться, посмотреть город.
     -     А дело? – также тихо произнёс внук.
     -     Место провалено – там идёт обыск, - подтвердила она то, что
            сказал Никите незнакомец.
     -     А, между прочим, за тобой, бабуль, следят…
     -     Кто? – вырвалось одновременно у Маши и Веры
           Максимовны.
     -     Ну, не наши же. Я завтра иду на одну встречу и, если не
            вернусь, пусть Тимур возвращается в деревню и скажет отцу
            о провале явки.
     -     Не приведи, Господь! - перекрестилась бабушка, - Ладно,
            садись за стол, молодёжь.
      И тут дверь отворилась, и в кухню вошли немецкий солдат и Тимур.
     -     Садитесь с нами кушать, - сказала на немецком языке
            хозяйка дома.
     -     Данке, - кивнул фриц удивлённо головой и сел за стол и
           остальные тут же последовали его примеру.
Ели молча, бросая осторожные взгляды друг на друга. Никита же задумался: и как он выйдет завтра на встречу с ещё одним неизвестным ему человеком? И что, это конспирация или ловушка?
     После обеда отдохнули часа два, а потом они с Машей пошли, прогуляться по городу. И к своему удивлению никакой слежки за собой не увидели или… не заметили. Но бабушка потом сказала, что немецкий солдат и конюх всё же покидали дом.
     И Никита ночью придумал, как обеспечить себе алиби на следующий день, то есть уже в девять часов пошёл в кинотеатр, находившийся недалеко от парка. Там показывали «Мою прекрасную леди», а перед фильмом – фашистский киножурнал о доблестной армии Вермахта.
     Первую часть Ершов смотрел с великим трудом, матерясь про себя, а вторая, то есть фильм ему понравилась, хотя та и была на немецком языке, и он видел только кусок её. И почему? А потому, что после ненавистного документального фильма он незаметно прошёл в туалет, поменял кепку на шляпу и надел очки своего героического деда – пилота, которые вручила ему утром бабушка, посоветовав спрятать «камуфляж» за пазухой со словами: «Бери, пригодится». Потом выскочил на улицу, быстро осмотревшись, и скорым шагом потопал в ЦПКО - Центральный парк культуры и отдыха имени Владимира Ильича Ленина, находившийся между улицами Попова и Островского. В нём имелись комната смеха с кривыми зеркалами, куда раньше ходили дети с родителями, а теперь ненавистные всем фашисты, гогочущие, как лошади; качели с деревянными лодками безопасными для всех, где резвились несколько деток с мамашами, открытая бездействующая киноплощадка и пустующая танцевальная. И даже издалека Никита увидел, что около будки, где продавались билеты на качели, сидел на маленькой скамеечке одноногий, как ему показалось, старик, а перед ним стоял мешок с семечками. И покупатели на это русское «развлечение» были. Подошёл к нему и Ершов.
     -     Я от Немого, - тихо произнёс он, озираясь по сторонам, но               
            никаких подозрительных личностей поблизости не
            обнаружил.
     -     Бери семечки и говори, откуда ты и что нужно, -
            скороговоркой прошептал инвалид.
     -     Из Васильевки и нужна взрывчатка, - быстро сказал Никита,
            принимая пакетик с семечками.
     -     Ладно, ждите человека у себя в селе. А теперь топай быстро
            отсюда…
И Ершов тут же ушёл, успев за короткое время вернуться в кинотеатр и досмотреть фильм, поменяв по дороге «подарок» бабушки на прежнюю одежду.
     В доме Веры Максимовны оказались все, включая немца, и Никита стал специально подробно и громко рассказывать, о чём фильм и какая красивая актриса, игравшая главную роль. Он, конечно, наблюдал при этом за солдатом, но тот и глазом не моргнул, и Ершов опять не понял, знает всё же тот русский язык или нет. Но теперь немец до самого утра тоже проспал на чердаке, где обосновались Никита и конюх. И с рассветом они поехали назад к себе в Васильевку. Но перед этим Вера Максимовна передала ему плетёную корзинку с пирожками, которые они с удовольствием потом умяли по дороге.
     -     Там двойное дно, - шепнула она, обнимая и целуя внука.
      Маша тоже, ярко покраснев, чмокнула Никиту в щёку, и это было ему приятно, да так, что его сердце забилось часто-часто…

                Новости

      Немцы нашли топор, и через час по всему селу прокатилась волна обысков, но никакого оружия они не нашли – Савелий забрал раньше в лес пистолет участкового, а у фельдшера большой нож для ампутации. Обреза погибшего Макара Иванов ему категорически не стал отдавать, закопав его в саду. Зато ещё раз эсэсовцы уменьшили продуктовый запас крестьян.
     -     Ну, суки, обнаглели совсем, -  матерился Фёдор,
            которому всё же достался последний пирожок с капустой, -
            Скоро зима и что мы будем есть, не знаю.
     -     Перебьёмся как-нибудь, - грустно проговорил Председатель.
      Они опять заседали ночью у Ершовых той же компанией, с вопросом поглядывая друг на друга.
     -     А не пора ли нам уйти в лес? – спросил Никита.
     -     Рано, - категорично заявил Артём Иванович, - Вот получим
            взрывчатку, тогда и рванём в блиндаж. Эх, мало нас, мало.
     -     Мал золотник, да дорог, - решила поднять настроение всем
            Елизавета Гавриловна.
     -     Слишком мал, - помотал головой её муж, - Ну, кто пойдёт?
           Ну, мы, включая тебя, жена. Ну, может быть, Шихов,
           наверное, конюх, точно Полуянов, фельдшер Новиков, косые    
           братья Фёдоровы и всё? Галкин болеет, Громов мучается 
            кишечником, у участкового жуткий артрит, а доярки теперь
            вряд ли согласятся, да и старики воевать не пойдут. Так что
            здоровых мужиков, включая ребят, всего девять.
     -     А Савелий? – напомнил Фёдор.
     -     Ну, десять и что?
     -     Да, - хмуро проговорил Колунов, - И оружия кот наплакал…
     -     Но солдаты то ездят каждую неделю в город зачем то, -
            вмешалась опять в разговор мать Никиты.
     -     Правильно, - поддержал её сын, - Нападём, и будет у нас
            пара автоматов.
     -     Да и Ножов обещал какой-то сюрприз, - напомнил отец.
      И тут только его сын вспомнил, что говорила ему бабушка при   
    прощании, и бросился в сенцы, где на гвозде висела плетёнка.
     -     Ты чего? – услышал он за собой голос Председателя.
      Но Никита уже вернулся назад и стал шарить по дну корзины
рукой. Миг и верхнее дно оказалось на полу, другой и в руке парня
забелел кусочек смятой бумаги. Он прочёл и… побледнел.
     -     Что это ты, сынок? – спросила мать.
      Сын кашлянул и произнёс:
     -     Это бабушкино послание. Слушайте.
И все замерли в ожидании, а парень глухо прочитал:
     -     «Меня вызывали в комендатуру вечером, когда ты с Машей
            гулял по городу, и я там чуть не столкнулась с конюхом».
      Все замерли от услышанного, а затем…
     -     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - вырвалось у Елизаветы
            Гавриловны.
     -     Да, подарочек, - нахмурился Артём Иванович, - А ты,
           Матвей, уже зачислил Тимура в партизаны, его мать!
     -     Да чтоб он провалился! – махнул рукой отец Никиты, -
            Ещё один предатель на нашу голову…
     -     Ничего себе! – охнул Фёдор, - Пора их обоих пускать в
            расход.
     -     Рано, - спокойно проговорил Никита, - Вот получим динамит
           и устроим перед уходом в лес фашистам и этим двум
           тварям ночь возмездия.
     -     Хорошо бы, - тяжело вздохнул Матвей Ильич, - Ладно,
           мужики, по пятьдесят грамм пока есть и расходимся. Что
            день, текущий нам готовит?
     -     Ну, муженёк, - чуть улыбнулась Елизавета Гавриловна,
            разливая самогон по лафитникам, - Ты прямо как Пушкин.
      И через минуту добавила:
     -     Всё, пора ребятам спать. Ведь завтра им в лес.               
Но никто из них даже предположить не мог, как закончится следующий день…
                Х

   В четыре утра Никита уже был за околицей, а через пять минут за ним проскочил Фёдор с обрезом.
  А в это время в дом бабушки Веры Максимовны постучали.
Та очень удивилась раннему визиту и пошла, открывать, накинув на себя только халат и большой тёплый платок. В дверях стоял всё тот же солдат, который сопровождал её внука и Машу к ней в город.
     -     О, Боже, какая встреча! – не сдержала удивление
            пожилая женщина, совершенно забыв, что перед ней стоит
            немец, незнающий её родного языка, - Откуда вы?
     И тот вдруг на чистом русском произнёс:
     -     Да вот приезжал к начальству с депешей. Не хотите ли
            проведать своих в Васильевке? Меня зовут Хельман.
      И женщина с обалдевшими глазами уставилась на него – знает
всё же их язык, эта сволочь!
     -     Но меня могут в любой момент вызвать в комендатуру…
     -     Там в курсе этой поездки. Так что, едем?
     -     А что, у меня есть выбор? – смело ответила старушка.
Солдат усмехнулся.
     -     Нет.
     -     Тогда зачем спрашиваете?
     -     А из уважения к возрасту.
Вера Максимовна фыркнула.
     -     Можно подумать, что ваша армия убивает только наших            
            профессиональных солдат.
     -     Война есть война, - покраснел солдат от гнева, - И хватит, вы
            нам нужны и если нам не поможете, то вас и вашу
            постояльцу мы ликвидируем. Всё, собирайтесь. Через
            полчаса я заеду за вами.
      Он ушёл, а бабушку Никиты стало трясти, и не от холода – она  уже вернулась с улицы, а от страха и не за себя, а за Машу. Но тут та сама вышла из комнаты, где спала с самого начала.
     -     Я всё слышала, Вера Максимовна, - испуганно посмотрела
            она на старушку.
     -     Тогда немедленно собирайся и иди туда, куда скажу. Там
           живёт моя старая подруга и она спрячет тебя.
     -     А вы?
     -     А я исполню свой долг, - гордо произнесла женщина и стала
            одеваться.
      Через пять минут обе были уже готовы.
     -     Так, Машенька, ты идёшь на улицу Мичурина, дом семь и
            спросишь Прасковью Ивановну, объяснишь всё и будешь
            там меня ждать до самого моего возвращения. Поняла?
     -     Да, - с грустью кивнула головой девушка, предчувствуя               
            что-то нехорошее.
     -     А теперь за мной.
И Вера Максимовна повела Машу на чердак, где открыла небольшое оконце, выходящее в ещё тёмный сад.
     -     Ты худенькая и пролезешь. Спустишься по лестнице и
            откинешь её в сторону. Затем быстро пройдёшь в дальний
            угол сада - за ним пустырь, а потом будет разрушенный
            дом, стоящий уже на другой улочке. Повернёшь налево и
            пойдёшь к ЦПКО – вы с Никитой там были, гуляя. А
            Мичурина оттуда недалеко. Да, возьми этот мой тёплый
            платок и укутайся, как делают старушки, и иди медленно,
            прихрамывая – так ты не вызовешь подозрений ни у кого.
            Всё, - поцеловала в лоб девушку бывшая учительница, - С
            Богом!
     Маша обняла её, чувствуя, как слёзы побежали по щекам и полезла в окно. Вера Максимовна медленно перекрестила её три раза, закрыла окошко, задвинула шторку, спустилась вниз и пробежала к туалету с ножом, с помощью которого подняла крючок, а закрыв дверцу, вынула нож и услышала, как тот звякнул в петлю. Тут же вернулась в дом. И вовремя, так как в дверь через три минуты постучали.
     -     Иду, иду, - громко проговорила она, беря в руку старый
           чемоданчик с вещами, и направляясь к входной двери,
           которую она не закрывала.               
На пороге стоял тот же солдат и ухмыляющийся полноватый офицер. Это был Курт Бах.
     -     Где девчонка? – спросил Хельмут.
     -     В туалете – у неё разболелся живот, а я уже готова.
Солдат грязно выругался по-немецки и обошёл весь дом, а потом прошёл к туалету, дверца которого оказалась изнутри закрыта на крючок. Ужасно недовольным он вернулся в прихожую.
     -     Девчонка закрылась в нужнике, герр офицер. И что будем
            делать? Ждать пока она опорожнится?
     -     Нет, - ответил тот на родном языке и перешёл на шёпот, -
            Оставим водителя здесь, а ты сядешь за руль. Нас ждут 
            с нетерпением в селе. Никуда девка не денется – поймает её
            Хорст, когда та выйдет из туалета. Она нам нужна здесь, как
            заложница. Ладно. поехали!
     Они вышли на улицу, и Вера Максимовна увидела стоящий у дома «виллис», в который её и посадили на заднее сиденье. Хельмут что-то сказал солдату, открывшему дверцы, влез на его место, и машина рванула вперёд, а Хорст прошёл в сад. Через полчаса сидящий впереди офицер повернулся в пол оборота к бывшей учительницы немецкого языка.
     -     А теперь, мадам, слушайте внимательно меня, запоминайте и
           всё будет хорошо, - на своём языке проговорил Бах, - Я
           знаю, что вы прекрасно владеете немецким.
И бабушка Никиты с пренебрежением уставилась на него.
     -     Слушаю вас, герр офицер.
     -     Так вот, когда мы приедем в Васильевку, то вы пойдёте и
            передадите своему сыну это, - указал Бах на небольшой
            мешок, лежащий рядом с ней на заднем сиденье.
      Сердце пожилой женщины обдало холодом.
     -     А что там? – с трудом спросила она на языке врага.
     -     Подарок от немецкого командования.
     -     За что?
     -     За то, что он работает на нас, - не моргнув глазом, произнёс
            немец.
     -     Что-о-о? – аж подскочила на сиденье Вера Максимовна.
     -     А то, - усмехнулся переводчик, - Он и ещё двое деревенских
           регулярно докладывают нам, что творится в селе. И мы
           знаем, что их Председатель и участковый милиционер –
           коммунисты и они контактируют с партизанами,
           скрывающимися в близлежащих лесах, а также хотят увести
           к ним всё мужское население. Сделаете как я говорю, и вся
           ваша семья останется живой, нет, то… Ну, вы сами
           понимаете.
    -     Но зачем мне самой отдавать этот мешок сыну? – чуть
           дрожащим голосом произнесла женщина, поняв, что здесь
           что-то не так, - Взяли бы и передали его с двумя другими
           вашими… агентами.
    -     Именно так необходимо сделать, как я говорю, - раздражённо
           проговорил офицер, - Всё! Запомнили?
    -     Да, - еле ответила старушка, - Я всё сделаю так, как… нужно.
    -     Вот и хорошо. А теперь отдыхайте - есть ещё пару часов
           времени, - засмеялся Бах и перешёл на русский, - Как говорят
           у вас, спокойного сна.
Он отвернулся к окну и тут же захрапел, а Вера Максимовна стала глубже дышать, пытаясь унять дрожь и боль в сердце. Что затеяли фашисты и неужели это правда про её сына? Нет, не может быть такого! Матвей не предатель, но надо быть готовой ко всему.
  И она закрыла глаза, перед которыми сразу стала проноситься её долгая и полная трудностей жизнь.
  А Курт Бах не спал. Он вспоминал последний перед отъездом в Белгород разговор со штандартенфюрером Зельцем.
   -     Найдёшь эту бабку и уехавшую к ней девку и под любым
          предлогом привезёшь их сюда. Они сыграют роль
          заложников. Пусть бабка передаст мешок со взрывчаткой
          сыну, а на следующий день мы устроим облаву, возьмём его
          и внука с поличным и запрём в подвале. Если в лесу есть
          партизаны, то кто-то из мужиков точно бросится туда ночью,
          доложить о случившемся, а наша опытная молодёжь, которая
          развлекалась с покойницей, осторожно пойдут за ними –
          слишком они застоялись здесь, как лошади в стойлах. Так мы
          выйдем на партизан.
   -     А если никто не уйдёт из села?
   -     Тогда ты соберёшь всех женщин и объявишь, что всё мужское
         население и есть партизаны и назначишь день казни. И в этот
         же день мы повесим Председателя и участкового. Я не
         офицер, если кто-нибудь всё же не попытается уйти в лес,
         чтобы доставить партизанам эту информацию и те попробуют
         освободить заключённых. То есть, мы выманим этих сраных
         воинов из леса, приготовив им ловушку.
  -     Какую, герр офицер? – удивился переводчик.
  -     А вот какую: часть солдат и танкисты сделают вид, что
        возвращаются в Белгород, а на самом деле спрячутся на
         востоке за деревней, послав на север наблюдателей и как
         только партизаны появятся, они пропустят их, а потом ударят
         сзади, а мы будем готовы встретить их спереди. Они попадут
         в кольцо и им конец.
  -     То есть, бой перенесём в деревню?
  -     Да, мой друг.
  -     Но местные жители…
  -     Да и бес с ними, Курт, зато мы выполним, наконец, задание.
  -     А если такого всего не произойдёт? – нахмурился Бах.
  -     Тогда мы пустим вперёд в лес всех селян и под их прикрытием
         прочешем всё до самых болот, указанных на карте.
  -     Умно придумано, господин штандартенфюрер. Это план
         генерального штаба?
   Зельц усмехнулся.
  -     Это мой план, Курт, и я уверен, что он сработает.  Хватит нам
        ждать здесь хорошей погоды, так сказать. Неделя и пойдёт
         снег, а это плохо. Генерал Кёльтер уже накричал на меня по
         рации, упрекая в бездействии, да так, что у меня задрожали
         колени.
  -     Тогда да поможет нам Бог. Хайль Гитлер!
  -     Хайль!
                Развязка

  Выпавший за ночь первый снег изменил всё, и Никита с Фёдором просто заблудились. И вот они уже ходят кругами, почти теряя в поле зрения друг друга из-за густоты леса.
  -     Чёрт, я же тоже копал блиндаж! Где он? – бормотал себе под
         нос Ершов, продираясь через кусты, - Эх, жалко, что не взял
         компас или не сделал тогда, уходя зарубки.
   А Фёдор просто матерился про себя:
  -     Твою мать! Надо было идти к блиндажу одному и пораньше, а   
         то понадеялся на друга и на тебе - заблудились... Нет, не
         командир он!
   И тут круг их скитаний замкнулся на большой поляне.
  -     Едрит твою налево, Фёдор, зачем ты пошёл за мной, да ещё
         взял с собой обрез?  - возмутился Никита, подходя к
         товарищу.
  -     Да вот решил, что с ним спокойнее – лес есть лес. А пошёл,
         чтобы охранять тебя – двое не один.
Ершов махнул рукой.
  -     Ну, что ж, уже ничего не изменить. Так, ладно, давай
         перекусим и пойдём дальше.
И тут с трёх сторон прозвучало то, чего они никак не ожидали:
  -     Хенде хох!
И ребята в ужасе застыли на месте.
  -     Мы по грибы… - начал было Никита.
  -     С ружьё? – с акцентом прохрипел другой голос.
  -     Да в нём один всего патрон, - потерянно произнёс Фёдор.
  -     А два не войти, - прозвучало с третьей позиции, - Кидать в
         сторону, а то стрелять. 
  -     И лечь на земля, - опять проговорил первый.
   В отчаянии оба повалилась вниз лицом на пожухлую и
мокрую от первого снега траву.
  -     Чёрт, попали мы, - прошептал Фёдор, отбрасывая обрез в
         сторону.
  -     Да, хреново, - подал голос Никита, - Хорошо хоть, что не сразу
         стали стрелять.
   Так они пролежали минут пять, а потом… а потом почти рядом с ними раздался дружный хохот и знакомый голос скомандовал на русском:
  -     Ладно, вставайте, вояки. Зачем пришли без приглашения?
   Ребята медленно поднялись на колени и ахнули: вокруг них, широко улыбаясь, сгрудились Савелий Ножов и… физрук Ивашин с счетоводом Фишманом. И каждый держал в руках немецкий автомат.
  -     С-савелий? – чуть заикаясь произнёс Никита.
  -     Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Фёдора, - Роман Петрович,
         Аркадий Абрамович, а вы откуда здесь взялись?
   Но те только помогли им встать, стирая улыбку с лица.
  -     Ну, всё, зрители, концерт окончен, - строго произнёс через
         минуту Ножов, - Пошли в блиндаж греться, а то у вас носы
         уже синие.
   И потопал вперёд через белые от снега кусты, и все остальные потащились за ним.
Метров через двести Савелий остановился и стал тянуть на себя примёрзший к земле большой куст волчьей ягоды. Все бросились ему помогать. Три минуты, и растение - отрава сдвинулся в сторону и под ним обнажился кусок железа, а сдвинув его ребята увидели лаз.
  -     Ныряйте вниз, мужики, а железо и куст я передвину назад сам,
         - сказал крепкий Ножов, и они спустились в яму - блиндаж,
         где горел одна толстая, как в их церкви свеча, при свете   
         которой они увидели, что пол в блиндаже выслан брёвнами, а
         посередине кругом стоят семь пеньков и большой пень от
         столетнего дуба в центре.
   Молча поели какие-то консервы с сухарями, запили горячей водой, подогретой в маленькой алюминиевой кастрюльке на этой же свече. Также молча и покурили.
  -     Ну, что там в селе? – наконец спросил учитель физкультуры.
  -     Давай, Фёдор, трави, - неожиданно предложил Никита и
         товарищ удивился – надо же не стал Ершов строить из себя
         командира при всех и рассказывать сам.
   Но это было не так.                Просто тому было очень тяжело поведать Ивашину и Фишману о потери дорогих его сердцу двух селян, друга и его сестры. Троица взрослых то хмурилась, то яро материлась, а то и пускала скупую слезу, слушая Иванова и отчаянно куря одну самокрутку за другой. Наконец, Фёдор закончил и слово взял Никита, рассказав всё о поездке в город.
 -     А не провокация ли это была? – спросил Аркадий Абрамович.
 -     Да, Никит, не лопухнулся ли ты с этими по виду блатными и
        пацанёнком? – добавил Савелий, - Настоящие подпольщики
        так бы себя не вели, я думаю.
   А физрук покачал головой.
 -     Да, дела, ребята. Что-то здесь не чисто. Придётся мне
        прогуляться в село, посмотреть, что там и как.
 -     Рискованно, Сев, - вновь закурил Фишман.
 -     А что, ждать здесь пока фрицы не начнут прочёсывать лес? –
        недовольно спросил Ножов.
 -     Или кто-то из наших принесёт нам на блюдечке взрывчатку? –
       добавил Ивашин.
 -     А может быть, лучше мне? – подал голос Никита.
 -     Или мне? – встрял в разговор Фёдор.
Савелий ударил кулаком о свою раскрытую ладонь другой руки.
 -     Нет, пойду я. Если что, Любка меня спрячет у себя в подвале. Я
       его делал, да так, что ни одна собака не найдёт. Да и автомат
        этот я никому не доверю.
 -     Ну уж прямо - таки, - хмыкнул физрук, - А кто его помог тебе
        достать?
 -     Так это другой, который я забрал у фрицев у могилы наших… -
        вырвалось у Ножова и он сразу же осёкся, вспомнив тех, кто
        там лежал.               
      Помолчали минут пять и остальные, а потом Фишман стал рассказывать, как они с учителем ехали из Белгорода на поезде к фронту и через час попали под бомбёжку. Как потом добирались голодные до своего леса, напав ночью по пути на немецкий обоз, вёзший продукты из какого-то разбитого напрочь села в город. И хорошо, что один из солдат пошёл в кусты по «большому делу», где его и придушил атлетического телосложения физрук, забрав у него автомат, а потом, быстро переодевшись в его форму, спокойно подошёл к его напарнику на расстоянии выстрела и уложил его. Как потом пришлось бросить лошадь, которая сломала ногу, попав в рытвину от снаряда и пришлось её пристрелить. И как бросили часть провианта, которую они не смогли бы донести до села, и их вовремя увидел в лесу и остановил Савелий, объяснив создавшуюся там ситуацию, а потом привёл сюда в блиндаж. И как потом они снесли в него оставшиеся брёвна и пни, унеся ветки и бросив их в реку, а также засыпали землёй стружки и опилки, чтобы не демаскировать схрон, и как носили воду в ведре, чтобы заполнить единственную флягу от молока.
     -     А где вы взяли её и лопаты? – спросил Фёдор.
     -     Так это всё сотворил Савелий, - улыбнулся Ивашин.
А Ножов добавил, хитро ухмыльнувшись:
     -     Я не только приходил к вам, Никита, чтобы выяснить
           обстановку, но и заглядывал к себе домой, чтобы каждый раз
           унести в блиндаж то ведро, то лопаты и грабли с топором, а
           однажды и флягу с фермы – она оказалась одна, так как
           немцы всё утащили к себе в школу. А свечи дал мне сам отец
            Евлампий.
     -     Молодец, Савелий! – не удержался от похвалы Фёдор.
     -     А то! – хмыкнул тот, - Вы всё хвалили Колунова, что он
           такой деловой, а я более него наученный жизнью и
           лагерем…
И тут в разговор вмешался Фишман:
     -     Ладно, мужики, пора спать, так как завтра с утра Сева пойдёт
            в село, а мы должны его на всякий случай прикрывать и
            быть готовыми ко всему.
     -     Но мы же почти без оружия? – огорчённо произнёс Никита, -
            что толку от обреза? Он же для ближнего боя и у меня всего
            три патрона.
     -     Так у меня ещё винтовка есть, - улыбнулся Ножов, - Забыли
            что ли, ребята? И патроны есть – дед Афанасий, уезжая в
            эвакуацию, отдал мне пачку патронов такого же калибра, но
            своё ружьё взял с собой.
     -     У-у, жмот! – вырвалось у Никиты.
     -     Ты не прав, парень, - покачал головой Савелий, - То ружьё
            подарил ему в Гражданскую сам Будённый за взятие в плен
            белого генерала. Ладно, действительно пора спать. Всё, на
            боковую.
      Он затушил свечу и через пять минут блиндаж огласился дружным храпом.
                Х

      Они проснулись на рассвете, и Савелию пришлось нацепить поверх фуфайки маскхалат одного из немцев, нёсших тело бедной Светланы, замученной офицерами. И к селу он подошёл в тот самый момент, когда туда въехала машина с Бахом, Хельмутом и бабушкой Никиты, то есть в полдень.
     -     Так, мадам, не забудьте, что вы под прицелом. – на своём
            языке проговорил переводчик, - Если сделаете, что я сказал,
            то все в деревне останутся живы.
     -     Я помню, - хмуро произнесла Вера Максимовна, заметив
            ухмылку офицера, когда он произносил последнее слово.
      «Виллис» подкатил к дому учителей и тут же из него вышли Зельц и двое молодых офицеров.
     -     Всё, приехали, - сказал Бах, вылез из машины и подошёл к
           штандартенфюреру.
      О чём они говорили, бабушка Никиты не слышала, да и отвлекла её от мыслей подъехавшая телега с Беллабердиновым.
     -     Выходите, мадам, - сказал на русском Хельмут, - Транспорт
           меняется и ждёт вас. Пересаживайтесь на телегу.
      Вера Максимовна с трудом покинула автомобиль и пошла к ненавистному вознице. Солдат же перенёс туда мешок со взрывчаткой. Зельц махнул рукой, и телега медленно потащилась по селу в сторону дома Ершовых.
     -     Скажешь что-то не так и ты труп, бабка, - зашипел на
           женщину Тимур, доставая со дна телеги парабеллум.
     -     Предатель, - сквозь зубы прошептала бабушка Никиты, но
           тот этого, к сожалению, не услышал.
      Дикое напряжение охватило Веру Максимовну, и вновь вся её жизнь мгновенно пролетела перед глазами. Вот-вот и она увидит сына… Нет, он не такой, как эта сволочь и надо его как-то
предупредить.
И вот они у родного дома…
     -     Иди к Матвею, бабка, а я потащу мешок, - приказал татарин,
            и женщина с трудом спустилась с телеги на землю, не зная,
            что сын заметил их ещё когда они проезжали дом Храмовых,
            и что он знает всё о Беллабердинове и приготовился к
            встрече.
      Она открыла калитку и медленно пошла к дому, сложив крест на крест руки на груди, дабы как-то этим жестом предупредить сына о провокации. Но он уже шёл к ней навстречу, держа правую руку за спиной. И Вера Максимовна, слыша сзади за собой тяжёлые шаги татарина, всё же не сдержалась и крикнула:
     -     Это провокация, сынок! Беги отсюда! Тимур предатель!
      И в следующее мгновение, как ей показалась, она услышала гром с небес и почувствовала сильный удар в спину. Она обернулась, увидев, что прямо за ней стоит возница, сжимающий в руке пистолет и ещё одна пуля вошла ей прямо в сердце.
     -     Мама! Мамочка! – нечеловеческим голосом заорал Матвей
            Ильич, кидаясь к ней, и его правая рука, держащая топор,
            вылетела из-за спины.
И растерявшийся от крика предатель не успел среагировать, как отточенное лезвие вошло ему в лоб.
      А потом всё завертелось в диком вихре: быстрое появление немецких солдат, скручивание рук Ершова-старшего, волочение его по земле и появление «виллиса» перед домом. Да, маленькая старушка не видела этого, как и не видела, что в доме её нелюбимая невестка набрасывает на лежащего за печкой мальчика одеяло и подушки и как своим телом закрывает проход, взяв в руки два больших ножа для разделки мяса.
      Но эсэсовцам было пока не до неё – они сделали своё чёрное дело и всех поголовно мужчин села тащили в подвал школы. А троица солдат уже сколачивает перед бывшим сельсоветом виселицу.
      Но зато этот ужас встречи Матвея с матерью и его финал  наблюдал Савелий Ножов, сидевший на большой берёзе в три сотне метров от дома с биноклем физрука Ивашина в руках. И первой мыслью его было – это спасти мальчика. Что он и сделал, то есть спрыгнул с дерева, сбросил уже не нужный маскхалат (утреннее солнце растопило снег) и со стороны огорода пробрался в сарай Ершовых. И когда шум в селе утих, он ворвался в дом, чуть не налетев на ножи Елизаветы Гавриловны, стоящей в ступоре у печи, как бетонный столб.
     -     Лиза, где Славик? – вскричал Савелий и тут же по месту
            стояния женщины понял, где.
     -     Быстро давай ему тёплую одежду и что-нибудь поесть с
            собой. Ну, милая, приди в себя!
      И та как будто проснулась, то есть побросала ножи на пол и кинулась выполнять приказ Ножова. Три минуты и мальчик одет в старую, но тёплую одежду сына, ещё семь и он с Савелием уже за околицей, не зная, что наблюдавший за домом Ершовых зоотехник Зайцев уже бежит к учительскому жилищу, чтобы доложить Зельцу, что видел пропавшего бывшего зека у сруба Ершовых и посчитал это за большую удачу, решив, что тот связан с партизанами.
      Но за время, за которое беглецы достигли леса, соединившись с Никитой, Фёдором, Фишманом и физруком, запыхавшийся от бега пожилой предатель только и успел, почти заикаясь, объяснить штандартенфюреру, Баху и другим офицерам, кого он видел у дома схваченного Матвея, убившего топором немецкого пособника. И уже через пятнадцать минут танк стоял перед школой, а за ним половина солдат во главе с Гансом Брауном, первым обратившим внимание на Светлану Сырых.
     -     Прочешете весь лес до болот, - приказал ему
            штандартенфюрер Зельц, - Всех, кого встретите,
            расстрелять.
     -     А если будут там беженцы с детьми? – осторожно спросил
            Курт Бах.
     -     Взрослых в расход, а детей отправим в город для сдачи
            крови – нашим солдатам она всегда пригодится. Ясно?
     -     Так точно! – отдал честь молодой офицер.
      Подошли фельдфебель и Хельмут, и танк рванул вперёд. За ним трусцой побежали эсэсовцы, а следом заворчал мотоцикл с коляской, в которой развалился Бах, а за руль сел Браун.
     -      Герр офицер, - начал подошедший  Рюшке, - Когда будем
             допрашивать грязножопых?
      Зельц молча уставился на него, потом тряхнул головой, как будто сбрасывал с неё тяжёлый груз и произнёс:
     -     Каратели вернутся и на следующее утро Председателя,
            участкового, хромого и его жену повесить. Кстати, взяли её?
     -     Пока нет, - вытянулся Хельмут.
     -     Так какого чёрта? Бегите за ней, пока она не спряталась.
     -     И куда её?
     -     Да к мужикам в подвал – пусть побалуются перед смертью
     -     наконец-то, - почесал ладони рук Рюшке, а Хельмут
            нахмурился и спросил:
     -     Всех что ли потом расстреляем?
     -     Посмотрим, - хмуро посмотрел на них штандартенфюрер и
           ушёл в учительский дом, а фельдфебель и Хельмут быстрым
           шагом направились к срубу Ершовых, но тот оказался
           пустым…
                Война

      Славика несли все по очереди и не останавливаясь, чтобы быстрей добраться до блиндажа. Тот молчал, изредка посматривая на Никиту, бегущего с винтовкой наперевес. Там быстро все перекусили, рассовали оставшиеся патроны по карманам. И тут Ножов предложил:
     -     Слав, ты хоть и большой и тебя несли, но пора тебе
           отдохнуть. Ложись вон в тот угол, где лапник и накройся
           шинелями.
     -     Не буду, - нахмурился мальчик, - они фашистские.
     -     А дисциплина? – хмуро посмотрел на него Савелий, - Я же
            не прошу, а приказываю, понял? С тобой и Никита с
            Фёдором с удовольствием тоже отдохнут. Правда?
     -     Так точно, - буркнул Иванов.
      Подросток недовольно пожал плечами.
     -     Тогда ладно, лягу. А вы?
     -     А мы выйдем со счетоводом и физруком наружу, покурить.
Так и сделали. Но Савелий перед уходом что-то шепнул Фёдору на ухо, а когда вылез наружу, не стал сразу сворачивать самокрутку, а сказал:
     -     Надо спасать молодёжь.
     -     В смысле? – спросил Фишман.
     -     Мы втроём, рассыпав махорку вокруг входа в блиндаж,
            уйдём к болотам - я знаю, как по нему пройти на островок -
            он расположен ближе к реке. Вот-вот солдаты и танк будут
            здесь – я слышал, уходя из села, как заревел его мотор. Но
            мы не будем ждать, когда они появятся, а разойдёмся в
            разные стороны и чуть постреляем в воздух.
     -     Дезориентируем их? – улыбнулся физрук.
     -     Да, пусть думают, что здесь нас много. Роман, ты помнишь,
            где река?
     -     Естественно. Мы как-то с ребятами плавали на лодках по ней
            почти до самых болот.
     -     Хорошо. А ты, Аркаша?
     -     Нет, но я после нашей отвлекающей пальбы присоединюсь к
            учителю.
     -     Ладно.
     -     А ребята? – спросил Ивашин.
     -     Они, - достал мешочек с табаком Ножов, - Они
            останутся здесь с мальчиком и будет сидеть тихо-тихо. Мы
            уведём немцев за собой к болотам, там отлежимся на
            островке, а когда им надоест нас ждать и они уйдут,
            вернёмся за ними. Нам сейчас легче уйти от фашистов
            втроём, а не впятером. Да и Славику не будет так страшно в
            блиндаже с ребятами.
     -     Но…
     -     Никаких «но», вашу мать! Я же прав, мужики!
     Ивашин и Фишман молча кивнули головами.
     -     Тогда выполнять! – развернулся Савелий, доставая из
            рюкзака большой пакет с махоркой.               
        Пять минут и табак рассыпан и они, подхватив рюкзаки и оружие направились в сторону болот, крикнув в открытый люк:
     -     Мы скоро придём, вояки.
      И пока молодняк поднимался наверх, они уже скрылись за деревьями.
     -     И что будем делать? – спросил Фёдор, последним вылезая из
            блиндажа.
     -     А мы с тобой пойдём на разведку, - подмигнул ему Никита.
     -     И надолго? – нахмурился Слава.
     -     Да чуть прогуляемся до реки и назад, - продолжил
            врать Ершов.
     -     А я?
     -     А ты пока посидишь в блиндаже, ладно? Ты же уже
            взрослый пацан или нет?
     -     Угу, - вздохнул подросток, возвращаясь в схрон.
      Никита и Фёдор передвинули железо на место и присыпали его землёй.
     -     А на самом деле? – спросил второй, когда они отошли
            подальше.
     -     Двинем сразу к реке и вдоль неё по течению пройдём вниз до
            самого пляжа и…
      И тут он вспомнил тот вечер, когда они с Машей купались и загорали в последний раз. Как это было давно!
     -     Понял. А дальше? Ты что замолчал?
Никита тряхнул головой, как будто сбрасывал с себя сон.
     -     Дождёмся темноты, заглянем в мой дом, потом к тебе и…
            устроим немцам «подарок».
     -     Какой?
     -     А там придумаем. Всё, вперёд! Забери лопату, Федь.
      И они быстрым шагом направились на юг в сторону реки, куда её через час и бросили. А ночью были уже на том самом песчаном пляже…
      Часов у них не было, но, когда луна приблизилась к середине небосклона, решили, что пора. Дошли почти до дома Ножова – самого крайнего с юга, и Фёдор вдруг схватил Никиту за плечо и зашептал:
     -     Стой, кто-то возится с церковной дверью. Видишь?
     -     Ты что, друг, сдурел? – сбросил руку товарища Ершов, -
            Кто будет среди ночи идти, молиться!
     -     А слабо проверить? – взводя курок обреза, буркнул Фёдор.
     -     Ну, ладно, пошли, ошалелый, - сделал тоже самое с
            винтовкой Никита.
      Приседая к земле, поковыляли к храму, и тут действительно дверь в него чуть скрипнула, и их продрал озноб.
     -     Слышал, Никит?
     -     Ага.
     -     В церковь войдём или ну её?
     -     Пойдём, зря что ли мучились, передвигаясь на карачках?
            Вперёд!
И уже чуть ли не ползком добрались до входа.
     -     А собаки то не лают, - констатировал Фёдор, - Странно…
     -     Немчура их, небось, постреляла.
     -     Наверное.
      И Никита был близок к истине, но сельских животных немцы не убили, а отдали своим свирепым псам на растерзание как корм.
     -     Ну, пошли что ли? – первым шагнул в открытую дверь
           Фёдор, - Эх, жалко, что фонарика нет.
     -     Ага, тише ты!
    Но внутри церкви было чуть светло, и они с ужасом увидели две фигуры, одетые во всё чёрное - одна большая похоже молилась у единственной иконы, а другая маленького роста стояла сзади, истово крестясь. И тут Никита зацепился носком ботинка за выбоину в полу и чуть не выругался, крякнув.
     -     Ёш твоё!
     -     Кто там? – развернулась первая фигура к ним, проговорив
            басом Отца Евлампия.
     -     Это я, батюшка, Ершов, - шёпотом сказал Никита.
     -     И Фёдор, - добавил Иванов.
      И тут маленькая фигура вдруг выросла, то есть встала с колен, и они услышали возглас:
     -     Сынок, ты?
И Никита аж зашатался от неожиданности.
     -     Мама? Мама!
     -     Тише, Елизавета, - шепнул батюшка, - Идите сюда, отроки, к
            иконе и молитесь за упокой несчастной Веры Максимовны.
     -     Бабушки? А что с ней? – кинулся Ершов к матери, сходу
            чуть не задушив её в своих объятьях.
     -     Убил её мерзкий татарин, сынок! Убил, предатель!
      И Елизавета Гавриловна тихо сквозь слёзы рассказала, что произошло в полдень.
     -     Тварь, тварь, - чуть не задохнулся от злобы её сын, - Я убью
            его!
     -     Его уже нет на этом свете, отрок, твой отец зарубил его
            топором, - трагическим голосом произнёс Отец Евлампий.
     -     А, где он сейчас?
     -     Да в подвале школы, сынок. Туда почти всех мужчин
            загнали немцы. Что завтра будет, Господи, что будет?
     -     Надо освободить их, - категорично заявил Никита.
     -     Ты с ума сошёл, друг? – услышал он сзади голос Фёдора.
     -     Твой товарищ прав, парень, - вздохнул тяжело священник, -
           Там солдаты с автоматами и двумя овчарками охраняют
            вход. Сунетесь и они вас постреляют.
     -     Тогда что делать? – чувствуя, что сходит с ума от горя,
            произнёс Ершов-младший.
     -     Подождём рассвета. Утро вечера мудренее, - тихо сказал
            Отец Евлампий, решив пока не говорить ребятам, что у
            сельсовета уже стоит виселица.
    А через минуту добавил:
     -     Ты, Елизавета, ночуй у Колосовых – их дом рядом с лесом, а
            ребят я спрячу у себя.
     -     Спасибо вам, батюшка, - зашептала, тяжело вздыхая, мать
            Никиты.
     -     Только вот стрелялки свои спрячьте где-нибудь в кустах, -
            посуровел голос священника.
     -     Нет, - категорично заявил Фёдор, - Оружие мы не оставим.
     -     Но в моём доме оно не должно быть – это грех.
     -     Тогда мы переночуем в лесу, - сказал Никита.
     -     Нет, лучше бы у Любы Сивой – у неё хороший погреб, -
            вспомнил Фёдор, - Нам Савелий Ножов рассказывал.
     -     Тогда коротко, ребята, что вообще то произошло и где
            Славик? - попросил Отец Евлампий и Фёдор по-деловому
            быстро всё рассказал, смотря на товарища, который никак не
            мог оторваться от ещё плачущей матери.
     Но всё получилось не так, как они задумали: залаяла невдалеке собака и Елизавета Гавриловна встрепенулась:
     -     Это немцы обходят село. Уходите в лес мои дорогие,
           уходите. А мы с батюшкой сообразим, что сказать им, если
           они нас застукают.
      Так Никита и Фёдор сделали, вернувшись в лес и найдя там у излучены реки заброшенную хижину, где обычно раньше ночевали заядлые рыбаки. Благо, что они взяли с собой сухари и банку ветчины, оказавшейся, как и должно было быть, немецкой – русские в такой таре консервы не держали. А наевшись, тут же отключились. Отец Евлампий же с Елизаветой Гавриловной дождались, пока немцы сделали круг в конце улицы и пошли в её другой конец, а потом потихоньку вышли в безлунную темень и пробрались к дому священника, где их ждала его жена.

                Х

      Рёв мотора танка всё приближался и приближался, а сил бежать уже не было. Хорошо ещё, что солдаты Вермахта также устали, а то бы кратковременный бой уже закончился и не в пользу очень маленького отряда из трёх гражданских лиц. Нет, они конечно увели всех немцев к вечеру подальше от блиндажа в сторону болот, но это уже их не успокаивало.
     -     Чёрт, перебраться бы на другой берег реки, - сказал
            товарищам Ножов, - но ведь мокрые закоченеем сразу.
     -     А, моста там никакого нет? – спросил Фишман, обращаясь к
            Ивашину.
     -     Нет, а где было мелководье, я уже забыл, - признался физрук.
     -     Да, одна надежда на островок, - качал головой Савелий, - Но
            где он, чёрт возьми? Я уже теряю терпение. Прямо - таки
            исчез, зараза. Да и идти напрямик по болоту опасно – топь
            холодна, как труп мертвеца.
     -     Хватит шутить, Сев, - скривился Роман Петрович, - И так
            тошно.
     -     Но я говорю правду, Ром. Была бы хоть троечка брёвен, мы   
            соорудили бы плот, но нет верёвки… Эх, не пёрка есть не
            пёрка.
     -     Что, даже сужения реки нигде нет? – устало еле проговорил 
            идущий за ними счетовод.
     -     Может быть и есть, но я не помню, где.
     -     А если пойти вниз вдоль реки?
     -     Да, Сев, а если? – поддержал Фишмана физрук.
     Ножов хмыкнул:
     -     Что, хотите прямо в руки немцев попасть? Мы же придём
            почти прямо к селу! Думаете, эсэсовское начальство всех
            солдат за нами бросило? Дудки вам – они тоже не дураки.
     -     А если всё же попробовать? – стал настаивать Аркадий
            Абрамович.
     -     Ты, жи…, извини, Аркаша, думаешь, что самый хитрый и
            ловкий из нас? Нет, не похоже. Я вот из зоны пытался
            убежать, но суки вертухаи нас быстро с собаками догнали и
            те порвали мне обе ноги – два месяца валялся в больничке
            никому не нужный.
     -     Не надо было бежать, - философски проговорил оппонент. 
     -     А ты думаешь, что там хорошая была жизнь, Аркаш? Нет,
           это был ад! НКВДешники издевались над нами как могли:
           били, отправляли в пресс-хату, где некоторых насиловали…
     -     Неуже… - решил продолжить разговор Фишман, но тут
            раздался грохот и нарастающий свист.
     -     На землю! Лежать, учёные! – рявкнул Савелий и упал прямо
            в ледяную лужу.
      Остальные двое шмякнулись в ржавый мох.
Снаряд рванул так, что земля содрогнулась. Ножов заорал во весь голос матом, физрук поддержал его, а счетовод даже не пикнул. Когда поднятые взрывом комья земли вернулись на своё место, они увидели, что их товарищ лежит в воронке, а укороченная правая нога вся в крови.
     -     Твою мать! – вновь выругался вскочивший первым Ножов, -
            Нашему иудею стопу оторвало. Снимай брючный ремень,
            Ромка! Не перетянем сосуды, помрёт тут же от потери
            крови.
     И они бросились к Аркадию Абрамовичу.
Но сжатый ремнём обрубок всё равно кровил…
     -     Ну, всё, до философствовал, - вырвалось у Севки.
     -     Да, хреново, - кивнул головой Ивашин и стёр кровь с рук
            грязным мхом.
      И тут счетовод застонал.
     -     Ё моё, ожил! – выкатил глаза бывший заключённый, - Ну,
            Абраша, ты настоящий мужик, хоть и обрезанный!
     -     Хватит шутить, Сев, - сплюнул физрук, - Погоня уже рядом.
      И тут Фишман открыл глаза.
     -    Что со мной? – еле произнёс он
     -     Стопу оторвало, - отвёл взгляд в сторону Савелий.
     -     Кровотечение сильное?
     -     Вовсю.
     -     Танк пальнул?
     -     Он, сволочь.
     -     Тогда всё, конец нам.
     -     Похоже, - буркнул Ножов.
     -     Но не всем, - тихо произнёс Фишман.
     -     Что ты имеешь ввиду?
     -     Уходите, но оставьте мне автомат - мне уже не жить, но зато
            успею отвлечь и приостановить этих сволочей. Ну, быстро!
     -     Тогда прощай, Аркаша, - нагнулся Ножов к раненому и
            погладил его по плечу.
     -     Прощай, друг, - смахнул слезу Ивашин и положил на грудь
            счетовода автомат и запасной рожок.
      Они ещё минут десять слышали автоматные очереди, а потом опять рвануло и лес затих.
     -     Всё, трындец, - вновь выругался Савелий, - Ходу, физрук,
            ходу!
      И они побежали к реке.
И, слава Богу, что всё же луна просвечивала через тучи и они видели блеск воды, а то бы ненароком давно бы уже свалились в ледяную гладь…
                Х
 
       Их опять разбудил знакомый до боли, но мерзкий по сути и смыслу голос:
     -     Хэнде хох!
     -     ****ь! – выругался зло Фёдор, поворачиваясь на бок, -
            Попались!
В хибарке было темно и они не видели, сколько в ней фашистов и потихоньку пододвинули к себе оружие.
      -     Лежать, а то стрелять, - вновь зазвучал голос, - Что, попался,
             русский свинья?
      -     Да пошли вы на хер! – не выдержал Никита, - Стреляйте,
             твари!
      -     А зачем? – вдруг услышали они другой, но знакомый голос
             и дверца строения отворилась, и в её проёме они увидели
             грязных и мокрых физрука и Савелия с автоматами в руках.
      -     Вот, черти, опять нас пугаете? – вскочил с лежанки Фёдор, -
             А если бы мы шмальнули?
      -     Не успели бы – мы, если б захотели, то уже бы вас сонных
             повязали. Вы храпели на весь лес, вояки, - рассмеялся
             Ножов, - Ладно, вставайте и давайте разожжём костёр
             прямо здесь – мы замерзли невозможно как.               
       Разломали сухой столик, развели огонь и первое, что спросил, естественно, Никита было:
      -     Откуда вы, родные, взялись?
      -     Нет, сначала хоть корочку хлеба, - проговорил Ивашин, - А
             то сейчас сдохнем.               
      -     Да, воды и так мы уже нахлебались сапогами, - добавил
             Савелий.
       И остатки сухарей тут же перекочевали из кармана шинели отца Никиты в их руки, а потом был рассказ, закончившийся печально:
      -     Вот каким крепким духом и стойким оказался наш счетовод!
      -     Да, жаль, - тихо проговорил Фёдор, - А ты всё твердил,
             Севка, жиды да жиды…
      -     Ну, простите меня, ребята, - серьёзно произнёс Ножов, -
            Друг действительно познаётся в беде. А что творится в селе,
            Никит?
      -     Мы ночью были в церкви и застали там Отца Евлампия и
             мою мать и та сказала, что приехавшую к нам мою бабушку
             убил татарин, а мой отец раскроил ему череп топором.
      -     Из-за чего?
      -     Похоже, что это была какая-то провокация – успела Вера
            Максимовна сказать пару предупреждающих слов Матвею
            Ильичу, - добавил Фёдор.
     -     Да, дела, - вздохнул физрук, - Потери возрастают. А что со
            Славиком?
     -     Мы сказали ему, что пошли на разведку, и он принял это за
            правду, хотя по его виду мы видели, что он понимает – мы
            врём.
     -     Смышлёный пацан, - буркнул Савелий, - Молодец! Ну и
            какие планы на сегодня?
     -     Немцы же согнали в подвал школы почти всех наших
            мужиков, - сказал Никита, - По-видимому, сегодня опять их
            будут расспрашивать с пристрастием, вынуждая сказать, кто
            ещё ушёл к партизанам.
     -     Пытать будут, сволочи! - нахмурился Роман Петрович.
     -     Это точно! – добавил Ножов, - А вы - то, что думаете делать?
     -     Я поменьше ростом, чем Фёдор, - начал Ершов, - поэтому
            смотаюсь потихоньку в село и разведаю, что там творится, а
            потом посмотрим.
     -     Правильно. А я залезу на дерево на краю леса и понаблюдаю
            в бинокль, как ты раньше, Сев, - предложил физрук, - Может
            быть, что и увижу.
     -     А, мы с Фёдором будем в охранении, - кивнул головой
            Савелий, - Так часиков в десять и пойдём.
     -     Так хронометра то у нас нет, - заявил Никита.
     -     А, вот и есть, - достал из кармана немецкой шинели
            маленькие часики Ивашин, - Я вот только сегодня утром их
            обнаружил.
     -     Отлично, учитель, пять тебе за поведение, - обрадованно
            произнёс бывший заключённый, - Так, пора проверить
            оружие и, Фёдор, ты отдай обрез Никите – его удобней ему
            пронести под шинелью.
     -     Ладно, - недовольно пробурчал тот, - Отвечаешь за него,
            Ёрш, - это память о Макаре Сырых.
     -     Знаю.
     -     Тогда готовимся, - заявил строго Савелий, и теперь только
           Фёдор понял, кто из них всех настоящий командир.
      Так и мыслила вся троица, веря Ножову, как Отцу всех народов. Да, действительно Савелий прошёл тяжёлую школу выживания в колонии, но никто точно не знал, за что посадили его. Но близкое общение с ним всех открыло им его душу – душу борца и лидера. Поэтому без всяких споров подчинялись ему, как в армии, где слово командира – закон.
                Х

      Посланные в лес каратели вернулись в Васильевку в половине второго дня. До этого там стояла полная тишина, видимость которой обеспечивал дикий страх населения перед фашистами– никто из женщин и дряхлых стариков, которых не загнали в подвал школы, из дома не выходил, а остававшиеся солдаты сконцентрировались у здания, где жили учители – они ждали нападения партизан. И только два патруля шастали друг другу навстречу с одного конца села в другой. Но зато в подвале было настоящее средневековье с изощрёнными пытками. И особенно Рюшке по приказу штандартенфюрера Зельца измывался на Председателем сельсовета, Иваном Ильиным, Матвеем Ершовым, фельдшером Новиковым и психически больным пастухом Николаем Яровым. На «закуску» оставили двух доярок – Любу Сивую и Нюру Кругликову, которых солдаты насиловали прямо на виду у заключённых. И прекратилось всё это лишь при появлении посланного в лес танка и эсэсовцев, правда не всех – пятерых Ивашин, Фишман и Ножов всё-таки уложили.
     -     Час на еду и приведение себя в порядок, - объявил Фридрих
            Зельц, - а потом, вытащив всех до единого жителя села из
            домов на площадь и этих из подвала, поставить всех перед
            виселицей. И особенно тщательно проверьте дом хромого и
            местность вокруг – жена его где-то прячется рядом. Всё,
            выполнять!
      И Елизавету Гавриловну всё же нашли – постарался негодяй Зайцев, догадавшийся, что она может быть в церкви. Там была запирающаяся на засов и висячий замок ризная, где лежали когда-то редкие иконы, одежда священников и всякая церковная утварь. Туда и решил спрятать Отец Евлампий мать Никиты после того, как ребята ушли ночевать в хибарку в лесу, а они поужинали в доме священника.
     -     Сиди тихо, Лизавета, - стращал её священник, - Бог даст не
            догадаются супостаты, что ты можешь быть здесь.
      Но супостатом оказались не немцы, а бывший зоотехник Зайцев, сбивший кувалдой замок с двери и вытащивший женщину, укрывшейся под столом, накрытым до пола широкой рясой Емельяна Зверева, то есть Отца Евлампия.
      Но любимая всеми селянами медсестра не сказала предателю ни слова, а плюнула ему под ноги и с гордо поднятой головой вышла на свет Божий. И день был действительно светлый от впервые за два месяца, вышедшего из-за туч яркого солнца, растопившего лёгкую наледь на лужах и поднявшего в воздух пряный дух русской земли.
      Нет, Зайцев не ответил ей ничем: ни словом, ни руками – он уже знал, что штандартенфюрер назначил палачом именно его, и радость мести всем коммунистам в лице Колунова и его близких товарищей сделала его в собственной гнилой душе чуть ли не героем дня. Ведь его отец Егор Иннокентьевич Хламов служил в Белой Армии и был расстрелян «красными» в конце Гражданской войны, о чём Пётр тщательно скрывал от всех все эти годы, приехав работать в Васильевку в начале тридцатых годов из Тобольска под фамилией Зайцев.
      И он вёл Председателя сельсовета, Ершова, Ильина, Новикова и пастуха, как вёл бы самого Ленина, Сталина и Дзержинского к Лобному месту на Красной Площади в Москве на казнь. То есть, с улыбкой в пол лица, шинели с аксельбантом, спрятанной давно в подвале своего дома, и сдвинутой на затылок офицерской папахе, держа в руках «шмайсер».
      А к этому времени солдаты собрали весь народ на так называемой площади перед сельсоветом, вокруг которой расположились эсэсовцы с автоматами, и где стояла виселица. Люди стонали от пинков, бабы плакали, думая, что вот он, конец их жизни, а многие молились, крестясь. Привели и Отца Евлампия, который в этот день надел самую лучшую рясу и клобук (головной убор священников), неся в руках собственный серебряный крест.
      И всё это видел не только Никита, проползя двести метров по пашне и залезший на крышу дома Шиховых, стоявшего в шестидесяти метрах от сельсовета, но и физрук Ивашин, наблюдавший эту процессию в бинокль с самой высокой берёзы на краю леса.
      Наконец на площади воцарилось молчание и глаза Матвея Ильича и Елизаветы, стоявшей в первом ряду немногочисленной толпы, встретились. У первого он был суров и спокоен, у второй влажный от слёз и отчаяния. Но муж вдруг улыбнулся и покачал головой, будто пришёл не встретить свою смерть, а венчаться с любимой женщиной.
      И тут на помост виселицы поднялся Курт Бах, держа в руке листок бумаги, а чуть сзади него встал Зайцев, который тут же скинул шинель, под которой оказалась красная рубаха, а под сброшенной папахой – чёрная повязка на лбу. И все люди, увидев этот маскарад, не сдержали кто смех, кто мат, а кто и проклятья.
      Но вот офицер-переводчик вскинул правую руку в фашистском приветствии и начал свою речь, полную сарказма, издевательства и пренебрежения:
     -     Уважаемые селяне, - сказал он на чистом русском
            языке, - Мы пришли к вам с миром (гул в толпе), чтобы
            уничтожить коммунистический режим и сделать вашу жизнь
            красивой и богатой (поток проклятий и отборных
            ругательств). Но некоторые красные бандиты не захотели
            этого и стали убивать наших поистине миссионеров, прячась
            в лесу. Но Всевышний помог нам их найти (смех сквозь
            слёзы и плевки в сторону виселицы) и покарать. И теперь
            они будут держать ответ и первым будет казнён ваш тиран –
            коммунист Колунов. Ведите его!
      И двое солдат тут же схватили Артёма Ивановича, и потащили на эшафот. Но он шёл молча, смотря с ненавистью только на одного человека – зоотехника Зайцева, пытаясь своим взглядом прожечь его сердце. И вот он уже стоит под виселицей на табурете, а тот затягивает на его шее петлю. И в этот момент Председатель плюёт предателю в лицо, воскликнув:
     -     Будь ты проклят, фашистский прихвостень. И чтоб тебя
           покарал Бо…
      Но последнюю букву «проглатывает» затянувшаяся петля под стук выбитого ногой Зайцева табурета. Жуткие вопли раздирают грудь собравшихся, сотрясая площадь, а Никиту пробирает дрожь, но не из-за увиденного, а из-за нахлынувшей дикой ненависти к фашистам. А Бах уже называет следующую фамилию, от которой у парня сжимается сердце:
     -     А, это его ближайший помощник – Матвей Ершов, который
           собирал в своём доме лесных бандитов и проводил с ними         
           сход для обсуждения планов убийства великих воинов
           Германии. Да, настала и его очередь.                И Зайцев радостно захлопал в ладоши.       
     Но последние два слова Баха Никита уже не слышал – он тут же скатился с крыши назад в сад и ворвался в дом через открытую навечно дверь. И когда мерзкий предатель накидывал петлю на шею отца, он разбил ногой раму окна, спрыгнул вперёд, пробежал метров тридцать, прицелился и выстрелил. И… попал прямо в грудь подлого зоотехника – красная рубаха была хорошей яркой мишенью для возмездия. А мать парня, увидев это всё, жутко вскрикнула и упала в обморок. Зайцев же, умирая, успел схватиться руками за Матвея и повиснуть вместе с ним, сбив табурет на бок, соскользнув потом к его ногам, как молящийся перед иконой Господа великий грешник.
     И гром проклятий, вновь сотряс площадь, напрочь перебив автоматные очереди, направленные в молодого судью и мстителя. И от такого массивного удара пуль Никиту отбросило назад, и он упал спиной на землю, раскинув руки, как распятый на кресте Иисус Христос.
      По знаку штандартенфюрера казнь на этом остановилась, и всех мужчин солдаты погнали опять в подвал школы, а не приходящую от шока Елизавету Гавриловну женщины подняли на руки и, не оглядываясь, понесли к церкви. Отец Евлампий попытался идти за ними, но Хельмут с двумя эсэсовцами остановили его и потащили за общей массой мужиков в подвал школы. А вот Любу Сивую и Нюру Кругликову, которые опустив голову и в рваной одежде побрели за женщинами, и никто из немцев их не остановил…
      Но этого жуткого зрелища, буквально свалившийся с дерева бледный физрук Роман Петрович, уже не видел, а бросившиеся к нему Савелий и Фёдор тут же потащили Ивашина в хибарку, где положили на лежанку и обрызгали лицо водой, от чего тот вздрогнул и открыл глаза.
     -     Что? Что случилось там, Рома? – вскричал Ножов, но тот
            только помотал головой.
      Тогда Савелий с силой потёр ему виски, а потом опять обрызгал лицо водой.
     -     Ну?
     -     Сейчас, - часто заморгал физрук и Фёдор заметил, что глаза
            его красные и мокрые.
     -     С Никитой что-то случилось? – спросил он.
     -     Да, - Ивашин с трудом сел и стал тереть лицо руками.
     -     Ну, рассказывай, не тяни! – заорал на него Савелий.
     -     Дай сначала попить, - прошептал физрук.
Фёдор сунул ему в руку фляжку, тот сделал три глотка и еле проговорил:
     -     Там перед сельсоветом немцы повесили… Колунова.
     -     Что-о-о? – охнул Фёдор.
     -     Затем подняли на эшафот отца Никиты…
     -     О, Господи! – вырвалось у бывшего зэка.
     -     И жена его сразу упала в обморок, а окно в доме Шиховых
            вдруг разлетелось на куски, и оттуда выскочил…
     -     Никита? – перебил его Ножов.
     -     Да, и он выстрелил.
     -     В кого?
     -     В палача.
     -     И кто им был, твою мать! – не выдержал Ножов, - Не тяни
            резину, Рома!
     -     Зайцев… Никита убил его, а немцы дали очередь и…
     -     Ясно, - устала присел Савелий на топчан с остекленевшими
            глазами, - И что дальше?
     -     Всех мужиков вместе с священником опять погнали в школу,
            а женщины унесли Ершову и её сына на руках, но куда, я не
            видел.
     -     Сволочи, сволочи, сволочи! – затопал ногами Фёдор и
            схватился за винтовку.
     -     Ты что? – заорал на него Ножов.
     -     Убью, убью гадов!
     -     Осатанел, парень? Там сейчас будет шмон по всем домам
            в поисках нас и неизвестно, что ещё сделают с мужиками в
            подвале.
     -     А, а, а? - стал заикаться Фёдор.
     -     А мстить надо ночью, ребята. Всё, я попробую прорваться    
           домой к Любе Сивой – надо взять что-либо из еды и, может
            быть, что-нибудь ещё узнаю. А вы сидите здесь тихо, но
            если появятся немцы, тут же бегите в дальний лес и
            прячьтесь в блиндаже. Понятно, мужики?
     -     Да, - ответил с трудом физрук.
     -     Ладно, я пошёл.
      И Савелий исчез, дав большой круг, чтобы потом ползком пробраться к Сивой через пашни и её сад в дом. Однако там его подруги не оказалось, но кое-какую еду он всё же нашёл…

                Храм

       Штандартенфюрер Фридрих Зельц сидел за столом на втором этаже учительского дома и пил коньяк. Курт Бах тоже потягивал янтарный напиток, а молодые офицеры и телохранитель Хельмут
расположились на стареньком диване в углу у печи, предпочитая шнапс из своих собственных запасов. Раньше в этой комнате жил Аркадий Абрамович Фишман, тело которого уже растерзали в лесу волки. И все офицеры собрались не просто так – они обсуждали, как заманить в ловушку остальных партизан, которые, как считали все, спрятались где-то на болоте на сухом островке, путь к которому знали только они.
     -     Есть захотят, придут в село, - высказал своё мнение
            переводчик.
     -     Да так мы можем прождать их до нового года, - отклонил его
            предложение Зельц
     -     Тогда надо объявить, что казнь продолжится, - сказал
            Ганс Браун , - и тогда кто-нибудь из селян побежит в лес,
            чтобы передать это партизанам, а те, естественно, решат
           освободить мужское население от расправы и нападут на нас.
     -     И что? – сделал маленький глоток штандартенфюрер.
     -     И вступит план, предложенный вами ранее.
     -     То есть, ты хочешь сказать, надо сделать вид, что часть
            солдат и танк возвращаются в город, а на самом деле мы
            подготовим ловушку? – улыбнулся руководитель группы.
     -     Да.
     -     Не пойдёт.
     -     И почему?
     -     А потому, что у них тоже имеется разведка, Ганс, и,
           возможно, они и сейчас наблюдают за нами. Ведь этот
           подросток вряд ли пошёл напролом – я уверен, и что он
           наблюдал за подготовкой к экзекуции минимум полчаса. О    
           чём думают ваши солдаты, офицер? О бабах, которые уже
           превратились в старух из-за постоянного насилия или о
            шнапсе? Нет, такой вариант тоже не пройдёт.
     -     Тогда что? – встал со стула Бах и стал ходить по комнате из
            угла в угол.
     -     А как вы думаете, Курт, что им больше всего нужно?
     -     Ну, оружие и еда, господин штандартенфюрер…
     -     Нет, им нужна… взрывчатка и у нас она есть, так сказать,
            лишняя.
     -     Та, которую привезли мы с Хельмутом?
     -     Да. Поэтому надо известить партизан, что она у нас спрятана
           там, где её легко найти. И это будет для них сладким
            «пирогом», но… последним в их жизни, так как мы устроим
            большую засаду.
     -     А как их поставить в известность, Фридрих? – спросил Бах.
     -     А, пустить слух, что мы хотим, допустим, взорвать
            церковь…
     -     Ну, да! – не сдержался от возгласа Хельмут, - Русские в
           деревнях очень набожные, и преклоняются перед храмами
            и…
     -     Конечно! – обрадованно произнёс Зельц, - Но надо, чтоб об
            этом узнал человек, которому церковь… дороже всего.
     -     Священник? – удивлённо посмотрел на него переводчик.
     -     Да.
     -     Изумительно, господин штандартенфюрер, - теперь вскочил
            с места Генрих и выкинул правую руку вверх, - Хайль
            Гитлер!
     -     И это он должен узнать из ваших уст, молодёжь, - добавил
           штандартенфюрер.
     -     В смысле? – удивился офицер.
     -     Ну, конечно, не в приватном разговоре с ним, а… случайно.
     -     Я понял. Сделаем. Но разве он знает немецкий?
     -     Я думаю да. Покойный Зайцев говорил мне, что священник
           приехал вместе с женой из Западной Украины, а там почти
           все они живут по старым правилам и обучаются в
           Церковно-приходских школах и не только священному
           писанию, но и языкам.
     -     А если нет?
     -     Тогда пригрозим смертной казнью больному туберкулёзом
            или тому, что живёт без желудка, - предложил Курт Бах.
     -     Ты не прав, мой друг, это для них будет, как избавление от
           мучений, - улыбнулся Зельц, - Надо выбрать того, кто очень
            дорожит жизнью.
     -     Мы подумаем, - отдал честь Генрих, - Правда, Ганс?
     -     Обязательно!
И когда в очередной раз допрашивали Отца Евлампия, тот ненароком спросил у Штаубе:
     -     Генрих, а куда спрятали взрывчатку, которую привезли для
           провокации переводчик и Хельмут с этой бабкой?
     -     Не отвлекайте меня от допроса, - нарочито строго сделал
           замечание Курт Бах на родном языке, а потом перешёл на
           русский, - Итак, поп, кто ещё входил в состав вашей
            террористической группы?
     -     Я общаюсь только с Богом, господин офицер, - гордо, но
            блефуя произнёс священник, - Меня политика и
            коммунистический режим не интересуют - церковь отделена
            от государства.
     -     А вы участвовали в сходках у Ершовых?
     -     Я уже ответил на этот вопрос – меня на это не звали, зная
            мою позицию. И спросите что-нибудь поинтересней.
      И тут, не знающие русский язык молодые офицеры продолжили громко перешёптываться.
     -     Зельц говорил, что пора взорвать старую церковь – оплот
            «воссоединения русских душ», - сказал Генрих, косо следя
            за выражением лица Отца Евлампия.
     -     Возможно, - кивнул головой Ганс, - Та взрывчатка очень
            мощная и никакая старая кладка не выдержит – храм
            превратится в руины, и дух сопротивления селян будет
            сломлен.
     -     Прекрасно! Мы вам нужны ещё, Бах? – спросил Генрих,   
            поворачиваясь к переводчику.
     -     Нет. Идите курить свою отраву, господа!
И вновь перешёл на русский:
     -     Так вам всё равно, священник, кто будет править Россией,
            мы или коммунисты?
     -     Совершенно, - спокойно ответил тот и добавил, продолжая
            юлить и притворяться, - И я толком не пойму, зачем я сижу в
            подвале с этими грязными и вонючими мужиками. Моё
            призвание – молиться, молиться и молиться, отпуская грехи
            всем.
     -     Хорошо, я учту ваше пожелание, - задумался Курт Бах, - А
           пока вас отведут туда, где, быть может, тоже находятся
           террористы, то есть в подвал школы. Но вы, если узнаете
           что-нибудь новое от них, сообщите мне, пожалуйста, сразу.   
         На что Отец Евлампий только молча кивнул головой.               
      И переводчик крикнул по-немецки:               
     -     Хельмут, проводи попа.
И уже через пять минут он докладывал штурмбанфюреру:
     -     Трудно сказать, но мне показалось, что он прислушивался к
            разговору наших офицеров, господин Зельц.
     -     Будем надеяться. Но если он повторит свою просьбу, то это
           значит, что он знает наш язык и…
     -     Вы его отпустите? Извините, что перебил вас.
     -     Да, но и увеличим ночное патрулирование.
     -     Отлично, герр штурмбанфюрер, - потёр руки Бах, - А
            вдруг нет, не знает он немецкого?
     -     Тогда отдадим Рюшке фельдшера– пусть обработает его
            хорошенько, перетянув на нашу сторону. Врачи – это
            проститутки, работающие на любую власть.
     -     Отлично, Фридрих, вы умница.
     На том беседа и закончилась.
Но на следующий день Бах просто влетел в комнату Зельца и лицо его прямо-таки светилось.
     -     Поп просит аудиенцию, чтобы разрешить вопрос об его
            освобождении, господин Зельц. И поэтому я уверен, что он
            знает наш язык, и предложенная вами ловушка сработает.
     -     Дай, Бог, Курт, дай Бог! Всё, отпускайте его. И пока не
            следите за ним, а ночью рассадите солдат по пустым домам 
            и выдайте всем бинокли. Пусть наблюдают обстановку и кто
            куда и к кому ходит теперь.
     -     Так точно, господин штурмбанфюрер! Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - махнул рукой руководитель акции и налил себе
            коньяку, - Эх, надоела мне эта возня с деревенскими. Надо
            было действовать как в Польше, то есть расстрелять сразу
            человек десять - двадцать и тогда все остальные тут же    
            рассказали бы, кто связан с партизанами.
     -      Это точно! – кивнул Бах и вышел из кабинета Зельца в
            сельсовете.
                Х

      Время шло, а Отец Евлампий всё никак не мог придумать, как связаться с Савелием Ножовым или Фёдором Ивановым, ушедшим к бывшему заключённому в лес.
     -     Но если Никита совершил месть, то, думаю, он сделал это не
            один, - рассуждал он, - Савелий очень осторожен и умён –
            общение с политическими в лагере было ему на пользу в
            этом плане. Но как известить его о готовящемся безобразии?
           Жаль, если храм уничтожат… Ведь люди верят сейчас
           больше в Бога, чем в Красную Армия, которая пока
           отступает. Что делать? Что делать? Посылать кого-нибудь
           опасно. Был бы почтовый голубь, тогда можно было бы что-
           то придумать, а так… Жаль, что я не маленького роста, а то
           бы сам сбежал в лес, воевать. Ведь сейчас патрулирование
           ночью увеличилось и ни одна душа не выйдет незамеченной
           за пределы села. Душа… Летающая душа!
      И тут священника осенило – а не использовать ли ему воздушный шарик!
     -     Вот старая я балда! – стал ругать он себя, - Ведь был в
            городе на Пасху в Преображенском соборе, а рядом стоял
            киоск, где продавали детям эти шары и игрушки. И по-
            моему, я взял их десятка два для детишек селян. А, ну-ка,
            поищи, дед!
      Но он нашёл только два. Один жёлтого цвета при надувании тут же лопнул – высох, а другой голубой заполнился только наполовину, но он не поднялся вверх.
     -     Господи, да чем же его наполнить? Что легче воздуха? Боже
            мой, да дым от горящих дров – он всегда поднимается вверх.
      Отец Евлампий вышел во двор и разжёг костёр. Но как собрать дым? Он пошёл в сарай, но там была только утварь для садовых работ, и валялся старый бак для кипячения. Жена его Маруся десять лет как страдает больными суставами, и он взял стирку белья на себя, которой было небольшое теперь количество, так что всё это он проделывал в небольшом тазу. И вот теперь он решил использовать бак в своих целях, то есть проделал отверстие в днище, вставил в него кусок бамбука от удилища и надел на него шарик. Нет, дым, конечно, не захотел просто так наполнять воздушный шар. Тогда священник взял небольшой деревянный бочонок, который раньше он использовал для приготовления домашнего вина, проделал в нём отверстие и такое же в крышке и поставил его на железный бак. Соединив ёмкости всё тем же полым кусочком бамбука, он  смазал изнутри стенки бочонка варом и, надув шарик, местами чуть-чуть приклеил его к стенкам, надев
всё на ту же трубочку из бамбука. Затем варом обмазал края бочонка и положил на него крышку, обмотав края изоляционной лентой, а в дырочку в ней засунул ещё одну бамбуковую трубочку подлиннее. Потом поставил бак на кирпики прямо над костром и когда тот разгорелся, бросил в него кусок толи и дым через пять минут повалил такой, что Отец Евлампий чуть сам не задохнулся. Но делать было нечего - надо надуть воздушный шар дымом, и он начал… высасывать воздух из деревянного бочонка. Там образовался небольшой вакуум, и шарик стал расправляться, затягивая в себя дым. Конечно, священник наглотался его и весь день его потом тошнило, но шарик всё же заполнился наполовину и когда он его вынул и перевязал верёвкой, тот, хоть и вяло, но тот всё же поднялся в воздух. И он был так доволен удавшимся экспериментом, что у него закружилась голова. Всё, теперь на нём надо написать хоть пару слов, которые бы стали информацией для партизан. А что написать и чем? Мел смоется дождём, вар утяжелит шар, а воск может отпасть. И Отец Евлампий взял и проколол палец гвоздём и написал кровью на шарике: «В чехле Ножа». То есть, он имел ввиду сарай Савелия, где он положит на пол записку для него.               
     -     Да, Ножов смышлёный мужик и должен понять, что надо
            зайти к себе домой. Да и Фёдор, если жив, тоже ещё тот
            фантазёр, - думал священник, перевязывая палец чистой
            тряпкой, -  И теперь надо ждать только одного – когда ветер
            будет южным, чтобы он унёс шарик к болотам.
     -     Что это ты задумал, Емельянушка? – спросила вышедшая во
            двор и спавшая весь день из-за больных ног его жена.
     -     Что надо, Марусенька, - улыбнулся священник.
     -     Ну, если надо, то пусть да поможет тебе Бог! – перекрестила
            она мужа.               
   И эту ночь, не смотря на ещё беспокоившие тошноту и головную боль, Отец Евлампий спал хорошо.

                Х

      Славику стало страшно лишь тогда, когда он впервые услышал вой волка. Из оружия взрослые ему оставили только охотничий топор, а вот Ножов, уходя, сунул в карман немецкой шинели свою любимую финку.               
      И вот теперь, когда начался опять этот вой – страшный, изматывающий нервы и отбирающий силы, подросток сбросил шинель на брёвна и в её кармане что-то гулко стукнуло.               
     -     А это что? – удивился подросток, залезая в карман и
           вытаскивая из него острый нож с наборной ручкой,
           сделанной из зубных щёток, - Ёлки-палки, да это же
           настоящая финка! Кто ж мне её подсунул? Да ведь кроме
           бывшего заключённого некому. Ну, спасибо, дядя Сева, за    
           подарок.   
      И тут опять завыл волк и он прошёл к люку и увидел, что там имеется небольшая щель – физрук оставил её, чтобы проникал в блиндаж свежий воздух. Но оказалась и обратная связь – волк учуял запах человека и целые сутки скоблил когтями металлический щит, служащий люком. И это прекратилось тогда, когда грохот танка и солдаты не спугнули хищника так, что он умчался далеко на восток от всего этого шума и выстрелов, иногда сопровождающихся взрывами от снарядов, которые пускал бронированный монстр.
      Нет, у мальчика еды бы хватило ещё суток на трое – четверо, но ему уже надоело сидеть в тёмной яме (он экономил свечи) и хорошо ещё, что эта начинающаяся зима не была с серьёзными морозами. Ему не было холодно – он был одет в старую, но тёплую куртку Никиты, зимнюю шапку и валенки. Да ещё оставался старый рваный тулуп (Ножов и Ивашин одели перед уходом немецкие шинели убитых солдат), который оставил ещё при копании ямы для блиндажа запасливый Матвей Ершов, которым Славик накрывался, когда слышал, как начинает гулять ветер по верхушкам деревьев. Он был воспитан отцом – старым воякой, который прошёл всю Гражданскую войну, став в конце тридцатых годов членом Белгородского обкома партии. И он учил сына всему – плавать, стрелять из духового ружья в тире и ездить на машине, считая, что это всё должен уметь настоящий мужчина. Мальчик любил его, и сейчас то и дело вспоминал, как они всей семьёй отдыхали в Гурзуфе, ездили в Ленинград, где долго ходили по набережной красивой Невы, посещали Зимний Дворец, Исаакиевский Собор и плавали на небольшом пароходике в Петродворец. Вспоминал он и пионерские лагеря, где отдыхал каждый год и где очень любил играть со всеми в игру «Пропавшее звено». И это успокаивало его в надоевшей темноте, единственной из еды немецкой тушёнки с сухарями и горячей воды из закопчённой кастрюльки, подогретой на свече. Славик потерял уже ощущение дня и ночи – для него была последняя постоянно и вот вновь это скобление когтей по железному люку. Но было странно, что оно не сопровождалось воем и рычанием волка.
     -     Неужели это медведь? - подумал он, - Взял и перепутал свою
            берлогу с блиндажом? Нет, такого не может быть – зимой
            ведь и у них спячка. А если это фашисты всё же нашли
            какие-нибудь остатки свежих брёвен и догадались, что здесь
            выкопан блиндаж? А у меня из оружия только финка и
            топор. Ну, что ж, встречу я их и этим.
     Он схватил этих «друзей» блатных и строителей, и забился в дальний угол, накрывшись с головой тулупом. И вот потянуло холодом, что означало, что железный лист сдвинут, и страх заполз в его сердце, заставив подумать о смерти. Потом появились непонятные шорохи, затем чирканье спичками и…
     -     Славик, ты где? – услышал он голос Фёдора и смех Савелия,
            который добавил:
     -     Лежит, наверное, где-нибудь под тулупом с моим подарком
            и топором и готовится к атаке.
      И подросток с радостным вскриком скинул с себя тёплую одежду,  вскочил на ноги, и бросился на шеи старшим друзьям, не отпуская из рук своё оружие.
     -     Федя, дядя Сева, дядя Роман! А где Никита и Аркадий
            Абрамович?
     -     Здорово, вояка! – невозмутимо пожал ему руку Ножов, как
            будто не слышал вопроса, - Да брось ты финку и топор, а то
            мне становится страшно.
     -     Так где они? – повторил мальчик.
     -     Давай поедим, Славик, - перебил его Фёдор, - А потом мы
            всё расскажем тебе.
     -     Ну, ладно, - чуть успокоился тот, - У меня ещё банка
            тушёнки осталась и по два сухаря вам…
     -     И хорошо, - тут же вывалил Савелий из рюкзака на
            импровизированный столик хлеб, кусок домашней колбасы
            и картофель, которыми поживился у Любы Сивой, – Ещё
            они пригодятся.
     А Роман Петрович лишь промолчал, с силой обняв юного партизана.
      Они быстро поели, запив кипятком, чтобы пища скорей проскочила в желудок, и довольные развалились на брёвнах.
Помолчали минут десять и Славик не выдержал:
     -     Ну, я жду, рассказывайте.
     -     Понимаешь, парень, - начал Ножов, - Немцы нас прижали к
            болотам и стали палить из танка. Мы отстреливались,
            отстреливались, а тут как жахнет взрыв…
     -     Мы на землю, а потом встали, - продолжил физрук, - а у
            Аркадия Абрамовича оторвана нога…
     -     Перевязали, но кровь всё равно идёт вовсю, - перебил его
            Ивашин, - А когда он пришёл в себя, то приказал нам…
            уходить, сказав, что с ним мы не оторвёмся от немцев, а ему
            всё равно хана, и чтоб мы уходили, а он нас прикроет,
            попросив оставить ему автомат. Вот и всё.
     -     И мы рванули вдоль реки на юг, и к концу суток были уже
            недалеко от Васильевки, - опять заговорил Ножов.
      И тут подросток вскочил, вглядываясь в лица рассказчиков.
     -     А Никита, Никита где?
Взрослые переглянулись, и в их глазах стояла одна и та же просьба: «Ты, ты рассказывай!»
      Но решился ответить только Фёдор.
     -     Слав, Никита уничтожил предателя Зайцева и был…
            застрелен немцами.
     -     Как так? – широко открыл глаза тот.
     -     А вот так, - пробормотал Савелий, чувствуя, как жёсткий ком
           начинает перекрывать ему горло, - Никита погиб как герой.
           Вот и всё.
      И скорбная тишина ударила по ушам.
Но подросток не заплакал, не стал кричать от ужасного чувства потери друга и даже не спросил, что вообще творилось в селе, а прошёл в тот угол, где прятался и накрылся с головой тулупом.
      И никто ничего не стал ему говорить – все поняли, что потеря Никиты стала таким же для Славы горем, как потеря отца и матери.
      Первым проснулся он, зажёг свечу и стал накрывать на стол, то есть порезал хлеб, остатки колбасы и открыл банку с тушёнкой.
     -     Подъём! – громко проговорил он, постучав ложкой по
            кастрюльке для подогрева воды.
     -     Сейчас, - широко зевнул Фёдор.
     -     Куда спешить? – пробурчал Савелий, а Роман Петрович тут
           же вскочил и поддержал мальчика, сказав:
     -     Слава прав, время терять нельзя – пора возвращаться в село
            и как-то связаться с нашими мужиками.
     -     Да там теперь, небось, солдаты на каждом шагу ждут нас, -
            медленно стал подниматься с брёвен Фёдор.
     -     Это точно, - поддержал его Ножов, - Да и сильную половину
           села фашисты, наверное, ещё держат в подвале школы.
      А физрук ну просто взорвался.
     -     Так что, бросим селян, надеясь на доброту завоевателей
            нашей Родины? Нет, вы как хотите, а я поем и сразу туда. А
            вы можете уходить в леса на север, искать партизан.
     -     И я с вами, - вдруг промолвил Славик.
     -     Молодец, парень, - хлопнул его по плечу Роман Петрович,
            садясь за стол, - Ставь греть воду, а то пить хочется ужасно.
     -     Ну и вояки! – хмыкнул Савелий, - У нас из оружия ведь
            только два теперь автомата и один запасной рожок, да
            Славин финский нож и топор. Чем будем воевать?
     -     Найдём, - жёстко бросил учитель физкультуры, - немчура
            оголодает и они поедут опять в город за провиантом, а мы
            их того…
     -     Точно! – поддержал его Фёдор, - Под стоячий камень вода не
            течёт. А на разведку пойдёт Слава. Готов, воин?
     -     А как же! – ответил тот, - Готов как юный пионер.
     -     Точный ответ, парень! – поддержал его Роман Петрович, - И
            то, что он столько времени пробыл здесь один, говорит о
            многом. И он теперь не Славик, а Слава – вон как подрос за
            эти месяцы. Видно, Елизавета Гавриловна кормила его до
            отвала. Ну, кто против забыть его ласкательное имя?
     -     Я нет, - помотал головой Фёдор.
     -     Тогда давайте ещё перекусим и вперёд. – вскочил Ножов,
           словно увидевший чужого на своей охраняемой территории.
      А через полчаса они уже вылезли из блиндажа, с удивлением увидев, что всё кругом белым бело. Быстро замаскировали люк ветками, руками присыпав всё молодым снежком и взяли курс на реку – верный для них ориентир, чтобы быстрей добраться до родной Васильевки.
                Город и село

       За неделю Маша уже привыкла к Прасковье Ивановне, да и та была рада, что у неё появилась постоялица, которая может сходить на рынок и обменять всякое барахло на еду, прибрать хоть и в маленьком, но всё же доме и накапать лекарство в рюмку с водой – старушка страдала сердечным заболеванием. А девушке тоже было не плохо, так как она познакомилась с семьёй Туриновых, проживающей в трёхкомнатной небольшой квартире соседнего двухэтажного дома. Там жили девушка восемнадцати лет, которую звали Зинаида, её шестнадцатилетний брат Серёжа, а также их мать и бабушка – отец, ушедший на фронт погиб в первую неделю войны. На этом же этаже были ещё две квартиры – инвалида с одной ногой Георгия Сидоровича с женой и дряхлой старушки Анастасии Пафнутьевны с двенадцатилетним внуком Геной – невысоким и слабым по виду мальчишкой.
      Ну, что они делали все вместе? Да играли в домино и карты, катались с горки на санках в двух кварталах от них, иногда ходили в парк, где инвалид продавал семечки, которые очень любил и обменивал их на старую одежду Генка, иногда оставаясь поболтать со стариком пять – десять минут. И ещё там работала комната смеха. Но туда они заглядывали только тогда, когда там не было солдат – они сторонились их, специально одеваясь неряшливо и скромно, чтобы не привлекать к себе внимания, так как соседи поговаривали, что крепких женщин увозят на поездах в Германию, но, слава Богу, до них очередь не дошла… пока.
      А однажды Серёжка прибежал к Маше и, чуть заикаясь, попросил:
     -     Мань, м-мне нужна т-твоя помощь.
     -     И какая? – с удивлением уставилась на него юная девушка.
     -     Да надо на несколько дней спрятать вот это, - прошептал он
            и вытащил из-под пальто старенький школьный портфель.
     -      А, что там?
     -      Секрет. Так что, сможешь?
     -      Ага.
     -      И где?
     -      Да в сарае. Пошли со мной.
      Но в сам сарай парень не полез.
     -      Я постою на стрёме на всякий случай, - сказал он.
      А Маша пробралась в дальний угол хилой постройки, где лежали поленья, перенесла их на середину сарая, и выкопала лопатой ямку по размерам портфеля, положив его туда, предварительно открыв (ах, это женское любопытство!) и обнаружив в нём пачку бумаги. И не удержалась – взяла один лист, сложила и засунула в карман пальто. Потом, присыпав тайник землёй, перенесла на место поленья и вышла к Серёже.
     -     Ну, что, получилось?
     -     Да, можешь проверить.
     -     Я тебе доверяю, - шмыгнул тот носом, - Пока. Дня через два-
           три заберу.
      Но девушка вспомнила о том листке только перед сном и, когда Вера Максимовна уснула, достала его и с волнением прочитала:
      «Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!»
     -     Так, значит Серёжка связан с подпольщиками?! – зашептала
            она восторженно, - И это здорово – может и я им пригожусь.
      А на следующий день по всей улице прокатилась волна обысков, но до покосившегося сарая немцы не дошли, зато перевернули всё вверх дном в доме.
      Потом Серёжка притаскивал тот же портфель с гранатами, затем с тремя наганами, а под конец с какими-то пакетами в форме кирпичиков и Маша догадалась, что это была взрывчатка… Но эти опасные «подарки» она решила не трогать, ещё раз убедившись, что подпольщики явно готовятся к какой-то акции.

                Х

       Славе не повезло – он нарвался на патруль прямо у дома Ножова, то есть, в начале села. Но его спасла не только белая рубашка физрука, который посоветовал использовать ему, как маскировочный халат, но и раскидистый куст сирени у калитки, за которым он и упал в снег. Хорошо ещё, что у солдат не было собаки, а то бы юному партизану несдобровать. И пока те медленно дошли до конца так называемой улицы, и стали возвращаться назад, подросток продрог окончательно.
      Но вот он, наконец-то, увидел их спины и прополз до следующего дома – дома фельдшера и… услышал женские голоса.
     -     Да сколько же их ещё будут держать? – произнёс грубоватый
            голос.
     -     А Бог их знает, - ответил другой более мягкий.
     -     Да, тебе хорошо – батюшку то немцы отпустили.
     -     Вот это и подозрительно, - услышал в ответ Слава, и понял,
            что это говорит, наверное, жена священника.
     -     И почему?
     -     Да при его допросе двое молодых офицеров калякали, что
            вроде бы эти супостаты хотят взорвать церковь.
     -     О, Господи, Марусь! Неужели они пойдут на это?
     -     А что им, они лютеранской веры и ненавидят всех христиан.
     -     Но это же… - начала женщина с грубоватым тембром, но
            матушка её перебила:
     -     Да, это удар для всех, кто верит в Бога – единственного
            сейчас спасителя от этой нечисти.
     -     Так что же делать?
     -     Не знаю. Муж говорит, что надо идти к партизанам. Ведь
            часть немчуры с танком, похоже, вернулась в город, а
            оставшихся то человек пятнадцать всего.
     -     Да какие же они человеки? – воскликнул низкий голос, -
            Изверги и чтоб им гореть в аду.
     -     Вот именно. Емельян мой, то есть Отец Евлампий не спит
            теперь, ни ест, а всё думает, как бы кого из баб послать в лес
            к ушедшим туда ребятам. Но… опасно ведь.
     -     Да, точно. Я вот видела, что патрулей по ночам стало
            больше. А как прорвёшься мимо них! Сразу застрелят.
            Можно было бы нашего внука послать, но он ещё
            маленький, а в лесу волки бродят.
     -     Действительно. Ладно, налей ещё чайку, Агаша, и пора
            расходиться.
     -     Ну, да, Марусь, а то обед скоро. Надо бы что-то придумать,
           чем потчевать внука.
      Минут на десять воцарилась тишина, и Слава понял, что жена батюшки ушла, а ему действительно надо поговорить с её мужем, обсудить, что делать им, четверым партизанам, чтобы сохранить храм. И он осторожно пошёл за матушкой, накрытый пока белой рубашкой физрука, в сторону её дома. А та, войдя во двор, обернулась на шуршанье его ног по снегу и чуть не ахнула, увидев, как «сугроб» движется за ней.
     -     Ой, Господи! – только и сказала она, стукнув от страха в
            окно своего дома.
     -     Ты чего, Маруся? – вышел на порог Отец Евлампий.
     -     Да вот смотри, - указала она на остановившийся «сугроб».
     -     Ну и что? Снег то ведь всю ночь шёл.
     -     Да он… двигался!
     -     Да ладно тебе, матушка. Настойки что ли вишнёвой с
            Агашкой выпила? Если хочешь, я раскопаю его.
     -     Давай, батюшка, а то я сейчас от страха обмочусь.
      И священник, накинув тулуп, прошёл в сарай и тут же вернулся с деревянной лопатой для снега. Подошёл к сугробу и… ахнул – тот вдруг потемнел (Слава сбросил с себя рубаху Ивашина) и двинулся к нему.
     -     Свят, свят, что твориться, Господи?
     -     Да это я, Слава, - негромко сказал мальчик, - Ну, вы ещё
            несли меня раненого из леса к Ершовым.
      Отец Евлампий развёл руками.
     -     Боже мой, Славик? Ты ли это?
     -     Да.
     -     Откуда?
     -     Из леса.
     -     Тогда пошли в дом, и ты всё мне, благословясь, поведаешь.
И они вошли в сенцы, где стояла изумлённая матушка, ещё раз перекрестившаяся, увидев незнакомого подростка. Ведь даже ей, своей жене, священник не сказал ни слова об обнаруженном ещё летом в лесу раненном мальчике.
      Быстро пообедали и Слава немедля всё рассказал.
     -     А я, старый дурень, послал вам воздушный шарик с
            новостью о том, что немцы хотят уничтожить церковь. Не
            видели его?
     -     Нет, батюшка. Просто нам прятаться надоело в блиндаже, да
            и потеря Аркадия Абрамовича сыграла роль – захотели
            все поквитаться с этими гадами за его смерть.
     -     Да, дела. А вы знаете, что здесь случилось?
     -     Да, Роман Петрович нам всё рассказал – он наблюдал в
            бинокль, что произошло в тот день. Жалко всех: и Артёма
           Ивановича, и Никиту, и его отца…
     -     И Елизавету Гавриловну тоже, - тяжело вздохнул Отец
            Евлампий, - Рассудок у неё после всего этого помутился. То
            хотела повеситься, а то в речке утопиться, хотя там уже лёд
            образовался, наверное.
     -     Да, я видел.               
     -     А сейчас мы её у себя прячем в подполе.               
     -     Так что нам делать, батюшка?
     -     Надо искать бомбу, Славик. Если фашисты сказали, что
            уничтожат храм, то точно эту подлость сотворят.
     -     И где искать её??
     -     Да вокруг церкви хотя бы. Они могли закопать адскую
            машину ночью под стенами. Да и в самой церкви поискать
            надо. А я в этом деле ни бум-бум, как говорится…
      И подросток вдруг уверенно сказал:
     -     Дядя Савелий, наверное, всё знает. Ведь он воевал,
            наверное? И он у нас теперь командир.
     -     Нет, мальчик, он не воевал, а сидел в лагере, если я
            правильно понял, но это ничего не значит – он умный
            мужчина.
     -     Так как же всё сделать?
     -     Я подумаю ночку, пока ты отоспишься в тепле, а утром всё
            тебе доложу. Верно?
     -     Да, батюшка, - зевнул Слава.
     -     А откуда ты, отрок, знаешь, как меня называть? – хитро
            посмотрел на него Отец Евлампий.
     -     Да мама моя, хоть и работала в военном госпитале, но была
            верующей и часто водила в тайне от отца – коммуниста в
            Преображенский Собор.
     -     А-а-а, тогда понятно. Ладно, спи здесь. Матушка, видишь,
           уже постелила тебе на топчане, а мы пойдём в свою комнату.
            Спокойной ночи!
     -     И вам, - опять зевнул мальчик и прилёг на приготовленную
           постель.
      А утром священник действительно предложил ему свой план, понравившийся Славе.
                Х

     -     Господин штандартенфюрер, к вам просится поп, - доложил
            Зельцу его охранник Хельмут.
     -     А Бах об этом знает? – невозмутимо спросил тот, - Я буду
            говорить с представителем церкви только в присутствии
            Курта – я же русский язык не знаю.
     -     Хорошо, я сейчас позову его.
      И через десять минут троица расселась в сельсовете – эсэсовцы на стульях, Отец Евлампий на табурете.
     -     Я вас слушаю, - начал по-немецки Фридрих Зельц.
     -     Я не знаю вашего языка, - совершенно спокойно проговорил
            священник.
      Оба офицера с удивлением переглянулись.
     -     А ты, Курт, считал, что он знает немецкий, - покачал
            головой штандартенфюрер.
     -     Да я… - начал Бах, но Зельц его прервал:
     -     Ладно, переводи.
      И тот с сомнением посмотрел на священника и повторил вопрос своего начальника на русском.
     -     У меня есть большая просьба к штандартенфюреру, - с
            мольбой в глазах и в голосе проговорил Отец Евлампий.
     -     И какая?
     -     26 ноября великий религиозный праздник – день Святого
           Иоанна Златоустого, и я каждый год провожу
           торжественную вечерню с песнопением и крестным ходом
            вокруг церкви. Поэтому прошу свершить это и в этот раз.
     И Бах подробно и точно перевёл сказанное Зельцу, добавив:
     -     Я бы разрешил, Фридрих. Это успокоит народ.
     -     Ты так считаешь, Курт?
     -     Да.
     -     А смысл в чём?
     -     А в том, что в этот праздник партизаны не посмеют напасть
            на нас и наши солдаты отдохнут от недосыпания от
            постоянного ночного патрулирования.
      Зельц с пренебрежением улыбнулся, но потом раскурил сигару и произнёс:
     -     Скажи попу, что я согласен, но с условием.
     -     Каким?
     -     Он в своих молитвах будет упоминать и Фюрера.
      У Баха глаза полезли на лоб, а штандартенфюрер улыбнулся.
     -     Не удивляйся, Курт, если поп согласится, то он, во-первых,
            нам не врёт и наш язык не знает, а во-вторых, подтвердит,
            своё безразличие к власти в России и этим мы похвастаемся
            перед генералом Кёльтером, вернувшись в Белгород. То
            есть, докажем, что сломили дух вонючих деревенских
            свиней. Понял?
     -     Да..
     -     Тогда переводи.
      И Курт Бах вновь подробно всё перевёл, но уже с немецкого на русский, внимательно вглядываясь в лицо священника, что то же самое и делал всё время Зельц, ища в глазах «гостя» хоть каплю его разоблачения, то есть знания немецкого языка.
      Но этого не произошло, хотя стоило большого нервного напряжения и силы воли Отцу Евлампию, так как, во-первых, он знал их язык, а во-вторых, его мозг просто кричал: «Бросься на этого мерзкого штандартенфюрера и разорви зубами его глотку!» Но он заставил себя быть спокойным, как никогда и уверенно ответил, сказав только одно слово:
     -     Я согласен.
     -     Ну и отлично! Ещё какие-нибудь просьбы есть? – поднялся
            из кресла Зельц, тут же приказав это Баху перевести, и
            священник неожиданно заявил:
     -     Я сделаю всё, как вы скажете, но при одном условии.
     -     И каком? – с удивлением посмотрел на него Курт.
     -     Я прошу, чтобы в этом участвовало и мужское население,
            которое вы держите в подвале школы.
      Переводчик выполнил свою функцию и Зельц на мгновение замер, но потом улыбнулся и сделал царственный жест рукой, как будто дарил приговорённому к казни жизнь.
     -     Ладно, пусть будет так, - кивнул он головой и добавил, - И
            это хорошо, Курт, так как если что-то пойдёт не так, наши
            автоматчики, которые создадут кольцо в пятидесяти метрах
            от церкви, положат всех. Переводи нужное этому попу.
      Отец Евлампий шёл домой и сердце его ныло, как больной зуб.
     -     Вот что придумал, фашистская сволочь, - шептал он себе, -
           Надеется, что народ спровоцирует немцев на расправу? Да,
           этого можно ожидать, особенно тогда, когда я вспомню
           Гитлера в своей проповеди. Нет, господа твари, у вас это не
           получится – моя Марусенька предупредит всех женщин, а
           те, встретив мужей у церкви, расскажут им всё и наш первый
           ход для нахождения бомбы состоится без сучка и задоринки.
           Всё, объясняю услышанное мальчику, а ночью он уйдёт в лес   
           к великой троице бойцов.
      И как только стемнело, Отец Евлампий сунул Славику в руку мешочек с продуктами, где лежали ещё какие-то мягкие штуковины, которые пригодятся тому, кто будет зондировать землю у храма.
     -     Да поможет вам Бог! – трижды перекрестил он подростка,
            помог ему нацепить «маскхалат» – рубаху физрука и
            проводил его на задворки садового участка, вручив ему
            острый топорик на длинной ручке, и сказав при этом,
            улыбаясь, - Это, если тебе встретится волк, юный воин.       И Славик потопал, внимательно оглядываясь по сторонам, выискивая патруль. Но в этот раз всё обошлось – он дошёл до хибары у замёрзшей реки буквально за полчаса.
     Его все ждали и не только самого, но и как посланца за едой и новостями.
                Кресты

     -     Вот так, - закончил рассказ Слава, кладя на столик мешочек
            с едой, выделенной матушкой Марусей и ещё чем-то
           мягким, - И что будем делать, дядя Савелий?
     -     У нас осталось всего три дня, и мы должным за это время
            любыми путями вооружиться.
     -     Да пойдём на большак и устроим там «встречу» с немцами,
            как мы когда-то с Аркашей Фишманом, - предложил
            печально Ивашин.
     -     Да, другого варианта нет, - добавил Фёдор, - А давайте я
            пойду на праздник.
     -     А что, разбираешься во взрывчатках? – поднял правую бровь
           Ножов.
      И Иванов опустил голову.
     -     Нет.
     -     Тогда пойду я. Мне приходилось встречаться… - шмыгнул
            носом Савелий, - с этими разными штучками.
     -     А мы? – спросил физрук.
     -     А это зависит от того, пополним мы арсенал или нет. Ясно?
     -     Да. Тем более, что провианта у нас, не смотря на
            принесенное Славой, маловато.
     -     Это точно! - кивнул Савелий, - Так что едим и пока не
            рассвело топаем через лес на большак – грабить немецкую
            сволочь.
      Так и сделали, но до самого вечера ни одной машины или подводы не проехало. То же самое было и на следующий день. А вот в последний им повезло, но не совсем: уже под вечер из города в сторону Васильевки затарахтел мотоцикл с коляской, на котором сидели два солдата с автоматами за спиной.
     -     Дай «шмайсер», Рома, - прошептал Савелий, - У моего
            кончился рожок.
     -     Но я лучше тебя стреляю, - возразил Роман Петрович.
     -     Дай, твою мать, а я чаще это делал. Давай!
 С явной неохотой физрук отдал немецкий автомат, и Ножов короткими перебежками рванул поближе к дороге, прячась за густо посаженными и все в снегу елями. Короткая очередь и мотоцикл перевернулся.
     Ивашин и Фёдор помчались к месту нападения, оставив Славу смотреть по сторонам.
     -     Обоих положил? – спросил физрук, выскакивая на
            большак.
     -     Ага, снимайте со спины водилы автомат, - приказал Савелий,
            бросаясь к фашисту в люльке.               
         И вдруг этот немец, к которому подбежали физрук и Иванов, неожиданно перевернулся на бок, выхватил из кармана шинели пистолет и выстрелил.
     -     Ой, - схватился за живот Ивашин и рухнул в снег.
      Рядом тут же упал Фёдор, уходя от второй пули. Но Ножов уже среагировал и одиночным выстрелом «успокоил» фашиста навсегда, бросившись потом к физруку.
     -     Ну, что, Рома?
     -     В живот, сука, попал, - еле выговорил тот.
     -     Давай, Фёдор, - крикнул подбежавшему парню Савелий, -
           Давай, расстегни шинель, я осмотрю рану.
      Иванов обнажил живот, и они увидели расползающееся большое кровяное пятно в правой половине живота.
     -     Боюсь, что эта тварь попала в печень, - тихо произнёс
            Ножов, раздеваясь и срывая с себя рубашку, потом
            сворачивая её и придавливая к месту ранения, - Видишь,
            парень, как побледнел наш учитель. Пощупай пульс.
      Иванов сжал запястье физрука.
     -     Еле-еле, - хмуро проговорил он.
     -     Чёрт, не дотащим до села…
Подбежал через минуту и Слава и тут же встал, как вкопанный.
     -     Дядя Роман ранен? – спросил он тихо.
      Савелий сдавил пальцами сонную артерию и через минуту глухо произнёс:
     -     Убит.
     -     Как так? – вскричал подросток.
     -     А, вот так, парень, пуля – дура, но эта… В общем она
           порвала ему печёнку, а та кровит всегда во всю силу.
     -     Надо было ему стрелять, - прошептал Ножову на ухо Фёдор.
     -     Кто знал… Ладно, посмотри в коляске, нет ли там лопаты.
      Иванов кинулся выполнять и через пять минут вернулся, держа в руках лопату и ранец.
     -     И лопата, и жратва, и шнапс.
     -     Тогда давай, бери Рому за ноги, а я за руки и отнесём вон к
            той большой сосне. Слав, а ты подбери автоматы, а у этого
            гада пистолет и тащи за нами. Да, не забудь про дорогу.
     -     Хорошо, прослежу, - тихо проговорил тот, кусая губы,
            чтобы не расплакаться.
      Выкопали метровой глубины яму, положили туда Ивашина и молча закопали, присыпав потом землю снегом.
     -      Воткни, что ли, лопату вместо креста, Федь, - тяжело
             промолвил Ножов, забирая у Славы оружейный трофей..
     -      Ладно, - тяжело ответил Фёдор, втыкая в снег
             импровизированную отметину.
      Назад шли молча всю дорогу, а в хижине вывалили всё из ранца фрица на стол и разделили на три части. Стаканов здесь не было, поэтому взрослые пили шнапс прямо из фляжки, и ничего им не хотелось говорить.
      Потом вдруг Савелий попросил:
     -     Слав, повтори всё, что рассказал, но выбери самое основное- 
            у меня что-то с головой не так. Всё отшибла… смерть
            Романа.
     -     Хорошо, - хмуро выговорил юный партизан, с тоской
            глядя на своих только двух оставшихся в живых взрослых
            товарищей, - Так вот, кто-то из вас двоих…
     -     Да я, я, - перебил его Савелий.
     -     В общем, колокольный звон известит о начале празднования
            Дня Святого Иоанна Златоустого, и это будет знаком идти в
            село. Там всё население придёт к церкви…
     -     И мужики? – спросил удивлённо Фёдор.
     -     Да.
     -     Как так? Их же немцы держат в подвале школы!
     -     А так. Главный немецкий офицер разрешил религиозный
            праздник провести только с тем условием, что
            батюшка в своей молитве вспомнит о Гитлере, то есть
            прославит его.
     -     Вот немецкая тварь! - стукнул по столу кулаком Иванов.
     -     Не перебивай парня, - зыкнул на него свирепо Савелий.
      Тот махнул рукой.
     -     А сам то, сам?
     -     Так вы будете слушать? – вскочил с топчана Слава.
     -     Всё, полная тишина! – начальственный тоном проговорил
            Ножов, - Давай, парень, трави дальше.
     -     Так вот, Отец Евлампий согласился на это условие, но тоже
            выдвинул своё.
     -      Какое? – опять вырвалось у Фёдора.
     -     Он сказал, что его молитвы должны услышать и мужчины,
            то есть на время празднования их должны выпустить на
            свободу.
     -      Молодец! – улыбнулся бывший выпускник школы.
     -     Да, умняга наш поп! – добавил Савелий, - Но как я там
            окажусь?
     -     А ты, дядя Савелий, всё вынул из мешка, который я принёс
            от батюшки?
     -     Нет, только продукты.
     -     А ты посмотри.
      И тот тут же поднял мешок с пола, залез в него и вытащил… длинное женское платье, большой пуховый платок и потёртое пальто.
     -     А это зачем?
     -     А что, не догадываетесь?
      Тот почесал затылок.
     -     Неужели я должен переодеться в бабу?
     -     А ты что, хотел с красным знаменем и автоматом в руках
            появиться в селе? – усмехнулся Фёдор.
     -     Н-да, задача! Ну, ладно, маскироваться так маскироваться.
     -     А как будете искать взрывчатку? – спросил Слава.
     -     Да просто стану незаметно протыкать землю у стен церкви-
            штык от винтовки вполне сгодится. Всё равно патроны
            для неё закончились.
     -     И то верно, - кивнул Фёдор, - А мы будем невдалеке и если
            что…
     -     Тут же в лес и в блиндаж, - строго произнёс Ножов, - Хоть
            потом отомстите за меня…
     -     Да хватит говорить о плохом, - возмутился Слава.
     -     Молодец, парень! - пожал ему руку Фёдор, а Савелий 
            добавил,               
     -      Да тебя, пацан, надо называть теперь по имени отчеству –
             повзрослел ты за это время. Как там тебя по отцу?
     -      Петрович, - сконфузился подросток.
     -     Так вот, Вячеслав Петрович, ты теперь будешь моим
            как бы заместителем, - улыбнулся Савелий, - Но ладно,
            хватит шутить! И когда, напомни, будет этот праздник?
     -     Да уже завтра, - серьёзно проговорил подросток.
     -     Тогда, Слава, ложись спать, а мы с Фёдором ещё посидим,
            как следует помянем нашего товарища, а завтра с утра я
            доберусь до села и посмотрю с дерева, не готовят
            ли фашисты нам засаду.
Но как ни наблюдал он следующим утром в бинокль, ничего подозрительного в селе не увидел и даже патруль не шастал ни по их так называемой улице, ни у церкви.
               
                Х

     Звон колокола 26 ноября раздался ровно в четыре дня, когда стало темнеть. Но снег повалил уже с девяти утра, и к этому времени село выглядело вполне торжественно.
     -     Пора, - стал переодеваться Савелий, - А интересно, после
            моей разведки что-либо там изменилось?
     -     В смысле? – спросил Фёдор.
     -     Ну, в смысле подлянки со стороны немцев…
     -     А кто его знает.
     -     Тогда, как в тот день, когда казнили… В общем, Федя. ты
            залезешь на ту же берёзу с биноклем и будешь всё
            высматривать.
     -     Ладно.
     -     А я? – поинтересовался Слава.
     -     А ты, стой под деревом и будь готов ко всему. Да, ребята,
            если что не так, то есть услышите пальбу, то тут же в лес
            вдоль реки на север и в блиндаж – это надёжный схрон.
     -     Есть! – с серьёзным выражением лица отдал честь
            подросток.
     -     Тогда я пошёл. Ну, и как я выгляжу?
     -     Похож на бабку Жогову после заклинаний – злой и
            неповоротливый, - хмуро произнёс Фёдор, - А пистолет то
            взял?
     -     Так я платье то на шинель надел для толщины, а ствол
            положил в её правый карман, а в левый штык.
     -     Правильно. И молодец, что побрился. А чем, интересно,
            рожу скоблил?
     -     Так наш Вячеслав Петрович ещё и топор от Отца Евлампия
            принёс – острый как бритва. Всё, я потопал.
     -     Ну, с Богом! – перекрестил его Фёдор, с грустью вспомнив,
            как Никита при разговоре часто его вспоминал.
      Савелий ушёл, а Слава сказал:
     -     Но если бы не платок и не длинное платье, то…
     -     Это точно! – кивнул головой Фёдор, - Ладно, мы тоже
            собираемся – пора мне занять место на дереве, как филину.
            Слав, ты готов?
     -     Так я же юный пионер, - тяжело вздохнул тот, вспоминая
            погибших взрослых товарищей.
     -      Нет, ты уже почти мужчина, - подбодрил подростка
            напарник.               
     -      Тогда дай я потащу эти два автомата.
     -     А донесёшь?
     -     Обязательно.
      Через полчаса Фёдор уже вовсю рассматривал в бинокль село, и ничего опасного для Ножова не заметил: женщины и освобождённые мужики столпились перед входом в храм, потом вышел оттуда Отец Евлампий и показал жестом, что пора входить. И даже на таком расстоянии ребята, как им показалось, услышали песнопение. А потом в дверях церкви вновь появился батюшка с кадилом и медленно стал ходить вокруг неё и весь народ толпой последовал за ним, периодически останавливаясь за священником, когда тот махал кадилом. Как и когда влился Савелий в эту круговерть, а также в какие моменты он умудрился прощупать землю у стен храма, Фёдор не заметил. Нет, кучка офицеров всё же стояла неподалёку, но не вмешивалась в торжество праздника и даже не подходила к сидящим на трёх мотоциклах с коляской солдатам, по виду не вооружённых.
      И это было странным…
Наконец, «представление» закончилось (а Фёдор ни на минуту не сомневался, что эта церемония просто блеф, так как ни разу за все годы проживания в селе он не видел, чтобы так торжественно отмечали этот праздник). Мужчин опять погнали под конвоем в сторону школы, а женщины ещё постояли у храма минут двадцать, а потом стали расходиться. И снова парень не увидел, чтобы кто-нибудь отделялся от общей толпы.
     Но вот и немцы покинули своё место, оставив Фёдора в сомнениях: а выполнил ли Савелий свою задачу и были ли фашисты удовлетворены прошедшей процедурой с прославлением Гитлера?
     -     И почему же всё-таки это чёртово офицерьё согласилось на
            проведение праздника? – задал он сам себе вопрос, слезая с
            дерева, - Какой смысл был в том, чтобы спокойно увидеть
            хоровод вокруг храма? Что они удумали?
     -     Ну и как дела, Федя? – спросил Слава, подходя к нему.
     -     Нормально, но… непонятно, - покачал головой тот.
     -     И почему тебе непонятно? – услышали они сзади,
            вздрогнули, обернулись и увидели улыбающегося Савелия в
            белом «маскхалате», накинутым на плечи.
     -     Фу ты, дьявол, напугал! – сплюнув на снег Фёдор, - Прямо
            привидение какое-то.
     -     А меня нет, - бросился к Ножову обниматься подросток.
     -     Так ты же Вячеслав Петрович, а Фёдор просто Федя, -
            засмеялся тот, - Ладно, пошли в хибару, а то я замерз ужас
            как.
      А там взрослые, разведя внутри небольшой костёр, грелись остатками трофейного шнапса и шептались о чём-то, что Славику в конце концов это надоело и он завалился спать.
     -     Ну, что, Сева? – спросил Фёдор, - Каково твоё мнение о
            произошедшем?
     -     Нормальное.
     -     В смысле?
     -     Так они ждали нападения партизан, а этого не произошло. И
            я думаю, что через день-два они свалял отсюда в Белгород.
     -     Да ну?
     -     Точно!
     -     И не будут взрывать церковь?
     -     Нет. Но… - хмуро посмотрел Ножов, - Но обыскать храм,
            прости Господи, всё равно надо.
     -     Ты всё же считаешь, что он заминирован?
     -     Да.
     -     И?
     -     И этой ночью мы к нему вернёмся, - неожиданно сказал
           Савелий, снимая с себя белую рубаху физрука, платок и
            пальто жены Отца Евлампия, надев потом ненавистную
            ему немецкую шинель.         
     -     Так как же ты…
     -     Да, я присоединился к сгрудившимся женщинам напротив
            дома Рыжовых, уехавших в эвакуацию, когда те кучкой
            остановились. Ты не заметил, что одна из толстушек явно
            хромала?
     -     Нет. Так это был ты?
     -     Да и с каждым поклоном, когда Отец Евлампий поминал
           Бога, я протыкал снег и землю штыком и никакого твёрдого
           предмета или препятствия ни разу не обнаружил. А когда
            бабы стали расходиться, я прошмыгнул в свой двор, нацепил
            опять там эту рубашку и дал большой круг, обойдя село и
            увидел…
     -     Солдат? – не выдержал напряжения Фёдор.
     -     Да. Они лежали цепочкой вокруг и многие были с
            биноклями…
     -     Чёрт возьми!
     -     Вот именно! Они нас ждали, то есть ждали партизан, а мы не
            появились. И теперь я гадаю, каким следующим будет их
            план охоты.
     -     Пойдут опять прочёсывать лес?
     -     Может быть. Или…
     -     Что?
     -     Да я даже не представлю, что они задумали, мать их пере
            мать! – витиевато выругался Савелий, - Ладно, давай поспим      
            чуток, а потом пойдём обыскивать церковь – Отец Евлампий
            передал мне через Любку Сивую ключ от навесного замка.
     -     А не проспим? – с сомнением произнёс Фёдор.
     -     Нет, у меня свой в голове будильник, парень.                И он действительно проснулся первым, зажёг свечу и что-то написал карандашом на клочке бумаги, сунув его в карман куртки Славы, а в один из рукавов запихал рубашку Романа Петровича – их «маскхалат». А потом разбудил Фёдора…
     -     Пора, Федя, труба Родины зовёт.
     -     Слушай, а автоматы все три будем брать? – одеваясь,
            спросил тот.
     -     Конечно. Славе оружие пока доверять рано, да и нам,
            возможно, пригодится.
     -     Разбудим его?
     -     Нет, пусть спит, - сказал Ножов, положил на стол коробок
           спичек и две немецкие зажигалки, взятые из ранцев
           мотоциклистов и первым вышел в морозную ночь.
     До церкви они добрались без приключений, хотя и немного с нервным напряжением – тёмная одежда на фоне продолжающего падать снега выдавала их. Савелий вставил ключ в замок, повернул его, и дужка замка скакнула вверх.
     -     Пошли, - прошептал он Фёдору и первым вступил в темень,
            но не прошли они и десяти шагов, как сзади чуть
            скрипнула дверь.
      Обернулись и на фоне светлого от вылезшей из-за облаков луны неба увидели высокую фигуру.
     -     Отроки, это я, - услышали они мощный голос Отца
           Евлампия, - Дайте мне автомат, а сами уходите отсюда –
           фашистские отребья окружили всю территорию вокруг
            церкви.
     -     Значит, они не ушли, а жаль, - прошептал Савелий и
            передёрнул затвор автомата, - Нет, священник, мы не
            привыкли оставлять своих на поле боя. Держи автомат.
      И тут снаружи раздался голос на русском языке:
     -     Сдавайтесь, бандиты, или мы вас уничтожим!
     -     А вот вам хрен с маслом, - подскочил Ножов к двери и дал
           длинную очередь, а потом отскочил назад и , крикнул, - Ты
           прости, Отец, но надо разбить окошки, чтобы у вас тоже
            была возможность как можно больше уложить этой нечисти.
     -     Бог простит, Савелий, - крикнул Отец Евлампий, и сразу же
           зазвенели грязные разбитые стёкла, давшие проникнуть в
           храм лунному свету, и три автомата тут же застучали в
           унисон.
Но обоймы не вечны и через пятнадцать минут оружия замолчали.
     -     Выходите и сдавайтесь! – повторил тот же голос, - Мы
            оставим вам жизнь.
     -     А вот вам подарочек, - вновь возник в проёме двери силуэт
            Ножова, и пистолетные хлопки огласили всё вокруг.
    Раздался дикий нечеловеческий крик, а другой голос громко произнёс одно лишь слово на немецком:
     -     Шпренген!                И это означало на русском «взорвать».
       И тут же страшный грохот, усиленный пустотой помещения, расколол небо над церковью, разорвав ушные перепонки мужчин. Мгновение и стены храма задрожали, а потом рухнули вниз на пол, заживо похоронив троих русских защитников Отечества.
      И эти минуты штурмбанфюрер СС Фридрих Зельц и Курт Бах провели рядом с телом любимого телохранителя Хельмута Шторма, которому Савелий Ножов разорвал горло пистолетной пулей. Они не кричали, не плакали, а лишь оба шептали:
     -     Шайзе, шайзе, русиш швайн!
      Но русский народ не свиньи, а вечные освободители своего Отечества от мерзких завоевателей, пытающихся поработить трудолюбивый и гордый народ.

                Прощай, село…

      Славу разбудил звук мощного взрыва, и он моментально вскочил с лежанки. В хибаре никого не было, а через единственное окно была видна луна.
     -     Ой, что-то случилось, - зашептал он, бросаясь к валявшейся в
            углу куртке, - Боженька, помоги, чтоб все были живы! А это
            что?
      Один рукав был чем-то забит и не пропускал руку, и мальчик с удивлением вынул из него белую рубашку физрука Ивашина
     -     Зачем это? – произнёс он тихо, - Странно. Ладно, надо
            спешить в село на помощь взрослым.
      Но пройдя пол километра, он почувствовал, как леденеют руки и засунул их в карманы куртки и… левая вдруг ощутила холодное шуршание. Он вынул руку и увидел в ней клочок бумаги, на которой было написано карандашом:
     «Слава, если что, дождись ночи, накинь рубаху и дуй в село к Любе Сивой – это одиннадцатый дом справа. Она в курсе и спрячет тебя. Савелий».
     -     А как же я брошу вас…
    Но тут образ отца промелькнул в голове, и он как бы сказал:
     -     Делай, что приказал командир!
      И подросток вернулся в хибарку.
     -     Надо прибраться, - вдруг решил он и все крошки со стола,
            остатки хлеба и еды переместились в его шапку, а потом в
            сугроб поближе к речке.
       Вещей никаких не было, но на полу валялись окурки, и он тоже их собрал и отнёс подальше от хибары, присыпав снегом. К сожалению, из еды ничего не осталось, но он даже кусочка хлеба не хотел – думал о том, что же могло произойти в селе. И вдруг вспомнил, как Отец Евлампий рассказывал, что немцы решили взорвать церковь.
     -     Вот гады, - вырвалось у Славик, - Но если был взрыв,
            значит…
      Но он тут же стал отгонять от себя печальную мысль, твердя:
     -     Всё хорошо, они скоро вернутся. Всё хорошо! Надо только
           набраться терпения и ждать.
      Но он не стал высиживать в хижине, а начал ходить вокруг неё
до тех пор, пока не устал. И вот стало светать. Он нашёл топор, который дал ему Отец Евлампий, очистил лезвие от коротеньких волос и, перекрестившись, как учила его мама, медленно двинулся в сторону села, засунув финку в валенок. Где-то вдалеке завыл волк, и озноб продрал худенькое его тело, заставив идти быстрее. И чем ближе он подходил к населённому пункту, тем стало заметнее наличие каких-то розово-красных всполохов на севере, как ему показалось.
     -     Неужели это наша армия наступает? – подумал он, но тут же
           прогнал от себя эту слишком хорошую мысль, вспомнив
           погибших селян, с кем познакомился за эти полтора месяца и
           маленькая слеза покатилась по холодной щеке.
      Он шёл, а зарево становилось всё ярче и ближе, и страх медленно заполз в сердце Славы и больше оттого, что он никак не мог понять, что же это такое происходит у села, а, может быть… и в нём.
      Рассвет усилился и стали видны первые покосившиеся домишки, и он накинул на себя рубаху учителя физкультуры. И тут он вспомнил схему, которую ему рисовал Никита и… задрожал от ужаса, так как горела скорее всего… школа.
     -     О, Боже, как это? – остановился он, но появившиеся вдалеке
           патрульные заставили его резко взять и упасть в сугроб у
            огорода Савелия Ножова – первого справа.
     Обождав минут десять, он пополз дальше на соседний участок, потом на следующий, затем ещё, считая остающиеся в стороне дома. И вот он, одиннадцатый! Никакого света в доме нет, но дверь со стороны участка приоткрыта и из неё он вдруг услышал громкое рыдание. Слава встал и осторожно подошёл к двери, а затем сделал пару шагов вовнутрь.
     -     Кто там, кто? – услышал он испуганный возглас.
     -     Мне бы Любу Сивую увидеть, - тихо произнёс он, - Савелий
            Ножов сказал, что…
     -     Так ты Славик? - застучали быстрые шаги и тёмная
            фигура бросилась к нему, - Я без света сижу, хотя лампа
            есть, но там в школе творится такое…
      И женщина зарыдала в голос.
      -     Что, что там случилось? – схватил он женщину за руку.
Но та успокоилась только минут через пять, а потом с трудом проговорила:
     -     Немцы залили бензин через подвальные окошки внутрь
            подвала школы и… подожгли, а там они держали наших
            мужиков и… это было ужасно – слышать их крики.
     -     Вот негодяи, - вскрикнул Слава.
     -     А, до этого они взорвали храм, но оттуда кто-то
            стрелял и убил одного солдата.
      И юный партизан прямо - таки сжался в комок – он понял, что это скорее всего были дядя Савелий и Фёдор, даже не предполагая, что вместе с ними палил из автомата и тоже погиб священник.
     -     Гады, гады, гады, - зарыдал он
     -     Тише, тише, родной! И я вот теперь боюсь, что они примутся
            и за нас, женщин. Давай я тебя лучше сразу спрячу. Да брось
            ты свой топор…
     -     Нет, ни за что – это теперь моё оружие и память об Отце
            Евлампии..
      И женщина вдруг замолчала, отвернувшись и простояла так немного, а потом зажгла керосиновую лампу и потащила Славу на кухню, где под столом оказался узкий лаз, ведущий в подвал и пока тот спускался туда по лесенке, она принесла ему хлеба и две луковицы.
     -     Что бы ты не услышал над собой, не выходи, ладно? –
            попросила Люба, оставляя ему коробок спичек и горящую
            керосиновую лампу.
     -     Хорошо, - кивнул головой подросток.
     И он прилёг на большой ящик из-под картошки, прокрутил в голове всё, что только что услышал, ещё немного поплакал, а потом, затушив лампу, накинул на себя сверху плотную рубашку физрука и уснул – пережитое напрочь отобрало у него силы.
      Он проснулся от грохота над головой и понял, что это ходят по дому солдаты. Потом раздались женские крики, продолжавшиеся с полчаса, а затем всё стихло. Слава зажёг керосиновую лампу и тут же ощутил сильный голод. Съев хлеб и лук, он осторожно стал подниматься по лесенке. Но вот голова коснулась люка, но руки не смогли поднять его и от понял, что тот чем-то сверху завален. Отдохнув немного, он согнулся и, став ещё на одну ступеньку, упёрся спиной в люк. На пятой попытке люк чуть приподнялся, и он увидел, что сверху лежат поленья, и он, опять немного отдохнув, стал двумя руками сдвигать их в сторону. Наконец, он смог ещё немного приподнять спиной люк и начал выползать на пол из подвала.
     В доме творилось чёрте что: стол и табуреты были перевёрнуты, вся кухонная утварь валялась на полу, а в комнате на кровати смяты и изорваны простыня и подушки. Славе был пятнадцатый год, и он уже понимал, что тут могло произойти и ему стало противно. Но чувство это вдруг перешло в ненависть, когда он услышал рёв моторов мотоциклов и машин, крики женщин и детей. Потом всё начало постепенно стихать.
     -     Увезли, наверное, эти сволочи, всех оставшихся в город, -
            подумал он и был прав – по приказу генерала Кёльтера 
            фашисты сгоняли народ со всех деревень к
            железнодорожному вокзалу, где затаскивали их в вагоны,
            и отправляли потом в Германию…
      И Славе ничего не оставалось делать, как утеплиться, накинув сверху куртки найденную в сенцах женскую кофту, а сверху «маскхалат» и двинуться за ними, ориентируясь по вдавленной колесами машин снежной белой колее. Но через три часа силы его иссякли, и он потерял сознание.
      Сколько это продолжалось, он не знал, но вот это состояние вдруг перешло в сон, и он увидел, что плывёт на катере по морю, а рядом с ним сидят улыбающиеся папа и мама. Они о чём-то говорят, но он не слышит. Потом появились большие волны, и катер стало сильно раскачивать, а затем волны неожиданно исчезли, и он услышал, что отец кричит ему:
     -     Вставай, пацан («И почему отец называет меня так, а не
            Славиком?», - подумал мальчик), - Ну, ставай, - добавил
            грубый голос, - Приехали уже…
      Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на телеге, а рядом с ней стоит справный мужик в тулупе.
     -     Где я? Кто вы? – испуганно посмотрел на возницу Слава.
     -     Ты в деревне Кривцово, парень, вот.
     -     А как я туда попал?
     -     Да я еду, а ты лежишь на дороге. Думал, что мёртвый, ан нет.
           Вот и взял тебя с собой. А куда тебе надо?
     -     В город.
     -     В го-о-род? – удивлённо посмотрел на него возница, - И что
           ты там будешь делать?
     -     У меня там бабушка живёт, - тут же сообразил, что сказать, 
            подросток.
     -     Ну, до Белгорода отсюда километров пятнадцать-двадцать и
            мне туда не надо.
     -     А как же мне добраться?
     -     Что, очень нужно?
     -     Да.
     -     А ты откуда?
     -     Из Васильевки. Там всё село немцы разрушили.
      Мужчина почесал шею.
     -     Ладно, покумекаем и что-нибудь придумаем. Слезай, вот
            мой дом, - указал он на небольшое строение, окружённое
            деревьями, - Пошли щи похлебаем – моя жинка хорошие
            варит. Только вот разнуздаю Пятнашку, как зовёт лошадь
            она из-за белого пятна между ушей. Хотя та уже не
            Пятнашка, а пятно – старая стала. Да брось ты свой топор.
      Но Слав этого не сделал и не стал ничего больше спрашивать, а слез с подводы, подождал, пока мужик освободит лошадь от оглоблей, и проведёт её в сарай, а потом пошёл за возницей в дом. И из-за того, что тот был небольшим, в нём было жарко – печь трещала поленьями вовсю, а возле неё суетилась полноватая женщина, вытаращив глаза на него и на топор в руке.
     -     О, гостя привёз, отец?
     -     Агась. На дороге валялся, а я его подобрал.
     -     Ну и хорошо – щец на всех хватит. Раздевайся, малой, а
           топор положи в сенцах, - приказал женщина.
      И Слава стащил с себя сверху всё, оставшись в свитере. Сели за стол, и хозяйка поставила перед ними глиняные миски со щами, от которых шёл вкусный дух.
     -     Тебе нельзя – малец ты, а мне самогон не помешает, - налил
            хозяин дома себе мутно-белесоватую жидкость в стакан.
     -     И как тебя зовут, гость ты наш? – спросила женщина, кладя
            на стол нарезанный хлеб.
     -     Слава.
     -     А меня Маланья Григорьевна, а мужа Фрол Яковлевич. В
            город тебе надо?
     -     Да.
     -     У них в Васильевке погром был, вот он и сбежал, - объяснил
            хозяин дома, почему-то улыбнувшись.
     -     И где ж родители твои? – поинтересовалась хозяйка.
     -     Погибли… - хмуро произнёс Слава, беря деревянную ложку
            и хлеб, и начиная есть.
     -     Ладно, хлебай щи, пацан, потом всё расскажешь. Но у меня
            есть один вопрос, который я хотел бы задать сейчас. И зачем
            тебе белая большая рубаха и топорик? Ты что, партизан что
            ли? – хитро ухмыльнулся хозяин дома.
      И Слава подумал, подумал и рассказал почти всё, исключая действия их маленького отряда.
     -     Да, потрепала тебя уже война, - вздохнула женщина.
     -     Ничего, крепче будет, - хмыкнул возница, - Ванька вот,
            сосед, завтра повезёт кур на рынок в город, и я его
            попрошу, чтобы взял тебя с собой, пацан.
     -     Спасибо, - улыбнулся, вставая со скамьи тот.
     -     Нет, подожди, Славик, - засуетилась Маланья Григорьевна, -
            Я тебе сейчас приготовлю травяной чай – он сначала
            поможет тебе крепко уснуть, а за ночь прибавит сил. Вишь,
           Фрол, какой мальчик бледный.
     -     Агась, - зевнул тот, опрокидывая в рот ещё полстакана
            самогона, - А я и так засну…               
      Иван оказался мужчиной лет пятидесяти пяти с одной левой рукой. И Славу удивило, как он ловко правит лошадью, как засунув вожжи между колен, скручивает самокрутку и зажигает спичку, держа коробок между грудью и подбородком.
     -     Что удивляешься, малец, я в Гражданскую ещё три дня
            воевал с одной рукой – устроили засаду «белые», а до
            госпиталя не на чем было добраться. Вот и возникла
            гангрена и её пришлось ампутировать.
     -     А за курами сами ухаживаете? – спросил Слава.
     -     Да. Жена померла два года назад, зато мать ещё жива и дочка
            есть. Правда, она прихрамывает, но ничего, помогает. А ты
            действительно из Васильевки?
     -     Да.
     -     Так у меня там дружок живёт – Савелий Вениаминович
            Ножов.
     -     Неужели? – удивлённо посмотрел на него мальчик, - Я тоже
            его знаю, то есть знал.
     -     Нет, ты его не знаешь. Все его принимают за блатного, а он
            ведь не воровал и не убивал. Он спас девушку от
            насильников, а те в суде сказали, что он из их банды, а
            доказать обратное Сева не смог. Вот и пошёл с ними вместе   
            на зону. Там они хотели с ним расправиться, но он уложил
            двоих и ему продлили срок, так как никто из
             соседей - сидельцев его не сдал. А в юности он очень
            увлекался подрывным делом.
     -     Неужели всё это правда? – восхищённо проговорил Слава.
     -     Да, верь мне, - кивнул головой однорукий, - И как он там в
            Васильевке? Я слышал, что в селе взорвали церковь, но
            подробности никто не знает.
     -     Я знаю, - хмуро произнёс мальчик.
     -     Поведаешь?
     -     Да я уже деду Фролу рассказывал…
     -     Ну, повтори тогда. А потом я тебе скажу такое, что ты не
            знаешь, но может тебе пригодиться в чём-то или… спастись.
     -     Что-о-о? – обалдело посмотрел на дядю Ивана тот.
     -     Что слышал. Так договорились? Как говорят, баш на баш, а?
     -     Ну, ладно, - и Слава повторил свой рассказ, не забыв
            выложить и о своих взрослых друзьях и что они сделали, а
            также признавшись, что никакой бабушки у него в
            Белгороде просто не существует, добавив, что об этом
            Фролу он ничего не сказал.
И Иван вдруг так разволновался, что упустил вожжи, а лошадь, почувствовав это, остановилась.
     -     А я уж испугался, - признался мужчина, - что ты рассказал
            ему всё - всё. Ведь мой сосед, такой добренький с виду, а
            служит... немцам.
     -     Что-о-о? – аж подскочил на телеге юный партизан.
     -     То-то и оно! Он разъезжает по деревням, якобы для обмена
            своих глиняных свистулек, которые искусно лепит, на еду, а
            на самом деле осторожно расспрашивает деревенских о
            партизанах, связи их с подпольщиками, а некоторых со
            слабыми мозгами уговаривает, чтобы они добровольно
            уезжали в Германию, где жизнь как в раю.
     -     Неужели?
     -     Да. Клянусь здоровьем своей матери и дочери.
     И тут Слава побледнел как мел.
     -     Ты чего? – заволновался мужчина.
     -     Какой я дурак! – воскликнул подросток, - Я же ему сказал
           адрес бабушки Никиты, выдав за свой. И если он
            доложит об этом полицаям, то Маше хана. Да и топор,
            подаренный Отцом Евлампием я у него забыл.
     -     Теперь уже поздно обо всём этом жалеть, парень. Но учти,
            Фрол, посчитав тебя связным партизан, разболтает всё
            полицаям в соседней деревне, а те сообщат в Белгород кому
            надо и дом покойной бабушки твоего убитого друга вновь
            станут обыскивать, забрав для допроса девушку к себе, а
            там…ну, сам знаешь. Поэтому, ты должен сразу же при
            прибытии в город идти туда и предупредить Машу, чтобы
            она уходила из того дома. А ещё лучше тебе как-то связаться
            с подпольщиками и всё им рассказать. И про Фрола тоже.
     -     А у нас Никита и его отец уничтожили двух предателей!
     -     Ты уже говорил мне. Ладно, успокойся. Лошадь отдохнула и
            теперь мы её заставим бежать ещё быстрей. Сам то адрес не
            забыл сейчас с перепугу?       
     -      Нет.
     -      Тогда вперёд с Богом!
      Но проехать в город они не смогли – впереди показался шлагбаум и кучка немцев с автоматами возле него. И хорошо ещё, что началась метель и они заметили их заранее. Дядя Ваня тут же свернул в кусты и, тяжело вздохнув, промолвил:
     -     Всё, парень, дальше иди пешком. Эти полицаи меня знают, а
            вот тебя нет и могут запросто тебя арестовать. В общем,
            сделав полукруг через лес, ты обойдёшь пост и часа через
            три будешь в Белгороде. Волков здесь нет, так как всё время
            ездят машины с солдатами. А войдя в город, ты, я уверен,
            найдёшь какие - нибудь развалины, где переночуешь –
            Белгород перед захватом бомбили вовсю, а утром сразу к
            тому дому. Понял?
     -     Да, - кивнул головой подросток.
     -     Ну, ладно, вот тебе хлеб, - достал однорукий из-за пазухи
            мешочек, - и ещё там кусочек сала и лук - тебе на два дня
            хватит. Ну, с Богом, молодой вояка. Пусть он тебя хранит до
            конца твоих дней.
     -     Спасибо, дядя Иван, - соскочил с телеги мальчик, пожал
            руку новому знакомому и исчез в лесу.

                Х

     -     Подозрительный всё-таки мальчишка, - повторил Фрол,
            прикуривая самокрутку от зажигалки Андрея Головко –
            старшего полицая в соседней деревне.
     -     И чем? – спросил тот.
     -     Да, белая рубаха не его размера, да ещё топорик, который я
            ночью припрятал, а пацан его забыл, а также сильное   
            стремление попасть город. Не к подпольщикам ли он идёт?
     -     Ну, да, рубаха для него как маскировочный халат, топорик –
            оружие, но деревню то его подчистили капитально и что ему
            оставалось, в принципе, делать?
     -     Нет, Андрюшенька, чует моё сердце – не простой он.
           Хорошо хоть адрес сказал, где бабка его живёт – можно
            будет засечь его там и понаблюдать за ним.
     -     Это да. Ладно, завтра поеду в Белгород и зайду в
            комендатуру к Ваське Сомову. Он там как связной между
            бригадой СС и полицаями в нашей области.
     -     Вот и спасибо. Да, будешь заезжать ко мне, Маланье ни
            слова о пацане – дюже он понравился ей.
     -     Лады. В общем, если что определится, заеду, расскажу. Но
            проследить за ним можешь только ты, потому, что знаешь
            его в лицо. Поэтому в Белгород поедем завтра вместе –   
            расскажешь Сому поподробнее, что мальчишка тебе
            набрехал.
     -     Как скажешь, Андрюшенька. Мне с моей бабой уже
            надоело сидеть дома просто так. Быстрей бы весна, и я   
            начну разъезжать опять по деревням в поисках пособников
            партизанам.
     -     Тогда, до завтра, Фрол. И давай, поезжай в город сам на
            своей кобыле, чтобы не зависеть от меня, а я рвану попозже
            на мотоцикле. А встретимся прямо у комендатуры, лады?
     -     Есть, начальничек, - ухмыльнулся тот.
     -     Да хватит шутить, Фрол. Скажи лучше своей бабе, чтобы
            нам жратвы приготовила в дорогу. И не бойся – всё будет
            ништяк.
     -     Ладно, сделаю.
      Да, Андрей Головко действительно любил что-нибудь вставлять в разговор из тюремной трепотни, так как служил перед войной охранником в Курском остроге. Поэтому, когда его вышвырнули оттуда за связь с уголовниками, он тихонько перебрался в Белгородскую область, боясь, что, либо его соратники, либо заключённые найдут его когда-нибудь и выпустят ему кишки. Вот и стал он при приходе немцев что-то типа тайным агентом, получая, правда, за это мизерное вознаграждение, но зато в рейх марках. Он копил их, чтобы, когда наберёт нужную сумму, уехать в Германию и открыть там небольшой магазинчик.
      И вот теперь Головко сразу загорелся идеей, что этот пацан – связник между партизанами и подпольщиками и если он его расколет, то получит хорошенькую сумму.
      Но хитрый Василий Сомов, который тоже любил деньги, не очень - то поверил Фролу, но не стал отговаривать от этой затеи, надеясь, что стукач действительно что-то «накопает» и доложит ему, а он скажет фрицам, что это он всё разведал и получит за это неплохие бабки. Он же в прошлой жизни, то есть до начала войны, был обычным вором-медвежатником.
     -     Ладно, Фрол, действуй, - заключил Сомов, - Ищи своего
            пацана здесь и, если что, сразу ко мне.
     -     Но мне бы где-нибудь бы остановиться на это время, -
            осторожно попросил тот.
     -     Да найду я тебе комнатушку – у нас много одиноких баб,
            трясущихся за своё барахло живёт в одиночестве. Они не
            откажут принять постояльца, боясь, что их отправят в
            Германию. Зайди завтра в обед сюда, и я тебя направлю по
            нужному адресу.
     -     Премного благодарен, - поклонился тот, пятясь задом к
           двери и оставляя Андрея Головко наедине с бывшим
           уголовником.   
      И Фролу пришлось эту ночь провести в телеге. И хорошо, что он положил туда побольше соломы и сена – не было ему уж очень холодно на них спать, накрывшись с головой тулупом.

                Подпольщики

      Фрол был на улице Калинина в восемь часов, но не стал ходить из конца её в конец, чтобы не привлекать внимания, а остался лежать в телеге, повернувшись на бок, чтобы видеть дом номер пять сквозь чуть приоткрытые веки – вроде бы устал мужик и никак не может проснуться. Слава заметил его от самого начала улицы и тоже замаскировался, спрятавшись за забором полуразрушенного бомбой домика. Так они и прождали друг друга до половины двенадцатого, а потом предатель уехал в комендатуру.
     -     И что мне делать? – пробормотал юный партизан, - Тащиться
            за ним, или стукнуть в дверь домика? Но по виду он какой-
            то неухоженный: площадка перед ним не очищена от снега и
            занавески на окнах задёрнуты. Нет, подожду ка я ещё с
            часок, а потом пошляюсь по городу – вдруг повезёт и я
            устроюсь к кому-нибудь пожить.
     Но час ему ждать не пришлось – мимо дома медленно прошла неряшливо одетая девушка, дошла до конца улицы, развернулась напротив разрушенного домика, за палисадником которого прятался Слава, а потом пошла назад. У дома, где жила бабушка Никиты, она остановилась якобы поправить шнурки на ботинках, а сама внимательно оглядела окна, а потом двинулась дальше. И это была Маша, которая раз в три дня приходила сюда, надеясь, что Вера Максимовна вернулась, но признаков, что в доме кто-то живёт, она не находила.
     -     Что же такое? – шептала она каждый раз себе под нос, -
           Неужели бабушка осталась жить у сына в Васильевке? А
           может, немцы её там держат для какой- то цели? Ну, ещё
           раз приду и всё. Боюсь, что соседи запомнят меня и доложат
           в полицию – таких не так уж и мало теперь.
     И этот приход к дому был действительно последним…
И когда она дошла до конца улицы, чтобы свернуть направо на ту, где она пряталась у Прасковьи Ивановны, Славу ка током ударило.
     -     А может быть, это Маша? – промелькнуло у него в голове, -
            И она приходит сюда, надеясь, что вернётся бабушка
            Никиты?
      Две секунды и ноги сами рванули за девушкой.
Так он её проводил до нового жилья – двухэтажного дома на Мичурина, 9. И когда та вошла в подъезд, он решился – поднялся за ней на второй этаж и стукнул кулаком в закрывшуюся перед его носом дверь.
     -     Кто там? – услышал он старческий голос.
     -     Да ваша дочка платочек потеряла, - сразу сообразил, что
            сказать подросток.
     -     Подождите, сейчас я у неё спрошу, - услышал он в ответ, но
            прошло минут десять, а никто не вышел.
      И тут Слава услышал шаги за дверью, а через некоторое время она приоткрылась, и он увидел в проёме девичье лицо.
     -     Чего тебе? – недовольно произнесла она.
     -     Ты…Маша? – рискнул спросить он сразу.
     -     Нет, а что?
     -     Да меня просили передать Маше Храмовой привет от… - и
            Слава пытливо уставился на неё.
     -     От кого? – встрепенулась она.
     -     Но ты же не Маша, поэтому я пойду, - стал медленно
            разворачиваться Слава, чтобы якобы уйти.
     -     Постой, а от кого привет? – повторила свой вопрос девушка,
            не выдержав – у неё вдруг возникла мысль, что послание это
            от Веры Максимовны или Никиты.
     -     Да от одного парня и его бабушки. Ладно, я пошёл, - сделал
            шаг к лестнице подросток.
      И Маша вся содрогнулась – она скорее всего права! И в то же мгновение схватила его за куртку и затащила в квартиру. Посадив на кухне на табурет, она впилась в него расширенными глазами.
     -     А хочешь чаю с пирожком? – вдруг спросила она.
     -     Ты сначала скажи, кто ты, а потом будем разговаривать, -
            решил по осторожничать юный партизан.
      И Маша опять не сдержалась – напряжение неожиданной встречи с незнакомым подростком, странно себя ведущим, защекотала ей нервы.
     -     Да, я – Маша Храмова, - выпалила она.
     -     Чем докажешь? – ухмыльнулся Слава.
     -     А ты спроси что-нибудь? – вопросом на вопрос ответила она.
     -     Ладно, скажи, откуда я пришёл.
     -     Из Васильевки, - тут же ответила Маша.
     -     Кто мог меня направить?
     -     Никита Ершов и Вера Максимовна.
      И Слава тут же соскочил с табурета, подошёл к девушке и показал большой палец правой  руки.
     -     Отлично! А теперь последний вопрос: кем я могу быть?
      Маша на минуту задумалась, а потом её лицо просветлело, и она шепнула:
     -     Тем, кого прятали в своём доме Ершовы.
     -     А как его зовут? – решил чуть поиздеваться над ней он.
     -     Слава, - тихо произнесла она и вдруг испугалась, - Так или
            не так?
     -     Давай руку, - повторил он, - Я действительно Слава Денисов.
      И их ладони встретились и рукопожатие было крепким.
     -     Быстрей рассказывай, - не сдержалась Маша, - Как они?
     -     Нет, сначала дай поесть, а потом поговорим – я всё съел
            ночью – грелся едой в развалинах, если можно так сказать, -
            сглотнул слюну Слава, и правильно сделал – девушка вряд
            ли спокойно будет вести себя после тяжёлых известий.
     -     Ладно, - кивнула Маша головой и крикнула Прасковье
            Ивановне, копошившейся на малюсенькой кухоньке, -
            Бабушка Паша, принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть
            гостю –  он с вестями из Васильевки.
     И та принесла, сразу же понравившаяся подростку своей простотой и ненавязчивостью. Он быстро умял три пирожка с капустой, испечённых старушкой, запив их морковным чаем и… рассказал им всё.
                Х

     -     Я нашёл тебе приют, Фрол, - рассмеялся Сомов, - Тут на
            Калинина, 5 освободился домик, но там сейчас дежурит
            одна моя подчинённая, точнее беженка и ждёт
            возможных «гостей». Я думаю, что с ней ты сговоришься,
            ха-ха.
     -     Калинина, 5! – ахнул немецкий прихвостень.
     -     Да, а что? – удивлённо посмотрел на него полицай.
     -     Так я только что оттуда. Пацан именно этот мне адрес
            назвал.
     -     Как? – заёрзал на стуле Сомов.
     -     Вот так!
     -     Значит, не зря я эту бабу там оставил. Вот и будете там
           сидеть в засаде… лёжа, - захохотал он, - Только пацана не
            упустите.
     -     А я входную дверь не буду закрывать, но к ней изнутри
            привяжу верёвку, а на неё повешу склянки – вот и получится
            сигнальная хрень.
     -     Молодец, Фрол! – похлопал его по плечу Сомов, - В общем,
           надежда только на тебя. Ведь эта баба нам помогает из-за
           страха, что её отправят в Германию. Всё, поезжай на своей
           телеге туда и, ха-ха, займись ею – она от страха безотказная,
            а я пойду к эсэсовцу, который меня теперь курирует и
            доложу об интересном повороте дела.
     -     А, телега и лошадь поместятся в саду?
     -     Ну, возможно, но ты как-нибудь замаскируй их, чтобы с
            улицы не были видны.
     -     Ладно, - встал с табурета Фрол.
     -     Вали, хотя постой, на тебе вот это, - и Сомов протянул ему
            старенький наган, - Но постарайся пацана взять живым.
     -     Постараюсь.
      И через полчаса телега уже стояла впритык к боку дому, накрытая сверху какими-то тряпками и старыми попонами, которые предатель нашёл в обветшалом сарайчике, куда с трудом поместил и лошадь, с радостью, начавшей жевать сено.
      Женщину звали Норой («Еврейка что ли, - подумал Фрол, - поэтому и готова на всё, лишь бы её не убили»), и она совсем не удивилась его приходу – получила наставления накануне вечером от Сомова, заглянувшего к ней «на огонёк». Пообедали, поболтали, потом новый сожитель осуществил свою мысль - сконструировал «сигнализацию» и завалился спать в комнате, где раньше спала Маша. Нора же с первого дня пребывания здесь обустроилась в кладовке, где отдыхала Вера Максимовна, и где ей было комфортней и теплей, а теперь не так страшно и ночью, как раньше одной – «волчица» боялась мести подпольщиков.
     А в то время, когда Фрол замаскировывал телегу и обустраивал лошадь, Васька Сомов разговаривал с приставленным накануне к нему эсэсовцем, который должен был теперь контролировать его «деятельность» - Куртом Бахом, подробно рассказавшем ему всё, что случилось в Васильевке.
     -     Ну, и хрен с ними со всеми, - обрадовался бывший вор, -
           Деревенские в других сёлах будут теперь бояться вас ещё
            больше, а значит станут намного послушнее.
     -     Ладно, русский полицай, теперь рассказывай ты, что узнал.
      И тот изложил всё, что ему поведал Фрол Гудов.
     -     Отлично! Сегодня вечером у моего штандартенфюрера будет 
            пьянка – устраивает её наш офицер Генрих Штаубе по
            случаю своего дня рождения. И я думаю, что Фридрих Зельц
            не будет возражать, если ты примешь в ней участие, заодно
            прослушав то, что ты мне сейчас рассказал. Может быть, к
           этой операции он приобщит и свою офицерскую молодёжь –
            хватит им пьянствовать. Согласен?
     -     Премного благодарен, - вытянулся по струнке Сомов.
     -     Тогда в семь вечера у Центрального парка имени вашего
            лидера Ленина– квартирует штандартенфюрер
            на соседней улице Островского.
      И всё получилось так, как сказал бывший вор – Фридрих Зельц дал задание своим молодым офицерам во всём помогать новому его агенту в раскрытии сети подпольной организации. Но мальчик на улице Калинина, дом 5 в течение недели так и не появился.

                Х

       Они сидели в доме, где жила теперь Маша. Славу же пристроили к себе Сергей с Зиной – он понравился им своей простотой и серьёзностью не по годам.               
       Прасковьи Ивановны ушла на вечерню в открывшуюся недалеко церковь – разрешили немцы это сделать, якобы для восстановления вероисповедания, которое притеснялось коммунистами в России, а на самом деле чтобы контролировать прихожан. Ведь храм – это очень удобное место для встреч партизан с подпольщиками и Зельц послал туда для наблюдения Баха, хорошо знающего русский язык.
     -     Ходи на все богослужения, Курт, прислушивайся к
            разговорам, запоминай подозрительные личность.
     -     Есть, господин штандартенфюрер, - выкинул правую руку
            вверх тот, - Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - кивнул головой Зельц.
      И вот теперь четвёрка молодых подпольщиков обсуждала появление новой незнакомой личности в церкви – баба Прасковья хоть и имела достойный возраст, но глаза и память у неё были ещё неплохими.
     -     Странный этот человек: не молодой, не старый, крестится
            как-то неуверенно и зыркает глазами на всех, - доложила она
            им, вернувшись с вечерни. Надо бы кому-то из вас
            проследить за ним.
     -     Я сделаю это, - сразу же предложила Зинаида, - я знаю эту
            церковь.
     -     Тогда я пойду, отдохну, ребятки, а то ноги устали и уже
            плохо держат меня. Да, ещё вот что: когда я поднималась по
            лестнице, то услышала быстрый топот на площадке нашего
            этажа, а потом хлопнула дверь соседей.
     -     Да это, наверное, соседский Генка вернулся с рынка, -
            сказала Зина.
     -     А-а-а, ну ладно, тогда я пошла спать.
      И те остались одни, перейдя на шёпот.
     -     Я днём прогуливалась по Калинина, - проговорила
            Маша, - и видела в окнах дома Веры Максимовны, как кто-
            то раздёргивает занавески.
     -     Да ну? – удивлённо посмотрел на неё Слава.
     -     Точно! – кивнула головой девушка.
     -     Тогда надо понаблюдать за домом, - предложила Зинаида, -
            Живущий там не может долго обходиться без еды и пойдёт в
            магазин или на рынок.
     -     Правильно! – поддакнул ей Сергей.
     -     А я могу ночью залезть в сад и посмотреть что и как, - сказал
            Слава.
     -     Замётано, но как ты без ничего пойдёшь?
     -     У меня есть кое - что. В туалет житель ведь точно пойдёт.
     -     Он за сараем, - чуть покраснела Маша.
     -     Понял. Серёга, а как там твои старшие друзья –
            подпольщики? – спросил его новый товарищ.
     -     Да собираются взорвать мост под Курском и операция будет
            совместной с партизанами.
     -     А для чего? – подала голос Зинаида.
     -     А потому, что по нему не только переправляют танки и
            солдат под Москву, но и увозят наш народ в Германию.
     -     Ужасно! – вырвалось у Славы.
     -     Да тише ты, - зашикала на него Маша, - Прасковью
            Ивановну разбудишь.
     -     Хорошо, извини, но и нам бы что-нибудь из оружия, а,
            Серёга?
     -     Это точно! Я поговорю с Мамонтовым, может что и выделит.
     -     А кто это?
     -     Да помощник командира одного партизанского отряда. Он
            является связным между им и подпольщиками.
     -     Отлично! – чуть опять повысил голос подросток, и Маша
            показала ему кулак.
     -     Ладно, ребята, мы домой, - встал со скамьи Сергей, - Пошли,
            Зина. Слав, ты с нами?
     -     Нет, я немного посижу здесь.
     -     Ну, как хочешь.
      Маша проводила ребят до двери, а когда вернулась, увидела, что Слава одевается, зажав между ног зажав между ног большую белую рубаху.
     -     Ты куда? – удивилась она.
     -     На Калинина. Темень уже достаточная, чтобы можно было
            проскользнуть во двор.
     -     Один?
     -     А лучше одному – белая рубашка одна единственная, да и я
            худее тебя – пролезу в любую щель в заборе.
     -     Ну, ладно, - как-то странно посмотрела на него Маша, -
            Успеешь до десяти? А то потом наступит комендантский
            час.
     -     Успею. Пока…
      И он исчез за дверью.
     Маша подождала минут пять и тоже собралась, решив, что она может понадобиться новому подпольщику.
       А тот уже топал быстрым шагом по пустынным улицам, держа в правом кармане куртки финку – с ней ему было не страшно и она придавала ему уверенности. Но вот и дом номер пять. Поискав болтающуюся доску в штакетнике, он выломал её и пролез в сад и… вовремя – по улице заскрипели сапоги подвыпивших солдат.
      И Маша была права – слабый свет исходил из бокового окна, а подойдя к нему поближе, мальчик услышал невнятную речь.
     -     Чёрт, - прошептал он, - Нет, чтобы приоткрыть форточку, а
            то сидят в духоте.
      И верно, середина декабря была временами с оттепелью, но снег всё равно шёл постоянно.
     -     Ладно, пойду поброжу, - приказал сам себе Слава и стал
            обходить вокруг дом и тут же наткнулся на то ли сложенные
            доски, накрытые чем-то чтобы, не мокли, то ли горку с
            навозом.                Но тут же подумал, что Вера Максимовна вряд занималась всерьёз огородом – возраст не позволял, поэтому он стал осторожно стаскивать какие-то тряпки или половики и… обалдел, увидев телегу.
     -     А не Фрола ли она? – подумал подросток, - И где же тогда
            лошадь?
      Он обвёл взглядом сад, и заметил очертания небольшого сарая.
     -     А если она там? – чуть задрожал от напряжения он, - Ведь
            лошадь то старая и не высокая, не то, что у дяди Ивана.
      Он осторожно потянул дверцу на себя, та немного скрипнула, и он тут же услышал лёгкое ржание. Свет от уличного фонаря был слабым, но он различил голову лошади с белым пятном на лбу.
     -     Точно, Пятнашка! – с восторгом прошептал Слава, -
            Значит, в доме прячется Фрол и он… ждёт меня.
      И тут заскрипела входная дверь дома и на фоне снега появилась женская фигура и он тут же шлёпнулся в снег, накрывшись рубахой физрука с головой. Но женщина не была долго в туалете и скоро протопала назад в дом, не заметив его.
     -     Неужели эта тётка тоже работает на фашистов или… Вот
            гад, а как же Маланья Григорьевна? 
      И тут хлопнула форточка.
     -     Вот спасибо, что решили подышать свежим воздухом, -
            прошептал Слава, - Попробую ка я что-нибудь услышать.
      И он быстро вскочил и пробрался под окно. И действительно услышал несколько фраз:
     -     Нора, я завтра вечером съезжу к Сомову домой – хватит
            нам загорать здесь вдвоём все сутки.
     -     У-у-у, - тяжело вздохнул женский голос, - А как же я? Мне
            что ли одной ждать твоего мальчишку?
     -     Придётся побыть немного и без меня. Всё, давай спать.
      И тут же свет потух.
Но когда Слава оказался вновь на улице, то увидел, что парочка солдат ведёт какую-то невысокую женщину и по тому, как та сопротивлялась и проклинала их, он понял по голосу, что это… Маша.
     -    Твою заразу мать! – выругался он, не снимая с куртки
           рубаху, - И зачем она пошла за мной? Куда немцы
           повели её?                И быстрым шагом он кинулся за ними. Так он проводил Машу, ведомую двумя солдатами, до самой комендатуры…

                Слава

       Она испугалась. Но не из-за того, что попала в комендатуру, а потому, что могла там встретить кого-нибудь из офицеров, устроивших расправу в её родной Васильевке. Но первым её допрашивал Василий Сомов в десять утра.
     -     Ну, сучка, рассказывай, что ты делала на улице Калинина,
            дом 5 в комендантский час.
      Маша с несчастным выражением лица посмотрела на полицая.
     -     Я гуляла по центру города, когда ко мне стали приставать
            немецкие солдаты. Я стала убегать от них и попала на эту
            улицу. Я на ней никогда не была, поэтому заблудилась. Но
            ещё тогда запретное время не наступило.
     -     Это те, которые тебя привели?
     -     Нет, эти были вежливыми со мной.
     -     А что хотели те? – с издёвкой спросил Сомов.
     -     То же, что и все мужики, - пустила слезу девушка.
     -     А где живёшь и с кем?
     -     На улице Мичурина, дом 7 с бабушкой Прасковьей.
     -     А где родители?
     -     Погибли во время бомбёжки.
     -     Не врёшь?
     -     А зачем?
     -     Ну, хотя бы затем, что на Калинина, 5 тоже жила такая же,
            как ты девка, связанная с подпольем, а потом исчезла куда-
            то. Не ты ли это, паскуда?
     -     Нет не я. Я у бабушки Паши живу с начала войны, - не
           моргнув глазом, отчеканила Маша.
     -     А мы проверим. И вот скажи, ты не знаешь такую старуху по
            имени Вера Максимовна?
      И сердце девушки забилось в два раза чаще, чем обычно – вот он самый главный момент, то есть, немцы ищут её до сих пор.
     -     Нет, а что? – взяв себя в руки, ответила она.
     -     А ничего. Придётся тебя познакомить кое с кем, которые
           знали эту пропавшую девку. Или она – это всё же ты? –
            покраснел, как рак от злости Сомов, - Говори, стерва!
      И он подошёл к сидящей на стуле Маше и дал ей пощёчину. Та не ожидала такого сильного удара и свалилась на пол, проехавшись по нему лицом. И сразу почувствовала что-то солёное на губах.
     -     Что, не вкусно? – заржал Сомов, - Вот я знаю одного
            немца - любителя таких, как ты, он из тебя всё выбьет, всё –
            и дурь, и правду, и всё остальное. А потом я отведу тебя к
            штурмбанфюреру Зельцу – мастеру психологического
            воздействия. Чего валяешься, зараза, поднимайся!
     Но девушка продолжала лежать, но не из-за того, что разодрала щеку до крови, а потому, что услышала фамилию старшего офицера, командовавшего карательным отрядом в её селе. А вдруг он узнаете её? И что тогда будет?
     И она решилась на дерзость.
     -     Ты за что меня бьёшь, немецкий прихвостень? Что я такого
            сделала, урод?
      И от такой наглости у предателя полезли глаза на лоб.
     -     Что-о-о, сучка? А ну как встань!
      Маша начала медленно подниматься, но тут же опять оказалась на полу – удар кулаком в челюсть вернул её в прежнее положение. Она громко заревела от боли, но и была… рада – теперь у неё на лице будут не только ссадины, но и синяки и вряд ли её кто-нибудь теперь узнает из окружения Зельц, и он сам.               
      Потом вечером её допрашивал Курт Бах, но тот был вежлив и не бил её, хотя очень внимательно всё время к ней присматривался. Девушка повторила предыдущую «легенду», и он приказал полицаю её отпустить. Но как только Маша закрыла за собой дверь, Бах сказал Ваське:
     -     Понаблюдай за ней пару-тройку дней. Что-то в ней есть
            подозрительное, да и зачем она шлялась вечером по городу в
            тёмное время?  А вдруг она связная подпольщиков? Понял?
     -     Так точно! – вытянулся полицай, тут же решив использовать
           Андрея Головко – нечего ему отсиживаться в своей деревне.
      А дома Машу ждал Слава, чтобы сначала пожалеть её и расспросить, как прошло пребывание в комендатуре, а потом отругать за то, что пошла за ним на улицу Калинина.
     -     Ты учти, я один не заметен, а если бы тебя застукали тогда,
            когда я выходил со двора Веры Максимовны на улицу?
            Чтобы тогда было?
     -     Да не кричи ты на меня, - взвилась девушка, - Я старше тебя,
            вообще то.
     -     Но вряд ли умнее, - пробурчал подросток, - И не вздумай
            пойти за мной сегодня вечером.
     -     А ты что, двинешься туда же?
     -     Да, мужик, что живёт сейчас в доме Веры Максимовны - это
            Фрол и это он меня нашёл на дороге. И он работает на
            немцев – я уже говорил вам об этом. А сегодня он поедет к
            какому-то Сомову…
     -     Что-о-о? – аж подскочила на скамейке Маша, - Сомову?
     -     Да.
     -     Так это же он меня первым допрашивал!
     -     Тем более, - посерьёзнел сразу Слава, - Будем знать, где
            живёт ещё один предатель.
Но этого не случилось – он столкнулся с Фролом прямо у дома Веры Максимовны, когда он выезжал из сада на телеге.
     -     Постой, пацан, - спрыгнул тот на землю и схватил его за
           руку, - Тут тебя один человек хочет увидеть. Поехали со
           мной, Славка. Ведь ты Славка, шкет?
     -     Вы ошиблись, - спокойно ответил подросток, - Я не Слава, а
           Николай.
     -     Как так? – опешил Фрол, - Я же тебя нашёл на дороге, и ты у
           меня ночевал. Если бы не я, ты бы замёрз намертво.
     -     Вы путаете, дяденька, - попытался вырвать руку Слава, - Я
           никуда из города не ездил с тех пор, как сюда вошли немцы.
     -     Ничего, Сомов, разберётся – он на связи с подпольщиками. А
           ну, сигай на телегу, сопля!
    И второй рукой Фрол схватил его за воротник пальто и буквально забросил на солому и ощупал всю его одежду.
     -     Сиди тихо, и я ничего тебе не сделаю. Васька только      
            Поговорит с тобой и всё.
     -     Ладно, - вдруг согласился подросток, странно взглянув на
            предателя, - Можно и прокатиться.
     -     Вот и ладушки. Но-о-о, Пятнашка! – дёрнул Фрол вожжи и
            лошадь медленно тронулась вперёд.
    Наступал вечер и народу на улицах поубавилось. Через двадцать минут Слава понял, что они едут на самую окраину города.
     -     Далеко ещё, дяденька? – спросил он.
     -     А ты что, обоссался, худосочный? – хохотнул Фрол.
     -     Да нет, давно хотел познакомиться с подпольщиками.
     -     Ещё минут пять (лошадь то старая) и мы у его дома. Вон тот   
            с чёрной крышей, - махнул рукой мужик в конец улочки.
   «Тогда пора действовать, - подумал мальчик, доставая из валенка финку, - Потом будет поздно».
    Улочка была совсем пуста, и он встал на колени и потихоньку стал придвигаться к предателю. И тот как будто почувствовал опасность и повернул голову.
     -     Тебе чего, пацан?
     -     А дайте лошадью по управлять.
     -     Она чужих рук не слушает. Сядь, а то вдруг дёрнет, и ты
            свалишься под телегу.
     -     Не свалюсь, предатель, - сам не ожидая от себя, сказал
            Слава.
     -     Чего? Чего ты там вякнул? – опять повернул голову Фрол.
     -     А того – поднялся во весь рост подросток и сбил с его   
            головы шапку.
     -     Ты что творишь, гадёныш? – остановил тот лошадь и,
            развернувшись всем телом к подростку, сунул руку в карман
            тулупа, где у него лежал наган.               
     -     А то, что надо. Смерть фашистским прихвостням!
   И Слава мгновенно, не размахиваясь, воткнул её в обнажившуюся шею предателя.
     -     А-а-а, - захрипел Фрол, обливаясь кровью, - Да я тебя…
   И вдруг повалился спиной назад на телегу и затих.
        И Слава вдруг почувствовал противную слабость в руках и тошноту. Но тут перед глазами встал образ Никиты почему-то с петлёй на шее, и волна ненависти захлестнула все неприятные ощущения. И юный партизан, а теперь и подпольщик осторожно, чтобы не испачкаться в крови, пошарил по карманам тулупа Фрола и, вынув из правого чуть тёплый наган, спрыгнул с телеги и исчез в начавшемся вновь снегопаде. И ему повезло – никто на улочке за эти страшные минуты не появился.
                Х

       А в этот же час Зельц и Бах сидели в большой комнате дома недалеко от парка и обсуждали события, прошедшие за неделю.
     -     Господин штандартенфюрер, я приказал Сомову проследить
            за этой девчонкой, которую во время комендантского часа
            остановил патруль.
     -     Что за девка? – налил себе коньяка в бокал эсэсовец, - Да,
            Курт, плесни и ты себе, и выпьем за нашу армию, быстро
            продвигающуюся к Москве.
     -     С удовольствием, Фридрих, ох простите меня.
     -     За что, друг, - улыбнулся штандартенфюрер.
     -     Да за то, что я периодически забываюсь и называю вас по
            имени.
     -     Брось, Курт, мы с тобой одногодки и уже как три года
            знакомы и почти всегда вместе проводили карательные
            операции, начиная с Польши.
     -     О, да, действительно!
     -     Поэтому, когда рядом нет нашей любвеобильной молодёжи и
            солдат, называй меня по имени.
     -     Слушаюсь, господин штандар… простите, Фридрих.
     -     Вот именно. Так что та девка?
     -     Да она мне показалась знакомой…
     -     Вот как? И где ты её мог видеть?
     -     Да в Васильевке, когда на площади после доклада
            Председателя сельсовета произошла стычка между русской
            свиньёй и нашими солдатами.
     -     Это когда ты хотел отдать двух деревенских девок нашим
            молодым офицерам?
     -     Да, и когда одна из них ударила меня по щеке, а потом её то
            ли ухажёр, то ли брат набросился на солдата, ранил его и
            был тут же убит.
     -     А-а-а, помню, - посерьёзнел Зельц, решив не признаваться,
            что он помнит всё, то есть и нокаут, полученный Бахом, -
            Тебя ещё тогда чуть не зацепил очередью из автомата один
            из наших солдат.
     -     Точно, господин… извини, Фридрих.
     -     Да, это был неприятный момент, а вот у второй девки я
            заметил изумительной красоты глаза.
     -     Так вот про похожую на неё я и говорю…
     -     Так ты её допрашивал?
     -     Да, и эта ночная бродяжка, гулявшая по улице Калинина, и 
            напомнила мне о той.
     -     И что ты с ней сделал?
     -     Да отпустил, но приказал проследить за ней.
     -     Правильно, Курт. И я бы тоже хотел с ней поговорить, -
            блеснул пронзительным взглядом штандартенфюрер, - А 
            вдруг это действительно именно та, что была тогда на
            площади в селе?
     -     Так нет вопросов, Фридрих, Я сейчас прикажу дежурному
            солдату, чтобы он вместе с Гансом Брауном привёз её сюда.
            Хотя…
     -     Что? – поднял левую бровь Зельц.
     -     Да этот мой новый подопечный избил её во время допроса.
     -     И что?
     -     Да лицо всё в синяках и ссадинах.
     -     А я буду смотреть на её глаза, а не рассматривать всё её тело,   
     -      усмехнулся эсэсовец, - Зови солдата, Курт.
      Но дежурный вдруг сам появился перед их глазами.
     -     Тебе чего надо, рядовой, что вбегаешь. даже не постучав? –
            спросил недовольно Фридрих, но солдат посмотрел на
            Курта.
      -     Извините, штандартенфюрер, но мне нужен господин Бах.
            Пришёл русский осведомитель и просит, чтобы он вышел к
            нему – у того какое-то срочное сообщение.
     -     Ах, вот как? Тогда зови его сюда.
      И через минуту Сомов возник перед офицерами.
     -     Что случилось, Васька? – небрежно спросил переводчик.
     -     Извините, господа, что я так…
     -     Нагло ворвались к нам? – прервал его Бах, сделав злое лицо.
      Сомов побледнел.
     -     Ох, простите, но у меня неприятная новость…
     -     Быстро говори, а не как у вас говорят, «жуй сопли».
      И итак бледный предатель стал белым как мел.
     -     Полчаса назад одного моего агента убили прямо недалеко от
            моего дома, воткнув ему в шею финский нож, - выпалил
            Сомов.
     -     Как так? – поднялся из кресла переводчик.
     -     Переведи, переведи быстрее, - заелозил задом Зельц.
     -     Секунду, Фридрих, пусть он договорит пару фраз. Ну,
            Васька, продолжай.
     -     У меня была с ним назначена встреча, и он должен был
            приехать ко мне на своей телеге.
     -     Из деревни?
     -     Нет, он здесь с моей… гм, помощницей дежурит в том доме
            на улице Калинина, откуда вы забирали бабку-
            переводчицу, и видно это ему уже надоело и… - замялся
            Сомов, - и…
     -     Хватит, - заорал вдруг штандартенфюрер, - Переведи
            быстро, Курт - этот придурок, бьющий молодых девок,
            просто раздражает меня.
      И, наконец, Бах перевёл, добавив:
     -      Он сторожил тот дом, где рядом и повязали вот эту
            самую девку, о которой я только что говорил вам, Фридрих.
     -     Тогда скажи этому олуху, чтобы быстро привёз её сюда.
            Мне всё равно, кто и за что убил его русского помощника.
            Быстро, Курт! Иначе эта девка опять от нас ускользнёт.

                Книгохранилище

      Слава шёл медленно, постоянно оглядываясь, и периодически нервный озноб сотрясал его всё тело, отнимая силы. Что делать дальше, куда идти? Ведь теперь начнётся настоящая охота на подпольщиков – никто ведь не подумает, что убийство совершил он - худенький четырнадцатилетний подросток. Господи, хоть бы немцы не вспомнили про Машу, а то опять её заберут в комендатуру – она первая подозреваемая сейчас в связи с подпольем, которую поймали солдаты около дома, где жила Вера Максимовна – отчаянный человек, подавший знак сыну (отцу Никиты) о готовящейся провокации.
     -     Надо её куда-нибудь спрятать, - решил Слава, - Серёжка
            связан с подпольщиками, и они должны помочь.
      Но когда он постучал в дверь квартиры Прасковьи Ивановны, ты вышла к нему заплаканной и стонущей.
     -     Что случилось, бабушка? – испуганно посмотрел на неё
            Слава.
     -     М-машу опять забрали немцы…- схватилась за голову
            старушка.
     -     Как так? – остолбенел подросток.
     -     А вот так: ворвались, даже не дав ей переодеться, и
            потащили в стоящую рядом с домом машину. Что будет?
            Что с ней будет, Господи? – перекрестилась Прасковья
            Ивановна, - И хорошо, что тебя не было дома – забрали бы
            вместе с ней, сволочи.
     -     Ладно, успокойтесь, - по - взрослому уверенно проговорил
            Слава, - Мы что-нибудь придумаем.
      И развернувшись, поспешил в соседний дом, где жили Туриновы – Серёжа, Зина и их мама с бабушкой. Те уже спали, но на его стук в дверь тут же выскочил первый, протирая глаза.
     -     Ты чего, Слав? – уставился он на товарища.
     -     Надо поговорить…
     -     Чёрт, ночь уже! Давай завтра с утра.
     -     Этот разговор нельзя откладывать.
     -     А что случилось?
      Слава перешёл на шёпот.
     -     Я убил предателя, который поджидал меня в доме на
            Калинина, 5.
     -     Молодец! – похлопал его по плечу Серёжа.
     -     И… немцы опять забрали Машу…
     -     Что-о-о? – охнул парень.
     -     То, - кивнул головой подросток, - Ворвались в квартиру,
            схватили её и повезли куда-то…
     -     Тогда заходи, - открыл дверь шире Туринов, и Слава прошёл
            в коридор.
      Они расположились на кухне, и Серёжка закурил папиросу.
     -     Расскажи поподробнее о предателе, - попросил он и юный
           мститель поведал всё, начиная с его разведки прошлой
           ночью, первом аресте Маши прямо у того дома на улице
           Калинина и то, что произошло недалеко от дома Сомова.
     -     Надо идти к Мамонтову – у него есть свой человек среди
            полицаев, и, я думаю, тот сможет всё разузнать о Маша.
     -     И напомни об оружии – я просто так этим гадам, если что, не
            сдамся, - твёрдо произнёс Слава.
     -     Тогда давай вместе сходим к нему? – предложил Сергей, -
            Пора тебе, парень, с ним познакомиться.
     -     Согласен, - кивнул головой тот, решив о револьвере пока ему
            ничего не говорить.
      Сергей быстро оделся, и они двинулись вперёд по каким-то развалинам, улочкам-переулочкам, перелезая через заборы, чтобы не попасться на глаза патрулям и просто подвыпившим фашистам.
И Слава был очень удивлён, когда провожатый юркнул в подъезд разрушенного большого дома, спустился в подвал и ещё минут пять они шли в темноте. Потом впереди мяукнула кошка, Сергей в полголоса сказал: «Пятый» и тут же возник неяркий свет. И Слава увидел крепкого мужчину с автоматом в руках, стоящего в проломе стены и держащего фонарик.
     -     Проходите, - кивнул головой он, пропуская их мимо себя, -
            Владислав на месте.
      И они вновь сделали вниз по бетонным ступеням шагов десять, увидев впереди только слабый свет свечи.
     -     Ты что ли, Серый? – услышал Слава мягкий голос.
     -     Да, Влад, - ответил Сергей.
     -     Один?
     -     Нет, с другом.
     -     Тогда по левой стеночке в десяти шагах будет ещё пролом, а
            дальше увидите сами.
      Но Сергей видно сбился и свернул раньше, так как в темноте они вдруг упёрлись в стену. И тут же послышался смешок:
     -     Промахнулся ты, Серый, иди назад.
      Они развернулись, и свет им ударил в глаза.
     -     Да опусти ты фонарик, Влад, - недовольно произнёс Сергей,
            - Ослепнем.
      Голос хохотнул:
     -     Ладно, идите за мной.
      И теперь перед ними замаячил тёмный силуэт, у которого были чётко видны только ноги, освещённые фонариком. Ещё три минуты, и они вошли в большое помещение, где было много пустых стеллажей, о которые они стали натыкаться.
     -     Это библиотека, точнее, хранилище книг, - шепнул Сергей
            Славе, - Немцы всё перетаскали к себе и используют книги
            вместо топлива для печек. И каждый раз Мамонтов путает
            меня, меняя помещения.
     -     Ладно, говори громче, - услышали они тот же голос и свет
            теперь уже керосиновой лампы осветил угол, где вместо
            стульев стояли пустые ящики, - Садитесь и быстро
            рассказывайте. Да, парень, как тебя зовут?
     -     Слава, - с хрипотцой ответил тот – его поразила чёткость
            конспирации и большой подвал.
     -     Тогда докладывайте о самом главном.
      Но мальчик решил рассказать всё, и, как ни странно, связник между подпольщиками и партизанами не перебил его ни разу.
     -     Да, хреново, - наконец подал голос он, - Моего, так сказать,
            агента-полицая вчера… раскрыли и расстреляли. Поэтому
            будем искать другой способ выяснения создавшейся
            ситуации. И боюсь, что вызволить вашу девушку будет…
            невозможно.
     -     Как так? – в один голос спросили ребята.
     -     В здании комендатуры тоже есть подвал, но он отличается от
            этого.
     -     И чем? – подал голос Сергей.
     -     Там нет запасного выхода, а здесь есть.
И вот теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Слава увидел, что перед ним сидит худой высокий молодой мужчина лет двадцати пяти.
     -     В общем, пацаны, за завтрашнее утро я всё разузнаю, а
            вечером пришлю к вам кого-нибудь.
     -     Спасибо, - прошептал Слава.
     -     Тогда до завтра. Коля, проводи гостей.
      И ребята ещё раз удивились, как всё здесь слажено и как аккуратно ходят по подвалу подпольщики, да так, что они не услышали, как помощник Владислава подошёл к ним.
     Обратная дорога была чуть дольше, и они вылезали на поверхность через канализационный люк у какой-то помойки.
Николай молча пожал им руки и исчез в глубине подземной коммуникации, задвинув за собой люк. И опять Сергей таскал Славу по каким-то задворкам, разрушенным домам и рытвинам, но пришли они потом точно во двор дома, где жили Туриновы. Зина сразу же кинулась к ним, но обрадовать её было не чем, и она вернулась в свою комнату. И Слава опять остался у них ночевать…

                Х

     -     Господин штандартенфюрер спрашивает тебя, откуда ты
            приехала к своей бабке и как тебя зовут, - хмуро произнёс
            Бах, который эту ночь провёл в мученьях из-за
            разболевшегося зуба.
     Маша замялась, что заметил Зельц, но тут же, вспомнила географическую карту СССР.
     -     Я Валентина из Чернигова, - не моргнув глазом, соврала она.
      Курт перевёл, и Фридрих кивнул головой – они этот город заняли раньше, и девушка действительно могла бежать с родителями от немцев на восток страны. Потом были вопросы о фамилиях, именах и отчествах отца и матери, на что Маша отвечала чётко – Прасковья Ивановна в первый же день её появления заставила всё это выучить, точнее данные её сына, погибшего в финскую войну и невестки, умершей от тифа.
     И на это Зельц тоже согласно кивнул, сказав:
     -     Да, не смотря на кровоподтёки, она всё же похожа на ту
            девку из Васильевки и именно глазами. Ладно, теперь это не
            имеет никакого значения – она практически сирота, а бабка
            старая и ей осталось мало жить.
     -     И что, Фридрих, ты решил? – спросил Курт Бах.
     -     А я её отправлю к моей матери в Хемниц - пусть ухаживает
           за ней. А вернувшись из этого пекла, возьму стареющую
           жену из Данцига и перееду с ней и мутер в Ахен – там наше
            родовое поместье, где эта замарашка будет у нас прислугой,
            - улыбнулся пошловато Зельц, - А может и ещё кем…
     -     А и правильно. Через неделю пойдёт поезд с будущими
            русскими рабынями и ты отправишь её вместе с ними.
     -     Нет, я сам отвезу эту девку, - покачал головой Зельц, - А то
            ещё заразится чем-нибудь от этого отребья.               
     -      Когда?
     -     Через два дня. Меня вызывает мой непосредственный шеф
            штурмбанфюрер Гонтар, и мы с ней полетим в Берлин на
            самолёте с ещё офицерами так что…
      Бах шмыгнул носом.
     -     Везёт тебе, Фридрих, увидишь нашу родину.
     -     Да я всего на двое суток. Пора ведь и тут разобраться с
            подпольем – один агент Сомова доложил, что готовится
            подрыв моста под Курском, поэтому нас перебросят туда
            для предотвращения этого теракта, но сначала будет здесь
            одна интересная операция.
     -     И что за агент?
     -     Да один мальчишка, позарившийся на богатую жизнь в
            Германии, ха-ха!
     -     Вот это да! А я думал, что только взрослые предают свою
            страну.
     -     У него отца с матерью расстреляли в 37-ом – врагами народа
            оказались. И они были не первыми – Сталин с Берия дали по
            задницам некоторым своим воякам, расстреляв их перед
            началом нашего вторжения в Польшу. И спасибо им за это,
            ха-ха. Так что давай, Курт, готовь нашу группу к настоящей
            мужской работе.
     -     Есть, господин штандартенфюрер! – выкинул правую руку
            вверх в партийном приветствии переводчик, - Хайль Гитлер!
     -     Да пошёл ты в задницу, лизоблюд! Ещё раз услышу, - громко
            рассмеялся Зельц, - и отправлю тебя на передовую – будешь
            там допрашивать русских перебежчиков и «языков».
     -     Как скажешь, Фридрих, - опустил головой Бах, вздохнув, - Я
            на всё согласен.
     -     Тогда налей коньяку – я уже предвкушаю встречу с мамой
            и… баловство с этой девчонкой. Давай, приведи её в
            порядок, Курт. Понял?
     -     Так точно! – взялся за бутылку «Наполеона» тот, -
            Позавидуешь тебе, друг, как сыр в масле здесь катаешься,
            как говорят русские свиньи.
     -     И то верно, наливай!
                Х

      В одиннадцать вечера в дверь постучали.
     -     Это, наверное, от Владислава, - подумал Серёжа и пошёл
            открывать.
      И действительно в проёме открывшейся двери стоял Николай.
     -     Заходить не буду, – сказал он, - Боюсь, что меня пасут. В
            общем, похоже, что девочку вашу штандартенфюрер
            Зельц хочет забрать в Германию, прислуживать больной
            матери. Вот и всё. Пока. Если что, мы ещё два дня там, где
            вы были, а потом уходим к партизанам.
      И ночной гость тут же исчез.
     -     Ё моё! – ахнул Слава, вышедший из-за шкафа в прихожей, -
            И что делать?
      Сергей закрыл дверь на задвижку и прошёл на кухню, товарищ за ним. И тут же прибежала Зинаида.
     -     Ну, что, ребята?
     -     Машу хотят увезти в Германию, - хмуро произнёс Слава, -
            Этот Зельц (рассказывал мне Никита про эту меченную
            сволочь) хочет сделать из неё прислугу для матери.
     -     Какой ужас! – всплеснула руками девушка, - И почему он
            «меченный»?
     -     У него на левой щеке шрам.
     -     Вот оно что? – усмехнулась Зина и посмотрела на брата, - И
            что же тогда делать?               
     -     Не знаю. Она в подвале комендатуры и туда не
            прорвёшься…
      Но Слава его прервал.
     -     Надо как-то отвлечь дежурных солдат ночью и…
     -     У нас оружия нет, - вздохнул Сергей.
     -     А у Мамонтова если попросить?
     -     Ладно, схожу сегодня под утро к нему. Но дело не в этом –
            всё равно нам Машу не вызволить – охрана там серьёзная. И
            боюсь, что за нашим домом сейчас наблюдают – Николай
            сказал, что заметил вроде кого-то на улице.
     -     Тогда я с тобой, - тут же предложил Слава и… вытащил из
            кармана наган Фрола.
     -     А это откуда? – вытаращилась на него Зина.
     -     Да это того предателя, которого я убрал.
     -     Когда?
     -     Вчера ночью.
     -     Молодец, герой!
     -     Да уж, герой, а Машу не сберёг, - стал оправдываться Слава,
            - Хотя она сама виновата - засветилась, когда пошла за мной
            к дому, где жила у бабушки Никиты и где меня, так сказать,
            ждали до сих пор.
     -     Надо было нас поставить в известность, - недовольно
            произнесла Зинаида, - Мы бы её не отпустили ни за что.
     -     Ладно, поздно говорить об этом, - чуть стукнул кулаком по
           столу Сергей, - Я думаю, что вряд ли штандартенфюрер
           будет её отправлять поездом со всеми. Скорее всего его
           просто вызывают в Берлин по делам, и он возьмёт заодно с
           собой Машу.
     -     Тогда можно напасть на машину, когда они будут ехать в
            аэропорт, - предложил Слава.
     -     Вот об этом мы и поговорим с Владиславом. И времени у нас
           почти уже нет…
     -     Тогда, может быть, пойдём прямо сейчас?
     -     Только перекусим и пойдём, - кивнул головой Сергей, -
            И тише, а то мать с бабушкой могут проснуться.
     -     И я с вами, - твёрдо заявила Зинаида, - у меня зрение, как у
            орла.
     -     Ладно.
И через полчаса они уже были на улице, которая оказалось пустой.
     -     Патрули, возможно, уже спят, - шепнул Слава, - Сон на
            рассвете самый глубокий.
     -     Всё равно двигаемся осторожно и быстро, - приказным
           тоном произнёс Сергей, - А ты, сеструха, вовсю гляди по
            сторонам.
     -     Есть, командир, - усмехнулась та.
      Разрушенное здание библиотеки встретило их тишиной.
Спустились в подвал и по памяти прошли по нему метров десять, услышав потом голос Николая:
     -     Кто?
     -     Ты был у нас часа два назад, - ответил Сергей.
     -     Серёга, ты?
     -     Я.
     -     Один?
     -     Нет, с сестрой и Славой.
     -     Тогда за мной.
      И как в прошлый раз, осветив только свои ноги и кусок пола, Николай пошёл вперёд. Теперь они шли дольше, и всё время сворачивали куда-то. Наконец, впереди замаячил свет, и они вошли в небольшую комнату, где за полуразвалившимся столом сидел на табурете Мамонтов.
     -     Ага, явились, торопыги?
     -     Мы на пять минут, Влад, - сказал Сергей.
     -     Садитесь, - махнул он рукой на обтрёпанный диван, - И
            быстро рассказывайте.
     -     Мы подумали и решили, что Зельц отправится в Берлин с
            Машей на самолёте – на поезде опасно, долго и там будет
            наш контингент угнанных.
     -     Правильно мыслишь, Серый. И что?
     -     А, как ты думаешь, отбить её мы сможем или нет? Ведь в
            аэропорт их явно повезут на легковушке, а не на грузовике.
     -     Резонно говоришь, парень. И вы хотите девушку спасти,
            кокнув штандартенфюрера и его водителя?
     -     Да.
     -     Но у них, скорее всего, будут автоматы, а у нас…
     -     Что, совсем плохо с оружием? – встрял в разговор Слава.
     -     Да, не шибко. Один «шмайсер» мы найдём, а вот для вас…
     -     Хотя бы один пистолет, - попросил Сергей, - Слава вот
            достал себе наган.
     -     И как же? Говори, смельчак.
     -     На Калинина, пять была засада, где ждал меня полицай с
            «волчицей», подозревавший меня в связи с вами…И так
            получилось, что я наткнулся на него, ехавшего на телеге к
            Сомову…
     -     Знаю эту падаль. А дальше?
     -     Ну, он меня схватил, усадил на телегу, не обыскав, а у меня
            была финка и…
     -     Ясно. Признайся, страшно было?
     -     Да после, а ещё и трясло, и тошнило.
     -     Бывает, но всё равно молодец! Одной предательской твари
            стало меньше. Ладно, найду я для тебя, Серый, «вальтер».
     -     Отлично!
     -     Тогда, Коль, тащи мой заветный чемоданчик.
     -     Слушаюсь, коман…- начал помощник связного, но его тихий
            голос прервал громкий крик, ужасный по своей сути:
     -     Сдаваться, партизан, или смерть!
      Все повскакали с мест, а Владислав прошептал:
     -     Сдал всё-таки нас кто-то. Так, Николай, ты с ребятами в
            подземный переход, а я отвлеку немцев.
     -     Нет, ты нужен партизанам, Влад, поэтому давай ка я
            прикрою.
     -     Тогда открывай наш запас и забери автомат.
     -     А у меня ещё и один рожок остался…
     -     Это хорошо, и ты знаешь, как тебе тоже вернуться к
           тоннелю. Мы тебя будем ждать в парке.
     -     Есть, командир! Вот чемоданчик…
      И тут голос по усилителю повторил:
     -     Выходить или мы вас уничтожать!
      И тут же горячая волна воздуха ударила из коридора.
     -     Огнемётом полыхнули, твою мать, - вскрикнул Владислав, -
            Всё, ходу, ребята!
      И Сергей с сестрой и Славой побежали за маячившей впереди фигуркой Влада на фоне слабо освещённого фонарём пути.
      А сзади уже загремели автоматные очереди и взрывы гранат, а через некоторое время засвистели пули и над их головами.
     -     Всё, ребята, - бросил на пол подвала потухший фонарь
           Мамонтов, - Нас догоняют и… я остаюсь, а вы сейчас прямо,
           а через двадцать шагов налево, а затем через десять направо
           и попадёте в тот же подземный ход. Прощайте, ребята!
     -     Прощай, - тихо произнёс Сергей.
      И они бежали, спотыкаясь о куски кирпичей, разломанную мебель и ещё что-то. Впереди, естественно, был Сергей, затем его сестра, а потом Слава, который думал только об одном – выбраться, выбраться отсюда и… отомстить фашистам за всех.
     Но Судьба распорядилась по-своему: при одном из поворотов впереди них вспыхнуло яркое зарево, и грохнул взрыв, раскидав всех в разные стороны.
                Изгои

     Утром следующего дня Машу разбудил грубый женский голос:
     -     Вставай, сучка, пора тебя привести в порядок.
      Она открыла глаза и увидела толстую высокую женщину в полицейской форме.
     -     Что вы сказали? – стала медленно подниматься с широкой
            скамьи она.
     -     Что слышала, грязнуля. Штандартенфюрер приказал тебя
            отмыть, запудрить синяки и накормить.
     -     Зачем? – почувствовала девушка нарастающий озноб по
            всему телу.
     -     Потом узнаешь, - заржала женщина, - Всё, пошли.
      И действительно она привела Машу в комнату, где был душ и она долго затем мылась, а полицейская до боли тёрла мочалкой всё её тело и мерзкие мысли стали приходить в голову девушки, а перед глазами замелькали тошнотворные картины насилия.
      Потом ей принесли не новую, но чисто выглаженную одежду – кружевное бельё, платье, чулки с поясом и туфли на небольшом каблучке. И ей стало ещё хуже на душе и противно до такой степень, что её замутило.
     -     Ничего, сейчас наешься и всё пройдёт, - пошленько
           захихикала дылда, - Господин Зельц у нас интеллигент и
            имеет вкус, и к женщинам относится хорошо.
      Наконец, Машу привели в другую комнату, где стояли кресла, красивый стол с пищей, о которой она только слышала и бутылки с разноцветными этикетками.
     -     Ну, всё, вот и я стану «волчицей», - подумала она и
            разрыдалась.
     -     Так ты ещё не… - расхохоталась полицейская, - Ну, это не
            беда – привыкнешь. Сиди тихо, господин штандартенфюрер
            сейчас придёт.
      И девушка, помнившая его жёсткое со шрамом лицо на площади перед сельсоветом в родной Васильевке, ну просто затряслась от страха и омерзения. Но последующие десять минут одинокого пребывания в этом месте, похожем на гостиницу (так оно и было – комендатура располагалась в центре города в самой лучшей из них), несколько успокоили её и момент встречи теперь не показался таким ужасным, как до этого.
     Но Зельц пришёл не один, а с Куртом Бахом и это Машу как-то успокоило. Они расселись с двух сторон её, и переводчик сказал:
     -     Ты понравилась господину штурмбанфюреру, и он хочет
            отвезти тебя к своей маме в Германию – будешь там
            ухаживать за ней. Поняла?
      Маша с трудом кивнула головой, поражённая услышанным. И у неё совсем даже не хватило сил возразить фашистам. «Всё, прощай,                Родина, мама и бабушка, - подумала она, - и здравствуй рабство. Но неужели подпольщики не спасут её? Ведь знают, что я здесь в комендатуре».
      А Бах продолжил:
     -     И полетите вы на самолёте с комфортом, и ты сверху
            увидишь, какая прекрасная наша страна.
     И девушку опять затрясло от ужаса. Ведь эти офицеры думают, наверное, что она не та, которую они видели в Васильевке, а то бы разговор был другим. А, может быть, не надо было уезжать из родного села? И всякие другие мысли нахлынули на неё с такой силой, что она побледнела и у неё закружилась голова.
     -     Эта девка, наверное, есть хочет, - произнёс Зельц, - Давай,
            Курт, накладывай ей еды и не забудь налить коньяку.
     -     Есть, Фридрих, всё сделаю в лучшем виде.
      Завтрак медленно перешёл в обед, а потом несчастная Маша, выпив всего глоток тёмно-коричневого напитка, стала зевать, и Бах спросил Зельца:
     -     Может, отвезти её к тебе, дружище?
     -     Вези, но без меня. Надо подготовиться к ночной акции –
           мальчишка дал координаты здания, где прячутся
            подпольщики.
     -     Хорошо. Сейчас я, быстро.
     -     Поторопись, Курт, но там не будет ни допросов, ни пресс-
            конференции – наши солдаты просто их уничтожат. То есть,
            ты там не нужен.
     -     Понял. Тогда, Фридрих, удачи вам!
     -     Спасибо, друг, мы тоже поспешим и уничтожим всех
            до одного – агент Сомова уже выявил их другие явки.
            Забирай девку, но…
     -     Я понял, - рассмеялся Бах, - И пальцем её не трону.
     -     Верю тебе, старый ловелас.

                Х

      Сознание вернулось к нему с чувством дикого давления на грудь. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Руки потянулись к месту боли и наткнулись на кусок кирпичной стены. Теперь и ноги ощутили тяжесть, а лицо толстый слой из земли и разбитого цемента.
     -     Где я? – мелькнуло у него в голове, - Что случилось?
      И минут десять он ещё лежал без движений, пока мозг отбросил лишние мысли и вернул его к реальности и… ужас жуткой потери охватил Славу - понял, что только он остался жив. С трудом сдвинул с себя кусок стены и поднялся на четвереньки. Чёрт, и почему он с собой не носил спички? И в этой пугающей темноте он начал обшаривать пол. Первым, на кого он наткнулся, была Зинаида. Руки прошлись по её одежде и в области живота наткнулись на толстый железный штырь от арматуры, торчащий из тела. Кровь была уже вязкой, и Слава понял, что прошло как минимум часа два. Значит наверху ещё ночь. Вытерев руки о штаны, он пополз дальше кругами, и только примерно через полчаса наткнулся на Сергея, у которого не было обеих ног. И тут силы оставили его, и он упал рядом с трупом. И так захотелось ему заплакать как в детстве в голос, что он стал кусать губы, так как слёзы не хотели вытекать из глаз.
     -     И похоронить я вас, друзья, не смогу, - прошептал Слава, - И
            тем более сообщить о трагедии маме и бабушке – в их    
            квартире могут быть немцы. Но куда мне деваться? К ним
            нельзя, вернуться в Васильевку не смогу, да и что там
            делать, а в дом на Калинина идти просто абсурд, хотя… Но
            там же эта баба и, наверное, уже знает, что её, так сказать,
            сожитель – немецкий агент мёртв. А если припугнуть её
            местью партизан или подпольщиков, а? Может быть и
            сработает. Да, надо забрать пистолет, выданный Серёге
            Мамонтовым – два не один.
      Но мысль, что тот и Николай живы, даже не пришла в его голову, так как он был уверен на 100%, что немцы уничтожили их.
      Слава повернулся на бок и опять стал обшаривать тело друга, и «вальтер» оказался в его правой руке, пальцы которой уже сковала смерть, И, он с огромным трудом разжал их. Да, теперь у него два пистолета, но что толку? Других подпольщиков он не знает, искать партизан глупо – можно нарваться в лесу и на карательный отряд фашистов. И только одна задача была теперь у него – освободить Машу…
       Он встал и на ощупь пошёл сначала прямо, уткнувшись сразу в стену, потом попытался идти по кругу, ощупывая её и хорошо, что двигался медленно – только одна нога попала в воронку от взрыва гранаты, а так бы он мог и поломать кости. Но как-то они попали же сюда? И он увеличил радиус поиска, найдя выход только через полчаса, как ему показалось. Но куда теперь идти? Направо или налево? Стал слюнявить палец, надеясь ощутить движение воздуха и… ощутил.
     -     Вроде бы всё, - шёпотом произнёс он, - Надо идти в ту
            сторону, куда указывает похолодевшая сторона пальца.
      И еле передвигаясь, он направился направо, дважды по пути наткнувшись на трупы немецких солдат. Но когда впереди чуть замаячил свет, он остановился. Ведь на поверхность ведёт люк, а если темнота ослабла, значит он приоткрыт. Не ловушка ли это?
Да и рано идти, так как ещё ночь - его вечный и единственный друг.
     И как ни странно, есть ему не хотелось, но рот пересох так, что язык еле ворочался и… он вернулся к трупам солдат. И только у одного он нащупал в кармане шинели фляжку и три плоских сухаря.
     -     Крекеры, наверное, - промелькнуло медленно в его голове
            именно в тот момент, когда он выливал всю воду в рот и
            прожёвывал твёрдые хрустящие ломтики.
И он тут же вспомнил родителей, которые водили его в театр в Белгороде, где он ел похожие на эти крекеры с мороженым. И одинокая слеза всё же скатилась по щеке.
     Процедура поедания несколько согрела его и он, с трудом стащив с солдата шинель, завернулся в неё и прилёг на пол у стены. Но тут как током дёрнуло его – часы, у солдат ведь должны быть часы и… фонарики! И он опять вернулся к трупам и в одном ранце нашёл то, о чём вспомнил. Облегчённо вздохнув, включил фонарик и посмотрел на часы, убедившись, что был прав – те показывали половину шестого, и он устало опустился на пол, тут же уснув.

                Его война

      Прежде чем постучать, он трижды обошёл домик, прислушиваясь у окон к раздававшимся за ними звуками и заглядывая в щели между занавесками, но услышал и увидел только женщину, готовящую себе еду.
     -     Значит к ней никого не подселили, - решил Слава, - Ну, что
           ж, попробую рискнуть.
      И он подошёл к входной двери и стукнул в неё три раза. На минуту в доме воцарилась тишина, а затем скрипнула щеколда.
     -     Кто там? – услышал он испуганный голос.
     -     Я от Сомова, Нора, - постарался сделать грубым голос
           Слава.
     -     Сейчас, - услышал он непонятную возню и дверь
            приоткрылась, и в свете свечи, увидев, что она держит в
            одной руке вилы, и тут же сунул ей под нос револьвер.
     -     Тихо, женщина, дом окружён партизанами. Мы знаем, что ты
            продалась фашистам, но если ты спрячешь на время у себя
            меня, то останешься в живых. Ну, решай!
      И её рука, державшая свечу мелко задрожала. Нора не была дурой и ей просто некуда было деваться, а этот дом её очень как устраивал. И она решила схитрить: будет всё спокойно и она постояльца не выдаст немцам, а если Сомов вновь заглянет к ней, то станет действовать по обстоятельствам.
     -     Хорошо, я пущу тебя, но ненадолго.
     -     Нас это устраивает, - кивнул головой Слава и добавил,
            повернув голову вправо, как будто там стояли партизаны, -
            Всё в порядке, командир, можете идти на явочную квартиру.
      И только тут женщина заметила, что перед ней стоит невысокий подросток, но не подала виду, решив всё же как-нибудь сообщить потом о нём Сомову, подумав: «Это ведь тот, кого мы с Фролом ждали, точно!».
      А Слава, не опуская револьвер, вошёл в сенцы, разделся, сам задвинул щеколду в двери и сделал театральный жест, мол заходи ты в дом первой, женщина. И она поняла, что парень то не простой и надо быть с ним осторожной. И широко отворив дверь в комнату, проговорила:
     -     Проходите, пожалуйста, я здесь одна. Будем вместе, так
            сказать, завтракать.
      После приёма пищи ему очень захотелось спать, но он пересилил себя и только подрёмывал, следя за Норой через полуоткрытые веки. И до рассвета он тоже не сомкнул глаз и не из-за того, что не доверял этой бабе, а потому, что мысль о Маше не покидала его ни на минуту. Женщина только один раз выходила из дома в туалет, но Слава всё же на всякий случай проконтролировал её действия, осторожно выйдя за ней во двор с револьвером в руке, но она не попыталась сбежать, и он успокоился. Но как быть дальше? Ведь если он пойдёт к комендатуре, выслеживать офицера со шрамом на щеке, то есть штандартенфюрера Зельца, как поведёт тогда себя эта «волчица»? Побежит тут же закладывать его или нет? Что придумать? И ответ возник тогда, когда уже стало светло и он выходил во двор помочиться, то есть увидел моток толстой верёвки, висящей в сенцах на гвозде.
     -     Да свяжу её и все тут, - решил Слава, - Ничего, потерпит,
            если нужда возникнет.
      И план у него был таким: узнав выходящего из комендатуры Зельца, он пойдёт за ним и попытается проникнуть в его «логово», а там, как Бог даст – если штандартенфюрер не откажется от своего решения в отношении Маши, то Слава его просто убьёт…
      И вот завтрак закончился, и он сходил за верёвкой. Увидев это, женщина прикинула: а справится ли она с этим пацаном или нет, если тот её решит повесить - что со страху не полезет в голову. Но тот придумал другое.
     -     Так, Нора, режь верёвку на два куска и одним связывай
            себе ноги.
     -     Зачем? – огрызнулась она.
     -     А затем, чтобы не сбежала к Сомову.
     -     А я и не собиралась.
      Слава вытащил из кармана револьвер.
     -     Ну?
И ей ничего не оставалось, как выполнить его приказ.
     -     А теперь ложись на кровать, - повёл дулом револьвера он.
     -     Зачем?
     -     Делай, что говорю или…- и подросток взвёл курок.
      Та запрыгала к кровати, где до этого лежал Слава, чуть не грохнувшись на пол. И он тут же связал ей руки. Затем нашёл в сенях варежку и затолкал её в рот женщины. Маскировку он тоже продумал, то есть покопался в шкафу и достал оттуда длинное платье и нацепил на себя. Нора была не худой, и её потрёпанное короткое пальто легко налезло на его куртку. И, сменив свои рваные и грязные валенки на её, накинул на голову и тёплый платок. Потом, показал ей кулак, вышел во двор и навесил на петли двери замок с ключом, которые нашёл на печи, закрыл его и, мысленно перекрестившись, вышел на улицу. Походкой он, конечно, не был похож на старушку, поэтому прикрыл нижнюю часть лица концом платка, тем более, что естественная причина для этого была– утром мороз усилился.
      На улицах народу было немного, а патрульных он вообще не встретил, то есть спокойно дошёл до комендатуры. И благо, что напротив стоял дом, окружённый металлической оградой, что позволило Славе стать за ней, внимательно вперив взгляд в дверь бывшей гостиницы. И он так прождал до обеда, прилично под замёрзнув под ледяным ветром – метель началась ещё с ночи.
      Штандартенфюрер вышел не один, а с ещё одним немолодым офицером и солдатом. Они прошли к стоящему «виллису», солдат сел за руль, офицеры на заднее сиденье.
     -     Чёрт, они же сейчас поедут, и я не смогу их догнать, -
           огорчённо решил Слава, но метель здорово ему помогла,
           занеся дорогу снегом, и машина поехала медленно, что
           позволило ему быстрым шагом двинуться за ней, не упуская
           из виду.
     Так они добрались до парка, остановившись у трёхэтажного, когда-то, видимо, красивого дома, и Слава понял, что это гостиница. Офицеры вышли из машины, а солдат остался, в ней сидеть. Первые вошли в подъезд, а через минуту, увидев, что солдат отвернулся и прикуривает сигарету, Слава проскользнул за ними. По стуку закрывающейся двери он понял, что немцы на последнем этаже. Осторожно стал подниматься по лестнице. Но как войти в квартиру? Кем представиться? Господи, помоги! Наконец он на площадке третьего этажа, а там две двери… В какую стучать? За какой эти ненавистные эсэсовцы?
     Он подошёл к той, что выглядела получше, и прижался ухом к замочной скважине и… чётко услышал немецкую речь. Здесь! Здесь эти сволочи! И трижды уверенно нажал на кнопку звонка.
     Минута и женский голос спросил по-русски:
     -     Кто там?
     -     Я-а-а, - постарался подражать немцам Слава.
     -     Штольц?
     -     Я-а-а, - повторил германское слово «да» он.
      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел… Машу.
     -     Ой! – только и произнесла она.
     -     Тихо, - прошептал он, - Офицеры здесь?
     -     Да, Зельц и Бах.
     -     Ещё кто?
     -     Солдат - повар и горничная – оба немцы.
     -     Он вооружён?
     -     Да.
     -     Пистолет?
     -     Да в поясной кобуре.
     -     Ладно, иди вперёд и скажи, что пришёл, как ты назвала,
            Штольц. А кто он?
     -     Водитель «виллиса». Ты что задумал, Слава? – дрожа всем
            телом спросила Маша, - Нам надо немедля бежать отсюда!
     -     Но водитель то остался в машине и, увидев нас, поднимет
            шум…
      И тут они услышали немецкую речь.
     -     Всё, вперёд, - приказал подросток, вынимая из обоих
            карманов револьвер и «вальтер», и входя в широкий
            коридор.
     Но повар уже был тут как тут, держа в руке пистолет.
И Слава не стал раздумывать – пальнул с обеих рук ему в грудь, и рванул вперёд. Впереди в комнате закричала женщина, но он уже был на её пороге. Но он просчитался – офицеры быстро среагировали, выхватив оружие и спрятавшись: Зельц за диваном, а Бах в другом помещении вместе с горничной.
     Но отец учил Славу разным ситуациям и он, увидев, что комната пуста, тут же на всякий случай упал на пол, сорвав с себя пальто Маруси и отбросив его в сторону. И вовремя – из-за дивана раздалось два выстрела. Одна пуля попала в пальто Норы, а другая в его правую руку ближе к плечу. Но боль не остановило его: перекатившись под стоящий посередине комнаты круглый стол с толстой столешницей, он перевернул его на бок и, прячась за ним, протащил его метра на два в сторону дивана. Затем паля из двух пистолетов в диван, он молниеносно переместился в другой его конец, выстрелив ещё три раза из револьвера, так как раненая правая рука не смогла опять поднять тяжёлый «вальтер». И понял, что попал – ответной пули он не получил. Прыгнув на диван, он увидел за ним Зельца, шею которого заливала кровь.
     -     Ну, вот, за Никиту я уже отомстил! - прошептал он и
            бросился в другую комнату, но там его ожидал сюрприз:
            Маша стояла в объятьях Баха, приставившего к её голове
            пистолет, а каблуки горничной уже стучали по полу 
            коридора вон из квартиры.
     -     Не шути, партизанская свинья, - сказал на русском Курт, -
            Дёрнешься и я её убью. Брось оружие!
      И вдруг Маша закричала:
     -     Беги, Славик, беги. Он убьёт и тебя и меня.
И тот понял, что она права и только он сможет потом ей помочь. И, качая «маятник», как учил его отец, рванул в коридор, получив ещё одну пулю в ногу, выпущенную из оружия переводчика. И… тут же столкнулся с солдатом-водителем, который услышав выстрелы, бросился в дом. Но не ожидая увидеть подростка, замешкался, чем и воспользовался Слава – последняя пуля из револьвера попала тому в живот. Минута, и он уже на улице, ещё одна и «виллис» заурчал в его руках. Машина сначала пошла юзом, но потом быстро выровнялась, но он проехал только половину квартала, так как вспомнил дорогу, по которой они пробирались последний раз втроём с Зиной и Сергеем в библиотеку, и она была отсюда недалеко, и… выскочил из «виллиса». Развалины домов заслонили его от всех прохожих своими стенами, а также ему помогли уйти  свидетели перестрелки, бросившиеся толпой навстречу ревущей машине с патрулями и дезориентировавшие их. И никто из немцев не смог догадаться, что спрячется мститель в подвале всё той же библиотеки, попав туда через знакомый ему канализационный люк.
      Первая пуля только поцарапала кожу, а вторая прошла навылет через мышцы голени. Фонарик Слава не вынимал из кармана куртки и теперь тот ему пригодился – он тщательнее обыскал ранцы обоих солдат и нашёл пакет со стерильным бинтом, какой-то раствор, пахнущий спиртом и… «колотушку» - немецкую гранату с длинной ручкой.
     -     Вот это подарок, - обрадовался он, перевязывая раны, - Будет
            что преподнести офицерам в кафе.
      Да, он уже решил, что ещё одно возмездие должно произойти. И это будет месть за смерть физрука, Фёдора, Савелия и Фишмана, а также Отца Евлампия, Зинаиды и Сергея. Ну, и ещё раз за Никиту, которого он считал своим названным братом. Но куда потом идти? Искать подпольщиков без толку – после расправы в подвале библиотеки они, узнав об этом, скорее всего, залягут где-нибудь более капитально. Тогда придётся всё же уходить в лес – прятаться у Норы стало теперь ещё опаснее. Но сторон света четыре и куда бежать? Ладно, на первом месте акция в кафе, а потом видно будет…
      Но всё же, когда стемнело, он пошёл с трудом сначала на Калинина, 5, – желание отомстить прибавило ему силы и он почти не замечал боль. Нора лежала на боку и по её посиневшему лицу было видно, что ещё немного и она задохнётся. Слава освободил её от пут и кляпа, и она тут же побежала в туалет.
     -     Готовь поесть, - приказал он ей, когда та вернулась.
     -     Пшённая каша пойдёт? – еле выговорила она.
     -     Что угодно, только бы набить желудок.
     -     Ну и как в городе? – отвела женщина взгляд в сторону.
     -     Спокойно, - невозмутимо ответил он.
      И тут она сказала:
     -     Мне кажется, что приходил Сомов.
      И Слава чуть не свалился с табурета. Да, он был прав, когда навесил на входную дверь замок и замкнул его – это «сказало» ему, что женщины в доме нет.
     -     Он подёргал замок, а потом ушёл, - продолжила Нора.
     -     Ладно, вари кашу, - зевнул подросток – в подвале
           библиотеки он спал плохо, всё время, просыпаясь и ожидая
           прихода эсэсовцев.                И пока та кашеварила, он достал из-за брючного ремня «колотушку» и спрятал её под кровать.
      После ужина они легли спать, но, когда он услышал лёгкий храп женщины, встал и привязал верёвкой свою не раненную ногу к дверной скобе – помощнице полицая всё равно доверять нельзя. Утро принесло головную боль и лёгкий озноб, и он понял, что воспалилась рана на ноге.
     -     Не знаешь, лекарства какие-нибудь в доме есть? – спросил
            он Нору, когда та проснулась.
     -     А что? – подозрительно посмотрела на него женщина.
     -     Да простудился я, - ответил он, не глядя ей в глаза.
     -     Была в ящике стола коробка, сейчас её принесу.
      Лекарства Слава знал (мать же работала Главной медсестрой в госпитале), поэтому сразу нашёл противовоспалительные и обезболивающие препараты, а когда Нора пошла в туалет, перевязал рану на ноге, увидев, что та распухла и покраснела.
     -     Да, хреново, - прошептал он, - Самое время показаться бы
            врачу, но где его возьмёшь? Да и пора осуществить свой
            второй план возмездия. И это главное сейчас!
     К вечеру он почувствовал себя немного лучше, и решил, что пришло его время. Не маскируясь, он одел только всё своё, чтобы лишняя одежда не мешала ему. Затем сунул за брючный ремень гранату и «вальтер» (револьвер без патронов ему, естественно, был не нужен), и окольными путями стал пробираться на улицу Губкина. Там было кафе под названием «Старые лебеди»,  находившееся в подвальном помещении с окнами почти на уровне земли и в которое любили ходить офицеры СС – рассказывал ему об этом Сергей. У входной двери стояли три немца в шинелях и фуражках, о чём-то споря, и Славе пришлось прождать полчаса пока те не вошли вовнутрь подвала, из которого раздавались музыка, хохот и крики.
       Но вот улица опустела, и он стал осторожно обходить это здание, заглядывая в окна. Нет, он не знал ни Генриха Штаубе, ни Ганса Брауна, но надеялся, что офицеры, уничтожившие практически всё мужское население Васильевки, там были. И он так увлёкся, что не заметил троих мужчин, делавших то же самое.
     -     Ну, с Богом! – перекрестился три раза Слава и прильнул к
            самому большому окну.
     Кафе было забито до отказа и там были не только офицеры, но и солдаты, также усиленно пьющие шнапс и танцующие с продажными русскими бабами, которых все называли «волчицами». Он уже размахнулся, чтобы кинуть в окно гранату, как за спиной услышал шум мотора. Оглянулся и увидел, как из кузова большого «студебекера» вылезают солдаты. И ему пришлось упасть за сугроб, свернувшись калачиком.
     Солдаты вбежали в кафе и, там сразу воцарилась тишина.
Что они там говорили, Слава, конечно, не слышал, но увидел, как посетители направились к гардеробу.
     -     Пора, - решил он и, лёжа размахнувшись, швырнув в окно
            «колотушку».
      Взрыв выбил стёкла и из кафе раздались не только стоны, но и выстрелы – немцы среагировали быстро. Но тут новых два взрыва сотрясли строение с другой стороны и жуткие крики раздались из всех окон. Входная дверь распахнулась и на улицу стали выбегать все, кто был в кафе, но… тут же попадали в снег из-за заработавших сзади Славы автоматов.
     -     Подпольщики! – мелькнуло у него в голове, но вдруг прямо
            перед ним полыхнуло пламя, и он потерял сознание.

                Х

     Первое, что он услышал был женский голос, спросивший:
     -     И как же вам удалось скрыться, мужики?
     -     Если бы не «студебекер», мы бы там все полегли, - ответил
           мужской бас, - Немцы, сами не предполагая, нам помогли –
           прибыли на такой хорошей и проходимой машине. Сашка
           тут же убрал водителя, как только они стали стрелять
           из окон кафе на улицу, и мы рванули на ней почти до самого
           леса.
     -     А подросток откуда взялся?
     -     А чёрт его знает, но он первым бросил гранату в окно. И
            этим он отвлёк солдат от нас. Они, по-видимому, приехали,
            чтобы предупредить гуляк, что готовится налёт партизан.
     -     Откуда ж они узнали об этой акции, как ты думаешь,
            Григорий?
     -     Думаю, что это всё тот же неуловимый пацан, работающий
            на фашистов. Он как невидимка появляется и подслушивает
            наши разговоры, а мы его не видим и не слышим –покойный
            Влад рассказывал нам о нём. А как этот наш новый герой?
     -     Да нагноение у него довольно сильное, и боюсь, что
            начнётся остеомиелит или гангрена. Лучше его отправить на
            Большую землю…
     -     Постараемся и спасибо вам, Антонина Глебовна, с нас
            причитается.
     -     Да уж, спирт и обезболивающие у нас почти заканчиваются, 
            а раненые ещё не пришли в себя после позавчерашнего боя.
           Но кто же всё-таки этот смелый паренёк?
     -     Ничего, придёт в себя, узнаем.
      И тут у Славы заныла нога и он застонал.
     -     Ну, всё, закончилось действие обезболивающих, - сказал
            приятный голос и приоткрывший глаза подросток увидел
            миловидную женщину в белом халате и шапочке.
     -     Как ты, смелый ты наш? – улыбнулась она.
     -     Посредственно, - тихо произнёс Слава, - А где я?
     -     В партизанском отряде имени Василия Сталина. Есть
            хочешь?
     -     Нет, попозже.
     -     А как тебя зовут?
     -     Слава.
     -     Хорошее имя. А меня…
     -     Антонина Глебовна, - перебил женщину он и попытался
            встать.
     -     Ты чего это? – подошёл к операционному столу крупный
            мужчина.
     -     Я услышал про мальчика – предателя и…
     -     К сожалению, мы не знаем его имени и где он живёт.
     -     Ну, хотя бы какой у него рост и цвет волос? – прошептал
            Слава, - У меня есть подозрение…
      Но мужчина перебил его, усмехнувшись:
     -     Рост точно небольшой, иначе мы бы его сразу заметили, а
            вот цвет волос мы не знаем. Да и много сейчас пацанов,
            шастающих по городу и прячущихся в развалинах домов.
     -     Плохо.
     -     Ещё как!
     -     Ладно, хватит, Григорий, - хлопнула по плечу мужчины
            доктор, -  Пусть герой наш поест и опять поспит.
     -     Но я уже не хочу, - опять попытался встать Слава.
     -     А я дам тебе снотворного – во сне быстро всё проходит: и
            воспаление в ране и боли. Да, командир?
     -     Это точно! Сам неоднократно проходил муки
            выздоровления. Пока, парень, держи хвост пистолетом.
     -     А где… - начал Слава.
     -     Твой «вальтер»?
     -     Да.
     -     У меня, не беспокойся. Мои бойцы, пока ты болеешь, его
            разберут и смажут.
     -     Спасибо, - откинулся на резиновую подушку подросток.
     -     Тебе спасибо. Сейчас тебе принесут еду, а потом будешь
            спать. Ага?
     -     Так точно, командир! – еле улыбнулся Слава, - Всё будет
            исполнено.
     -     Молодец и судя по твоему говору, отец твой военный?
     -     Да… был.
     -     Жаль. Ну, пока.
      После снотворного он действительно проспал сутки, а проснувшись, почувствовал, что ногу всё же дёргает, но болит, вроде, меньше. Да и сил у него немного, но прибавилось. Вставать ещё было рано, поэтому он стал вспоминать всё, начиная с последнего прихода со взрослыми в Васильевку. И… слёзы сами потекли из глаз. Но это продолжалось не долго – ненависть к немцам подавила его слабость. А воспоминания всё продолжались и продолжались: вот он у Сивой в подвале, вот убегает из села в Белгород, вот его находит предатель Фрол, вот он с Иваном едет на телеге и прощается, не доезжая до пропускного пункта. А вот и встреча с Машей и знакомство с Зиной и Серёгой, и вот они обсуждают план освобождения девушки и… И тут он аж подскочил на лежанке в блиндаже, вспомнив шуршание за дверью, когда они «заседали», и Зина сказала, что это мыши бегают. А ещё Прасковья Ивановна говорила, что слышала быстрые шаги на их этаже, когда она поднималась на лестнице. И с ними всё время рядом болтался на улице Генка, строя из себя дурачка. А ведь и мальчишка – газетчик, подошедший к Никите в городе тоже, как рассказывал его названный брат, был такого же возраста и если бы ему отмыть лицо, то… Чёрт, да ведь он запросто мог быть неуловимым пацаном - предателем!
     -     Неужели… - всё же поднялся с лежанки Слава,
            приговаривая, - Неужели это он, Генка, следил всё время за
            нами и рассказывал об их разговорах немцам? Поэтому и
            попали мы тогда в западню в подвале библиотеки. Он же,
            как и я, мог одеваться во что-то светлое и незаметно ходить
            за нами по ночам даже в девичьем обличие. Да, надо
            рассказать о нём командиру этого партизанского отряда.
     Но Григорий Андреевич Котов отнёсся к этому скептически.
     -     Говоришь, что ему двенадцать лет?
     -     Да.
     -     Тогда чушь всё это. С какой стати он превратился в
            предателя? Что, у него дед был кулаком или служил у
            «белых» и он мстит за них? А родители кто у него, не
            помнишь?
     -     Генка говорил, что они оба погибли на фронте в сентябре.
     -     Ну вот! А какая у него фамилия и какой он был в общении?
     -     Вообще-то замкнутый и всё время ходил хмурый. А фамилия
            у него то ли Перевалов, то ли Самохвалов – не помню.
     -     А чему ему радоваться, если живёт со старой бабкой и ходит
            сам всё время за продуктами?
     -     Но, может, он нам врал про отца и мать? – неуверенно
            спросил Слава.
     -     С какой стати?
     -     А кто его знает…
     -     Вот именно. Так что забудь о нём, Слав, и будем мы все
            искать другого малолетку-предателя.
     -     Но…
     -     Никаких «но», партизан, и не вздумай вернуться в город.
            Понял?
     -     Да, - нахмурился подросток, а сам подумал, - А это мысль!
            Но один я дорогу в Белгород не найду, поэтому надо найти
            себе союзника.
      И через неделю, когда уже, не смотря на беспокоящую его боль и познабливание, стал немного ходить, он стал присматриваться к молодым партизанам и… выбрал двадцатилетнего разведчика Мишу Соколова – вёрткого, умного и дерзкого парня. И однажды после его возвращения с задания, Слава отвёл его в сторону.
     -     Чего тебе? – отмахнулся он от подростка.
     -     Миш, две минуты и всё.
     -     Что-то серьёзное?
     -     Очень.
     -     Тогда, когда стемнеет.
     -     Ладно.
      И после смены постов и наступившей в лагере тишины Михаил сам нашёл Славу и тут же поставил условие:
     -     Говори быстро и по делу.
    И тот рассказал ему суть дела.
     -     Считаешь нужно его проверить? – нахмурился Соколов.
     -     Да.
     -     Тогда трави.
И Слава буквально за две минуты представил свой план.
     -     Нормально. И когда хочешь это осуществить и с кем?
     -     А вместе с тобой, когда ты пойдёшь на связь с
            подпольщиками.
     -     А на лыжах дойдёшь?
     -     Постараюсь. Дело то очень важное!
     -     Замётано. Но как быть с командиром? Доложим ему?
     -     Нет, - уверенно произнёс Слава.
     -     Тогда готовь шею, - усмехнулся молодой разведчик.
     -     Для чего?
     -     Для подзатыльников.
     -     Да и чёрт с ним – правда главное для нас.
     -     Это да. Тогда, герой, жди моего знака.
     -     Всегда готов! – улыбнулся подросток.
А через два дня Михаил, проходя мимо блиндажа, где лежали раненые, свистнул три раза, что по договорённости со Славой означало, что этой ночью в три часа они идут в Белгород.
      Разведчик был одет в маскхалат, держа в руках лыжи и белую простынь.
     -     Накинешь на себя, когда подойдём к городу, - только и
            сказал он, протягивая Славе его «вальтер».
      И всю дорогу тот удивлялся, как Соколов ориентируется в тёмном лесу, ни разу не посмотрев на компас. Но шли они на лыжах медленно - боль в ноге усиливались всё больше и больше, заставляя Славу стискивать зубы. Но их подгоняло серьёзное дело, а ещё вой волков.
      Но вот и Белгород, и они сняли лыжи, спрятав их в снегу у раскидистой ели, нацепив валенки. И опять восхитился подросток Мишиному знанию города, то есть они ни разу не выходили на улицу, пробираясь всё время по заснеженным огородам, подворотням и дворам разрушенных построек. И он даже сразу не узнал трёхэтажный дом, где жили Туриновы и предполагаемый предатель.
     -     Ты постучи погромче, - посоветовал Соколов Славе, - чтобы
            соседи проснулись. А я буду во дворе следить за подъездом.
     -     Ладно, - кивнул тот головой.
     -     Да, и не снимай свою накидку, так как если пацан
            действительно стукач, то, увидев тебя в ней, сразу поймёт,
            что ты от партизан и рванёт быстрей в комендатуру. Понял?
     -     Да, - ответил Слава и поковылял в подъезд.
      Было семь часов утра и тот ещё тонул в темноте, но он не перепутал двери, стукнув три раза громко Туриновым.
     -     Кто? – спросила мать Зинаиды и Сергея – голос её он узнал
            сразу.
     -     Это я, Слава, - сказал он.
     -     Ой! – ахнули за дверью, и та тут же отворилась, - Заходи,
           Славочка, а где Серёжа и Зина?
     -     Сейчас расскажу, - так же громко произнёс он.
      Женщина открыла дверь и просто задушила его в своих объятьях.
     -     Ну, ну, быстрей говори, - проговорила она, но Слава решил
           не спешить – пусть соседский Генка (если он действительно
           предатель) успеет одеться и прильнуть к замочной скважине
            ухом.
     -     Нет, подождите, Нина Ивановна, дайте хоть попить воды и
            чего-нибудь поесть – дорога из леса, где находится
            партизанский отряд была долгой.
     -     Ой, сейчас, Славочка, сейчас принесу, - засуетилась мать
            ребят, - А вот и бабушка тебя захотела увидеть.
      И действительно в коридор медленно зашуршала тапками старушка, вытирая платочком слёзы с лица.
     -     Детки то, детки же наши где? – зашамкала она беззубым
           ртом, но Слава только махнул рукой, не проходя дальше, а
           сел на изодранный кошкой пуфик.
      Нина Ивановна принесла стакан с горячим чаем и хлеб с кусочком сала.
     -     Ешь, милый, ешь. Мы подождём твоего рассказа.
      И толи ему показалось, толи действительно чуть скрипнула входная дверь у соседей, когда он с полным ртом начал  выдумывать, как Сергей и Зина ушли вместе с ним в партизанский
отряд и как те готовят подрыв моста под Курском – он не хотел женщинам говорить правду, которая их может просто убить.
      Но вот он действительно чётко услышал, как кто-то бухнул дверью и затопали быстрые шаги по деревянной лестнице вниз.
     -     Всё, мне пора, - встал он с пуфика, - Меня ждут ваши
            ребята в лагере.
      И тут же, не прощаясь, выскочил на лестничную клетку.
Михаил стоял у подъезда, в нетерпении притопывая ногами.
     -     Пацан побежал в сторону парка, - скороговоркой произнёс
            он, - Я за ним, а ты спрячься между сараями. Понял?
     -     Так точно, - улыбнулся Слава и, сняв варежку, показал
            большой палец, что означало одно – он оказался прав.
      А Соколов уже мчался за Генкой, держась противоположной стороны и черкнув на ходу на одной из улиц на доме номер восемь «галочку». И как только пацан свернул на ту, где находилась комендатура, он догнал его, схватил за руку и зашептал на ухо:
     -     Пошли сразу к Сомову, Геночка, я тоже засёк Славку.
      Мальчик от неожиданности застыл на месте, но твёрдая рука разведчика потащила его назад.
     -     Так он же не там живёт, а в другой стороне, - наконец сказал
            он и тут же почувствовал, как что-то твёрдое уткнулось в его 
            бок.
     -     Молчи, сосунок, или получишь пулю, - зашипел на него
            Соколов, - И не упирайся, а то… Понял?
     -     Да, - задрожал всем телом Генка.
      И через десять минут они были рядом с его домом.
     -     Бабушка не знает… - начал предатель, но Михаил шлёпнул
            ладонью по его губам и заскрипел зубами:
     -     Зато мы знаем, - и потащил во двор, где чуть громче и
           коротко произнёс, - Слав, выходи.
      И тот тут же выскочил из-за сараев.
     -     Ну? – спросил он.
     -     Как видишь. Это он?               
     -     Да.               
     -     Тогда всё, ходу в лес.
     -     А подпольщики?
     -     Знак уже подан. Давай быстрей!
Назад шли дольше, так как Генка всё время упирался, и разведчику пришлось нести его на спине «горшком». Да и Слава еле двигался на лыжах, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.                Но первый дозорный подстегнул их:
     -     Быстро к Котову, Мишка, он рвёт и мечет.
      И они ускорили продвижение, но как только вошли в блиндаж, где располагался штаб отряда и где работал радист, и командир увидел, с кем они пришли, никакого мата не последовало.
     -     Ладно, хрен с вами, - махнул рукой Григорий Андреевич, -
           Победителей, как говорится, не судят. Но вы, безобразники,
           поспешили – утром пришла радиограмма, где помимо нового
           приказа была короткая информация…
     -     И какая? – не вытерпел Соколов.
     -     Не перебивай, а то посажу на «губу», шебутной ты чёрт!
            Юра, - обратился командир отряда к радисту, - отведи
            этого маленького подонка на нашу гауптвахту, а вы, друзья,
            слушайте внимательно.
      И когда они остались втроём, Котов продолжил:               
     -     Юрий Мефодьевич и Екатерина Ивановна Самохваловы, то
            есть отец и мать этого отщепенца были репрессированы в
            декабре 1938 года и отправлены в Гулаг, где и погибли,
            поэтому причины скурвиться, то есть стать предателем –
            мстителем у вашего «языка» были.
     -     И что Центр сказал с ним делать?
     -     Сегодня ночью прибудет самолёт с оружием и провиантом, и
            заберёт обоих, в смысле, нашего молодого героя и этого
            говнюка на Большую землю. Понятно вам?
     -     Да, - кивнул головой разведчик.
     -     Так точно! – откозырял Слава и с трудом улыбнулся.
     -     А пока, беглец, глаз с этого засранца не спускай – жизнью за
            него отвечаешь.               
     -     Так точно! – повторил Слава в знак согласия.
     -     Ладно, - подмигнул им обоим Григорий Андреевич, -
            Идите завтракать, а завтра утром, Михаил, мы снимаемся.
     -     И куда? – спросил тот удивлённо.
     -     Вливаться в отряд Миронова под Курск – взрыв моста никто
            не отменял.
                Эпилог
 
      Слава Денисов, пролежав в госпитале Бурденко полтора месяца, где ему всё – таки спасли ногу, всё же ушёл на фронт, сбежав из Москвы к ополченцам и пройдя потом более 1600 километров от столицы СССР до самого Берлина, получив ордена: «Красной Звезды», «Отечественной Войны», «За личное мужество» и «Медаль за отвагу». А вернувшись, женился на медсестре центрального госпиталя в Белгороде, чтобы до конца своих дней ежедневно вспоминать мать. У него родились двое мальчиков, и до конца жизни он проработал в УГРО, ловя бандитов.
     Машу Храмову всё же увезли в Германию, и сделал это Курт Бах -она тоже понравилась ему своими зеленовато – синими глазами. Там он заставил её выйти замуж за своего сына, который потом оказался антифашистом, о чём отец не знал до самой своей смерти, погибнув при отступлении немецкой армии весной 1944 году в Румынии.
     А Геннадий Самохвалов, отсидев в колонии для малолетних пять лет, стал вором, не гнушавшимся ничем, а после первого ограбления с убийством был уничтожен милиционерами в перестрелке.
     Судьба же партизанского отряда имени Василия Сталина (название ему партизаны придумали сами) осталась никому неизвестной…
                Конец
    
      
 
               
               

               


      


      
               


               


    
      

 





               

   И Х   В О Й Н А

                Беспощадность в избавлении               
                от сомнений или способность               
                не замечать их – называют               
                силой воли.
                Кароль Ижиковский

               
      Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года и уже 18 июля Центральный Комитет ВКП (Б) принял специальное постановление под названием «Об организации борьбы в тылу германских войск». Главный вопрос его – создание отрядов Народного Ополчения. Постановление горячо обсуждалось всюду.   
      Секретарь Обкома города Белгорода, Ф.В Куцем не был исключением и в конце заседания предложил всем секретарям парткома провести собрания на своих предприятиях с целью создания списков трудящихся, желающих записаться в добровольцы для борьбы с фашистской нечистью. Это было сделано и в этот же день за два часа поступило в общей сложности 2500 заявлений, а к 24 июля в Отряды Народного Ополчения влились свыше пяти тысяч человек. И они на следующий же день начали работу по охране заводов и объектов, строительстве оборонных сооружений, изучении оружия и создания скрытых складов его.
      Партизанских отрядов было создано к концу сентября более пятнадцати. Это отряды А.А. Полякова, Д.В. Засторожкова, Г.А. Боброва, П.В. Тольпа, В.А. Доброхотова, М.И. Проскурина,                Н.И. Козлова, Е.А. Колымцева, Ф.Д. Переверзева, Ф.П. Шульгина, Т.С. Матвиенко. Были и немногочисленные объединения, состоящие из 45 - 50 добровольцев и примкнувших к ним десантников и солдат, бежавших из немецких лагерей. Это отряды под руководством Карасёва, Иерусалимова, Усикова, которые осуществляли налёты на небольшие формирования захватчиков, совершали казни изменников Родины, подрывали мосты и дома, где расселялись оккупанты.
      Были, естественно, и «зачистки» со стороны немцев. Например, в декабре 1941 года 725 – ой группой тайной полевой полицией были совершены облавы и обыски в областных городках и прочёсывания прилегающих к ним лесов. Фашисты бесчинствовали вовсю: селян пытали, насиловали, расстреливали, вешали и сжигали живьём целыми деревнями… И сам город Белгород также пострадал - был в руинах из-за бомбёжек и поджогов. Но, не смотря на потери, партизанские отряды и подполья продолжали бороться, пополняя число Героев самой разрушительной в мире войны.               
      И в них участвовали не только взрослые…         

                Васильевка 

          Дом Председателя сельсовета Артёма Ивановича Колунова находился на пригорке у грунтовой дороги, ведущей в райцентр в тридцати километрах от него. Рядом были ещё два дома -  зоотехника Петра Егоровича Зайцева и счетовода Фишмана Артура Абрамовича, который в этом небольшом селе был и бухгалтером, и кадровиком, и учётчиком. И никаких капитальных заборов вокруг строений не было, как и у всех остальных двадцати семи домах с небольшими участками. Нет были, конечно, невысокие штакетники, чтобы не забегали приблудные собаки да лисы, ворующие кур и всё…               
         Отдельно в стороне подальше от большака стоял старинный обшарпанный кирпичный двухэтажный дом для учителей, который до Революции принадлежал местному помещику Кулакову. Сельсовет и крошечная амбулатория находились буквально в семидесяти метрах к югу от него и домов правящей, так сказать, верхушки. Амбулатория имела мизерную операционную, где пожилой фельдшер Прокоп Петрович Новиков под местной анестезией «стриг» грыжи, абсцессы и аппендициты. При серьёзных же случаях больного отправляли в райцентр на единственном в селе грузовике.
        Прямая как столб улица, а скорее не улица, а неширокое поле, заросшее бурьяном, не имела названия и тянулась почти на полкилометра, где в центре стояла одноэтажная школа, сельпо (там же и почта) и небольшая церковь, которую коммунисты в суровые годы после революции почему-то не тронули. В конце же деревни была крохотная МТС, а лучше назвать её мастерской за железным проржавевшим забором, где стояли два трактора и та самая полуторка с деревянной кабиной. Чуть подальше был полуразвалившийся и полупустой коровник на пятнадцать мест и конюшня, где было всего пять телег и столько же лошадей. И их использовали не только для вспахивания общего поля, но и для использования на собственных участках крестьян, которые в конце лета отвозили свой небольшой урожай в областной центр, то есть в Белгород. 
       Никакого радио у деревенских не было, но в сельсовете стоял старенький репродуктор «Рекорд», ловивший только Москву. Был там и телефон в возрасте двадцати лет - обшарпанный и тяжёлый, по которому Председатель сельсовета с трудом связывался с городом. В двухстах метрах на юг от деревни протекала неширокая речка под названием Дубенка с единственным местом, где можно было купаться и ловить окуньков, то есть где был открытый песчаный берег без кустов. На севере же простирались болота и глухой лес с елями, берёзами, грибами и гадюками. А остальное пространство вокруг села занимало поле, где росли в основном рожь, овёс да кое-что из овощей.
      Никите Ершову было шестнадцать лет, и учился он в школе так-сяк, зато здорово играл в футбол и быстро бегал стометровки. Отец его, Матвей Ильич - рослый хромоногий после ранения ещё в Гражданскую войну мужчина сорока лет, работал в МТС механиком, а при необходимости трактористом и шофёром.  Мать же, Елизавета Гавриловна как раз и была той единственной медсестрой амбулатории– справной и приятной женщиной тридцати семи лет с пшеничного цвета волосами.
      И она мечтала, чтобы сын стал врачом.
Оба родителя часто ругали Никиту, дневник которого пестрел тройками и редко четвёртками, говоря постоянно, что доктора – народ замечательный, и всеми уважаемый и любимый. Мать даже однажды пыталась привлечь его на операцию по удалении грыжи, но Никита категорически отказывался, объясняя своё нежелание боязнью вида крови. Для него было лучше гонять мяч по так называемому стадиону – площадке во дворе школы, предназначенной для занятий физкультурой.
     -     Ну, ты бы, Никит, хоть издалека посмотрел, - в последний
            раз попросила сына мать.
     -     Да не буду я врачом, мам, - хмуро посмотрел на неё Никита.
     -     А кем же ты хочешь быть?
     -     Ну, военным или пожарником.
     -     Но для этого тоже надо учиться.
     -     Ага. Вот закончу школу, и уеду к бабушке в Белгород, где
            и устроюсь.
     -     Не устроюсь, а поступлю в училище, - поучительно
            произнесла мать.
     -     Хорошо, поступлю, - отмахнулся тот от неё как от
            назойливой мухи, - Ну, ладно, я пошёл в школу, играть в
            футбол.
И мать буквально взорвалась.
     -     И ты мне не нукай – я не лошадь.
Но сын уже был за дверью и не услышал её недовольного голоса.
      Да, была у него бабушка (мать отца), жившая в областном центре по имени Вера Максимовна – бывшая учительнице немецкого языка, к которой он ездил каждый год на месяц летом, но не для того, чтобы ковыряться в её небольшом огороде, а чтобы познавать противный язык германцев. А не уехала она к сыну из своего собственного маленького одноэтажного домика из-за того, что не сошлась характерами с невесткой – деревенской девушкой, с которой её Матвеюшка случайно познакомился в поезде. В общем, столкнулись две сильные личности и всё тут – увезла она в деревню единственного сынаю
     -     Язык тебе всегда пригодится, Никита, - увещевала его 
            бабушка, - Бог даст, войны не будет, но…
     -     А чё немцу нападать? – улыбался подросток, - Ведь
           товарищ Сталин договорился с Гитлером о ненападении.
     -     Да кто их знает этих немцев, - вздыхала Вера Максимовна,
            - Вон в Испании то ни с того, ни с сего фашистская хунта
            устроила переворот, и дедушка твой сложил там свои
            кости, воюя за простой народ.
     -     И кем он был?
     -     Лётчиком, внучек, лётчиком, - вытирала набежавшую слезу
            бабушка, - Так что зарекаться, милый, нельзя – всё может    
            случиться…
     -     Язык немчуры как брёх собак, - морщился парень.
     -     Да, похож, но это же и язык Гёте, Кафки и братьев Гримм.
     -     Да читала ты мне его сказки в детстве– чушь несусветная.
      Бабушка качала головой.
     -     Зря ты так, Никитушка, они все были великими писателями.
     -     Да и хрен с ними.
     -     Ну, не надо так, внучек. Надо уважать тех, кто чему-нибудь
           хорошему нас учит. И давай, говори по - городскому, а то
           мне стыдно тебя слушать – деревня и деревня. Мы же с
           твоим отцом и дед твой из интеллигентов. Ладно, давай
           перейдём к языку.
      И Никита с большим неудовольствием садился за стол и часа два – три мучился произносить и запоминать противные ему слова.               
      И всё в деревне шло своим чередом: пахали мужики поля, растили детей и внуков, собирали довольно большой для села урожай. Так бы они тихо и жили в своей области, если бы 22 июня 1941 года в десять утра Председатель сельсовета не собрал всех жителей у своего дома и не объявил:
     -     Дорогие мои селяне! Фашистская Германия всё же пошла
            войной на нас, не смотря на пакт о ненападении – слышал я
            по радио обращение Вячеслава Михайловича Молотова к
            народу. Поэтому больные, старики, женщины и дети,
            при угрозе оккупации нашей области можете уехать в
            Белгород – мы в этом поможем. Там, сказали мне по
            телефону, будут стоят поезда, которые и отвезут вас в
            эвакуацию. Мужское же население должно стать на защиту
            нашей дорогой Родины - за ними через два дня из
            райвоенкомата, приедет грузовик.
     -     Да у нас таких не хилых для войны мужиков раз-два и
            обчёлся, - вышел вперёд с озабоченным выражением лица
            зоотехник Зайцев.
     -     Что есть, то есть, - кивнул головой Колунов, - Но нашу
            страну нужно защищать. Не так ли?
     -     Обязательно, - громко объявил хромоногий отец Никиты, -
           Даже я пойду опять против немца воевать.
     -     Да кто ж табе хромоногого возьмёт? – усмехнулся гармонист
           Никола, - Бушь ковылять, идя в атаку? Да табе в первом
           же бою и убьють. А воще-то немец, может статься, до нас и
            не дотянет.
     -     Это как сказать, – странно посмотрел на него зоотехник.
     -     И последнее, - продолжил Колунов, - у тех, кто останется в
            селе теперь две задачи и первая – вырыть в огородах или в
            сараях ямы, куда можно будет спрятать всё, что пригодится
            для еды, то есть соленья, варенья, а в августе весь до
           мелочей урожай как со своих участков, так и с общего поля.
           А также не забудьте про грибы, ягоды и рыбу, иначе при
           этих немецких варварах мы скоро все подохнем от голода.
      Бабы сразу все зашумели, вытирая набежавшие слёзы, но делать было нечего – надо готовиться к войне. И всё тут же встало с ног на голову: пожилые крестьяне стали спешно закупать в сельпо всё подряд, их посеревшие от горя жёны закапывать в землю ещё не выросшую картошку, морковь и свеклу, а дети отправились в лес по первые грибы и ягоды, совсем забыв про зверей и змей. И руководил ими фельдшер Прокоп Петрович Новиков.
     -     Вы сбирайте всё подряд в корзины, а я потом переберу, -
            наставлял он идущих впереди ребят.
      Так все и делали, набрав к четырём часам дня неспелые и зеленоватые (всё пригодится зимой) ягоды и грибы – ещё не сгнившие с весны сморчки, скользкие маслята, редко уже встречающиеся красавцы белые и стройные подберёзовики. Увлеклись ребята, и дошли почти до первых болот, и тут их встретила неприятность – змея. Она была чёрного цвета и длинной сантиметров семьдесят. Дети начальных классов тут же бросились в рассыпную, подняв гвалт и крики. Шедший позади всех Прокоп Петрович ускорил шаг.
     -     Вы чего орёте? – повысил он голос, - Лес любит тишину.
     -     Там… там ребята змеюку увидели! – бросилась к нему
            перешедшая в десятый класс Маша Храмова - симпатичная
            девочка – подросток, живущая через три дома от Никиты,
            своего одноклассника.
     -     Ну, да? – засмеялся медик, - А ну, пошли, смотреть, что та
            за змея.
     -     Она свернула калачиком на большом пне, - боязливо
            проговорила восьмилетняя Маринка, - Спит себе, небось.
     -     Тогда, ребята, топаем осторожно, не шумя – все любят
            поспать в жаркий день, - успокоил детей Прокоп Петрович.
     -     Да она зараз на солнышке греется, - уточнил Никита, -
            Разморило её.
     -     Значит, замёрзла на болоте – там вода всегда холодна. Всё,
            тихо! Тот, что ли? – указал рукой фельдшер на широкий и
            уже подгнивший пень от дуба.
     -     Да, - кивнула головой Маша, искоса глядя на Никиту,
            который ей травился ещё с пятого класса.
Осторожно подошли к пню, стали вокруг.
     -     Ну, - обвёл всех собирателей даров природы хозяин
            амбулатории, - кто знает, чем отлична гадюка от ужа?
      Двухминутная тишина, а потом всё та же Маша сказала:
     -     У ужика пятнышки на голове.
     -     Правильно, - кивнул головой Прокоп Петрович, - Что ещё?
      Минута и вновь ответ, но уже взрослого парня по имени Макар, только что закончившего школу:
     -     У гадюки по всей спине виляющая полоска желтоватого
            цвета.
     -     Верно! Ну, вот, теперь смотрите на вашу находку.
      И школьники уставились на змею.
     -     А у неё е пятнышки на головке! – воскликнул
            обрадованно один первоклассник.
     -     И нет никакой полоски на спинке, - добавил другой.
     -     Отлично! – одобрительно проговорил фельдшер.                И тут подал голос Никита Ершов:
     -     И ещё… Можно, доктор?
     -     Говори, футболист, хотя я не врач, а фелшер.
Одноклассник Маши чуть покраснел и глядя на неё сказал:
     -     Гадючка, когда своими слабыми зеньками видит
            движущийся пред ней предмет, встаёт в стойку, то есть
            поднимает вертикально вверх треть тела, вытягивает
            головку вперёд и шипит.
     -     Молоток! – рассмеялся Прокоп Петрович, - Да, так она
            пугает, чтоб её не трогали, так как потом может укусить, и
            яд её вообще то сильный. И ещё есть два отличия, детки.
     -     И какие? – вновь спросил один из первоклассников.
     -     А, можеть, кто из вас вас знает?
      И тут семнадцатилетний Макар вдруг расхохотался.
     -     Ты чего? – удивлённо посмотрел на него Новиков.
     -     У ужика головка круглая, а у гадюки похожа на треугольник,   
            как наконечник у копья.
     -     Точно! Но есть ещё одно отличие.
     -     Неужто? – посерьёзнел выпускник и почесал затылок.
     -     Да и вот какое: у ужа зрачки глаз круглые, а у змеи как у
           кошки щёлки вертикально.
     -     Ничего себе! – вырвалось у Никиты, - Но пока будешь
            рассматривать её, она может и тяпнуть.
     -     Верно. И вот теперь по этому поводу у меня вопрос к вам,
            Детки, а что делать, если всё же змеюка укусила?               
     -     Высосать из ранки яд, - тут же выкрикнула рыженькая Лиза.
     -     Нет, нельзя, - покачал головой фельдшер.
     -     А почему?
     -     А потому, что если у вас больные зубы или дёсны, то яд
            быстро побежит в кровь и отравит вас.
     -     Ого! – воскликнул Никита, - Тогда что же делать?
      Новиков присел на корточки.
     -     Надо перетянуть руку или ногу выше укуса, чтобы яд по
            венам не прошёл в сердце и мозг и быстрей бежать в
            амбулаторию. А там я или твоя мать, Никит, введём нужные
            лекарства. Поняли, детки?
     -     Да, - прошептала чуть испуганно Маша, увидев, что уж
            развернулся, соскользнул с пня и тут же пропал в высокой
            траве.
      И тут фельдшер поднялся, потянулся и объявил:
     -     Ну, вот, змеюка, как назвала ужа ты, и уползла, а нам пора
            идтить в село. Вас уже, наверно, ждут родные, чтоб чистить
            грибы для засолки и варить из ягод варенье, а некоторых
            собирать и в эвакуацию.
     -     Меня вряд ли, - грустно произнесла Маша, - Мама хворает, а
            бабушка совсем слаба стала. А папа завтра уйдёт на фронт
            вместе с учителем физкультуры, отцом Феди, сыном деда
            Попова и евреем Фишманом.
     -     А моего отца, сказал председатель, не возьмут из-за
            хромоты, - вздохнул Никита.
     -     А мы уедем отсель, - выкрикнула маленькая Настя, - Хотя у
            дедушки и ружо есть.
     -     Ружьём не повоюешь, - усмехнулся Макар Сырых, -
            Винтовку Мосина всем выдают.
      Прокоп Петрович с грустью посмотрел на всех.
     -     Я тоже, можеть, уйду воевать, ребята. Сегодня все
            собираются в школе на сборище. Будем думать, что робыть
            дальше.
     -     А мать говорила, что в сельсовете будет собрание, - объявил
           Никита.
     -     Нет, все взрослые придут на сбор именно в школу, -
            кивнул головой фельдшер, - Не приведи, Господь, чтобы
            фашист дошёл до нашей Васильевки! Ладно, пошли,
            ребятки.
     -     А я всё равно сбегу на фронт, - буркнул Макар и Прокоп
            Петрович, услышав это, показал ему кулак.               
     -      Рано тебе воевать, парень, - тихо произнёс он, подмигнув
            выпускнику, - Председатель и зоотехник, как и отец Никиты,
            тоже останутся – у вас, я думаю, будет, чем и здесь
            заняться, то есть помочь селянам в трудную минуту. Ты же,
            поди, комсомолец?
     -     Да.
     -     Тогда с селом не расставайся никогда.
      И Никита, идущий сзади них, всё это услышал. Он замедли шаг, и когда Храмова поравнялась с ним, тихо произнёс:
      -     Маш, а может, сбегаем вечерком скупаться? А то потом
             похолодает, да и немчура может дойти до нашего села, а?
       Девушка-подросток внимательно посмотрела на него, чуть покраснев, и кивнула головой.
      -     Ладно, пойдемо, но тильки ненадолго.
      -     Согласен. Так игде встретимся?
      -     Да у окраины, за домом Севки Ножова в пять часов. Ладно?
      -     Хорошо, но давай лучше прямо у реки на пляже, - попросил
             он, стесняясь, что его сверстники их увидят вместе.
      -     Ладно, жди.
        И Никита ждал, сидя на песчаном берегу и воздух прямо таки стал: ни одного дуновения ветерка, ни одного облачка на небе с ярким и горячим солнцем.
        Он ждал с непонятным волнением в груди, глядя на медленно текущую воду реки, всплески рыбёшек, радующихся вечерней зорькой и своими накаченные хозяйственным трудом мышцами – они с отцом берегли свою женщину – мать и жену и делали в огороде всё сами.
       Наконец, за спиной зашуршали кусты, и он обернулся.
Маша стояла и смотрела на него – парня своей мечты с красивой, уже мужской фигурой и твёрдым взглядом, а он буквально ласкал её глазами с ног до головы, даже не понимая этого, и восхищался. Восхищался её стройным тельцем под лёгким белым платьем с красными маками, тонкой и длинной шеей, короткой стрижкой, которую сделала её мама – единственный цирюльник в селе, и небольшими бугорками немного ниже ключиц. А также детско-взрослым личиком с чуть полными губами, маленьким носиком и тёмно-карими глазами.
     -     Ну, не зырь на меня так? – тихо произнесла она, делая
            шаги к нему.
     -     И почему? – раскрыл он широко веки от удивления.
     -     Мне и так очень жарко…
     -     Так солнце, гляди, какое!
     -     Да, но не только от его, но и…
     -     И отчего? – взял он Машу за руку, ощутив, как та 
            мелко дрожит.
      Она вырвала руку, вскрикнув:
     -     Ни от чего.
      И бросилась прямо в платье в воду. Никита чуть подождал, а потом стащил с себя синие шаровары и белую футболку, оставшись в чёрных сатиновых трусах. Потом разбежался, беря влево, где был небольшой мостик типа причала и, сделав переднее сальто, влетел в воду.
      Маша недалеко и неумело отплыла по-собачьи, а он рванул вольным стилем, обрызгав её рукой.
     -     Ты чо хулиганишь? – услышал он уже сзади и справа от
            себя, - Я же утопну!
      И он тут же остановился и развернулся, работая только ногами, чтобы не уйти под воду и видеть её.
     -     Так могу и научить…
     -     Можешь, но… апосля войны, - почему-то именно так сказала
            она и поплыла к близкому берегу.
      Он обогнал её и, почувствовав под ногами дно, встал и принял её, плывущую, в свои расставленные руки. Маша рванулась из неожиданных объятий, но он ещё крепче прижал её к себе.
     -     Ты чегой то? – попыталась вырваться девочка-подросток.
     -     А ничего, - вдруг покраснел он как рак и разжал руки.
      И она медленно обошла его и выскочила на берег, лёгким движение стащила с себя платье, разложила его на горячей траве и плюхнулась рядом на горячий песок в таких же чёрных сатиновых трусиках с резинками по нижнему краю и белой маечке.
      И тут же почувствовала, как рядом упал Никита.
Через десять минут она резко вскочила, обсыпав его песком.
     -     Ты чего? – повторил он её вопрос, поворачивая голову.
     -     Спеклась, - пригладила Маша волосы, - Пошли в воду.
      И быстро направилась к реке, а он поскакал за ней на четырёх конечностях, в таком положении войдя в воду и сев на дно. Потом развернулся к смеющейся Маше. И та вдруг тоже встала на четвереньки и запрыгала к нему, как собачка. Скачок и она столкнулась с ним и вдруг схватила его за шею и прижала к себе. Их губы встретились и так и остались до… самого конца.
     Домой шли молча, не глядя друг на друга, а у жилища Савелия Ножова разошлись: он пошёл огородами к себе, а она по улице, даже не чувствуя, как быстро высохла на ней одежда. А в его голове зазвучала фраза: «Я не забуду этого никогда…».

                Суета

      А фашисты подступали всё ближе и ближе.
Полтора месяца пролетели как один день, в которые селяне ежедневно ходили в лес по ягоды и грибы, ловили рыбу, которую потом коптили и сушили, а в августе перелопатили свои огороды и поле, чтобы взять оттуда всё, что можно было есть. И Никите в этой суете, как и Маше, пришлось тоже крутиться волчком, отодвигая возможность новой встрече всё дальше и дальше…               
      И вот в середине октября, когда чаще стали лить дожди, Савелий Ножов, которому на днях исполнилось тридцать пять лет и сходивший по этому поводу по грибы для закуски в дальний лес на запад, сказал, что вроде бы слышал грохот пушек.               
     -     Да ослышался ты, - улыбнулся пожилой Илья Колкутин,
            - Гроза вон была в соседней деревне.
     -     Ни хрена, дед, там, где я был никакой грозы даже не
            намечалось.
     -     Ну - ну, табе лучше знать, - зажёг тот самокрутку, но после
            ухода бывшего зэка, тут же побежал к Председателю
            сельсовета, доложить, что поведал Севка.
     -     Всё может быть, - покачал головой Колунов и на следующий
           же день, то есть 17 октября опять собрал селян в актовом               
           зале школы.
     -     Вот-вот и враг, возможно, войдёт в нашу область, - начал он
           и все с горечью на лице переглянулись, - Кто могли, уехали в
           эвакуацию, остальные, надеюсь, уже попрятали съестные
           запасы продовольствия. Если у кого и есть оружие, то тоже
           спрячьте подальше – пригодится. Всё, женщины свободны, а
           мужскую часть, хоть и малочисленную, прошу остаться.
      Заскрипели стулья, и зал почти опустел.
Председатель сельсовета обвёл всех взглядом. «Так, - пробурчал он себе под нос, - я, зоотехник, счетовод, хромоногий Ершов с сыном, больной туберкулёзом Галкин, конюх, Макар Сырых с дружком Фёдором Ивановым, физик Цаплин, Дмитрий Полуянов, Сергей Громов, участковый Иван Ильин и Веня Ухин. О, чёрт, Севка Ножов припёрся, будь он неладен. И зачем? Ведь только год, как вернулся из лагеря – сидел ведь, говорили, за разбой. В общем, двенадцать мужиков и три подростка. А остальные, ведь, одни старики».
     -     Чего оглядываешь нас, Иваныч? – прохрипел бывший
            заключённый, - Мужики, как мужики.
     -     Да, особенно ты, - забурчал Фишман.
     -     А чо? Я стрелять умею.
     -     По своим? – вдруг вырвалось у Цаплина.
     -     По личным врагам, твою мать…- матюгнулся Ножов, - И
            вы, жидовня, молчите, если не знаете, за что я сидел.
     -     Так, хватит! – стукнул кулаком по столу Председатель, -
           Слушайте меня внимательно.
     -     Слухаем, - подобострастно проговорил зоотехник Зайцев,
            кивнув головой.
     -     Так вот, думаю я организовать партизанский отряд…
     -     Из двенадцати человек? – усмехнулся зоотехник.
     -     Ещё Макар, Фёдор и Никита, - твёрдо произнёс Колунов.
     -     Малые ещё они для этого.
     -     В самый раз. Ты вот, Пётр Егорович, попробуй их мышцы –
           железо!
     -     Железо должно быть с башкой.
И тут поднялся с места закончивший школу в прошлом году Фёдор Иванов и задрал рукав рубашки.
     -     На, дядь Петь, опробуй, - согнул он правую руку в локте.
     -     Я про мозги говорил.
     -     Можно и голову на сообразительность проверить. Слабо?
     -     Да иди ты, - поднялся с места Зайцев, - Сопливые вы ещё.
            Ладно, Председатель, пойду ка я корову доить, а то жена
            захворала.
     -     Как знаешь, Егорыч, да и хватит вам собачиться. Пора о деле
            поговорить, - поморщился Председатель.
     -     О, це дило! – закашлялся Галкин, - Слухаем тебя, Артём
           Иванович.
Тот почесал затылок, провожая взглядом зоотехника, и произнёс:
     -     В общем, если немчура придёт сюда, в первое время будем
            сидеть тихо, так сказать прочувствуем атмосферу.
     -     Чего? – скривился Ножов, - Пердёж немцев будем
           вынюхивать что ли?
     -     Не груби, Севка, мы должны приглядеться, что и как, а
            потом…
     -     Потом поздно будет.
     -     Не будет. Какие будут предложения, мужики?               
     -     Да, надо бы на всякий случай пару блиндажей соорудить в
            лесу поближе к дальним болотам, - подал голос участковый,-
            Пригодятся.
     -     Согласен, - кивнул Председатель. Ещё?
     -     Туда жратвы бы какой натаскать и кое-какое оружие, если
            есть, - молвил Громов.
     -     Принято. Что ещё?
      И вдруг бывший зэк сказал:
     -     Лучше бы евреям отвалить подальше отсюда в эвакуацию.
     -     С какой такой стати? – перебил его поднявшийся с места
            физик Цаплин.
     -     Да говорят, что немцы вас не привечают.
     -     Откуда услыхал? – вмешался в разговор счетовод Фишман.
     -     В лагере говорили…
     -     А там откуда узнали?
     -     Да война то не вчера началась же, а в сентябре тридцать
            девятого, - усмехнулся Ножов.
Теперь уже не выдержал и поднялся со стула Колунов.
     -     Да, я тоже слышал обо этом. Ещё и цыган они ненавидят.
     -     Я из родной деревни не уеду, - буркнул учитель.
     -     А я сегодня же улетучусь, - беспокойно произнёс Фишман, -
           Меня нос и уши выдадут сразу.
     -     И обрезанный «болт», - расхохотался Савелий, - Так что ты,
            Цапля, штаны перед немцами не снимай.
Артём Иванович повысил голос.
     -     Ладно, хорош вам. Всё, после обеда пойдём копать
            блиндажи. Так что берите с собой лопаты, пилы, гвозди и
            молотки– хоть в один накат, но надо сварганить схрон.
     -     А провиант кто будет собирать? – заелозил полным задом по
            стулу Дмитрий Полуянов.
     -     Вот своим бабам, когда инструмент будете брать, и
            скажите. Пусть хотя бы сухой паёк соберут.
     -     Понятно, разберёмся, - кивнул головой Сергей Громов, -
           Айда, мужики.
      Все ушли, а Колунов ещё с полчаса сидел, меняя папиросы во рту, с прискорбьем думая, как всё получится, и кто от этой всей передряги, называемой войной, останется в живых… И как там Колосовы, Рыжовы, остальные учителя, и другие селяне, уехавшие кто в эвакуацию, а кто на фронт? Дай им, Бог, удачи! А вот нашим иудеям действительно надо бы уехать…

                Х

      Копали блиндаж все, кроме больного туберкулёзом Галкина, стариков Попова и Колкутина, фельдшера, занимавшегося бабушкой Маши Храмовой на дому, Зайцева, уничтожавшего по приказу Председателя совхозную документацию и не знавшего об этом мероприятии, и… Севки Ножова, который вообще не пришёл
     -     Вот, гад! – думал Председатель сельсовета, шагая по лесу, -
           Здоров как бык, а ленивый. Ах, да, у этих «синих» свои
           законы в отношении работы. Правда, иногда он помогает
           ненормальному Кольке Яровому коров пасти, но это же не
           работа - лежит себе в траве с утра до вечера, лузгая семечки,
           а после шести щёлкает кнутом животным по задницам.
           Говорят, что он шастает к Любке Сивой, муж которой ушёл
           на фронт в конце июня, но, правда, со свечой никто не стоял.
           Даже батюшка Евлампий пришёл с лопатой и граблями, вот
           так.
     Копали яму и валили деревья до темноты, и она получилась только пять на четыре метра (мешали частые сосны с их глубокими и раскидистыми корнями), то есть ни туда, ни сюда даже для их предполагаемого отряда, хоть и глубиной почти три метра.               
     «Не блиндаж, а действительно схрон какой-то для ворованных вещей, мать его!» - рассуждал Председатель.
     -     Ладно, пошли домой, а то есть охота и руки отваливаются с
           непривычки – столько напилили, - объявил наконец он, -
           Завтра кровь из носу, но поставим подпорки, покроем крышу
           и завалим её землёй. А потом примемся за второй. Да, харч
           по домам пусть лучше пацаны собирают. На Севку надеяться
           нечего. Слышите, ребята?
     -     Да, - отозвался Никита Ершов, - Всё сделаем.
     -     И возьмите пару фляг у Ольги Шульгиной для воды. Нужна
            будет.
     -     Есть, товарищ Предсель, - отдал честь Макар Сырых, - Будет
           сделано – отоваримся у главной доярки.
      Артём Иванович вскинул брови вверх.
     -     А чем ты меня обозвал, парень? На мат похоже.
     -     Не приведи, Господи, - перекрестился тот, - Предсель – это
            Председатель сельсовета.
     -     А-а-а, ну ладно, давайте к дому, мужики.
      Они пошли, и вдруг Макар ощутил на своём плече тяжёлую руку. Обернулся и удивился – чуть сзади него идёт батюшка Евлампий, через некоторое время прошептавший ему:
     -     Спасибо, сын мой, что вспоминаешь Бога. Он тебе ответит
           тем же.
      И всю дорогу Макар Сырых думал, как ему Всевышний ответит.
       А следующий день был ещё суматошнее: с утра лил дождь, чуть ослабевший к полудню, но в три часа все были уже у ямы. Укладывали деревья все вместе, скрепляя их скобами, которые притащил в мешке Ершов – старший из своей мастерской, а подпорки ставили из молодняка – те крепче, засовывая между ними и землёй валежник для тепла, остатки которого постелили на пол. Брёвна легли плотно, оставив восьмидесятисантиметровый лаз под раскидистой елью, который накрыли листом железа, а сверху мхом.
     -     Так, мужики, - остановился, чтобы перенести одышку
            Колунов, - На сегодня хватит. Завтра снесём вниз пни для   
            сиденья, а оставшиеся брёвна распилим вдоль для лежанок.
     -     Да, пора до дому, до хаты, – улыбнулся Аркадий
            Абрамович, - А то в темноте и в ямку можно попасть, и
            сломать что-нибудь.
     -     Ага, «морковку», - заржал Громов, держась за живот.
      Отец Никиты подошёл к нему.
     -     Что, Серёга, тяжело без желудка?
     -     Конечно. Живот болит постоянно и особенно, когда что-то
            подниму тяжёлое.
     -     А чего не сказал? – гаркнул Колунов, обходя овражек, - Мы
            бы и без тебя справились.
     -     Да пройдёт. Есть у меня травяное средство…
     -     На самогоне небось? – хмыкнул участковый.
     -     На нём, родном, на нём.
     -     Но много - то не пей, Серёж, - нахмурился Председатель, -
            ослабнешь ещё больше.
     -     Да знаю я. Стоп, кто-то идёт. Слышите потрескивание веток?
Группка остановилась, навострив уши и вглядываясь в наступившую темноту.
      И действительно впереди зашуршал кустарник.
     -     Да лиса это, - прошептал Громов.
     -     Всё может быть, - также шёпотом ответил Колунов, - Ну-ка,
           Фёдор, обойди осторожно то место вокруг.
      Иванов тут же растворился в полумраке.
А через три минуты завизжал женский голос.
     -     Ой, мужики, это я, доярка Люба. Федь, отстань.
      И тут же две фигуры выросли перед будущими партизанами. Доярка маячила светлым платьем, как привидение, а Фёдор тащил небольшой мешок.
     -     Ты чего это ночью шастаешь, Люб? – спросил Председатель.
     -     Да вот паёк несу вам в блиндаж.
     -     О, чёрт! И кто же это проговорился тебе о нём?
     -     Не скажу, обещала ведь.
     -     Ладно, молчи. Эй, молодёжь, быстро отнесите этот подарок
            назад в блиндаж, а мы потихоньку пойдём дальше.
     -     Есть, ко-ман-дир, - звонко пропел Фёдор Иванов и потопал
            назад вместе с Никитой и Макаром.
    Остальные двинулась дальше, но не успели они пройти и метров триста, как где-то сбоку явно услышали чей-то стон или плач. Все кинулись туда, раздвигая и ломая кусты, и выставив вперёд кто лопаты, кто топоры, а некоторые молотки, готовые встретиться с разъярённым зверем, напавшем на кого-то из селян, захотевшим проследить, куда ушли мужики на весь день. Но сюрприз оказался совсем другим…

                «Гости»

      Худенькому мальчику в светлых шортах и курточке было лет тринадцать. Он лежал на боку, подвернув под себя левую ногу, окрашенную чем-то чёрным. Любка, первая подскочившая к нему, провела рукой по ноге и повернулась лицом к вышедшей из-за туч луне.
     -     Елки-палки! – охнула она, - Он же ранен!
      Мужчины сгрудились вокруг.
     -     Что, как? – встревоженно произнёс Колунов, - Фонарик есть   
            у кого?
     -     Да, - вышел вперёд запасливый механик - отец Никиты, - Вот
            он.
     -     Включай и наводи на ногу.
Бледный луч осветил бедро мальца, и все увидели разорванный край шорт, пропитанный кровью, которая дотекла уже до колена.
      И Люба тут же разорвала подол своей белой нижней юбки. Две минуты и нога туго перебинтована. Здоровяк отец Евлампий легко поднял мальчика, уложил, как только что родившегося на согнутую в локте левую руку, и быстро поспешил вперёд. И все чуть ли не строевым шагом затопали за ним, а через десять минут их догнали Никита, Фёдор и Макар.
     -     Что случилось? – обогнал Макар Председателя.
     -     Раненого мальчика нашли.
     -     Тогда сразу к нам, - услышал их разговор Никита, - У
           мамы всё есть дома для перевязки.
     -     И спасибо ей за это, - перекрестился батюшка, - Не надо,
            чтобы про пацана всё село знало.
      За три с половиной часа молча добрались до сруба Ершовых.
Отец Евлампий внёс постанывающего мальчика в дом, Артём Иванович и Никита за ним, а его отец, завершавший процессию, распрощался с остальными и закрыл дверь на щеколду.
Раненого положили на деревянный топчан, и хозяйка дома шустро стащила разорванные шорты, обнажив полностью ноги. Кровоточащая рана была почти у тазобедренного сустава, но неглубокой.
     -     Пару швов надо всё же наложить, - уверенно сказала
            Елизавета Гавриловна, - Потерпишь, герой?
      Но мальчик на вопрос не среагировал
     -     Да обезболь ты его, Лиза, - вмешался Председатель.
     -     А это обязательно, - завозилась женщина со шприцом,
            вынутым из небольшого стерилизатора.
     -     Осколком задело, - знающе проговорил отец Никиты,
            осматривая рану.
     -     Ладно, пусть оклемается, а завтра порасспросим, кто он и
            откуда, - кивнул головой Колунов, - Ну, я пошёл.  Мальца то
            у себя оставь. Слышь, Елизавета?
     -     А как же! Его и помыть надо, и переодеть – вон какой
            грязный.
     -     Да поможет ему Бог, - перекрестил мальчика Отец
            Евлампий, и тоже покинул дом.               
      Он пришёл в себя к обеду следующего дня, но, похоже, было, что он бредит, так как сразу начал часто повторять только одно слово:
     -     Немцы, немцы, немцы…
      Его покормили, отмыли, перевязали, потом дали горячего молока с мёдом и аспирин и… он ожил, то есть сел в кровати и заговорил:
     -     Немцы уже в Белгороде.
     -     Откуда знаешь? – спросила Елизавета Гавриловна.
     -     Я там живу, то есть жил…
И женщина сразу сообразила и позвала со двора сына, коловшего дрова:
     -     Никит, быстро сбегай за Председателем.
      И тот тут же рванул из дома.
По пути он встретил отца, идущего из мастерской, и они вместе  поспешили в сельсовет. Услышав такую новость, Колунов сразу же напялил плащ, и троица поспешила к дому Ершовых.
       А мальчик, которого звали Славой Денисовым, уже сидел за столом и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Взрослые сгрудились вокруг него.
     -     Ну, Славик, повтори всё то, что рассказал мне, - попросила
           мать Никиты.
      И тот, посерьёзнев, начал:
     -     Фашисты пересекли границу области позавчера и наши под
            их натиском стали отступать.
     -     Молодец, точно говоришь, - вырвалось у Артёма
            Ивановича, - Продолжай.
     -     Мой отец, бывший военный, работал в Обкоме партии и всех
            служащих сразу же решили эвакуировать вместе с
            родственниками. И на двух грузовых машинах мы поехали
            на северо - восток.
     -     И мужчины? – нахмурился отец Никиты, - А уйти в
            подполье?
     -     Так приказало начальство, боясь, что кто-нибудь сразу
            сдаст немцам коммунистов и их всех расстреляют.
     -     Да, бывало так и раньше в Гражданскую, - с досадой буркнул
            Колунов, - И что дальше?
     -     Мы успели доехать до Корочи, как налетели самолёты и…
      Мальчик стал тереть кулачками глаза.
     -     И стали бомбить? – ахнула Елизавета Гавриловна.
     -     Да. Первая бомба угодила прямо в наш грузовик, но мама
            успела меня отбросить в придорожные кусты, а потом…- и
            Славик до боли закусил нижнюю губу, - А потом я ничего
            не помню. Хотя нет, вспоминаю, что какой-то мужчина
            некоторое время тащил меня на себе, а потом он упал, и я
            увидел, что он весь в крови.
     -     О, Господи! – перекрестилась женщина.
     -     И он только и успел указать рукой: «Иди в ту сторону», и…
            умер. Ногу я почти сначала не чувствовал, поэтому целый
            день шёл, но потом появилась сильная боль, и я увидел, что
            шорты мои в крови и потерял сознание.
     -     Ясно, - помрачнел Председатель, - Давай, Никита, пробегись
            по домам и сообщи, что вот-вот и гитлеровцы будут здесь.
            Пусть мужики идут в сельсовет, а женщины и
            дети прячутся в погребах. Ясно?
     -     Да.
      И Ершов-младший выскочил из дома.
     -     Ты, Матвей, идёшь со мной, - продолжил Колунов,
            обращаясь к отцу Никиты, - а ты, Елизавета останься с
            мальчиком и учти, он теперь твой сын и никому ни слова о
            нём и его отце и кем тот был.
     -     Поняла. Я только сбегаю в амбулаторию за инструментом и
            перевязочным материалом, а по дороге заскочу к
            Новиковым.
     -     Правильно. Пусть наш фельдшер притворится больным и
           сидит в своей мазанке – он нам обязательно ещё пригодится.
     И дом опустел, а Славик с помощь хозяйки тут же был спрятан за печку, где лежали старые подушки и одеяла
      Немцы вошли в село 27 октября во второй половине дня, и офицерский состав, прибывший на двух машинах, тут же поселился в доме для учителей, а солдаты в школе, рядом с которой разместились два грузовика, шесть мотоциклов и один небольшой танк. Офицеров было пять, а солдат около тридцати. Были у немчуры и собаки – три овчарки, зло лающие на всех селян.
      Эту ночь фашисты отдыхали: пили, орали и кутили, то есть из дома учителей доносились звуки граммофона, играющего какие-то марши. А на следующий день начались безобразия: солдаты ходили по домам, отбирая съестное и самогон. Офицеры же собрали всё население у дома учителей. И тут выяснилось, что Савелий Ножов исчез… Немец - переводчик на русском языке стал забивать селянам мозги всякой ересью, то есть, что немецкая армия пришла освободить народ от коммунистов и евреев и установить в России самый лучший общественный строй в Европе.
     -     А теперь ми стать проводить чистка, - объявил один из
            молодых офицеров, картавя русские слова, - Раздевать.
     -     Что-о-о? – за полошились селяне, - Как?
     -     Снимать штаны, русские свиньи и стать в ряд, - заорал
            переводчик, - Или начнём стрелять.
      Мужики переглянулись, ища глазами женский пол, но тот в это время уже отбивался от солдат, обыскивающих дома и забирающих продукты.
     -     Ну, слюшать нас, а то… - немолодой седоватый офицер со
            шрамом на щеке вынул пистолет и выстрелил в воздух.
      И мужская часть селян, яростно матерясь, начала раздеваться. Прикрыв срам руками, стали в неровный ряд и… началось: один из молодых офицеров и два солдата останавливались перед каждым, заставляя поднимать руки, в результате чего из строя были выведены Цаплин и деда Попов.
     -     Зачем это? – забеспокоился дед.
     -     Офицер всё скажет, - мерзко заулыбался переводчик.
     -     Ты что, старый, укороченный что-ли? – прыснул в кулак
            стоявший рядом Дмитрий Полуянов.
     -     Ой, да он у меня так с младенчества, - прикрылся руками
            бедный Александр Максимович, - А что? Это запрещено?
     -     Посмотрим, - нахмурился Колунов, стоявший с другой его
            стороны, - Ты же русский, а они ищут евреев.               
      А потом прошептал сам себе, глядя на спину учителя, вышедшего из строя:
     -     Эх, зря ты вчера, Яков Семёнович, не уехал вместе с
            Фишманом.
      Несчастных увели в школу, где был наполовину залитый дождём вместительный подвал. А потом стали всех мужчин по очереди допрашивать в сельсовете, уведя потом их тоже в подвал. Что там было, Никита не слышал - его, Фёдора и Макара после осмотра вытолкал из строя переводчик и дав ногой под зад, заржал как старый конь:
     -     Идите домой, щенки.
      И они ушли, с ненавистью поглядывая на немца.
     -     Твари поганые, - возмущался Макар, шлёпая сандалиями по
            пыли, - Смотрят на нас, как на быдло.
     -     Я бы их всех… - побелев от злобы, сказал Фёдор, - К
            мирному населению так относиться нельзя.
      И тут Никита вспомнил свою бабушку.
     -     А знаете, почему так?
     -     В смысле? – удивлённо посмотрел на него Иванов.
     -     А потому, что это не регулярные войска.
     -     Откуда взял? – с интересом уставился на него Сырых.
     -     А вы форму видели?
     -     Ну, да, чёрная.
     -     А петлицы?
     -     Я к этой сволочи не присматривался, - пожал плечами
            Макар.
     -     Я тоже, - буркнул Фёдор.
     -     А зря, - поучительно произнёс Никита, - я их тщательно
            осмотрел с ног до головы.
     -     И зачем?
     -     А вы потом присмотритесь. Петлицы в виде двух молний.
     -     И что?
     -     А то, что это бригада СС.
     -     Кто, кто?
     -     Это каратели, друзья, то есть, самые жестокие садисты в
            немецкой армии.
     -     Откуда знаешь? – не выдержал Макар.
     -     Бабушка рассказывала, что её в связи с знаниями немецкого
            языка, вызывали в НКВД с самого начала войны в Европе и
            там она узнала об этом у какого-то служащего.
     -     Понятно, поставили её на учёт на всякий случай, -
            ухмыльнулся Фёдор, - А давно ты был у неё, Никит?
     -     Да ещё в мае – приезжал на праздник вместе с отцом на
            полуторке.
     -     Да, тяжело там в Белгороде, наверное, сейчас.
      Макар вздохнул и зло сплюнул в траву.
     -     Какая- то гадина, видно, шепнула фашистам, что в лесу
            нашем прячутся партизаны.
     -     Не исключено, - кивнул головой Фёдор, - Ладно, двинули по
            домам.
Этой ночью их разбудили вновь звуки музыки и восторженные крики, раздававшиеся из учительского дома, а утром прошёл слушок, что Кругликову Нюру и Любу Сивую офицеры притаскивали к себе в учительский дом для забавы… И никто из селян не решился заступиться за них – боялись, что спьяну те их перестреляют. Но женщины потом рассказывали, что офицеры к ним не приставали, а поили их шнапсом и всё расспрашивали о жителях, у кого какой дом, то есть богатый или нет, а потом танцевали с ними под новенький граммофон, который они привезли с собой.
      И это было странным…
                Эсэсовцы 
               
     А днём всё мужское население, усаженное в подвале школы, вновь допрашивали.  И более резко и долго, то есть когда те возвращались по домам, некоторые хромали, некоторые вытирали кровь с лица, но синяки были у всех.
     -     Вот, негодяи! – возмущались встречавшие их женщины, - И
            что им от наших мужиков надо? А где же Цаплин и Попов?
      Но все молчали, отрицательно покачивая головами.
У Фёдора отец ушёл на фронт, а у Макара давно умер, так что не у кого им было узнать, что там происходило.
      Вернулся домой и отец Никиты и, садясь за стол, не улыбаясь подмигнул ему. Мать приставала к мужу с расспросами, но тот отнекивался:
     -     Меньше знаешь, мало горя, - только и сказал он.
      Но вечером, когда Елизавета Гавриловна ушла спать, Матвей Ильич прошёл в комнатушку сына и зашептал ему на ухо:
     -     Немцы ищут партизан…
     -     Значит Макар был прав, когда говорил мне с Фёдором об
            этом, - кивнул головой сын.
     -     Да. Так вот, эти гады допрашивали всех по отдельности,               
            били по ногам и лицу, сломав нашему фельдшеру и
            Полуянову носы, а участковому повредили коленный сустав.
            Выявляли, заразы, коммунистов.
     -     Так Артём Иванович же и Ильин…
     -     Да все знают, что они партийцы, но никто об этом не
            проговорился.
     -     Ты так считаешь? – с сомнением посмотрел на отца Никита.
     -     Но ведь отпустили же нас всех, и даже их.
     Никита задумался и пришёл к выводу, что очень хорошо было бы подслушать разговор эсэсовцев. Да, это мысль! Ведь он знает немецкий язык вполне хорошо.
     -     А учителя и деда Попова видели в подвале?
      И Матвей Ильич хмуро покачал головой.
     -     Нет, их там не было. Наверное, солдаты заперли их у себя в
            Школе отдельно от других мужиков. Ладно, ложись спать.
            Посмотрим, что будет завтра. А то, может, и надо уже
            уходить в лес.
     -     Думаешь пора, пап?
     -     Всё может быть, Никит. Нас мало, но… Ладно, спи.
            Утро вечера мудренее.
      А в пять утра раздался стук в дверь. Все выскочили из кроватей и прильнули к окну. И… отпрянули – на них смотрела грязная рожа Савелия Ножова.
     -     Я пойду, открою, - прошептал отец, беря в руку топор.
     -     Я с тобой, - сунулся тоже к двери Никита.
     -     Осторожно там, - прижала от страха ладони к груди
           Елизавета Гавриловна, закрыв собой проход за печку, где
            спал Славик.
     -     Знаю сам, - отмахнулся от неё муж.
Севелий был в одном испачканном землёй исподнем, держа в руке наган. И он весь трясся – по ночам было уже довольно - таки прохладно. Начало ноября всё же…
     -     Ты чего и откуда? – спросил отец Никиты, открыв дверь.
     -     Оттуда, Матвей. Пусти, а то я закоченел совсем.
      И хозяин дома завёл нежданного гостя в сенцы.
     -     Ты где пропадал то, Сев?
     -     В лесу. У тебя самогон есть?
     -     Да.
     -     Налей, а то язык не поворачивается.
Ершов – старший полез по лесенки на чердак и вернулся оттуда с полной «четвертью».
     -     А стакан? – скорчил недовольную мину Ножов.
     -     Пей из горла, а то в кухне Лизка увидит, что я беру их, всё
            поймёт и начнёт ругаться. Это же спирт, а самогон в
            подполе на кухне.
     -     Е, моё! – хрюкнул от удовольствия Савелий, - Стащила что
            ли с работы?
     -     Не стащила, а спрятала - всегда нам всем может пригодится.
     -     Это точно!
      Гость сделал три глотка и закашлялся.
     -     Да тише ты, - зашептал Матвей Ильич.
     -     Да он, чёрт, не разведённый. Чуть не задохнулся. Глотнёшь?
     -     Нет, сейчас голова должна быть светлой. А где взял наган?
     -     Да у себя… Припрятал лет десять назад.
     -     Эх, ты, бандит! – покачал головой Ершов, - Никак старое не
           забудешь?
     -     Его не забудешь никогда, - вяло проговорил бывший
            заключённый.
     -     Что же ты в жизни хорошего сделал то, Севка?
      И тут подал голос Никита:
     -     Пап, полезем на чердак – там теплее. И из старой одежды
            кое-что ему найдётся. Пусть оденется.
      Отец почесал затылок.
     -     Да, ты прав. Ну, Ножов, давай вперёд наверх и осторожно, а
            то Лиза моя выскочит и разгонит нас. А я пока схожу,
            успокою её. Никит, помоги, пьянице, там приодеться…
     -     Я не пьяница, - возмутился Савелий, - Просто замёрз, как
            цветок на морозе.
     -     Ничего себе цветок! – прыснул отец, - Воняет от тебя, как в
            коровнике.
     -     Да иди ты… - матюгнулся тот и полез по лестнице
            наверх.
      Никита за ним. Минут через пять Матвей Ильич вернулся, неся в кастрюле варёный картофель с белым мясом – все куры пошли под нож и их тушки хозяин дома спрятал в сарае в погребе, присыпав люк соломой. За это время полураздетый Ножов напялил на себя старые штаны хозяина дома, рубашку и ватник. Парень же натянул на себя рваный тулуп.
     -     О-о-о, какой закусь! – пустил слюни непрошенный гость,
            увидев еду.
     -     Ешь, это последняя курица – эсэсовцы всё отобрали, -
            схитрил на всякий случай Матвей Ильич, боясь, что бывший
            вор попросит дать тушку с собой.
     -     Тогда помянем её, - присосался к бутыли гость.
      Наевшись, он закурил что-то очень крепкое.
     -     Ну, рассказывай, - повторил просьбу хозяин дома, - А то от
            строительства блиндажа отказался, то есть смылся, а теперь
            его, мабудь, пользуешь.
     -     А кто, Хромой, харч собирал по деревне?
     -     Ты что-ли? – недоверчиво спросил Ершов-старший.
     -     Я, а что, Любка не приносила?
     -     Принесла, но ничего не говорила.
     -     Вот, зараза! А хотя хорошо, то есть пусть все думают, что я
            сгинул.
     -     С какого перегара?
     -     А с такого, что фрицы пришли сюда, чтобы лес прочёсывать.
           Ищут, твари, партизан.
     -     Что, видел кого?
     -     Да, парочка их с автоматом и собакой прогулялись до
            первого болота.
     -     И собака тебя не учуяла?
     -     Так я с подветренной стороны шёл за ними. И, кстати, кое-
            что нашёл.
     -     И что?
     -     Свежую яму…
     -     Ну и что такого?
     -     А подумай, Матвей, откуда она?
     -     Не представляю.
     -     А зря. Я ведь копнул, а там… наш еврей Цаплин с дедом
            Поповым.
Ершов всплеснул руками.
     -     Ёлки – палки, твою мать! То-то их не было в подвале.
     -     А что, вас в подвал сажали фрицы?
     -     Да, всех мужиков.
     -     И что, били и допрашивали?
     -     Не без этого. Вон участковому Ивану Ильину коленный
            сустав повредили, а фельдшеру и Дмитрию Полуянову носы
            сломали.
     -     Иди ты?
     -     Да.
     -     Жалко и особенно однорукого Ваньку. Теперь он не вояка.
     -     У-у, какую песню ты завёл! И с чего бы это? Ты же
           краснопёрых всегда ненавидел.
     -     Моя страна не только из мусоров состоит, Матвей. Вот я и
            решил уйти в подполье, если так можно сказать. А у 
           участкового точно есть пистолет, то есть у нас уже два
           настоящих ствола будет, если он отдаст.
     -     И что, вдвоём будете воевать? – чуть улыбнулся отец
           Никиты.
     -     Нет, только с надёжными людьми.
     -     А ты сам то из надёжных?
     -     Увидишь блиндаж и поймёшь, механизатор ты наш.
     -     А что там?
     -     Посмотришь.
     -     А почему ты именно к нам пришёл?
     -     Вы, Ершовы, на самом краю деревни живёте. А ты что,
            хотел, чтобы я с песнями прошёлся днём по нашему
            «проспекту»? – широко зевнул гость.
     -     Н-да, научили тебя в лагере калякать, - покачал головой
            Матвей Ильич, - Ладно, спи, и если что, закопайся в сено,
            что в углу.
     -     Понял. Спокойного утра и дня. И, кстати, я в месте не столь
            отдалённом, общался не только с урками, но и с людьми с
            высшим образованием.
     -     В одном бараке сидели что ли?
     -     Ага, чтобы сплотить, так сказать, население в борьбе с
            настоящим врагом, мать их!
     -     И кто этот враг был? – хмуро посмотрел на Савелия отец
           Никиты, - НКВД?
     -     Тогда да, а теперь немцы, - уже вяло произнёс Савелий,
            повернулся на бок и тут же захрапел.
А Никита с отцом ещё час рассуждали о создавшейся ситуации. Ведь действительно, их возможный отряд не отряд без оружия, а одно название…
                Сходка

      В обед зашёл к ним Колунов и Савелий не стал прятаться.
     -     А-а-а, Ножов, объявился? – с презрением проговорил Артём
           Иванович, - И где шлялся? У Любки в погребе под юбкой?
     Лицо бывшего зека передёрнулось.
     -     Сказал бы я тебе, Председатель, да при женщинах не
            матюгаюсь.
     -     Ишь ты какой, интеллигентный душитель! – с издёвкой
            вымолвил тот.
      И Матвей Ильич не сдержался.
     -     Зря ты так, Артём, ты сначала выслушай его, а потом
            высказывайся как хочешь. И ведь он, слушок был,
            душегубом никогда не был.
     -     Зато вором, - сел Колунов за стол, - Ладно, хозяин, наливай.
            А ты, Ножов, как говорят в ваших «малинах», колись.
      Тот аж позеленел.
     -     Не буду. Пусть вот Никитка повторит, что я им балагурил
            вчера.
     -     Ишь ты какой обидчивый! Будь, по-твоему. Ну, парень,
            расскажи.
      И Никита поведал всё, что говорил на чердаке Савелий.
Председатель заёрзал задницей по табурету, явно смутившись от услышанного.
     -     Ладно, Севка, удивил ты меня, но извиняться не буду.
     -     Мне твои извинения не нужны, - разлил теперь самогон тот
           по лафитникам.                Матвей Ильич спирт уже не стал доставать, боясь своей жены – медсестры, да и пригодится он, может быть, не приведи, Господь, для другого. А Ножов поднял стаканчик и добавил:               
     -     Мы не гордые, Председатель. Лучше давай помянем первых   
            двух убиенных селян.
     -     О, Господи! – перекрестилась хозяйка дома, - И зачем ты так
            сразу, Сева?
     -     А затем, Елизавета, что идёт война, а не карнавал.
      И он первым опрокинул самогон в рот.
Помолчали минут десять, закусывая, а потом мать Никиты, чтобы сгладить напряжение, сказала:
     -     А сходи - ка, ты, сынок, в погреб. Там под кирпичами банка с
            квашеной капустой. Да, и Славика возьми с собой – пусть
            привыкает к нашему жилищу и что, где есть.
     -     И то, правда, жена, - поддержал ей Матвей Ильич, - Сходи
            с ним, принеси.
     И парень поспешил с подростком в сарай, а Колунов продолжил разговор:
     -     Так какой, Ножов, нас ждёт сюрприз в блиндаже?
     -     Увидите какой.
     -     Хм, тайну из-за какого-то пустяка делаешь?
     -     Ага. Ты чем пытать меня, Председатель, скажи, кто в отряде
            будет. Нас - то ведь, крепких мужиков, в селе мало.
     -     Для этого надо собрать всех.
     -     И как ты это себе представляешь?
      Артём Иванович задумался: а действительно как? Он не сомневался, что парочка немецких солдат постоянно внимательно следят за передвижением селян, поэтому надо быть очень осторожными.
     -     Честно говоря, пока не знаю, - хмуро произнёс он.
     -     То-то же, - ухмыльнулся Ножов, - А я вот знаю.
     -     И как?
     -     А надо собрать всех жителей перед сельсоветом и прочитать
            им лекцию о немцах, их помощи в построении нового
            общества в России, где не будет коммунистов, жидов и
            цыган. И все будут жить богато и счастливо.
     -     Ты что, Севка, с ума сошёл? Такое говоришь, что хочется
            дать тебе в морду, - вскочил с лавки побледневший Колунов,
            а Савелий рассмеялся.
     -     Ты извини, Председатель, но ты хоть и коммунист, но дурак.
           Этот доклад на сходке– прикрытие. Вот молодые ребята
           наши перед этим мероприятием обойдут всех мужиков
           ночью и скажут, что если кто решил идти с нами в лес 
           партизанить, тот сунет тебе после собрания простой клочок
           бумаги в руку при пожатии, как бы прощаясь. Вот мы и
            узнаем, кто у нас надёжный и будет воевать. Да и немцы
            чуток успокоятся после такого сладкого «торта».
     Артём Иванович покраснел, почесал затылок и сел на своё место, а Матвей Ильич с радостью глянул на Ножова.
     -     Да, Савелий, ты молодец! Не ожидал от тебя такого. Видно
            сожительство, так сказать, с «врагами народа» пошло тебе
            на пользу. Так что, Артёмушка, прислушайся к его совету.
     -     Ладно, - буркнул Колунов, вставая, - Я так и сделаю. Пока.
     Встал и направился к двери и тут же столкнулся с Никитой, который был бледен и возбуждён.
     -     Ты чего, парень? – удивлённо посмотрел на него
            Председатель, - А мальчик где?
     -     Поворачивай назад, Артём Иванович, - прошептал тот, - Есть
            новость и новость неприятная. А Славик уже у себя за
            печкой греется.
      И они оба опять уселись на скамью.
     -     Так что, сынок, случилось? – спросила мать.
     -     А вот что, товарищи: я вышел из дома и увидел краем глаза,
           что кто-то мелькнул за нашим заборчиком. Пошёл в сарай,
           но, как вы знаете, дверь туда с торца и не видна с улицы. Вот
            я и шмыгнул за постройку, а потом через кусты к щели в
            заборе и…
     -     Я так и думал, что немцы следят за мной, - недовольно
            перебил парня Колунов.
     -     Нет, это были не немцы, - угрюмо промолвил Никита.
      И собравшиеся тут же выкатили удивлённо глаза на него и даже Ножов.
     -     А кто? – еле выговорил Председатель.
     -     Зоотехник Зайцев.
И все вздрогнули от такой неожиданной вести.
     -     А ты, сын, не перепутал? – закашлявшись, спросил его отец.
      Тот отрицательно помотал головой.
     -     Нет, это был он и держал в руках… небольшой бинокль,
            каких у нас я не видывал.
     -     Твою мать! – не сдержался Артём Иванович.
     -     Вот сука! – воскликнул Савелий, - Продался немчуре, падла.
           Хорошо ещё, что я сижу не у окна, а то бы увидел и…
     -     А также хорошо, что не был он на постройке блиндажа и не
            знает о нём, паскуда! – охнул Матвей Ильич.
     -     Сволочь паршивая, - пробормотала Елизавета Гавриловна и
            стала убирать тарелки со стола.
     -     Что ж теперь делать? – в отчаянии промолвил Колунов.
     -     А ничего, - меланхолично прогудел бывший зек, - Ходи,
           Иваныч, как и ходил сюда – все же в деревне знают, что ты
           дружишь с Матвеем, а совет мой насчёт сходки прими
           обязательно. Только, естественно, ни слова зоотехнику об
           уговоре на счёт отряда, и даже наоборот – сделай вид, что
           очень боишься фашистов.
     Вернулась в зал хозяйка дома, неся самовар.
     И тут вдруг зашуршало за печкой и в кухню вошёл раненный подросток и все от неожиданности вздрогнули, как будто ожидая большой крысы. Чуть прихрамывая, он прошёл к столу и сел на табурет.
     -     Кушать захотел, Славик? – спросила мать Никиты.
     -     Ага.
     -     Значит, поправляешься.
     -     А это кто ещё? – удивлённо посмотрел на него Савелий.
     -     Да нашли его в лесу в последнюю ночь свободы, - с тяжёлым
           вздохом сказал хозяин дома, - Бежал с отцом и матерью из
            Белгорода, перед тем, как немцы вошли в него.
     -     Раненный он что ли?
     -     Да, их грузовик разбомбили, и только он остался в
           живых. Но осколок всё же его пометил.
     -     Понятно, - кивнул головой Ножов, - Ты, мать, откармливай
           его – он нам ещё пригодится. Ладно, я пойду на чердак – что-
           то меня опять разморило.
     -     Не что-то, а самогон, - забурчал Колунов, - И вообще, хватит
           поить гостей, Матвей. Эта жидкость нам тоже нужна будет.
           Так, я пойду готовить речь, чёрт бы её подрал, для всеобщего
           собрания.
     И в кухне тут же воцарилась тишина, прерываемая причмокиванием мальчика, поглощавшего борщ из оставшейся капусты со свеклой и слушающего рассказы Никиты о деревне, школе, рыбалках, последнем походе в лес по грибы, встрече с большим ужом, блиндаже и пользе гимнастики. Славик уснул, а Ершов-младший всё ворочался и ворочался на своей постели – его всё никак не покидала мысль, что надо как-нибудь подслушать разговор офицеров Вермахта. Ведь он хорошо знал немецкий язык и был теперь благодарен бабушке за это. А как там она? Жива, здорова? Нет, надо съездить в Белгород, узнать о ней всё.
      Ну как же, чёрт возьми, осуществить свой план в отношении
эсэсовцев? Да, надо напрячь память, и вспомнить подробно фасад дома учителей, где расселились офицеры. Днём не подойдёшь – сразу схватят. Надо пробираться к нему ночью. Вот если бы была пожарная лестница, как в школе, то…
      «Господи, да с боку же старый дуб стоит, - вспомнил Никита, - Залезу повыше и… ёлки-палки, не достану ведь до крыши всё равно. А если верёвку кинуть? Нет, не пойдёт – буду бросать, и… бухать ею по крыше. Услышат ведь, точно услышат! Ну, что же делать? А, если залезть на самый верх и продвинуться по ветке почти к самому её концу? Она прогнётся, и я попаду на крышу – вряд ли спят офицеры на первом этаже – скорее всего там расположились два-три солдата, охраняющие их. Всё, сегодня пройдусь там часа в два ночи и рассчитаю, что и как. Да и надо проследить за зоотехником, и, думаю, Фёдор с этим справится».
      И Иванов действительно справился, доложив с неохотой вечером Никите (младше он его, а командует), что Зайцев один раз заходил в школу и пробыл там с полчаса. О чём его спрашивали немцы? Что он рассказывал о селянах? Кого объявил ненадёжными для немецких «освободителей»? Как узнать? И почему он не выдал им партийцев?  И тут он вспомнил, что сказал ему Макар о предателе вчера днём, когда втроём курили в его саду в кустах смородины, не боясь, что их кто-то услышит, а зря:               
     -     Да надо его взять за мотню и покрутить – сразу расколется.
      Ершов тогда почесал затылок и ответил:
     -     Я думаю, что рановато.
     -     Как бы не было поздно, - пробурчал Фёдор.
Шорох за раскидистой яблоней они засекли, когда расходились по домам и тут же упали на землю. Пролежали так минут десять, а потом ползком добрались до опустевшего курятника и залезли изнутри на крохотный чердак, где было окно.
     Наблюдали долго, но никого не заметили, однако, когда решили всё же по одному расходиться огородами, Макар прошептал:
     -     Смотрите, пацаны, вон под той грушей какое-то шевеление.
Никита и Фёдор присмотрелись и точно – кто-то медленно выбирался из-под дерева.
     -     Слезаем и ждём его у задней калитки, - приказным тоном
            проговорил Фёдор.
     -     И то верно, - кивнул головой Никита.
     -     Тогда подползём с трёх сторон и возьмём этого наблюдателя
            в клещи.
      Так они и сделали: худой незнакомец появился минут через пять.  И старый плащ с капюшоном, опущенным максимально на лицо, болтался на нём, как рваные рубашки на огородном пугало. Но он не рванул от них в обратную сторону, а так и остался стоять, как фонарный столб.
      Ребята подошли к нему и откинули капюшон на спину и… остолбенели – на них грустно смотрел бледный Серафим Галкин, страдающий туберкулёзом лёгких.
     -     Ты чего здесь делаешь? – строго спросил молодой хозяин
            сада.
     -     Д… так, - задрожал всем телом тот, а потом добавил, - Да
            зоотехник наказал за вами, молодёжь, последить, хулиганите
            вы или нет.
     -     И зачем?
     -     А ему немчура приказала.
     -     А он что, на них работает, паскуда? – покраснел до ушей
            Макар, будто не зная об этом.
     -     А чёрт его ведает, - закашлялся хронический больной, - Сам
           то он ходит по пятам за Председателем. И, мне кажется, что
            из-за слухов, что в нашем северном лесу есть партизаны.
     -     Странно, - проговорил Никита, - Странно, что он, не сдал
            до сих пор Артёма Ивановича и Ильина эсэсовцам?
     -     А кто его знает, - тяжело вздохнул Галкин, - Может, они и
            проведали, что Колунов и Иван коммунисты, но ждут, пока
            тот выйдет на контакт с отрядом.
     -     Возможно, ты и прав, Серафим, - кивнул головой Фёдор.
     -     Тогда я пойду? - опять заходил ходуном от кашля больной, и
            ребята поняли, что он дрожит не от страха, а от уже
            надвигающегося холода, который обострил его страдания.
     -     Иди, - похлопал Никита его по плечу, - Но…
      И тот, опять закашлявшись, закивал головой, да так сильно, что им показалось, что она вот-вот и свалится с его тощей шеи.
     -     Я понял, ребята, и вас не видел никогда всех вместе. И
           вообще…
     -     Правильно, - буркнул Фёдор.                Галкин ушёл, а троица поплелась в дом, где мать Фёдора жарила драники. А потом они ещё долго говорили о создавшейся ситуации и о предателе, рассуждая, как лучше и когда заманить его поближе к лесу и уничтожить.
                Площадь

      К дому учителей, где разместились немецкие офицеры, решено было, идти всем троим.
     -     Мы будем следить за домом, а ты, Никит, ищи своё дерево, -
            сказал Фёдор.
     -     Если что, он, - указал Макар пальцем на предыдущего
            «оратора», - заухает совой, а я крикну выпью.
     -     Отлично, - кивнул головой Ершов – младший, - Но хорошо
            было бы и вооружиться…
     -     У меня есть охотничий нож, - проговорил Фёдор.
     -     А у меня одноствольный обрез, - бросил Макар.
     -     И откуда? –удивлённо спросил Никита.
     -     Покойный отец в Гражданскую ездил собирать избытки
            посевных и у одного зажиточного мужика нашёл это уже
            укороченное ружьё в сарае.
     -     Нормально. Но если, не дай Бог, засекут нас и станут ловить,   
            то отбросьте всё подальше – нам преждевременные
            неприятности не нужны.
     -     А ты что, без ничего пойдёшь? – поинтересовался Иванов.
     -     Я возьму отцовскую бритву на всякий случай и верёвку.
     -     Сойдёт, - кивнул головой Макар Сырых, - И когда пойдём?
     -     А сегодня ночью. Да, нацепите на себя тёмную одежду и
            никаких фуфаек и плащей – будут мешать, если придётся
            смываться.
     -     Ладно, - недовольно промычал Фёдор – ему опять не
            понравилось, что младший по возрасту старается
            командовать ими, -  И во сколько встречаемся?
     -     В час.
     -     Где? – подал голос Сырых.
     -     За домом Якова Семёновича, Царство ему небесное.
      И Иванов усмехнулся.
     -     Что-то ты, комсомолец, стал всё ближе и ближе к
            церкви. Ходил, что-ли, тайно туда с матерью?
     -     Нет, - спокойно ответил Никита, - Я не явно верующий, но
            что-то ведь всё же есть? Человек из воздуха не мог бы
            образоваться, поэтому я больше верю в Великий Космос.
            Ещё Эдуард Циолковский говорил, что мы не одни во
            Вселенной.
     -     Ну – ну, - усмехнулся Иванов, - Будем ждать гостей
            оттуда.
      Посидели ещё с полчаса на скамейке у дома Савелия Ножова, заросшего выше фундамента бурьяном и лопухами, покурили.
     -     Ну, всё, расходимся, - начал Фёдор, ожидая, что Никита
            опять будет выставлять себя командиром.
      Но тот промолчал, но уходя, крепко пожал руки ребятам.
        День длился для всех очень долго: Макар тщательно чистил и смазывал свой обрез, горюя над единственными тремя патронами, тоже реквизированными у кулака. Фёдор точил охотничий нож и «заточку», которую нашёл утром в сарае Ножова – он пришёл на встречу раньше всех и покопался там. А Никита смазывал старые ботинки рыбьим жиром, чтобы те не скрипели и отгоняли собак – сказал как-то фельдшер Новиков его матери во время операции, что не любят те рыбий запах. А, может быть, старый и ошибался… Вспоминал он и Машу Храмову, которой не видел уже три месяца – дни при немцах летели как чёрные вороны. И не потому, что не хотел, а потому, что мама и бабушка прятали её теперь в подполе вместе с восемнадцатилетней сестрой Макара Сырых Светланой – их пожилые родители дико боялись молодых развязных эсэсовцев, которых было двое из пяти офицеров. Да и вдвоём было девушкам веселее…
     А в это время Елизавета Гавриловна ходила по домам оставшихся жить здесь селян, созывая всех на собрание у сельсовета, которое должно было состояться сегодня в четыре часа дня.
     Ножов ещё ночью ушёл в лес, где стал приводить в порядок блиндаж. Колунов, чертыхаясь и матерясь, писал доклад о «новой жизни», которую обещали всем фашисты, а отец Никиты наблюдал издали за домом учителей. И не зря: дважды за день туда заходил зоотехник Зайцев.
     -     Вот, гад, «стучит» немчуре, что и кто делает днями, - зло
           дымил он последней папиросой, - Надо бы его прижать,
            паскуду.
     Фельдшер Новиков наводил порядок в своём сарае, куда давно перекочевали хирургические инструменты и лекарства - он их прятал в ящике, вкопанном в землю в самом тёмном углу.
     Конюх Беллабердинов чистил единственную (остальных забрали немцы для катания по полю) оставшуюся лошадь, напевая татарские песни, а Сергей Громов маялся обострением кишок, сокрушаясь, что мёд закончился, а лечебные травы давно сгнили. И они с женой очень боялись, что нагрянут в дом эсэсовцы и найдут в погребе остатки солений.
      Кругликова Нюра с Любой Сивой допивали самогон, вспоминая мужей, которых поглотила у первой в 37-ом репрессия, а у второй уже эта война. Сапожник же дядя Митя продолжал свою работу, то есть чинил старую обувь, принесенную селянами.
     Гадалка Жогова, сидя на кухне при свечах, наводила порчу на всех немцев, которые убили её воздыхателя Цаплина, а Галкин мучился всё усиливающимся кашлем, замечая в мокроте прожилки крови. Продавщица сельмага Ольга Шульга пересматривала в погребе запасы продуктов, принесённые из магазина в день вхождения немцев в село, а Отец Евлампий подметал пол в заброшенной церкви, кладя поклоны перед единственно оставшейся старой иконой Николая Чудотворца. Остальные же селяне просто сидели по домам, боясь высунуть носы на единственную улицу.
      Немецкие солдаты готовили обед из запасов, которыми был набит один из «студебекеров», куда входила и канистра со шнапсом, но двое из них, как хозяева, всё время прогуливались мимо домов, приглядываясь к окнам – ждали «агентов» из леса. И акция для их прочёсывания намечалась на начало ноября, когда холод мог пригнать партизан по домам – точных сведений о наличии отрядов сопротивления эсэсовцы ещё не получали, хотя они уже существовали и были готовы к активным действиям, но совсем в других районах области.
      А офицеры резались в карты, попивая Баварское пиво вместе с вкусными баночными сосисками с костровым душком. И командовал всеми пятидесятилетний штандартенфюрер Фридрих Зельц, любивший рассказывать анекдоты про Черчилля и Сталина, и о своих «любовных похождениях» на уже прошедших территориях ненавистной России – были и такие женщины, продававшие себя за выпивку, еду и спокойную жизнь под оккупантами, которых впоследствии прозвали «волчицами».
       А ровно в четырнадцать часов Курт Бах, кичащийся познаниями русского языка и являющийся переводчиком в этой группе,  собрался идти на запланированное Колуновым собрание, но зоотехник Зайцев сообщил ему, что народу пришло мало, о чём Бах тут же доложил штандартенфюреру Зельцу. На что тот резко заявил, чтобы пятёрка солдат прошла по всем домам с обыском, не забыв поглядеть и другие помещениях на территории участков селян, то есть сараи, бани и даже сортиры. А также привели буквального каждого на поляну перед сельсоветом, не смотря на физическое состояние, болезни и другие отговорки.
     -     Сами то пойдёте на этот «концерт» посмотреть, - господин
            штандартенфюрер? – хохотнул Курт.
     -     Обязательно! Может, что-то интересное и замечу, - кивнул
            Зельц.
      И то, что не все жители пришли сразу, стало их ужасной ошибкой, так как в результате проведенного, были доставлены не только мучащиеся хворью Громов, Галкин и покалеченный бывший участковый Ильин, но и… найденные в подполе у Храмовых Маша и Светлана. На груду старой одежды в кладовке у Ершовых, под которой прятался уже поправившийся Славик, никто из солдат, слава Богу, не обратил внимания…
      Вот и стояли теперь все сельчане на так называемой площади перед сельсоветом, поддерживая больных мужчин и ужасно перепуганных бледных девушек, впервые увидевших фашистов. Толпу окружали трое солдат с автоматами под началом Курта Баха, очень внимательно прислушивающегося к речи Председателя, которая ему очень понравилась, так как прославляла Великую Германию и их помыслы в борьбе с мировым коммунизмом, евреями и цыганами.
     -     Ну, хитрец! – думал Бах, - Ну, коммунист – перевёртыш! Ну,
           политическая проститутка! Пора за тебя взяться нашему
           фельдфебелю Рюшке. Он тебе, ферфлюхтен шайзе, покажет,
           как могут пытать врагов члены СС.
      И тут он заметил, как к немногочисленной толпе подходят Зельц и остальные офицеры, внимательно разглядывая всех селян.
     -     Ну, что? – спросил у него по-немецки штандартенфюрер               
            (русского он не знал), - Как доклад?
     -     Доклад что надо, то есть лицеприятный и с элементом
            уничижения. Лебезит, коммунист, и врёт. Значит, пора ему к
            Рюшке. Тот выбьет из него всё, что он знает о партизанах.
     -     Рано, - взглянул на него командир карателей, - Но если
            к концу месяца ничего не произойдёт, то есть, этот вшивый
            Председатель не пойдёт на контакт с лесными бандитами,
            мы устроим им Варфоломеевскую ночь. Наш танк только с
            виду небольшой, зато пушка дальнобойная и много
            снарядов. И командир его не новичок, а прошёл схватки с
            «красными» ещё в Испании - перелопатит весь лес. А пока
            пусть этот Зайцев продолжает выявлять потенциальных
            пособников партизан.
     А в это время молодые офицеры СС уже нагло оглаживали взглядом двух юных девушек с таким видом, как будто они в борделе старого Цюриха.
     -     Ничего девицы, - ухмыльнулся более взрослый их них по
            имени Ганс, - Надо их затащить к себе на второй этаж для
            «допроса».
     -     Да, особенно эта чёрненькая в тулупе, из-под которого
            торчит красивое платье с цветочками, - указал
            на Светлану, сестру Макара Сырых Генрих – второй
            молодой офицер, - Я бы её с удовольствием научил, как
            любить немцев из высшего сословия.
     -     А, может быть, не будем спрашивать нашего старика
            Фридриха, а дадим задание солдатам задержать их на время
            в бывшем сельсовете, пока этот пердун не уйдёт, а потом
            спокойно привести в нашу комнату в школьном доме. У
            меня осталась от последнего банкета в Белгороде,
            посвящённого взятию города, бутылка «Камю» и русская
            водка.
     -     Нет, лучше с ними вначале поговорит наш «артист» Бах и
            пригласит на прослушивание моих новых пластинок с
            Эдит Пиаф и Марлен Дитрих – у меня от их песен кровь
            начинает пенится, как у вампира.    
     -     Но их же надо сначала отмыть, Генрих.
     -     А мы там и помоем. Засранный русскими учителями
           примитивный душ пока ещё работает… Да и Рюшке там,
           вроде, навёл порядок и чистоту – штандартенфюрер же
           всегда моется первым.
      Но они даже не предполагали, как могут громко и жутко кричать девушки СССР, почувствовавшие беду! И старшие офицеры даже не посмотрели на всё это, а улыбнулись и медленно подошли к толпе селян.               
       Хотя первым обратил внимание на приближающуюся опасность Фёдор Иванов, неравнодушный к сестре друга.
     -     Поглядите, мужики, как смотрят эти твари на Светлану и
           Машу.
     -     Кто? Этот что ли со шрамом на щеке? – спросил Ершов,
            указывая пальцем на штандартенфюрера.
     -     Нет, молодые. Слышишь, Макар?
      Но тот в это время наблюдал за разговором подошедших Баха и Зельца, думая, как плохо, что Никита стоит далеко от них - он же может перевести, о чём те болтают!
      И первой взвизгнула его сестра, когда Курт Бах подошёл к ней и, обняв за талии, проговорил специально с акцентом, чуть картавя (нечего деревенским знать, что он прекрасно владеет их языком):
     -     Милый девка, наш молодой офицер приглашать вас на
           музыку к себе. Пойти со мной.
      И Светлана тут же поняла, что их с Машей ожидает и… заорала от страха так, что все находящиеся на импровизированной площади посмотрели на неё.
     -     Дурак ты, девка, - скривился в гримасе Бах, - Погулять с
            официрен вечер – это корошо, а ночь солдат отвести домой.
      Но та просто обезумела: вырвалась из полу объятий немца и… дала ему пощёчину. Бах тут же ответил ей ударом кулака в живот. Света согнулась в три погибели, застонав от боли, и стала приседать к земле.
      Онемевший сначала от увиденной картины её брат, вдруг придвинулся к Фёдору и прошептал.
     -     Дай пику!
      Тот отпрянул от него.
     -     Ты с ума сошёл!
Тогда парень просто залез под его ватник и большой охотничий нож тут же перекочевал из-за ремня штанов друга к нему.
      И в мгновение ока Макар оказался перед Куртом Бахом и его кулак левой руки (а он был левшой) влетел немцу в челюсть. Тот как бревно рухнул на землю. И тут один из солдат среагировал быстро, бросившись на парня, но сразу же напоролся животом на нож.
      Увидев это, остальные двое подняли автоматы и тишину села впервые за время пребывания в селе немцев прервали две длинные очереди, чуть не задевшие поднимающего с земли переводчика. Стоявшая толпа ахнула, и рванула было к убийцам, но те дали очередь в воздух, и все остановились как вкопанные.
      А Макар, изрешеченный пулями, уже не двигался по родной земле. И получилось в суматохе так, что остальных двух ребят оттеснили в середину толпы – помог это сделать отец Евлампий, испугавшийся, что друзей погибшего тоже расстреляют.
      Бах же вместе с молодыми офицерами потащили Светлану в сторону дома учителей, а два солдата подняли и понесли своего раненого в школу. Зельц и прибежавший на выстрелы садист Рюшке наблюдали эту картину спокойно. Первый совершенно хладнокровно, а второй с горящими глазами уставился на одиноко стоящую Машу.
     -     Взять её, господин штандартенфюрер?
     -     Не сейчас. Она с такими красивыми глазками ещё нам
            пригодится для другого дела. Пошли, Грюнвальд, ко мне,
            выпьем русской водки за первую прилюдную кровь в этой
            вшивой деревне.
      Площадь опустела, но гул от разговоров селян был ещё минут десять слышан невдалеке – все обсуждали случившееся, унося на руках тело Макара Сырых и проклиная фашистов, совсем забыв, что должны были отдать ответ Председателю в виде кусочка бумажки, кто из них уйдёт в лес партизанить.               
      А Никита с Фёдором, находясь ещё в шоке от увиденного, решили не расходиться сразу по домам, а час переждать в брошенной хате Шиховых, уехавших в эвакуацию. Да и он был ближе всех от проклятой поляны - площади.
      Пока не искурили по три папиросы – молчали.
Наконец Иванов заговорил:
     -     Мы должны отомстить за Макара и прямо в ближайшие дни.
     -     Нет, - покачал головой Никита, - сразу акцию проводить
            нельзя – нас схватят в первую же очередь. И нам ещё   
            некоторое время надо побыть здесь, посмотреть, что будет
            дальше.
      Фёдор с силой ударил кулаком по крыльцу дома.
     -     Но Свету же изнасилуют или даже, может быть, убьют!
     -     Ей уже ничем не поможешь, а нарываться на пули нам
            бессмысленно – мы не отобьём её единственным обрезом с
            тремя патронами.
Иванов с ненавистью матюгнулся:
     -     Мать твою! Хорошо тебе – твою Машку не тронули.
     -     Она ещё малая…
     -     Не скажи. Видел я её летом на речке – оформлена ещё как.
     -     Тогда, слава Богу, что этого не заметили немцы. Да и одета
            она попроще в мамино старое пальто, - перекосился в
            гримасе Ершов, вспоминая последний вечер вдвоём с юной
            девушкой у реки.
     -     Ладно, согласен. Так этой ночью пойдём к школе?
     -     Нет. Там будут сегодня бродить солдаты вокруг– старший
            офицер не дурак, по-моему, и выставит усиленную охрану.
     -     Судя по безразличному его поведению сегодня, да, -
            согласился с Никитой товарищ, -  СС, мать их в дышло!
     -     И они, - продолжил свою мысль Ершов-младший, - Будут
            ждать ответа от селян на это безобразие, я тебя уверяю. И
            это им надо для того, чтобы устроить в деревне бойню и
            выманить партизан из леса. Видно они эту «демонстрацию»
            хорошо продумали заранее, а не спонтанно так всё вышло.
     -     Ладно, принято. Пошли что ли выпьем по чарке за друга? –
            тяжело вздохнул Фёдор Иванов.
     -     Да, неплохо было бы, - кивнул Ершов, - Очень жаль
            Макара, но, извини, это нам наука, то есть нельзя сейчас
           жить открытыми эмоциями.
     -     А чем же?
     -     Разумом. Так учила меня бабушка Вера. Кстати, надо бы к
            ней съездить.
     -     Тогда и я с тобой.
     -     Нет, лучше я увезу к ней Машу – в городе будет ей
            поспокойней.
     -     Да, ты прав, Никита, - ещё раз убедился Фёдор в
            преимуществе друга, как командира.
Ершов внимательно посмотрел на него и снова кивнул головой.
     -     На том и порешим.
      Но он даже представить себе не мог, как изменится ситуация после этой поездки в Белгород и как начнётся настоящая ИХ ВОЙНА…
                Сюрпризы

      Провожать на кладбище Макара Сырых вышло всё село.  Немцы не противились этому и держались в сторонке, но солдаты ходили с автоматами наперевес. А вот Светлану офицерьё до сих пор не отпустило… Колунов спрашивал о ней у зоотехника, но тот отвечал грубо и одно и то же:
     -     Не знаю, не слышал и с фашистами не общаюсь.
      Председатель молчал, готовый в любую секунду задушить эту гадину, но сдерживался – он пытался любыми способами выяснить, что затевают немцы и какую роль в этом играет тот, а также почему они его самого и Ильина ещё не арестовали. Ведь предатель точно знал, что они коммунисты.
      Молча прошли селяне по всей деревне за единственно оставшейся телегой с гробом, которую тащила старая лошадь. Остальные телеги молодые офицеры забрали себе, чтобы разломать и топить ими печь. Так же молча все углубились в лес, а через некоторое время свернули направо к размытому дождём кладбищу. И никто из фашистов туда их не сопровождал, хотя зоотехник и плёлся в конце процессии, что подвигло Артёма Ивановича только на короткую речь.
     -     Дорогие селяне, - начал он хмуро, - Вот и первая наша
            потеря.                Про убитых Цаплина и Попова нельзя было говорить, так как Зайцев сразу же доложит об этом немцам, и те решат, что действительно партизаны в этих лесах есть и это они нашли грубое захоронение, и передали об этом деревенским.
      -     Вот и первая в нашем селе потеря, - повторил Председатель,
            - Макар был замечательным парнем и настоящим (короткий
            ненавидящий взгляд на зоотехника – он же об этом знает)
            комсомольцем. Светлая память ему и лёгкой землицы над   
            ним.
      Женщины тут же заревели в голос, потом все по очереди бросили горстки грязной от дождя земли в могилу, и Никита с Фёдором стали её закапывать, кусая губы и слизывая с них слёзы.
      Потом выпили по чарке самогона, принесённого еле двигавшейся матерью убитого, заели блинами. Зайцев от всего этого отказался, сказав, что у него очень болит голова.
      Также медленно потом все вернулись в село.
Как поминали Сырых другие, Никита и Фёдор не знали, но они много потом ещё выпили у Ершовых, изрядно закусив картошкой с солёными огурцами – им в эту ночь идти к дому учителей. Именно сегодня они надумали исполнить первую серьёзную задачу – подслушать разговор офицеров СС, надеясь на то, что Зайцев уже объяснил им, что по русскому обряду после похорон в деревнях бывают обильные поминки, и те не выставят дополнительную охрану.
      После полуночи, переодевшись в тёмную одежду, и измазав сажей лица, они огородами пробрались к бывшему учительскому дому. И погода им помогла: дождь лил как из ведра, пронзительный ветер сбивал с ног, загнав всех фашистов по домам.
      Раскидистый дуб вырос перед ними неожиданно и ребят зазнобило.
    -     Чёрт, надо было одеться потеплее, - шепнул на ухо Никиты
            Фёдор.
    -     Это точно, - поёжился Ершов, - Ну, что, где ты станешь?
    -     Да за пригорком напротив входа в здание.
    -     Далековато. Увидишь ли оттуда?
    -     Да у меня есть отцовский бинокль – увижу.
    -     А как оповестишь об опасности?
    -     Крикну совой.
    -     Понял. Ну, расходимся?
    -     Ага.
    -     С Богом!
И они разбрелись в разные стороны: Фёдор занял позицию за пригорком, а Никита стал примеряться, как он полезет на дерево. Ведь кора сейчас мокрая и скользкая. Но ведь не зря он взял топор – с силой воткнул повыше и подтянулся до первой ветки, воткнул ещё раз и достал до следующей. А там, проклиная старые стёршиеся ботинки, скользящие по стволу, как коньки по льду, медленно стал забираться всё выше и выше. И вот он на ветви, что ближе всего к крыше дома. Прикинул и ахнул – до него метра три-четыре, а сама крыша метра два под ним и в стороне. Стал выглядывать на ней опору для верёвки, но кроме двух печных труб ничего не обнаружил. И ближайшая была тоже не близко.
      Петлю он смастерил ещё дома, и теперь, усевшись поудобнее и уперев ноги в перекрест ветвей, начал кидать импровизированное лассо на крышу. Промучился с полчаса, пока верёвка своим кругом на зацепилась за трубу. Натянул её и, когда прикинул, куда попадёт ногами, ахнул – он ударится о стену в метре над ближайшим окном.
     -     Чёрт побери! – выругался он про себя, - Что делать?    
            Услышат ли немцы удар ногами о кирпич или нет? Нет, надо
            раздеться и обмотать ботинки курткой и свитером, чтобы
            был помягче стук о стену.
      Пока проделывал это, вымок до нитки.
И тут молния озарило не только небо, но и всё вокруг. От неожиданности Никита чуть не свалился с дерева. Грохнул гром, и он тут же вспомнил, что отец рассказывал, как можно определить, где находится эпицентр грозы. Дождался следующей молнии и стал считать вслух:
     -     Раз, два, три, четыре, пять…
      На десятой цифре грянул гром.
     -     Ясно, - кивнул он головой, - Ладно, пора готовиться.
 Он натянул верёвку, ослабил ноги и привстал, готовый в любую секунду прыгнуть вниз как на «тарзанке». И вот вспышка и Никита начал отсчёт, а на девятке оторвался от дерева и в момент звукового удара стихии… врубился коленями в стену.
     Боль пронизала ноги, и в глазах потемнело. И чтобы не закричать, он закусил нижнюю губу так, что пошла кровь. Наступившая тишина зазвенела в ушах, но свет в окне не вспыхнул, и никто его не открыл. Перетерпев боль, подтянулся по верёвке вверх и перевалил тело на крышу. Но как опуститься вниз головой к окну? И услышит ли он что-нибудь в этой погодной вакханалии? Подошёл к трубе, проверить надёжно ли охватила петля кирпичную кладку и… ему показалось, что слышна немецкая речь. Тогда он лёг на трубу, свесив голову в неё.
     -     Ферфлюхтен шайзе, - донеслось до него, но он сразу не
            понял слова, означающие «проклятое говно».                Но потом с трудом «перевёл мозг» на язык Гейне и опять услышал:
     -     Курт, скажи Хельмуту, чтоб он растопил печь - ветер
            выдул всё тепло через щели в рамах.
     -     Есть, штандартенфюрер. Вот дров только маловато.
     -     Да и чёрт с ними. Зато книг навалом – те же дрова.
     -     А и верно.
     -     Тогда действуй.
      Бах спустился на первый этаж, где расположились молодые офицеры и их главным сторожем был немолодой солдат, который выполнял роль личного охранника штандартенфюрера. Он передал просьбу Зельца, и через десять минут из трубы потянуло дымком, и Никита понял, что если разговор будет длинным, то он просто задохнётся от дыма. Но к счастью тот был коротким.
     -     Хорошо деревенским, - сказал второй голос, - Напились,
            растопили печи и спят себе теперь мёртвым сном.
     -     Да, самое удобное сейчас для дела время.
     -     Какое, штандартенфюрер? Устроить в деревне акцию?
     -     Нет, не надо настраивать против себя всех. Надо продолжать
            следить за Председателем и теми двумя друзьями убитого. Я
            думаю, что день-два и кто-то из них отправится либо в
            лес, либо в город, чтобы связаться с партизанами или с
            подпольем - пора им после случая на площади начать      
            действовать, то есть по крайней мере как-то проявить себя.
            И тогда мы ринемся прочёсывать лес - мы только для этого
            здесь и сидим.
     -     А что сказал паршивый Зайцев, господин Зельц?
     -     На похоронах террориста чужих не было.
     -     Странно.
     -     А что странного? Русские тоже не дураки.
     -     Но земля, в которой лежат два еврея, всё же раскопана?
     -     Да, но один из них, кстати, русский. У него, как писалось в
            старых их учебниках хирургии просто была врождённая «не
            залупа», и ему выполнялось в детстве обрезание.
     -     Да и чёрт с ним! Правда, господин штандартенфюрер?
     -     Вот именно.
     -     А что с той девкой, которую себе забрала наша молодёжь
            для утехи?
     -     Сначала закрой заслонку, Курт – печь уже нагрелась. А
            потом я тебе отвечу.
      И голоса тут же пропали.
Никита всё же наглотался дыма, и горло его драло так, как будто в нём побывала драчливая кошка, но откашляться он боялся – не дай Бог эсэсовцы услышат.
      Ну, всё, теперь пора вниз. И это легче, чем то, что он проделал раньше. Сняв петлю с печной трубы, он развязал узел и растянул верёвку на крыше, а потом сложил её пополам и середину забросил опять за трубу. Затем подполз к краю крыши и стал спускаться вниз. И теперь сдвоенной верёвки не хватило, чтобы достать ногами до земли, поэтому пришлось прыгать, а жёсткое прикосновение с ней сразу же снова вызвало сильную боль в коленях.
     Никита, когда прыгал, не выпускал один из концов верёвки из рук, поэтому уже стоя на земле, потянул за него, и она упала к его ногам. Свернув её, он стянул с ботинок свитер и куртку, и надел на себя, но те тепла не дали, так как здорово промокли. И еле передвигая ноги, он побрёл к пригорку.
     -     Ну, что? – поднялся Фёдор с пожухлой мокрой травы.
     -     Потом, - еле проговорил Никита, задыхаясь от кашля, - Я
            замёрз ужасно.
     -     Тогда домой?
     -     Ага, к нам. Пошли.
      Но когда они перелезали через низкий заборчик со стороны огородов, за спиной раздалось:
     -     Хэнде хох!
И им ничего не оставалось, как поднять руки и в таком положении под поочерёдными ударами в спины (скорее всего дулом винтовки) пошли к дому, где на пороге стоял отец Никиты.
     -     Ух ты! – только и сказал тот, пропуская в сенцы сына с
           другом и немецкого солдата в форме и оружием в руках.
      Но когда они вошли на кухню, где бледная Елизавета Гавриловна копошилась у печи, и оглянулись, то между чёрной гимнастёркой с двумя молниями в петлицах и фуражкой они увидели… улыбающуюся рожу Савелия Ножова.
      И громкий облегчённый вздох всех снял напряжение.
      Разговор начали лишь тогда, когда выпили по чарке, заев самогон всё той же картошкой с общего поля и луком, из ещё не закончившегося запаса.
     -     Откуда ты такой, Севка? – спросил удивлённо отец Никиты.
     -     Нет, сначала пусть ребята расскажут, что они делали у
            учительского дома, - хмуро произнёс бывший заключённый.
     -     Ладно. Тогда, сынок, колись ты первым.
      И тот рассказал всё.
     -     Надо известить об услышанном Колунова, - тут же заявил
            Матвей Ильич, как только Никита замолчал.
      -     Обязательно, - кивнул головой Ножов, - и нам срочно нужен
            динамит.
     -     Кому нам? - поднял вопросительно брови хозяин дома.
     -     Увидите.
     -     Тогда рассказывай всё по порядку.
      Но Савелий помотал головой.
     -     Всё не расскажу… пока. Но кое –что да.
     -     Тогда слушаем, - разлил ещё самогон по лафитникам               
            Ершов – старший.
     -     Так вот, друзья, - начал Ножов, опрокинув рюмку в себя, -
            Не дёргайтесь, а слушайте. Я пришёл снова сюда не просто
            так, а по неприятному опять делу.
     -     Какому? – не выдержал Фёдор.
     -     Не перебивай, малой!
     -     Я не малой, - нахмурился тот, но Никита вдруг хлопнул его
            по плечу, бросив:
     -     Ладно, дай послушать.
     -     И то верно, - крякнул Савелий, - Так вот я решил
            прогуляться по лесу…
     -     В такую грозу? – вырвалось у Елизаветы Гавриловны.
     -     Не перебивайте, - повторил Ножов, - На севере леса, где
            блиндаж, грозы нет. Это же в пятнадцати километрах
            отсюда.
     -     Знаем, - подал голос Матвей Ильич.
     -     Тогда слушайте. Шёл я медленно и мои ноги привели меня
            не куда-нибудь, а опять к яме, где зарыты… Яша Цаплин и
            дед Попов…
     -     Прямо мистика какая-то, - вырвалось у матери Никиты.
     -     Может быть, - разкурил самокрутку Савелий и вздохнул, -
            Но пришёл туда не зря – два немецких солдата тащили к
            ней… ещё один мешок.
     -     О, Господи! – ахнула женщина.
     -     Вот именно и…
     -     И что? – опять не выдержал Фёдор.
     -     И я их обоих заколол в минуту, не дав им успеть бросить
            ношу на землю и схватиться за оружие.
     -     А дальше? – спросил отец Никиты.
     -     Вот переоделся…
     -     А что было в ноше? – глухо спросил Фёдор дрожащим
            голосом.
Ножов оглядел потерянным взглядом всех и еле проговорил:
     -     Светлана Сырых..
     -     А-а-а! - завыл Фёдор, закрыв лицо ладонями, - А-а-а!                Никита грохнул кулаком об стол, его мать зарыдала в голос, а отец заскрипел зубами так, что изо рта вылетел шатавшийся давно зуб.
      И только Ножов молча громко запыхтел цигаркой, потом скомкал её пальцами и бросил в печь.
     -     Я убью их всех! – заорал Фёдор, вскакивая с табуретки, -
            Автоматы забрал, Севка?
     -     «Шмайссер» был только у одного и я оставил его в
            блиндаже, а у второго солдата была винтовка, которой я
            пинал вас в спину. Но этим ты ничего не сделаешь – кто-то
            из немцев всё равно успеет скосить тебя очередью.
     -     Как Макара, - прошептал бессильно Никита.
     -     А что с ним? – вытаращил глаза Савелий.
     -     Убили на сходке перед сельсоветом, - хмуро произнёс
            Матвей Ильич.
     -     Как так?
     -     А вот так. Он бросился отбивать сестру от солдат и…
     -     Ясно. Да, пора нам активизироваться.
     -     Но голосования не получилось – все были потрясены
            смертью парня.
     -     Кто захочет быть с нами, тому голосовать нечего, - твёрдо
            заявил Ножов, - Вот динамит бы…
     -     Надо поговорить с Председателем, - продолжил отец
            Никиты, - Я уверен, что он знает, как связаться с подпольем
            в городе – ездил он туда перед вторжения немцев. Я сам его
            тогда отвозил.
     И Никита тут же заявил:
     -     Я на днях поеду в Белгород к бабушке.
     -     Зачем? – всполошилась мать.
     -     Её проведать и отвести к ней Машу Храмову, пока с ней не
            сделали то же, что и со Светой.
     -     Правильно, парень, - кивнул головой Савелий, - Она
            единственная из оставшихся более или менее взрослых
            девчонок, которую могут забрать к себе офицерьё для
            безобразий.
     -     А заодно и свяжешься с подпольем, - добавил отец Никиты.
     -     Значит, пора идти к Председателю, - молвила Елизавета
            Гавриловна, - И к нему пойду я.
     -     Правильно, - повторил Ножов, - Мужикам зря шастать по
            деревне не надо. А ты, Никит, возьми с собой Тимура
            Беллабердинова – старая кляча слушается только его,
             конюха.
     -     Так и сделаем, - завершил разговор хозяин дома, - А ты, Сев,
            останешься или уйдёшь?
     -     Уйду. Мне надо в лес, да и блиндаж и… - он замолчал,
            вставая со скамьи, - и оружие охранять надо. Тем более, что
            уже светает.
     Ножов и Фёдор ушли, а семья Ершовых вместе со Славиком ещё полчаса просидела, обсуждая произошедшие за эти дни печальные события. И Никита только сейчас вспомнил, что оставил топор воткнутым в основной ствол дуба и долго потом не спал, тем более, что мальчик слышал часть их беседы и захотел узнать подробности подслушанного им разговора фашистских офицеров. Ведь он и Ершов-младший только вчера говорили между собой, как взрослые перед сном и старший рассказал младшему и об ужасе на площади.               
       И Славик всё впитывал в себя, как губка, так как только Никита из всех старших разговаривал с ним, как со сверстником.
И их дружба росла не по дням, а по часам. И через две недели они практически почувствовали себя настоящими братьями. Отец относился к этому безразлично, а мать только приветствовала эту дружбу всем сердцем.
                Белгород

     Они сделали всё хитро, то есть Председатель «посоветовался» с Зайцевым, стоит ли увезти Машу Храмову к его матери в областной центр или нет.
     -     А то получится, не дай Бог, как со Светланой.
     -     А что со Светланой? – подозрительно посмотрел на
           Колунова зоотехник.
      И Артём Иванович понял, что Зайцев знает об убийстве девушки, но пытается выяснить, проведал ли об этом он.
     -     Да вот до сих пор уважаемые офицеры не отпускают её от
            себя. Залюбят же до смерти!
     -     Да она там у них, как королева! – с издёвкой в голосе
            произнёс предатель, - И накормлена, и одета, и…
     -     Замучена? – вырвалось у Колунова, и он тут же пожалел, что
            так сказал, потому, что Зайцев зло заорал:
     -     Никем она не замучена, а если мы вмешаемся, то точно они
            её убьют.
     -     Не дай, Бог! – перекрестился Артём Иванович, - Ну, ладно,
            Пётр Егорович, забудем об этом. Так что с Машей делать?
            Мать и бабка её с ума сходят.
     И неожиданно зоотехник согласился.
     -     Да, лучше её отвезти от греха подальше. А кто повезёт?
     -     А сын Матвея Ершова с конюхом.
     -     Так их в город не пропустят без аусвайса.
     -     А что это?
     -     Пропуск.
     -     И что делать?
     -     Полулитру поставишь?
     -     А как же!
     -     Тогда я поговорю со штурмбанфюрером. Может быть, даст
            какую-нибудь писульку.
     -     Ну, спасибо, Петенька, - с омерзением пожал руку Зайцеву
           Артём Иванович, - В век не забуду.
     -     Да ладно, свои же, - ухмыльнулся тот.
«Да, свои тебя и повесят», - промелькнуло у Колунова в голове, и он пошёл к Ершовым, рассказать о разговоре с иудой. 
    И Никита на рассказ среагировал быстро:
      -     Это ещё раз подтверждает, что он работает на немцев. Более
            того, и знает о их планах. Я уверен, что старший офицер
            отпустит меня, отвезти девушку в город, но… как-то
            устроит за мной слежку, подозревая, что я послан для
            связи с подпольем.
     -     Согласен, - кивнул головой Председатель и добавил, - Так
           оно и будет.
     -     И хорошо, - неожиданно проговорил отец Никиты.
     -     Тогда ждём ответа этого гада, - кивнул головой Колунов и
            покинул дом Ершовых.
      И буквально на следующий день Зайцев заявился к ним с довольной, но не доброй физиономией.
     -     Всё штандартенфюрером решено – с вами поедет солдат с
           которым вас пропустят всюду. Так что, Никита, собирайся.
     И зоотехник с радостью в злых глазах ушёл.
     -     Беги, мать, к Председателю, но не зови его сюда, - приказал
            тут же Ершов-старший.
     -     А, может быть, Славика к нему послать? – заявила Елизавета
            Гавриловна, - Он в любую щель пролезет и просто скажет
            Артёму, что завтра наш сын едет город. Тот догадается, о
            чём идёт речь и зайдёт ночью.
     -      Правильно, мам, - вмешался в разговор Никита, - За детьми
            немцы не следят, а вот тебя сразу засекут и поймут, что это
            неспроста.
     -      Согласен, - кивнул головой Матвей Ильич, - Но он не знает,
            где кто живёт.
     -     Ошибаешься, муженёк, наш сын ему давно нарисовал план
            села и где, чей дом. Ведь через неделю ему исполнится
            четырнадцать, а это уже серьёзный возраст. Да и сын наш
            заставляет его каждый день делать разминку со старыми
            гантелями
     -     Тогда зови пацана.
      Смышлёный подросток, которого Елизавета откармливала, как поросёнка перед закалыванием, действительно за это время подрос и возмужал и сразу же всё понял. Как кошка он пролез в щель забора и пропал в кустарнике, а через пятнадцать минут вернулся.
     -     Задание выполнено! – отдал Славик честь, - И никто меня не
            видел.
     -     Отлично! – погладил его по голове хозяин дома, - Теперь
            будем ждать прихода Артёма.
      Тот заявился в половине двенадцатого ночи и не задерживался, а только сказал Никите:
     -     Улица Зареченская, 11. Спросишь скотника Филю, а ему
            скажешь только одно слово «колонка», а услышав в ответ
            «водонапорная башня», расскажешь о наших проблемах и
            то, что нам нужен динамит. Понял, парень?
     -     Так точно, Артём Иванович!
     -     Тогда тебе с Богом, а я пошёл.

                Х

      Они уехали рано утром следующего же дня.                Солдат – проводник был не хилым и высокого роста с маленькими хитрыми глазками и всю дорогу пиликал на губной гармошке какую-то детскую песенку.
     Никита и Маша молчали, а конюх следил за дорогой, которая была испещрена воронками – ежедневные бомбёжки перед приходом немцев в область попортили дорогу ещё как.
     К вечеру въехали в город (лошадь то старая, поэтому и добирались так долго) и на пропускном пункте с шлагбаумом, где стоял грузовик и ходили фашисты с автоматами, остановились. Солдат слез с телеги и о чём-то долго шептался с офицером, показывая какую-то бумагу. Наконец их пропустили, и Никита стал командовать, куда ехать.               
      Бабушка жила на окраине города на улице Калинина, дом 5 и приняла их с распростёртыми объятиями, не обратив никакого особого внимания на немецкого солдата, накормив всех. Потом Маша и Тимур улеглись спать (первая в комнате, второй на чердаке дома), а представитель Вермахта расположился в коридоре. Было ещё одно место для спанья – это чулан с небольшим окошком, где на старом большом сундуке спала сама хозяйка дома.
      С ней Никита и сел у окна и пошёл разговор.
     -     Что случилось? – спросила та, выглядевшая лет
            на шестьдесят, хотя ей было на восемь больше.
      Внук приложил палец к губам и указал потом им на дверь.
     -     А что, он знает русский язык? – прошептала Вера
           Максимовна.
     -     Кто его знает, - покачал головой Никита, - Тут такие дела у
           нас в деревне творятся, что рассказывать тебе буду на ушко.
     -     Хорошо, милый.
И парень придвинулся ближе к старушке и зашептал, поведав всё.
     -     Боже мой, какие варвары! – пустила слезу бабушка, - А я то
           думала…
     -     Что ты думала? – повысил голос внук, но тут же, поглядев на
           дверь, перешёл опять на шёпот, - Что, разве тут не так?
     -     Нет. Хотя я мало выхожу в город и только, когда вызовут.
     -     Кто? – округлил глаза в испуге внук.
     -     Так меня заставили приходить в комендатуру, работать в
           роли переводчика с пойманными нашими окруженцами -.
            кто-то доложил немцам, что я знаю их язык.
     -     И много таких несчастных?
     -     Достаточно.
     -     И тебе платят?
     -     Нет, дают паёк с собой.
     -     Так как вы с Машей то будете вдвоём жить?
     -     Не волнуйся, прокормлю. Бедная девочка… И как же мать
           и бабушка отпустили её к незнакомому человеку?
     -     Они были рады, что она уезжает…
     -     Я всё понимаю… Ну, что, спать?
     -     Нет, бабушка, ещё один вопрос.
     -     Давай.
     -     Где улица Заречная?
     -     И зачем тебе она?
      И тут скрипнула входная дверь, и Никита опять приложил палец к губам. Бабушка поняла и шепнула:
     -     Ладно, потом скажешь.
Она ушла в коморку, а внук полез на чердак к конюху. Но он долго ещё не мог заснуть, думая, как он пойдёт на явку, если сзади будет тащиться за ним наблюдатель – солдат. И только под утро придумал.
       После общего завтрака, когда немец пошёл во двор в туалет, а Беллабердинов покормить лошадь, Никита тут же рассказал обеим женщинам об основной причине приезда.
     -     Слушайте внимательно. Мне надо связаться с подпольем, но
           солдат будет следить за мной, поэтому мы разделимся: ты,
           бабуль, вместе с Машей пойдёшь на явочную квартиру,
           проверить живёт ли там скотник Филя, а я пошатаюсь по
            городу, чтобы этот фашист пошёл следить за мной, а к
            обеду все вернёмся сюда. Сможете?
     -     Быть разведчицей с удовольствием, - улыбнулась Вера
            Максимовна.
     -     И я тоже, - поддакнула возбуждённо Маша.
     -     Тогда запоминайте, что ему надо сказать.
И Никита поведал всё, что передал ему Колунов.
     -     Понятно?
     -     Да, - кивнула Маша.
     -     И я ещё не выжила из ума, - улыбнулась бабушка, - Да и
           профессию свою не забыла, а память у нас, учителей,
            хорошая, почти до глубокой старости.
     -     Ну, и слава Богу! – облегчённо вздохнул парень, - Я уйду
           первым, а вы потом.
     -     Хорошо, - кивнули обе женщины.
      И через полчаса Никита ушёл. И солдат тут же потопал за ним.
Но Ершову-младшему показалось, что тот всё же знает русский язык, так как при обычном напутствии старушки он подошёл поближе якобы попить воды из ведра, став к ним боком – прислушивался, по-видимому, к их разговору.
     Но не так, к сожалению, получилось, как было намечено. Нет, Никита спокойно вышел из дома, и даже не поворачивая головы, почувствовал за собой слежку, которая продолжалась всю его прогулку, которая оказалась не простой.
     -     Ну, придурок, я тебя и повожу!
      Немец был лет на двадцать старше него, и по внешнему виду война ещё не отняла у него силы, но ноябрь был уже на носу – ветреный и холодный. И вот сегодня неожиданно подуло так, что пришлось ему надеть сверху формы кожаный плащ, какие носят офицеры, что привело парня в транс (и почему так?) и головной убор солдат Вермахта, похожий на невысокий цилиндр с козырьком – странная мешанина.
      А Никита был в тех же ботинках, но уже со стельками из старых валенках, потрёпанной, но тёплой отцовской шинели времён Революции длинной почти, что до лодыжек и в потёртой, но тоже тёплой фуражке. Но он - то был моложе, и кровь в нём играла, как у льва перед охотой. Вот и стал он закручивать повороты с одной улицы на другую, из одного переулка в соседний, будто он не ищет определённый строение, а просто гуляет в своё удовольствие. И солдата это всё же измотало…
      Один раз парня остановил патруль, но он просто сразу стал раздеваться, словно его пытались обыскать, скаля по-дурацки рот и закатывая глаза, как ненормальный. И от него отстали. В общем, до двух дня он обошёл весь центр города, увидев ненавистные флаги со свастикой на бывших управленческих строениях, портреты Гитлера, танки и множество мотоциклов с колясками, в которых сидели вооружённые автоматами фашисты. На стенах многих домов же висели плакаты на русском языке, где извещалось о том, что горожане должны безоговорочно выполнять все распоряжения немецкого руководства.
      А в это время Вера Максимовна и Маша уже побывали у нужного дома, но им пришлось пройти мимо, так как здание было нашпиговано солдатами и грязно ругающимися офицерами, из чего бабушка Никиты поняла, что явка провалена и подпольщики арестованы. И с ужасным настроением, обусловленным невыполненным заданием они уже в полдень были дома. А Никита в это время ещё развязно шлялся по улицам почти с час, пока его не остановил худенький мальчишка лет двенадцати в драном пальто, фуражке, надвинутой почти до глаз, с немытым лицом и пачкой немецких газет в руках.
     -     Купи, дяденька информацию, - жалобно заканючил он, - В
            ней написано, как доблестная немецкая армия…
     -     Пошёл ты на хрен, пацан, - перебил его зло Ершов, - отдай
            газеты назад, пусть фашисты ими подтираются.
     -     Не местный? – вдруг спросил мальчик, завертев по сторонам
            головой.
     -     А твое, какое дело?
     -     Значит деревенский…
     И горестно вздохнув, маленький газетчик быстро пошёл дальше.
А Никита повернул назад на север города, где находился дом бабушки. Ему встречались и разбитые снарядами строения, и даже целые улицы сплошь в воронках от бомб, но он уже не смотрел на них – он думал о задании, которое должны были выполнить Вера Максимовна и Маша. Как всё у них получилось? Приняли ли их подпольщики или подумали, что это провокация?
     -     Топай за мной, - вдруг он услышал сзади и с ним тут же
            поравнялся дюжий мужик в телогрейке, идущий развязной
            походкой.
      Никита нагнулся поправить обувь, чуть повернув голову, и в который раз убедился, что филёр справно идёт за ним. А явно «косящий» под блатного незнакомец направился в забегаловку, где уставшие от работ на немцев пожилые люди заливали общее горе россиян разбавленными алкогольными напитками.
     -     Возьми пиво и иди в правый угол, - услышал Никита опять
            тот же голос впереди себя, войдя в шалман.
     -     У меня денег нет, - огрызнулся Ершов-младший.
     -     Скажи продавщице, что ты от Немого… - буркнул мужчина
            и пошёл к стойке.
      Никита остановился и стал разглядывать посетителей, заметив, как в заведение вошёл «его» солдат. Тогда он картинно пошарил в кармане, вынув оттуда сжатый кулак и медленно пошёл к стойке, где разливала по кружкам разное пойло худая как скелет баба.
     -     Одну налейте, пожалуйста, - положил кулак на стол он.
     -     Разжимай «кошелёк», парень, тогда налью.
     -     Я от Немого, - шепнул Никита.
     -     А-а-а, в долг? – зашипела картинно - недовольно женщина, -
           Ладно, налью, но завтра чтоб марки принёс.
      И… наполнила кружку слабо жёлтой жидкостью.
Ершов взял её и прошёл в указанный угол. Там, разминая в руке засохшую рыбу, стоял с полупустой тарой тот незнакомец.
     -     Скажи бабке, что за ней следят, - пробурчал он сквозь зубы.
      Никита огорошено посмотрел на него.
     -     Что?
     -     Хрен сто. Явка провалена. Если что надо, приди завтра в
            Двенадцать дня в Центральный парк имени Ленина к
            качелям. Там будет сидеть старик с мешком семечек.
            Буркнешь опять то волшебное имя, что я сказал, и дело в
            шляпе. Покедова.
      Незнакомец одним движением вылил в горло остатки пива и пошёл к выходу. Никита косо оглядел зал, но немца не увидел.
Ещё не пришедший в себя от услышанного, он медленно с трудом высосал желтоватую бурду, которую здесь называли пивом и, чуть спотыкаясь, вышел из шалмана.
      Дома вовсю кипел борщ на керосинке, бабушка резала какой-то пятнистый хлеб, а Маша открывала банку с тушёнкой.
     -     Откуда всё это, бабуль? – устало скинул с себя шинель
            Никита и повалился на скамейку у стены.
     -     Так позавчера немчура дала за работу…
     -     Не отравимся?
     -     А кто тогда будет переводить при допросах?
     -     Понятно, - потянулся парень так, что захрустели кости,
            встал и выглянул в коридор – следящего за ним солдата не
            было.
      Так, где же он?
     -     Не приходил, - шепнула догадливая Вера Максимовна, - А
            конюх сказал, что пошёл прогуляться, посмотреть город.
     -     А дело? – также тихо произнёс внук.
     -     Место провалено – там идёт обыск, - подтвердила она то, что
            сказал Никите незнакомец.
     -     А, между прочим, за тобой, бабуль, следят…
     -     Кто? – вырвалось одновременно у Маши и Веры
           Максимовны.
     -     Ну, не наши же. Я завтра иду на одну встречу и, если не
            вернусь, пусть Тимур возвращается в деревню и скажет отцу
            о провале явки.
     -     Не приведи, Господь! - перекрестилась бабушка, - Ладно,
            садись за стол, молодёжь.
      И тут дверь отворилась, и в кухню вошли немецкий солдат и Тимур.
     -     Садитесь с нами кушать, - сказала на немецком языке
            хозяйка дома.
     -     Данке, - кивнул фриц удивлённо головой и сел за стол и
           остальные тут же последовали его примеру.
Ели молча, бросая осторожные взгляды друг на друга. Никита же задумался: и как он выйдет завтра на встречу с ещё одним неизвестным ему человеком? И что, это конспирация или ловушка?
     После обеда отдохнули часа два, а потом они с Машей пошли, прогуляться по городу. И к своему удивлению никакой слежки за собой не увидели или… не заметили. Но бабушка потом сказала, что немецкий солдат и конюх всё же покидали дом.
     И Никита ночью придумал, как обеспечить себе алиби на следующий день, то есть уже в девять часов пошёл в кинотеатр, находившийся недалеко от парка. Там показывали «Мою прекрасную леди», а перед фильмом – фашистский киножурнал о доблестной армии Вермахта.
     Первую часть Ершов смотрел с великим трудом, матерясь про себя, а вторая, то есть фильм ему понравилась, хотя та и была на немецком языке, и он видел только кусок её. И почему? А потому, что после ненавистного документального фильма он незаметно прошёл в туалет, поменял кепку на шляпу и надел очки своего героического деда – пилота, которые вручила ему утром бабушка, посоветовав спрятать «камуфляж» за пазухой со словами: «Бери, пригодится». Потом выскочил на улицу, быстро осмотревшись, и скорым шагом потопал в ЦПКО - Центральный парк культуры и отдыха имени Владимира Ильича Ленина, находившийся между улицами Попова и Островского. В нём имелись комната смеха с кривыми зеркалами, куда раньше ходили дети с родителями, а теперь ненавистные всем фашисты, гогочущие, как лошади; качели с деревянными лодками безопасными для всех, где резвились несколько деток с мамашами, открытая бездействующая киноплощадка и пустующая танцевальная. И даже издалека Никита увидел, что около будки, где продавались билеты на качели, сидел на маленькой скамеечке одноногий, как ему показалось, старик, а перед ним стоял мешок с семечками. И покупатели на это русское «развлечение» были. Подошёл к нему и Ершов.
     -     Я от Немого, - тихо произнёс он, озираясь по сторонам, но               
            никаких подозрительных личностей поблизости не
            обнаружил.
     -     Бери семечки и говори, откуда ты и что нужно, -
            скороговоркой прошептал инвалид.
     -     Из Васильевки и нужна взрывчатка, - быстро сказал Никита,
            принимая пакетик с семечками.
     -     Ладно, ждите человека у себя в селе. А теперь топай быстро
            отсюда…
И Ершов тут же ушёл, успев за короткое время вернуться в кинотеатр и досмотреть фильм, поменяв по дороге «подарок» бабушки на прежнюю одежду.
     В доме Веры Максимовны оказались все, включая немца, и Никита стал специально подробно и громко рассказывать, о чём фильм и какая красивая актриса, игравшая главную роль. Он, конечно, наблюдал при этом за солдатом, но тот и глазом не моргнул, и Ершов опять не понял, знает всё же тот русский язык или нет. Но теперь немец до самого утра тоже проспал на чердаке, где обосновались Никита и конюх. И с рассветом они поехали назад к себе в Васильевку. Но перед этим Вера Максимовна передала ему плетёную корзинку с пирожками, которые они с удовольствием потом умяли по дороге.
     -     Там двойное дно, - шепнула она, обнимая и целуя внука.
      Маша тоже, ярко покраснев, чмокнула Никиту в щёку, и это было ему приятно, да так, что его сердце забилось часто-часто…

                Новости

      Немцы нашли топор, и через час по всему селу прокатилась волна обысков, но никакого оружия они не нашли – Савелий забрал раньше в лес пистолет участкового, а у фельдшера большой нож для ампутации. Обреза погибшего Макара Иванов ему категорически не стал отдавать, закопав его в саду. Зато ещё раз эсэсовцы уменьшили продуктовый запас крестьян.
     -     Ну, суки, обнаглели совсем, -  матерился Фёдор,
            которому всё же достался последний пирожок с капустой, -
            Скоро зима и что мы будем есть, не знаю.
     -     Перебьёмся как-нибудь, - грустно проговорил Председатель.
      Они опять заседали ночью у Ершовых той же компанией, с вопросом поглядывая друг на друга.
     -     А не пора ли нам уйти в лес? – спросил Никита.
     -     Рано, - категорично заявил Артём Иванович, - Вот получим
            взрывчатку, тогда и рванём в блиндаж. Эх, мало нас, мало.
     -     Мал золотник, да дорог, - решила поднять настроение всем
            Елизавета Гавриловна.
     -     Слишком мал, - помотал головой её муж, - Ну, кто пойдёт?
           Ну, мы, включая тебя, жена. Ну, может быть, Шихов,
           наверное, конюх, точно Полуянов, фельдшер Новиков, косые    
           братья Фёдоровы и всё? Галкин болеет, Громов мучается 
            кишечником, у участкового жуткий артрит, а доярки теперь
            вряд ли согласятся, да и старики воевать не пойдут. Так что
            здоровых мужиков, включая ребят, всего девять.
     -     А Савелий? – напомнил Фёдор.
     -     Ну, десять и что?
     -     Да, - хмуро проговорил Колунов, - И оружия кот наплакал…
     -     Но солдаты то ездят каждую неделю в город зачем то, -
            вмешалась опять в разговор мать Никиты.
     -     Правильно, - поддержал её сын, - Нападём, и будет у нас
            пара автоматов.
     -     Да и Ножов обещал какой-то сюрприз, - напомнил отец.
      И тут только его сын вспомнил, что говорила ему бабушка при   
    прощании, и бросился в сенцы, где на гвозде висела плетёнка.
     -     Ты чего? – услышал он за собой голос Председателя.
      Но Никита уже вернулся назад и стал шарить по дну корзины
рукой. Миг и верхнее дно оказалось на полу, другой и в руке парня
забелел кусочек смятой бумаги. Он прочёл и… побледнел.
     -     Что это ты, сынок? – спросила мать.
      Сын кашлянул и произнёс:
     -     Это бабушкино послание. Слушайте.
И все замерли в ожидании, а парень глухо прочитал:
     -     «Меня вызывали в комендатуру вечером, когда ты с Машей
            гулял по городу, и я там чуть не столкнулась с конюхом».
      Все замерли от услышанного, а затем…
     -     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - вырвалось у Елизаветы
            Гавриловны.
     -     Да, подарочек, - нахмурился Артём Иванович, - А ты,
           Матвей, уже зачислил Тимура в партизаны, его мать!
     -     Да чтоб он провалился! – махнул рукой отец Никиты, -
            Ещё один предатель на нашу голову…
     -     Ничего себе! – охнул Фёдор, - Пора их обоих пускать в
            расход.
     -     Рано, - спокойно проговорил Никита, - Вот получим динамит
           и устроим перед уходом в лес фашистам и этим двум
           тварям ночь возмездия.
     -     Хорошо бы, - тяжело вздохнул Матвей Ильич, - Ладно,
           мужики, по пятьдесят грамм пока есть и расходимся. Что
            день, текущий нам готовит?
     -     Ну, муженёк, - чуть улыбнулась Елизавета Гавриловна,
            разливая самогон по лафитникам, - Ты прямо как Пушкин.
      И через минуту добавила:
     -     Всё, пора ребятам спать. Ведь завтра им в лес.               
Но никто из них даже предположить не мог, как закончится следующий день…
                Х

   В четыре утра Никита уже был за околицей, а через пять минут за ним проскочил Фёдор с обрезом.
  А в это время в дом бабушки Веры Максимовны постучали.
Та очень удивилась раннему визиту и пошла, открывать, накинув на себя только халат и большой тёплый платок. В дверях стоял всё тот же солдат, который сопровождал её внука и Машу к ней в город.
     -     О, Боже, какая встреча! – не сдержала удивление
            пожилая женщина, совершенно забыв, что перед ней стоит
            немец, незнающий её родного языка, - Откуда вы?
     И тот вдруг на чистом русском произнёс:
     -     Да вот приезжал к начальству с депешей. Не хотите ли
            проведать своих в Васильевке? Меня зовут Хельман.
      И женщина с обалдевшими глазами уставилась на него – знает
всё же их язык, эта сволочь!
     -     Но меня могут в любой момент вызвать в комендатуру…
     -     Там в курсе этой поездки. Так что, едем?
     -     А что, у меня есть выбор? – смело ответила старушка.
Солдат усмехнулся.
     -     Нет.
     -     Тогда зачем спрашиваете?
     -     А из уважения к возрасту.
Вера Максимовна фыркнула.
     -     Можно подумать, что ваша армия убивает только наших            
            профессиональных солдат.
     -     Война есть война, - покраснел солдат от гнева, - И хватит, вы
            нам нужны и если нам не поможете, то вас и вашу
            постояльцу мы ликвидируем. Всё, собирайтесь. Через
            полчаса я заеду за вами.
      Он ушёл, а бабушку Никиты стало трясти, и не от холода – она  уже вернулась с улицы, а от страха и не за себя, а за Машу. Но тут та сама вышла из комнаты, где спала с самого начала.
     -     Я всё слышала, Вера Максимовна, - испуганно посмотрела
            она на старушку.
     -     Тогда немедленно собирайся и иди туда, куда скажу. Там
           живёт моя старая подруга и она спрячет тебя.
     -     А вы?
     -     А я исполню свой долг, - гордо произнесла женщина и стала
            одеваться.
      Через пять минут обе были уже готовы.
     -     Так, Машенька, ты идёшь на улицу Мичурина, дом семь и
            спросишь Прасковью Ивановну, объяснишь всё и будешь
            там меня ждать до самого моего возвращения. Поняла?
     -     Да, - с грустью кивнула головой девушка, предчувствуя               
            что-то нехорошее.
     -     А теперь за мной.
И Вера Максимовна повела Машу на чердак, где открыла небольшое оконце, выходящее в ещё тёмный сад.
     -     Ты худенькая и пролезешь. Спустишься по лестнице и
            откинешь её в сторону. Затем быстро пройдёшь в дальний
            угол сада - за ним пустырь, а потом будет разрушенный
            дом, стоящий уже на другой улочке. Повернёшь налево и
            пойдёшь к ЦПКО – вы с Никитой там были, гуляя. А
            Мичурина оттуда недалеко. Да, возьми этот мой тёплый
            платок и укутайся, как делают старушки, и иди медленно,
            прихрамывая – так ты не вызовешь подозрений ни у кого.
            Всё, - поцеловала в лоб девушку бывшая учительница, - С
            Богом!
     Маша обняла её, чувствуя, как слёзы побежали по щекам и полезла в окно. Вера Максимовна медленно перекрестила её три раза, закрыла окошко, задвинула шторку, спустилась вниз и пробежала к туалету с ножом, с помощью которого подняла крючок, а закрыв дверцу, вынула нож и услышала, как тот звякнул в петлю. Тут же вернулась в дом. И вовремя, так как в дверь через три минуты постучали.
     -     Иду, иду, - громко проговорила она, беря в руку старый
           чемоданчик с вещами, и направляясь к входной двери,
           которую она не закрывала.               
На пороге стоял тот же солдат и ухмыляющийся полноватый офицер. Это был Курт Бах.
     -     Где девчонка? – спросил Хельмут.
     -     В туалете – у неё разболелся живот, а я уже готова.
Солдат грязно выругался по-немецки и обошёл весь дом, а потом прошёл к туалету, дверца которого оказалась изнутри закрыта на крючок. Ужасно недовольным он вернулся в прихожую.
     -     Девчонка закрылась в нужнике, герр офицер. И что будем
            делать? Ждать пока она опорожнится?
     -     Нет, - ответил тот на родном языке и перешёл на шёпот, -
            Оставим водителя здесь, а ты сядешь за руль. Нас ждут 
            с нетерпением в селе. Никуда девка не денется – поймает её
            Хорст, когда та выйдет из туалета. Она нам нужна здесь, как
            заложница. Ладно. поехали!
     Они вышли на улицу, и Вера Максимовна увидела стоящий у дома «виллис», в который её и посадили на заднее сиденье. Хельмут что-то сказал солдату, открывшему дверцы, влез на его место, и машина рванула вперёд, а Хорст прошёл в сад. Через полчаса сидящий впереди офицер повернулся в пол оборота к бывшей учительницы немецкого языка.
     -     А теперь, мадам, слушайте внимательно меня, запоминайте и
           всё будет хорошо, - на своём языке проговорил Бах, - Я
           знаю, что вы прекрасно владеете немецким.
И бабушка Никиты с пренебрежением уставилась на него.
     -     Слушаю вас, герр офицер.
     -     Так вот, когда мы приедем в Васильевку, то вы пойдёте и
            передадите своему сыну это, - указал Бах на небольшой
            мешок, лежащий рядом с ней на заднем сиденье.
      Сердце пожилой женщины обдало холодом.
     -     А что там? – с трудом спросила она на языке врага.
     -     Подарок от немецкого командования.
     -     За что?
     -     За то, что он работает на нас, - не моргнув глазом, произнёс
            немец.
     -     Что-о-о? – аж подскочила на сиденье Вера Максимовна.
     -     А то, - усмехнулся переводчик, - Он и ещё двое деревенских
           регулярно докладывают нам, что творится в селе. И мы
           знаем, что их Председатель и участковый милиционер –
           коммунисты и они контактируют с партизанами,
           скрывающимися в близлежащих лесах, а также хотят увести
           к ним всё мужское население. Сделаете как я говорю, и вся
           ваша семья останется живой, нет, то… Ну, вы сами
           понимаете.
    -     Но зачем мне самой отдавать этот мешок сыну? – чуть
           дрожащим голосом произнесла женщина, поняв, что здесь
           что-то не так, - Взяли бы и передали его с двумя другими
           вашими… агентами.
    -     Именно так необходимо сделать, как я говорю, - раздражённо
           проговорил офицер, - Всё! Запомнили?
    -     Да, - еле ответила старушка, - Я всё сделаю так, как… нужно.
    -     Вот и хорошо. А теперь отдыхайте - есть ещё пару часов
           времени, - засмеялся Бах и перешёл на русский, - Как говорят
           у вас, спокойного сна.
Он отвернулся к окну и тут же захрапел, а Вера Максимовна стала глубже дышать, пытаясь унять дрожь и боль в сердце. Что затеяли фашисты и неужели это правда про её сына? Нет, не может быть такого! Матвей не предатель, но надо быть готовой ко всему.
  И она закрыла глаза, перед которыми сразу стала проноситься её долгая и полная трудностей жизнь.
  А Курт Бах не спал. Он вспоминал последний перед отъездом в Белгород разговор со штандартенфюрером Зельцем.
   -     Найдёшь эту бабку и уехавшую к ней девку и под любым
          предлогом привезёшь их сюда. Они сыграют роль
          заложников. Пусть бабка передаст мешок со взрывчаткой
          сыну, а на следующий день мы устроим облаву, возьмём его
          и внука с поличным и запрём в подвале. Если в лесу есть
          партизаны, то кто-то из мужиков точно бросится туда ночью,
          доложить о случившемся, а наша опытная молодёжь, которая
          развлекалась с покойницей, осторожно пойдут за ними –
          слишком они застоялись здесь, как лошади в стойлах. Так мы
          выйдем на партизан.
   -     А если никто не уйдёт из села?
   -     Тогда ты соберёшь всех женщин и объявишь, что всё мужское
         население и есть партизаны и назначишь день казни. И в этот
         же день мы повесим Председателя и участкового. Я не
         офицер, если кто-нибудь всё же не попытается уйти в лес,
         чтобы доставить партизанам эту информацию и те попробуют
         освободить заключённых. То есть, мы выманим этих сраных
         воинов из леса, приготовив им ловушку.
  -     Какую, герр офицер? – удивился переводчик.
  -     А вот какую: часть солдат и танкисты сделают вид, что
        возвращаются в Белгород, а на самом деле спрячутся на
         востоке за деревней, послав на север наблюдателей и как
         только партизаны появятся, они пропустят их, а потом ударят
         сзади, а мы будем готовы встретить их спереди. Они попадут
         в кольцо и им конец.
  -     То есть, бой перенесём в деревню?
  -     Да, мой друг.
  -     Но местные жители…
  -     Да и бес с ними, Курт, зато мы выполним, наконец, задание.
  -     А если такого всего не произойдёт? – нахмурился Бах.
  -     Тогда мы пустим вперёд в лес всех селян и под их прикрытием
         прочешем всё до самых болот, указанных на карте.
  -     Умно придумано, господин штандартенфюрер. Это план
         генерального штаба?
   Зельц усмехнулся.
  -     Это мой план, Курт, и я уверен, что он сработает.  Хватит нам
        ждать здесь хорошей погоды, так сказать. Неделя и пойдёт
         снег, а это плохо. Генерал Кёльтер уже накричал на меня по
         рации, упрекая в бездействии, да так, что у меня задрожали
         колени.
  -     Тогда да поможет нам Бог. Хайль Гитлер!
  -     Хайль!
                Развязка

  Выпавший за ночь первый снег изменил всё, и Никита с Фёдором просто заблудились. И вот они уже ходят кругами, почти теряя в поле зрения друг друга из-за густоты леса.
  -     Чёрт, я же тоже копал блиндаж! Где он? – бормотал себе под
         нос Ершов, продираясь через кусты, - Эх, жалко, что не взял
         компас или не сделал тогда, уходя зарубки.
   А Фёдор просто матерился про себя:
  -     Твою мать! Надо было идти к блиндажу одному и пораньше, а   
         то понадеялся на друга и на тебе - заблудились... Нет, не
         командир он!
   И тут круг их скитаний замкнулся на большой поляне.
  -     Едрит твою налево, Фёдор, зачем ты пошёл за мной, да ещё
         взял с собой обрез?  - возмутился Никита, подходя к
         товарищу.
  -     Да вот решил, что с ним спокойнее – лес есть лес. А пошёл,
         чтобы охранять тебя – двое не один.
Ершов махнул рукой.
  -     Ну, что ж, уже ничего не изменить. Так, ладно, давай
         перекусим и пойдём дальше.
И тут с трёх сторон прозвучало то, чего они никак не ожидали:
  -     Хенде хох!
И ребята в ужасе застыли на месте.
  -     Мы по грибы… - начал было Никита.
  -     С ружьё? – с акцентом прохрипел другой голос.
  -     Да в нём один всего патрон, - потерянно произнёс Фёдор.
  -     А два не войти, - прозвучало с третьей позиции, - Кидать в
         сторону, а то стрелять. 
  -     И лечь на земля, - опять проговорил первый.
   В отчаянии оба повалилась вниз лицом на пожухлую и
мокрую от первого снега траву.
  -     Чёрт, попали мы, - прошептал Фёдор, отбрасывая обрез в
         сторону.
  -     Да, хреново, - подал голос Никита, - Хорошо хоть, что не сразу
         стали стрелять.
   Так они пролежали минут пять, а потом… а потом почти рядом с ними раздался дружный хохот и знакомый голос скомандовал на русском:
  -     Ладно, вставайте, вояки. Зачем пришли без приглашения?
   Ребята медленно поднялись на колени и ахнули: вокруг них, широко улыбаясь, сгрудились Савелий Ножов и… физрук Ивашин с счетоводом Фишманом. И каждый держал в руках немецкий автомат.
  -     С-савелий? – чуть заикаясь произнёс Никита.
  -     Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Фёдора, - Роман Петрович,
         Аркадий Абрамович, а вы откуда здесь взялись?
   Но те только помогли им встать, стирая улыбку с лица.
  -     Ну, всё, зрители, концерт окончен, - строго произнёс через
         минуту Ножов, - Пошли в блиндаж греться, а то у вас носы
         уже синие.
   И потопал вперёд через белые от снега кусты, и все остальные потащились за ним.
Метров через двести Савелий остановился и стал тянуть на себя примёрзший к земле большой куст волчьей ягоды. Все бросились ему помогать. Три минуты, и растение - отрава сдвинулся в сторону и под ним обнажился кусок железа, а сдвинув его ребята увидели лаз.
  -     Ныряйте вниз, мужики, а железо и куст я передвину назад сам,
         - сказал крепкий Ножов, и они спустились в яму - блиндаж,
         где горел одна толстая, как в их церкви свеча, при свете   
         которой они увидели, что пол в блиндаже выслан брёвнами, а
         посередине кругом стоят семь пеньков и большой пень от
         столетнего дуба в центре.
   Молча поели какие-то консервы с сухарями, запили горячей водой, подогретой в маленькой алюминиевой кастрюльке на этой же свече. Также молча и покурили.
  -     Ну, что там в селе? – наконец спросил учитель физкультуры.
  -     Давай, Фёдор, трави, - неожиданно предложил Никита и
         товарищ удивился – надо же не стал Ершов строить из себя
         командира при всех и рассказывать сам.
   Но это было не так.                Просто тому было очень тяжело поведать Ивашину и Фишману о потери дорогих его сердцу двух селян, друга и его сестры. Троица взрослых то хмурилась, то яро материлась, а то и пускала скупую слезу, слушая Иванова и отчаянно куря одну самокрутку за другой. Наконец, Фёдор закончил и слово взял Никита, рассказав всё о поездке в город.
 -     А не провокация ли это была? – спросил Аркадий Абрамович.
 -     Да, Никит, не лопухнулся ли ты с этими по виду блатными и
        пацанёнком? – добавил Савелий, - Настоящие подпольщики
        так бы себя не вели, я думаю.
   А физрук покачал головой.
 -     Да, дела, ребята. Что-то здесь не чисто. Придётся мне
        прогуляться в село, посмотреть, что там и как.
 -     Рискованно, Сев, - вновь закурил Фишман.
 -     А что, ждать здесь пока фрицы не начнут прочёсывать лес? –
        недовольно спросил Ножов.
 -     Или кто-то из наших принесёт нам на блюдечке взрывчатку? –
       добавил Ивашин.
 -     А может быть, лучше мне? – подал голос Никита.
 -     Или мне? – встрял в разговор Фёдор.
Савелий ударил кулаком о свою раскрытую ладонь другой руки.
 -     Нет, пойду я. Если что, Любка меня спрячет у себя в подвале. Я
       его делал, да так, что ни одна собака не найдёт. Да и автомат
        этот я никому не доверю.
 -     Ну уж прямо - таки, - хмыкнул физрук, - А кто его помог тебе
        достать?
 -     Так это другой, который я забрал у фрицев у могилы наших… -
        вырвалось у Ножова и он сразу же осёкся, вспомнив тех, кто
        там лежал.               
      Помолчали минут пять и остальные, а потом Фишман стал рассказывать, как они с учителем ехали из Белгорода на поезде к фронту и через час попали под бомбёжку. Как потом добирались голодные до своего леса, напав ночью по пути на немецкий обоз, вёзший продукты из какого-то разбитого напрочь села в город. И хорошо, что один из солдат пошёл в кусты по «большому делу», где его и придушил атлетического телосложения физрук, забрав у него автомат, а потом, быстро переодевшись в его форму, спокойно подошёл к его напарнику на расстоянии выстрела и уложил его. Как потом пришлось бросить лошадь, которая сломала ногу, попав в рытвину от снаряда и пришлось её пристрелить. И как бросили часть провианта, которую они не смогли бы донести до села, и их вовремя увидел в лесу и остановил Савелий, объяснив создавшуюся там ситуацию, а потом привёл сюда в блиндаж. И как потом они снесли в него оставшиеся брёвна и пни, унеся ветки и бросив их в реку, а также засыпали землёй стружки и опилки, чтобы не демаскировать схрон, и как носили воду в ведре, чтобы заполнить единственную флягу от молока.
     -     А где вы взяли её и лопаты? – спросил Фёдор.
     -     Так это всё сотворил Савелий, - улыбнулся Ивашин.
А Ножов добавил, хитро ухмыльнувшись:
     -     Я не только приходил к вам, Никита, чтобы выяснить
           обстановку, но и заглядывал к себе домой, чтобы каждый раз
           унести в блиндаж то ведро, то лопаты и грабли с топором, а
           однажды и флягу с фермы – она оказалась одна, так как
           немцы всё утащили к себе в школу. А свечи дал мне сам отец
            Евлампий.
     -     Молодец, Савелий! – не удержался от похвалы Фёдор.
     -     А то! – хмыкнул тот, - Вы всё хвалили Колунова, что он
           такой деловой, а я более него наученный жизнью и
           лагерем…
И тут в разговор вмешался Фишман:
     -     Ладно, мужики, пора спать, так как завтра с утра Сева пойдёт
            в село, а мы должны его на всякий случай прикрывать и
            быть готовыми ко всему.
     -     Но мы же почти без оружия? – огорчённо произнёс Никита, -
            что толку от обреза? Он же для ближнего боя и у меня всего
            три патрона.
     -     Так у меня ещё винтовка есть, - улыбнулся Ножов, - Забыли
            что ли, ребята? И патроны есть – дед Афанасий, уезжая в
            эвакуацию, отдал мне пачку патронов такого же калибра, но
            своё ружьё взял с собой.
     -     У-у, жмот! – вырвалось у Никиты.
     -     Ты не прав, парень, - покачал головой Савелий, - То ружьё
            подарил ему в Гражданскую сам Будённый за взятие в плен
            белого генерала. Ладно, действительно пора спать. Всё, на
            боковую.
      Он затушил свечу и через пять минут блиндаж огласился дружным храпом.
                Х

      Они проснулись на рассвете, и Савелию пришлось нацепить поверх фуфайки маскхалат одного из немцев, нёсших тело бедной Светланы, замученной офицерами. И к селу он подошёл в тот самый момент, когда туда въехала машина с Бахом, Хельмутом и бабушкой Никиты, то есть в полдень.
     -     Так, мадам, не забудьте, что вы под прицелом. – на своём
            языке проговорил переводчик, - Если сделаете, что я сказал,
            то все в деревне останутся живы.
     -     Я помню, - хмуро произнесла Вера Максимовна, заметив
            ухмылку офицера, когда он произносил последнее слово.
      «Виллис» подкатил к дому учителей и тут же из него вышли Зельц и двое молодых офицеров.
     -     Всё, приехали, - сказал Бах, вылез из машины и подошёл к
           штандартенфюреру.
      О чём они говорили, бабушка Никиты не слышала, да и отвлекла её от мыслей подъехавшая телега с Беллабердиновым.
     -     Выходите, мадам, - сказал на русском Хельмут, - Транспорт
           меняется и ждёт вас. Пересаживайтесь на телегу.
      Вера Максимовна с трудом покинула автомобиль и пошла к ненавистному вознице. Солдат же перенёс туда мешок со взрывчаткой. Зельц махнул рукой, и телега медленно потащилась по селу в сторону дома Ершовых.
     -     Скажешь что-то не так и ты труп, бабка, - зашипел на
           женщину Тимур, доставая со дна телеги парабеллум.
     -     Предатель, - сквозь зубы прошептала бабушка Никиты, но
           тот этого, к сожалению, не услышал.
      Дикое напряжение охватило Веру Максимовну, и вновь вся её жизнь мгновенно пролетела перед глазами. Вот-вот и она увидит сына… Нет, он не такой, как эта сволочь и надо его как-то
предупредить.
И вот они у родного дома…
     -     Иди к Матвею, бабка, а я потащу мешок, - приказал татарин,
            и женщина с трудом спустилась с телеги на землю, не зная,
            что сын заметил их ещё когда они проезжали дом Храмовых,
            и что он знает всё о Беллабердинове и приготовился к
            встрече.
      Она открыла калитку и медленно пошла к дому, сложив крест на крест руки на груди, дабы как-то этим жестом предупредить сына о провокации. Но он уже шёл к ней навстречу, держа правую руку за спиной. И Вера Максимовна, слыша сзади за собой тяжёлые шаги татарина, всё же не сдержалась и крикнула:
     -     Это провокация, сынок! Беги отсюда! Тимур предатель!
      И в следующее мгновение, как ей показалась, она услышала гром с небес и почувствовала сильный удар в спину. Она обернулась, увидев, что прямо за ней стоит возница, сжимающий в руке пистолет и ещё одна пуля вошла ей прямо в сердце.
     -     Мама! Мамочка! – нечеловеческим голосом заорал Матвей
            Ильич, кидаясь к ней, и его правая рука, держащая топор,
            вылетела из-за спины.
И растерявшийся от крика предатель не успел среагировать, как отточенное лезвие вошло ему в лоб.
      А потом всё завертелось в диком вихре: быстрое появление немецких солдат, скручивание рук Ершова-старшего, волочение его по земле и появление «виллиса» перед домом. Да, маленькая старушка не видела этого, как и не видела, что в доме её нелюбимая невестка набрасывает на лежащего за печкой мальчика одеяло и подушки и как своим телом закрывает проход, взяв в руки два больших ножа для разделки мяса.
      Но эсэсовцам было пока не до неё – они сделали своё чёрное дело и всех поголовно мужчин села тащили в подвал школы. А троица солдат уже сколачивает перед бывшим сельсоветом виселицу.
      Но зато этот ужас встречи Матвея с матерью и его финал  наблюдал Савелий Ножов, сидевший на большой берёзе в три сотне метров от дома с биноклем физрука Ивашина в руках. И первой мыслью его было – это спасти мальчика. Что он и сделал, то есть спрыгнул с дерева, сбросил уже не нужный маскхалат (утреннее солнце растопило снег) и со стороны огорода пробрался в сарай Ершовых. И когда шум в селе утих, он ворвался в дом, чуть не налетев на ножи Елизаветы Гавриловны, стоящей в ступоре у печи, как бетонный столб.
     -     Лиза, где Славик? – вскричал Савелий и тут же по месту
            стояния женщины понял, где.
     -     Быстро давай ему тёплую одежду и что-нибудь поесть с
            собой. Ну, милая, приди в себя!
      И та как будто проснулась, то есть побросала ножи на пол и кинулась выполнять приказ Ножова. Три минуты и мальчик одет в старую, но тёплую одежду сына, ещё семь и он с Савелием уже за околицей, не зная, что наблюдавший за домом Ершовых зоотехник Зайцев уже бежит к учительскому жилищу, чтобы доложить Зельцу, что видел пропавшего бывшего зека у сруба Ершовых и посчитал это за большую удачу, решив, что тот связан с партизанами.
      Но за время, за которое беглецы достигли леса, соединившись с Никитой, Фёдором, Фишманом и физруком, запыхавшийся от бега пожилой предатель только и успел, почти заикаясь, объяснить штандартенфюреру, Баху и другим офицерам, кого он видел у дома схваченного Матвея, убившего топором немецкого пособника. И уже через пятнадцать минут танк стоял перед школой, а за ним половина солдат во главе с Гансом Брауном, первым обратившим внимание на Светлану Сырых.
     -     Прочешете весь лес до болот, - приказал ему
            штандартенфюрер Зельц, - Всех, кого встретите,
            расстрелять.
     -     А если будут там беженцы с детьми? – осторожно спросил
            Курт Бах.
     -     Взрослых в расход, а детей отправим в город для сдачи
            крови – нашим солдатам она всегда пригодится. Ясно?
     -     Так точно! – отдал честь молодой офицер.
      Подошли фельдфебель и Хельмут, и танк рванул вперёд. За ним трусцой побежали эсэсовцы, а следом заворчал мотоцикл с коляской, в которой развалился Бах, а за руль сел Браун.
     -      Герр офицер, - начал подошедший  Рюшке, - Когда будем
             допрашивать грязножопых?
      Зельц молча уставился на него, потом тряхнул головой, как будто сбрасывал с неё тяжёлый груз и произнёс:
     -     Каратели вернутся и на следующее утро Председателя,
            участкового, хромого и его жену повесить. Кстати, взяли её?
     -     Пока нет, - вытянулся Хельмут.
     -     Так какого чёрта? Бегите за ней, пока она не спряталась.
     -     И куда её?
     -     Да к мужикам в подвал – пусть побалуются перед смертью
     -     наконец-то, - почесал ладони рук Рюшке, а Хельмут
            нахмурился и спросил:
     -     Всех что ли потом расстреляем?
     -     Посмотрим, - хмуро посмотрел на них штандартенфюрер и
           ушёл в учительский дом, а фельдфебель и Хельмут быстрым
           шагом направились к срубу Ершовых, но тот оказался
           пустым…
                Война

      Славика несли все по очереди и не останавливаясь, чтобы быстрей добраться до блиндажа. Тот молчал, изредка посматривая на Никиту, бегущего с винтовкой наперевес. Там быстро все перекусили, рассовали оставшиеся патроны по карманам. И тут Ножов предложил:
     -     Слав, ты хоть и большой и тебя несли, но пора тебе
           отдохнуть. Ложись вон в тот угол, где лапник и накройся
           шинелями.
     -     Не буду, - нахмурился мальчик, - они фашистские.
     -     А дисциплина? – хмуро посмотрел на него Савелий, - Я же
            не прошу, а приказываю, понял? С тобой и Никита с
            Фёдором с удовольствием тоже отдохнут. Правда?
     -     Так точно, - буркнул Иванов.
      Подросток недовольно пожал плечами.
     -     Тогда ладно, лягу. А вы?
     -     А мы выйдем со счетоводом и физруком наружу, покурить.
Так и сделали. Но Савелий перед уходом что-то шепнул Фёдору на ухо, а когда вылез наружу, не стал сразу сворачивать самокрутку, а сказал:
     -     Надо спасать молодёжь.
     -     В смысле? – спросил Фишман.
     -     Мы втроём, рассыпав махорку вокруг входа в блиндаж,
            уйдём к болотам - я знаю, как по нему пройти на островок -
            он расположен ближе к реке. Вот-вот солдаты и танк будут
            здесь – я слышал, уходя из села, как заревел его мотор. Но
            мы не будем ждать, когда они появятся, а разойдёмся в
            разные стороны и чуть постреляем в воздух.
     -     Дезориентируем их? – улыбнулся физрук.
     -     Да, пусть думают, что здесь нас много. Роман, ты помнишь,
            где река?
     -     Естественно. Мы как-то с ребятами плавали на лодках по ней
            почти до самых болот.
     -     Хорошо. А ты, Аркаша?
     -     Нет, но я после нашей отвлекающей пальбы присоединюсь к
            учителю.
     -     Ладно.
     -     А ребята? – спросил Ивашин.
     -     Они, - достал мешочек с табаком Ножов, - Они
            останутся здесь с мальчиком и будет сидеть тихо-тихо. Мы
            уведём немцев за собой к болотам, там отлежимся на
            островке, а когда им надоест нас ждать и они уйдут,
            вернёмся за ними. Нам сейчас легче уйти от фашистов
            втроём, а не впятером. Да и Славику не будет так страшно в
            блиндаже с ребятами.
     -     Но…
     -     Никаких «но», вашу мать! Я же прав, мужики!
     Ивашин и Фишман молча кивнули головами.
     -     Тогда выполнять! – развернулся Савелий, доставая из
            рюкзака большой пакет с махоркой.               
        Пять минут и табак рассыпан и они, подхватив рюкзаки и оружие направились в сторону болот, крикнув в открытый люк:
     -     Мы скоро придём, вояки.
      И пока молодняк поднимался наверх, они уже скрылись за деревьями.
     -     И что будем делать? – спросил Фёдор, последним вылезая из
            блиндажа.
     -     А мы с тобой пойдём на разведку, - подмигнул ему Никита.
     -     И надолго? – нахмурился Слава.
     -     Да чуть прогуляемся до реки и назад, - продолжил
            врать Ершов.
     -     А я?
     -     А ты пока посидишь в блиндаже, ладно? Ты же уже
            взрослый пацан или нет?
     -     Угу, - вздохнул подросток, возвращаясь в схрон.
      Никита и Фёдор передвинули железо на место и присыпали его землёй.
     -     А на самом деле? – спросил второй, когда они отошли
            подальше.
     -     Двинем сразу к реке и вдоль неё по течению пройдём вниз до
            самого пляжа и…
      И тут он вспомнил тот вечер, когда они с Машей купались и загорали в последний раз. Как это было давно!
     -     Понял. А дальше? Ты что замолчал?
Никита тряхнул головой, как будто сбрасывал с себя сон.
     -     Дождёмся темноты, заглянем в мой дом, потом к тебе и…
            устроим немцам «подарок».
     -     Какой?
     -     А там придумаем. Всё, вперёд! Забери лопату, Федь.
      И они быстрым шагом направились на юг в сторону реки, куда её через час и бросили. А ночью были уже на том самом песчаном пляже…
      Часов у них не было, но, когда луна приблизилась к середине небосклона, решили, что пора. Дошли почти до дома Ножова – самого крайнего с юга, и Фёдор вдруг схватил Никиту за плечо и зашептал:
     -     Стой, кто-то возится с церковной дверью. Видишь?
     -     Ты что, друг, сдурел? – сбросил руку товарища Ершов, -
            Кто будет среди ночи идти, молиться!
     -     А слабо проверить? – взводя курок обреза, буркнул Фёдор.
     -     Ну, ладно, пошли, ошалелый, - сделал тоже самое с
            винтовкой Никита.
      Приседая к земле, поковыляли к храму, и тут действительно дверь в него чуть скрипнула, и их продрал озноб.
     -     Слышал, Никит?
     -     Ага.
     -     В церковь войдём или ну её?
     -     Пойдём, зря что ли мучились, передвигаясь на карачках?
            Вперёд!
И уже чуть ли не ползком добрались до входа.
     -     А собаки то не лают, - констатировал Фёдор, - Странно…
     -     Немчура их, небось, постреляла.
     -     Наверное.
      И Никита был близок к истине, но сельских животных немцы не убили, а отдали своим свирепым псам на растерзание как корм.
     -     Ну, пошли что ли? – первым шагнул в открытую дверь
           Фёдор, - Эх, жалко, что фонарика нет.
     -     Ага, тише ты!
    Но внутри церкви было чуть светло, и они с ужасом увидели две фигуры, одетые во всё чёрное - одна большая похоже молилась у единственной иконы, а другая маленького роста стояла сзади, истово крестясь. И тут Никита зацепился носком ботинка за выбоину в полу и чуть не выругался, крякнув.
     -     Ёш твоё!
     -     Кто там? – развернулась первая фигура к ним, проговорив
            басом Отца Евлампия.
     -     Это я, батюшка, Ершов, - шёпотом сказал Никита.
     -     И Фёдор, - добавил Иванов.
      И тут маленькая фигура вдруг выросла, то есть встала с колен, и они услышали возглас:
     -     Сынок, ты?
И Никита аж зашатался от неожиданности.
     -     Мама? Мама!
     -     Тише, Елизавета, - шепнул батюшка, - Идите сюда, отроки, к
            иконе и молитесь за упокой несчастной Веры Максимовны.
     -     Бабушки? А что с ней? – кинулся Ершов к матери, сходу
            чуть не задушив её в своих объятьях.
     -     Убил её мерзкий татарин, сынок! Убил, предатель!
      И Елизавета Гавриловна тихо сквозь слёзы рассказала, что произошло в полдень.
     -     Тварь, тварь, - чуть не задохнулся от злобы её сын, - Я убью
            его!
     -     Его уже нет на этом свете, отрок, твой отец зарубил его
            топором, - трагическим голосом произнёс Отец Евлампий.
     -     А, где он сейчас?
     -     Да в подвале школы, сынок. Туда почти всех мужчин
            загнали немцы. Что завтра будет, Господи, что будет?
     -     Надо освободить их, - категорично заявил Никита.
     -     Ты с ума сошёл, друг? – услышал он сзади голос Фёдора.
     -     Твой товарищ прав, парень, - вздохнул тяжело священник, -
           Там солдаты с автоматами и двумя овчарками охраняют
            вход. Сунетесь и они вас постреляют.
     -     Тогда что делать? – чувствуя, что сходит с ума от горя,
            произнёс Ершов-младший.
     -     Подождём рассвета. Утро вечера мудренее, - тихо сказал
            Отец Евлампий, решив пока не говорить ребятам, что у
            сельсовета уже стоит виселица.
    А через минуту добавил:
     -     Ты, Елизавета, ночуй у Колосовых – их дом рядом с лесом, а
            ребят я спрячу у себя.
     -     Спасибо вам, батюшка, - зашептала, тяжело вздыхая, мать
            Никиты.
     -     Только вот стрелялки свои спрячьте где-нибудь в кустах, -
            посуровел голос священника.
     -     Нет, - категорично заявил Фёдор, - Оружие мы не оставим.
     -     Но в моём доме оно не должно быть – это грех.
     -     Тогда мы переночуем в лесу, - сказал Никита.
     -     Нет, лучше бы у Любы Сивой – у неё хороший погреб, -
            вспомнил Фёдор, - Нам Савелий Ножов рассказывал.
     -     Тогда коротко, ребята, что вообще то произошло и где
            Славик? - попросил Отец Евлампий и Фёдор по-деловому
            быстро всё рассказал, смотря на товарища, который никак не
            мог оторваться от ещё плачущей матери.
     Но всё получилось не так, как они задумали: залаяла невдалеке собака и Елизавета Гавриловна встрепенулась:
     -     Это немцы обходят село. Уходите в лес мои дорогие,
           уходите. А мы с батюшкой сообразим, что сказать им, если
           они нас застукают.
      Так Никита и Фёдор сделали, вернувшись в лес и найдя там у излучены реки заброшенную хижину, где обычно раньше ночевали заядлые рыбаки. Благо, что они взяли с собой сухари и банку ветчины, оказавшейся, как и должно было быть, немецкой – русские в такой таре консервы не держали. А наевшись, тут же отключились. Отец Евлампий же с Елизаветой Гавриловной дождались, пока немцы сделали круг в конце улицы и пошли в её другой конец, а потом потихоньку вышли в безлунную темень и пробрались к дому священника, где их ждала его жена.

                Х

      Рёв мотора танка всё приближался и приближался, а сил бежать уже не было. Хорошо ещё, что солдаты Вермахта также устали, а то бы кратковременный бой уже закончился и не в пользу очень маленького отряда из трёх гражданских лиц. Нет, они конечно увели всех немцев к вечеру подальше от блиндажа в сторону болот, но это уже их не успокаивало.
     -     Чёрт, перебраться бы на другой берег реки, - сказал
            товарищам Ножов, - но ведь мокрые закоченеем сразу.
     -     А, моста там никакого нет? – спросил Фишман, обращаясь к
            Ивашину.
     -     Нет, а где было мелководье, я уже забыл, - признался физрук.
     -     Да, одна надежда на островок, - качал головой Савелий, - Но
            где он, чёрт возьми? Я уже теряю терпение. Прямо - таки
            исчез, зараза. Да и идти напрямик по болоту опасно – топь
            холодна, как труп мертвеца.
     -     Хватит шутить, Сев, - скривился Роман Петрович, - И так
            тошно.
     -     Но я говорю правду, Ром. Была бы хоть троечка брёвен, мы   
            соорудили бы плот, но нет верёвки… Эх, не пёрка есть не
            пёрка.
     -     Что, даже сужения реки нигде нет? – устало еле проговорил 
            идущий за ними счетовод.
     -     Может быть и есть, но я не помню, где.
     -     А если пойти вниз вдоль реки?
     -     Да, Сев, а если? – поддержал Фишмана физрук.
     Ножов хмыкнул:
     -     Что, хотите прямо в руки немцев попасть? Мы же придём
            почти прямо к селу! Думаете, эсэсовское начальство всех
            солдат за нами бросило? Дудки вам – они тоже не дураки.
     -     А если всё же попробовать? – стал настаивать Аркадий
            Абрамович.
     -     Ты, жи…, извини, Аркаша, думаешь, что самый хитрый и
            ловкий из нас? Нет, не похоже. Я вот из зоны пытался
            убежать, но суки вертухаи нас быстро с собаками догнали и
            те порвали мне обе ноги – два месяца валялся в больничке
            никому не нужный.
     -     Не надо было бежать, - философски проговорил оппонент. 
     -     А ты думаешь, что там хорошая была жизнь, Аркаш? Нет,
           это был ад! НКВДешники издевались над нами как могли:
           били, отправляли в пресс-хату, где некоторых насиловали…
     -     Неуже… - решил продолжить разговор Фишман, но тут
            раздался грохот и нарастающий свист.
     -     На землю! Лежать, учёные! – рявкнул Савелий и упал прямо
            в ледяную лужу.
      Остальные двое шмякнулись в ржавый мох.
Снаряд рванул так, что земля содрогнулась. Ножов заорал во весь голос матом, физрук поддержал его, а счетовод даже не пикнул. Когда поднятые взрывом комья земли вернулись на своё место, они увидели, что их товарищ лежит в воронке, а укороченная правая нога вся в крови.
     -     Твою мать! – вновь выругался вскочивший первым Ножов, -
            Нашему иудею стопу оторвало. Снимай брючный ремень,
            Ромка! Не перетянем сосуды, помрёт тут же от потери
            крови.
     И они бросились к Аркадию Абрамовичу.
Но сжатый ремнём обрубок всё равно кровил…
     -     Ну, всё, до философствовал, - вырвалось у Севки.
     -     Да, хреново, - кивнул головой Ивашин и стёр кровь с рук
            грязным мхом.
      И тут счетовод застонал.
     -     Ё моё, ожил! – выкатил глаза бывший заключённый, - Ну,
            Абраша, ты настоящий мужик, хоть и обрезанный!
     -     Хватит шутить, Сев, - сплюнул физрук, - Погоня уже рядом.
      И тут Фишман открыл глаза.
     -    Что со мной? – еле произнёс он
     -     Стопу оторвало, - отвёл взгляд в сторону Савелий.
     -     Кровотечение сильное?
     -     Вовсю.
     -     Танк пальнул?
     -     Он, сволочь.
     -     Тогда всё, конец нам.
     -     Похоже, - буркнул Ножов.
     -     Но не всем, - тихо произнёс Фишман.
     -     Что ты имеешь ввиду?
     -     Уходите, но оставьте мне автомат - мне уже не жить, но зато
            успею отвлечь и приостановить этих сволочей. Ну, быстро!
     -     Тогда прощай, Аркаша, - нагнулся Ножов к раненому и
            погладил его по плечу.
     -     Прощай, друг, - смахнул слезу Ивашин и положил на грудь
            счетовода автомат и запасной рожок.
      Они ещё минут десять слышали автоматные очереди, а потом опять рвануло и лес затих.
     -     Всё, трындец, - вновь выругался Савелий, - Ходу, физрук,
            ходу!
      И они побежали к реке.
И, слава Богу, что всё же луна просвечивала через тучи и они видели блеск воды, а то бы ненароком давно бы уже свалились в ледяную гладь…
                Х
 
       Их опять разбудил знакомый до боли, но мерзкий по сути и смыслу голос:
     -     Хэнде хох!
     -     ****ь! – выругался зло Фёдор, поворачиваясь на бок, -
            Попались!
В хибарке было темно и они не видели, сколько в ней фашистов и потихоньку пододвинули к себе оружие.
      -     Лежать, а то стрелять, - вновь зазвучал голос, - Что, попался,
             русский свинья?
      -     Да пошли вы на хер! – не выдержал Никита, - Стреляйте,
             твари!
      -     А зачем? – вдруг услышали они другой, но знакомый голос
             и дверца строения отворилась, и в её проёме они увидели
             грязных и мокрых физрука и Савелия с автоматами в руках.
      -     Вот, черти, опять нас пугаете? – вскочил с лежанки Фёдор, -
             А если бы мы шмальнули?
      -     Не успели бы – мы, если б захотели, то уже бы вас сонных
             повязали. Вы храпели на весь лес, вояки, - рассмеялся
             Ножов, - Ладно, вставайте и давайте разожжём костёр
             прямо здесь – мы замерзли невозможно как.               
       Разломали сухой столик, развели огонь и первое, что спросил, естественно, Никита было:
      -     Откуда вы, родные, взялись?
      -     Нет, сначала хоть корочку хлеба, - проговорил Ивашин, - А
             то сейчас сдохнем.               
      -     Да, воды и так мы уже нахлебались сапогами, - добавил
             Савелий.
       И остатки сухарей тут же перекочевали из кармана шинели отца Никиты в их руки, а потом был рассказ, закончившийся печально:
      -     Вот каким крепким духом и стойким оказался наш счетовод!
      -     Да, жаль, - тихо проговорил Фёдор, - А ты всё твердил,
             Севка, жиды да жиды…
      -     Ну, простите меня, ребята, - серьёзно произнёс Ножов, -
            Друг действительно познаётся в беде. А что творится в селе,
            Никит?
      -     Мы ночью были в церкви и застали там Отца Евлампия и
             мою мать и та сказала, что приехавшую к нам мою бабушку
             убил татарин, а мой отец раскроил ему череп топором.
      -     Из-за чего?
      -     Похоже, что это была какая-то провокация – успела Вера
            Максимовна сказать пару предупреждающих слов Матвею
            Ильичу, - добавил Фёдор.
     -     Да, дела, - вздохнул физрук, - Потери возрастают. А что со
            Славиком?
     -     Мы сказали ему, что пошли на разведку, и он принял это за
            правду, хотя по его виду мы видели, что он понимает – мы
            врём.
     -     Смышлёный пацан, - буркнул Савелий, - Молодец! Ну и
            какие планы на сегодня?
     -     Немцы же согнали в подвал школы почти всех наших
            мужиков, - сказал Никита, - По-видимому, сегодня опять их
            будут расспрашивать с пристрастием, вынуждая сказать, кто
            ещё ушёл к партизанам.
     -     Пытать будут, сволочи! - нахмурился Роман Петрович.
     -     Это точно! – добавил Ножов, - А вы - то, что думаете делать?
     -     Я поменьше ростом, чем Фёдор, - начал Ершов, - поэтому
            смотаюсь потихоньку в село и разведаю, что там творится, а
            потом посмотрим.
     -     Правильно. А я залезу на дерево на краю леса и понаблюдаю
            в бинокль, как ты раньше, Сев, - предложил физрук, - Может
            быть, что и увижу.
     -     А, мы с Фёдором будем в охранении, - кивнул головой
            Савелий, - Так часиков в десять и пойдём.
     -     Так хронометра то у нас нет, - заявил Никита.
     -     А, вот и есть, - достал из кармана немецкой шинели
            маленькие часики Ивашин, - Я вот только сегодня утром их
            обнаружил.
     -     Отлично, учитель, пять тебе за поведение, - обрадованно
            произнёс бывший заключённый, - Так, пора проверить
            оружие и, Фёдор, ты отдай обрез Никите – его удобней ему
            пронести под шинелью.
     -     Ладно, - недовольно пробурчал тот, - Отвечаешь за него,
            Ёрш, - это память о Макаре Сырых.
     -     Знаю.
     -     Тогда готовимся, - заявил строго Савелий, и теперь только
           Фёдор понял, кто из них всех настоящий командир.
      Так и мыслила вся троица, веря Ножову, как Отцу всех народов. Да, действительно Савелий прошёл тяжёлую школу выживания в колонии, но никто точно не знал, за что посадили его. Но близкое общение с ним всех открыло им его душу – душу борца и лидера. Поэтому без всяких споров подчинялись ему, как в армии, где слово командира – закон.
                Х

      Посланные в лес каратели вернулись в Васильевку в половине второго дня. До этого там стояла полная тишина, видимость которой обеспечивал дикий страх населения перед фашистами– никто из женщин и дряхлых стариков, которых не загнали в подвал школы, из дома не выходил, а остававшиеся солдаты сконцентрировались у здания, где жили учители – они ждали нападения партизан. И только два патруля шастали друг другу навстречу с одного конца села в другой. Но зато в подвале было настоящее средневековье с изощрёнными пытками. И особенно Рюшке по приказу штандартенфюрера Зельца измывался на Председателем сельсовета, Иваном Ильиным, Матвеем Ершовым, фельдшером Новиковым и психически больным пастухом Николаем Яровым. На «закуску» оставили двух доярок – Любу Сивую и Нюру Кругликову, которых солдаты насиловали прямо на виду у заключённых. И прекратилось всё это лишь при появлении посланного в лес танка и эсэсовцев, правда не всех – пятерых Ивашин, Фишман и Ножов всё-таки уложили.
     -     Час на еду и приведение себя в порядок, - объявил Фридрих
            Зельц, - а потом, вытащив всех до единого жителя села из
            домов на площадь и этих из подвала, поставить всех перед
            виселицей. И особенно тщательно проверьте дом хромого и
            местность вокруг – жена его где-то прячется рядом. Всё,
            выполнять!
      И Елизавету Гавриловну всё же нашли – постарался негодяй Зайцев, догадавшийся, что она может быть в церкви. Там была запирающаяся на засов и висячий замок ризная, где лежали когда-то редкие иконы, одежда священников и всякая церковная утварь. Туда и решил спрятать Отец Евлампий мать Никиты после того, как ребята ушли ночевать в хибарку в лесу, а они поужинали в доме священника.
     -     Сиди тихо, Лизавета, - стращал её священник, - Бог даст не
            догадаются супостаты, что ты можешь быть здесь.
      Но супостатом оказались не немцы, а бывший зоотехник Зайцев, сбивший кувалдой замок с двери и вытащивший женщину, укрывшейся под столом, накрытым до пола широкой рясой Емельяна Зверева, то есть Отца Евлампия.
      Но любимая всеми селянами медсестра не сказала предателю ни слова, а плюнула ему под ноги и с гордо поднятой головой вышла на свет Божий. И день был действительно светлый от впервые за два месяца, вышедшего из-за туч яркого солнца, растопившего лёгкую наледь на лужах и поднявшего в воздух пряный дух русской земли.
      Нет, Зайцев не ответил ей ничем: ни словом, ни руками – он уже знал, что штандартенфюрер назначил палачом именно его, и радость мести всем коммунистам в лице Колунова и его близких товарищей сделала его в собственной гнилой душе чуть ли не героем дня. Ведь его отец Егор Иннокентьевич Хламов служил в Белой Армии и был расстрелян «красными» в конце Гражданской войны, о чём Пётр тщательно скрывал от всех все эти годы, приехав работать в Васильевку в начале тридцатых годов из Тобольска под фамилией Зайцев.
      И он вёл Председателя сельсовета, Ершова, Ильина, Новикова и пастуха, как вёл бы самого Ленина, Сталина и Дзержинского к Лобному месту на Красной Площади в Москве на казнь. То есть, с улыбкой в пол лица, шинели с аксельбантом, спрятанной давно в подвале своего дома, и сдвинутой на затылок офицерской папахе, держа в руках «шмайсер».
      А к этому времени солдаты собрали весь народ на так называемой площади перед сельсоветом, вокруг которой расположились эсэсовцы с автоматами, и где стояла виселица. Люди стонали от пинков, бабы плакали, думая, что вот он, конец их жизни, а многие молились, крестясь. Привели и Отца Евлампия, который в этот день надел самую лучшую рясу и клобук (головной убор священников), неся в руках собственный серебряный крест.
      И всё это видел не только Никита, проползя двести метров по пашне и залезший на крышу дома Шиховых, стоявшего в шестидесяти метрах от сельсовета, но и физрук Ивашин, наблюдавший эту процессию в бинокль с самой высокой берёзы на краю леса.
      Наконец на площади воцарилось молчание и глаза Матвея Ильича и Елизаветы, стоявшей в первом ряду немногочисленной толпы, встретились. У первого он был суров и спокоен, у второй влажный от слёз и отчаяния. Но муж вдруг улыбнулся и покачал головой, будто пришёл не встретить свою смерть, а венчаться с любимой женщиной.
      И тут на помост виселицы поднялся Курт Бах, держа в руке листок бумаги, а чуть сзади него встал Зайцев, который тут же скинул шинель, под которой оказалась красная рубаха, а под сброшенной папахой – чёрная повязка на лбу. И все люди, увидев этот маскарад, не сдержали кто смех, кто мат, а кто и проклятья.
      Но вот офицер-переводчик вскинул правую руку в фашистском приветствии и начал свою речь, полную сарказма, издевательства и пренебрежения:
     -     Уважаемые селяне, - сказал он на чистом русском
            языке, - Мы пришли к вам с миром (гул в толпе), чтобы
            уничтожить коммунистический режим и сделать вашу жизнь
            красивой и богатой (поток проклятий и отборных
            ругательств). Но некоторые красные бандиты не захотели
            этого и стали убивать наших поистине миссионеров, прячась
            в лесу. Но Всевышний помог нам их найти (смех сквозь
            слёзы и плевки в сторону виселицы) и покарать. И теперь
            они будут держать ответ и первым будет казнён ваш тиран –
            коммунист Колунов. Ведите его!
      И двое солдат тут же схватили Артёма Ивановича, и потащили на эшафот. Но он шёл молча, смотря с ненавистью только на одного человека – зоотехника Зайцева, пытаясь своим взглядом прожечь его сердце. И вот он уже стоит под виселицей на табурете, а тот затягивает на его шее петлю. И в этот момент Председатель плюёт предателю в лицо, воскликнув:
     -     Будь ты проклят, фашистский прихвостень. И чтоб тебя
           покарал Бо…
      Но последнюю букву «проглатывает» затянувшаяся петля под стук выбитого ногой Зайцева табурета. Жуткие вопли раздирают грудь собравшихся, сотрясая площадь, а Никиту пробирает дрожь, но не из-за увиденного, а из-за нахлынувшей дикой ненависти к фашистам. А Бах уже называет следующую фамилию, от которой у парня сжимается сердце:
     -     А, это его ближайший помощник – Матвей Ершов, который
           собирал в своём доме лесных бандитов и проводил с ними         
           сход для обсуждения планов убийства великих воинов
           Германии. Да, настала и его очередь.                И Зайцев радостно захлопал в ладоши.       
     Но последние два слова Баха Никита уже не слышал – он тут же скатился с крыши назад в сад и ворвался в дом через открытую навечно дверь. И когда мерзкий предатель накидывал петлю на шею отца, он разбил ногой раму окна, спрыгнул вперёд, пробежал метров тридцать, прицелился и выстрелил. И… попал прямо в грудь подлого зоотехника – красная рубаха была хорошей яркой мишенью для возмездия. А мать парня, увидев это всё, жутко вскрикнула и упала в обморок. Зайцев же, умирая, успел схватиться руками за Матвея и повиснуть вместе с ним, сбив табурет на бок, соскользнув потом к его ногам, как молящийся перед иконой Господа великий грешник.
     И гром проклятий, вновь сотряс площадь, напрочь перебив автоматные очереди, направленные в молодого судью и мстителя. И от такого массивного удара пуль Никиту отбросило назад, и он упал спиной на землю, раскинув руки, как распятый на кресте Иисус Христос.
      По знаку штандартенфюрера казнь на этом остановилась, и всех мужчин солдаты погнали опять в подвал школы, а не приходящую от шока Елизавету Гавриловну женщины подняли на руки и, не оглядываясь, понесли к церкви. Отец Евлампий попытался идти за ними, но Хельмут с двумя эсэсовцами остановили его и потащили за общей массой мужиков в подвал школы. А вот Любу Сивую и Нюру Кругликову, которые опустив голову и в рваной одежде побрели за женщинами, и никто из немцев их не остановил…
      Но этого жуткого зрелища, буквально свалившийся с дерева бледный физрук Роман Петрович, уже не видел, а бросившиеся к нему Савелий и Фёдор тут же потащили Ивашина в хибарку, где положили на лежанку и обрызгали лицо водой, от чего тот вздрогнул и открыл глаза.
     -     Что? Что случилось там, Рома? – вскричал Ножов, но тот
            только помотал головой.
      Тогда Савелий с силой потёр ему виски, а потом опять обрызгал лицо водой.
     -     Ну?
     -     Сейчас, - часто заморгал физрук и Фёдор заметил, что глаза
            его красные и мокрые.
     -     С Никитой что-то случилось? – спросил он.
     -     Да, - Ивашин с трудом сел и стал тереть лицо руками.
     -     Ну, рассказывай, не тяни! – заорал на него Савелий.
     -     Дай сначала попить, - прошептал физрук.
Фёдор сунул ему в руку фляжку, тот сделал три глотка и еле проговорил:
     -     Там перед сельсоветом немцы повесили… Колунова.
     -     Что-о-о? – охнул Фёдор.
     -     Затем подняли на эшафот отца Никиты…
     -     О, Господи! – вырвалось у бывшего зэка.
     -     И жена его сразу упала в обморок, а окно в доме Шиховых
            вдруг разлетелось на куски, и оттуда выскочил…
     -     Никита? – перебил его Ножов.
     -     Да, и он выстрелил.
     -     В кого?
     -     В палача.
     -     И кто им был, твою мать! – не выдержал Ножов, - Не тяни
            резину, Рома!
     -     Зайцев… Никита убил его, а немцы дали очередь и…
     -     Ясно, - устала присел Савелий на топчан с остекленевшими
            глазами, - И что дальше?
     -     Всех мужиков вместе с священником опять погнали в школу,
            а женщины унесли Ершову и её сына на руках, но куда, я не
            видел.
     -     Сволочи, сволочи, сволочи! – затопал ногами Фёдор и
            схватился за винтовку.
     -     Ты что? – заорал на него Ножов.
     -     Убью, убью гадов!
     -     Осатанел, парень? Там сейчас будет шмон по всем домам
            в поисках нас и неизвестно, что ещё сделают с мужиками в
            подвале.
     -     А, а, а? - стал заикаться Фёдор.
     -     А мстить надо ночью, ребята. Всё, я попробую прорваться    
           домой к Любе Сивой – надо взять что-либо из еды и, может
            быть, что-нибудь ещё узнаю. А вы сидите здесь тихо, но
            если появятся немцы, тут же бегите в дальний лес и
            прячьтесь в блиндаже. Понятно, мужики?
     -     Да, - ответил с трудом физрук.
     -     Ладно, я пошёл.
      И Савелий исчез, дав большой круг, чтобы потом ползком пробраться к Сивой через пашни и её сад в дом. Однако там его подруги не оказалось, но кое-какую еду он всё же нашёл…

                Храм

       Штандартенфюрер Фридрих Зельц сидел за столом на втором этаже учительского дома и пил коньяк. Курт Бах тоже потягивал янтарный напиток, а молодые офицеры и телохранитель Хельмут
расположились на стареньком диване в углу у печи, предпочитая шнапс из своих собственных запасов. Раньше в этой комнате жил Аркадий Абрамович Фишман, тело которого уже растерзали в лесу волки. И все офицеры собрались не просто так – они обсуждали, как заманить в ловушку остальных партизан, которые, как считали все, спрятались где-то на болоте на сухом островке, путь к которому знали только они.
     -     Есть захотят, придут в село, - высказал своё мнение
            переводчик.
     -     Да так мы можем прождать их до нового года, - отклонил его
            предложение Зельц
     -     Тогда надо объявить, что казнь продолжится, - сказал
            Ганс Браун , - и тогда кто-нибудь из селян побежит в лес,
            чтобы передать это партизанам, а те, естественно, решат
           освободить мужское население от расправы и нападут на нас.
     -     И что? – сделал маленький глоток штандартенфюрер.
     -     И вступит план, предложенный вами ранее.
     -     То есть, ты хочешь сказать, надо сделать вид, что часть
            солдат и танк возвращаются в город, а на самом деле мы
            подготовим ловушку? – улыбнулся руководитель группы.
     -     Да.
     -     Не пойдёт.
     -     И почему?
     -     А потому, что у них тоже имеется разведка, Ганс, и,
           возможно, они и сейчас наблюдают за нами. Ведь этот
           подросток вряд ли пошёл напролом – я уверен, и что он
           наблюдал за подготовкой к экзекуции минимум полчаса. О    
           чём думают ваши солдаты, офицер? О бабах, которые уже
           превратились в старух из-за постоянного насилия или о
            шнапсе? Нет, такой вариант тоже не пройдёт.
     -     Тогда что? – встал со стула Бах и стал ходить по комнате из
            угла в угол.
     -     А как вы думаете, Курт, что им больше всего нужно?
     -     Ну, оружие и еда, господин штандартенфюрер…
     -     Нет, им нужна… взрывчатка и у нас она есть, так сказать,
            лишняя.
     -     Та, которую привезли мы с Хельмутом?
     -     Да. Поэтому надо известить партизан, что она у нас спрятана
           там, где её легко найти. И это будет для них сладким
            «пирогом», но… последним в их жизни, так как мы устроим
            большую засаду.
     -     А как их поставить в известность, Фридрих? – спросил Бах.
     -     А, пустить слух, что мы хотим, допустим, взорвать
            церковь…
     -     Ну, да! – не сдержался от возгласа Хельмут, - Русские в
           деревнях очень набожные, и преклоняются перед храмами
            и…
     -     Конечно! – обрадованно произнёс Зельц, - Но надо, чтоб об
            этом узнал человек, которому церковь… дороже всего.
     -     Священник? – удивлённо посмотрел на него переводчик.
     -     Да.
     -     Изумительно, господин штандартенфюрер, - теперь вскочил
            с места Генрих и выкинул правую руку вверх, - Хайль
            Гитлер!
     -     И это он должен узнать из ваших уст, молодёжь, - добавил
           штандартенфюрер.
     -     В смысле? – удивился офицер.
     -     Ну, конечно, не в приватном разговоре с ним, а… случайно.
     -     Я понял. Сделаем. Но разве он знает немецкий?
     -     Я думаю да. Покойный Зайцев говорил мне, что священник
           приехал вместе с женой из Западной Украины, а там почти
           все они живут по старым правилам и обучаются в
           Церковно-приходских школах и не только священному
           писанию, но и языкам.
     -     А если нет?
     -     Тогда пригрозим смертной казнью больному туберкулёзом
            или тому, что живёт без желудка, - предложил Курт Бах.
     -     Ты не прав, мой друг, это для них будет, как избавление от
           мучений, - улыбнулся Зельц, - Надо выбрать того, кто очень
            дорожит жизнью.
     -     Мы подумаем, - отдал честь Генрих, - Правда, Ганс?
     -     Обязательно!
И когда в очередной раз допрашивали Отца Евлампия, тот ненароком спросил у Штаубе:
     -     Генрих, а куда спрятали взрывчатку, которую привезли для
           провокации переводчик и Хельмут с этой бабкой?
     -     Не отвлекайте меня от допроса, - нарочито строго сделал
           замечание Курт Бах на родном языке, а потом перешёл на
           русский, - Итак, поп, кто ещё входил в состав вашей
            террористической группы?
     -     Я общаюсь только с Богом, господин офицер, - гордо, но
            блефуя произнёс священник, - Меня политика и
            коммунистический режим не интересуют - церковь отделена
            от государства.
     -     А вы участвовали в сходках у Ершовых?
     -     Я уже ответил на этот вопрос – меня на это не звали, зная
            мою позицию. И спросите что-нибудь поинтересней.
      И тут, не знающие русский язык молодые офицеры продолжили громко перешёптываться.
     -     Зельц говорил, что пора взорвать старую церковь – оплот
            «воссоединения русских душ», - сказал Генрих, косо следя
            за выражением лица Отца Евлампия.
     -     Возможно, - кивнул головой Ганс, - Та взрывчатка очень
            мощная и никакая старая кладка не выдержит – храм
            превратится в руины, и дух сопротивления селян будет
            сломлен.
     -     Прекрасно! Мы вам нужны ещё, Бах? – спросил Генрих,   
            поворачиваясь к переводчику.
     -     Нет. Идите курить свою отраву, господа!
И вновь перешёл на русский:
     -     Так вам всё равно, священник, кто будет править Россией,
            мы или коммунисты?
     -     Совершенно, - спокойно ответил тот и добавил, продолжая
            юлить и притворяться, - И я толком не пойму, зачем я сижу в
            подвале с этими грязными и вонючими мужиками. Моё
            призвание – молиться, молиться и молиться, отпуская грехи
            всем.
     -     Хорошо, я учту ваше пожелание, - задумался Курт Бах, - А
           пока вас отведут туда, где, быть может, тоже находятся
           террористы, то есть в подвал школы. Но вы, если узнаете
           что-нибудь новое от них, сообщите мне, пожалуйста, сразу.   
         На что Отец Евлампий только молча кивнул головой.               
      И переводчик крикнул по-немецки:               
     -     Хельмут, проводи попа.
И уже через пять минут он докладывал штурмбанфюреру:
     -     Трудно сказать, но мне показалось, что он прислушивался к
            разговору наших офицеров, господин Зельц.
     -     Будем надеяться. Но если он повторит свою просьбу, то это
           значит, что он знает наш язык и…
     -     Вы его отпустите? Извините, что перебил вас.
     -     Да, но и увеличим ночное патрулирование.
     -     Отлично, герр штурмбанфюрер, - потёр руки Бах, - А
            вдруг нет, не знает он немецкого?
     -     Тогда отдадим Рюшке фельдшера– пусть обработает его
            хорошенько, перетянув на нашу сторону. Врачи – это
            проститутки, работающие на любую власть.
     -     Отлично, Фридрих, вы умница.
     На том беседа и закончилась.
Но на следующий день Бах просто влетел в комнату Зельца и лицо его прямо-таки светилось.
     -     Поп просит аудиенцию, чтобы разрешить вопрос об его
            освобождении, господин Зельц. И поэтому я уверен, что он
            знает наш язык, и предложенная вами ловушка сработает.
     -     Дай, Бог, Курт, дай Бог! Всё, отпускайте его. И пока не
            следите за ним, а ночью рассадите солдат по пустым домам 
            и выдайте всем бинокли. Пусть наблюдают обстановку и кто
            куда и к кому ходит теперь.
     -     Так точно, господин штурмбанфюрер! Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - махнул рукой руководитель акции и налил себе
            коньяку, - Эх, надоела мне эта возня с деревенскими. Надо
            было действовать как в Польше, то есть расстрелять сразу
            человек десять - двадцать и тогда все остальные тут же    
            рассказали бы, кто связан с партизанами.
     -      Это точно! – кивнул Бах и вышел из кабинета Зельца в
            сельсовете.
                Х

      Время шло, а Отец Евлампий всё никак не мог придумать, как связаться с Савелием Ножовым или Фёдором Ивановым, ушедшим к бывшему заключённому в лес.
     -     Но если Никита совершил месть, то, думаю, он сделал это не
            один, - рассуждал он, - Савелий очень осторожен и умён –
            общение с политическими в лагере было ему на пользу в
            этом плане. Но как известить его о готовящемся безобразии?
           Жаль, если храм уничтожат… Ведь люди верят сейчас
           больше в Бога, чем в Красную Армия, которая пока
           отступает. Что делать? Что делать? Посылать кого-нибудь
           опасно. Был бы почтовый голубь, тогда можно было бы что-
           то придумать, а так… Жаль, что я не маленького роста, а то
           бы сам сбежал в лес, воевать. Ведь сейчас патрулирование
           ночью увеличилось и ни одна душа не выйдет незамеченной
           за пределы села. Душа… Летающая душа!
      И тут священника осенило – а не использовать ли ему воздушный шарик!
     -     Вот старая я балда! – стал ругать он себя, - Ведь был в
            городе на Пасху в Преображенском соборе, а рядом стоял
            киоск, где продавали детям эти шары и игрушки. И по-
            моему, я взял их десятка два для детишек селян. А, ну-ка,
            поищи, дед!
      Но он нашёл только два. Один жёлтого цвета при надувании тут же лопнул – высох, а другой голубой заполнился только наполовину, но он не поднялся вверх.
     -     Господи, да чем же его наполнить? Что легче воздуха? Боже
            мой, да дым от горящих дров – он всегда поднимается вверх.
      Отец Евлампий вышел во двор и разжёг костёр. Но как собрать дым? Он пошёл в сарай, но там была только утварь для садовых работ, и валялся старый бак для кипячения. Жена его Маруся десять лет как страдает больными суставами, и он взял стирку белья на себя, которой было небольшое теперь количество, так что всё это он проделывал в небольшом тазу. И вот теперь он решил использовать бак в своих целях, то есть проделал отверстие в днище, вставил в него кусок бамбука от удилища и надел на него шарик. Нет, дым, конечно, не захотел просто так наполнять воздушный шар. Тогда священник взял небольшой деревянный бочонок, который раньше он использовал для приготовления домашнего вина, проделал в нём отверстие и такое же в крышке и поставил его на железный бак. Соединив ёмкости всё тем же полым кусочком бамбука, он  смазал изнутри стенки бочонка варом и, надув шарик, местами чуть-чуть приклеил его к стенкам, надев
всё на ту же трубочку из бамбука. Затем варом обмазал края бочонка и положил на него крышку, обмотав края изоляционной лентой, а в дырочку в ней засунул ещё одну бамбуковую трубочку подлиннее. Потом поставил бак на кирпики прямо над костром и когда тот разгорелся, бросил в него кусок толи и дым через пять минут повалил такой, что Отец Евлампий чуть сам не задохнулся. Но делать было нечего - надо надуть воздушный шар дымом, и он начал… высасывать воздух из деревянного бочонка. Там образовался небольшой вакуум, и шарик стал расправляться, затягивая в себя дым. Конечно, священник наглотался его и весь день его потом тошнило, но шарик всё же заполнился наполовину и когда он его вынул и перевязал верёвкой, тот, хоть и вяло, но тот всё же поднялся в воздух. И он был так доволен удавшимся экспериментом, что у него закружилась голова. Всё, теперь на нём надо написать хоть пару слов, которые бы стали информацией для партизан. А что написать и чем? Мел смоется дождём, вар утяжелит шар, а воск может отпасть. И Отец Евлампий взял и проколол палец гвоздём и написал кровью на шарике: «В чехле Ножа». То есть, он имел ввиду сарай Савелия, где он положит на пол записку для него.               
     -     Да, Ножов смышлёный мужик и должен понять, что надо
            зайти к себе домой. Да и Фёдор, если жив, тоже ещё тот
            фантазёр, - думал священник, перевязывая палец чистой
            тряпкой, -  И теперь надо ждать только одного – когда ветер
            будет южным, чтобы он унёс шарик к болотам.
     -     Что это ты задумал, Емельянушка? – спросила вышедшая во
            двор и спавшая весь день из-за больных ног его жена.
     -     Что надо, Марусенька, - улыбнулся священник.
     -     Ну, если надо, то пусть да поможет тебе Бог! – перекрестила
            она мужа.               
   И эту ночь, не смотря на ещё беспокоившие тошноту и головную боль, Отец Евлампий спал хорошо.

                Х

      Славику стало страшно лишь тогда, когда он впервые услышал вой волка. Из оружия взрослые ему оставили только охотничий топор, а вот Ножов, уходя, сунул в карман немецкой шинели свою любимую финку.               
      И вот теперь, когда начался опять этот вой – страшный, изматывающий нервы и отбирающий силы, подросток сбросил шинель на брёвна и в её кармане что-то гулко стукнуло.               
     -     А это что? – удивился подросток, залезая в карман и
           вытаскивая из него острый нож с наборной ручкой,
           сделанной из зубных щёток, - Ёлки-палки, да это же
           настоящая финка! Кто ж мне её подсунул? Да ведь кроме
           бывшего заключённого некому. Ну, спасибо, дядя Сева, за    
           подарок.   
      И тут опять завыл волк и он прошёл к люку и увидел, что там имеется небольшая щель – физрук оставил её, чтобы проникал в блиндаж свежий воздух. Но оказалась и обратная связь – волк учуял запах человека и целые сутки скоблил когтями металлический щит, служащий люком. И это прекратилось тогда, когда грохот танка и солдаты не спугнули хищника так, что он умчался далеко на восток от всего этого шума и выстрелов, иногда сопровождающихся взрывами от снарядов, которые пускал бронированный монстр.
      Нет, у мальчика еды бы хватило ещё суток на трое – четверо, но ему уже надоело сидеть в тёмной яме (он экономил свечи) и хорошо ещё, что эта начинающаяся зима не была с серьёзными морозами. Ему не было холодно – он был одет в старую, но тёплую куртку Никиты, зимнюю шапку и валенки. Да ещё оставался старый рваный тулуп (Ножов и Ивашин одели перед уходом немецкие шинели убитых солдат), который оставил ещё при копании ямы для блиндажа запасливый Матвей Ершов, которым Славик накрывался, когда слышал, как начинает гулять ветер по верхушкам деревьев. Он был воспитан отцом – старым воякой, который прошёл всю Гражданскую войну, став в конце тридцатых годов членом Белгородского обкома партии. И он учил сына всему – плавать, стрелять из духового ружья в тире и ездить на машине, считая, что это всё должен уметь настоящий мужчина. Мальчик любил его, и сейчас то и дело вспоминал, как они всей семьёй отдыхали в Гурзуфе, ездили в Ленинград, где долго ходили по набережной красивой Невы, посещали Зимний Дворец, Исаакиевский Собор и плавали на небольшом пароходике в Петродворец. Вспоминал он и пионерские лагеря, где отдыхал каждый год и где очень любил играть со всеми в игру «Пропавшее звено». И это успокаивало его в надоевшей темноте, единственной из еды немецкой тушёнки с сухарями и горячей воды из закопчённой кастрюльки, подогретой на свече. Славик потерял уже ощущение дня и ночи – для него была последняя постоянно и вот вновь это скобление когтей по железному люку. Но было странно, что оно не сопровождалось воем и рычанием волка.
     -     Неужели это медведь? - подумал он, - Взял и перепутал свою
            берлогу с блиндажом? Нет, такого не может быть – зимой
            ведь и у них спячка. А если это фашисты всё же нашли
            какие-нибудь остатки свежих брёвен и догадались, что здесь
            выкопан блиндаж? А у меня из оружия только финка и
            топор. Ну, что ж, встречу я их и этим.
     Он схватил этих «друзей» блатных и строителей, и забился в дальний угол, накрывшись с головой тулупом. И вот потянуло холодом, что означало, что железный лист сдвинут, и страх заполз в его сердце, заставив подумать о смерти. Потом появились непонятные шорохи, затем чирканье спичками и…
     -     Славик, ты где? – услышал он голос Фёдора и смех Савелия,
            который добавил:
     -     Лежит, наверное, где-нибудь под тулупом с моим подарком
            и топором и готовится к атаке.
      И подросток с радостным вскриком скинул с себя тёплую одежду,  вскочил на ноги, и бросился на шеи старшим друзьям, не отпуская из рук своё оружие.
     -     Федя, дядя Сева, дядя Роман! А где Никита и Аркадий
            Абрамович?
     -     Здорово, вояка! – невозмутимо пожал ему руку Ножов, как
            будто не слышал вопроса, - Да брось ты финку и топор, а то
            мне становится страшно.
     -     Так где они? – повторил мальчик.
     -     Давай поедим, Славик, - перебил его Фёдор, - А потом мы
            всё расскажем тебе.
     -     Ну, ладно, - чуть успокоился тот, - У меня ещё банка
            тушёнки осталась и по два сухаря вам…
     -     И хорошо, - тут же вывалил Савелий из рюкзака на
            импровизированный столик хлеб, кусок домашней колбасы
            и картофель, которыми поживился у Любы Сивой, – Ещё
            они пригодятся.
     А Роман Петрович лишь промолчал, с силой обняв юного партизана.
      Они быстро поели, запив кипятком, чтобы пища скорей проскочила в желудок, и довольные развалились на брёвнах.
Помолчали минут десять и Славик не выдержал:
     -     Ну, я жду, рассказывайте.
     -     Понимаешь, парень, - начал Ножов, - Немцы нас прижали к
            болотам и стали палить из танка. Мы отстреливались,
            отстреливались, а тут как жахнет взрыв…
     -     Мы на землю, а потом встали, - продолжил физрук, - а у
            Аркадия Абрамовича оторвана нога…
     -     Перевязали, но кровь всё равно идёт вовсю, - перебил его
            Ивашин, - А когда он пришёл в себя, то приказал нам…
            уходить, сказав, что с ним мы не оторвёмся от немцев, а ему
            всё равно хана, и чтоб мы уходили, а он нас прикроет,
            попросив оставить ему автомат. Вот и всё.
     -     И мы рванули вдоль реки на юг, и к концу суток были уже
            недалеко от Васильевки, - опять заговорил Ножов.
      И тут подросток вскочил, вглядываясь в лица рассказчиков.
     -     А Никита, Никита где?
Взрослые переглянулись, и в их глазах стояла одна и та же просьба: «Ты, ты рассказывай!»
      Но решился ответить только Фёдор.
     -     Слав, Никита уничтожил предателя Зайцева и был…
            застрелен немцами.
     -     Как так? – широко открыл глаза тот.
     -     А вот так, - пробормотал Савелий, чувствуя, как жёсткий ком
           начинает перекрывать ему горло, - Никита погиб как герой.
           Вот и всё.
      И скорбная тишина ударила по ушам.
Но подросток не заплакал, не стал кричать от ужасного чувства потери друга и даже не спросил, что вообще творилось в селе, а прошёл в тот угол, где прятался и накрылся с головой тулупом.
      И никто ничего не стал ему говорить – все поняли, что потеря Никиты стала таким же для Славы горем, как потеря отца и матери.
      Первым проснулся он, зажёг свечу и стал накрывать на стол, то есть порезал хлеб, остатки колбасы и открыл банку с тушёнкой.
     -     Подъём! – громко проговорил он, постучав ложкой по
            кастрюльке для подогрева воды.
     -     Сейчас, - широко зевнул Фёдор.
     -     Куда спешить? – пробурчал Савелий, а Роман Петрович тут
           же вскочил и поддержал мальчика, сказав:
     -     Слава прав, время терять нельзя – пора возвращаться в село
            и как-то связаться с нашими мужиками.
     -     Да там теперь, небось, солдаты на каждом шагу ждут нас, -
            медленно стал подниматься с брёвен Фёдор.
     -     Это точно, - поддержал его Ножов, - Да и сильную половину
           села фашисты, наверное, ещё держат в подвале школы.
      А физрук ну просто взорвался.
     -     Так что, бросим селян, надеясь на доброту завоевателей
            нашей Родины? Нет, вы как хотите, а я поем и сразу туда. А
            вы можете уходить в леса на север, искать партизан.
     -     И я с вами, - вдруг промолвил Славик.
     -     Молодец, парень, - хлопнул его по плечу Роман Петрович,
            садясь за стол, - Ставь греть воду, а то пить хочется ужасно.
     -     Ну и вояки! – хмыкнул Савелий, - У нас из оружия ведь
            только два теперь автомата и один запасной рожок, да
            Славин финский нож и топор. Чем будем воевать?
     -     Найдём, - жёстко бросил учитель физкультуры, - немчура
            оголодает и они поедут опять в город за провиантом, а мы
            их того…
     -     Точно! – поддержал его Фёдор, - Под стоячий камень вода не
            течёт. А на разведку пойдёт Слава. Готов, воин?
     -     А как же! – ответил тот, - Готов как юный пионер.
     -     Точный ответ, парень! – поддержал его Роман Петрович, - И
            то, что он столько времени пробыл здесь один, говорит о
            многом. И он теперь не Славик, а Слава – вон как подрос за
            эти месяцы. Видно, Елизавета Гавриловна кормила его до
            отвала. Ну, кто против забыть его ласкательное имя?
     -     Я нет, - помотал головой Фёдор.
     -     Тогда давайте ещё перекусим и вперёд. – вскочил Ножов,
           словно увидевший чужого на своей охраняемой территории.
      А через полчаса они уже вылезли из блиндажа, с удивлением увидев, что всё кругом белым бело. Быстро замаскировали люк ветками, руками присыпав всё молодым снежком и взяли курс на реку – верный для них ориентир, чтобы быстрей добраться до родной Васильевки.
                Город и село

       За неделю Маша уже привыкла к Прасковье Ивановне, да и та была рада, что у неё появилась постоялица, которая может сходить на рынок и обменять всякое барахло на еду, прибрать хоть и в маленьком, но всё же доме и накапать лекарство в рюмку с водой – старушка страдала сердечным заболеванием. А девушке тоже было не плохо, так как она познакомилась с семьёй Туриновых, проживающей в трёхкомнатной небольшой квартире соседнего двухэтажного дома. Там жили девушка восемнадцати лет, которую звали Зинаида, её шестнадцатилетний брат Серёжа, а также их мать и бабушка – отец, ушедший на фронт погиб в первую неделю войны. На этом же этаже были ещё две квартиры – инвалида с одной ногой Георгия Сидоровича с женой и дряхлой старушки Анастасии Пафнутьевны с двенадцатилетним внуком Геной – невысоким и слабым по виду мальчишкой.
      Ну, что они делали все вместе? Да играли в домино и карты, катались с горки на санках в двух кварталах от них, иногда ходили в парк, где инвалид продавал семечки, которые очень любил и обменивал их на старую одежду Генка, иногда оставаясь поболтать со стариком пять – десять минут. И ещё там работала комната смеха. Но туда они заглядывали только тогда, когда там не было солдат – они сторонились их, специально одеваясь неряшливо и скромно, чтобы не привлекать к себе внимания, так как соседи поговаривали, что крепких женщин увозят на поездах в Германию, но, слава Богу, до них очередь не дошла… пока.
      А однажды Серёжка прибежал к Маше и, чуть заикаясь, попросил:
     -     Мань, м-мне нужна т-твоя помощь.
     -     И какая? – с удивлением уставилась на него юная девушка.
     -     Да надо на несколько дней спрятать вот это, - прошептал он
            и вытащил из-под пальто старенький школьный портфель.
     -      А, что там?
     -      Секрет. Так что, сможешь?
     -      Ага.
     -      И где?
     -      Да в сарае. Пошли со мной.
      Но в сам сарай парень не полез.
     -      Я постою на стрёме на всякий случай, - сказал он.
      А Маша пробралась в дальний угол хилой постройки, где лежали поленья, перенесла их на середину сарая, и выкопала лопатой ямку по размерам портфеля, положив его туда, предварительно открыв (ах, это женское любопытство!) и обнаружив в нём пачку бумаги. И не удержалась – взяла один лист, сложила и засунула в карман пальто. Потом, присыпав тайник землёй, перенесла на место поленья и вышла к Серёже.
     -     Ну, что, получилось?
     -     Да, можешь проверить.
     -     Я тебе доверяю, - шмыгнул тот носом, - Пока. Дня через два-
           три заберу.
      Но девушка вспомнила о том листке только перед сном и, когда Вера Максимовна уснула, достала его и с волнением прочитала:
      «Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!»
     -     Так, значит Серёжка связан с подпольщиками?! – зашептала
            она восторженно, - И это здорово – может и я им пригожусь.
      А на следующий день по всей улице прокатилась волна обысков, но до покосившегося сарая немцы не дошли, зато перевернули всё вверх дном в доме.
      Потом Серёжка притаскивал тот же портфель с гранатами, затем с тремя наганами, а под конец с какими-то пакетами в форме кирпичиков и Маша догадалась, что это была взрывчатка… Но эти опасные «подарки» она решила не трогать, ещё раз убедившись, что подпольщики явно готовятся к какой-то акции.

                Х

       Славе не повезло – он нарвался на патруль прямо у дома Ножова, то есть, в начале села. Но его спасла не только белая рубашка физрука, который посоветовал использовать ему, как маскировочный халат, но и раскидистый куст сирени у калитки, за которым он и упал в снег. Хорошо ещё, что у солдат не было собаки, а то бы юному партизану несдобровать. И пока те медленно дошли до конца так называемой улицы, и стали возвращаться назад, подросток продрог окончательно.
      Но вот он, наконец-то, увидел их спины и прополз до следующего дома – дома фельдшера и… услышал женские голоса.
     -     Да сколько же их ещё будут держать? – произнёс грубоватый
            голос.
     -     А Бог их знает, - ответил другой более мягкий.
     -     Да, тебе хорошо – батюшку то немцы отпустили.
     -     Вот это и подозрительно, - услышал в ответ Слава, и понял,
            что это говорит, наверное, жена священника.
     -     И почему?
     -     Да при его допросе двое молодых офицеров калякали, что
            вроде бы эти супостаты хотят взорвать церковь.
     -     О, Господи, Марусь! Неужели они пойдут на это?
     -     А что им, они лютеранской веры и ненавидят всех христиан.
     -     Но это же… - начала женщина с грубоватым тембром, но
            матушка её перебила:
     -     Да, это удар для всех, кто верит в Бога – единственного
            сейчас спасителя от этой нечисти.
     -     Так что же делать?
     -     Не знаю. Муж говорит, что надо идти к партизанам. Ведь
            часть немчуры с танком, похоже, вернулась в город, а
            оставшихся то человек пятнадцать всего.
     -     Да какие же они человеки? – воскликнул низкий голос, -
            Изверги и чтоб им гореть в аду.
     -     Вот именно. Емельян мой, то есть Отец Евлампий не спит
            теперь, ни ест, а всё думает, как бы кого из баб послать в лес
            к ушедшим туда ребятам. Но… опасно ведь.
     -     Да, точно. Я вот видела, что патрулей по ночам стало
            больше. А как прорвёшься мимо них! Сразу застрелят.
            Можно было бы нашего внука послать, но он ещё
            маленький, а в лесу волки бродят.
     -     Действительно. Ладно, налей ещё чайку, Агаша, и пора
            расходиться.
     -     Ну, да, Марусь, а то обед скоро. Надо бы что-то придумать,
           чем потчевать внука.
      Минут на десять воцарилась тишина, и Слава понял, что жена батюшки ушла, а ему действительно надо поговорить с её мужем, обсудить, что делать им, четверым партизанам, чтобы сохранить храм. И он осторожно пошёл за матушкой, накрытый пока белой рубашкой физрука, в сторону её дома. А та, войдя во двор, обернулась на шуршанье его ног по снегу и чуть не ахнула, увидев, как «сугроб» движется за ней.
     -     Ой, Господи! – только и сказала она, стукнув от страха в
            окно своего дома.
     -     Ты чего, Маруся? – вышел на порог Отец Евлампий.
     -     Да вот смотри, - указала она на остановившийся «сугроб».
     -     Ну и что? Снег то ведь всю ночь шёл.
     -     Да он… двигался!
     -     Да ладно тебе, матушка. Настойки что ли вишнёвой с
            Агашкой выпила? Если хочешь, я раскопаю его.
     -     Давай, батюшка, а то я сейчас от страха обмочусь.
      И священник, накинув тулуп, прошёл в сарай и тут же вернулся с деревянной лопатой для снега. Подошёл к сугробу и… ахнул – тот вдруг потемнел (Слава сбросил с себя рубаху Ивашина) и двинулся к нему.
     -     Свят, свят, что твориться, Господи?
     -     Да это я, Слава, - негромко сказал мальчик, - Ну, вы ещё
            несли меня раненого из леса к Ершовым.
      Отец Евлампий развёл руками.
     -     Боже мой, Славик? Ты ли это?
     -     Да.
     -     Откуда?
     -     Из леса.
     -     Тогда пошли в дом, и ты всё мне, благословясь, поведаешь.
И они вошли в сенцы, где стояла изумлённая матушка, ещё раз перекрестившаяся, увидев незнакомого подростка. Ведь даже ей, своей жене, священник не сказал ни слова об обнаруженном ещё летом в лесу раненном мальчике.
      Быстро пообедали и Слава немедля всё рассказал.
     -     А я, старый дурень, послал вам воздушный шарик с
            новостью о том, что немцы хотят уничтожить церковь. Не
            видели его?
     -     Нет, батюшка. Просто нам прятаться надоело в блиндаже, да
            и потеря Аркадия Абрамовича сыграла роль – захотели
            все поквитаться с этими гадами за его смерть.
     -     Да, дела. А вы знаете, что здесь случилось?
     -     Да, Роман Петрович нам всё рассказал – он наблюдал в
            бинокль, что произошло в тот день. Жалко всех: и Артёма
           Ивановича, и Никиту, и его отца…
     -     И Елизавету Гавриловну тоже, - тяжело вздохнул Отец
            Евлампий, - Рассудок у неё после всего этого помутился. То
            хотела повеситься, а то в речке утопиться, хотя там уже лёд
            образовался, наверное.
     -     Да, я видел.               
     -     А сейчас мы её у себя прячем в подполе.               
     -     Так что нам делать, батюшка?
     -     Надо искать бомбу, Славик. Если фашисты сказали, что
            уничтожат храм, то точно эту подлость сотворят.
     -     И где искать её??
     -     Да вокруг церкви хотя бы. Они могли закопать адскую
            машину ночью под стенами. Да и в самой церкви поискать
            надо. А я в этом деле ни бум-бум, как говорится…
      И подросток вдруг уверенно сказал:
     -     Дядя Савелий, наверное, всё знает. Ведь он воевал,
            наверное? И он у нас теперь командир.
     -     Нет, мальчик, он не воевал, а сидел в лагере, если я
            правильно понял, но это ничего не значит – он умный
            мужчина.
     -     Так как же всё сделать?
     -     Я подумаю ночку, пока ты отоспишься в тепле, а утром всё
            тебе доложу. Верно?
     -     Да, батюшка, - зевнул Слава.
     -     А откуда ты, отрок, знаешь, как меня называть? – хитро
            посмотрел на него Отец Евлампий.
     -     Да мама моя, хоть и работала в военном госпитале, но была
            верующей и часто водила в тайне от отца – коммуниста в
            Преображенский Собор.
     -     А-а-а, тогда понятно. Ладно, спи здесь. Матушка, видишь,
           уже постелила тебе на топчане, а мы пойдём в свою комнату.
            Спокойной ночи!
     -     И вам, - опять зевнул мальчик и прилёг на приготовленную
           постель.
      А утром священник действительно предложил ему свой план, понравившийся Славе.
                Х

     -     Господин штандартенфюрер, к вам просится поп, - доложил
            Зельцу его охранник Хельмут.
     -     А Бах об этом знает? – невозмутимо спросил тот, - Я буду
            говорить с представителем церкви только в присутствии
            Курта – я же русский язык не знаю.
     -     Хорошо, я сейчас позову его.
      И через десять минут троица расселась в сельсовете – эсэсовцы на стульях, Отец Евлампий на табурете.
     -     Я вас слушаю, - начал по-немецки Фридрих Зельц.
     -     Я не знаю вашего языка, - совершенно спокойно проговорил
            священник.
      Оба офицера с удивлением переглянулись.
     -     А ты, Курт, считал, что он знает немецкий, - покачал
            головой штандартенфюрер.
     -     Да я… - начал Бах, но Зельц его прервал:
     -     Ладно, переводи.
      И тот с сомнением посмотрел на священника и повторил вопрос своего начальника на русском.
     -     У меня есть большая просьба к штандартенфюреру, - с
            мольбой в глазах и в голосе проговорил Отец Евлампий.
     -     И какая?
     -     26 ноября великий религиозный праздник – день Святого
           Иоанна Златоустого, и я каждый год провожу
           торжественную вечерню с песнопением и крестным ходом
            вокруг церкви. Поэтому прошу свершить это и в этот раз.
     И Бах подробно и точно перевёл сказанное Зельцу, добавив:
     -     Я бы разрешил, Фридрих. Это успокоит народ.
     -     Ты так считаешь, Курт?
     -     Да.
     -     А смысл в чём?
     -     А в том, что в этот праздник партизаны не посмеют напасть
            на нас и наши солдаты отдохнут от недосыпания от
            постоянного ночного патрулирования.
      Зельц с пренебрежением улыбнулся, но потом раскурил сигару и произнёс:
     -     Скажи попу, что я согласен, но с условием.
     -     Каким?
     -     Он в своих молитвах будет упоминать и Фюрера.
      У Баха глаза полезли на лоб, а штандартенфюрер улыбнулся.
     -     Не удивляйся, Курт, если поп согласится, то он, во-первых,
            нам не врёт и наш язык не знает, а во-вторых, подтвердит,
            своё безразличие к власти в России и этим мы похвастаемся
            перед генералом Кёльтером, вернувшись в Белгород. То
            есть, докажем, что сломили дух вонючих деревенских
            свиней. Понял?
     -     Да..
     -     Тогда переводи.
      И Курт Бах вновь подробно всё перевёл, но уже с немецкого на русский, внимательно вглядываясь в лицо священника, что то же самое и делал всё время Зельц, ища в глазах «гостя» хоть каплю его разоблачения, то есть знания немецкого языка.
      Но этого не произошло, хотя стоило большого нервного напряжения и силы воли Отцу Евлампию, так как, во-первых, он знал их язык, а во-вторых, его мозг просто кричал: «Бросься на этого мерзкого штандартенфюрера и разорви зубами его глотку!» Но он заставил себя быть спокойным, как никогда и уверенно ответил, сказав только одно слово:
     -     Я согласен.
     -     Ну и отлично! Ещё какие-нибудь просьбы есть? – поднялся
            из кресла Зельц, тут же приказав это Баху перевести, и
            священник неожиданно заявил:
     -     Я сделаю всё, как вы скажете, но при одном условии.
     -     И каком? – с удивлением посмотрел на него Курт.
     -     Я прошу, чтобы в этом участвовало и мужское население,
            которое вы держите в подвале школы.
      Переводчик выполнил свою функцию и Зельц на мгновение замер, но потом улыбнулся и сделал царственный жест рукой, как будто дарил приговорённому к казни жизнь.
     -     Ладно, пусть будет так, - кивнул он головой и добавил, - И
            это хорошо, Курт, так как если что-то пойдёт не так, наши
            автоматчики, которые создадут кольцо в пятидесяти метрах
            от церкви, положат всех. Переводи нужное этому попу.
      Отец Евлампий шёл домой и сердце его ныло, как больной зуб.
     -     Вот что придумал, фашистская сволочь, - шептал он себе, -
           Надеется, что народ спровоцирует немцев на расправу? Да,
           этого можно ожидать, особенно тогда, когда я вспомню
           Гитлера в своей проповеди. Нет, господа твари, у вас это не
           получится – моя Марусенька предупредит всех женщин, а
           те, встретив мужей у церкви, расскажут им всё и наш первый
           ход для нахождения бомбы состоится без сучка и задоринки.
           Всё, объясняю услышанное мальчику, а ночью он уйдёт в лес   
           к великой троице бойцов.
      И как только стемнело, Отец Евлампий сунул Славику в руку мешочек с продуктами, где лежали ещё какие-то мягкие штуковины, которые пригодятся тому, кто будет зондировать землю у храма.
     -     Да поможет вам Бог! – трижды перекрестил он подростка,
            помог ему нацепить «маскхалат» – рубаху физрука и
            проводил его на задворки садового участка, вручив ему
            острый топорик на длинной ручке, и сказав при этом,
            улыбаясь, - Это, если тебе встретится волк, юный воин.       И Славик потопал, внимательно оглядываясь по сторонам, выискивая патруль. Но в этот раз всё обошлось – он дошёл до хибары у замёрзшей реки буквально за полчаса.
     Его все ждали и не только самого, но и как посланца за едой и новостями.
                Кресты

     -     Вот так, - закончил рассказ Слава, кладя на столик мешочек
            с едой, выделенной матушкой Марусей и ещё чем-то
           мягким, - И что будем делать, дядя Савелий?
     -     У нас осталось всего три дня, и мы должным за это время
            любыми путями вооружиться.
     -     Да пойдём на большак и устроим там «встречу» с немцами,
            как мы когда-то с Аркашей Фишманом, - предложил
            печально Ивашин.
     -     Да, другого варианта нет, - добавил Фёдор, - А давайте я
            пойду на праздник.
     -     А что, разбираешься во взрывчатках? – поднял правую бровь
           Ножов.
      И Иванов опустил голову.
     -     Нет.
     -     Тогда пойду я. Мне приходилось встречаться… - шмыгнул
            носом Савелий, - с этими разными штучками.
     -     А мы? – спросил физрук.
     -     А это зависит от того, пополним мы арсенал или нет. Ясно?
     -     Да. Тем более, что провианта у нас, не смотря на
            принесенное Славой, маловато.
     -     Это точно! - кивнул Савелий, - Так что едим и пока не
            рассвело топаем через лес на большак – грабить немецкую
            сволочь.
      Так и сделали, но до самого вечера ни одной машины или подводы не проехало. То же самое было и на следующий день. А вот в последний им повезло, но не совсем: уже под вечер из города в сторону Васильевки затарахтел мотоцикл с коляской, на котором сидели два солдата с автоматами за спиной.
     -     Дай «шмайсер», Рома, - прошептал Савелий, - У моего
            кончился рожок.
     -     Но я лучше тебя стреляю, - возразил Роман Петрович.
     -     Дай, твою мать, а я чаще это делал. Давай!
 С явной неохотой физрук отдал немецкий автомат, и Ножов короткими перебежками рванул поближе к дороге, прячась за густо посаженными и все в снегу елями. Короткая очередь и мотоцикл перевернулся.
     Ивашин и Фёдор помчались к месту нападения, оставив Славу смотреть по сторонам.
     -     Обоих положил? – спросил физрук, выскакивая на
            большак.
     -     Ага, снимайте со спины водилы автомат, - приказал Савелий,
            бросаясь к фашисту в люльке.               
         И вдруг этот немец, к которому подбежали физрук и Иванов, неожиданно перевернулся на бок, выхватил из кармана шинели пистолет и выстрелил.
     -     Ой, - схватился за живот Ивашин и рухнул в снег.
      Рядом тут же упал Фёдор, уходя от второй пули. Но Ножов уже среагировал и одиночным выстрелом «успокоил» фашиста навсегда, бросившись потом к физруку.
     -     Ну, что, Рома?
     -     В живот, сука, попал, - еле выговорил тот.
     -     Давай, Фёдор, - крикнул подбежавшему парню Савелий, -
           Давай, расстегни шинель, я осмотрю рану.
      Иванов обнажил живот, и они увидели расползающееся большое кровяное пятно в правой половине живота.
     -     Боюсь, что эта тварь попала в печень, - тихо произнёс
            Ножов, раздеваясь и срывая с себя рубашку, потом
            сворачивая её и придавливая к месту ранения, - Видишь,
            парень, как побледнел наш учитель. Пощупай пульс.
      Иванов сжал запястье физрука.
     -     Еле-еле, - хмуро проговорил он.
     -     Чёрт, не дотащим до села…
Подбежал через минуту и Слава и тут же встал, как вкопанный.
     -     Дядя Роман ранен? – спросил он тихо.
      Савелий сдавил пальцами сонную артерию и через минуту глухо произнёс:
     -     Убит.
     -     Как так? – вскричал подросток.
     -     А, вот так, парень, пуля – дура, но эта… В общем она
           порвала ему печёнку, а та кровит всегда во всю силу.
     -     Надо было ему стрелять, - прошептал Ножову на ухо Фёдор.
     -     Кто знал… Ладно, посмотри в коляске, нет ли там лопаты.
      Иванов кинулся выполнять и через пять минут вернулся, держа в руках лопату и ранец.
     -     И лопата, и жратва, и шнапс.
     -     Тогда давай, бери Рому за ноги, а я за руки и отнесём вон к
            той большой сосне. Слав, а ты подбери автоматы, а у этого
            гада пистолет и тащи за нами. Да, не забудь про дорогу.
     -     Хорошо, прослежу, - тихо проговорил тот, кусая губы,
            чтобы не расплакаться.
      Выкопали метровой глубины яму, положили туда Ивашина и молча закопали, присыпав потом землю снегом.
     -      Воткни, что ли, лопату вместо креста, Федь, - тяжело
             промолвил Ножов, забирая у Славы оружейный трофей..
     -      Ладно, - тяжело ответил Фёдор, втыкая в снег
             импровизированную отметину.
      Назад шли молча всю дорогу, а в хижине вывалили всё из ранца фрица на стол и разделили на три части. Стаканов здесь не было, поэтому взрослые пили шнапс прямо из фляжки, и ничего им не хотелось говорить.
      Потом вдруг Савелий попросил:
     -     Слав, повтори всё, что рассказал, но выбери самое основное- 
            у меня что-то с головой не так. Всё отшибла… смерть
            Романа.
     -     Хорошо, - хмуро выговорил юный партизан, с тоской
            глядя на своих только двух оставшихся в живых взрослых
            товарищей, - Так вот, кто-то из вас двоих…
     -     Да я, я, - перебил его Савелий.
     -     В общем, колокольный звон известит о начале празднования
            Дня Святого Иоанна Златоустого, и это будет знаком идти в
            село. Там всё население придёт к церкви…
     -     И мужики? – спросил удивлённо Фёдор.
     -     Да.
     -     Как так? Их же немцы держат в подвале школы!
     -     А так. Главный немецкий офицер разрешил религиозный
            праздник провести только с тем условием, что
            батюшка в своей молитве вспомнит о Гитлере, то есть
            прославит его.
     -     Вот немецкая тварь! - стукнул по столу кулаком Иванов.
     -     Не перебивай парня, - зыкнул на него свирепо Савелий.
      Тот махнул рукой.
     -     А сам то, сам?
     -     Так вы будете слушать? – вскочил с топчана Слава.
     -     Всё, полная тишина! – начальственный тоном проговорил
            Ножов, - Давай, парень, трави дальше.
     -     Так вот, Отец Евлампий согласился на это условие, но тоже
            выдвинул своё.
     -      Какое? – опять вырвалось у Фёдора.
     -     Он сказал, что его молитвы должны услышать и мужчины,
            то есть на время празднования их должны выпустить на
            свободу.
     -      Молодец! – улыбнулся бывший выпускник школы.
     -     Да, умняга наш поп! – добавил Савелий, - Но как я там
            окажусь?
     -     А ты, дядя Савелий, всё вынул из мешка, который я принёс
            от батюшки?
     -     Нет, только продукты.
     -     А ты посмотри.
      И тот тут же поднял мешок с пола, залез в него и вытащил… длинное женское платье, большой пуховый платок и потёртое пальто.
     -     А это зачем?
     -     А что, не догадываетесь?
      Тот почесал затылок.
     -     Неужели я должен переодеться в бабу?
     -     А ты что, хотел с красным знаменем и автоматом в руках
            появиться в селе? – усмехнулся Фёдор.
     -     Н-да, задача! Ну, ладно, маскироваться так маскироваться.
     -     А как будете искать взрывчатку? – спросил Слава.
     -     Да просто стану незаметно протыкать землю у стен церкви-
            штык от винтовки вполне сгодится. Всё равно патроны
            для неё закончились.
     -     И то верно, - кивнул Фёдор, - А мы будем невдалеке и если
            что…
     -     Тут же в лес и в блиндаж, - строго произнёс Ножов, - Хоть
            потом отомстите за меня…
     -     Да хватит говорить о плохом, - возмутился Слава.
     -     Молодец, парень! - пожал ему руку Фёдор, а Савелий 
            добавил,               
     -      Да тебя, пацан, надо называть теперь по имени отчеству –
             повзрослел ты за это время. Как там тебя по отцу?
     -      Петрович, - сконфузился подросток.
     -     Так вот, Вячеслав Петрович, ты теперь будешь моим
            как бы заместителем, - улыбнулся Савелий, - Но ладно,
            хватит шутить! И когда, напомни, будет этот праздник?
     -     Да уже завтра, - серьёзно проговорил подросток.
     -     Тогда, Слава, ложись спать, а мы с Фёдором ещё посидим,
            как следует помянем нашего товарища, а завтра с утра я
            доберусь до села и посмотрю с дерева, не готовят
            ли фашисты нам засаду.
Но как ни наблюдал он следующим утром в бинокль, ничего подозрительного в селе не увидел и даже патруль не шастал ни по их так называемой улице, ни у церкви.
               
                Х

     Звон колокола 26 ноября раздался ровно в четыре дня, когда стало темнеть. Но снег повалил уже с девяти утра, и к этому времени село выглядело вполне торжественно.
     -     Пора, - стал переодеваться Савелий, - А интересно, после
            моей разведки что-либо там изменилось?
     -     В смысле? – спросил Фёдор.
     -     Ну, в смысле подлянки со стороны немцев…
     -     А кто его знает.
     -     Тогда, как в тот день, когда казнили… В общем, Федя. ты
            залезешь на ту же берёзу с биноклем и будешь всё
            высматривать.
     -     Ладно.
     -     А я? – поинтересовался Слава.
     -     А ты, стой под деревом и будь готов ко всему. Да, ребята,
            если что не так, то есть услышите пальбу, то тут же в лес
            вдоль реки на север и в блиндаж – это надёжный схрон.
     -     Есть! – с серьёзным выражением лица отдал честь
            подросток.
     -     Тогда я пошёл. Ну, и как я выгляжу?
     -     Похож на бабку Жогову после заклинаний – злой и
            неповоротливый, - хмуро произнёс Фёдор, - А пистолет то
            взял?
     -     Так я платье то на шинель надел для толщины, а ствол
            положил в её правый карман, а в левый штык.
     -     Правильно. И молодец, что побрился. А чем, интересно,
            рожу скоблил?
     -     Так наш Вячеслав Петрович ещё и топор от Отца Евлампия
            принёс – острый как бритва. Всё, я потопал.
     -     Ну, с Богом! – перекрестил его Фёдор, с грустью вспомнив,
            как Никита при разговоре часто его вспоминал.
      Савелий ушёл, а Слава сказал:
     -     Но если бы не платок и не длинное платье, то…
     -     Это точно! – кивнул головой Фёдор, - Ладно, мы тоже
            собираемся – пора мне занять место на дереве, как филину.
            Слав, ты готов?
     -     Так я же юный пионер, - тяжело вздохнул тот, вспоминая
            погибших взрослых товарищей.
     -      Нет, ты уже почти мужчина, - подбодрил подростка
            напарник.               
     -      Тогда дай я потащу эти два автомата.
     -     А донесёшь?
     -     Обязательно.
      Через полчаса Фёдор уже вовсю рассматривал в бинокль село, и ничего опасного для Ножова не заметил: женщины и освобождённые мужики столпились перед входом в храм, потом вышел оттуда Отец Евлампий и показал жестом, что пора входить. И даже на таком расстоянии ребята, как им показалось, услышали песнопение. А потом в дверях церкви вновь появился батюшка с кадилом и медленно стал ходить вокруг неё и весь народ толпой последовал за ним, периодически останавливаясь за священником, когда тот махал кадилом. Как и когда влился Савелий в эту круговерть, а также в какие моменты он умудрился прощупать землю у стен храма, Фёдор не заметил. Нет, кучка офицеров всё же стояла неподалёку, но не вмешивалась в торжество праздника и даже не подходила к сидящим на трёх мотоциклах с коляской солдатам, по виду не вооружённых.
      И это было странным…
Наконец, «представление» закончилось (а Фёдор ни на минуту не сомневался, что эта церемония просто блеф, так как ни разу за все годы проживания в селе он не видел, чтобы так торжественно отмечали этот праздник). Мужчин опять погнали под конвоем в сторону школы, а женщины ещё постояли у храма минут двадцать, а потом стали расходиться. И снова парень не увидел, чтобы кто-нибудь отделялся от общей толпы.
     Но вот и немцы покинули своё место, оставив Фёдора в сомнениях: а выполнил ли Савелий свою задачу и были ли фашисты удовлетворены прошедшей процедурой с прославлением Гитлера?
     -     И почему же всё-таки это чёртово офицерьё согласилось на
            проведение праздника? – задал он сам себе вопрос, слезая с
            дерева, - Какой смысл был в том, чтобы спокойно увидеть
            хоровод вокруг храма? Что они удумали?
     -     Ну и как дела, Федя? – спросил Слава, подходя к нему.
     -     Нормально, но… непонятно, - покачал головой тот.
     -     И почему тебе непонятно? – услышали они сзади,
            вздрогнули, обернулись и увидели улыбающегося Савелия в
            белом «маскхалате», накинутым на плечи.
     -     Фу ты, дьявол, напугал! – сплюнув на снег Фёдор, - Прямо
            привидение какое-то.
     -     А меня нет, - бросился к Ножову обниматься подросток.
     -     Так ты же Вячеслав Петрович, а Фёдор просто Федя, -
            засмеялся тот, - Ладно, пошли в хибару, а то я замерз ужас
            как.
      А там взрослые, разведя внутри небольшой костёр, грелись остатками трофейного шнапса и шептались о чём-то, что Славику в конце концов это надоело и он завалился спать.
     -     Ну, что, Сева? – спросил Фёдор, - Каково твоё мнение о
            произошедшем?
     -     Нормальное.
     -     В смысле?
     -     Так они ждали нападения партизан, а этого не произошло. И
            я думаю, что через день-два они свалял отсюда в Белгород.
     -     Да ну?
     -     Точно!
     -     И не будут взрывать церковь?
     -     Нет. Но… - хмуро посмотрел Ножов, - Но обыскать храм,
            прости Господи, всё равно надо.
     -     Ты всё же считаешь, что он заминирован?
     -     Да.
     -     И?
     -     И этой ночью мы к нему вернёмся, - неожиданно сказал
           Савелий, снимая с себя белую рубаху физрука, платок и
            пальто жены Отца Евлампия, надев потом ненавистную
            ему немецкую шинель.         
     -     Так как же ты…
     -     Да, я присоединился к сгрудившимся женщинам напротив
            дома Рыжовых, уехавших в эвакуацию, когда те кучкой
            остановились. Ты не заметил, что одна из толстушек явно
            хромала?
     -     Нет. Так это был ты?
     -     Да и с каждым поклоном, когда Отец Евлампий поминал
           Бога, я протыкал снег и землю штыком и никакого твёрдого
           предмета или препятствия ни разу не обнаружил. А когда
            бабы стали расходиться, я прошмыгнул в свой двор, нацепил
            опять там эту рубашку и дал большой круг, обойдя село и
            увидел…
     -     Солдат? – не выдержал напряжения Фёдор.
     -     Да. Они лежали цепочкой вокруг и многие были с
            биноклями…
     -     Чёрт возьми!
     -     Вот именно! Они нас ждали, то есть ждали партизан, а мы не
            появились. И теперь я гадаю, каким следующим будет их
            план охоты.
     -     Пойдут опять прочёсывать лес?
     -     Может быть. Или…
     -     Что?
     -     Да я даже не представлю, что они задумали, мать их пере
            мать! – витиевато выругался Савелий, - Ладно, давай поспим      
            чуток, а потом пойдём обыскивать церковь – Отец Евлампий
            передал мне через Любку Сивую ключ от навесного замка.
     -     А не проспим? – с сомнением произнёс Фёдор.
     -     Нет, у меня свой в голове будильник, парень.                И он действительно проснулся первым, зажёг свечу и что-то написал карандашом на клочке бумаги, сунув его в карман куртки Славы, а в один из рукавов запихал рубашку Романа Петровича – их «маскхалат». А потом разбудил Фёдора…
     -     Пора, Федя, труба Родины зовёт.
     -     Слушай, а автоматы все три будем брать? – одеваясь,
            спросил тот.
     -     Конечно. Славе оружие пока доверять рано, да и нам,
            возможно, пригодится.
     -     Разбудим его?
     -     Нет, пусть спит, - сказал Ножов, положил на стол коробок
           спичек и две немецкие зажигалки, взятые из ранцев
           мотоциклистов и первым вышел в морозную ночь.
     До церкви они добрались без приключений, хотя и немного с нервным напряжением – тёмная одежда на фоне продолжающего падать снега выдавала их. Савелий вставил ключ в замок, повернул его, и дужка замка скакнула вверх.
     -     Пошли, - прошептал он Фёдору и первым вступил в темень,
            но не прошли они и десяти шагов, как сзади чуть
            скрипнула дверь.
      Обернулись и на фоне светлого от вылезшей из-за облаков луны неба увидели высокую фигуру.
     -     Отроки, это я, - услышали они мощный голос Отца
           Евлампия, - Дайте мне автомат, а сами уходите отсюда –
           фашистские отребья окружили всю территорию вокруг
            церкви.
     -     Значит, они не ушли, а жаль, - прошептал Савелий и
            передёрнул затвор автомата, - Нет, священник, мы не
            привыкли оставлять своих на поле боя. Держи автомат.
      И тут снаружи раздался голос на русском языке:
     -     Сдавайтесь, бандиты, или мы вас уничтожим!
     -     А вот вам хрен с маслом, - подскочил Ножов к двери и дал
           длинную очередь, а потом отскочил назад и , крикнул, - Ты
           прости, Отец, но надо разбить окошки, чтобы у вас тоже
            была возможность как можно больше уложить этой нечисти.
     -     Бог простит, Савелий, - крикнул Отец Евлампий, и сразу же
           зазвенели грязные разбитые стёкла, давшие проникнуть в
           храм лунному свету, и три автомата тут же застучали в
           унисон.
Но обоймы не вечны и через пятнадцать минут оружия замолчали.
     -     Выходите и сдавайтесь! – повторил тот же голос, - Мы
            оставим вам жизнь.
     -     А вот вам подарочек, - вновь возник в проёме двери силуэт
            Ножова, и пистолетные хлопки огласили всё вокруг.
    Раздался дикий нечеловеческий крик, а другой голос громко произнёс одно лишь слово на немецком:
     -     Шпренген!                И это означало на русском «взорвать».
       И тут же страшный грохот, усиленный пустотой помещения, расколол небо над церковью, разорвав ушные перепонки мужчин. Мгновение и стены храма задрожали, а потом рухнули вниз на пол, заживо похоронив троих русских защитников Отечества.
      И эти минуты штурмбанфюрер СС Фридрих Зельц и Курт Бах провели рядом с телом любимого телохранителя Хельмута Шторма, которому Савелий Ножов разорвал горло пистолетной пулей. Они не кричали, не плакали, а лишь оба шептали:
     -     Шайзе, шайзе, русиш швайн!
      Но русский народ не свиньи, а вечные освободители своего Отечества от мерзких завоевателей, пытающихся поработить трудолюбивый и гордый народ.

                Прощай, село…

      Славу разбудил звук мощного взрыва, и он моментально вскочил с лежанки. В хибаре никого не было, а через единственное окно была видна луна.
     -     Ой, что-то случилось, - зашептал он, бросаясь к валявшейся в
            углу куртке, - Боженька, помоги, чтоб все были живы! А это
            что?
      Один рукав был чем-то забит и не пропускал руку, и мальчик с удивлением вынул из него белую рубашку физрука Ивашина
     -     Зачем это? – произнёс он тихо, - Странно. Ладно, надо
            спешить в село на помощь взрослым.
      Но пройдя пол километра, он почувствовал, как леденеют руки и засунул их в карманы куртки и… левая вдруг ощутила холодное шуршание. Он вынул руку и увидел в ней клочок бумаги, на которой было написано карандашом:
     «Слава, если что, дождись ночи, накинь рубаху и дуй в село к Любе Сивой – это одиннадцатый дом справа. Она в курсе и спрячет тебя. Савелий».
     -     А как же я брошу вас…
    Но тут образ отца промелькнул в голове, и он как бы сказал:
     -     Делай, что приказал командир!
      И подросток вернулся в хибарку.
     -     Надо прибраться, - вдруг решил он и все крошки со стола,
            остатки хлеба и еды переместились в его шапку, а потом в
            сугроб поближе к речке.
       Вещей никаких не было, но на полу валялись окурки, и он тоже их собрал и отнёс подальше от хибары, присыпав снегом. К сожалению, из еды ничего не осталось, но он даже кусочка хлеба не хотел – думал о том, что же могло произойти в селе. И вдруг вспомнил, как Отец Евлампий рассказывал, что немцы решили взорвать церковь.
     -     Вот гады, - вырвалось у Славик, - Но если был взрыв,
            значит…
      Но он тут же стал отгонять от себя печальную мысль, твердя:
     -     Всё хорошо, они скоро вернутся. Всё хорошо! Надо только
           набраться терпения и ждать.
      Но он не стал высиживать в хижине, а начал ходить вокруг неё
до тех пор, пока не устал. И вот стало светать. Он нашёл топор, который дал ему Отец Евлампий, очистил лезвие от коротеньких волос и, перекрестившись, как учила его мама, медленно двинулся в сторону села, засунув финку в валенок. Где-то вдалеке завыл волк, и озноб продрал худенькое его тело, заставив идти быстрее. И чем ближе он подходил к населённому пункту, тем стало заметнее наличие каких-то розово-красных всполохов на севере, как ему показалось.
     -     Неужели это наша армия наступает? – подумал он, но тут же
           прогнал от себя эту слишком хорошую мысль, вспомнив
           погибших селян, с кем познакомился за эти полтора месяца и
           маленькая слеза покатилась по холодной щеке.
      Он шёл, а зарево становилось всё ярче и ближе, и страх медленно заполз в сердце Славы и больше оттого, что он никак не мог понять, что же это такое происходит у села, а, может быть… и в нём.
      Рассвет усилился и стали видны первые покосившиеся домишки, и он накинул на себя рубаху учителя физкультуры. И тут он вспомнил схему, которую ему рисовал Никита и… задрожал от ужаса, так как горела скорее всего… школа.
     -     О, Боже, как это? – остановился он, но появившиеся вдалеке
           патрульные заставили его резко взять и упасть в сугроб у
            огорода Савелия Ножова – первого справа.
     Обождав минут десять, он пополз дальше на соседний участок, потом на следующий, затем ещё, считая остающиеся в стороне дома. И вот он, одиннадцатый! Никакого света в доме нет, но дверь со стороны участка приоткрыта и из неё он вдруг услышал громкое рыдание. Слава встал и осторожно подошёл к двери, а затем сделал пару шагов вовнутрь.
     -     Кто там, кто? – услышал он испуганный возглас.
     -     Мне бы Любу Сивую увидеть, - тихо произнёс он, - Савелий
            Ножов сказал, что…
     -     Так ты Славик? - застучали быстрые шаги и тёмная
            фигура бросилась к нему, - Я без света сижу, хотя лампа
            есть, но там в школе творится такое…
      И женщина зарыдала в голос.
      -     Что, что там случилось? – схватил он женщину за руку.
Но та успокоилась только минут через пять, а потом с трудом проговорила:
     -     Немцы залили бензин через подвальные окошки внутрь
            подвала школы и… подожгли, а там они держали наших
            мужиков и… это было ужасно – слышать их крики.
     -     Вот негодяи, - вскрикнул Слава.
     -     А, до этого они взорвали храм, но оттуда кто-то
            стрелял и убил одного солдата.
      И юный партизан прямо - таки сжался в комок – он понял, что это скорее всего были дядя Савелий и Фёдор, даже не предполагая, что вместе с ними палил из автомата и тоже погиб священник.
     -     Гады, гады, гады, - зарыдал он
     -     Тише, тише, родной! И я вот теперь боюсь, что они примутся
            и за нас, женщин. Давай я тебя лучше сразу спрячу. Да брось
            ты свой топор…
     -     Нет, ни за что – это теперь моё оружие и память об Отце
            Евлампии..
      И женщина вдруг замолчала, отвернувшись и простояла так немного, а потом зажгла керосиновую лампу и потащила Славу на кухню, где под столом оказался узкий лаз, ведущий в подвал и пока тот спускался туда по лесенке, она принесла ему хлеба и две луковицы.
     -     Что бы ты не услышал над собой, не выходи, ладно? –
            попросила Люба, оставляя ему коробок спичек и горящую
            керосиновую лампу.
     -     Хорошо, - кивнул головой подросток.
     И он прилёг на большой ящик из-под картошки, прокрутил в голове всё, что только что услышал, ещё немного поплакал, а потом, затушив лампу, накинул на себя сверху плотную рубашку физрука и уснул – пережитое напрочь отобрало у него силы.
      Он проснулся от грохота над головой и понял, что это ходят по дому солдаты. Потом раздались женские крики, продолжавшиеся с полчаса, а затем всё стихло. Слава зажёг керосиновую лампу и тут же ощутил сильный голод. Съев хлеб и лук, он осторожно стал подниматься по лесенке. Но вот голова коснулась люка, но руки не смогли поднять его и от понял, что тот чем-то сверху завален. Отдохнув немного, он согнулся и, став ещё на одну ступеньку, упёрся спиной в люк. На пятой попытке люк чуть приподнялся, и он увидел, что сверху лежат поленья, и он, опять немного отдохнув, стал двумя руками сдвигать их в сторону. Наконец, он смог ещё немного приподнять спиной люк и начал выползать на пол из подвала.
     В доме творилось чёрте что: стол и табуреты были перевёрнуты, вся кухонная утварь валялась на полу, а в комнате на кровати смяты и изорваны простыня и подушки. Славе был пятнадцатый год, и он уже понимал, что тут могло произойти и ему стало противно. Но чувство это вдруг перешло в ненависть, когда он услышал рёв моторов мотоциклов и машин, крики женщин и детей. Потом всё начало постепенно стихать.
     -     Увезли, наверное, эти сволочи, всех оставшихся в город, -
            подумал он и был прав – по приказу генерала Кёльтера 
            фашисты сгоняли народ со всех деревень к
            железнодорожному вокзалу, где затаскивали их в вагоны,
            и отправляли потом в Германию…
      И Славе ничего не оставалось делать, как утеплиться, накинув сверху куртки найденную в сенцах женскую кофту, а сверху «маскхалат» и двинуться за ними, ориентируясь по вдавленной колесами машин снежной белой колее. Но через три часа силы его иссякли, и он потерял сознание.
      Сколько это продолжалось, он не знал, но вот это состояние вдруг перешло в сон, и он увидел, что плывёт на катере по морю, а рядом с ним сидят улыбающиеся папа и мама. Они о чём-то говорят, но он не слышит. Потом появились большие волны, и катер стало сильно раскачивать, а затем волны неожиданно исчезли, и он услышал, что отец кричит ему:
     -     Вставай, пацан («И почему отец называет меня так, а не
            Славиком?», - подумал мальчик), - Ну, ставай, - добавил
            грубый голос, - Приехали уже…
      Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на телеге, а рядом с ней стоит справный мужик в тулупе.
     -     Где я? Кто вы? – испуганно посмотрел на возницу Слава.
     -     Ты в деревне Кривцово, парень, вот.
     -     А как я туда попал?
     -     Да я еду, а ты лежишь на дороге. Думал, что мёртвый, ан нет.
           Вот и взял тебя с собой. А куда тебе надо?
     -     В город.
     -     В го-о-род? – удивлённо посмотрел на него возница, - И что
           ты там будешь делать?
     -     У меня там бабушка живёт, - тут же сообразил, что сказать, 
            подросток.
     -     Ну, до Белгорода отсюда километров пятнадцать-двадцать и
            мне туда не надо.
     -     А как же мне добраться?
     -     Что, очень нужно?
     -     Да.
     -     А ты откуда?
     -     Из Васильевки. Там всё село немцы разрушили.
      Мужчина почесал шею.
     -     Ладно, покумекаем и что-нибудь придумаем. Слезай, вот
            мой дом, - указал он на небольшое строение, окружённое
            деревьями, - Пошли щи похлебаем – моя жинка хорошие
            варит. Только вот разнуздаю Пятнашку, как зовёт лошадь
            она из-за белого пятна между ушей. Хотя та уже не
            Пятнашка, а пятно – старая стала. Да брось ты свой топор.
      Но Слав этого не сделал и не стал ничего больше спрашивать, а слез с подводы, подождал, пока мужик освободит лошадь от оглоблей, и проведёт её в сарай, а потом пошёл за возницей в дом. И из-за того, что тот был небольшим, в нём было жарко – печь трещала поленьями вовсю, а возле неё суетилась полноватая женщина, вытаращив глаза на него и на топор в руке.
     -     О, гостя привёз, отец?
     -     Агась. На дороге валялся, а я его подобрал.
     -     Ну и хорошо – щец на всех хватит. Раздевайся, малой, а
           топор положи в сенцах, - приказал женщина.
      И Слава стащил с себя сверху всё, оставшись в свитере. Сели за стол, и хозяйка поставила перед ними глиняные миски со щами, от которых шёл вкусный дух.
     -     Тебе нельзя – малец ты, а мне самогон не помешает, - налил
            хозяин дома себе мутно-белесоватую жидкость в стакан.
     -     И как тебя зовут, гость ты наш? – спросила женщина, кладя
            на стол нарезанный хлеб.
     -     Слава.
     -     А меня Маланья Григорьевна, а мужа Фрол Яковлевич. В
            город тебе надо?
     -     Да.
     -     У них в Васильевке погром был, вот он и сбежал, - объяснил
            хозяин дома, почему-то улыбнувшись.
     -     И где ж родители твои? – поинтересовалась хозяйка.
     -     Погибли… - хмуро произнёс Слава, беря деревянную ложку
            и хлеб, и начиная есть.
     -     Ладно, хлебай щи, пацан, потом всё расскажешь. Но у меня
            есть один вопрос, который я хотел бы задать сейчас. И зачем
            тебе белая большая рубаха и топорик? Ты что, партизан что
            ли? – хитро ухмыльнулся хозяин дома.
      И Слава подумал, подумал и рассказал почти всё, исключая действия их маленького отряда.
     -     Да, потрепала тебя уже война, - вздохнула женщина.
     -     Ничего, крепче будет, - хмыкнул возница, - Ванька вот,
            сосед, завтра повезёт кур на рынок в город, и я его
            попрошу, чтобы взял тебя с собой, пацан.
     -     Спасибо, - улыбнулся, вставая со скамьи тот.
     -     Нет, подожди, Славик, - засуетилась Маланья Григорьевна, -
            Я тебе сейчас приготовлю травяной чай – он сначала
            поможет тебе крепко уснуть, а за ночь прибавит сил. Вишь,
           Фрол, какой мальчик бледный.
     -     Агась, - зевнул тот, опрокидывая в рот ещё полстакана
            самогона, - А я и так засну…               
      Иван оказался мужчиной лет пятидесяти пяти с одной левой рукой. И Славу удивило, как он ловко правит лошадью, как засунув вожжи между колен, скручивает самокрутку и зажигает спичку, держа коробок между грудью и подбородком.
     -     Что удивляешься, малец, я в Гражданскую ещё три дня
            воевал с одной рукой – устроили засаду «белые», а до
            госпиталя не на чем было добраться. Вот и возникла
            гангрена и её пришлось ампутировать.
     -     А за курами сами ухаживаете? – спросил Слава.
     -     Да. Жена померла два года назад, зато мать ещё жива и дочка
            есть. Правда, она прихрамывает, но ничего, помогает. А ты
            действительно из Васильевки?
     -     Да.
     -     Так у меня там дружок живёт – Савелий Вениаминович
            Ножов.
     -     Неужели? – удивлённо посмотрел на него мальчик, - Я тоже
            его знаю, то есть знал.
     -     Нет, ты его не знаешь. Все его принимают за блатного, а он
            ведь не воровал и не убивал. Он спас девушку от
            насильников, а те в суде сказали, что он из их банды, а
            доказать обратное Сева не смог. Вот и пошёл с ними вместе   
            на зону. Там они хотели с ним расправиться, но он уложил
            двоих и ему продлили срок, так как никто из
             соседей - сидельцев его не сдал. А в юности он очень
            увлекался подрывным делом.
     -     Неужели всё это правда? – восхищённо проговорил Слава.
     -     Да, верь мне, - кивнул головой однорукий, - И как он там в
            Васильевке? Я слышал, что в селе взорвали церковь, но
            подробности никто не знает.
     -     Я знаю, - хмуро произнёс мальчик.
     -     Поведаешь?
     -     Да я уже деду Фролу рассказывал…
     -     Ну, повтори тогда. А потом я тебе скажу такое, что ты не
            знаешь, но может тебе пригодиться в чём-то или… спастись.
     -     Что-о-о? – обалдело посмотрел на дядю Ивана тот.
     -     Что слышал. Так договорились? Как говорят, баш на баш, а?
     -     Ну, ладно, - и Слава повторил свой рассказ, не забыв
            выложить и о своих взрослых друзьях и что они сделали, а
            также признавшись, что никакой бабушки у него в
            Белгороде просто не существует, добавив, что об этом
            Фролу он ничего не сказал.
И Иван вдруг так разволновался, что упустил вожжи, а лошадь, почувствовав это, остановилась.
     -     А я уж испугался, - признался мужчина, - что ты рассказал
            ему всё - всё. Ведь мой сосед, такой добренький с виду, а
            служит... немцам.
     -     Что-о-о? – аж подскочил на телеге юный партизан.
     -     То-то и оно! Он разъезжает по деревням, якобы для обмена
            своих глиняных свистулек, которые искусно лепит, на еду, а
            на самом деле осторожно расспрашивает деревенских о
            партизанах, связи их с подпольщиками, а некоторых со
            слабыми мозгами уговаривает, чтобы они добровольно
            уезжали в Германию, где жизнь как в раю.
     -     Неужели?
     -     Да. Клянусь здоровьем своей матери и дочери.
     И тут Слава побледнел как мел.
     -     Ты чего? – заволновался мужчина.
     -     Какой я дурак! – воскликнул подросток, - Я же ему сказал
           адрес бабушки Никиты, выдав за свой. И если он
            доложит об этом полицаям, то Маше хана. Да и топор,
            подаренный Отцом Евлампием я у него забыл.
     -     Теперь уже поздно обо всём этом жалеть, парень. Но учти,
            Фрол, посчитав тебя связным партизан, разболтает всё
            полицаям в соседней деревне, а те сообщат в Белгород кому
            надо и дом покойной бабушки твоего убитого друга вновь
            станут обыскивать, забрав для допроса девушку к себе, а
            там…ну, сам знаешь. Поэтому, ты должен сразу же при
            прибытии в город идти туда и предупредить Машу, чтобы
            она уходила из того дома. А ещё лучше тебе как-то связаться
            с подпольщиками и всё им рассказать. И про Фрола тоже.
     -     А у нас Никита и его отец уничтожили двух предателей!
     -     Ты уже говорил мне. Ладно, успокойся. Лошадь отдохнула и
            теперь мы её заставим бежать ещё быстрей. Сам то адрес не
            забыл сейчас с перепугу?       
     -      Нет.
     -      Тогда вперёд с Богом!
      Но проехать в город они не смогли – впереди показался шлагбаум и кучка немцев с автоматами возле него. И хорошо ещё, что началась метель и они заметили их заранее. Дядя Ваня тут же свернул в кусты и, тяжело вздохнув, промолвил:
     -     Всё, парень, дальше иди пешком. Эти полицаи меня знают, а
            вот тебя нет и могут запросто тебя арестовать. В общем,
            сделав полукруг через лес, ты обойдёшь пост и часа через
            три будешь в Белгороде. Волков здесь нет, так как всё время
            ездят машины с солдатами. А войдя в город, ты, я уверен,
            найдёшь какие - нибудь развалины, где переночуешь –
            Белгород перед захватом бомбили вовсю, а утром сразу к
            тому дому. Понял?
     -     Да, - кивнул головой подросток.
     -     Ну, ладно, вот тебе хлеб, - достал однорукий из-за пазухи
            мешочек, - и ещё там кусочек сала и лук - тебе на два дня
            хватит. Ну, с Богом, молодой вояка. Пусть он тебя хранит до
            конца твоих дней.
     -     Спасибо, дядя Иван, - соскочил с телеги мальчик, пожал
            руку новому знакомому и исчез в лесу.

                Х

     -     Подозрительный всё-таки мальчишка, - повторил Фрол,
            прикуривая самокрутку от зажигалки Андрея Головко –
            старшего полицая в соседней деревне.
     -     И чем? – спросил тот.
     -     Да, белая рубаха не его размера, да ещё топорик, который я
            ночью припрятал, а пацан его забыл, а также сильное   
            стремление попасть город. Не к подпольщикам ли он идёт?
     -     Ну, да, рубаха для него как маскировочный халат, топорик –
            оружие, но деревню то его подчистили капитально и что ему
            оставалось, в принципе, делать?
     -     Нет, Андрюшенька, чует моё сердце – не простой он.
           Хорошо хоть адрес сказал, где бабка его живёт – можно
            будет засечь его там и понаблюдать за ним.
     -     Это да. Ладно, завтра поеду в Белгород и зайду в
            комендатуру к Ваське Сомову. Он там как связной между
            бригадой СС и полицаями в нашей области.
     -     Вот и спасибо. Да, будешь заезжать ко мне, Маланье ни
            слова о пацане – дюже он понравился ей.
     -     Лады. В общем, если что определится, заеду, расскажу. Но
            проследить за ним можешь только ты, потому, что знаешь
            его в лицо. Поэтому в Белгород поедем завтра вместе –   
            расскажешь Сому поподробнее, что мальчишка тебе
            набрехал.
     -     Как скажешь, Андрюшенька. Мне с моей бабой уже
            надоело сидеть дома просто так. Быстрей бы весна, и я   
            начну разъезжать опять по деревням в поисках пособников
            партизанам.
     -     Тогда, до завтра, Фрол. И давай, поезжай в город сам на
            своей кобыле, чтобы не зависеть от меня, а я рвану попозже
            на мотоцикле. А встретимся прямо у комендатуры, лады?
     -     Есть, начальничек, - ухмыльнулся тот.
     -     Да хватит шутить, Фрол. Скажи лучше своей бабе, чтобы
            нам жратвы приготовила в дорогу. И не бойся – всё будет
            ништяк.
     -     Ладно, сделаю.
      Да, Андрей Головко действительно любил что-нибудь вставлять в разговор из тюремной трепотни, так как служил перед войной охранником в Курском остроге. Поэтому, когда его вышвырнули оттуда за связь с уголовниками, он тихонько перебрался в Белгородскую область, боясь, что, либо его соратники, либо заключённые найдут его когда-нибудь и выпустят ему кишки. Вот и стал он при приходе немцев что-то типа тайным агентом, получая, правда, за это мизерное вознаграждение, но зато в рейх марках. Он копил их, чтобы, когда наберёт нужную сумму, уехать в Германию и открыть там небольшой магазинчик.
      И вот теперь Головко сразу загорелся идеей, что этот пацан – связник между партизанами и подпольщиками и если он его расколет, то получит хорошенькую сумму.
      Но хитрый Василий Сомов, который тоже любил деньги, не очень - то поверил Фролу, но не стал отговаривать от этой затеи, надеясь, что стукач действительно что-то «накопает» и доложит ему, а он скажет фрицам, что это он всё разведал и получит за это неплохие бабки. Он же в прошлой жизни, то есть до начала войны, был обычным вором-медвежатником.
     -     Ладно, Фрол, действуй, - заключил Сомов, - Ищи своего
            пацана здесь и, если что, сразу ко мне.
     -     Но мне бы где-нибудь бы остановиться на это время, -
            осторожно попросил тот.
     -     Да найду я тебе комнатушку – у нас много одиноких баб,
            трясущихся за своё барахло живёт в одиночестве. Они не
            откажут принять постояльца, боясь, что их отправят в
            Германию. Зайди завтра в обед сюда, и я тебя направлю по
            нужному адресу.
     -     Премного благодарен, - поклонился тот, пятясь задом к
           двери и оставляя Андрея Головко наедине с бывшим
           уголовником.   
      И Фролу пришлось эту ночь провести в телеге. И хорошо, что он положил туда побольше соломы и сена – не было ему уж очень холодно на них спать, накрывшись с головой тулупом.

                Подпольщики

      Фрол был на улице Калинина в восемь часов, но не стал ходить из конца её в конец, чтобы не привлекать внимания, а остался лежать в телеге, повернувшись на бок, чтобы видеть дом номер пять сквозь чуть приоткрытые веки – вроде бы устал мужик и никак не может проснуться. Слава заметил его от самого начала улицы и тоже замаскировался, спрятавшись за забором полуразрушенного бомбой домика. Так они и прождали друг друга до половины двенадцатого, а потом предатель уехал в комендатуру.
     -     И что мне делать? – пробормотал юный партизан, - Тащиться
            за ним, или стукнуть в дверь домика? Но по виду он какой-
            то неухоженный: площадка перед ним не очищена от снега и
            занавески на окнах задёрнуты. Нет, подожду ка я ещё с
            часок, а потом пошляюсь по городу – вдруг повезёт и я
            устроюсь к кому-нибудь пожить.
     Но час ему ждать не пришлось – мимо дома медленно прошла неряшливо одетая девушка, дошла до конца улицы, развернулась напротив разрушенного домика, за палисадником которого прятался Слава, а потом пошла назад. У дома, где жила бабушка Никиты, она остановилась якобы поправить шнурки на ботинках, а сама внимательно оглядела окна, а потом двинулась дальше. И это была Маша, которая раз в три дня приходила сюда, надеясь, что Вера Максимовна вернулась, но признаков, что в доме кто-то живёт, она не находила.
     -     Что же такое? – шептала она каждый раз себе под нос, -
           Неужели бабушка осталась жить у сына в Васильевке? А
           может, немцы её там держат для какой- то цели? Ну, ещё
           раз приду и всё. Боюсь, что соседи запомнят меня и доложат
           в полицию – таких не так уж и мало теперь.
     И этот приход к дому был действительно последним…
И когда она дошла до конца улицы, чтобы свернуть направо на ту, где она пряталась у Прасковьи Ивановны, Славу ка током ударило.
     -     А может быть, это Маша? – промелькнуло у него в голове, -
            И она приходит сюда, надеясь, что вернётся бабушка
            Никиты?
      Две секунды и ноги сами рванули за девушкой.
Так он её проводил до нового жилья – двухэтажного дома на Мичурина, 9. И когда та вошла в подъезд, он решился – поднялся за ней на второй этаж и стукнул кулаком в закрывшуюся перед его носом дверь.
     -     Кто там? – услышал он старческий голос.
     -     Да ваша дочка платочек потеряла, - сразу сообразил, что
            сказать подросток.
     -     Подождите, сейчас я у неё спрошу, - услышал он в ответ, но
            прошло минут десять, а никто не вышел.
      И тут Слава услышал шаги за дверью, а через некоторое время она приоткрылась, и он увидел в проёме девичье лицо.
     -     Чего тебе? – недовольно произнесла она.
     -     Ты…Маша? – рискнул спросить он сразу.
     -     Нет, а что?
     -     Да меня просили передать Маше Храмовой привет от… - и
            Слава пытливо уставился на неё.
     -     От кого? – встрепенулась она.
     -     Но ты же не Маша, поэтому я пойду, - стал медленно
            разворачиваться Слава, чтобы якобы уйти.
     -     Постой, а от кого привет? – повторила свой вопрос девушка,
            не выдержав – у неё вдруг возникла мысль, что послание это
            от Веры Максимовны или Никиты.
     -     Да от одного парня и его бабушки. Ладно, я пошёл, - сделал
            шаг к лестнице подросток.
      И Маша вся содрогнулась – она скорее всего права! И в то же мгновение схватила его за куртку и затащила в квартиру. Посадив на кухне на табурет, она впилась в него расширенными глазами.
     -     А хочешь чаю с пирожком? – вдруг спросила она.
     -     Ты сначала скажи, кто ты, а потом будем разговаривать, -
            решил по осторожничать юный партизан.
      И Маша опять не сдержалась – напряжение неожиданной встречи с незнакомым подростком, странно себя ведущим, защекотала ей нервы.
     -     Да, я – Маша Храмова, - выпалила она.
     -     Чем докажешь? – ухмыльнулся Слава.
     -     А ты спроси что-нибудь? – вопросом на вопрос ответила она.
     -     Ладно, скажи, откуда я пришёл.
     -     Из Васильевки, - тут же ответила Маша.
     -     Кто мог меня направить?
     -     Никита Ершов и Вера Максимовна.
      И Слава тут же соскочил с табурета, подошёл к девушке и показал большой палец правой  руки.
     -     Отлично! А теперь последний вопрос: кем я могу быть?
      Маша на минуту задумалась, а потом её лицо просветлело, и она шепнула:
     -     Тем, кого прятали в своём доме Ершовы.
     -     А как его зовут? – решил чуть поиздеваться над ней он.
     -     Слава, - тихо произнесла она и вдруг испугалась, - Так или
            не так?
     -     Давай руку, - повторил он, - Я действительно Слава Денисов.
      И их ладони встретились и рукопожатие было крепким.
     -     Быстрей рассказывай, - не сдержалась Маша, - Как они?
     -     Нет, сначала дай поесть, а потом поговорим – я всё съел
            ночью – грелся едой в развалинах, если можно так сказать, -
            сглотнул слюну Слава, и правильно сделал – девушка вряд
            ли спокойно будет вести себя после тяжёлых известий.
     -     Ладно, - кивнула Маша головой и крикнула Прасковье
            Ивановне, копошившейся на малюсенькой кухоньке, -
            Бабушка Паша, принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть
            гостю –  он с вестями из Васильевки.
     И та принесла, сразу же понравившаяся подростку своей простотой и ненавязчивостью. Он быстро умял три пирожка с капустой, испечённых старушкой, запив их морковным чаем и… рассказал им всё.
                Х

     -     Я нашёл тебе приют, Фрол, - рассмеялся Сомов, - Тут на
            Калинина, 5 освободился домик, но там сейчас дежурит
            одна моя подчинённая, точнее беженка и ждёт
            возможных «гостей». Я думаю, что с ней ты сговоришься,
            ха-ха.
     -     Калинина, 5! – ахнул немецкий прихвостень.
     -     Да, а что? – удивлённо посмотрел на него полицай.
     -     Так я только что оттуда. Пацан именно этот мне адрес
            назвал.
     -     Как? – заёрзал на стуле Сомов.
     -     Вот так!
     -     Значит, не зря я эту бабу там оставил. Вот и будете там
           сидеть в засаде… лёжа, - захохотал он, - Только пацана не
            упустите.
     -     А я входную дверь не буду закрывать, но к ней изнутри
            привяжу верёвку, а на неё повешу склянки – вот и получится
            сигнальная хрень.
     -     Молодец, Фрол! – похлопал его по плечу Сомов, - В общем,
           надежда только на тебя. Ведь эта баба нам помогает из-за
           страха, что её отправят в Германию. Всё, поезжай на своей
           телеге туда и, ха-ха, займись ею – она от страха безотказная,
            а я пойду к эсэсовцу, который меня теперь курирует и
            доложу об интересном повороте дела.
     -     А, телега и лошадь поместятся в саду?
     -     Ну, возможно, но ты как-нибудь замаскируй их, чтобы с
            улицы не были видны.
     -     Ладно, - встал с табурета Фрол.
     -     Вали, хотя постой, на тебе вот это, - и Сомов протянул ему
            старенький наган, - Но постарайся пацана взять живым.
     -     Постараюсь.
      И через полчаса телега уже стояла впритык к боку дому, накрытая сверху какими-то тряпками и старыми попонами, которые предатель нашёл в обветшалом сарайчике, куда с трудом поместил и лошадь, с радостью, начавшей жевать сено.
      Женщину звали Норой («Еврейка что ли, - подумал Фрол, - поэтому и готова на всё, лишь бы её не убили»), и она совсем не удивилась его приходу – получила наставления накануне вечером от Сомова, заглянувшего к ней «на огонёк». Пообедали, поболтали, потом новый сожитель осуществил свою мысль - сконструировал «сигнализацию» и завалился спать в комнате, где раньше спала Маша. Нора же с первого дня пребывания здесь обустроилась в кладовке, где отдыхала Вера Максимовна, и где ей было комфортней и теплей, а теперь не так страшно и ночью, как раньше одной – «волчица» боялась мести подпольщиков.
     А в то время, когда Фрол замаскировывал телегу и обустраивал лошадь, Васька Сомов разговаривал с приставленным накануне к нему эсэсовцем, который должен был теперь контролировать его «деятельность» - Куртом Бахом, подробно рассказавшем ему всё, что случилось в Васильевке.
     -     Ну, и хрен с ними со всеми, - обрадовался бывший вор, -
           Деревенские в других сёлах будут теперь бояться вас ещё
            больше, а значит станут намного послушнее.
     -     Ладно, русский полицай, теперь рассказывай ты, что узнал.
      И тот изложил всё, что ему поведал Фрол Гудов.
     -     Отлично! Сегодня вечером у моего штандартенфюрера будет 
            пьянка – устраивает её наш офицер Генрих Штаубе по
            случаю своего дня рождения. И я думаю, что Фридрих Зельц
            не будет возражать, если ты примешь в ней участие, заодно
            прослушав то, что ты мне сейчас рассказал. Может быть, к
           этой операции он приобщит и свою офицерскую молодёжь –
            хватит им пьянствовать. Согласен?
     -     Премного благодарен, - вытянулся по струнке Сомов.
     -     Тогда в семь вечера у Центрального парка имени вашего
            лидера Ленина– квартирует штандартенфюрер
            на соседней улице Островского.
      И всё получилось так, как сказал бывший вор – Фридрих Зельц дал задание своим молодым офицерам во всём помогать новому его агенту в раскрытии сети подпольной организации. Но мальчик на улице Калинина, дом 5 в течение недели так и не появился.

                Х

       Они сидели в доме, где жила теперь Маша. Славу же пристроили к себе Сергей с Зиной – он понравился им своей простотой и серьёзностью не по годам.               
       Прасковьи Ивановны ушла на вечерню в открывшуюся недалеко церковь – разрешили немцы это сделать, якобы для восстановления вероисповедания, которое притеснялось коммунистами в России, а на самом деле чтобы контролировать прихожан. Ведь храм – это очень удобное место для встреч партизан с подпольщиками и Зельц послал туда для наблюдения Баха, хорошо знающего русский язык.
     -     Ходи на все богослужения, Курт, прислушивайся к
            разговорам, запоминай подозрительные личность.
     -     Есть, господин штандартенфюрер, - выкинул правую руку
            вверх тот, - Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - кивнул головой Зельц.
      И вот теперь четвёрка молодых подпольщиков обсуждала появление новой незнакомой личности в церкви – баба Прасковья хоть и имела достойный возраст, но глаза и память у неё были ещё неплохими.
     -     Странный этот человек: не молодой, не старый, крестится
            как-то неуверенно и зыркает глазами на всех, - доложила она
            им, вернувшись с вечерни. Надо бы кому-то из вас
            проследить за ним.
     -     Я сделаю это, - сразу же предложила Зинаида, - я знаю эту
            церковь.
     -     Тогда я пойду, отдохну, ребятки, а то ноги устали и уже
            плохо держат меня. Да, ещё вот что: когда я поднималась по
            лестнице, то услышала быстрый топот на площадке нашего
            этажа, а потом хлопнула дверь соседей.
     -     Да это, наверное, соседский Генка вернулся с рынка, -
            сказала Зина.
     -     А-а-а, ну ладно, тогда я пошла спать.
      И те остались одни, перейдя на шёпот.
     -     Я днём прогуливалась по Калинина, - проговорила
            Маша, - и видела в окнах дома Веры Максимовны, как кто-
            то раздёргивает занавески.
     -     Да ну? – удивлённо посмотрел на неё Слава.
     -     Точно! – кивнула головой девушка.
     -     Тогда надо понаблюдать за домом, - предложила Зинаида, -
            Живущий там не может долго обходиться без еды и пойдёт в
            магазин или на рынок.
     -     Правильно! – поддакнул ей Сергей.
     -     А я могу ночью залезть в сад и посмотреть что и как, - сказал
            Слава.
     -     Замётано, но как ты без ничего пойдёшь?
     -     У меня есть кое - что. В туалет житель ведь точно пойдёт.
     -     Он за сараем, - чуть покраснела Маша.
     -     Понял. Серёга, а как там твои старшие друзья –
            подпольщики? – спросил его новый товарищ.
     -     Да собираются взорвать мост под Курском и операция будет
            совместной с партизанами.
     -     А для чего? – подала голос Зинаида.
     -     А потому, что по нему не только переправляют танки и
            солдат под Москву, но и увозят наш народ в Германию.
     -     Ужасно! – вырвалось у Славы.
     -     Да тише ты, - зашикала на него Маша, - Прасковью
            Ивановну разбудишь.
     -     Хорошо, извини, но и нам бы что-нибудь из оружия, а,
            Серёга?
     -     Это точно! Я поговорю с Мамонтовым, может что и выделит.
     -     А кто это?
     -     Да помощник командира одного партизанского отряда. Он
            является связным между им и подпольщиками.
     -     Отлично! – чуть опять повысил голос подросток, и Маша
            показала ему кулак.
     -     Ладно, ребята, мы домой, - встал со скамьи Сергей, - Пошли,
            Зина. Слав, ты с нами?
     -     Нет, я немного посижу здесь.
     -     Ну, как хочешь.
      Маша проводила ребят до двери, а когда вернулась, увидела, что Слава одевается, зажав между ног зажав между ног большую белую рубаху.
     -     Ты куда? – удивилась она.
     -     На Калинина. Темень уже достаточная, чтобы можно было
            проскользнуть во двор.
     -     Один?
     -     А лучше одному – белая рубашка одна единственная, да и я
            худее тебя – пролезу в любую щель в заборе.
     -     Ну, ладно, - как-то странно посмотрела на него Маша, -
            Успеешь до десяти? А то потом наступит комендантский
            час.
     -     Успею. Пока…
      И он исчез за дверью.
     Маша подождала минут пять и тоже собралась, решив, что она может понадобиться новому подпольщику.
       А тот уже топал быстрым шагом по пустынным улицам, держа в правом кармане куртки финку – с ней ему было не страшно и она придавала ему уверенности. Но вот и дом номер пять. Поискав болтающуюся доску в штакетнике, он выломал её и пролез в сад и… вовремя – по улице заскрипели сапоги подвыпивших солдат.
      И Маша была права – слабый свет исходил из бокового окна, а подойдя к нему поближе, мальчик услышал невнятную речь.
     -     Чёрт, - прошептал он, - Нет, чтобы приоткрыть форточку, а
            то сидят в духоте.
      И верно, середина декабря была временами с оттепелью, но снег всё равно шёл постоянно.
     -     Ладно, пойду поброжу, - приказал сам себе Слава и стал
            обходить вокруг дом и тут же наткнулся на то ли сложенные
            доски, накрытые чем-то чтобы, не мокли, то ли горку с
            навозом.                Но тут же подумал, что Вера Максимовна вряд занималась всерьёз огородом – возраст не позволял, поэтому он стал осторожно стаскивать какие-то тряпки или половики и… обалдел, увидев телегу.
     -     А не Фрола ли она? – подумал подросток, - И где же тогда
            лошадь?
      Он обвёл взглядом сад, и заметил очертания небольшого сарая.
     -     А если она там? – чуть задрожал от напряжения он, - Ведь
            лошадь то старая и не высокая, не то, что у дяди Ивана.
      Он осторожно потянул дверцу на себя, та немного скрипнула, и он тут же услышал лёгкое ржание. Свет от уличного фонаря был слабым, но он различил голову лошади с белым пятном на лбу.
     -     Точно, Пятнашка! – с восторгом прошептал Слава, -
            Значит, в доме прячется Фрол и он… ждёт меня.
      И тут заскрипела входная дверь дома и на фоне снега появилась женская фигура и он тут же шлёпнулся в снег, накрывшись рубахой физрука с головой. Но женщина не была долго в туалете и скоро протопала назад в дом, не заметив его.
     -     Неужели эта тётка тоже работает на фашистов или… Вот
            гад, а как же Маланья Григорьевна? 
      И тут хлопнула форточка.
     -     Вот спасибо, что решили подышать свежим воздухом, -
            прошептал Слава, - Попробую ка я что-нибудь услышать.
      И он быстро вскочил и пробрался под окно. И действительно услышал несколько фраз:
     -     Нора, я завтра вечером съезжу к Сомову домой – хватит
            нам загорать здесь вдвоём все сутки.
     -     У-у-у, - тяжело вздохнул женский голос, - А как же я? Мне
            что ли одной ждать твоего мальчишку?
     -     Придётся побыть немного и без меня. Всё, давай спать.
      И тут же свет потух.
Но когда Слава оказался вновь на улице, то увидел, что парочка солдат ведёт какую-то невысокую женщину и по тому, как та сопротивлялась и проклинала их, он понял по голосу, что это… Маша.
     -    Твою заразу мать! – выругался он, не снимая с куртки
           рубаху, - И зачем она пошла за мной? Куда немцы
           повели её?                И быстрым шагом он кинулся за ними. Так он проводил Машу, ведомую двумя солдатами, до самой комендатуры…

                Слава

       Она испугалась. Но не из-за того, что попала в комендатуру, а потому, что могла там встретить кого-нибудь из офицеров, устроивших расправу в её родной Васильевке. Но первым её допрашивал Василий Сомов в десять утра.
     -     Ну, сучка, рассказывай, что ты делала на улице Калинина,
            дом 5 в комендантский час.
      Маша с несчастным выражением лица посмотрела на полицая.
     -     Я гуляла по центру города, когда ко мне стали приставать
            немецкие солдаты. Я стала убегать от них и попала на эту
            улицу. Я на ней никогда не была, поэтому заблудилась. Но
            ещё тогда запретное время не наступило.
     -     Это те, которые тебя привели?
     -     Нет, эти были вежливыми со мной.
     -     А что хотели те? – с издёвкой спросил Сомов.
     -     То же, что и все мужики, - пустила слезу девушка.
     -     А где живёшь и с кем?
     -     На улице Мичурина, дом 7 с бабушкой Прасковьей.
     -     А где родители?
     -     Погибли во время бомбёжки.
     -     Не врёшь?
     -     А зачем?
     -     Ну, хотя бы затем, что на Калинина, 5 тоже жила такая же,
            как ты девка, связанная с подпольем, а потом исчезла куда-
            то. Не ты ли это, паскуда?
     -     Нет не я. Я у бабушки Паши живу с начала войны, - не
           моргнув глазом, отчеканила Маша.
     -     А мы проверим. И вот скажи, ты не знаешь такую старуху по
            имени Вера Максимовна?
      И сердце девушки забилось в два раза чаще, чем обычно – вот он самый главный момент, то есть, немцы ищут её до сих пор.
     -     Нет, а что? – взяв себя в руки, ответила она.
     -     А ничего. Придётся тебя познакомить кое с кем, которые
           знали эту пропавшую девку. Или она – это всё же ты? –
            покраснел, как рак от злости Сомов, - Говори, стерва!
      И он подошёл к сидящей на стуле Маше и дал ей пощёчину. Та не ожидала такого сильного удара и свалилась на пол, проехавшись по нему лицом. И сразу почувствовала что-то солёное на губах.
     -     Что, не вкусно? – заржал Сомов, - Вот я знаю одного
            немца - любителя таких, как ты, он из тебя всё выбьет, всё –
            и дурь, и правду, и всё остальное. А потом я отведу тебя к
            штурмбанфюреру Зельцу – мастеру психологического
            воздействия. Чего валяешься, зараза, поднимайся!
     Но девушка продолжала лежать, но не из-за того, что разодрала щеку до крови, а потому, что услышала фамилию старшего офицера, командовавшего карательным отрядом в её селе. А вдруг он узнаете её? И что тогда будет?
     И она решилась на дерзость.
     -     Ты за что меня бьёшь, немецкий прихвостень? Что я такого
            сделала, урод?
      И от такой наглости у предателя полезли глаза на лоб.
     -     Что-о-о, сучка? А ну как встань!
      Маша начала медленно подниматься, но тут же опять оказалась на полу – удар кулаком в челюсть вернул её в прежнее положение. Она громко заревела от боли, но и была… рада – теперь у неё на лице будут не только ссадины, но и синяки и вряд ли её кто-нибудь теперь узнает из окружения Зельц, и он сам.               
      Потом вечером её допрашивал Курт Бах, но тот был вежлив и не бил её, хотя очень внимательно всё время к ней присматривался. Девушка повторила предыдущую «легенду», и он приказал полицаю её отпустить. Но как только Маша закрыла за собой дверь, Бах сказал Ваське:
     -     Понаблюдай за ней пару-тройку дней. Что-то в ней есть
            подозрительное, да и зачем она шлялась вечером по городу в
            тёмное время?  А вдруг она связная подпольщиков? Понял?
     -     Так точно! – вытянулся полицай, тут же решив использовать
           Андрея Головко – нечего ему отсиживаться в своей деревне.
      А дома Машу ждал Слава, чтобы сначала пожалеть её и расспросить, как прошло пребывание в комендатуре, а потом отругать за то, что пошла за ним на улицу Калинина.
     -     Ты учти, я один не заметен, а если бы тебя застукали тогда,
            когда я выходил со двора Веры Максимовны на улицу?
            Чтобы тогда было?
     -     Да не кричи ты на меня, - взвилась девушка, - Я старше тебя,
            вообще то.
     -     Но вряд ли умнее, - пробурчал подросток, - И не вздумай
            пойти за мной сегодня вечером.
     -     А ты что, двинешься туда же?
     -     Да, мужик, что живёт сейчас в доме Веры Максимовны - это
            Фрол и это он меня нашёл на дороге. И он работает на
            немцев – я уже говорил вам об этом. А сегодня он поедет к
            какому-то Сомову…
     -     Что-о-о? – аж подскочила на скамейке Маша, - Сомову?
     -     Да.
     -     Так это же он меня первым допрашивал!
     -     Тем более, - посерьёзнел сразу Слава, - Будем знать, где
            живёт ещё один предатель.
Но этого не случилось – он столкнулся с Фролом прямо у дома Веры Максимовны, когда он выезжал из сада на телеге.
     -     Постой, пацан, - спрыгнул тот на землю и схватил его за
           руку, - Тут тебя один человек хочет увидеть. Поехали со
           мной, Славка. Ведь ты Славка, шкет?
     -     Вы ошиблись, - спокойно ответил подросток, - Я не Слава, а
           Николай.
     -     Как так? – опешил Фрол, - Я же тебя нашёл на дороге, и ты у
           меня ночевал. Если бы не я, ты бы замёрз намертво.
     -     Вы путаете, дяденька, - попытался вырвать руку Слава, - Я
           никуда из города не ездил с тех пор, как сюда вошли немцы.
     -     Ничего, Сомов, разберётся – он на связи с подпольщиками. А
           ну, сигай на телегу, сопля!
    И второй рукой Фрол схватил его за воротник пальто и буквально забросил на солому и ощупал всю его одежду.
     -     Сиди тихо, и я ничего тебе не сделаю. Васька только      
            Поговорит с тобой и всё.
     -     Ладно, - вдруг согласился подросток, странно взглянув на
            предателя, - Можно и прокатиться.
     -     Вот и ладушки. Но-о-о, Пятнашка! – дёрнул Фрол вожжи и
            лошадь медленно тронулась вперёд.
    Наступал вечер и народу на улицах поубавилось. Через двадцать минут Слава понял, что они едут на самую окраину города.
     -     Далеко ещё, дяденька? – спросил он.
     -     А ты что, обоссался, худосочный? – хохотнул Фрол.
     -     Да нет, давно хотел познакомиться с подпольщиками.
     -     Ещё минут пять (лошадь то старая) и мы у его дома. Вон тот   
            с чёрной крышей, - махнул рукой мужик в конец улочки.
   «Тогда пора действовать, - подумал мальчик, доставая из валенка финку, - Потом будет поздно».
    Улочка была совсем пуста, и он встал на колени и потихоньку стал придвигаться к предателю. И тот как будто почувствовал опасность и повернул голову.
     -     Тебе чего, пацан?
     -     А дайте лошадью по управлять.
     -     Она чужих рук не слушает. Сядь, а то вдруг дёрнет, и ты
            свалишься под телегу.
     -     Не свалюсь, предатель, - сам не ожидая от себя, сказал
            Слава.
     -     Чего? Чего ты там вякнул? – опять повернул голову Фрол.
     -     А того – поднялся во весь рост подросток и сбил с его   
            головы шапку.
     -     Ты что творишь, гадёныш? – остановил тот лошадь и,
            развернувшись всем телом к подростку, сунул руку в карман
            тулупа, где у него лежал наган.               
     -     А то, что надо. Смерть фашистским прихвостням!
   И Слава мгновенно, не размахиваясь, воткнул её в обнажившуюся шею предателя.
     -     А-а-а, - захрипел Фрол, обливаясь кровью, - Да я тебя…
   И вдруг повалился спиной назад на телегу и затих.
        И Слава вдруг почувствовал противную слабость в руках и тошноту. Но тут перед глазами встал образ Никиты почему-то с петлёй на шее, и волна ненависти захлестнула все неприятные ощущения. И юный партизан, а теперь и подпольщик осторожно, чтобы не испачкаться в крови, пошарил по карманам тулупа Фрола и, вынув из правого чуть тёплый наган, спрыгнул с телеги и исчез в начавшемся вновь снегопаде. И ему повезло – никто на улочке за эти страшные минуты не появился.
                Х

       А в этот же час Зельц и Бах сидели в большой комнате дома недалеко от парка и обсуждали события, прошедшие за неделю.
     -     Господин штандартенфюрер, я приказал Сомову проследить
            за этой девчонкой, которую во время комендантского часа
            остановил патруль.
     -     Что за девка? – налил себе коньяка в бокал эсэсовец, - Да,
            Курт, плесни и ты себе, и выпьем за нашу армию, быстро
            продвигающуюся к Москве.
     -     С удовольствием, Фридрих, ох простите меня.
     -     За что, друг, - улыбнулся штандартенфюрер.
     -     Да за то, что я периодически забываюсь и называю вас по
            имени.
     -     Брось, Курт, мы с тобой одногодки и уже как три года
            знакомы и почти всегда вместе проводили карательные
            операции, начиная с Польши.
     -     О, да, действительно!
     -     Поэтому, когда рядом нет нашей любвеобильной молодёжи и
            солдат, называй меня по имени.
     -     Слушаюсь, господин штандар… простите, Фридрих.
     -     Вот именно. Так что та девка?
     -     Да она мне показалась знакомой…
     -     Вот как? И где ты её мог видеть?
     -     Да в Васильевке, когда на площади после доклада
            Председателя сельсовета произошла стычка между русской
            свиньёй и нашими солдатами.
     -     Это когда ты хотел отдать двух деревенских девок нашим
            молодым офицерам?
     -     Да, и когда одна из них ударила меня по щеке, а потом её то
            ли ухажёр, то ли брат набросился на солдата, ранил его и
            был тут же убит.
     -     А-а-а, помню, - посерьёзнел Зельц, решив не признаваться,
            что он помнит всё, то есть и нокаут, полученный Бахом, -
            Тебя ещё тогда чуть не зацепил очередью из автомата один
            из наших солдат.
     -     Точно, господин… извини, Фридрих.
     -     Да, это был неприятный момент, а вот у второй девки я
            заметил изумительной красоты глаза.
     -     Так вот про похожую на неё я и говорю…
     -     Так ты её допрашивал?
     -     Да, и эта ночная бродяжка, гулявшая по улице Калинина, и 
            напомнила мне о той.
     -     И что ты с ней сделал?
     -     Да отпустил, но приказал проследить за ней.
     -     Правильно, Курт. И я бы тоже хотел с ней поговорить, -
            блеснул пронзительным взглядом штандартенфюрер, - А 
            вдруг это действительно именно та, что была тогда на
            площади в селе?
     -     Так нет вопросов, Фридрих, Я сейчас прикажу дежурному
            солдату, чтобы он вместе с Гансом Брауном привёз её сюда.
            Хотя…
     -     Что? – поднял левую бровь Зельц.
     -     Да этот мой новый подопечный избил её во время допроса.
     -     И что?
     -     Да лицо всё в синяках и ссадинах.
     -     А я буду смотреть на её глаза, а не рассматривать всё её тело,   
     -      усмехнулся эсэсовец, - Зови солдата, Курт.
      Но дежурный вдруг сам появился перед их глазами.
     -     Тебе чего надо, рядовой, что вбегаешь. даже не постучав? –
            спросил недовольно Фридрих, но солдат посмотрел на
            Курта.
      -     Извините, штандартенфюрер, но мне нужен господин Бах.
            Пришёл русский осведомитель и просит, чтобы он вышел к
            нему – у того какое-то срочное сообщение.
     -     Ах, вот как? Тогда зови его сюда.
      И через минуту Сомов возник перед офицерами.
     -     Что случилось, Васька? – небрежно спросил переводчик.
     -     Извините, господа, что я так…
     -     Нагло ворвались к нам? – прервал его Бах, сделав злое лицо.
      Сомов побледнел.
     -     Ох, простите, но у меня неприятная новость…
     -     Быстро говори, а не как у вас говорят, «жуй сопли».
      И итак бледный предатель стал белым как мел.
     -     Полчаса назад одного моего агента убили прямо недалеко от
            моего дома, воткнув ему в шею финский нож, - выпалил
            Сомов.
     -     Как так? – поднялся из кресла переводчик.
     -     Переведи, переведи быстрее, - заелозил задом Зельц.
     -     Секунду, Фридрих, пусть он договорит пару фраз. Ну,
            Васька, продолжай.
     -     У меня была с ним назначена встреча, и он должен был
            приехать ко мне на своей телеге.
     -     Из деревни?
     -     Нет, он здесь с моей… гм, помощницей дежурит в том доме
            на улице Калинина, откуда вы забирали бабку-
            переводчицу, и видно это ему уже надоело и… - замялся
            Сомов, - и…
     -     Хватит, - заорал вдруг штандартенфюрер, - Переведи
            быстро, Курт - этот придурок, бьющий молодых девок,
            просто раздражает меня.
      И, наконец, Бах перевёл, добавив:
     -      Он сторожил тот дом, где рядом и повязали вот эту
            самую девку, о которой я только что говорил вам, Фридрих.
     -     Тогда скажи этому олуху, чтобы быстро привёз её сюда.
            Мне всё равно, кто и за что убил его русского помощника.
            Быстро, Курт! Иначе эта девка опять от нас ускользнёт.

                Книгохранилище

      Слава шёл медленно, постоянно оглядываясь, и периодически нервный озноб сотрясал его всё тело, отнимая силы. Что делать дальше, куда идти? Ведь теперь начнётся настоящая охота на подпольщиков – никто ведь не подумает, что убийство совершил он - худенький четырнадцатилетний подросток. Господи, хоть бы немцы не вспомнили про Машу, а то опять её заберут в комендатуру – она первая подозреваемая сейчас в связи с подпольем, которую поймали солдаты около дома, где жила Вера Максимовна – отчаянный человек, подавший знак сыну (отцу Никиты) о готовящейся провокации.
     -     Надо её куда-нибудь спрятать, - решил Слава, - Серёжка
            связан с подпольщиками, и они должны помочь.
      Но когда он постучал в дверь квартиры Прасковьи Ивановны, ты вышла к нему заплаканной и стонущей.
     -     Что случилось, бабушка? – испуганно посмотрел на неё
            Слава.
     -     М-машу опять забрали немцы…- схватилась за голову
            старушка.
     -     Как так? – остолбенел подросток.
     -     А вот так: ворвались, даже не дав ей переодеться, и
            потащили в стоящую рядом с домом машину. Что будет?
            Что с ней будет, Господи? – перекрестилась Прасковья
            Ивановна, - И хорошо, что тебя не было дома – забрали бы
            вместе с ней, сволочи.
     -     Ладно, успокойтесь, - по - взрослому уверенно проговорил
            Слава, - Мы что-нибудь придумаем.
      И развернувшись, поспешил в соседний дом, где жили Туриновы – Серёжа, Зина и их мама с бабушкой. Те уже спали, но на его стук в дверь тут же выскочил первый, протирая глаза.
     -     Ты чего, Слав? – уставился он на товарища.
     -     Надо поговорить…
     -     Чёрт, ночь уже! Давай завтра с утра.
     -     Этот разговор нельзя откладывать.
     -     А что случилось?
      Слава перешёл на шёпот.
     -     Я убил предателя, который поджидал меня в доме на
            Калинина, 5.
     -     Молодец! – похлопал его по плечу Серёжа.
     -     И… немцы опять забрали Машу…
     -     Что-о-о? – охнул парень.
     -     То, - кивнул головой подросток, - Ворвались в квартиру,
            схватили её и повезли куда-то…
     -     Тогда заходи, - открыл дверь шире Туринов, и Слава прошёл
            в коридор.
      Они расположились на кухне, и Серёжка закурил папиросу.
     -     Расскажи поподробнее о предателе, - попросил он и юный
           мститель поведал всё, начиная с его разведки прошлой
           ночью, первом аресте Маши прямо у того дома на улице
           Калинина и то, что произошло недалеко от дома Сомова.
     -     Надо идти к Мамонтову – у него есть свой человек среди
            полицаев, и, я думаю, тот сможет всё разузнать о Маша.
     -     И напомни об оружии – я просто так этим гадам, если что, не
            сдамся, - твёрдо произнёс Слава.
     -     Тогда давай вместе сходим к нему? – предложил Сергей, -
            Пора тебе, парень, с ним познакомиться.
     -     Согласен, - кивнул головой тот, решив о револьвере пока ему
            ничего не говорить.
      Сергей быстро оделся, и они двинулись вперёд по каким-то развалинам, улочкам-переулочкам, перелезая через заборы, чтобы не попасться на глаза патрулям и просто подвыпившим фашистам.
И Слава был очень удивлён, когда провожатый юркнул в подъезд разрушенного большого дома, спустился в подвал и ещё минут пять они шли в темноте. Потом впереди мяукнула кошка, Сергей в полголоса сказал: «Пятый» и тут же возник неяркий свет. И Слава увидел крепкого мужчину с автоматом в руках, стоящего в проломе стены и держащего фонарик.
     -     Проходите, - кивнул головой он, пропуская их мимо себя, -
            Владислав на месте.
      И они вновь сделали вниз по бетонным ступеням шагов десять, увидев впереди только слабый свет свечи.
     -     Ты что ли, Серый? – услышал Слава мягкий голос.
     -     Да, Влад, - ответил Сергей.
     -     Один?
     -     Нет, с другом.
     -     Тогда по левой стеночке в десяти шагах будет ещё пролом, а
            дальше увидите сами.
      Но Сергей видно сбился и свернул раньше, так как в темноте они вдруг упёрлись в стену. И тут же послышался смешок:
     -     Промахнулся ты, Серый, иди назад.
      Они развернулись, и свет им ударил в глаза.
     -     Да опусти ты фонарик, Влад, - недовольно произнёс Сергей,
            - Ослепнем.
      Голос хохотнул:
     -     Ладно, идите за мной.
      И теперь перед ними замаячил тёмный силуэт, у которого были чётко видны только ноги, освещённые фонариком. Ещё три минуты, и они вошли в большое помещение, где было много пустых стеллажей, о которые они стали натыкаться.
     -     Это библиотека, точнее, хранилище книг, - шепнул Сергей
            Славе, - Немцы всё перетаскали к себе и используют книги
            вместо топлива для печек. И каждый раз Мамонтов путает
            меня, меняя помещения.
     -     Ладно, говори громче, - услышали они тот же голос и свет
            теперь уже керосиновой лампы осветил угол, где вместо
            стульев стояли пустые ящики, - Садитесь и быстро
            рассказывайте. Да, парень, как тебя зовут?
     -     Слава, - с хрипотцой ответил тот – его поразила чёткость
            конспирации и большой подвал.
     -     Тогда докладывайте о самом главном.
      Но мальчик решил рассказать всё, и, как ни странно, связник между подпольщиками и партизанами не перебил его ни разу.
     -     Да, хреново, - наконец подал голос он, - Моего, так сказать,
            агента-полицая вчера… раскрыли и расстреляли. Поэтому
            будем искать другой способ выяснения создавшейся
            ситуации. И боюсь, что вызволить вашу девушку будет…
            невозможно.
     -     Как так? – в один голос спросили ребята.
     -     В здании комендатуры тоже есть подвал, но он отличается от
            этого.
     -     И чем? – подал голос Сергей.
     -     Там нет запасного выхода, а здесь есть.
И вот теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Слава увидел, что перед ним сидит худой высокий молодой мужчина лет двадцати пяти.
     -     В общем, пацаны, за завтрашнее утро я всё разузнаю, а
            вечером пришлю к вам кого-нибудь.
     -     Спасибо, - прошептал Слава.
     -     Тогда до завтра. Коля, проводи гостей.
      И ребята ещё раз удивились, как всё здесь слажено и как аккуратно ходят по подвалу подпольщики, да так, что они не услышали, как помощник Владислава подошёл к ним.
     Обратная дорога была чуть дольше, и они вылезали на поверхность через канализационный люк у какой-то помойки.
Николай молча пожал им руки и исчез в глубине подземной коммуникации, задвинув за собой люк. И опять Сергей таскал Славу по каким-то задворкам, разрушенным домам и рытвинам, но пришли они потом точно во двор дома, где жили Туриновы. Зина сразу же кинулась к ним, но обрадовать её было не чем, и она вернулась в свою комнату. И Слава опять остался у них ночевать…

                Х

     -     Господин штандартенфюрер спрашивает тебя, откуда ты
            приехала к своей бабке и как тебя зовут, - хмуро произнёс
            Бах, который эту ночь провёл в мученьях из-за
            разболевшегося зуба.
     Маша замялась, что заметил Зельц, но тут же, вспомнила географическую карту СССР.
     -     Я Валентина из Чернигова, - не моргнув глазом, соврала она.
      Курт перевёл, и Фридрих кивнул головой – они этот город заняли раньше, и девушка действительно могла бежать с родителями от немцев на восток страны. Потом были вопросы о фамилиях, именах и отчествах отца и матери, на что Маша отвечала чётко – Прасковья Ивановна в первый же день её появления заставила всё это выучить, точнее данные её сына, погибшего в финскую войну и невестки, умершей от тифа.
     И на это Зельц тоже согласно кивнул, сказав:
     -     Да, не смотря на кровоподтёки, она всё же похожа на ту
            девку из Васильевки и именно глазами. Ладно, теперь это не
            имеет никакого значения – она практически сирота, а бабка
            старая и ей осталось мало жить.
     -     И что, Фридрих, ты решил? – спросил Курт Бах.
     -     А я её отправлю к моей матери в Хемниц - пусть ухаживает
           за ней. А вернувшись из этого пекла, возьму стареющую
           жену из Данцига и перееду с ней и мутер в Ахен – там наше
            родовое поместье, где эта замарашка будет у нас прислугой,
            - улыбнулся пошловато Зельц, - А может и ещё кем…
     -     А и правильно. Через неделю пойдёт поезд с будущими
            русскими рабынями и ты отправишь её вместе с ними.
     -     Нет, я сам отвезу эту девку, - покачал головой Зельц, - А то
            ещё заразится чем-нибудь от этого отребья.               
     -      Когда?
     -     Через два дня. Меня вызывает мой непосредственный шеф
            штурмбанфюрер Гонтар, и мы с ней полетим в Берлин на
            самолёте с ещё офицерами так что…
      Бах шмыгнул носом.
     -     Везёт тебе, Фридрих, увидишь нашу родину.
     -     Да я всего на двое суток. Пора ведь и тут разобраться с
            подпольем – один агент Сомова доложил, что готовится
            подрыв моста под Курском, поэтому нас перебросят туда
            для предотвращения этого теракта, но сначала будет здесь
            одна интересная операция.
     -     И что за агент?
     -     Да один мальчишка, позарившийся на богатую жизнь в
            Германии, ха-ха!
     -     Вот это да! А я думал, что только взрослые предают свою
            страну.
     -     У него отца с матерью расстреляли в 37-ом – врагами народа
            оказались. И они были не первыми – Сталин с Берия дали по
            задницам некоторым своим воякам, расстреляв их перед
            началом нашего вторжения в Польшу. И спасибо им за это,
            ха-ха. Так что давай, Курт, готовь нашу группу к настоящей
            мужской работе.
     -     Есть, господин штандартенфюрер! – выкинул правую руку
            вверх в партийном приветствии переводчик, - Хайль Гитлер!
     -     Да пошёл ты в задницу, лизоблюд! Ещё раз услышу, - громко
            рассмеялся Зельц, - и отправлю тебя на передовую – будешь
            там допрашивать русских перебежчиков и «языков».
     -     Как скажешь, Фридрих, - опустил головой Бах, вздохнув, - Я
            на всё согласен.
     -     Тогда налей коньяку – я уже предвкушаю встречу с мамой
            и… баловство с этой девчонкой. Давай, приведи её в
            порядок, Курт. Понял?
     -     Так точно! – взялся за бутылку «Наполеона» тот, -
            Позавидуешь тебе, друг, как сыр в масле здесь катаешься,
            как говорят русские свиньи.
     -     И то верно, наливай!
                Х

      В одиннадцать вечера в дверь постучали.
     -     Это, наверное, от Владислава, - подумал Серёжа и пошёл
            открывать.
      И действительно в проёме открывшейся двери стоял Николай.
     -     Заходить не буду, – сказал он, - Боюсь, что меня пасут. В
            общем, похоже, что девочку вашу штандартенфюрер
            Зельц хочет забрать в Германию, прислуживать больной
            матери. Вот и всё. Пока. Если что, мы ещё два дня там, где
            вы были, а потом уходим к партизанам.
      И ночной гость тут же исчез.
     -     Ё моё! – ахнул Слава, вышедший из-за шкафа в прихожей, -
            И что делать?
      Сергей закрыл дверь на задвижку и прошёл на кухню, товарищ за ним. И тут же прибежала Зинаида.
     -     Ну, что, ребята?
     -     Машу хотят увезти в Германию, - хмуро произнёс Слава, -
            Этот Зельц (рассказывал мне Никита про эту меченную
            сволочь) хочет сделать из неё прислугу для матери.
     -     Какой ужас! – всплеснула руками девушка, - И почему он
            «меченный»?
     -     У него на левой щеке шрам.
     -     Вот оно что? – усмехнулась Зина и посмотрела на брата, - И
            что же тогда делать?               
     -     Не знаю. Она в подвале комендатуры и туда не
            прорвёшься…
      Но Слава его прервал.
     -     Надо как-то отвлечь дежурных солдат ночью и…
     -     У нас оружия нет, - вздохнул Сергей.
     -     А у Мамонтова если попросить?
     -     Ладно, схожу сегодня под утро к нему. Но дело не в этом –
            всё равно нам Машу не вызволить – охрана там серьёзная. И
            боюсь, что за нашим домом сейчас наблюдают – Николай
            сказал, что заметил вроде кого-то на улице.
     -     Тогда я с тобой, - тут же предложил Слава и… вытащил из
            кармана наган Фрола.
     -     А это откуда? – вытаращилась на него Зина.
     -     Да это того предателя, которого я убрал.
     -     Когда?
     -     Вчера ночью.
     -     Молодец, герой!
     -     Да уж, герой, а Машу не сберёг, - стал оправдываться Слава,
            - Хотя она сама виновата - засветилась, когда пошла за мной
            к дому, где жила у бабушки Никиты и где меня, так сказать,
            ждали до сих пор.
     -     Надо было нас поставить в известность, - недовольно
            произнесла Зинаида, - Мы бы её не отпустили ни за что.
     -     Ладно, поздно говорить об этом, - чуть стукнул кулаком по
           столу Сергей, - Я думаю, что вряд ли штандартенфюрер
           будет её отправлять поездом со всеми. Скорее всего его
           просто вызывают в Берлин по делам, и он возьмёт заодно с
           собой Машу.
     -     Тогда можно напасть на машину, когда они будут ехать в
            аэропорт, - предложил Слава.
     -     Вот об этом мы и поговорим с Владиславом. И времени у нас
           почти уже нет…
     -     Тогда, может быть, пойдём прямо сейчас?
     -     Только перекусим и пойдём, - кивнул головой Сергей, -
            И тише, а то мать с бабушкой могут проснуться.
     -     И я с вами, - твёрдо заявила Зинаида, - у меня зрение, как у
            орла.
     -     Ладно.
И через полчаса они уже были на улице, которая оказалось пустой.
     -     Патрули, возможно, уже спят, - шепнул Слава, - Сон на
            рассвете самый глубокий.
     -     Всё равно двигаемся осторожно и быстро, - приказным
           тоном произнёс Сергей, - А ты, сеструха, вовсю гляди по
            сторонам.
     -     Есть, командир, - усмехнулась та.
      Разрушенное здание библиотеки встретило их тишиной.
Спустились в подвал и по памяти прошли по нему метров десять, услышав потом голос Николая:
     -     Кто?
     -     Ты был у нас часа два назад, - ответил Сергей.
     -     Серёга, ты?
     -     Я.
     -     Один?
     -     Нет, с сестрой и Славой.
     -     Тогда за мной.
      И как в прошлый раз, осветив только свои ноги и кусок пола, Николай пошёл вперёд. Теперь они шли дольше, и всё время сворачивали куда-то. Наконец, впереди замаячил свет, и они вошли в небольшую комнату, где за полуразвалившимся столом сидел на табурете Мамонтов.
     -     Ага, явились, торопыги?
     -     Мы на пять минут, Влад, - сказал Сергей.
     -     Садитесь, - махнул он рукой на обтрёпанный диван, - И
            быстро рассказывайте.
     -     Мы подумали и решили, что Зельц отправится в Берлин с
            Машей на самолёте – на поезде опасно, долго и там будет
            наш контингент угнанных.
     -     Правильно мыслишь, Серый. И что?
     -     А, как ты думаешь, отбить её мы сможем или нет? Ведь в
            аэропорт их явно повезут на легковушке, а не на грузовике.
     -     Резонно говоришь, парень. И вы хотите девушку спасти,
            кокнув штандартенфюрера и его водителя?
     -     Да.
     -     Но у них, скорее всего, будут автоматы, а у нас…
     -     Что, совсем плохо с оружием? – встрял в разговор Слава.
     -     Да, не шибко. Один «шмайсер» мы найдём, а вот для вас…
     -     Хотя бы один пистолет, - попросил Сергей, - Слава вот
            достал себе наган.
     -     И как же? Говори, смельчак.
     -     На Калинина, пять была засада, где ждал меня полицай с
            «волчицей», подозревавший меня в связи с вами…И так
            получилось, что я наткнулся на него, ехавшего на телеге к
            Сомову…
     -     Знаю эту падаль. А дальше?
     -     Ну, он меня схватил, усадил на телегу, не обыскав, а у меня
            была финка и…
     -     Ясно. Признайся, страшно было?
     -     Да после, а ещё и трясло, и тошнило.
     -     Бывает, но всё равно молодец! Одной предательской твари
            стало меньше. Ладно, найду я для тебя, Серый, «вальтер».
     -     Отлично!
     -     Тогда, Коль, тащи мой заветный чемоданчик.
     -     Слушаюсь, коман…- начал помощник связного, но его тихий
            голос прервал громкий крик, ужасный по своей сути:
     -     Сдаваться, партизан, или смерть!
      Все повскакали с мест, а Владислав прошептал:
     -     Сдал всё-таки нас кто-то. Так, Николай, ты с ребятами в
            подземный переход, а я отвлеку немцев.
     -     Нет, ты нужен партизанам, Влад, поэтому давай ка я
            прикрою.
     -     Тогда открывай наш запас и забери автомат.
     -     А у меня ещё и один рожок остался…
     -     Это хорошо, и ты знаешь, как тебе тоже вернуться к
           тоннелю. Мы тебя будем ждать в парке.
     -     Есть, командир! Вот чемоданчик…
      И тут голос по усилителю повторил:
     -     Выходить или мы вас уничтожать!
      И тут же горячая волна воздуха ударила из коридора.
     -     Огнемётом полыхнули, твою мать, - вскрикнул Владислав, -
            Всё, ходу, ребята!
      И Сергей с сестрой и Славой побежали за маячившей впереди фигуркой Влада на фоне слабо освещённого фонарём пути.
      А сзади уже загремели автоматные очереди и взрывы гранат, а через некоторое время засвистели пули и над их головами.
     -     Всё, ребята, - бросил на пол подвала потухший фонарь
           Мамонтов, - Нас догоняют и… я остаюсь, а вы сейчас прямо,
           а через двадцать шагов налево, а затем через десять направо
           и попадёте в тот же подземный ход. Прощайте, ребята!
     -     Прощай, - тихо произнёс Сергей.
      И они бежали, спотыкаясь о куски кирпичей, разломанную мебель и ещё что-то. Впереди, естественно, был Сергей, затем его сестра, а потом Слава, который думал только об одном – выбраться, выбраться отсюда и… отомстить фашистам за всех.
     Но Судьба распорядилась по-своему: при одном из поворотов впереди них вспыхнуло яркое зарево, и грохнул взрыв, раскидав всех в разные стороны.
                Изгои

     Утром следующего дня Машу разбудил грубый женский голос:
     -     Вставай, сучка, пора тебя привести в порядок.
      Она открыла глаза и увидела толстую высокую женщину в полицейской форме.
     -     Что вы сказали? – стала медленно подниматься с широкой
            скамьи она.
     -     Что слышала, грязнуля. Штандартенфюрер приказал тебя
            отмыть, запудрить синяки и накормить.
     -     Зачем? – почувствовала девушка нарастающий озноб по
            всему телу.
     -     Потом узнаешь, - заржала женщина, - Всё, пошли.
      И действительно она привела Машу в комнату, где был душ и она долго затем мылась, а полицейская до боли тёрла мочалкой всё её тело и мерзкие мысли стали приходить в голову девушки, а перед глазами замелькали тошнотворные картины насилия.
      Потом ей принесли не новую, но чисто выглаженную одежду – кружевное бельё, платье, чулки с поясом и туфли на небольшом каблучке. И ей стало ещё хуже на душе и противно до такой степень, что её замутило.
     -     Ничего, сейчас наешься и всё пройдёт, - пошленько
           захихикала дылда, - Господин Зельц у нас интеллигент и
            имеет вкус, и к женщинам относится хорошо.
      Наконец, Машу привели в другую комнату, где стояли кресла, красивый стол с пищей, о которой она только слышала и бутылки с разноцветными этикетками.
     -     Ну, всё, вот и я стану «волчицей», - подумала она и
            разрыдалась.
     -     Так ты ещё не… - расхохоталась полицейская, - Ну, это не
            беда – привыкнешь. Сиди тихо, господин штандартенфюрер
            сейчас придёт.
      И девушка, помнившая его жёсткое со шрамом лицо на площади перед сельсоветом в родной Васильевке, ну просто затряслась от страха и омерзения. Но последующие десять минут одинокого пребывания в этом месте, похожем на гостиницу (так оно и было – комендатура располагалась в центре города в самой лучшей из них), несколько успокоили её и момент встречи теперь не показался таким ужасным, как до этого.
     Но Зельц пришёл не один, а с Куртом Бахом и это Машу как-то успокоило. Они расселись с двух сторон её, и переводчик сказал:
     -     Ты понравилась господину штурмбанфюреру, и он хочет
            отвезти тебя к своей маме в Германию – будешь там
            ухаживать за ней. Поняла?
      Маша с трудом кивнула головой, поражённая услышанным. И у неё совсем даже не хватило сил возразить фашистам. «Всё, прощай,                Родина, мама и бабушка, - подумала она, - и здравствуй рабство. Но неужели подпольщики не спасут её? Ведь знают, что я здесь в комендатуре».
      А Бах продолжил:
     -     И полетите вы на самолёте с комфортом, и ты сверху
            увидишь, какая прекрасная наша страна.
     И девушку опять затрясло от ужаса. Ведь эти офицеры думают, наверное, что она не та, которую они видели в Васильевке, а то бы разговор был другим. А, может быть, не надо было уезжать из родного села? И всякие другие мысли нахлынули на неё с такой силой, что она побледнела и у неё закружилась голова.
     -     Эта девка, наверное, есть хочет, - произнёс Зельц, - Давай,
            Курт, накладывай ей еды и не забудь налить коньяку.
     -     Есть, Фридрих, всё сделаю в лучшем виде.
      Завтрак медленно перешёл в обед, а потом несчастная Маша, выпив всего глоток тёмно-коричневого напитка, стала зевать, и Бах спросил Зельца:
     -     Может, отвезти её к тебе, дружище?
     -     Вези, но без меня. Надо подготовиться к ночной акции –
           мальчишка дал координаты здания, где прячутся
            подпольщики.
     -     Хорошо. Сейчас я, быстро.
     -     Поторопись, Курт, но там не будет ни допросов, ни пресс-
            конференции – наши солдаты просто их уничтожат. То есть,
            ты там не нужен.
     -     Понял. Тогда, Фридрих, удачи вам!
     -     Спасибо, друг, мы тоже поспешим и уничтожим всех
            до одного – агент Сомова уже выявил их другие явки.
            Забирай девку, но…
     -     Я понял, - рассмеялся Бах, - И пальцем её не трону.
     -     Верю тебе, старый ловелас.

                Х

      Сознание вернулось к нему с чувством дикого давления на грудь. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Руки потянулись к месту боли и наткнулись на кусок кирпичной стены. Теперь и ноги ощутили тяжесть, а лицо толстый слой из земли и разбитого цемента.
     -     Где я? – мелькнуло у него в голове, - Что случилось?
      И минут десять он ещё лежал без движений, пока мозг отбросил лишние мысли и вернул его к реальности и… ужас жуткой потери охватил Славу - понял, что только он остался жив. С трудом сдвинул с себя кусок стены и поднялся на четвереньки. Чёрт, и почему он с собой не носил спички? И в этой пугающей темноте он начал обшаривать пол. Первым, на кого он наткнулся, была Зинаида. Руки прошлись по её одежде и в области живота наткнулись на толстый железный штырь от арматуры, торчащий из тела. Кровь была уже вязкой, и Слава понял, что прошло как минимум часа два. Значит наверху ещё ночь. Вытерев руки о штаны, он пополз дальше кругами, и только примерно через полчаса наткнулся на Сергея, у которого не было обеих ног. И тут силы оставили его, и он упал рядом с трупом. И так захотелось ему заплакать как в детстве в голос, что он стал кусать губы, так как слёзы не хотели вытекать из глаз.
     -     И похоронить я вас, друзья, не смогу, - прошептал Слава, - И
            тем более сообщить о трагедии маме и бабушке – в их    
            квартире могут быть немцы. Но куда мне деваться? К ним
            нельзя, вернуться в Васильевку не смогу, да и что там
            делать, а в дом на Калинина идти просто абсурд, хотя… Но
            там же эта баба и, наверное, уже знает, что её, так сказать,
            сожитель – немецкий агент мёртв. А если припугнуть её
            местью партизан или подпольщиков, а? Может быть и
            сработает. Да, надо забрать пистолет, выданный Серёге
            Мамонтовым – два не один.
      Но мысль, что тот и Николай живы, даже не пришла в его голову, так как он был уверен на 100%, что немцы уничтожили их.
      Слава повернулся на бок и опять стал обшаривать тело друга, и «вальтер» оказался в его правой руке, пальцы которой уже сковала смерть, И, он с огромным трудом разжал их. Да, теперь у него два пистолета, но что толку? Других подпольщиков он не знает, искать партизан глупо – можно нарваться в лесу и на карательный отряд фашистов. И только одна задача была теперь у него – освободить Машу…
       Он встал и на ощупь пошёл сначала прямо, уткнувшись сразу в стену, потом попытался идти по кругу, ощупывая её и хорошо, что двигался медленно – только одна нога попала в воронку от взрыва гранаты, а так бы он мог и поломать кости. Но как-то они попали же сюда? И он увеличил радиус поиска, найдя выход только через полчаса, как ему показалось. Но куда теперь идти? Направо или налево? Стал слюнявить палец, надеясь ощутить движение воздуха и… ощутил.
     -     Вроде бы всё, - шёпотом произнёс он, - Надо идти в ту
            сторону, куда указывает похолодевшая сторона пальца.
      И еле передвигаясь, он направился направо, дважды по пути наткнувшись на трупы немецких солдат. Но когда впереди чуть замаячил свет, он остановился. Ведь на поверхность ведёт люк, а если темнота ослабла, значит он приоткрыт. Не ловушка ли это?
Да и рано идти, так как ещё ночь - его вечный и единственный друг.
     И как ни странно, есть ему не хотелось, но рот пересох так, что язык еле ворочался и… он вернулся к трупам солдат. И только у одного он нащупал в кармане шинели фляжку и три плоских сухаря.
     -     Крекеры, наверное, - промелькнуло медленно в его голове
            именно в тот момент, когда он выливал всю воду в рот и
            прожёвывал твёрдые хрустящие ломтики.
И он тут же вспомнил родителей, которые водили его в театр в Белгороде, где он ел похожие на эти крекеры с мороженым. И одинокая слеза всё же скатилась по щеке.
     Процедура поедания несколько согрела его и он, с трудом стащив с солдата шинель, завернулся в неё и прилёг на пол у стены. Но тут как током дёрнуло его – часы, у солдат ведь должны быть часы и… фонарики! И он опять вернулся к трупам и в одном ранце нашёл то, о чём вспомнил. Облегчённо вздохнув, включил фонарик и посмотрел на часы, убедившись, что был прав – те показывали половину шестого, и он устало опустился на пол, тут же уснув.

                Его война

      Прежде чем постучать, он трижды обошёл домик, прислушиваясь у окон к раздававшимся за ними звуками и заглядывая в щели между занавесками, но услышал и увидел только женщину, готовящую себе еду.
     -     Значит к ней никого не подселили, - решил Слава, - Ну, что
           ж, попробую рискнуть.
      И он подошёл к входной двери и стукнул в неё три раза. На минуту в доме воцарилась тишина, а затем скрипнула щеколда.
     -     Кто там? – услышал он испуганный голос.
     -     Я от Сомова, Нора, - постарался сделать грубым голос
           Слава.
     -     Сейчас, - услышал он непонятную возню и дверь
            приоткрылась, и в свете свечи, увидев, что она держит в
            одной руке вилы, и тут же сунул ей под нос револьвер.
     -     Тихо, женщина, дом окружён партизанами. Мы знаем, что ты
            продалась фашистам, но если ты спрячешь на время у себя
            меня, то останешься в живых. Ну, решай!
      И её рука, державшая свечу мелко задрожала. Нора не была дурой и ей просто некуда было деваться, а этот дом её очень как устраивал. И она решила схитрить: будет всё спокойно и она постояльца не выдаст немцам, а если Сомов вновь заглянет к ней, то станет действовать по обстоятельствам.
     -     Хорошо, я пущу тебя, но ненадолго.
     -     Нас это устраивает, - кивнул головой Слава и добавил,
            повернув голову вправо, как будто там стояли партизаны, -
            Всё в порядке, командир, можете идти на явочную квартиру.
      И только тут женщина заметила, что перед ней стоит невысокий подросток, но не подала виду, решив всё же как-нибудь сообщить потом о нём Сомову, подумав: «Это ведь тот, кого мы с Фролом ждали, точно!».
      А Слава, не опуская револьвер, вошёл в сенцы, разделся, сам задвинул щеколду в двери и сделал театральный жест, мол заходи ты в дом первой, женщина. И она поняла, что парень то не простой и надо быть с ним осторожной. И широко отворив дверь в комнату, проговорила:
     -     Проходите, пожалуйста, я здесь одна. Будем вместе, так
            сказать, завтракать.
      После приёма пищи ему очень захотелось спать, но он пересилил себя и только подрёмывал, следя за Норой через полуоткрытые веки. И до рассвета он тоже не сомкнул глаз и не из-за того, что не доверял этой бабе, а потому, что мысль о Маше не покидала его ни на минуту. Женщина только один раз выходила из дома в туалет, но Слава всё же на всякий случай проконтролировал её действия, осторожно выйдя за ней во двор с револьвером в руке, но она не попыталась сбежать, и он успокоился. Но как быть дальше? Ведь если он пойдёт к комендатуре, выслеживать офицера со шрамом на щеке, то есть штандартенфюрера Зельца, как поведёт тогда себя эта «волчица»? Побежит тут же закладывать его или нет? Что придумать? И ответ возник тогда, когда уже стало светло и он выходил во двор помочиться, то есть увидел моток толстой верёвки, висящей в сенцах на гвозде.
     -     Да свяжу её и все тут, - решил Слава, - Ничего, потерпит,
            если нужда возникнет.
      И план у него был таким: узнав выходящего из комендатуры Зельца, он пойдёт за ним и попытается проникнуть в его «логово», а там, как Бог даст – если штандартенфюрер не откажется от своего решения в отношении Маши, то Слава его просто убьёт…
      И вот завтрак закончился, и он сходил за верёвкой. Увидев это, женщина прикинула: а справится ли она с этим пацаном или нет, если тот её решит повесить - что со страху не полезет в голову. Но тот придумал другое.
     -     Так, Нора, режь верёвку на два куска и одним связывай
            себе ноги.
     -     Зачем? – огрызнулась она.
     -     А затем, чтобы не сбежала к Сомову.
     -     А я и не собиралась.
      Слава вытащил из кармана револьвер.
     -     Ну?
И ей ничего не оставалось, как выполнить его приказ.
     -     А теперь ложись на кровать, - повёл дулом револьвера он.
     -     Зачем?
     -     Делай, что говорю или…- и подросток взвёл курок.
      Та запрыгала к кровати, где до этого лежал Слава, чуть не грохнувшись на пол. И он тут же связал ей руки. Затем нашёл в сенях варежку и затолкал её в рот женщины. Маскировку он тоже продумал, то есть покопался в шкафу и достал оттуда длинное платье и нацепил на себя. Нора была не худой, и её потрёпанное короткое пальто легко налезло на его куртку. И, сменив свои рваные и грязные валенки на её, накинул на голову и тёплый платок. Потом, показал ей кулак, вышел во двор и навесил на петли двери замок с ключом, которые нашёл на печи, закрыл его и, мысленно перекрестившись, вышел на улицу. Походкой он, конечно, не был похож на старушку, поэтому прикрыл нижнюю часть лица концом платка, тем более, что естественная причина для этого была– утром мороз усилился.
      На улицах народу было немного, а патрульных он вообще не встретил, то есть спокойно дошёл до комендатуры. И благо, что напротив стоял дом, окружённый металлической оградой, что позволило Славе стать за ней, внимательно вперив взгляд в дверь бывшей гостиницы. И он так прождал до обеда, прилично под замёрзнув под ледяным ветром – метель началась ещё с ночи.
      Штандартенфюрер вышел не один, а с ещё одним немолодым офицером и солдатом. Они прошли к стоящему «виллису», солдат сел за руль, офицеры на заднее сиденье.
     -     Чёрт, они же сейчас поедут, и я не смогу их догнать, -
           огорчённо решил Слава, но метель здорово ему помогла,
           занеся дорогу снегом, и машина поехала медленно, что
           позволило ему быстрым шагом двинуться за ней, не упуская
           из виду.
     Так они добрались до парка, остановившись у трёхэтажного, когда-то, видимо, красивого дома, и Слава понял, что это гостиница. Офицеры вышли из машины, а солдат остался, в ней сидеть. Первые вошли в подъезд, а через минуту, увидев, что солдат отвернулся и прикуривает сигарету, Слава проскользнул за ними. По стуку закрывающейся двери он понял, что немцы на последнем этаже. Осторожно стал подниматься по лестнице. Но как войти в квартиру? Кем представиться? Господи, помоги! Наконец он на площадке третьего этажа, а там две двери… В какую стучать? За какой эти ненавистные эсэсовцы?
     Он подошёл к той, что выглядела получше, и прижался ухом к замочной скважине и… чётко услышал немецкую речь. Здесь! Здесь эти сволочи! И трижды уверенно нажал на кнопку звонка.
     Минута и женский голос спросил по-русски:
     -     Кто там?
     -     Я-а-а, - постарался подражать немцам Слава.
     -     Штольц?
     -     Я-а-а, - повторил германское слово «да» он.
      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел… Машу.
     -     Ой! – только и произнесла она.
     -     Тихо, - прошептал он, - Офицеры здесь?
     -     Да, Зельц и Бах.
     -     Ещё кто?
     -     Солдат - повар и горничная – оба немцы.
     -     Он вооружён?
     -     Да.
     -     Пистолет?
     -     Да в поясной кобуре.
     -     Ладно, иди вперёд и скажи, что пришёл, как ты назвала,
            Штольц. А кто он?
     -     Водитель «виллиса». Ты что задумал, Слава? – дрожа всем
            телом спросила Маша, - Нам надо немедля бежать отсюда!
     -     Но водитель то остался в машине и, увидев нас, поднимет
            шум…
      И тут они услышали немецкую речь.
     -     Всё, вперёд, - приказал подросток, вынимая из обоих
            карманов револьвер и «вальтер», и входя в широкий
            коридор.
     Но повар уже был тут как тут, держа в руке пистолет.
И Слава не стал раздумывать – пальнул с обеих рук ему в грудь, и рванул вперёд. Впереди в комнате закричала женщина, но он уже был на её пороге. Но он просчитался – офицеры быстро среагировали, выхватив оружие и спрятавшись: Зельц за диваном, а Бах в другом помещении вместе с горничной.
     Но отец учил Славу разным ситуациям и он, увидев, что комната пуста, тут же на всякий случай упал на пол, сорвав с себя пальто Маруси и отбросив его в сторону. И вовремя – из-за дивана раздалось два выстрела. Одна пуля попала в пальто Норы, а другая в его правую руку ближе к плечу. Но боль не остановило его: перекатившись под стоящий посередине комнаты круглый стол с толстой столешницей, он перевернул его на бок и, прячась за ним, протащил его метра на два в сторону дивана. Затем паля из двух пистолетов в диван, он молниеносно переместился в другой его конец, выстрелив ещё три раза из револьвера, так как раненая правая рука не смогла опять поднять тяжёлый «вальтер». И понял, что попал – ответной пули он не получил. Прыгнув на диван, он увидел за ним Зельца, шею которого заливала кровь.
     -     Ну, вот, за Никиту я уже отомстил! - прошептал он и
            бросился в другую комнату, но там его ожидал сюрприз:
            Маша стояла в объятьях Баха, приставившего к её голове
            пистолет, а каблуки горничной уже стучали по полу 
            коридора вон из квартиры.
     -     Не шути, партизанская свинья, - сказал на русском Курт, -
            Дёрнешься и я её убью. Брось оружие!
      И вдруг Маша закричала:
     -     Беги, Славик, беги. Он убьёт и тебя и меня.
И тот понял, что она права и только он сможет потом ей помочь. И, качая «маятник», как учил его отец, рванул в коридор, получив ещё одну пулю в ногу, выпущенную из оружия переводчика. И… тут же столкнулся с солдатом-водителем, который услышав выстрелы, бросился в дом. Но не ожидая увидеть подростка, замешкался, чем и воспользовался Слава – последняя пуля из револьвера попала тому в живот. Минута, и он уже на улице, ещё одна и «виллис» заурчал в его руках. Машина сначала пошла юзом, но потом быстро выровнялась, но он проехал только половину квартала, так как вспомнил дорогу, по которой они пробирались последний раз втроём с Зиной и Сергеем в библиотеку, и она была отсюда недалеко, и… выскочил из «виллиса». Развалины домов заслонили его от всех прохожих своими стенами, а также ему помогли уйти  свидетели перестрелки, бросившиеся толпой навстречу ревущей машине с патрулями и дезориентировавшие их. И никто из немцев не смог догадаться, что спрячется мститель в подвале всё той же библиотеки, попав туда через знакомый ему канализационный люк.
      Первая пуля только поцарапала кожу, а вторая прошла навылет через мышцы голени. Фонарик Слава не вынимал из кармана куртки и теперь тот ему пригодился – он тщательнее обыскал ранцы обоих солдат и нашёл пакет со стерильным бинтом, какой-то раствор, пахнущий спиртом и… «колотушку» - немецкую гранату с длинной ручкой.
     -     Вот это подарок, - обрадовался он, перевязывая раны, - Будет
            что преподнести офицерам в кафе.
      Да, он уже решил, что ещё одно возмездие должно произойти. И это будет месть за смерть физрука, Фёдора, Савелия и Фишмана, а также Отца Евлампия, Зинаиды и Сергея. Ну, и ещё раз за Никиту, которого он считал своим названным братом. Но куда потом идти? Искать подпольщиков без толку – после расправы в подвале библиотеки они, узнав об этом, скорее всего, залягут где-нибудь более капитально. Тогда придётся всё же уходить в лес – прятаться у Норы стало теперь ещё опаснее. Но сторон света четыре и куда бежать? Ладно, на первом месте акция в кафе, а потом видно будет…
      Но всё же, когда стемнело, он пошёл с трудом сначала на Калинина, 5, – желание отомстить прибавило ему силы и он почти не замечал боль. Нора лежала на боку и по её посиневшему лицу было видно, что ещё немного и она задохнётся. Слава освободил её от пут и кляпа, и она тут же побежала в туалет.
     -     Готовь поесть, - приказал он ей, когда та вернулась.
     -     Пшённая каша пойдёт? – еле выговорила она.
     -     Что угодно, только бы набить желудок.
     -     Ну и как в городе? – отвела женщина взгляд в сторону.
     -     Спокойно, - невозмутимо ответил он.
      И тут она сказала:
     -     Мне кажется, что приходил Сомов.
      И Слава чуть не свалился с табурета. Да, он был прав, когда навесил на входную дверь замок и замкнул его – это «сказало» ему, что женщины в доме нет.
     -     Он подёргал замок, а потом ушёл, - продолжила Нора.
     -     Ладно, вари кашу, - зевнул подросток – в подвале
           библиотеки он спал плохо, всё время, просыпаясь и ожидая
           прихода эсэсовцев.                И пока та кашеварила, он достал из-за брючного ремня «колотушку» и спрятал её под кровать.
      После ужина они легли спать, но, когда он услышал лёгкий храп женщины, встал и привязал верёвкой свою не раненную ногу к дверной скобе – помощнице полицая всё равно доверять нельзя. Утро принесло головную боль и лёгкий озноб, и он понял, что воспалилась рана на ноге.
     -     Не знаешь, лекарства какие-нибудь в доме есть? – спросил
            он Нору, когда та проснулась.
     -     А что? – подозрительно посмотрела на него женщина.
     -     Да простудился я, - ответил он, не глядя ей в глаза.
     -     Была в ящике стола коробка, сейчас её принесу.
      Лекарства Слава знал (мать же работала Главной медсестрой в госпитале), поэтому сразу нашёл противовоспалительные и обезболивающие препараты, а когда Нора пошла в туалет, перевязал рану на ноге, увидев, что та распухла и покраснела.
     -     Да, хреново, - прошептал он, - Самое время показаться бы
            врачу, но где его возьмёшь? Да и пора осуществить свой
            второй план возмездия. И это главное сейчас!
     К вечеру он почувствовал себя немного лучше, и решил, что пришло его время. Не маскируясь, он одел только всё своё, чтобы лишняя одежда не мешала ему. Затем сунул за брючный ремень гранату и «вальтер» (револьвер без патронов ему, естественно, был не нужен), и окольными путями стал пробираться на улицу Губкина. Там было кафе под названием «Старые лебеди»,  находившееся в подвальном помещении с окнами почти на уровне земли и в которое любили ходить офицеры СС – рассказывал ему об этом Сергей. У входной двери стояли три немца в шинелях и фуражках, о чём-то споря, и Славе пришлось прождать полчаса пока те не вошли вовнутрь подвала, из которого раздавались музыка, хохот и крики.
       Но вот улица опустела, и он стал осторожно обходить это здание, заглядывая в окна. Нет, он не знал ни Генриха Штаубе, ни Ганса Брауна, но надеялся, что офицеры, уничтожившие практически всё мужское население Васильевки, там были. И он так увлёкся, что не заметил троих мужчин, делавших то же самое.
     -     Ну, с Богом! – перекрестился три раза Слава и прильнул к
            самому большому окну.
     Кафе было забито до отказа и там были не только офицеры, но и солдаты, также усиленно пьющие шнапс и танцующие с продажными русскими бабами, которых все называли «волчицами». Он уже размахнулся, чтобы кинуть в окно гранату, как за спиной услышал шум мотора. Оглянулся и увидел, как из кузова большого «студебекера» вылезают солдаты. И ему пришлось упасть за сугроб, свернувшись калачиком.
     Солдаты вбежали в кафе и, там сразу воцарилась тишина.
Что они там говорили, Слава, конечно, не слышал, но увидел, как посетители направились к гардеробу.
     -     Пора, - решил он и, лёжа размахнувшись, швырнув в окно
            «колотушку».
      Взрыв выбил стёкла и из кафе раздались не только стоны, но и выстрелы – немцы среагировали быстро. Но тут новых два взрыва сотрясли строение с другой стороны и жуткие крики раздались из всех окон. Входная дверь распахнулась и на улицу стали выбегать все, кто был в кафе, но… тут же попадали в снег из-за заработавших сзади Славы автоматов.
     -     Подпольщики! – мелькнуло у него в голове, но вдруг прямо
            перед ним полыхнуло пламя, и он потерял сознание.

                Х

     Первое, что он услышал был женский голос, спросивший:
     -     И как же вам удалось скрыться, мужики?
     -     Если бы не «студебекер», мы бы там все полегли, - ответил
           мужской бас, - Немцы, сами не предполагая, нам помогли –
           прибыли на такой хорошей и проходимой машине. Сашка
           тут же убрал водителя, как только они стали стрелять
           из окон кафе на улицу, и мы рванули на ней почти до самого
           леса.
     -     А подросток откуда взялся?
     -     А чёрт его знает, но он первым бросил гранату в окно. И
            этим он отвлёк солдат от нас. Они, по-видимому, приехали,
            чтобы предупредить гуляк, что готовится налёт партизан.
     -     Откуда ж они узнали об этой акции, как ты думаешь,
            Григорий?
     -     Думаю, что это всё тот же неуловимый пацан, работающий
            на фашистов. Он как невидимка появляется и подслушивает
            наши разговоры, а мы его не видим и не слышим –покойный
            Влад рассказывал нам о нём. А как этот наш новый герой?
     -     Да нагноение у него довольно сильное, и боюсь, что
            начнётся остеомиелит или гангрена. Лучше его отправить на
            Большую землю…
     -     Постараемся и спасибо вам, Антонина Глебовна, с нас
            причитается.
     -     Да уж, спирт и обезболивающие у нас почти заканчиваются, 
            а раненые ещё не пришли в себя после позавчерашнего боя.
           Но кто же всё-таки этот смелый паренёк?
     -     Ничего, придёт в себя, узнаем.
      И тут у Славы заныла нога и он застонал.
     -     Ну, всё, закончилось действие обезболивающих, - сказал
            приятный голос и приоткрывший глаза подросток увидел
            миловидную женщину в белом халате и шапочке.
     -     Как ты, смелый ты наш? – улыбнулась она.
     -     Посредственно, - тихо произнёс Слава, - А где я?
     -     В партизанском отряде имени Василия Сталина. Есть
            хочешь?
     -     Нет, попозже.
     -     А как тебя зовут?
     -     Слава.
     -     Хорошее имя. А меня…
     -     Антонина Глебовна, - перебил женщину он и попытался
            встать.
     -     Ты чего это? – подошёл к операционному столу крупный
            мужчина.
     -     Я услышал про мальчика – предателя и…
     -     К сожалению, мы не знаем его имени и где он живёт.
     -     Ну, хотя бы какой у него рост и цвет волос? – прошептал
            Слава, - У меня есть подозрение…
      Но мужчина перебил его, усмехнувшись:
     -     Рост точно небольшой, иначе мы бы его сразу заметили, а
            вот цвет волос мы не знаем. Да и много сейчас пацанов,
            шастающих по городу и прячущихся в развалинах домов.
     -     Плохо.
     -     Ещё как!
     -     Ладно, хватит, Григорий, - хлопнула по плечу мужчины
            доктор, -  Пусть герой наш поест и опять поспит.
     -     Но я уже не хочу, - опять попытался встать Слава.
     -     А я дам тебе снотворного – во сне быстро всё проходит: и
            воспаление в ране и боли. Да, командир?
     -     Это точно! Сам неоднократно проходил муки
            выздоровления. Пока, парень, держи хвост пистолетом.
     -     А где… - начал Слава.
     -     Твой «вальтер»?
     -     Да.
     -     У меня, не беспокойся. Мои бойцы, пока ты болеешь, его
            разберут и смажут.
     -     Спасибо, - откинулся на резиновую подушку подросток.
     -     Тебе спасибо. Сейчас тебе принесут еду, а потом будешь
            спать. Ага?
     -     Так точно, командир! – еле улыбнулся Слава, - Всё будет
            исполнено.
     -     Молодец и судя по твоему говору, отец твой военный?
     -     Да… был.
     -     Жаль. Ну, пока.
      После снотворного он действительно проспал сутки, а проснувшись, почувствовал, что ногу всё же дёргает, но болит, вроде, меньше. Да и сил у него немного, но прибавилось. Вставать ещё было рано, поэтому он стал вспоминать всё, начиная с последнего прихода со взрослыми в Васильевку. И… слёзы сами потекли из глаз. Но это продолжалось не долго – ненависть к немцам подавила его слабость. А воспоминания всё продолжались и продолжались: вот он у Сивой в подвале, вот убегает из села в Белгород, вот его находит предатель Фрол, вот он с Иваном едет на телеге и прощается, не доезжая до пропускного пункта. А вот и встреча с Машей и знакомство с Зиной и Серёгой, и вот они обсуждают план освобождения девушки и… И тут он аж подскочил на лежанке в блиндаже, вспомнив шуршание за дверью, когда они «заседали», и Зина сказала, что это мыши бегают. А ещё Прасковья Ивановна говорила, что слышала быстрые шаги на их этаже, когда она поднималась на лестнице. И с ними всё время рядом болтался на улице Генка, строя из себя дурачка. А ведь и мальчишка – газетчик, подошедший к Никите в городе тоже, как рассказывал его названный брат, был такого же возраста и если бы ему отмыть лицо, то… Чёрт, да ведь он запросто мог быть неуловимым пацаном - предателем!
     -     Неужели… - всё же поднялся с лежанки Слава,
            приговаривая, - Неужели это он, Генка, следил всё время за
            нами и рассказывал об их разговорах немцам? Поэтому и
            попали мы тогда в западню в подвале библиотеки. Он же,
            как и я, мог одеваться во что-то светлое и незаметно ходить
            за нами по ночам даже в девичьем обличие. Да, надо
            рассказать о нём командиру этого партизанского отряда.
     Но Григорий Андреевич Котов отнёсся к этому скептически.
     -     Говоришь, что ему двенадцать лет?
     -     Да.
     -     Тогда чушь всё это. С какой стати он превратился в
            предателя? Что, у него дед был кулаком или служил у
            «белых» и он мстит за них? А родители кто у него, не
            помнишь?
     -     Генка говорил, что они оба погибли на фронте в сентябре.
     -     Ну вот! А какая у него фамилия и какой он был в общении?
     -     Вообще-то замкнутый и всё время ходил хмурый. А фамилия
            у него то ли Перевалов, то ли Самохвалов – не помню.
     -     А чему ему радоваться, если живёт со старой бабкой и ходит
            сам всё время за продуктами?
     -     Но, может, он нам врал про отца и мать? – неуверенно
            спросил Слава.
     -     С какой стати?
     -     А кто его знает…
     -     Вот именно. Так что забудь о нём, Слав, и будем мы все
            искать другого малолетку-предателя.
     -     Но…
     -     Никаких «но», партизан, и не вздумай вернуться в город.
            Понял?
     -     Да, - нахмурился подросток, а сам подумал, - А это мысль!
            Но один я дорогу в Белгород не найду, поэтому надо найти
            себе союзника.
      И через неделю, когда уже, не смотря на беспокоящую его боль и познабливание, стал немного ходить, он стал присматриваться к молодым партизанам и… выбрал двадцатилетнего разведчика Мишу Соколова – вёрткого, умного и дерзкого парня. И однажды после его возвращения с задания, Слава отвёл его в сторону.
     -     Чего тебе? – отмахнулся он от подростка.
     -     Миш, две минуты и всё.
     -     Что-то серьёзное?
     -     Очень.
     -     Тогда, когда стемнеет.
     -     Ладно.
      И после смены постов и наступившей в лагере тишины Михаил сам нашёл Славу и тут же поставил условие:
     -     Говори быстро и по делу.
    И тот рассказал ему суть дела.
     -     Считаешь нужно его проверить? – нахмурился Соколов.
     -     Да.
     -     Тогда трави.
И Слава буквально за две минуты представил свой план.
     -     Нормально. И когда хочешь это осуществить и с кем?
     -     А вместе с тобой, когда ты пойдёшь на связь с
            подпольщиками.
     -     А на лыжах дойдёшь?
     -     Постараюсь. Дело то очень важное!
     -     Замётано. Но как быть с командиром? Доложим ему?
     -     Нет, - уверенно произнёс Слава.
     -     Тогда готовь шею, - усмехнулся молодой разведчик.
     -     Для чего?
     -     Для подзатыльников.
     -     Да и чёрт с ним – правда главное для нас.
     -     Это да. Тогда, герой, жди моего знака.
     -     Всегда готов! – улыбнулся подросток.
А через два дня Михаил, проходя мимо блиндажа, где лежали раненые, свистнул три раза, что по договорённости со Славой означало, что этой ночью в три часа они идут в Белгород.
      Разведчик был одет в маскхалат, держа в руках лыжи и белую простынь.
     -     Накинешь на себя, когда подойдём к городу, - только и
            сказал он, протягивая Славе его «вальтер».
      И всю дорогу тот удивлялся, как Соколов ориентируется в тёмном лесу, ни разу не посмотрев на компас. Но шли они на лыжах медленно - боль в ноге усиливались всё больше и больше, заставляя Славу стискивать зубы. Но их подгоняло серьёзное дело, а ещё вой волков.
      Но вот и Белгород, и они сняли лыжи, спрятав их в снегу у раскидистой ели, нацепив валенки. И опять восхитился подросток Мишиному знанию города, то есть они ни разу не выходили на улицу, пробираясь всё время по заснеженным огородам, подворотням и дворам разрушенных построек. И он даже сразу не узнал трёхэтажный дом, где жили Туриновы и предполагаемый предатель.
     -     Ты постучи погромче, - посоветовал Соколов Славе, - чтобы
            соседи проснулись. А я буду во дворе следить за подъездом.
     -     Ладно, - кивнул тот головой.
     -     Да, и не снимай свою накидку, так как если пацан
            действительно стукач, то, увидев тебя в ней, сразу поймёт,
            что ты от партизан и рванёт быстрей в комендатуру. Понял?
     -     Да, - ответил Слава и поковылял в подъезд.
      Было семь часов утра и тот ещё тонул в темноте, но он не перепутал двери, стукнув три раза громко Туриновым.
     -     Кто? – спросила мать Зинаиды и Сергея – голос её он узнал
            сразу.
     -     Это я, Слава, - сказал он.
     -     Ой! – ахнули за дверью, и та тут же отворилась, - Заходи,
           Славочка, а где Серёжа и Зина?
     -     Сейчас расскажу, - так же громко произнёс он.
      Женщина открыла дверь и просто задушила его в своих объятьях.
     -     Ну, ну, быстрей говори, - проговорила она, но Слава решил
           не спешить – пусть соседский Генка (если он действительно
           предатель) успеет одеться и прильнуть к замочной скважине
            ухом.
     -     Нет, подождите, Нина Ивановна, дайте хоть попить воды и
            чего-нибудь поесть – дорога из леса, где находится
            партизанский отряд была долгой.
     -     Ой, сейчас, Славочка, сейчас принесу, - засуетилась мать
            ребят, - А вот и бабушка тебя захотела увидеть.
      И действительно в коридор медленно зашуршала тапками старушка, вытирая платочком слёзы с лица.
     -     Детки то, детки же наши где? – зашамкала она беззубым
           ртом, но Слава только махнул рукой, не проходя дальше, а
           сел на изодранный кошкой пуфик.
      Нина Ивановна принесла стакан с горячим чаем и хлеб с кусочком сала.
     -     Ешь, милый, ешь. Мы подождём твоего рассказа.
      И толи ему показалось, толи действительно чуть скрипнула входная дверь у соседей, когда он с полным ртом начал  выдумывать, как Сергей и Зина ушли вместе с ним в партизанский
отряд и как те готовят подрыв моста под Курском – он не хотел женщинам говорить правду, которая их может просто убить.
      Но вот он действительно чётко услышал, как кто-то бухнул дверью и затопали быстрые шаги по деревянной лестнице вниз.
     -     Всё, мне пора, - встал он с пуфика, - Меня ждут ваши
            ребята в лагере.
      И тут же, не прощаясь, выскочил на лестничную клетку.
Михаил стоял у подъезда, в нетерпении притопывая ногами.
     -     Пацан побежал в сторону парка, - скороговоркой произнёс
            он, - Я за ним, а ты спрячься между сараями. Понял?
     -     Так точно, - улыбнулся Слава и, сняв варежку, показал
            большой палец, что означало одно – он оказался прав.
      А Соколов уже мчался за Генкой, держась противоположной стороны и черкнув на ходу на одной из улиц на доме номер восемь «галочку». И как только пацан свернул на ту, где находилась комендатура, он догнал его, схватил за руку и зашептал на ухо:
     -     Пошли сразу к Сомову, Геночка, я тоже засёк Славку.
      Мальчик от неожиданности застыл на месте, но твёрдая рука разведчика потащила его назад.
     -     Так он же не там живёт, а в другой стороне, - наконец сказал
            он и тут же почувствовал, как что-то твёрдое уткнулось в его 
            бок.
     -     Молчи, сосунок, или получишь пулю, - зашипел на него
            Соколов, - И не упирайся, а то… Понял?
     -     Да, - задрожал всем телом Генка.
      И через десять минут они были рядом с его домом.
     -     Бабушка не знает… - начал предатель, но Михаил шлёпнул
            ладонью по его губам и заскрипел зубами:
     -     Зато мы знаем, - и потащил во двор, где чуть громче и
           коротко произнёс, - Слав, выходи.
      И тот тут же выскочил из-за сараев.
     -     Ну? – спросил он.
     -     Как видишь. Это он?               
     -     Да.               
     -     Тогда всё, ходу в лес.
     -     А подпольщики?
     -     Знак уже подан. Давай быстрей!
Назад шли дольше, так как Генка всё время упирался, и разведчику пришлось нести его на спине «горшком». Да и Слава еле двигался на лыжах, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.                Но первый дозорный подстегнул их:
     -     Быстро к Котову, Мишка, он рвёт и мечет.
      И они ускорили продвижение, но как только вошли в блиндаж, где располагался штаб отряда и где работал радист, и командир увидел, с кем они пришли, никакого мата не последовало.
     -     Ладно, хрен с вами, - махнул рукой Григорий Андреевич, -
           Победителей, как говорится, не судят. Но вы, безобразники,
           поспешили – утром пришла радиограмма, где помимо нового
           приказа была короткая информация…
     -     И какая? – не вытерпел Соколов.
     -     Не перебивай, а то посажу на «губу», шебутной ты чёрт!
            Юра, - обратился командир отряда к радисту, - отведи
            этого маленького подонка на нашу гауптвахту, а вы, друзья,
            слушайте внимательно.
      И когда они остались втроём, Котов продолжил:               
     -     Юрий Мефодьевич и Екатерина Ивановна Самохваловы, то
            есть отец и мать этого отщепенца были репрессированы в
            декабре 1938 года и отправлены в Гулаг, где и погибли,
            поэтому причины скурвиться, то есть стать предателем –
            мстителем у вашего «языка» были.
     -     И что Центр сказал с ним делать?
     -     Сегодня ночью прибудет самолёт с оружием и провиантом, и
            заберёт обоих, в смысле, нашего молодого героя и этого
            говнюка на Большую землю. Понятно вам?
     -     Да, - кивнул головой разведчик.
     -     Так точно! – откозырял Слава и с трудом улыбнулся.
     -     А пока, беглец, глаз с этого засранца не спускай – жизнью за
            него отвечаешь.               
     -     Так точно! – повторил Слава в знак согласия.
     -     Ладно, - подмигнул им обоим Григорий Андреевич, -
            Идите завтракать, а завтра утром, Михаил, мы снимаемся.
     -     И куда? – спросил тот удивлённо.
     -     Вливаться в отряд Миронова под Курск – взрыв моста никто
            не отменял.
                Эпилог
 
      Слава Денисов, пролежав в госпитале Бурденко полтора месяца, где ему спасли ногу, всё же ушёл на фронт, сбежав из Москвы к ополченцам и пройдя потом более 1600 километров от столицы СССР до самого Берлина, получив ордена: «Красной Звезды», «Отечественной Войны», «За личное мужество» и медаль «За отвагу». А вернувшись, женился на медсестре центрального госпиталя в Белгороде, чтобы до конца своих дней ежедневно вспоминать мать. У него родились двое мальчиков, и до конца жизни он проработал в УГРО, ловя бандитов.
     Машу Храмову всё же увезли в Германию, и сделал это Курт Бах -она тоже понравилась ему своими зеленовато – синими глазами. Там он заставил её выйти замуж за своего сына, который оказался антифашистом, о чём отец не знал до самой своей смерти, погибнув при отступлении немецкой армии весной 1944 году в Румынии.
     А Геннадий Самохвалов, отсидев в колонии для малолетних пять лет, стал вором, не гнушавшимся ничем, а после первого ограбления с убийством был уничтожен милиционерами в перестрелке.
     Судьба же партизанского отряда имени Василия Сталина (название ему партизаны придумали сами) осталась никому неизвестной…
                Конец
    
      
 
               
               

               


      


      
               


               


    
      

 





               

               


 


         



      

    
    


 
 


      


      
               


               


    
      

 





               

               
   И Х   В О Й Н А

                Беспощадность в избавлении               
                от сомнений или способность               
                не замечать их – называют               
                силой воли.
                Кароль Ижиковский

               
      Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года и уже 18 июля Центральный Комитет ВКП (Б) принял специальное постановление под названием «Об организации борьбы в тылу германских войск». Главный вопрос его – создание отрядов Народного Ополчения. Постановление горячо обсуждалось всюду.   
      Секретарь Обкома города Белгорода, Ф.В Куцем не был исключением и в конце заседания предложил всем секретарям парткома провести собрания на своих предприятиях с целью создания списков трудящихся, желающих записаться в добровольцы для борьбы с фашистской нечистью. Это было сделано и в этот же день за два часа поступило в общей сложности 2500 заявлений, а к 24 июля в Отряды Народного Ополчения влились свыше пяти тысяч человек. И они на следующий же день начали работу по охране заводов и объектов, строительстве оборонных сооружений, изучении оружия и создания скрытых складов его.
      Партизанских отрядов было создано к концу сентября более пятнадцати. Это отряды А.А. Полякова, Д.В. Засторожкова, Г.А. Боброва, П.В. Тольпа, В.А. Доброхотова, М.И. Проскурина,                Н.И. Козлова, Е.А. Колымцева, Ф.Д. Переверзева, Ф.П. Шульгина, Т.С. Матвиенко. Были и немногочисленные объединения, состоящие из 45 - 50 добровольцев и примкнувших к ним десантников и солдат, бежавших из немецких лагерей. Это отряды под руководством Карасёва, Иерусалимова, Усикова, которые осуществляли налёты на небольшие формирования захватчиков, совершали казни изменников Родины, подрывали мосты и дома, где расселялись оккупанты.
      Были, естественно, и «зачистки» со стороны немцев. Например, в декабре 1941 года 725 – ой группой тайной полевой полицией были совершены облавы и обыски в областных городках и прочёсывания прилегающих к ним лесов. Фашисты бесчинствовали вовсю: селян пытали, насиловали, расстреливали, вешали и сжигали живьём целыми деревнями… И сам город Белгород также пострадал - был в руинах из-за бомбёжек и поджогов. Но, не смотря на потери, партизанские отряды и подполья продолжали бороться, пополняя число Героев самой разрушительной в мире войны.               
      И в них участвовали не только взрослые…         

                Васильевка 

          Дом Председателя сельсовета Артёма Ивановича Колунова находился на пригорке у грунтовой дороги, ведущей в райцентр в тридцати километрах от него. Рядом были ещё два дома -  зоотехника Петра Егоровича Зайцева и счетовода Фишмана Артура Абрамовича, который в этом небольшом селе был и бухгалтером, и кадровиком, и учётчиком. И никаких капитальных заборов вокруг строений не было, как и у всех остальных двадцати семи домах с небольшими участками. Нет были, конечно, невысокие штакетники, чтобы не забегали приблудные собаки да лисы, ворующие кур и всё…               
         Отдельно в стороне подальше от большака стоял старинный обшарпанный кирпичный двухэтажный дом для учителей, который до Революции принадлежал местному помещику Кулакову. Сельсовет и крошечная амбулатория находились буквально в семидесяти метрах к югу от него и домов правящей, так сказать, верхушки. Амбулатория имела мизерную операционную, где пожилой фельдшер Прокоп Петрович Новиков под местной анестезией «стриг» грыжи, абсцессы и аппендициты. При серьёзных же случаях больного отправляли в райцентр на единственном в селе грузовике.
        Прямая как столб улица, а скорее не улица, а неширокое поле, заросшее бурьяном, не имела названия и тянулась почти на полкилометра, где в центре стояла одноэтажная школа, сельпо (там же и почта) и небольшая церковь, которую коммунисты в суровые годы после революции почему-то не тронули. В конце же деревни была крохотная МТС, а лучше назвать её мастерской за железным проржавевшим забором, где стояли два трактора и та самая полуторка с деревянной кабиной. Чуть подальше был полуразвалившийся и полупустой коровник на пятнадцать мест и конюшня, где было всего пять телег и столько же лошадей. И их использовали не только для вспахивания общего поля, но и для использования на собственных участках крестьян, которые в конце лета отвозили свой небольшой урожай в областной центр, то есть в Белгород. 
       Никакого радио у деревенских не было, но в сельсовете стоял старенький репродуктор «Рекорд», ловивший только Москву. Был там и телефон в возрасте двадцати лет - обшарпанный и тяжёлый, по которому Председатель сельсовета с трудом связывался с городом. В двухстах метрах на юг от деревни протекала неширокая речка под названием Дубенка с единственным местом, где можно было купаться и ловить окуньков, то есть где был открытый песчаный берег без кустов. На севере же простирались болота и глухой лес с елями, берёзами, грибами и гадюками. А остальное пространство вокруг села занимало поле, где росли в основном рожь, овёс да кое-что из овощей.
      Никите Ершову было шестнадцать лет, и учился он в школе так-сяк, зато здорово играл в футбол и быстро бегал стометровки. Отец его, Матвей Ильич - рослый хромоногий после ранения ещё в Гражданскую войну мужчина сорока лет, работал в МТС механиком, а при необходимости трактористом и шофёром.  Мать же, Елизавета Гавриловна как раз и была той единственной медсестрой амбулатории– справной и приятной женщиной тридцати семи лет с пшеничного цвета волосами.
      И она мечтала, чтобы сын стал врачом.
Оба родителя часто ругали Никиту, дневник которого пестрел тройками и редко четвёртками, говоря постоянно, что доктора – народ замечательный, и всеми уважаемый и любимый. Мать даже однажды пыталась привлечь его на операцию по удалении грыжи, но Никита категорически отказывался, объясняя своё нежелание боязнью вида крови. Для него было лучше гонять мяч по так называемому стадиону – площадке во дворе школы, предназначенной для занятий физкультурой.
     -     Ну, ты бы, Никит, хоть издалека посмотрел, - в последний
            раз попросила сына мать.
     -     Да не буду я врачом, мам, - хмуро посмотрел на неё Никита.
     -     А кем же ты хочешь быть?
     -     Ну, военным или пожарником.
     -     Но для этого тоже надо учиться.
     -     Ага. Вот закончу школу, и уеду к бабушке в Белгород, где
            и устроюсь.
     -     Не устроюсь, а поступлю в училище, - поучительно
            произнесла мать.
     -     Хорошо, поступлю, - отмахнулся тот от неё как от
            назойливой мухи, - Ну, ладно, я пошёл в школу, играть в
            футбол.
И мать буквально взорвалась.
     -     И ты мне не нукай – я не лошадь.
Но сын уже был за дверью и не услышал её недовольного голоса.
      Да, была у него бабушка (мать отца), жившая в областном центре по имени Вера Максимовна – бывшая учительнице немецкого языка, к которой он ездил каждый год на месяц летом, но не для того, чтобы ковыряться в её небольшом огороде, а чтобы познавать противный язык германцев. А не уехала она к сыну из своего собственного маленького одноэтажного домика из-за того, что не сошлась характерами с невесткой – деревенской девушкой, с которой её Матвеюшка случайно познакомился в поезде. В общем, столкнулись две сильные личности и всё тут – увезла она в деревню единственного сынаю
     -     Язык тебе всегда пригодится, Никита, - увещевала его 
            бабушка, - Бог даст, войны не будет, но…
     -     А чё немцу нападать? – улыбался подросток, - Ведь
           товарищ Сталин договорился с Гитлером о ненападении.
     -     Да кто их знает этих немцев, - вздыхала Вера Максимовна,
            - Вон в Испании то ни с того, ни с сего фашистская хунта
            устроила переворот, и дедушка твой сложил там свои
            кости, воюя за простой народ.
     -     И кем он был?
     -     Лётчиком, внучек, лётчиком, - вытирала набежавшую слезу
            бабушка, - Так что зарекаться, милый, нельзя – всё может    
            случиться…
     -     Язык немчуры как брёх собак, - морщился парень.
     -     Да, похож, но это же и язык Гёте, Кафки и братьев Гримм.
     -     Да читала ты мне его сказки в детстве– чушь несусветная.
      Бабушка качала головой.
     -     Зря ты так, Никитушка, они все были великими писателями.
     -     Да и хрен с ними.
     -     Ну, не надо так, внучек. Надо уважать тех, кто чему-нибудь
           хорошему нас учит. И давай, говори по - городскому, а то
           мне стыдно тебя слушать – деревня и деревня. Мы же с
           твоим отцом и дед твой из интеллигентов. Ладно, давай
           перейдём к языку.
      И Никита с большим неудовольствием садился за стол и часа два – три мучился произносить и запоминать противные ему слова.               
      И всё в деревне шло своим чередом: пахали мужики поля, растили детей и внуков, собирали довольно большой для села урожай. Так бы они тихо и жили в своей области, если бы 22 июня 1941 года в десять утра Председатель сельсовета не собрал всех жителей у своего дома и не объявил:
     -     Дорогие мои селяне! Фашистская Германия всё же пошла
            войной на нас, не смотря на пакт о ненападении – слышал я
            по радио обращение Вячеслава Михайловича Молотова к
            народу. Поэтому больные, старики, женщины и дети,
            при угрозе оккупации нашей области можете уехать в
            Белгород – мы в этом поможем. Там, сказали мне по
            телефону, будут стоят поезда, которые и отвезут вас в
            эвакуацию. Мужское же население должно стать на защиту
            нашей дорогой Родины - за ними через два дня из
            райвоенкомата, приедет грузовик.
     -     Да у нас таких не хилых для войны мужиков раз-два и
            обчёлся, - вышел вперёд с озабоченным выражением лица
            зоотехник Зайцев.
     -     Что есть, то есть, - кивнул головой Колунов, - Но нашу
            страну нужно защищать. Не так ли?
     -     Обязательно, - громко объявил хромоногий отец Никиты, -
           Даже я пойду опять против немца воевать.
     -     Да кто ж табе хромоногого возьмёт? – усмехнулся гармонист
           Никола, - Бушь ковылять, идя в атаку? Да табе в первом
           же бою и убьють. А воще-то немец, может статься, до нас и
            не дотянет.
     -     Это как сказать, – странно посмотрел на него зоотехник.
     -     И последнее, - продолжил Колунов, - у тех, кто останется в
            селе теперь две задачи и первая – вырыть в огородах или в
            сараях ямы, куда можно будет спрятать всё, что пригодится
            для еды, то есть соленья, варенья, а в августе весь до
           мелочей урожай как со своих участков, так и с общего поля.
           А также не забудьте про грибы, ягоды и рыбу, иначе при
           этих немецких варварах мы скоро все подохнем от голода.
      Бабы сразу все зашумели, вытирая набежавшие слёзы, но делать было нечего – надо готовиться к войне. И всё тут же встало с ног на голову: пожилые крестьяне стали спешно закупать в сельпо всё подряд, их посеревшие от горя жёны закапывать в землю ещё не выросшую картошку, морковь и свеклу, а дети отправились в лес по первые грибы и ягоды, совсем забыв про зверей и змей. И руководил ими фельдшер Прокоп Петрович Новиков.
     -     Вы сбирайте всё подряд в корзины, а я потом переберу, -
            наставлял он идущих впереди ребят.
      Так все и делали, набрав к четырём часам дня неспелые и зеленоватые (всё пригодится зимой) ягоды и грибы – ещё не сгнившие с весны сморчки, скользкие маслята, редко уже встречающиеся красавцы белые и стройные подберёзовики. Увлеклись ребята, и дошли почти до первых болот, и тут их встретила неприятность – змея. Она была чёрного цвета и длинной сантиметров семьдесят. Дети начальных классов тут же бросились в рассыпную, подняв гвалт и крики. Шедший позади всех Прокоп Петрович ускорил шаг.
     -     Вы чего орёте? – повысил он голос, - Лес любит тишину.
     -     Там… там ребята змеюку увидели! – бросилась к нему
            перешедшая в десятый класс Маша Храмова - симпатичная
            девочка – подросток, живущая через три дома от Никиты,
            своего одноклассника.
     -     Ну, да? – засмеялся медик, - А ну, пошли, смотреть, что та
            за змея.
     -     Она свернула калачиком на большом пне, - боязливо
            проговорила восьмилетняя Маринка, - Спит себе, небось.
     -     Тогда, ребята, топаем осторожно, не шумя – все любят
            поспать в жаркий день, - успокоил детей Прокоп Петрович.
     -     Да она зараз на солнышке греется, - уточнил Никита, -
            Разморило её.
     -     Значит, замёрзла на болоте – там вода всегда холодна. Всё,
            тихо! Тот, что ли? – указал рукой фельдшер на широкий и
            уже подгнивший пень от дуба.
     -     Да, - кивнула головой Маша, искоса глядя на Никиту,
            который ей травился ещё с пятого класса.
Осторожно подошли к пню, стали вокруг.
     -     Ну, - обвёл всех собирателей даров природы хозяин
            амбулатории, - кто знает, чем отлична гадюка от ужа?
      Двухминутная тишина, а потом всё та же Маша сказала:
     -     У ужика пятнышки на голове.
     -     Правильно, - кивнул головой Прокоп Петрович, - Что ещё?
      Минута и вновь ответ, но уже взрослого парня по имени Макар, только что закончившего школу:
     -     У гадюки по всей спине виляющая полоска желтоватого
            цвета.
     -     Верно! Ну, вот, теперь смотрите на вашу находку.
      И школьники уставились на змею.
     -     А у неё е пятнышки на головке! – воскликнул
            обрадованно один первоклассник.
     -     И нет никакой полоски на спинке, - добавил другой.
     -     Отлично! – одобрительно проговорил фельдшер.                И тут подал голос Никита Ершов:
     -     И ещё… Можно, доктор?
     -     Говори, футболист, хотя я не врач, а фелшер.
Одноклассник Маши чуть покраснел и глядя на неё сказал:
     -     Гадючка, когда своими слабыми зеньками видит
            движущийся пред ней предмет, встаёт в стойку, то есть
            поднимает вертикально вверх треть тела, вытягивает
            головку вперёд и шипит.
     -     Молоток! – рассмеялся Прокоп Петрович, - Да, так она
            пугает, чтоб её не трогали, так как потом может укусить, и
            яд её вообще то сильный. И ещё есть два отличия, детки.
     -     И какие? – вновь спросил один из первоклассников.
     -     А, можеть, кто из вас вас знает?
      И тут семнадцатилетний Макар вдруг расхохотался.
     -     Ты чего? – удивлённо посмотрел на него Новиков.
     -     У ужика головка круглая, а у гадюки похожа на треугольник,   
            как наконечник у копья.
     -     Точно! Но есть ещё одно отличие.
     -     Неужто? – посерьёзнел выпускник и почесал затылок.
     -     Да и вот какое: у ужа зрачки глаз круглые, а у змеи как у
           кошки щёлки вертикально.
     -     Ничего себе! – вырвалось у Никиты, - Но пока будешь
            рассматривать её, она может и тяпнуть.
     -     Верно. И вот теперь по этому поводу у меня вопрос к вам,
            Детки, а что делать, если всё же змеюка укусила?               
     -     Высосать из ранки яд, - тут же выкрикнула рыженькая Лиза.
     -     Нет, нельзя, - покачал головой фельдшер.
     -     А почему?
     -     А потому, что если у вас больные зубы или дёсны, то яд
            быстро побежит в кровь и отравит вас.
     -     Ого! – воскликнул Никита, - Тогда что же делать?
      Новиков присел на корточки.
     -     Надо перетянуть руку или ногу выше укуса, чтобы яд по
            венам не прошёл в сердце и мозг и быстрей бежать в
            амбулаторию. А там я или твоя мать, Никит, введём нужные
            лекарства. Поняли, детки?
     -     Да, - прошептала чуть испуганно Маша, увидев, что уж
            развернулся, соскользнул с пня и тут же пропал в высокой
            траве.
      И тут фельдшер поднялся, потянулся и объявил:
     -     Ну, вот, змеюка, как назвала ужа ты, и уползла, а нам пора
            идтить в село. Вас уже, наверно, ждут родные, чтоб чистить
            грибы для засолки и варить из ягод варенье, а некоторых
            собирать и в эвакуацию.
     -     Меня вряд ли, - грустно произнесла Маша, - Мама хворает, а
            бабушка совсем слаба стала. А папа завтра уйдёт на фронт
            вместе с учителем физкультуры, отцом Феди, сыном деда
            Попова и евреем Фишманом.
     -     А моего отца, сказал председатель, не возьмут из-за
            хромоты, - вздохнул Никита.
     -     А мы уедем отсель, - выкрикнула маленькая Настя, - Хотя у
            дедушки и ружо есть.
     -     Ружьём не повоюешь, - усмехнулся Макар Сырых, -
            Винтовку Мосина всем выдают.
      Прокоп Петрович с грустью посмотрел на всех.
     -     Я тоже, можеть, уйду воевать, ребята. Сегодня все
            собираются в школе на сборище. Будем думать, что робыть
            дальше.
     -     А мать говорила, что в сельсовете будет собрание, - объявил
           Никита.
     -     Нет, все взрослые придут на сбор именно в школу, -
            кивнул головой фельдшер, - Не приведи, Господь, чтобы
            фашист дошёл до нашей Васильевки! Ладно, пошли,
            ребятки.
     -     А я всё равно сбегу на фронт, - буркнул Макар и Прокоп
            Петрович, услышав это, показал ему кулак.               
     -      Рано тебе воевать, парень, - тихо произнёс он, подмигнув
            выпускнику, - Председатель и зоотехник, как и отец Никиты,
            тоже останутся – у вас, я думаю, будет, чем и здесь
            заняться, то есть помочь селянам в трудную минуту. Ты же,
            поди, комсомолец?
     -     Да.
     -     Тогда с селом не расставайся никогда.
      И Никита, идущий сзади них, всё это услышал. Он замедли шаг, и когда Храмова поравнялась с ним, тихо произнёс:
      -     Маш, а может, сбегаем вечерком скупаться? А то потом
             похолодает, да и немчура может дойти до нашего села, а?
       Девушка-подросток внимательно посмотрела на него, чуть покраснев, и кивнула головой.
      -     Ладно, пойдемо, но тильки ненадолго.
      -     Согласен. Так игде встретимся?
      -     Да у окраины, за домом Севки Ножова в пять часов. Ладно?
      -     Хорошо, но давай лучше прямо у реки на пляже, - попросил
             он, стесняясь, что его сверстники их увидят вместе.
      -     Ладно, жди.
        И Никита ждал, сидя на песчаном берегу и воздух прямо таки стал: ни одного дуновения ветерка, ни одного облачка на небе с ярким и горячим солнцем.
        Он ждал с непонятным волнением в груди, глядя на медленно текущую воду реки, всплески рыбёшек, радующихся вечерней зорькой и своими накаченные хозяйственным трудом мышцами – они с отцом берегли свою женщину – мать и жену и делали в огороде всё сами.
       Наконец, за спиной зашуршали кусты, и он обернулся.
Маша стояла и смотрела на него – парня своей мечты с красивой, уже мужской фигурой и твёрдым взглядом, а он буквально ласкал её глазами с ног до головы, даже не понимая этого, и восхищался. Восхищался её стройным тельцем под лёгким белым платьем с красными маками, тонкой и длинной шеей, короткой стрижкой, которую сделала её мама – единственный цирюльник в селе, и небольшими бугорками немного ниже ключиц. А также детско-взрослым личиком с чуть полными губами, маленьким носиком и тёмно-карими глазами.
     -     Ну, не зырь на меня так? – тихо произнесла она, делая
            шаги к нему.
     -     И почему? – раскрыл он широко веки от удивления.
     -     Мне и так очень жарко…
     -     Так солнце, гляди, какое!
     -     Да, но не только от его, но и…
     -     И отчего? – взял он Машу за руку, ощутив, как та 
            мелко дрожит.
      Она вырвала руку, вскрикнув:
     -     Ни от чего.
      И бросилась прямо в платье в воду. Никита чуть подождал, а потом стащил с себя синие шаровары и белую футболку, оставшись в чёрных сатиновых трусах. Потом разбежался, беря влево, где был небольшой мостик типа причала и, сделав переднее сальто, влетел в воду.
      Маша недалеко и неумело отплыла по-собачьи, а он рванул вольным стилем, обрызгав её рукой.
     -     Ты чо хулиганишь? – услышал он уже сзади и справа от
            себя, - Я же утопну!
      И он тут же остановился и развернулся, работая только ногами, чтобы не уйти под воду и видеть её.
     -     Так могу и научить…
     -     Можешь, но… апосля войны, - почему-то именно так сказала
            она и поплыла к близкому берегу.
      Он обогнал её и, почувствовав под ногами дно, встал и принял её, плывущую, в свои расставленные руки. Маша рванулась из неожиданных объятий, но он ещё крепче прижал её к себе.
     -     Ты чегой то? – попыталась вырваться девочка-подросток.
     -     А ничего, - вдруг покраснел он как рак и разжал руки.
      И она медленно обошла его и выскочила на берег, лёгким движение стащила с себя платье, разложила его на горячей траве и плюхнулась рядом на горячий песок в таких же чёрных сатиновых трусиках с резинками по нижнему краю и белой маечке.
      И тут же почувствовала, как рядом упал Никита.
Через десять минут она резко вскочила, обсыпав его песком.
     -     Ты чего? – повторил он её вопрос, поворачивая голову.
     -     Спеклась, - пригладила Маша волосы, - Пошли в воду.
      И быстро направилась к реке, а он поскакал за ней на четырёх конечностях, в таком положении войдя в воду и сев на дно. Потом развернулся к смеющейся Маше. И та вдруг тоже встала на четвереньки и запрыгала к нему, как собачка. Скачок и она столкнулась с ним и вдруг схватила его за шею и прижала к себе. Их губы встретились и так и остались до… самого конца.
     Домой шли молча, не глядя друг на друга, а у жилища Савелия Ножова разошлись: он пошёл огородами к себе, а она по улице, даже не чувствуя, как быстро высохла на ней одежда. А в его голове зазвучала фраза: «Я не забуду этого никогда…».

                Суета

      А фашисты подступали всё ближе и ближе.
Полтора месяца пролетели как один день, в которые селяне ежедневно ходили в лес по ягоды и грибы, ловили рыбу, которую потом коптили и сушили, а в августе перелопатили свои огороды и поле, чтобы взять оттуда всё, что можно было есть. И Никите в этой суете, как и Маше, пришлось тоже крутиться волчком, отодвигая возможность новой встрече всё дальше и дальше…               
      И вот в середине октября, когда чаще стали лить дожди, Савелий Ножов, которому на днях исполнилось тридцать пять лет и сходивший по этому поводу по грибы для закуски в дальний лес на запад, сказал, что вроде бы слышал грохот пушек.               
     -     Да ослышался ты, - улыбнулся пожилой Илья Колкутин,
            - Гроза вон была в соседней деревне.
     -     Ни хрена, дед, там, где я был никакой грозы даже не
            намечалось.
     -     Ну - ну, табе лучше знать, - зажёг тот самокрутку, но после
            ухода бывшего зэка, тут же побежал к Председателю
            сельсовета, доложить, что поведал Севка.
     -     Всё может быть, - покачал головой Колунов и на следующий
           же день, то есть 17 октября опять собрал селян в актовом               
           зале школы.
     -     Вот-вот и враг, возможно, войдёт в нашу область, - начал он
           и все с горечью на лице переглянулись, - Кто могли, уехали в
           эвакуацию, остальные, надеюсь, уже попрятали съестные
           запасы продовольствия. Если у кого и есть оружие, то тоже
           спрячьте подальше – пригодится. Всё, женщины свободны, а
           мужскую часть, хоть и малочисленную, прошу остаться.
      Заскрипели стулья, и зал почти опустел.
Председатель сельсовета обвёл всех взглядом. «Так, - пробурчал он себе под нос, - я, зоотехник, счетовод, хромоногий Ершов с сыном, больной туберкулёзом Галкин, конюх, Макар Сырых с дружком Фёдором Ивановым, физик Цаплин, Дмитрий Полуянов, Сергей Громов, участковый Иван Ильин и Веня Ухин. О, чёрт, Севка Ножов припёрся, будь он неладен. И зачем? Ведь только год, как вернулся из лагеря – сидел ведь, говорили, за разбой. В общем, двенадцать мужиков и три подростка. А остальные, ведь, одни старики».
     -     Чего оглядываешь нас, Иваныч? – прохрипел бывший
            заключённый, - Мужики, как мужики.
     -     Да, особенно ты, - забурчал Фишман.
     -     А чо? Я стрелять умею.
     -     По своим? – вдруг вырвалось у Цаплина.
     -     По личным врагам, твою мать…- матюгнулся Ножов, - И
            вы, жидовня, молчите, если не знаете, за что я сидел.
     -     Так, хватит! – стукнул кулаком по столу Председатель, -
           Слушайте меня внимательно.
     -     Слухаем, - подобострастно проговорил зоотехник Зайцев,
            кивнув головой.
     -     Так вот, думаю я организовать партизанский отряд…
     -     Из двенадцати человек? – усмехнулся зоотехник.
     -     Ещё Макар, Фёдор и Никита, - твёрдо произнёс Колунов.
     -     Малые ещё они для этого.
     -     В самый раз. Ты вот, Пётр Егорович, попробуй их мышцы –
           железо!
     -     Железо должно быть с башкой.
И тут поднялся с места закончивший школу в прошлом году Фёдор Иванов и задрал рукав рубашки.
     -     На, дядь Петь, опробуй, - согнул он правую руку в локте.
     -     Я про мозги говорил.
     -     Можно и голову на сообразительность проверить. Слабо?
     -     Да иди ты, - поднялся с места Зайцев, - Сопливые вы ещё.
            Ладно, Председатель, пойду ка я корову доить, а то жена
            захворала.
     -     Как знаешь, Егорыч, да и хватит вам собачиться. Пора о деле
            поговорить, - поморщился Председатель.
     -     О, це дило! – закашлялся Галкин, - Слухаем тебя, Артём
           Иванович.
Тот почесал затылок, провожая взглядом зоотехника, и произнёс:
     -     В общем, если немчура придёт сюда, в первое время будем
            сидеть тихо, так сказать прочувствуем атмосферу.
     -     Чего? – скривился Ножов, - Пердёж немцев будем
           вынюхивать что ли?
     -     Не груби, Севка, мы должны приглядеться, что и как, а
            потом…
     -     Потом поздно будет.
     -     Не будет. Какие будут предложения, мужики?               
     -     Да, надо бы на всякий случай пару блиндажей соорудить в
            лесу поближе к дальним болотам, - подал голос участковый,-
            Пригодятся.
     -     Согласен, - кивнул Председатель. Ещё?
     -     Туда жратвы бы какой натаскать и кое-какое оружие, если
            есть, - молвил Громов.
     -     Принято. Что ещё?
      И вдруг бывший зэк сказал:
     -     Лучше бы евреям отвалить подальше отсюда в эвакуацию.
     -     С какой такой стати? – перебил его поднявшийся с места
            физик Цаплин.
     -     Да говорят, что немцы вас не привечают.
     -     Откуда услыхал? – вмешался в разговор счетовод Фишман.
     -     В лагере говорили…
     -     А там откуда узнали?
     -     Да война то не вчера началась же, а в сентябре тридцать
            девятого, - усмехнулся Ножов.
Теперь уже не выдержал и поднялся со стула Колунов.
     -     Да, я тоже слышал обо этом. Ещё и цыган они ненавидят.
     -     Я из родной деревни не уеду, - буркнул учитель.
     -     А я сегодня же улетучусь, - беспокойно произнёс Фишман, -
           Меня нос и уши выдадут сразу.
     -     И обрезанный «болт», - расхохотался Савелий, - Так что ты,
            Цапля, штаны перед немцами не снимай.
Артём Иванович повысил голос.
     -     Ладно, хорош вам. Всё, после обеда пойдём копать
            блиндажи. Так что берите с собой лопаты, пилы, гвозди и
            молотки– хоть в один накат, но надо сварганить схрон.
     -     А провиант кто будет собирать? – заелозил полным задом по
            стулу Дмитрий Полуянов.
     -     Вот своим бабам, когда инструмент будете брать, и
            скажите. Пусть хотя бы сухой паёк соберут.
     -     Понятно, разберёмся, - кивнул головой Сергей Громов, -
           Айда, мужики.
      Все ушли, а Колунов ещё с полчаса сидел, меняя папиросы во рту, с прискорбьем думая, как всё получится, и кто от этой всей передряги, называемой войной, останется в живых… И как там Колосовы, Рыжовы, остальные учителя, и другие селяне, уехавшие кто в эвакуацию, а кто на фронт? Дай им, Бог, удачи! А вот нашим иудеям действительно надо бы уехать…

                Х

      Копали блиндаж все, кроме больного туберкулёзом Галкина, стариков Попова и Колкутина, фельдшера, занимавшегося бабушкой Маши Храмовой на дому, Зайцева, уничтожавшего по приказу Председателя совхозную документацию и не знавшего об этом мероприятии, и… Севки Ножова, который вообще не пришёл
     -     Вот, гад! – думал Председатель сельсовета, шагая по лесу, -
           Здоров как бык, а ленивый. Ах, да, у этих «синих» свои
           законы в отношении работы. Правда, иногда он помогает
           ненормальному Кольке Яровому коров пасти, но это же не
           работа - лежит себе в траве с утра до вечера, лузгая семечки,
           а после шести щёлкает кнутом животным по задницам.
           Говорят, что он шастает к Любке Сивой, муж которой ушёл
           на фронт в конце июня, но, правда, со свечой никто не стоял.
           Даже батюшка Евлампий пришёл с лопатой и граблями, вот
           так.
     Копали яму и валили деревья до темноты, и она получилась только пять на четыре метра (мешали частые сосны с их глубокими и раскидистыми корнями), то есть ни туда, ни сюда даже для их предполагаемого отряда, хоть и глубиной почти три метра.               
     «Не блиндаж, а действительно схрон какой-то для ворованных вещей, мать его!» - рассуждал Председатель.
     -     Ладно, пошли домой, а то есть охота и руки отваливаются с
           непривычки – столько напилили, - объявил наконец он, -
           Завтра кровь из носу, но поставим подпорки, покроем крышу
           и завалим её землёй. А потом примемся за второй. Да, харч
           по домам пусть лучше пацаны собирают. На Севку надеяться
           нечего. Слышите, ребята?
     -     Да, - отозвался Никита Ершов, - Всё сделаем.
     -     И возьмите пару фляг у Ольги Шульгиной для воды. Нужна
            будет.
     -     Есть, товарищ Предсель, - отдал честь Макар Сырых, - Будет
           сделано – отоваримся у главной доярки.
      Артём Иванович вскинул брови вверх.
     -     А чем ты меня обозвал, парень? На мат похоже.
     -     Не приведи, Господи, - перекрестился тот, - Предсель – это
            Председатель сельсовета.
     -     А-а-а, ну ладно, давайте к дому, мужики.
      Они пошли, и вдруг Макар ощутил на своём плече тяжёлую руку. Обернулся и удивился – чуть сзади него идёт батюшка Евлампий, через некоторое время прошептавший ему:
     -     Спасибо, сын мой, что вспоминаешь Бога. Он тебе ответит
           тем же.
      И всю дорогу Макар Сырых думал, как ему Всевышний ответит.
       А следующий день был ещё суматошнее: с утра лил дождь, чуть ослабевший к полудню, но в три часа все были уже у ямы. Укладывали деревья все вместе, скрепляя их скобами, которые притащил в мешке Ершов – старший из своей мастерской, а подпорки ставили из молодняка – те крепче, засовывая между ними и землёй валежник для тепла, остатки которого постелили на пол. Брёвна легли плотно, оставив восьмидесятисантиметровый лаз под раскидистой елью, который накрыли листом железа, а сверху мхом.
     -     Так, мужики, - остановился, чтобы перенести одышку
            Колунов, - На сегодня хватит. Завтра снесём вниз пни для   
            сиденья, а оставшиеся брёвна распилим вдоль для лежанок.
     -     Да, пора до дому, до хаты, – улыбнулся Аркадий
            Абрамович, - А то в темноте и в ямку можно попасть, и
            сломать что-нибудь.
     -     Ага, «морковку», - заржал Громов, держась за живот.
      Отец Никиты подошёл к нему.
     -     Что, Серёга, тяжело без желудка?
     -     Конечно. Живот болит постоянно и особенно, когда что-то
            подниму тяжёлое.
     -     А чего не сказал? – гаркнул Колунов, обходя овражек, - Мы
            бы и без тебя справились.
     -     Да пройдёт. Есть у меня травяное средство…
     -     На самогоне небось? – хмыкнул участковый.
     -     На нём, родном, на нём.
     -     Но много - то не пей, Серёж, - нахмурился Председатель, -
            ослабнешь ещё больше.
     -     Да знаю я. Стоп, кто-то идёт. Слышите потрескивание веток?
Группка остановилась, навострив уши и вглядываясь в наступившую темноту.
      И действительно впереди зашуршал кустарник.
     -     Да лиса это, - прошептал Громов.
     -     Всё может быть, - также шёпотом ответил Колунов, - Ну-ка,
           Фёдор, обойди осторожно то место вокруг.
      Иванов тут же растворился в полумраке.
А через три минуты завизжал женский голос.
     -     Ой, мужики, это я, доярка Люба. Федь, отстань.
      И тут же две фигуры выросли перед будущими партизанами. Доярка маячила светлым платьем, как привидение, а Фёдор тащил небольшой мешок.
     -     Ты чего это ночью шастаешь, Люб? – спросил Председатель.
     -     Да вот паёк несу вам в блиндаж.
     -     О, чёрт! И кто же это проговорился тебе о нём?
     -     Не скажу, обещала ведь.
     -     Ладно, молчи. Эй, молодёжь, быстро отнесите этот подарок
            назад в блиндаж, а мы потихоньку пойдём дальше.
     -     Есть, ко-ман-дир, - звонко пропел Фёдор Иванов и потопал
            назад вместе с Никитой и Макаром.
    Остальные двинулась дальше, но не успели они пройти и метров триста, как где-то сбоку явно услышали чей-то стон или плач. Все кинулись туда, раздвигая и ломая кусты, и выставив вперёд кто лопаты, кто топоры, а некоторые молотки, готовые встретиться с разъярённым зверем, напавшем на кого-то из селян, захотевшим проследить, куда ушли мужики на весь день. Но сюрприз оказался совсем другим…

                «Гости»

      Худенькому мальчику в светлых шортах и курточке было лет тринадцать. Он лежал на боку, подвернув под себя левую ногу, окрашенную чем-то чёрным. Любка, первая подскочившая к нему, провела рукой по ноге и повернулась лицом к вышедшей из-за туч луне.
     -     Елки-палки! – охнула она, - Он же ранен!
      Мужчины сгрудились вокруг.
     -     Что, как? – встревоженно произнёс Колунов, - Фонарик есть   
            у кого?
     -     Да, - вышел вперёд запасливый механик - отец Никиты, - Вот
            он.
     -     Включай и наводи на ногу.
Бледный луч осветил бедро мальца, и все увидели разорванный край шорт, пропитанный кровью, которая дотекла уже до колена.
      И Люба тут же разорвала подол своей белой нижней юбки. Две минуты и нога туго перебинтована. Здоровяк отец Евлампий легко поднял мальчика, уложил, как только что родившегося на согнутую в локте левую руку, и быстро поспешил вперёд. И все чуть ли не строевым шагом затопали за ним, а через десять минут их догнали Никита, Фёдор и Макар.
     -     Что случилось? – обогнал Макар Председателя.
     -     Раненого мальчика нашли.
     -     Тогда сразу к нам, - услышал их разговор Никита, - У
           мамы всё есть дома для перевязки.
     -     И спасибо ей за это, - перекрестился батюшка, - Не надо,
            чтобы про пацана всё село знало.
      За три с половиной часа молча добрались до сруба Ершовых.
Отец Евлампий внёс постанывающего мальчика в дом, Артём Иванович и Никита за ним, а его отец, завершавший процессию, распрощался с остальными и закрыл дверь на щеколду.
Раненого положили на деревянный топчан, и хозяйка дома шустро стащила разорванные шорты, обнажив полностью ноги. Кровоточащая рана была почти у тазобедренного сустава, но неглубокой.
     -     Пару швов надо всё же наложить, - уверенно сказала
            Елизавета Гавриловна, - Потерпишь, герой?
      Но мальчик на вопрос не среагировал
     -     Да обезболь ты его, Лиза, - вмешался Председатель.
     -     А это обязательно, - завозилась женщина со шприцом,
            вынутым из небольшого стерилизатора.
     -     Осколком задело, - знающе проговорил отец Никиты,
            осматривая рану.
     -     Ладно, пусть оклемается, а завтра порасспросим, кто он и
            откуда, - кивнул головой Колунов, - Ну, я пошёл.  Мальца то
            у себя оставь. Слышь, Елизавета?
     -     А как же! Его и помыть надо, и переодеть – вон какой
            грязный.
     -     Да поможет ему Бог, - перекрестил мальчика Отец
            Евлампий, и тоже покинул дом.               
      Он пришёл в себя к обеду следующего дня, но, похоже, было, что он бредит, так как сразу начал часто повторять только одно слово:
     -     Немцы, немцы, немцы…
      Его покормили, отмыли, перевязали, потом дали горячего молока с мёдом и аспирин и… он ожил, то есть сел в кровати и заговорил:
     -     Немцы уже в Белгороде.
     -     Откуда знаешь? – спросила Елизавета Гавриловна.
     -     Я там живу, то есть жил…
И женщина сразу сообразила и позвала со двора сына, коловшего дрова:
     -     Никит, быстро сбегай за Председателем.
      И тот тут же рванул из дома.
По пути он встретил отца, идущего из мастерской, и они вместе  поспешили в сельсовет. Услышав такую новость, Колунов сразу же напялил плащ, и троица поспешила к дому Ершовых.
       А мальчик, которого звали Славой Денисовым, уже сидел за столом и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Взрослые сгрудились вокруг него.
     -     Ну, Славик, повтори всё то, что рассказал мне, - попросила
           мать Никиты.
      И тот, посерьёзнев, начал:
     -     Фашисты пересекли границу области позавчера и наши под
            их натиском стали отступать.
     -     Молодец, точно говоришь, - вырвалось у Артёма
            Ивановича, - Продолжай.
     -     Мой отец, бывший военный, работал в Обкоме партии и всех
            служащих сразу же решили эвакуировать вместе с
            родственниками. И на двух грузовых машинах мы поехали
            на северо - восток.
     -     И мужчины? – нахмурился отец Никиты, - А уйти в
            подполье?
     -     Так приказало начальство, боясь, что кто-нибудь сразу
            сдаст немцам коммунистов и их всех расстреляют.
     -     Да, бывало так и раньше в Гражданскую, - с досадой буркнул
            Колунов, - И что дальше?
     -     Мы успели доехать до Корочи, как налетели самолёты и…
      Мальчик стал тереть кулачками глаза.
     -     И стали бомбить? – ахнула Елизавета Гавриловна.
     -     Да. Первая бомба угодила прямо в наш грузовик, но мама
            успела меня отбросить в придорожные кусты, а потом…- и
            Славик до боли закусил нижнюю губу, - А потом я ничего
            не помню. Хотя нет, вспоминаю, что какой-то мужчина
            некоторое время тащил меня на себе, а потом он упал, и я
            увидел, что он весь в крови.
     -     О, Господи! – перекрестилась женщина.
     -     И он только и успел указать рукой: «Иди в ту сторону», и…
            умер. Ногу я почти сначала не чувствовал, поэтому целый
            день шёл, но потом появилась сильная боль, и я увидел, что
            шорты мои в крови и потерял сознание.
     -     Ясно, - помрачнел Председатель, - Давай, Никита, пробегись
            по домам и сообщи, что вот-вот и гитлеровцы будут здесь.
            Пусть мужики идут в сельсовет, а женщины и
            дети прячутся в погребах. Ясно?
     -     Да.
      И Ершов-младший выскочил из дома.
     -     Ты, Матвей, идёшь со мной, - продолжил Колунов,
            обращаясь к отцу Никиты, - а ты, Елизавета останься с
            мальчиком и учти, он теперь твой сын и никому ни слова о
            нём и его отце и кем тот был.
     -     Поняла. Я только сбегаю в амбулаторию за инструментом и
            перевязочным материалом, а по дороге заскочу к
            Новиковым.
     -     Правильно. Пусть наш фельдшер притворится больным и
           сидит в своей мазанке – он нам обязательно ещё пригодится.
     И дом опустел, а Славик с помощь хозяйки тут же был спрятан за печку, где лежали старые подушки и одеяла
      Немцы вошли в село 27 октября во второй половине дня, и офицерский состав, прибывший на двух машинах, тут же поселился в доме для учителей, а солдаты в школе, рядом с которой разместились два грузовика, шесть мотоциклов и один небольшой танк. Офицеров было пять, а солдат около тридцати. Были у немчуры и собаки – три овчарки, зло лающие на всех селян.
      Эту ночь фашисты отдыхали: пили, орали и кутили, то есть из дома учителей доносились звуки граммофона, играющего какие-то марши. А на следующий день начались безобразия: солдаты ходили по домам, отбирая съестное и самогон. Офицеры же собрали всё население у дома учителей. И тут выяснилось, что Савелий Ножов исчез… Немец - переводчик на русском языке стал забивать селянам мозги всякой ересью, то есть, что немецкая армия пришла освободить народ от коммунистов и евреев и установить в России самый лучший общественный строй в Европе.
     -     А теперь ми стать проводить чистка, - объявил один из
            молодых офицеров, картавя русские слова, - Раздевать.
     -     Что-о-о? – за полошились селяне, - Как?
     -     Снимать штаны, русские свиньи и стать в ряд, - заорал
            переводчик, - Или начнём стрелять.
      Мужики переглянулись, ища глазами женский пол, но тот в это время уже отбивался от солдат, обыскивающих дома и забирающих продукты.
     -     Ну, слюшать нас, а то… - немолодой седоватый офицер со
            шрамом на щеке вынул пистолет и выстрелил в воздух.
      И мужская часть селян, яростно матерясь, начала раздеваться. Прикрыв срам руками, стали в неровный ряд и… началось: один из молодых офицеров и два солдата останавливались перед каждым, заставляя поднимать руки, в результате чего из строя были выведены Цаплин и деда Попов.
     -     Зачем это? – забеспокоился дед.
     -     Офицер всё скажет, - мерзко заулыбался переводчик.
     -     Ты что, старый, укороченный что-ли? – прыснул в кулак
            стоявший рядом Дмитрий Полуянов.
     -     Ой, да он у меня так с младенчества, - прикрылся руками
            бедный Александр Максимович, - А что? Это запрещено?
     -     Посмотрим, - нахмурился Колунов, стоявший с другой его
            стороны, - Ты же русский, а они ищут евреев.               
      А потом прошептал сам себе, глядя на спину учителя, вышедшего из строя:
     -     Эх, зря ты вчера, Яков Семёнович, не уехал вместе с
            Фишманом.
      Несчастных увели в школу, где был наполовину залитый дождём вместительный подвал. А потом стали всех мужчин по очереди допрашивать в сельсовете, уведя потом их тоже в подвал. Что там было, Никита не слышал - его, Фёдора и Макара после осмотра вытолкал из строя переводчик и дав ногой под зад, заржал как старый конь:
     -     Идите домой, щенки.
      И они ушли, с ненавистью поглядывая на немца.
     -     Твари поганые, - возмущался Макар, шлёпая сандалиями по
            пыли, - Смотрят на нас, как на быдло.
     -     Я бы их всех… - побелев от злобы, сказал Фёдор, - К
            мирному населению так относиться нельзя.
      И тут Никита вспомнил свою бабушку.
     -     А знаете, почему так?
     -     В смысле? – удивлённо посмотрел на него Иванов.
     -     А потому, что это не регулярные войска.
     -     Откуда взял? – с интересом уставился на него Сырых.
     -     А вы форму видели?
     -     Ну, да, чёрная.
     -     А петлицы?
     -     Я к этой сволочи не присматривался, - пожал плечами
            Макар.
     -     Я тоже, - буркнул Фёдор.
     -     А зря, - поучительно произнёс Никита, - я их тщательно
            осмотрел с ног до головы.
     -     И зачем?
     -     А вы потом присмотритесь. Петлицы в виде двух молний.
     -     И что?
     -     А то, что это бригада СС.
     -     Кто, кто?
     -     Это каратели, друзья, то есть, самые жестокие садисты в
            немецкой армии.
     -     Откуда знаешь? – не выдержал Макар.
     -     Бабушка рассказывала, что её в связи с знаниями немецкого
            языка, вызывали в НКВД с самого начала войны в Европе и
            там она узнала об этом у какого-то служащего.
     -     Понятно, поставили её на учёт на всякий случай, -
            ухмыльнулся Фёдор, - А давно ты был у неё, Никит?
     -     Да ещё в мае – приезжал на праздник вместе с отцом на
            полуторке.
     -     Да, тяжело там в Белгороде, наверное, сейчас.
      Макар вздохнул и зло сплюнул в траву.
     -     Какая- то гадина, видно, шепнула фашистам, что в лесу
            нашем прячутся партизаны.
     -     Не исключено, - кивнул головой Фёдор, - Ладно, двинули по
            домам.
Этой ночью их разбудили вновь звуки музыки и восторженные крики, раздававшиеся из учительского дома, а утром прошёл слушок, что Кругликову Нюру и Любу Сивую офицеры притаскивали к себе в учительский дом для забавы… И никто из селян не решился заступиться за них – боялись, что спьяну те их перестреляют. Но женщины потом рассказывали, что офицеры к ним не приставали, а поили их шнапсом и всё расспрашивали о жителях, у кого какой дом, то есть богатый или нет, а потом танцевали с ними под новенький граммофон, который они привезли с собой.
      И это было странным…
                Эсэсовцы 
               
     А днём всё мужское население, усаженное в подвале школы, вновь допрашивали.  И более резко и долго, то есть когда те возвращались по домам, некоторые хромали, некоторые вытирали кровь с лица, но синяки были у всех.
     -     Вот, негодяи! – возмущались встречавшие их женщины, - И
            что им от наших мужиков надо? А где же Цаплин и Попов?
      Но все молчали, отрицательно покачивая головами.
У Фёдора отец ушёл на фронт, а у Макара давно умер, так что не у кого им было узнать, что там происходило.
      Вернулся домой и отец Никиты и, садясь за стол, не улыбаясь подмигнул ему. Мать приставала к мужу с расспросами, но тот отнекивался:
     -     Меньше знаешь, мало горя, - только и сказал он.
      Но вечером, когда Елизавета Гавриловна ушла спать, Матвей Ильич прошёл в комнатушку сына и зашептал ему на ухо:
     -     Немцы ищут партизан…
     -     Значит Макар был прав, когда говорил мне с Фёдором об
            этом, - кивнул головой сын.
     -     Да. Так вот, эти гады допрашивали всех по отдельности,               
            били по ногам и лицу, сломав нашему фельдшеру и
            Полуянову носы, а участковому повредили коленный сустав.
            Выявляли, заразы, коммунистов.
     -     Так Артём Иванович же и Ильин…
     -     Да все знают, что они партийцы, но никто об этом не
            проговорился.
     -     Ты так считаешь? – с сомнением посмотрел на отца Никита.
     -     Но ведь отпустили же нас всех, и даже их.
     Никита задумался и пришёл к выводу, что очень хорошо было бы подслушать разговор эсэсовцев. Да, это мысль! Ведь он знает немецкий язык вполне хорошо.
     -     А учителя и деда Попова видели в подвале?
      И Матвей Ильич хмуро покачал головой.
     -     Нет, их там не было. Наверное, солдаты заперли их у себя в
            Школе отдельно от других мужиков. Ладно, ложись спать.
            Посмотрим, что будет завтра. А то, может, и надо уже
            уходить в лес.
     -     Думаешь пора, пап?
     -     Всё может быть, Никит. Нас мало, но… Ладно, спи.
            Утро вечера мудренее.
      А в пять утра раздался стук в дверь. Все выскочили из кроватей и прильнули к окну. И… отпрянули – на них смотрела грязная рожа Савелия Ножова.
     -     Я пойду, открою, - прошептал отец, беря в руку топор.
     -     Я с тобой, - сунулся тоже к двери Никита.
     -     Осторожно там, - прижала от страха ладони к груди
           Елизавета Гавриловна, закрыв собой проход за печку, где
            спал Славик.
     -     Знаю сам, - отмахнулся от неё муж.
Севелий был в одном испачканном землёй исподнем, держа в руке наган. И он весь трясся – по ночам было уже довольно - таки прохладно. Начало ноября всё же…
     -     Ты чего и откуда? – спросил отец Никиты, открыв дверь.
     -     Оттуда, Матвей. Пусти, а то я закоченел совсем.
      И хозяин дома завёл нежданного гостя в сенцы.
     -     Ты где пропадал то, Сев?
     -     В лесу. У тебя самогон есть?
     -     Да.
     -     Налей, а то язык не поворачивается.
Ершов – старший полез по лесенки на чердак и вернулся оттуда с полной «четвертью».
     -     А стакан? – скорчил недовольную мину Ножов.
     -     Пей из горла, а то в кухне Лизка увидит, что я беру их, всё
            поймёт и начнёт ругаться. Это же спирт, а самогон в
            подполе на кухне.
     -     Е, моё! – хрюкнул от удовольствия Савелий, - Стащила что
            ли с работы?
     -     Не стащила, а спрятала - всегда нам всем может пригодится.
     -     Это точно!
      Гость сделал три глотка и закашлялся.
     -     Да тише ты, - зашептал Матвей Ильич.
     -     Да он, чёрт, не разведённый. Чуть не задохнулся. Глотнёшь?
     -     Нет, сейчас голова должна быть светлой. А где взял наган?
     -     Да у себя… Припрятал лет десять назад.
     -     Эх, ты, бандит! – покачал головой Ершов, - Никак старое не
           забудешь?
     -     Его не забудешь никогда, - вяло проговорил бывший
            заключённый.
     -     Что же ты в жизни хорошего сделал то, Севка?
      И тут подал голос Никита:
     -     Пап, полезем на чердак – там теплее. И из старой одежды
            кое-что ему найдётся. Пусть оденется.
      Отец почесал затылок.
     -     Да, ты прав. Ну, Ножов, давай вперёд наверх и осторожно, а
            то Лиза моя выскочит и разгонит нас. А я пока схожу,
            успокою её. Никит, помоги, пьянице, там приодеться…
     -     Я не пьяница, - возмутился Савелий, - Просто замёрз, как
            цветок на морозе.
     -     Ничего себе цветок! – прыснул отец, - Воняет от тебя, как в
            коровнике.
     -     Да иди ты… - матюгнулся тот и полез по лестнице
            наверх.
      Никита за ним. Минут через пять Матвей Ильич вернулся, неся в кастрюле варёный картофель с белым мясом – все куры пошли под нож и их тушки хозяин дома спрятал в сарае в погребе, присыпав люк соломой. За это время полураздетый Ножов напялил на себя старые штаны хозяина дома, рубашку и ватник. Парень же натянул на себя рваный тулуп.
     -     О-о-о, какой закусь! – пустил слюни непрошенный гость,
            увидев еду.
     -     Ешь, это последняя курица – эсэсовцы всё отобрали, -
            схитрил на всякий случай Матвей Ильич, боясь, что бывший
            вор попросит дать тушку с собой.
     -     Тогда помянем её, - присосался к бутыли гость.
      Наевшись, он закурил что-то очень крепкое.
     -     Ну, рассказывай, - повторил просьбу хозяин дома, - А то от
            строительства блиндажа отказался, то есть смылся, а теперь
            его, мабудь, пользуешь.
     -     А кто, Хромой, харч собирал по деревне?
     -     Ты что-ли? – недоверчиво спросил Ершов-старший.
     -     Я, а что, Любка не приносила?
     -     Принесла, но ничего не говорила.
     -     Вот, зараза! А хотя хорошо, то есть пусть все думают, что я
            сгинул.
     -     С какого перегара?
     -     А с такого, что фрицы пришли сюда, чтобы лес прочёсывать.
           Ищут, твари, партизан.
     -     Что, видел кого?
     -     Да, парочка их с автоматом и собакой прогулялись до
            первого болота.
     -     И собака тебя не учуяла?
     -     Так я с подветренной стороны шёл за ними. И, кстати, кое-
            что нашёл.
     -     И что?
     -     Свежую яму…
     -     Ну и что такого?
     -     А подумай, Матвей, откуда она?
     -     Не представляю.
     -     А зря. Я ведь копнул, а там… наш еврей Цаплин с дедом
            Поповым.
Ершов всплеснул руками.
     -     Ёлки – палки, твою мать! То-то их не было в подвале.
     -     А что, вас в подвал сажали фрицы?
     -     Да, всех мужиков.
     -     И что, били и допрашивали?
     -     Не без этого. Вон участковому Ивану Ильину коленный
            сустав повредили, а фельдшеру и Дмитрию Полуянову носы
            сломали.
     -     Иди ты?
     -     Да.
     -     Жалко и особенно однорукого Ваньку. Теперь он не вояка.
     -     У-у, какую песню ты завёл! И с чего бы это? Ты же
           краснопёрых всегда ненавидел.
     -     Моя страна не только из мусоров состоит, Матвей. Вот я и
            решил уйти в подполье, если так можно сказать. А у 
           участкового точно есть пистолет, то есть у нас уже два
           настоящих ствола будет, если он отдаст.
     -     И что, вдвоём будете воевать? – чуть улыбнулся отец
           Никиты.
     -     Нет, только с надёжными людьми.
     -     А ты сам то из надёжных?
     -     Увидишь блиндаж и поймёшь, механизатор ты наш.
     -     А что там?
     -     Посмотришь.
     -     А почему ты именно к нам пришёл?
     -     Вы, Ершовы, на самом краю деревни живёте. А ты что,
            хотел, чтобы я с песнями прошёлся днём по нашему
            «проспекту»? – широко зевнул гость.
     -     Н-да, научили тебя в лагере калякать, - покачал головой
            Матвей Ильич, - Ладно, спи, и если что, закопайся в сено,
            что в углу.
     -     Понял. Спокойного утра и дня. И, кстати, я в месте не столь
            отдалённом, общался не только с урками, но и с людьми с
            высшим образованием.
     -     В одном бараке сидели что ли?
     -     Ага, чтобы сплотить, так сказать, население в борьбе с
            настоящим врагом, мать их!
     -     И кто этот враг был? – хмуро посмотрел на Савелия отец
           Никиты, - НКВД?
     -     Тогда да, а теперь немцы, - уже вяло произнёс Савелий,
            повернулся на бок и тут же захрапел.
А Никита с отцом ещё час рассуждали о создавшейся ситуации. Ведь действительно, их возможный отряд не отряд без оружия, а одно название…
                Сходка

      В обед зашёл к ним Колунов и Савелий не стал прятаться.
     -     А-а-а, Ножов, объявился? – с презрением проговорил Артём
           Иванович, - И где шлялся? У Любки в погребе под юбкой?
     Лицо бывшего зека передёрнулось.
     -     Сказал бы я тебе, Председатель, да при женщинах не
            матюгаюсь.
     -     Ишь ты какой, интеллигентный душитель! – с издёвкой
            вымолвил тот.
      И Матвей Ильич не сдержался.
     -     Зря ты так, Артём, ты сначала выслушай его, а потом
            высказывайся как хочешь. И ведь он, слушок был,
            душегубом никогда не был.
     -     Зато вором, - сел Колунов за стол, - Ладно, хозяин, наливай.
            А ты, Ножов, как говорят в ваших «малинах», колись.
      Тот аж позеленел.
     -     Не буду. Пусть вот Никитка повторит, что я им балагурил
            вчера.
     -     Ишь ты какой обидчивый! Будь, по-твоему. Ну, парень,
            расскажи.
      И Никита поведал всё, что говорил на чердаке Савелий.
Председатель заёрзал задницей по табурету, явно смутившись от услышанного.
     -     Ладно, Севка, удивил ты меня, но извиняться не буду.
     -     Мне твои извинения не нужны, - разлил теперь самогон тот
           по лафитникам.                Матвей Ильич спирт уже не стал доставать, боясь своей жены – медсестры, да и пригодится он, может быть, не приведи, Господь, для другого. А Ножов поднял стаканчик и добавил:               
     -     Мы не гордые, Председатель. Лучше давай помянем первых   
            двух убиенных селян.
     -     О, Господи! – перекрестилась хозяйка дома, - И зачем ты так
            сразу, Сева?
     -     А затем, Елизавета, что идёт война, а не карнавал.
      И он первым опрокинул самогон в рот.
Помолчали минут десять, закусывая, а потом мать Никиты, чтобы сгладить напряжение, сказала:
     -     А сходи - ка, ты, сынок, в погреб. Там под кирпичами банка с
            квашеной капустой. Да, и Славика возьми с собой – пусть
            привыкает к нашему жилищу и что, где есть.
     -     И то, правда, жена, - поддержал ей Матвей Ильич, - Сходи
            с ним, принеси.
     И парень поспешил с подростком в сарай, а Колунов продолжил разговор:
     -     Так какой, Ножов, нас ждёт сюрприз в блиндаже?
     -     Увидите какой.
     -     Хм, тайну из-за какого-то пустяка делаешь?
     -     Ага. Ты чем пытать меня, Председатель, скажи, кто в отряде
            будет. Нас - то ведь, крепких мужиков, в селе мало.
     -     Для этого надо собрать всех.
     -     И как ты это себе представляешь?
      Артём Иванович задумался: а действительно как? Он не сомневался, что парочка немецких солдат постоянно внимательно следят за передвижением селян, поэтому надо быть очень осторожными.
     -     Честно говоря, пока не знаю, - хмуро произнёс он.
     -     То-то же, - ухмыльнулся Ножов, - А я вот знаю.
     -     И как?
     -     А надо собрать всех жителей перед сельсоветом и прочитать
            им лекцию о немцах, их помощи в построении нового
            общества в России, где не будет коммунистов, жидов и
            цыган. И все будут жить богато и счастливо.
     -     Ты что, Севка, с ума сошёл? Такое говоришь, что хочется
            дать тебе в морду, - вскочил с лавки побледневший Колунов,
            а Савелий рассмеялся.
     -     Ты извини, Председатель, но ты хоть и коммунист, но дурак.
           Этот доклад на сходке– прикрытие. Вот молодые ребята
           наши перед этим мероприятием обойдут всех мужиков
           ночью и скажут, что если кто решил идти с нами в лес 
           партизанить, тот сунет тебе после собрания простой клочок
           бумаги в руку при пожатии, как бы прощаясь. Вот мы и
            узнаем, кто у нас надёжный и будет воевать. Да и немцы
            чуток успокоятся после такого сладкого «торта».
     Артём Иванович покраснел, почесал затылок и сел на своё место, а Матвей Ильич с радостью глянул на Ножова.
     -     Да, Савелий, ты молодец! Не ожидал от тебя такого. Видно
            сожительство, так сказать, с «врагами народа» пошло тебе
            на пользу. Так что, Артёмушка, прислушайся к его совету.
     -     Ладно, - буркнул Колунов, вставая, - Я так и сделаю. Пока.
     Встал и направился к двери и тут же столкнулся с Никитой, который был бледен и возбуждён.
     -     Ты чего, парень? – удивлённо посмотрел на него
            Председатель, - А мальчик где?
     -     Поворачивай назад, Артём Иванович, - прошептал тот, - Есть
            новость и новость неприятная. А Славик уже у себя за
            печкой греется.
      И они оба опять уселись на скамью.
     -     Так что, сынок, случилось? – спросила мать.
     -     А вот что, товарищи: я вышел из дома и увидел краем глаза,
           что кто-то мелькнул за нашим заборчиком. Пошёл в сарай,
           но, как вы знаете, дверь туда с торца и не видна с улицы. Вот
            я и шмыгнул за постройку, а потом через кусты к щели в
            заборе и…
     -     Я так и думал, что немцы следят за мной, - недовольно
            перебил парня Колунов.
     -     Нет, это были не немцы, - угрюмо промолвил Никита.
      И собравшиеся тут же выкатили удивлённо глаза на него и даже Ножов.
     -     А кто? – еле выговорил Председатель.
     -     Зоотехник Зайцев.
И все вздрогнули от такой неожиданной вести.
     -     А ты, сын, не перепутал? – закашлявшись, спросил его отец.
      Тот отрицательно помотал головой.
     -     Нет, это был он и держал в руках… небольшой бинокль,
            каких у нас я не видывал.
     -     Твою мать! – не сдержался Артём Иванович.
     -     Вот сука! – воскликнул Савелий, - Продался немчуре, падла.
           Хорошо ещё, что я сижу не у окна, а то бы увидел и…
     -     А также хорошо, что не был он на постройке блиндажа и не
            знает о нём, паскуда! – охнул Матвей Ильич.
     -     Сволочь паршивая, - пробормотала Елизавета Гавриловна и
            стала убирать тарелки со стола.
     -     Что ж теперь делать? – в отчаянии промолвил Колунов.
     -     А ничего, - меланхолично прогудел бывший зек, - Ходи,
           Иваныч, как и ходил сюда – все же в деревне знают, что ты
           дружишь с Матвеем, а совет мой насчёт сходки прими
           обязательно. Только, естественно, ни слова зоотехнику об
           уговоре на счёт отряда, и даже наоборот – сделай вид, что
           очень боишься фашистов.
     Вернулась в зал хозяйка дома, неся самовар.
     И тут вдруг зашуршало за печкой и в кухню вошёл раненный подросток и все от неожиданности вздрогнули, как будто ожидая большой крысы. Чуть прихрамывая, он прошёл к столу и сел на табурет.
     -     Кушать захотел, Славик? – спросила мать Никиты.
     -     Ага.
     -     Значит, поправляешься.
     -     А это кто ещё? – удивлённо посмотрел на него Савелий.
     -     Да нашли его в лесу в последнюю ночь свободы, - с тяжёлым
           вздохом сказал хозяин дома, - Бежал с отцом и матерью из
            Белгорода, перед тем, как немцы вошли в него.
     -     Раненный он что ли?
     -     Да, их грузовик разбомбили, и только он остался в
           живых. Но осколок всё же его пометил.
     -     Понятно, - кивнул головой Ножов, - Ты, мать, откармливай
           его – он нам ещё пригодится. Ладно, я пойду на чердак – что-
           то меня опять разморило.
     -     Не что-то, а самогон, - забурчал Колунов, - И вообще, хватит
           поить гостей, Матвей. Эта жидкость нам тоже нужна будет.
           Так, я пойду готовить речь, чёрт бы её подрал, для всеобщего
           собрания.
     И в кухне тут же воцарилась тишина, прерываемая причмокиванием мальчика, поглощавшего борщ из оставшейся капусты со свеклой и слушающего рассказы Никиты о деревне, школе, рыбалках, последнем походе в лес по грибы, встрече с большим ужом, блиндаже и пользе гимнастики. Славик уснул, а Ершов-младший всё ворочался и ворочался на своей постели – его всё никак не покидала мысль, что надо как-нибудь подслушать разговор офицеров Вермахта. Ведь он хорошо знал немецкий язык и был теперь благодарен бабушке за это. А как там она? Жива, здорова? Нет, надо съездить в Белгород, узнать о ней всё.
      Ну как же, чёрт возьми, осуществить свой план в отношении
эсэсовцев? Да, надо напрячь память, и вспомнить подробно фасад дома учителей, где расселились офицеры. Днём не подойдёшь – сразу схватят. Надо пробираться к нему ночью. Вот если бы была пожарная лестница, как в школе, то…
      «Господи, да с боку же старый дуб стоит, - вспомнил Никита, - Залезу повыше и… ёлки-палки, не достану ведь до крыши всё равно. А если верёвку кинуть? Нет, не пойдёт – буду бросать, и… бухать ею по крыше. Услышат ведь, точно услышат! Ну, что же делать? А, если залезть на самый верх и продвинуться по ветке почти к самому её концу? Она прогнётся, и я попаду на крышу – вряд ли спят офицеры на первом этаже – скорее всего там расположились два-три солдата, охраняющие их. Всё, сегодня пройдусь там часа в два ночи и рассчитаю, что и как. Да и надо проследить за зоотехником, и, думаю, Фёдор с этим справится».
      И Иванов действительно справился, доложив с неохотой вечером Никите (младше он его, а командует), что Зайцев один раз заходил в школу и пробыл там с полчаса. О чём его спрашивали немцы? Что он рассказывал о селянах? Кого объявил ненадёжными для немецких «освободителей»? Как узнать? И почему он не выдал им партийцев?  И тут он вспомнил, что сказал ему Макар о предателе вчера днём, когда втроём курили в его саду в кустах смородины, не боясь, что их кто-то услышит, а зря:               
     -     Да надо его взять за мотню и покрутить – сразу расколется.
      Ершов тогда почесал затылок и ответил:
     -     Я думаю, что рановато.
     -     Как бы не было поздно, - пробурчал Фёдор.
Шорох за раскидистой яблоней они засекли, когда расходились по домам и тут же упали на землю. Пролежали так минут десять, а потом ползком добрались до опустевшего курятника и залезли изнутри на крохотный чердак, где было окно.
     Наблюдали долго, но никого не заметили, однако, когда решили всё же по одному расходиться огородами, Макар прошептал:
     -     Смотрите, пацаны, вон под той грушей какое-то шевеление.
Никита и Фёдор присмотрелись и точно – кто-то медленно выбирался из-под дерева.
     -     Слезаем и ждём его у задней калитки, - приказным тоном
            проговорил Фёдор.
     -     И то верно, - кивнул головой Никита.
     -     Тогда подползём с трёх сторон и возьмём этого наблюдателя
            в клещи.
      Так они и сделали: худой незнакомец появился минут через пять.  И старый плащ с капюшоном, опущенным максимально на лицо, болтался на нём, как рваные рубашки на огородном пугало. Но он не рванул от них в обратную сторону, а так и остался стоять, как фонарный столб.
      Ребята подошли к нему и откинули капюшон на спину и… остолбенели – на них грустно смотрел бледный Серафим Галкин, страдающий туберкулёзом лёгких.
     -     Ты чего здесь делаешь? – строго спросил молодой хозяин
            сада.
     -     Д… так, - задрожал всем телом тот, а потом добавил, - Да
            зоотехник наказал за вами, молодёжь, последить, хулиганите
            вы или нет.
     -     И зачем?
     -     А ему немчура приказала.
     -     А он что, на них работает, паскуда? – покраснел до ушей
            Макар, будто не зная об этом.
     -     А чёрт его ведает, - закашлялся хронический больной, - Сам
           то он ходит по пятам за Председателем. И, мне кажется, что
            из-за слухов, что в нашем северном лесу есть партизаны.
     -     Странно, - проговорил Никита, - Странно, что он, не сдал
            до сих пор Артёма Ивановича и Ильина эсэсовцам?
     -     А кто его знает, - тяжело вздохнул Галкин, - Может, они и
            проведали, что Колунов и Иван коммунисты, но ждут, пока
            тот выйдет на контакт с отрядом.
     -     Возможно, ты и прав, Серафим, - кивнул головой Фёдор.
     -     Тогда я пойду? - опять заходил ходуном от кашля больной, и
            ребята поняли, что он дрожит не от страха, а от уже
            надвигающегося холода, который обострил его страдания.
     -     Иди, - похлопал Никита его по плечу, - Но…
      И тот, опять закашлявшись, закивал головой, да так сильно, что им показалось, что она вот-вот и свалится с его тощей шеи.
     -     Я понял, ребята, и вас не видел никогда всех вместе. И
           вообще…
     -     Правильно, - буркнул Фёдор.                Галкин ушёл, а троица поплелась в дом, где мать Фёдора жарила драники. А потом они ещё долго говорили о создавшейся ситуации и о предателе, рассуждая, как лучше и когда заманить его поближе к лесу и уничтожить.
                Площадь

      К дому учителей, где разместились немецкие офицеры, решено было, идти всем троим.
     -     Мы будем следить за домом, а ты, Никит, ищи своё дерево, -
            сказал Фёдор.
     -     Если что, он, - указал Макар пальцем на предыдущего
            «оратора», - заухает совой, а я крикну выпью.
     -     Отлично, - кивнул головой Ершов – младший, - Но хорошо
            было бы и вооружиться…
     -     У меня есть охотничий нож, - проговорил Фёдор.
     -     А у меня одноствольный обрез, - бросил Макар.
     -     И откуда? –удивлённо спросил Никита.
     -     Покойный отец в Гражданскую ездил собирать избытки
            посевных и у одного зажиточного мужика нашёл это уже
            укороченное ружьё в сарае.
     -     Нормально. Но если, не дай Бог, засекут нас и станут ловить,   
            то отбросьте всё подальше – нам преждевременные
            неприятности не нужны.
     -     А ты что, без ничего пойдёшь? – поинтересовался Иванов.
     -     Я возьму отцовскую бритву на всякий случай и верёвку.
     -     Сойдёт, - кивнул головой Макар Сырых, - И когда пойдём?
     -     А сегодня ночью. Да, нацепите на себя тёмную одежду и
            никаких фуфаек и плащей – будут мешать, если придётся
            смываться.
     -     Ладно, - недовольно промычал Фёдор – ему опять не
            понравилось, что младший по возрасту старается
            командовать ими, -  И во сколько встречаемся?
     -     В час.
     -     Где? – подал голос Сырых.
     -     За домом Якова Семёновича, Царство ему небесное.
      И Иванов усмехнулся.
     -     Что-то ты, комсомолец, стал всё ближе и ближе к
            церкви. Ходил, что-ли, тайно туда с матерью?
     -     Нет, - спокойно ответил Никита, - Я не явно верующий, но
            что-то ведь всё же есть? Человек из воздуха не мог бы
            образоваться, поэтому я больше верю в Великий Космос.
            Ещё Эдуард Циолковский говорил, что мы не одни во
            Вселенной.
     -     Ну – ну, - усмехнулся Иванов, - Будем ждать гостей
            оттуда.
      Посидели ещё с полчаса на скамейке у дома Савелия Ножова, заросшего выше фундамента бурьяном и лопухами, покурили.
     -     Ну, всё, расходимся, - начал Фёдор, ожидая, что Никита
            опять будет выставлять себя командиром.
      Но тот промолчал, но уходя, крепко пожал руки ребятам.
        День длился для всех очень долго: Макар тщательно чистил и смазывал свой обрез, горюя над единственными тремя патронами, тоже реквизированными у кулака. Фёдор точил охотничий нож и «заточку», которую нашёл утром в сарае Ножова – он пришёл на встречу раньше всех и покопался там. А Никита смазывал старые ботинки рыбьим жиром, чтобы те не скрипели и отгоняли собак – сказал как-то фельдшер Новиков его матери во время операции, что не любят те рыбий запах. А, может быть, старый и ошибался… Вспоминал он и Машу Храмову, которой не видел уже три месяца – дни при немцах летели как чёрные вороны. И не потому, что не хотел, а потому, что мама и бабушка прятали её теперь в подполе вместе с восемнадцатилетней сестрой Макара Сырых Светланой – их пожилые родители дико боялись молодых развязных эсэсовцев, которых было двое из пяти офицеров. Да и вдвоём было девушкам веселее…
     А в это время Елизавета Гавриловна ходила по домам оставшихся жить здесь селян, созывая всех на собрание у сельсовета, которое должно было состояться сегодня в четыре часа дня.
     Ножов ещё ночью ушёл в лес, где стал приводить в порядок блиндаж. Колунов, чертыхаясь и матерясь, писал доклад о «новой жизни», которую обещали всем фашисты, а отец Никиты наблюдал издали за домом учителей. И не зря: дважды за день туда заходил зоотехник Зайцев.
     -     Вот, гад, «стучит» немчуре, что и кто делает днями, - зло
           дымил он последней папиросой, - Надо бы его прижать,
            паскуду.
     Фельдшер Новиков наводил порядок в своём сарае, куда давно перекочевали хирургические инструменты и лекарства - он их прятал в ящике, вкопанном в землю в самом тёмном углу.
     Конюх Беллабердинов чистил единственную (остальных забрали немцы для катания по полю) оставшуюся лошадь, напевая татарские песни, а Сергей Громов маялся обострением кишок, сокрушаясь, что мёд закончился, а лечебные травы давно сгнили. И они с женой очень боялись, что нагрянут в дом эсэсовцы и найдут в погребе остатки солений.
      Кругликова Нюра с Любой Сивой допивали самогон, вспоминая мужей, которых поглотила у первой в 37-ом репрессия, а у второй уже эта война. Сапожник же дядя Митя продолжал свою работу, то есть чинил старую обувь, принесенную селянами.
     Гадалка Жогова, сидя на кухне при свечах, наводила порчу на всех немцев, которые убили её воздыхателя Цаплина, а Галкин мучился всё усиливающимся кашлем, замечая в мокроте прожилки крови. Продавщица сельмага Ольга Шульга пересматривала в погребе запасы продуктов, принесённые из магазина в день вхождения немцев в село, а Отец Евлампий подметал пол в заброшенной церкви, кладя поклоны перед единственно оставшейся старой иконой Николая Чудотворца. Остальные же селяне просто сидели по домам, боясь высунуть носы на единственную улицу.
      Немецкие солдаты готовили обед из запасов, которыми был набит один из «студебекеров», куда входила и канистра со шнапсом, но двое из них, как хозяева, всё время прогуливались мимо домов, приглядываясь к окнам – ждали «агентов» из леса. И акция для их прочёсывания намечалась на начало ноября, когда холод мог пригнать партизан по домам – точных сведений о наличии отрядов сопротивления эсэсовцы ещё не получали, хотя они уже существовали и были готовы к активным действиям, но совсем в других районах области.
      А офицеры резались в карты, попивая Баварское пиво вместе с вкусными баночными сосисками с костровым душком. И командовал всеми пятидесятилетний штандартенфюрер Фридрих Зельц, любивший рассказывать анекдоты про Черчилля и Сталина, и о своих «любовных похождениях» на уже прошедших территориях ненавистной России – были и такие женщины, продававшие себя за выпивку, еду и спокойную жизнь под оккупантами, которых впоследствии прозвали «волчицами».
       А ровно в четырнадцать часов Курт Бах, кичащийся познаниями русского языка и являющийся переводчиком в этой группе,  собрался идти на запланированное Колуновым собрание, но зоотехник Зайцев сообщил ему, что народу пришло мало, о чём Бах тут же доложил штандартенфюреру Зельцу. На что тот резко заявил, чтобы пятёрка солдат прошла по всем домам с обыском, не забыв поглядеть и другие помещениях на территории участков селян, то есть сараи, бани и даже сортиры. А также привели буквального каждого на поляну перед сельсоветом, не смотря на физическое состояние, болезни и другие отговорки.
     -     Сами то пойдёте на этот «концерт» посмотреть, - господин
            штандартенфюрер? – хохотнул Курт.
     -     Обязательно! Может, что-то интересное и замечу, - кивнул
            Зельц.
      И то, что не все жители пришли сразу, стало их ужасной ошибкой, так как в результате проведенного, были доставлены не только мучащиеся хворью Громов, Галкин и покалеченный бывший участковый Ильин, но и… найденные в подполе у Храмовых Маша и Светлана. На груду старой одежды в кладовке у Ершовых, под которой прятался уже поправившийся Славик, никто из солдат, слава Богу, не обратил внимания…
      Вот и стояли теперь все сельчане на так называемой площади перед сельсоветом, поддерживая больных мужчин и ужасно перепуганных бледных девушек, впервые увидевших фашистов. Толпу окружали трое солдат с автоматами под началом Курта Баха, очень внимательно прислушивающегося к речи Председателя, которая ему очень понравилась, так как прославляла Великую Германию и их помыслы в борьбе с мировым коммунизмом, евреями и цыганами.
     -     Ну, хитрец! – думал Бах, - Ну, коммунист – перевёртыш! Ну,
           политическая проститутка! Пора за тебя взяться нашему
           фельдфебелю Рюшке. Он тебе, ферфлюхтен шайзе, покажет,
           как могут пытать врагов члены СС.
      И тут он заметил, как к немногочисленной толпе подходят Зельц и остальные офицеры, внимательно разглядывая всех селян.
     -     Ну, что? – спросил у него по-немецки штандартенфюрер               
            (русского он не знал), - Как доклад?
     -     Доклад что надо, то есть лицеприятный и с элементом
            уничижения. Лебезит, коммунист, и врёт. Значит, пора ему к
            Рюшке. Тот выбьет из него всё, что он знает о партизанах.
     -     Рано, - взглянул на него командир карателей, - Но если
            к концу месяца ничего не произойдёт, то есть, этот вшивый
            Председатель не пойдёт на контакт с лесными бандитами,
            мы устроим им Варфоломеевскую ночь. Наш танк только с
            виду небольшой, зато пушка дальнобойная и много
            снарядов. И командир его не новичок, а прошёл схватки с
            «красными» ещё в Испании - перелопатит весь лес. А пока
            пусть этот Зайцев продолжает выявлять потенциальных
            пособников партизан.
     А в это время молодые офицеры СС уже нагло оглаживали взглядом двух юных девушек с таким видом, как будто они в борделе старого Цюриха.
     -     Ничего девицы, - ухмыльнулся более взрослый их них по
            имени Ганс, - Надо их затащить к себе на второй этаж для
            «допроса».
     -     Да, особенно эта чёрненькая в тулупе, из-под которого
            торчит красивое платье с цветочками, - указал
            на Светлану, сестру Макара Сырых Генрих – второй
            молодой офицер, - Я бы её с удовольствием научил, как
            любить немцев из высшего сословия.
     -     А, может быть, не будем спрашивать нашего старика
            Фридриха, а дадим задание солдатам задержать их на время
            в бывшем сельсовете, пока этот пердун не уйдёт, а потом
            спокойно привести в нашу комнату в школьном доме. У
            меня осталась от последнего банкета в Белгороде,
            посвящённого взятию города, бутылка «Камю» и русская
            водка.
     -     Нет, лучше с ними вначале поговорит наш «артист» Бах и
            пригласит на прослушивание моих новых пластинок с
            Эдит Пиаф и Марлен Дитрих – у меня от их песен кровь
            начинает пенится, как у вампира.    
     -     Но их же надо сначала отмыть, Генрих.
     -     А мы там и помоем. Засранный русскими учителями
           примитивный душ пока ещё работает… Да и Рюшке там,
           вроде, навёл порядок и чистоту – штандартенфюрер же
           всегда моется первым.
      Но они даже не предполагали, как могут громко и жутко кричать девушки СССР, почувствовавшие беду! И старшие офицеры даже не посмотрели на всё это, а улыбнулись и медленно подошли к толпе селян.               
       Хотя первым обратил внимание на приближающуюся опасность Фёдор Иванов, неравнодушный к сестре друга.
     -     Поглядите, мужики, как смотрят эти твари на Светлану и
           Машу.
     -     Кто? Этот что ли со шрамом на щеке? – спросил Ершов,
            указывая пальцем на штандартенфюрера.
     -     Нет, молодые. Слышишь, Макар?
      Но тот в это время наблюдал за разговором подошедших Баха и Зельца, думая, как плохо, что Никита стоит далеко от них - он же может перевести, о чём те болтают!
      И первой взвизгнула его сестра, когда Курт Бах подошёл к ней и, обняв за талии, проговорил специально с акцентом, чуть картавя (нечего деревенским знать, что он прекрасно владеет их языком):
     -     Милый девка, наш молодой офицер приглашать вас на
           музыку к себе. Пойти со мной.
      И Светлана тут же поняла, что их с Машей ожидает и… заорала от страха так, что все находящиеся на импровизированной площади посмотрели на неё.
     -     Дурак ты, девка, - скривился в гримасе Бах, - Погулять с
            официрен вечер – это корошо, а ночь солдат отвести домой.
      Но та просто обезумела: вырвалась из полу объятий немца и… дала ему пощёчину. Бах тут же ответил ей ударом кулака в живот. Света согнулась в три погибели, застонав от боли, и стала приседать к земле.
      Онемевший сначала от увиденной картины её брат, вдруг придвинулся к Фёдору и прошептал.
     -     Дай пику!
      Тот отпрянул от него.
     -     Ты с ума сошёл!
Тогда парень просто залез под его ватник и большой охотничий нож тут же перекочевал из-за ремня штанов друга к нему.
      И в мгновение ока Макар оказался перед Куртом Бахом и его кулак левой руки (а он был левшой) влетел немцу в челюсть. Тот как бревно рухнул на землю. И тут один из солдат среагировал быстро, бросившись на парня, но сразу же напоролся животом на нож.
      Увидев это, остальные двое подняли автоматы и тишину села впервые за время пребывания в селе немцев прервали две длинные очереди, чуть не задевшие поднимающего с земли переводчика. Стоявшая толпа ахнула, и рванула было к убийцам, но те дали очередь в воздух, и все остановились как вкопанные.
      А Макар, изрешеченный пулями, уже не двигался по родной земле. И получилось в суматохе так, что остальных двух ребят оттеснили в середину толпы – помог это сделать отец Евлампий, испугавшийся, что друзей погибшего тоже расстреляют.
      Бах же вместе с молодыми офицерами потащили Светлану в сторону дома учителей, а два солдата подняли и понесли своего раненого в школу. Зельц и прибежавший на выстрелы садист Рюшке наблюдали эту картину спокойно. Первый совершенно хладнокровно, а второй с горящими глазами уставился на одиноко стоящую Машу.
     -     Взять её, господин штандартенфюрер?
     -     Не сейчас. Она с такими красивыми глазками ещё нам
            пригодится для другого дела. Пошли, Грюнвальд, ко мне,
            выпьем русской водки за первую прилюдную кровь в этой
            вшивой деревне.
      Площадь опустела, но гул от разговоров селян был ещё минут десять слышан невдалеке – все обсуждали случившееся, унося на руках тело Макара Сырых и проклиная фашистов, совсем забыв, что должны были отдать ответ Председателю в виде кусочка бумажки, кто из них уйдёт в лес партизанить.               
      А Никита с Фёдором, находясь ещё в шоке от увиденного, решили не расходиться сразу по домам, а час переждать в брошенной хате Шиховых, уехавших в эвакуацию. Да и он был ближе всех от проклятой поляны - площади.
      Пока не искурили по три папиросы – молчали.
Наконец Иванов заговорил:
     -     Мы должны отомстить за Макара и прямо в ближайшие дни.
     -     Нет, - покачал головой Никита, - сразу акцию проводить
            нельзя – нас схватят в первую же очередь. И нам ещё   
            некоторое время надо побыть здесь, посмотреть, что будет
            дальше.
      Фёдор с силой ударил кулаком по крыльцу дома.
     -     Но Свету же изнасилуют или даже, может быть, убьют!
     -     Ей уже ничем не поможешь, а нарываться на пули нам
            бессмысленно – мы не отобьём её единственным обрезом с
            тремя патронами.
Иванов с ненавистью матюгнулся:
     -     Мать твою! Хорошо тебе – твою Машку не тронули.
     -     Она ещё малая…
     -     Не скажи. Видел я её летом на речке – оформлена ещё как.
     -     Тогда, слава Богу, что этого не заметили немцы. Да и одета
            она попроще в мамино старое пальто, - перекосился в
            гримасе Ершов, вспоминая последний вечер вдвоём с юной
            девушкой у реки.
     -     Ладно, согласен. Так этой ночью пойдём к школе?
     -     Нет. Там будут сегодня бродить солдаты вокруг– старший
            офицер не дурак, по-моему, и выставит усиленную охрану.
     -     Судя по безразличному его поведению сегодня, да, -
            согласился с Никитой товарищ, -  СС, мать их в дышло!
     -     И они, - продолжил свою мысль Ершов-младший, - Будут
            ждать ответа от селян на это безобразие, я тебя уверяю. И
            это им надо для того, чтобы устроить в деревне бойню и
            выманить партизан из леса. Видно они эту «демонстрацию»
            хорошо продумали заранее, а не спонтанно так всё вышло.
     -     Ладно, принято. Пошли что ли выпьем по чарке за друга? –
            тяжело вздохнул Фёдор Иванов.
     -     Да, неплохо было бы, - кивнул Ершов, - Очень жаль
            Макара, но, извини, это нам наука, то есть нельзя сейчас
           жить открытыми эмоциями.
     -     А чем же?
     -     Разумом. Так учила меня бабушка Вера. Кстати, надо бы к
            ней съездить.
     -     Тогда и я с тобой.
     -     Нет, лучше я увезу к ней Машу – в городе будет ей
            поспокойней.
     -     Да, ты прав, Никита, - ещё раз убедился Фёдор в
            преимуществе друга, как командира.
Ершов внимательно посмотрел на него и снова кивнул головой.
     -     На том и порешим.
      Но он даже представить себе не мог, как изменится ситуация после этой поездки в Белгород и как начнётся настоящая ИХ ВОЙНА…
                Сюрпризы

      Провожать на кладбище Макара Сырых вышло всё село.  Немцы не противились этому и держались в сторонке, но солдаты ходили с автоматами наперевес. А вот Светлану офицерьё до сих пор не отпустило… Колунов спрашивал о ней у зоотехника, но тот отвечал грубо и одно и то же:
     -     Не знаю, не слышал и с фашистами не общаюсь.
      Председатель молчал, готовый в любую секунду задушить эту гадину, но сдерживался – он пытался любыми способами выяснить, что затевают немцы и какую роль в этом играет тот, а также почему они его самого и Ильина ещё не арестовали. Ведь предатель точно знал, что они коммунисты.
      Молча прошли селяне по всей деревне за единственно оставшейся телегой с гробом, которую тащила старая лошадь. Остальные телеги молодые офицеры забрали себе, чтобы разломать и топить ими печь. Так же молча все углубились в лес, а через некоторое время свернули направо к размытому дождём кладбищу. И никто из фашистов туда их не сопровождал, хотя зоотехник и плёлся в конце процессии, что подвигло Артёма Ивановича только на короткую речь.
     -     Дорогие селяне, - начал он хмуро, - Вот и первая наша
            потеря.                Про убитых Цаплина и Попова нельзя было говорить, так как Зайцев сразу же доложит об этом немцам, и те решат, что действительно партизаны в этих лесах есть и это они нашли грубое захоронение, и передали об этом деревенским.
      -     Вот и первая в нашем селе потеря, - повторил Председатель,
            - Макар был замечательным парнем и настоящим (короткий
            ненавидящий взгляд на зоотехника – он же об этом знает)
            комсомольцем. Светлая память ему и лёгкой землицы над   
            ним.
      Женщины тут же заревели в голос, потом все по очереди бросили горстки грязной от дождя земли в могилу, и Никита с Фёдором стали её закапывать, кусая губы и слизывая с них слёзы.
      Потом выпили по чарке самогона, принесённого еле двигавшейся матерью убитого, заели блинами. Зайцев от всего этого отказался, сказав, что у него очень болит голова.
      Также медленно потом все вернулись в село.
Как поминали Сырых другие, Никита и Фёдор не знали, но они много потом ещё выпили у Ершовых, изрядно закусив картошкой с солёными огурцами – им в эту ночь идти к дому учителей. Именно сегодня они надумали исполнить первую серьёзную задачу – подслушать разговор офицеров СС, надеясь на то, что Зайцев уже объяснил им, что по русскому обряду после похорон в деревнях бывают обильные поминки, и те не выставят дополнительную охрану.
      После полуночи, переодевшись в тёмную одежду, и измазав сажей лица, они огородами пробрались к бывшему учительскому дому. И погода им помогла: дождь лил как из ведра, пронзительный ветер сбивал с ног, загнав всех фашистов по домам.
      Раскидистый дуб вырос перед ними неожиданно и ребят зазнобило.
    -     Чёрт, надо было одеться потеплее, - шепнул на ухо Никиты
            Фёдор.
    -     Это точно, - поёжился Ершов, - Ну, что, где ты станешь?
    -     Да за пригорком напротив входа в здание.
    -     Далековато. Увидишь ли оттуда?
    -     Да у меня есть отцовский бинокль – увижу.
    -     А как оповестишь об опасности?
    -     Крикну совой.
    -     Понял. Ну, расходимся?
    -     Ага.
    -     С Богом!
И они разбрелись в разные стороны: Фёдор занял позицию за пригорком, а Никита стал примеряться, как он полезет на дерево. Ведь кора сейчас мокрая и скользкая. Но ведь не зря он взял топор – с силой воткнул повыше и подтянулся до первой ветки, воткнул ещё раз и достал до следующей. А там, проклиная старые стёршиеся ботинки, скользящие по стволу, как коньки по льду, медленно стал забираться всё выше и выше. И вот он на ветви, что ближе всего к крыше дома. Прикинул и ахнул – до него метра три-четыре, а сама крыша метра два под ним и в стороне. Стал выглядывать на ней опору для верёвки, но кроме двух печных труб ничего не обнаружил. И ближайшая была тоже не близко.
      Петлю он смастерил ещё дома, и теперь, усевшись поудобнее и уперев ноги в перекрест ветвей, начал кидать импровизированное лассо на крышу. Промучился с полчаса, пока верёвка своим кругом на зацепилась за трубу. Натянул её и, когда прикинул, куда попадёт ногами, ахнул – он ударится о стену в метре над ближайшим окном.
     -     Чёрт побери! – выругался он про себя, - Что делать?    
            Услышат ли немцы удар ногами о кирпич или нет? Нет, надо
            раздеться и обмотать ботинки курткой и свитером, чтобы
            был помягче стук о стену.
      Пока проделывал это, вымок до нитки.
И тут молния озарило не только небо, но и всё вокруг. От неожиданности Никита чуть не свалился с дерева. Грохнул гром, и он тут же вспомнил, что отец рассказывал, как можно определить, где находится эпицентр грозы. Дождался следующей молнии и стал считать вслух:
     -     Раз, два, три, четыре, пять…
      На десятой цифре грянул гром.
     -     Ясно, - кивнул он головой, - Ладно, пора готовиться.
 Он натянул верёвку, ослабил ноги и привстал, готовый в любую секунду прыгнуть вниз как на «тарзанке». И вот вспышка и Никита начал отсчёт, а на девятке оторвался от дерева и в момент звукового удара стихии… врубился коленями в стену.
     Боль пронизала ноги, и в глазах потемнело. И чтобы не закричать, он закусил нижнюю губу так, что пошла кровь. Наступившая тишина зазвенела в ушах, но свет в окне не вспыхнул, и никто его не открыл. Перетерпев боль, подтянулся по верёвке вверх и перевалил тело на крышу. Но как опуститься вниз головой к окну? И услышит ли он что-нибудь в этой погодной вакханалии? Подошёл к трубе, проверить надёжно ли охватила петля кирпичную кладку и… ему показалось, что слышна немецкая речь. Тогда он лёг на трубу, свесив голову в неё.
     -     Ферфлюхтен шайзе, - донеслось до него, но он сразу не
            понял слова, означающие «проклятое говно».                Но потом с трудом «перевёл мозг» на язык Гейне и опять услышал:
     -     Курт, скажи Хельмуту, чтоб он растопил печь - ветер
            выдул всё тепло через щели в рамах.
     -     Есть, штандартенфюрер. Вот дров только маловато.
     -     Да и чёрт с ними. Зато книг навалом – те же дрова.
     -     А и верно.
     -     Тогда действуй.
      Бах спустился на первый этаж, где расположились молодые офицеры и их главным сторожем был немолодой солдат, который выполнял роль личного охранника штандартенфюрера. Он передал просьбу Зельца, и через десять минут из трубы потянуло дымком, и Никита понял, что если разговор будет длинным, то он просто задохнётся от дыма. Но к счастью тот был коротким.
     -     Хорошо деревенским, - сказал второй голос, - Напились,
            растопили печи и спят себе теперь мёртвым сном.
     -     Да, самое удобное сейчас для дела время.
     -     Какое, штандартенфюрер? Устроить в деревне акцию?
     -     Нет, не надо настраивать против себя всех. Надо продолжать
            следить за Председателем и теми двумя друзьями убитого. Я
            думаю, что день-два и кто-то из них отправится либо в
            лес, либо в город, чтобы связаться с партизанами или с
            подпольем - пора им после случая на площади начать      
            действовать, то есть по крайней мере как-то проявить себя.
            И тогда мы ринемся прочёсывать лес - мы только для этого
            здесь и сидим.
     -     А что сказал паршивый Зайцев, господин Зельц?
     -     На похоронах террориста чужих не было.
     -     Странно.
     -     А что странного? Русские тоже не дураки.
     -     Но земля, в которой лежат два еврея, всё же раскопана?
     -     Да, но один из них, кстати, русский. У него, как писалось в
            старых их учебниках хирургии просто была врождённая «не
            залупа», и ему выполнялось в детстве обрезание.
     -     Да и чёрт с ним! Правда, господин штандартенфюрер?
     -     Вот именно.
     -     А что с той девкой, которую себе забрала наша молодёжь
            для утехи?
     -     Сначала закрой заслонку, Курт – печь уже нагрелась. А
            потом я тебе отвечу.
      И голоса тут же пропали.
Никита всё же наглотался дыма, и горло его драло так, как будто в нём побывала драчливая кошка, но откашляться он боялся – не дай Бог эсэсовцы услышат.
      Ну, всё, теперь пора вниз. И это легче, чем то, что он проделал раньше. Сняв петлю с печной трубы, он развязал узел и растянул верёвку на крыше, а потом сложил её пополам и середину забросил опять за трубу. Затем подполз к краю крыши и стал спускаться вниз. И теперь сдвоенной верёвки не хватило, чтобы достать ногами до земли, поэтому пришлось прыгать, а жёсткое прикосновение с ней сразу же снова вызвало сильную боль в коленях.
     Никита, когда прыгал, не выпускал один из концов верёвки из рук, поэтому уже стоя на земле, потянул за него, и она упала к его ногам. Свернув её, он стянул с ботинок свитер и куртку, и надел на себя, но те тепла не дали, так как здорово промокли. И еле передвигая ноги, он побрёл к пригорку.
     -     Ну, что? – поднялся Фёдор с пожухлой мокрой травы.
     -     Потом, - еле проговорил Никита, задыхаясь от кашля, - Я
            замёрз ужасно.
     -     Тогда домой?
     -     Ага, к нам. Пошли.
      Но когда они перелезали через низкий заборчик со стороны огородов, за спиной раздалось:
     -     Хэнде хох!
И им ничего не оставалось, как поднять руки и в таком положении под поочерёдными ударами в спины (скорее всего дулом винтовки) пошли к дому, где на пороге стоял отец Никиты.
     -     Ух ты! – только и сказал тот, пропуская в сенцы сына с
           другом и немецкого солдата в форме и оружием в руках.
      Но когда они вошли на кухню, где бледная Елизавета Гавриловна копошилась у печи, и оглянулись, то между чёрной гимнастёркой с двумя молниями в петлицах и фуражкой они увидели… улыбающуюся рожу Савелия Ножова.
      И громкий облегчённый вздох всех снял напряжение.
      Разговор начали лишь тогда, когда выпили по чарке, заев самогон всё той же картошкой с общего поля и луком, из ещё не закончившегося запаса.
     -     Откуда ты такой, Севка? – спросил удивлённо отец Никиты.
     -     Нет, сначала пусть ребята расскажут, что они делали у
            учительского дома, - хмуро произнёс бывший заключённый.
     -     Ладно. Тогда, сынок, колись ты первым.
      И тот рассказал всё.
     -     Надо известить об услышанном Колунова, - тут же заявил
            Матвей Ильич, как только Никита замолчал.
      -     Обязательно, - кивнул головой Ножов, - и нам срочно нужен
            динамит.
     -     Кому нам? - поднял вопросительно брови хозяин дома.
     -     Увидите.
     -     Тогда рассказывай всё по порядку.
      Но Савелий помотал головой.
     -     Всё не расскажу… пока. Но кое –что да.
     -     Тогда слушаем, - разлил ещё самогон по лафитникам               
            Ершов – старший.
     -     Так вот, друзья, - начал Ножов, опрокинув рюмку в себя, -
            Не дёргайтесь, а слушайте. Я пришёл снова сюда не просто
            так, а по неприятному опять делу.
     -     Какому? – не выдержал Фёдор.
     -     Не перебивай, малой!
     -     Я не малой, - нахмурился тот, но Никита вдруг хлопнул его
            по плечу, бросив:
     -     Ладно, дай послушать.
     -     И то верно, - крякнул Савелий, - Так вот я решил
            прогуляться по лесу…
     -     В такую грозу? – вырвалось у Елизаветы Гавриловны.
     -     Не перебивайте, - повторил Ножов, - На севере леса, где
            блиндаж, грозы нет. Это же в пятнадцати километрах
            отсюда.
     -     Знаем, - подал голос Матвей Ильич.
     -     Тогда слушайте. Шёл я медленно и мои ноги привели меня
            не куда-нибудь, а опять к яме, где зарыты… Яша Цаплин и
            дед Попов…
     -     Прямо мистика какая-то, - вырвалось у матери Никиты.
     -     Может быть, - разкурил самокрутку Савелий и вздохнул, -
            Но пришёл туда не зря – два немецких солдата тащили к
            ней… ещё один мешок.
     -     О, Господи! – ахнула женщина.
     -     Вот именно и…
     -     И что? – опять не выдержал Фёдор.
     -     И я их обоих заколол в минуту, не дав им успеть бросить
            ношу на землю и схватиться за оружие.
     -     А дальше? – спросил отец Никиты.
     -     Вот переоделся…
     -     А что было в ноше? – глухо спросил Фёдор дрожащим
            голосом.
Ножов оглядел потерянным взглядом всех и еле проговорил:
     -     Светлана Сырых..
     -     А-а-а! - завыл Фёдор, закрыв лицо ладонями, - А-а-а!                Никита грохнул кулаком об стол, его мать зарыдала в голос, а отец заскрипел зубами так, что изо рта вылетел шатавшийся давно зуб.
      И только Ножов молча громко запыхтел цигаркой, потом скомкал её пальцами и бросил в печь.
     -     Я убью их всех! – заорал Фёдор, вскакивая с табуретки, -
            Автоматы забрал, Севка?
     -     «Шмайссер» был только у одного и я оставил его в
            блиндаже, а у второго солдата была винтовка, которой я
            пинал вас в спину. Но этим ты ничего не сделаешь – кто-то
            из немцев всё равно успеет скосить тебя очередью.
     -     Как Макара, - прошептал бессильно Никита.
     -     А что с ним? – вытаращил глаза Савелий.
     -     Убили на сходке перед сельсоветом, - хмуро произнёс
            Матвей Ильич.
     -     Как так?
     -     А вот так. Он бросился отбивать сестру от солдат и…
     -     Ясно. Да, пора нам активизироваться.
     -     Но голосования не получилось – все были потрясены
            смертью парня.
     -     Кто захочет быть с нами, тому голосовать нечего, - твёрдо
            заявил Ножов, - Вот динамит бы…
     -     Надо поговорить с Председателем, - продолжил отец
            Никиты, - Я уверен, что он знает, как связаться с подпольем
            в городе – ездил он туда перед вторжения немцев. Я сам его
            тогда отвозил.
     И Никита тут же заявил:
     -     Я на днях поеду в Белгород к бабушке.
     -     Зачем? – всполошилась мать.
     -     Её проведать и отвести к ней Машу Храмову, пока с ней не
            сделали то же, что и со Светой.
     -     Правильно, парень, - кивнул головой Савелий, - Она
            единственная из оставшихся более или менее взрослых
            девчонок, которую могут забрать к себе офицерьё для
            безобразий.
     -     А заодно и свяжешься с подпольем, - добавил отец Никиты.
     -     Значит, пора идти к Председателю, - молвила Елизавета
            Гавриловна, - И к нему пойду я.
     -     Правильно, - повторил Ножов, - Мужикам зря шастать по
            деревне не надо. А ты, Никит, возьми с собой Тимура
            Беллабердинова – старая кляча слушается только его,
             конюха.
     -     Так и сделаем, - завершил разговор хозяин дома, - А ты, Сев,
            останешься или уйдёшь?
     -     Уйду. Мне надо в лес, да и блиндаж и… - он замолчал,
            вставая со скамьи, - и оружие охранять надо. Тем более, что
            уже светает.
     Ножов и Фёдор ушли, а семья Ершовых вместе со Славиком ещё полчаса просидела, обсуждая произошедшие за эти дни печальные события. И Никита только сейчас вспомнил, что оставил топор воткнутым в основной ствол дуба и долго потом не спал, тем более, что мальчик слышал часть их беседы и захотел узнать подробности подслушанного им разговора фашистских офицеров. Ведь он и Ершов-младший только вчера говорили между собой, как взрослые перед сном и старший рассказал младшему и об ужасе на площади.               
       И Славик всё впитывал в себя, как губка, так как только Никита из всех старших разговаривал с ним, как со сверстником.
И их дружба росла не по дням, а по часам. И через две недели они практически почувствовали себя настоящими братьями. Отец относился к этому безразлично, а мать только приветствовала эту дружбу всем сердцем.
                Белгород

     Они сделали всё хитро, то есть Председатель «посоветовался» с Зайцевым, стоит ли увезти Машу Храмову к его матери в областной центр или нет.
     -     А то получится, не дай Бог, как со Светланой.
     -     А что со Светланой? – подозрительно посмотрел на
           Колунова зоотехник.
      И Артём Иванович понял, что Зайцев знает об убийстве девушки, но пытается выяснить, проведал ли об этом он.
     -     Да вот до сих пор уважаемые офицеры не отпускают её от
            себя. Залюбят же до смерти!
     -     Да она там у них, как королева! – с издёвкой в голосе
            произнёс предатель, - И накормлена, и одета, и…
     -     Замучена? – вырвалось у Колунова, и он тут же пожалел, что
            так сказал, потому, что Зайцев зло заорал:
     -     Никем она не замучена, а если мы вмешаемся, то точно они
            её убьют.
     -     Не дай, Бог! – перекрестился Артём Иванович, - Ну, ладно,
            Пётр Егорович, забудем об этом. Так что с Машей делать?
            Мать и бабка её с ума сходят.
     И неожиданно зоотехник согласился.
     -     Да, лучше её отвезти от греха подальше. А кто повезёт?
     -     А сын Матвея Ершова с конюхом.
     -     Так их в город не пропустят без аусвайса.
     -     А что это?
     -     Пропуск.
     -     И что делать?
     -     Полулитру поставишь?
     -     А как же!
     -     Тогда я поговорю со штурмбанфюрером. Может быть, даст
            какую-нибудь писульку.
     -     Ну, спасибо, Петенька, - с омерзением пожал руку Зайцеву
           Артём Иванович, - В век не забуду.
     -     Да ладно, свои же, - ухмыльнулся тот.
«Да, свои тебя и повесят», - промелькнуло у Колунова в голове, и он пошёл к Ершовым, рассказать о разговоре с иудой. 
    И Никита на рассказ среагировал быстро:
      -     Это ещё раз подтверждает, что он работает на немцев. Более
            того, и знает о их планах. Я уверен, что старший офицер
            отпустит меня, отвезти девушку в город, но… как-то
            устроит за мной слежку, подозревая, что я послан для
            связи с подпольем.
     -     Согласен, - кивнул головой Председатель и добавил, - Так
           оно и будет.
     -     И хорошо, - неожиданно проговорил отец Никиты.
     -     Тогда ждём ответа этого гада, - кивнул головой Колунов и
            покинул дом Ершовых.
      И буквально на следующий день Зайцев заявился к ним с довольной, но не доброй физиономией.
     -     Всё штандартенфюрером решено – с вами поедет солдат с
           которым вас пропустят всюду. Так что, Никита, собирайся.
     И зоотехник с радостью в злых глазах ушёл.
     -     Беги, мать, к Председателю, но не зови его сюда, - приказал
            тут же Ершов-старший.
     -     А, может быть, Славика к нему послать? – заявила Елизавета
            Гавриловна, - Он в любую щель пролезет и просто скажет
            Артёму, что завтра наш сын едет город. Тот догадается, о
            чём идёт речь и зайдёт ночью.
     -      Правильно, мам, - вмешался в разговор Никита, - За детьми
            немцы не следят, а вот тебя сразу засекут и поймут, что это
            неспроста.
     -      Согласен, - кивнул головой Матвей Ильич, - Но он не знает,
            где кто живёт.
     -     Ошибаешься, муженёк, наш сын ему давно нарисовал план
            села и где, чей дом. Ведь через неделю ему исполнится
            четырнадцать, а это уже серьёзный возраст. Да и сын наш
            заставляет его каждый день делать разминку со старыми
            гантелями
     -     Тогда зови пацана.
      Смышлёный подросток, которого Елизавета откармливала, как поросёнка перед закалыванием, действительно за это время подрос и возмужал и сразу же всё понял. Как кошка он пролез в щель забора и пропал в кустарнике, а через пятнадцать минут вернулся.
     -     Задание выполнено! – отдал Славик честь, - И никто меня не
            видел.
     -     Отлично! – погладил его по голове хозяин дома, - Теперь
            будем ждать прихода Артёма.
      Тот заявился в половине двенадцатого ночи и не задерживался, а только сказал Никите:
     -     Улица Зареченская, 11. Спросишь скотника Филю, а ему
            скажешь только одно слово «колонка», а услышав в ответ
            «водонапорная башня», расскажешь о наших проблемах и
            то, что нам нужен динамит. Понял, парень?
     -     Так точно, Артём Иванович!
     -     Тогда тебе с Богом, а я пошёл.

                Х

      Они уехали рано утром следующего же дня.                Солдат – проводник был не хилым и высокого роста с маленькими хитрыми глазками и всю дорогу пиликал на губной гармошке какую-то детскую песенку.
     Никита и Маша молчали, а конюх следил за дорогой, которая была испещрена воронками – ежедневные бомбёжки перед приходом немцев в область попортили дорогу ещё как.
     К вечеру въехали в город (лошадь то старая, поэтому и добирались так долго) и на пропускном пункте с шлагбаумом, где стоял грузовик и ходили фашисты с автоматами, остановились. Солдат слез с телеги и о чём-то долго шептался с офицером, показывая какую-то бумагу. Наконец их пропустили, и Никита стал командовать, куда ехать.               
      Бабушка жила на окраине города на улице Калинина, дом 5 и приняла их с распростёртыми объятиями, не обратив никакого особого внимания на немецкого солдата, накормив всех. Потом Маша и Тимур улеглись спать (первая в комнате, второй на чердаке дома), а представитель Вермахта расположился в коридоре. Было ещё одно место для спанья – это чулан с небольшим окошком, где на старом большом сундуке спала сама хозяйка дома.
      С ней Никита и сел у окна и пошёл разговор.
     -     Что случилось? – спросила та, выглядевшая лет
            на шестьдесят, хотя ей было на восемь больше.
      Внук приложил палец к губам и указал потом им на дверь.
     -     А что, он знает русский язык? – прошептала Вера
           Максимовна.
     -     Кто его знает, - покачал головой Никита, - Тут такие дела у
           нас в деревне творятся, что рассказывать тебе буду на ушко.
     -     Хорошо, милый.
И парень придвинулся ближе к старушке и зашептал, поведав всё.
     -     Боже мой, какие варвары! – пустила слезу бабушка, - А я то
           думала…
     -     Что ты думала? – повысил голос внук, но тут же, поглядев на
           дверь, перешёл опять на шёпот, - Что, разве тут не так?
     -     Нет. Хотя я мало выхожу в город и только, когда вызовут.
     -     Кто? – округлил глаза в испуге внук.
     -     Так меня заставили приходить в комендатуру, работать в
           роли переводчика с пойманными нашими окруженцами -.
            кто-то доложил немцам, что я знаю их язык.
     -     И много таких несчастных?
     -     Достаточно.
     -     И тебе платят?
     -     Нет, дают паёк с собой.
     -     Так как вы с Машей то будете вдвоём жить?
     -     Не волнуйся, прокормлю. Бедная девочка… И как же мать
           и бабушка отпустили её к незнакомому человеку?
     -     Они были рады, что она уезжает…
     -     Я всё понимаю… Ну, что, спать?
     -     Нет, бабушка, ещё один вопрос.
     -     Давай.
     -     Где улица Заречная?
     -     И зачем тебе она?
      И тут скрипнула входная дверь, и Никита опять приложил палец к губам. Бабушка поняла и шепнула:
     -     Ладно, потом скажешь.
Она ушла в коморку, а внук полез на чердак к конюху. Но он долго ещё не мог заснуть, думая, как он пойдёт на явку, если сзади будет тащиться за ним наблюдатель – солдат. И только под утро придумал.
       После общего завтрака, когда немец пошёл во двор в туалет, а Беллабердинов покормить лошадь, Никита тут же рассказал обеим женщинам об основной причине приезда.
     -     Слушайте внимательно. Мне надо связаться с подпольем, но
           солдат будет следить за мной, поэтому мы разделимся: ты,
           бабуль, вместе с Машей пойдёшь на явочную квартиру,
           проверить живёт ли там скотник Филя, а я пошатаюсь по
            городу, чтобы этот фашист пошёл следить за мной, а к
            обеду все вернёмся сюда. Сможете?
     -     Быть разведчицей с удовольствием, - улыбнулась Вера
            Максимовна.
     -     И я тоже, - поддакнула возбуждённо Маша.
     -     Тогда запоминайте, что ему надо сказать.
И Никита поведал всё, что передал ему Колунов.
     -     Понятно?
     -     Да, - кивнула Маша.
     -     И я ещё не выжила из ума, - улыбнулась бабушка, - Да и
           профессию свою не забыла, а память у нас, учителей,
            хорошая, почти до глубокой старости.
     -     Ну, и слава Богу! – облегчённо вздохнул парень, - Я уйду
           первым, а вы потом.
     -     Хорошо, - кивнули обе женщины.
      И через полчаса Никита ушёл. И солдат тут же потопал за ним.
Но Ершову-младшему показалось, что тот всё же знает русский язык, так как при обычном напутствии старушки он подошёл поближе якобы попить воды из ведра, став к ним боком – прислушивался, по-видимому, к их разговору.
     Но не так, к сожалению, получилось, как было намечено. Нет, Никита спокойно вышел из дома, и даже не поворачивая головы, почувствовал за собой слежку, которая продолжалась всю его прогулку, которая оказалась не простой.
     -     Ну, придурок, я тебя и повожу!
      Немец был лет на двадцать старше него, и по внешнему виду война ещё не отняла у него силы, но ноябрь был уже на носу – ветреный и холодный. И вот сегодня неожиданно подуло так, что пришлось ему надеть сверху формы кожаный плащ, какие носят офицеры, что привело парня в транс (и почему так?) и головной убор солдат Вермахта, похожий на невысокий цилиндр с козырьком – странная мешанина.
      А Никита был в тех же ботинках, но уже со стельками из старых валенках, потрёпанной, но тёплой отцовской шинели времён Революции длинной почти, что до лодыжек и в потёртой, но тоже тёплой фуражке. Но он - то был моложе, и кровь в нём играла, как у льва перед охотой. Вот и стал он закручивать повороты с одной улицы на другую, из одного переулка в соседний, будто он не ищет определённый строение, а просто гуляет в своё удовольствие. И солдата это всё же измотало…
      Один раз парня остановил патруль, но он просто сразу стал раздеваться, словно его пытались обыскать, скаля по-дурацки рот и закатывая глаза, как ненормальный. И от него отстали. В общем, до двух дня он обошёл весь центр города, увидев ненавистные флаги со свастикой на бывших управленческих строениях, портреты Гитлера, танки и множество мотоциклов с колясками, в которых сидели вооружённые автоматами фашисты. На стенах многих домов же висели плакаты на русском языке, где извещалось о том, что горожане должны безоговорочно выполнять все распоряжения немецкого руководства.
      А в это время Вера Максимовна и Маша уже побывали у нужного дома, но им пришлось пройти мимо, так как здание было нашпиговано солдатами и грязно ругающимися офицерами, из чего бабушка Никиты поняла, что явка провалена и подпольщики арестованы. И с ужасным настроением, обусловленным невыполненным заданием они уже в полдень были дома. А Никита в это время ещё развязно шлялся по улицам почти с час, пока его не остановил худенький мальчишка лет двенадцати в драном пальто, фуражке, надвинутой почти до глаз, с немытым лицом и пачкой немецких газет в руках.
     -     Купи, дяденька информацию, - жалобно заканючил он, - В
            ней написано, как доблестная немецкая армия…
     -     Пошёл ты на хрен, пацан, - перебил его зло Ершов, - отдай
            газеты назад, пусть фашисты ими подтираются.
     -     Не местный? – вдруг спросил мальчик, завертев по сторонам
            головой.
     -     А твое, какое дело?
     -     Значит деревенский…
     И горестно вздохнув, маленький газетчик быстро пошёл дальше.
А Никита повернул назад на север города, где находился дом бабушки. Ему встречались и разбитые снарядами строения, и даже целые улицы сплошь в воронках от бомб, но он уже не смотрел на них – он думал о задании, которое должны были выполнить Вера Максимовна и Маша. Как всё у них получилось? Приняли ли их подпольщики или подумали, что это провокация?
     -     Топай за мной, - вдруг он услышал сзади и с ним тут же
            поравнялся дюжий мужик в телогрейке, идущий развязной
            походкой.
      Никита нагнулся поправить обувь, чуть повернув голову, и в который раз убедился, что филёр справно идёт за ним. А явно «косящий» под блатного незнакомец направился в забегаловку, где уставшие от работ на немцев пожилые люди заливали общее горе россиян разбавленными алкогольными напитками.
     -     Возьми пиво и иди в правый угол, - услышал Никита опять
            тот же голос впереди себя, войдя в шалман.
     -     У меня денег нет, - огрызнулся Ершов-младший.
     -     Скажи продавщице, что ты от Немого… - буркнул мужчина
            и пошёл к стойке.
      Никита остановился и стал разглядывать посетителей, заметив, как в заведение вошёл «его» солдат. Тогда он картинно пошарил в кармане, вынув оттуда сжатый кулак и медленно пошёл к стойке, где разливала по кружкам разное пойло худая как скелет баба.
     -     Одну налейте, пожалуйста, - положил кулак на стол он.
     -     Разжимай «кошелёк», парень, тогда налью.
     -     Я от Немого, - шепнул Никита.
     -     А-а-а, в долг? – зашипела картинно - недовольно женщина, -
           Ладно, налью, но завтра чтоб марки принёс.
      И… наполнила кружку слабо жёлтой жидкостью.
Ершов взял её и прошёл в указанный угол. Там, разминая в руке засохшую рыбу, стоял с полупустой тарой тот незнакомец.
     -     Скажи бабке, что за ней следят, - пробурчал он сквозь зубы.
      Никита огорошено посмотрел на него.
     -     Что?
     -     Хрен сто. Явка провалена. Если что надо, приди завтра в
            Двенадцать дня в Центральный парк имени Ленина к
            качелям. Там будет сидеть старик с мешком семечек.
            Буркнешь опять то волшебное имя, что я сказал, и дело в
            шляпе. Покедова.
      Незнакомец одним движением вылил в горло остатки пива и пошёл к выходу. Никита косо оглядел зал, но немца не увидел.
Ещё не пришедший в себя от услышанного, он медленно с трудом высосал желтоватую бурду, которую здесь называли пивом и, чуть спотыкаясь, вышел из шалмана.
      Дома вовсю кипел борщ на керосинке, бабушка резала какой-то пятнистый хлеб, а Маша открывала банку с тушёнкой.
     -     Откуда всё это, бабуль? – устало скинул с себя шинель
            Никита и повалился на скамейку у стены.
     -     Так позавчера немчура дала за работу…
     -     Не отравимся?
     -     А кто тогда будет переводить при допросах?
     -     Понятно, - потянулся парень так, что захрустели кости,
            встал и выглянул в коридор – следящего за ним солдата не
            было.
      Так, где же он?
     -     Не приходил, - шепнула догадливая Вера Максимовна, - А
            конюх сказал, что пошёл прогуляться, посмотреть город.
     -     А дело? – также тихо произнёс внук.
     -     Место провалено – там идёт обыск, - подтвердила она то, что
            сказал Никите незнакомец.
     -     А, между прочим, за тобой, бабуль, следят…
     -     Кто? – вырвалось одновременно у Маши и Веры
           Максимовны.
     -     Ну, не наши же. Я завтра иду на одну встречу и, если не
            вернусь, пусть Тимур возвращается в деревню и скажет отцу
            о провале явки.
     -     Не приведи, Господь! - перекрестилась бабушка, - Ладно,
            садись за стол, молодёжь.
      И тут дверь отворилась, и в кухню вошли немецкий солдат и Тимур.
     -     Садитесь с нами кушать, - сказала на немецком языке
            хозяйка дома.
     -     Данке, - кивнул фриц удивлённо головой и сел за стол и
           остальные тут же последовали его примеру.
Ели молча, бросая осторожные взгляды друг на друга. Никита же задумался: и как он выйдет завтра на встречу с ещё одним неизвестным ему человеком? И что, это конспирация или ловушка?
     После обеда отдохнули часа два, а потом они с Машей пошли, прогуляться по городу. И к своему удивлению никакой слежки за собой не увидели или… не заметили. Но бабушка потом сказала, что немецкий солдат и конюх всё же покидали дом.
     И Никита ночью придумал, как обеспечить себе алиби на следующий день, то есть уже в девять часов пошёл в кинотеатр, находившийся недалеко от парка. Там показывали «Мою прекрасную леди», а перед фильмом – фашистский киножурнал о доблестной армии Вермахта.
     Первую часть Ершов смотрел с великим трудом, матерясь про себя, а вторая, то есть фильм ему понравилась, хотя та и была на немецком языке, и он видел только кусок её. И почему? А потому, что после ненавистного документального фильма он незаметно прошёл в туалет, поменял кепку на шляпу и надел очки своего героического деда – пилота, которые вручила ему утром бабушка, посоветовав спрятать «камуфляж» за пазухой со словами: «Бери, пригодится». Потом выскочил на улицу, быстро осмотревшись, и скорым шагом потопал в ЦПКО - Центральный парк культуры и отдыха имени Владимира Ильича Ленина, находившийся между улицами Попова и Островского. В нём имелись комната смеха с кривыми зеркалами, куда раньше ходили дети с родителями, а теперь ненавистные всем фашисты, гогочущие, как лошади; качели с деревянными лодками безопасными для всех, где резвились несколько деток с мамашами, открытая бездействующая киноплощадка и пустующая танцевальная. И даже издалека Никита увидел, что около будки, где продавались билеты на качели, сидел на маленькой скамеечке одноногий, как ему показалось, старик, а перед ним стоял мешок с семечками. И покупатели на это русское «развлечение» были. Подошёл к нему и Ершов.
     -     Я от Немого, - тихо произнёс он, озираясь по сторонам, но               
            никаких подозрительных личностей поблизости не
            обнаружил.
     -     Бери семечки и говори, откуда ты и что нужно, -
            скороговоркой прошептал инвалид.
     -     Из Васильевки и нужна взрывчатка, - быстро сказал Никита,
            принимая пакетик с семечками.
     -     Ладно, ждите человека у себя в селе. А теперь топай быстро
            отсюда…
И Ершов тут же ушёл, успев за короткое время вернуться в кинотеатр и досмотреть фильм, поменяв по дороге «подарок» бабушки на прежнюю одежду.
     В доме Веры Максимовны оказались все, включая немца, и Никита стал специально подробно и громко рассказывать, о чём фильм и какая красивая актриса, игравшая главную роль. Он, конечно, наблюдал при этом за солдатом, но тот и глазом не моргнул, и Ершов опять не понял, знает всё же тот русский язык или нет. Но теперь немец до самого утра тоже проспал на чердаке, где обосновались Никита и конюх. И с рассветом они поехали назад к себе в Васильевку. Но перед этим Вера Максимовна передала ему плетёную корзинку с пирожками, которые они с удовольствием потом умяли по дороге.
     -     Там двойное дно, - шепнула она, обнимая и целуя внука.
      Маша тоже, ярко покраснев, чмокнула Никиту в щёку, и это было ему приятно, да так, что его сердце забилось часто-часто…

                Новости

      Немцы нашли топор, и через час по всему селу прокатилась волна обысков, но никакого оружия они не нашли – Савелий забрал раньше в лес пистолет участкового, а у фельдшера большой нож для ампутации. Обреза погибшего Макара Иванов ему категорически не стал отдавать, закопав его в саду. Зато ещё раз эсэсовцы уменьшили продуктовый запас крестьян.
     -     Ну, суки, обнаглели совсем, -  матерился Фёдор,
            которому всё же достался последний пирожок с капустой, -
            Скоро зима и что мы будем есть, не знаю.
     -     Перебьёмся как-нибудь, - грустно проговорил Председатель.
      Они опять заседали ночью у Ершовых той же компанией, с вопросом поглядывая друг на друга.
     -     А не пора ли нам уйти в лес? – спросил Никита.
     -     Рано, - категорично заявил Артём Иванович, - Вот получим
            взрывчатку, тогда и рванём в блиндаж. Эх, мало нас, мало.
     -     Мал золотник, да дорог, - решила поднять настроение всем
            Елизавета Гавриловна.
     -     Слишком мал, - помотал головой её муж, - Ну, кто пойдёт?
           Ну, мы, включая тебя, жена. Ну, может быть, Шихов,
           наверное, конюх, точно Полуянов, фельдшер Новиков, косые    
           братья Фёдоровы и всё? Галкин болеет, Громов мучается 
            кишечником, у участкового жуткий артрит, а доярки теперь
            вряд ли согласятся, да и старики воевать не пойдут. Так что
            здоровых мужиков, включая ребят, всего девять.
     -     А Савелий? – напомнил Фёдор.
     -     Ну, десять и что?
     -     Да, - хмуро проговорил Колунов, - И оружия кот наплакал…
     -     Но солдаты то ездят каждую неделю в город зачем то, -
            вмешалась опять в разговор мать Никиты.
     -     Правильно, - поддержал её сын, - Нападём, и будет у нас
            пара автоматов.
     -     Да и Ножов обещал какой-то сюрприз, - напомнил отец.
      И тут только его сын вспомнил, что говорила ему бабушка при   
    прощании, и бросился в сенцы, где на гвозде висела плетёнка.
     -     Ты чего? – услышал он за собой голос Председателя.
      Но Никита уже вернулся назад и стал шарить по дну корзины
рукой. Миг и верхнее дно оказалось на полу, другой и в руке парня
забелел кусочек смятой бумаги. Он прочёл и… побледнел.
     -     Что это ты, сынок? – спросила мать.
      Сын кашлянул и произнёс:
     -     Это бабушкино послание. Слушайте.
И все замерли в ожидании, а парень глухо прочитал:
     -     «Меня вызывали в комендатуру вечером, когда ты с Машей
            гулял по городу, и я там чуть не столкнулась с конюхом».
      Все замерли от услышанного, а затем…
     -     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - вырвалось у Елизаветы
            Гавриловны.
     -     Да, подарочек, - нахмурился Артём Иванович, - А ты,
           Матвей, уже зачислил Тимура в партизаны, его мать!
     -     Да чтоб он провалился! – махнул рукой отец Никиты, -
            Ещё один предатель на нашу голову…
     -     Ничего себе! – охнул Фёдор, - Пора их обоих пускать в
            расход.
     -     Рано, - спокойно проговорил Никита, - Вот получим динамит
           и устроим перед уходом в лес фашистам и этим двум
           тварям ночь возмездия.
     -     Хорошо бы, - тяжело вздохнул Матвей Ильич, - Ладно,
           мужики, по пятьдесят грамм пока есть и расходимся. Что
            день, текущий нам готовит?
     -     Ну, муженёк, - чуть улыбнулась Елизавета Гавриловна,
            разливая самогон по лафитникам, - Ты прямо как Пушкин.
      И через минуту добавила:
     -     Всё, пора ребятам спать. Ведь завтра им в лес.               
Но никто из них даже предположить не мог, как закончится следующий день…
                Х

   В четыре утра Никита уже был за околицей, а через пять минут за ним проскочил Фёдор с обрезом.
  А в это время в дом бабушки Веры Максимовны постучали.
Та очень удивилась раннему визиту и пошла, открывать, накинув на себя только халат и большой тёплый платок. В дверях стоял всё тот же солдат, который сопровождал её внука и Машу к ней в город.
     -     О, Боже, какая встреча! – не сдержала удивление
            пожилая женщина, совершенно забыв, что перед ней стоит
            немец, незнающий её родного языка, - Откуда вы?
     И тот вдруг на чистом русском произнёс:
     -     Да вот приезжал к начальству с депешей. Не хотите ли
            проведать своих в Васильевке? Меня зовут Хельман.
      И женщина с обалдевшими глазами уставилась на него – знает
всё же их язык, эта сволочь!
     -     Но меня могут в любой момент вызвать в комендатуру…
     -     Там в курсе этой поездки. Так что, едем?
     -     А что, у меня есть выбор? – смело ответила старушка.
Солдат усмехнулся.
     -     Нет.
     -     Тогда зачем спрашиваете?
     -     А из уважения к возрасту.
Вера Максимовна фыркнула.
     -     Можно подумать, что ваша армия убивает только наших            
            профессиональных солдат.
     -     Война есть война, - покраснел солдат от гнева, - И хватит, вы
            нам нужны и если нам не поможете, то вас и вашу
            постояльцу мы ликвидируем. Всё, собирайтесь. Через
            полчаса я заеду за вами.
      Он ушёл, а бабушку Никиты стало трясти, и не от холода – она  уже вернулась с улицы, а от страха и не за себя, а за Машу. Но тут та сама вышла из комнаты, где спала с самого начала.
     -     Я всё слышала, Вера Максимовна, - испуганно посмотрела
            она на старушку.
     -     Тогда немедленно собирайся и иди туда, куда скажу. Там
           живёт моя старая подруга и она спрячет тебя.
     -     А вы?
     -     А я исполню свой долг, - гордо произнесла женщина и стала
            одеваться.
      Через пять минут обе были уже готовы.
     -     Так, Машенька, ты идёшь на улицу Мичурина, дом семь и
            спросишь Прасковью Ивановну, объяснишь всё и будешь
            там меня ждать до самого моего возвращения. Поняла?
     -     Да, - с грустью кивнула головой девушка, предчувствуя               
            что-то нехорошее.
     -     А теперь за мной.
И Вера Максимовна повела Машу на чердак, где открыла небольшое оконце, выходящее в ещё тёмный сад.
     -     Ты худенькая и пролезешь. Спустишься по лестнице и
            откинешь её в сторону. Затем быстро пройдёшь в дальний
            угол сада - за ним пустырь, а потом будет разрушенный
            дом, стоящий уже на другой улочке. Повернёшь налево и
            пойдёшь к ЦПКО – вы с Никитой там были, гуляя. А
            Мичурина оттуда недалеко. Да, возьми этот мой тёплый
            платок и укутайся, как делают старушки, и иди медленно,
            прихрамывая – так ты не вызовешь подозрений ни у кого.
            Всё, - поцеловала в лоб девушку бывшая учительница, - С
            Богом!
     Маша обняла её, чувствуя, как слёзы побежали по щекам и полезла в окно. Вера Максимовна медленно перекрестила её три раза, закрыла окошко, задвинула шторку, спустилась вниз и пробежала к туалету с ножом, с помощью которого подняла крючок, а закрыв дверцу, вынула нож и услышала, как тот звякнул в петлю. Тут же вернулась в дом. И вовремя, так как в дверь через три минуты постучали.
     -     Иду, иду, - громко проговорила она, беря в руку старый
           чемоданчик с вещами, и направляясь к входной двери,
           которую она не закрывала.               
На пороге стоял тот же солдат и ухмыляющийся полноватый офицер. Это был Курт Бах.
     -     Где девчонка? – спросил Хельмут.
     -     В туалете – у неё разболелся живот, а я уже готова.
Солдат грязно выругался по-немецки и обошёл весь дом, а потом прошёл к туалету, дверца которого оказалась изнутри закрыта на крючок. Ужасно недовольным он вернулся в прихожую.
     -     Девчонка закрылась в нужнике, герр офицер. И что будем
            делать? Ждать пока она опорожнится?
     -     Нет, - ответил тот на родном языке и перешёл на шёпот, -
            Оставим водителя здесь, а ты сядешь за руль. Нас ждут 
            с нетерпением в селе. Никуда девка не денется – поймает её
            Хорст, когда та выйдет из туалета. Она нам нужна здесь, как
            заложница. Ладно. поехали!
     Они вышли на улицу, и Вера Максимовна увидела стоящий у дома «виллис», в который её и посадили на заднее сиденье. Хельмут что-то сказал солдату, открывшему дверцы, влез на его место, и машина рванула вперёд, а Хорст прошёл в сад. Через полчаса сидящий впереди офицер повернулся в пол оборота к бывшей учительницы немецкого языка.
     -     А теперь, мадам, слушайте внимательно меня, запоминайте и
           всё будет хорошо, - на своём языке проговорил Бах, - Я
           знаю, что вы прекрасно владеете немецким.
И бабушка Никиты с пренебрежением уставилась на него.
     -     Слушаю вас, герр офицер.
     -     Так вот, когда мы приедем в Васильевку, то вы пойдёте и
            передадите своему сыну это, - указал Бах на небольшой
            мешок, лежащий рядом с ней на заднем сиденье.
      Сердце пожилой женщины обдало холодом.
     -     А что там? – с трудом спросила она на языке врага.
     -     Подарок от немецкого командования.
     -     За что?
     -     За то, что он работает на нас, - не моргнув глазом, произнёс
            немец.
     -     Что-о-о? – аж подскочила на сиденье Вера Максимовна.
     -     А то, - усмехнулся переводчик, - Он и ещё двое деревенских
           регулярно докладывают нам, что творится в селе. И мы
           знаем, что их Председатель и участковый милиционер –
           коммунисты и они контактируют с партизанами,
           скрывающимися в близлежащих лесах, а также хотят увести
           к ним всё мужское население. Сделаете как я говорю, и вся
           ваша семья останется живой, нет, то… Ну, вы сами
           понимаете.
    -     Но зачем мне самой отдавать этот мешок сыну? – чуть
           дрожащим голосом произнесла женщина, поняв, что здесь
           что-то не так, - Взяли бы и передали его с двумя другими
           вашими… агентами.
    -     Именно так необходимо сделать, как я говорю, - раздражённо
           проговорил офицер, - Всё! Запомнили?
    -     Да, - еле ответила старушка, - Я всё сделаю так, как… нужно.
    -     Вот и хорошо. А теперь отдыхайте - есть ещё пару часов
           времени, - засмеялся Бах и перешёл на русский, - Как говорят
           у вас, спокойного сна.
Он отвернулся к окну и тут же захрапел, а Вера Максимовна стала глубже дышать, пытаясь унять дрожь и боль в сердце. Что затеяли фашисты и неужели это правда про её сына? Нет, не может быть такого! Матвей не предатель, но надо быть готовой ко всему.
  И она закрыла глаза, перед которыми сразу стала проноситься её долгая и полная трудностей жизнь.
  А Курт Бах не спал. Он вспоминал последний перед отъездом в Белгород разговор со штандартенфюрером Зельцем.
   -     Найдёшь эту бабку и уехавшую к ней девку и под любым
          предлогом привезёшь их сюда. Они сыграют роль
          заложников. Пусть бабка передаст мешок со взрывчаткой
          сыну, а на следующий день мы устроим облаву, возьмём его
          и внука с поличным и запрём в подвале. Если в лесу есть
          партизаны, то кто-то из мужиков точно бросится туда ночью,
          доложить о случившемся, а наша опытная молодёжь, которая
          развлекалась с покойницей, осторожно пойдут за ними –
          слишком они застоялись здесь, как лошади в стойлах. Так мы
          выйдем на партизан.
   -     А если никто не уйдёт из села?
   -     Тогда ты соберёшь всех женщин и объявишь, что всё мужское
         население и есть партизаны и назначишь день казни. И в этот
         же день мы повесим Председателя и участкового. Я не
         офицер, если кто-нибудь всё же не попытается уйти в лес,
         чтобы доставить партизанам эту информацию и те попробуют
         освободить заключённых. То есть, мы выманим этих сраных
         воинов из леса, приготовив им ловушку.
  -     Какую, герр офицер? – удивился переводчик.
  -     А вот какую: часть солдат и танкисты сделают вид, что
        возвращаются в Белгород, а на самом деле спрячутся на
         востоке за деревней, послав на север наблюдателей и как
         только партизаны появятся, они пропустят их, а потом ударят
         сзади, а мы будем готовы встретить их спереди. Они попадут
         в кольцо и им конец.
  -     То есть, бой перенесём в деревню?
  -     Да, мой друг.
  -     Но местные жители…
  -     Да и бес с ними, Курт, зато мы выполним, наконец, задание.
  -     А если такого всего не произойдёт? – нахмурился Бах.
  -     Тогда мы пустим вперёд в лес всех селян и под их прикрытием
         прочешем всё до самых болот, указанных на карте.
  -     Умно придумано, господин штандартенфюрер. Это план
         генерального штаба?
   Зельц усмехнулся.
  -     Это мой план, Курт, и я уверен, что он сработает.  Хватит нам
        ждать здесь хорошей погоды, так сказать. Неделя и пойдёт
         снег, а это плохо. Генерал Кёльтер уже накричал на меня по
         рации, упрекая в бездействии, да так, что у меня задрожали
         колени.
  -     Тогда да поможет нам Бог. Хайль Гитлер!
  -     Хайль!
                Развязка

  Выпавший за ночь первый снег изменил всё, и Никита с Фёдором просто заблудились. И вот они уже ходят кругами, почти теряя в поле зрения друг друга из-за густоты леса.
  -     Чёрт, я же тоже копал блиндаж! Где он? – бормотал себе под
         нос Ершов, продираясь через кусты, - Эх, жалко, что не взял
         компас или не сделал тогда, уходя зарубки.
   А Фёдор просто матерился про себя:
  -     Твою мать! Надо было идти к блиндажу одному и пораньше, а   
         то понадеялся на друга и на тебе - заблудились... Нет, не
         командир он!
   И тут круг их скитаний замкнулся на большой поляне.
  -     Едрит твою налево, Фёдор, зачем ты пошёл за мной, да ещё
         взял с собой обрез?  - возмутился Никита, подходя к
         товарищу.
  -     Да вот решил, что с ним спокойнее – лес есть лес. А пошёл,
         чтобы охранять тебя – двое не один.
Ершов махнул рукой.
  -     Ну, что ж, уже ничего не изменить. Так, ладно, давай
         перекусим и пойдём дальше.
И тут с трёх сторон прозвучало то, чего они никак не ожидали:
  -     Хенде хох!
И ребята в ужасе застыли на месте.
  -     Мы по грибы… - начал было Никита.
  -     С ружьё? – с акцентом прохрипел другой голос.
  -     Да в нём один всего патрон, - потерянно произнёс Фёдор.
  -     А два не войти, - прозвучало с третьей позиции, - Кидать в
         сторону, а то стрелять. 
  -     И лечь на земля, - опять проговорил первый.
   В отчаянии оба повалилась вниз лицом на пожухлую и
мокрую от первого снега траву.
  -     Чёрт, попали мы, - прошептал Фёдор, отбрасывая обрез в
         сторону.
  -     Да, хреново, - подал голос Никита, - Хорошо хоть, что не сразу
         стали стрелять.
   Так они пролежали минут пять, а потом… а потом почти рядом с ними раздался дружный хохот и знакомый голос скомандовал на русском:
  -     Ладно, вставайте, вояки. Зачем пришли без приглашения?
   Ребята медленно поднялись на колени и ахнули: вокруг них, широко улыбаясь, сгрудились Савелий Ножов и… физрук Ивашин с счетоводом Фишманом. И каждый держал в руках немецкий автомат.
  -     С-савелий? – чуть заикаясь произнёс Никита.
  -     Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Фёдора, - Роман Петрович,
         Аркадий Абрамович, а вы откуда здесь взялись?
   Но те только помогли им встать, стирая улыбку с лица.
  -     Ну, всё, зрители, концерт окончен, - строго произнёс через
         минуту Ножов, - Пошли в блиндаж греться, а то у вас носы
         уже синие.
   И потопал вперёд через белые от снега кусты, и все остальные потащились за ним.
Метров через двести Савелий остановился и стал тянуть на себя примёрзший к земле большой куст волчьей ягоды. Все бросились ему помогать. Три минуты, и растение - отрава сдвинулся в сторону и под ним обнажился кусок железа, а сдвинув его ребята увидели лаз.
  -     Ныряйте вниз, мужики, а железо и куст я передвину назад сам,
         - сказал крепкий Ножов, и они спустились в яму - блиндаж,
         где горел одна толстая, как в их церкви свеча, при свете   
         которой они увидели, что пол в блиндаже выслан брёвнами, а
         посередине кругом стоят семь пеньков и большой пень от
         столетнего дуба в центре.
   Молча поели какие-то консервы с сухарями, запили горячей водой, подогретой в маленькой алюминиевой кастрюльке на этой же свече. Также молча и покурили.
  -     Ну, что там в селе? – наконец спросил учитель физкультуры.
  -     Давай, Фёдор, трави, - неожиданно предложил Никита и
         товарищ удивился – надо же не стал Ершов строить из себя
         командира при всех и рассказывать сам.
   Но это было не так.                Просто тому было очень тяжело поведать Ивашину и Фишману о потери дорогих его сердцу двух селян, друга и его сестры. Троица взрослых то хмурилась, то яро материлась, а то и пускала скупую слезу, слушая Иванова и отчаянно куря одну самокрутку за другой. Наконец, Фёдор закончил и слово взял Никита, рассказав всё о поездке в город.
 -     А не провокация ли это была? – спросил Аркадий Абрамович.
 -     Да, Никит, не лопухнулся ли ты с этими по виду блатными и
        пацанёнком? – добавил Савелий, - Настоящие подпольщики
        так бы себя не вели, я думаю.
   А физрук покачал головой.
 -     Да, дела, ребята. Что-то здесь не чисто. Придётся мне
        прогуляться в село, посмотреть, что там и как.
 -     Рискованно, Сев, - вновь закурил Фишман.
 -     А что, ждать здесь пока фрицы не начнут прочёсывать лес? –
        недовольно спросил Ножов.
 -     Или кто-то из наших принесёт нам на блюдечке взрывчатку? –
       добавил Ивашин.
 -     А может быть, лучше мне? – подал голос Никита.
 -     Или мне? – встрял в разговор Фёдор.
Савелий ударил кулаком о свою раскрытую ладонь другой руки.
 -     Нет, пойду я. Если что, Любка меня спрячет у себя в подвале. Я
       его делал, да так, что ни одна собака не найдёт. Да и автомат
        этот я никому не доверю.
 -     Ну уж прямо - таки, - хмыкнул физрук, - А кто его помог тебе
        достать?
 -     Так это другой, который я забрал у фрицев у могилы наших… -
        вырвалось у Ножова и он сразу же осёкся, вспомнив тех, кто
        там лежал.               
      Помолчали минут пять и остальные, а потом Фишман стал рассказывать, как они с учителем ехали из Белгорода на поезде к фронту и через час попали под бомбёжку. Как потом добирались голодные до своего леса, напав ночью по пути на немецкий обоз, вёзший продукты из какого-то разбитого напрочь села в город. И хорошо, что один из солдат пошёл в кусты по «большому делу», где его и придушил атлетического телосложения физрук, забрав у него автомат, а потом, быстро переодевшись в его форму, спокойно подошёл к его напарнику на расстоянии выстрела и уложил его. Как потом пришлось бросить лошадь, которая сломала ногу, попав в рытвину от снаряда и пришлось её пристрелить. И как бросили часть провианта, которую они не смогли бы донести до села, и их вовремя увидел в лесу и остановил Савелий, объяснив создавшуюся там ситуацию, а потом привёл сюда в блиндаж. И как потом они снесли в него оставшиеся брёвна и пни, унеся ветки и бросив их в реку, а также засыпали землёй стружки и опилки, чтобы не демаскировать схрон, и как носили воду в ведре, чтобы заполнить единственную флягу от молока.
     -     А где вы взяли её и лопаты? – спросил Фёдор.
     -     Так это всё сотворил Савелий, - улыбнулся Ивашин.
А Ножов добавил, хитро ухмыльнувшись:
     -     Я не только приходил к вам, Никита, чтобы выяснить
           обстановку, но и заглядывал к себе домой, чтобы каждый раз
           унести в блиндаж то ведро, то лопаты и грабли с топором, а
           однажды и флягу с фермы – она оказалась одна, так как
           немцы всё утащили к себе в школу. А свечи дал мне сам отец
            Евлампий.
     -     Молодец, Савелий! – не удержался от похвалы Фёдор.
     -     А то! – хмыкнул тот, - Вы всё хвалили Колунова, что он
           такой деловой, а я более него наученный жизнью и
           лагерем…
И тут в разговор вмешался Фишман:
     -     Ладно, мужики, пора спать, так как завтра с утра Сева пойдёт
            в село, а мы должны его на всякий случай прикрывать и
            быть готовыми ко всему.
     -     Но мы же почти без оружия? – огорчённо произнёс Никита, -
            что толку от обреза? Он же для ближнего боя и у меня всего
            три патрона.
     -     Так у меня ещё винтовка есть, - улыбнулся Ножов, - Забыли
            что ли, ребята? И патроны есть – дед Афанасий, уезжая в
            эвакуацию, отдал мне пачку патронов такого же калибра, но
            своё ружьё взял с собой.
     -     У-у, жмот! – вырвалось у Никиты.
     -     Ты не прав, парень, - покачал головой Савелий, - То ружьё
            подарил ему в Гражданскую сам Будённый за взятие в плен
            белого генерала. Ладно, действительно пора спать. Всё, на
            боковую.
      Он затушил свечу и через пять минут блиндаж огласился дружным храпом.
                Х

      Они проснулись на рассвете, и Савелию пришлось нацепить поверх фуфайки маскхалат одного из немцев, нёсших тело бедной Светланы, замученной офицерами. И к селу он подошёл в тот самый момент, когда туда въехала машина с Бахом, Хельмутом и бабушкой Никиты, то есть в полдень.
     -     Так, мадам, не забудьте, что вы под прицелом. – на своём
            языке проговорил переводчик, - Если сделаете, что я сказал,
            то все в деревне останутся живы.
     -     Я помню, - хмуро произнесла Вера Максимовна, заметив
            ухмылку офицера, когда он произносил последнее слово.
      «Виллис» подкатил к дому учителей и тут же из него вышли Зельц и двое молодых офицеров.
     -     Всё, приехали, - сказал Бах, вылез из машины и подошёл к
           штандартенфюреру.
      О чём они говорили, бабушка Никиты не слышала, да и отвлекла её от мыслей подъехавшая телега с Беллабердиновым.
     -     Выходите, мадам, - сказал на русском Хельмут, - Транспорт
           меняется и ждёт вас. Пересаживайтесь на телегу.
      Вера Максимовна с трудом покинула автомобиль и пошла к ненавистному вознице. Солдат же перенёс туда мешок со взрывчаткой. Зельц махнул рукой, и телега медленно потащилась по селу в сторону дома Ершовых.
     -     Скажешь что-то не так и ты труп, бабка, - зашипел на
           женщину Тимур, доставая со дна телеги парабеллум.
     -     Предатель, - сквозь зубы прошептала бабушка Никиты, но
           тот этого, к сожалению, не услышал.
      Дикое напряжение охватило Веру Максимовну, и вновь вся её жизнь мгновенно пролетела перед глазами. Вот-вот и она увидит сына… Нет, он не такой, как эта сволочь и надо его как-то
предупредить.
И вот они у родного дома…
     -     Иди к Матвею, бабка, а я потащу мешок, - приказал татарин,
            и женщина с трудом спустилась с телеги на землю, не зная,
            что сын заметил их ещё когда они проезжали дом Храмовых,
            и что он знает всё о Беллабердинове и приготовился к
            встрече.
      Она открыла калитку и медленно пошла к дому, сложив крест на крест руки на груди, дабы как-то этим жестом предупредить сына о провокации. Но он уже шёл к ней навстречу, держа правую руку за спиной. И Вера Максимовна, слыша сзади за собой тяжёлые шаги татарина, всё же не сдержалась и крикнула:
     -     Это провокация, сынок! Беги отсюда! Тимур предатель!
      И в следующее мгновение, как ей показалась, она услышала гром с небес и почувствовала сильный удар в спину. Она обернулась, увидев, что прямо за ней стоит возница, сжимающий в руке пистолет и ещё одна пуля вошла ей прямо в сердце.
     -     Мама! Мамочка! – нечеловеческим голосом заорал Матвей
            Ильич, кидаясь к ней, и его правая рука, держащая топор,
            вылетела из-за спины.
И растерявшийся от крика предатель не успел среагировать, как отточенное лезвие вошло ему в лоб.
      А потом всё завертелось в диком вихре: быстрое появление немецких солдат, скручивание рук Ершова-старшего, волочение его по земле и появление «виллиса» перед домом. Да, маленькая старушка не видела этого, как и не видела, что в доме её нелюбимая невестка набрасывает на лежащего за печкой мальчика одеяло и подушки и как своим телом закрывает проход, взяв в руки два больших ножа для разделки мяса.
      Но эсэсовцам было пока не до неё – они сделали своё чёрное дело и всех поголовно мужчин села тащили в подвал школы. А троица солдат уже сколачивает перед бывшим сельсоветом виселицу.
      Но зато этот ужас встречи Матвея с матерью и его финал  наблюдал Савелий Ножов, сидевший на большой берёзе в три сотне метров от дома с биноклем физрука Ивашина в руках. И первой мыслью его было – это спасти мальчика. Что он и сделал, то есть спрыгнул с дерева, сбросил уже не нужный маскхалат (утреннее солнце растопило снег) и со стороны огорода пробрался в сарай Ершовых. И когда шум в селе утих, он ворвался в дом, чуть не налетев на ножи Елизаветы Гавриловны, стоящей в ступоре у печи, как бетонный столб.
     -     Лиза, где Славик? – вскричал Савелий и тут же по месту
            стояния женщины понял, где.
     -     Быстро давай ему тёплую одежду и что-нибудь поесть с
            собой. Ну, милая, приди в себя!
      И та как будто проснулась, то есть побросала ножи на пол и кинулась выполнять приказ Ножова. Три минуты и мальчик одет в старую, но тёплую одежду сына, ещё семь и он с Савелием уже за околицей, не зная, что наблюдавший за домом Ершовых зоотехник Зайцев уже бежит к учительскому жилищу, чтобы доложить Зельцу, что видел пропавшего бывшего зека у сруба Ершовых и посчитал это за большую удачу, решив, что тот связан с партизанами.
      Но за время, за которое беглецы достигли леса, соединившись с Никитой, Фёдором, Фишманом и физруком, запыхавшийся от бега пожилой предатель только и успел, почти заикаясь, объяснить штандартенфюреру, Баху и другим офицерам, кого он видел у дома схваченного Матвея, убившего топором немецкого пособника. И уже через пятнадцать минут танк стоял перед школой, а за ним половина солдат во главе с Гансом Брауном, первым обратившим внимание на Светлану Сырых.
     -     Прочешете весь лес до болот, - приказал ему
            штандартенфюрер Зельц, - Всех, кого встретите,
            расстрелять.
     -     А если будут там беженцы с детьми? – осторожно спросил
            Курт Бах.
     -     Взрослых в расход, а детей отправим в город для сдачи
            крови – нашим солдатам она всегда пригодится. Ясно?
     -     Так точно! – отдал честь молодой офицер.
      Подошли фельдфебель и Хельмут, и танк рванул вперёд. За ним трусцой побежали эсэсовцы, а следом заворчал мотоцикл с коляской, в которой развалился Бах, а за руль сел Браун.
     -      Герр офицер, - начал подошедший  Рюшке, - Когда будем
             допрашивать грязножопых?
      Зельц молча уставился на него, потом тряхнул головой, как будто сбрасывал с неё тяжёлый груз и произнёс:
     -     Каратели вернутся и на следующее утро Председателя,
            участкового, хромого и его жену повесить. Кстати, взяли её?
     -     Пока нет, - вытянулся Хельмут.
     -     Так какого чёрта? Бегите за ней, пока она не спряталась.
     -     И куда её?
     -     Да к мужикам в подвал – пусть побалуются перед смертью
     -     наконец-то, - почесал ладони рук Рюшке, а Хельмут
            нахмурился и спросил:
     -     Всех что ли потом расстреляем?
     -     Посмотрим, - хмуро посмотрел на них штандартенфюрер и
           ушёл в учительский дом, а фельдфебель и Хельмут быстрым
           шагом направились к срубу Ершовых, но тот оказался
           пустым…
                Война

      Славика несли все по очереди и не останавливаясь, чтобы быстрей добраться до блиндажа. Тот молчал, изредка посматривая на Никиту, бегущего с винтовкой наперевес. Там быстро все перекусили, рассовали оставшиеся патроны по карманам. И тут Ножов предложил:
     -     Слав, ты хоть и большой и тебя несли, но пора тебе
           отдохнуть. Ложись вон в тот угол, где лапник и накройся
           шинелями.
     -     Не буду, - нахмурился мальчик, - они фашистские.
     -     А дисциплина? – хмуро посмотрел на него Савелий, - Я же
            не прошу, а приказываю, понял? С тобой и Никита с
            Фёдором с удовольствием тоже отдохнут. Правда?
     -     Так точно, - буркнул Иванов.
      Подросток недовольно пожал плечами.
     -     Тогда ладно, лягу. А вы?
     -     А мы выйдем со счетоводом и физруком наружу, покурить.
Так и сделали. Но Савелий перед уходом что-то шепнул Фёдору на ухо, а когда вылез наружу, не стал сразу сворачивать самокрутку, а сказал:
     -     Надо спасать молодёжь.
     -     В смысле? – спросил Фишман.
     -     Мы втроём, рассыпав махорку вокруг входа в блиндаж,
            уйдём к болотам - я знаю, как по нему пройти на островок -
            он расположен ближе к реке. Вот-вот солдаты и танк будут
            здесь – я слышал, уходя из села, как заревел его мотор. Но
            мы не будем ждать, когда они появятся, а разойдёмся в
            разные стороны и чуть постреляем в воздух.
     -     Дезориентируем их? – улыбнулся физрук.
     -     Да, пусть думают, что здесь нас много. Роман, ты помнишь,
            где река?
     -     Естественно. Мы как-то с ребятами плавали на лодках по ней
            почти до самых болот.
     -     Хорошо. А ты, Аркаша?
     -     Нет, но я после нашей отвлекающей пальбы присоединюсь к
            учителю.
     -     Ладно.
     -     А ребята? – спросил Ивашин.
     -     Они, - достал мешочек с табаком Ножов, - Они
            останутся здесь с мальчиком и будет сидеть тихо-тихо. Мы
            уведём немцев за собой к болотам, там отлежимся на
            островке, а когда им надоест нас ждать и они уйдут,
            вернёмся за ними. Нам сейчас легче уйти от фашистов
            втроём, а не впятером. Да и Славику не будет так страшно в
            блиндаже с ребятами.
     -     Но…
     -     Никаких «но», вашу мать! Я же прав, мужики!
     Ивашин и Фишман молча кивнули головами.
     -     Тогда выполнять! – развернулся Савелий, доставая из
            рюкзака большой пакет с махоркой.               
        Пять минут и табак рассыпан и они, подхватив рюкзаки и оружие направились в сторону болот, крикнув в открытый люк:
     -     Мы скоро придём, вояки.
      И пока молодняк поднимался наверх, они уже скрылись за деревьями.
     -     И что будем делать? – спросил Фёдор, последним вылезая из
            блиндажа.
     -     А мы с тобой пойдём на разведку, - подмигнул ему Никита.
     -     И надолго? – нахмурился Слава.
     -     Да чуть прогуляемся до реки и назад, - продолжил
            врать Ершов.
     -     А я?
     -     А ты пока посидишь в блиндаже, ладно? Ты же уже
            взрослый пацан или нет?
     -     Угу, - вздохнул подросток, возвращаясь в схрон.
      Никита и Фёдор передвинули железо на место и присыпали его землёй.
     -     А на самом деле? – спросил второй, когда они отошли
            подальше.
     -     Двинем сразу к реке и вдоль неё по течению пройдём вниз до
            самого пляжа и…
      И тут он вспомнил тот вечер, когда они с Машей купались и загорали в последний раз. Как это было давно!
     -     Понял. А дальше? Ты что замолчал?
Никита тряхнул головой, как будто сбрасывал с себя сон.
     -     Дождёмся темноты, заглянем в мой дом, потом к тебе и…
            устроим немцам «подарок».
     -     Какой?
     -     А там придумаем. Всё, вперёд! Забери лопату, Федь.
      И они быстрым шагом направились на юг в сторону реки, куда её через час и бросили. А ночью были уже на том самом песчаном пляже…
      Часов у них не было, но, когда луна приблизилась к середине небосклона, решили, что пора. Дошли почти до дома Ножова – самого крайнего с юга, и Фёдор вдруг схватил Никиту за плечо и зашептал:
     -     Стой, кто-то возится с церковной дверью. Видишь?
     -     Ты что, друг, сдурел? – сбросил руку товарища Ершов, -
            Кто будет среди ночи идти, молиться!
     -     А слабо проверить? – взводя курок обреза, буркнул Фёдор.
     -     Ну, ладно, пошли, ошалелый, - сделал тоже самое с
            винтовкой Никита.
      Приседая к земле, поковыляли к храму, и тут действительно дверь в него чуть скрипнула, и их продрал озноб.
     -     Слышал, Никит?
     -     Ага.
     -     В церковь войдём или ну её?
     -     Пойдём, зря что ли мучились, передвигаясь на карачках?
            Вперёд!
И уже чуть ли не ползком добрались до входа.
     -     А собаки то не лают, - констатировал Фёдор, - Странно…
     -     Немчура их, небось, постреляла.
     -     Наверное.
      И Никита был близок к истине, но сельских животных немцы не убили, а отдали своим свирепым псам на растерзание как корм.
     -     Ну, пошли что ли? – первым шагнул в открытую дверь
           Фёдор, - Эх, жалко, что фонарика нет.
     -     Ага, тише ты!
    Но внутри церкви было чуть светло, и они с ужасом увидели две фигуры, одетые во всё чёрное - одна большая похоже молилась у единственной иконы, а другая маленького роста стояла сзади, истово крестясь. И тут Никита зацепился носком ботинка за выбоину в полу и чуть не выругался, крякнув.
     -     Ёш твоё!
     -     Кто там? – развернулась первая фигура к ним, проговорив
            басом Отца Евлампия.
     -     Это я, батюшка, Ершов, - шёпотом сказал Никита.
     -     И Фёдор, - добавил Иванов.
      И тут маленькая фигура вдруг выросла, то есть встала с колен, и они услышали возглас:
     -     Сынок, ты?
И Никита аж зашатался от неожиданности.
     -     Мама? Мама!
     -     Тише, Елизавета, - шепнул батюшка, - Идите сюда, отроки, к
            иконе и молитесь за упокой несчастной Веры Максимовны.
     -     Бабушки? А что с ней? – кинулся Ершов к матери, сходу
            чуть не задушив её в своих объятьях.
     -     Убил её мерзкий татарин, сынок! Убил, предатель!
      И Елизавета Гавриловна тихо сквозь слёзы рассказала, что произошло в полдень.
     -     Тварь, тварь, - чуть не задохнулся от злобы её сын, - Я убью
            его!
     -     Его уже нет на этом свете, отрок, твой отец зарубил его
            топором, - трагическим голосом произнёс Отец Евлампий.
     -     А, где он сейчас?
     -     Да в подвале школы, сынок. Туда почти всех мужчин
            загнали немцы. Что завтра будет, Господи, что будет?
     -     Надо освободить их, - категорично заявил Никита.
     -     Ты с ума сошёл, друг? – услышал он сзади голос Фёдора.
     -     Твой товарищ прав, парень, - вздохнул тяжело священник, -
           Там солдаты с автоматами и двумя овчарками охраняют
            вход. Сунетесь и они вас постреляют.
     -     Тогда что делать? – чувствуя, что сходит с ума от горя,
            произнёс Ершов-младший.
     -     Подождём рассвета. Утро вечера мудренее, - тихо сказал
            Отец Евлампий, решив пока не говорить ребятам, что у
            сельсовета уже стоит виселица.
    А через минуту добавил:
     -     Ты, Елизавета, ночуй у Колосовых – их дом рядом с лесом, а
            ребят я спрячу у себя.
     -     Спасибо вам, батюшка, - зашептала, тяжело вздыхая, мать
            Никиты.
     -     Только вот стрелялки свои спрячьте где-нибудь в кустах, -
            посуровел голос священника.
     -     Нет, - категорично заявил Фёдор, - Оружие мы не оставим.
     -     Но в моём доме оно не должно быть – это грех.
     -     Тогда мы переночуем в лесу, - сказал Никита.
     -     Нет, лучше бы у Любы Сивой – у неё хороший погреб, -
            вспомнил Фёдор, - Нам Савелий Ножов рассказывал.
     -     Тогда коротко, ребята, что вообще то произошло и где
            Славик? - попросил Отец Евлампий и Фёдор по-деловому
            быстро всё рассказал, смотря на товарища, который никак не
            мог оторваться от ещё плачущей матери.
     Но всё получилось не так, как они задумали: залаяла невдалеке собака и Елизавета Гавриловна встрепенулась:
     -     Это немцы обходят село. Уходите в лес мои дорогие,
           уходите. А мы с батюшкой сообразим, что сказать им, если
           они нас застукают.
      Так Никита и Фёдор сделали, вернувшись в лес и найдя там у излучены реки заброшенную хижину, где обычно раньше ночевали заядлые рыбаки. Благо, что они взяли с собой сухари и банку ветчины, оказавшейся, как и должно было быть, немецкой – русские в такой таре консервы не держали. А наевшись, тут же отключились. Отец Евлампий же с Елизаветой Гавриловной дождались, пока немцы сделали круг в конце улицы и пошли в её другой конец, а потом потихоньку вышли в безлунную темень и пробрались к дому священника, где их ждала его жена.

                Х

      Рёв мотора танка всё приближался и приближался, а сил бежать уже не было. Хорошо ещё, что солдаты Вермахта также устали, а то бы кратковременный бой уже закончился и не в пользу очень маленького отряда из трёх гражданских лиц. Нет, они конечно увели всех немцев к вечеру подальше от блиндажа в сторону болот, но это уже их не успокаивало.
     -     Чёрт, перебраться бы на другой берег реки, - сказал
            товарищам Ножов, - но ведь мокрые закоченеем сразу.
     -     А, моста там никакого нет? – спросил Фишман, обращаясь к
            Ивашину.
     -     Нет, а где было мелководье, я уже забыл, - признался физрук.
     -     Да, одна надежда на островок, - качал головой Савелий, - Но
            где он, чёрт возьми? Я уже теряю терпение. Прямо - таки
            исчез, зараза. Да и идти напрямик по болоту опасно – топь
            холодна, как труп мертвеца.
     -     Хватит шутить, Сев, - скривился Роман Петрович, - И так
            тошно.
     -     Но я говорю правду, Ром. Была бы хоть троечка брёвен, мы   
            соорудили бы плот, но нет верёвки… Эх, не пёрка есть не
            пёрка.
     -     Что, даже сужения реки нигде нет? – устало еле проговорил 
            идущий за ними счетовод.
     -     Может быть и есть, но я не помню, где.
     -     А если пойти вниз вдоль реки?
     -     Да, Сев, а если? – поддержал Фишмана физрук.
     Ножов хмыкнул:
     -     Что, хотите прямо в руки немцев попасть? Мы же придём
            почти прямо к селу! Думаете, эсэсовское начальство всех
            солдат за нами бросило? Дудки вам – они тоже не дураки.
     -     А если всё же попробовать? – стал настаивать Аркадий
            Абрамович.
     -     Ты, жи…, извини, Аркаша, думаешь, что самый хитрый и
            ловкий из нас? Нет, не похоже. Я вот из зоны пытался
            убежать, но суки вертухаи нас быстро с собаками догнали и
            те порвали мне обе ноги – два месяца валялся в больничке
            никому не нужный.
     -     Не надо было бежать, - философски проговорил оппонент. 
     -     А ты думаешь, что там хорошая была жизнь, Аркаш? Нет,
           это был ад! НКВДешники издевались над нами как могли:
           били, отправляли в пресс-хату, где некоторых насиловали…
     -     Неуже… - решил продолжить разговор Фишман, но тут
            раздался грохот и нарастающий свист.
     -     На землю! Лежать, учёные! – рявкнул Савелий и упал прямо
            в ледяную лужу.
      Остальные двое шмякнулись в ржавый мох.
Снаряд рванул так, что земля содрогнулась. Ножов заорал во весь голос матом, физрук поддержал его, а счетовод даже не пикнул. Когда поднятые взрывом комья земли вернулись на своё место, они увидели, что их товарищ лежит в воронке, а укороченная правая нога вся в крови.
     -     Твою мать! – вновь выругался вскочивший первым Ножов, -
            Нашему иудею стопу оторвало. Снимай брючный ремень,
            Ромка! Не перетянем сосуды, помрёт тут же от потери
            крови.
     И они бросились к Аркадию Абрамовичу.
Но сжатый ремнём обрубок всё равно кровил…
     -     Ну, всё, до философствовал, - вырвалось у Севки.
     -     Да, хреново, - кивнул головой Ивашин и стёр кровь с рук
            грязным мхом.
      И тут счетовод застонал.
     -     Ё моё, ожил! – выкатил глаза бывший заключённый, - Ну,
            Абраша, ты настоящий мужик, хоть и обрезанный!
     -     Хватит шутить, Сев, - сплюнул физрук, - Погоня уже рядом.
      И тут Фишман открыл глаза.
     -    Что со мной? – еле произнёс он
     -     Стопу оторвало, - отвёл взгляд в сторону Савелий.
     -     Кровотечение сильное?
     -     Вовсю.
     -     Танк пальнул?
     -     Он, сволочь.
     -     Тогда всё, конец нам.
     -     Похоже, - буркнул Ножов.
     -     Но не всем, - тихо произнёс Фишман.
     -     Что ты имеешь ввиду?
     -     Уходите, но оставьте мне автомат - мне уже не жить, но зато
            успею отвлечь и приостановить этих сволочей. Ну, быстро!
     -     Тогда прощай, Аркаша, - нагнулся Ножов к раненому и
            погладил его по плечу.
     -     Прощай, друг, - смахнул слезу Ивашин и положил на грудь
            счетовода автомат и запасной рожок.
      Они ещё минут десять слышали автоматные очереди, а потом опять рвануло и лес затих.
     -     Всё, трындец, - вновь выругался Савелий, - Ходу, физрук,
            ходу!
      И они побежали к реке.
И, слава Богу, что всё же луна просвечивала через тучи и они видели блеск воды, а то бы ненароком давно бы уже свалились в ледяную гладь…
                Х
 
       Их опять разбудил знакомый до боли, но мерзкий по сути и смыслу голос:
     -     Хэнде хох!
     -     ****ь! – выругался зло Фёдор, поворачиваясь на бок, -
            Попались!
В хибарке было темно и они не видели, сколько в ней фашистов и потихоньку пододвинули к себе оружие.
      -     Лежать, а то стрелять, - вновь зазвучал голос, - Что, попался,
             русский свинья?
      -     Да пошли вы на хер! – не выдержал Никита, - Стреляйте,
             твари!
      -     А зачем? – вдруг услышали они другой, но знакомый голос
             и дверца строения отворилась, и в её проёме они увидели
             грязных и мокрых физрука и Савелия с автоматами в руках.
      -     Вот, черти, опять нас пугаете? – вскочил с лежанки Фёдор, -
             А если бы мы шмальнули?
      -     Не успели бы – мы, если б захотели, то уже бы вас сонных
             повязали. Вы храпели на весь лес, вояки, - рассмеялся
             Ножов, - Ладно, вставайте и давайте разожжём костёр
             прямо здесь – мы замерзли невозможно как.               
       Разломали сухой столик, развели огонь и первое, что спросил, естественно, Никита было:
      -     Откуда вы, родные, взялись?
      -     Нет, сначала хоть корочку хлеба, - проговорил Ивашин, - А
             то сейчас сдохнем.               
      -     Да, воды и так мы уже нахлебались сапогами, - добавил
             Савелий.
       И остатки сухарей тут же перекочевали из кармана шинели отца Никиты в их руки, а потом был рассказ, закончившийся печально:
      -     Вот каким крепким духом и стойким оказался наш счетовод!
      -     Да, жаль, - тихо проговорил Фёдор, - А ты всё твердил,
             Севка, жиды да жиды…
      -     Ну, простите меня, ребята, - серьёзно произнёс Ножов, -
            Друг действительно познаётся в беде. А что творится в селе,
            Никит?
      -     Мы ночью были в церкви и застали там Отца Евлампия и
             мою мать и та сказала, что приехавшую к нам мою бабушку
             убил татарин, а мой отец раскроил ему череп топором.
      -     Из-за чего?
      -     Похоже, что это была какая-то провокация – успела Вера
            Максимовна сказать пару предупреждающих слов Матвею
            Ильичу, - добавил Фёдор.
     -     Да, дела, - вздохнул физрук, - Потери возрастают. А что со
            Славиком?
     -     Мы сказали ему, что пошли на разведку, и он принял это за
            правду, хотя по его виду мы видели, что он понимает – мы
            врём.
     -     Смышлёный пацан, - буркнул Савелий, - Молодец! Ну и
            какие планы на сегодня?
     -     Немцы же согнали в подвал школы почти всех наших
            мужиков, - сказал Никита, - По-видимому, сегодня опять их
            будут расспрашивать с пристрастием, вынуждая сказать, кто
            ещё ушёл к партизанам.
     -     Пытать будут, сволочи! - нахмурился Роман Петрович.
     -     Это точно! – добавил Ножов, - А вы - то, что думаете делать?
     -     Я поменьше ростом, чем Фёдор, - начал Ершов, - поэтому
            смотаюсь потихоньку в село и разведаю, что там творится, а
            потом посмотрим.
     -     Правильно. А я залезу на дерево на краю леса и понаблюдаю
            в бинокль, как ты раньше, Сев, - предложил физрук, - Может
            быть, что и увижу.
     -     А, мы с Фёдором будем в охранении, - кивнул головой
            Савелий, - Так часиков в десять и пойдём.
     -     Так хронометра то у нас нет, - заявил Никита.
     -     А, вот и есть, - достал из кармана немецкой шинели
            маленькие часики Ивашин, - Я вот только сегодня утром их
            обнаружил.
     -     Отлично, учитель, пять тебе за поведение, - обрадованно
            произнёс бывший заключённый, - Так, пора проверить
            оружие и, Фёдор, ты отдай обрез Никите – его удобней ему
            пронести под шинелью.
     -     Ладно, - недовольно пробурчал тот, - Отвечаешь за него,
            Ёрш, - это память о Макаре Сырых.
     -     Знаю.
     -     Тогда готовимся, - заявил строго Савелий, и теперь только
           Фёдор понял, кто из них всех настоящий командир.
      Так и мыслила вся троица, веря Ножову, как Отцу всех народов. Да, действительно Савелий прошёл тяжёлую школу выживания в колонии, но никто точно не знал, за что посадили его. Но близкое общение с ним всех открыло им его душу – душу борца и лидера. Поэтому без всяких споров подчинялись ему, как в армии, где слово командира – закон.
                Х

      Посланные в лес каратели вернулись в Васильевку в половине второго дня. До этого там стояла полная тишина, видимость которой обеспечивал дикий страх населения перед фашистами– никто из женщин и дряхлых стариков, которых не загнали в подвал школы, из дома не выходил, а остававшиеся солдаты сконцентрировались у здания, где жили учители – они ждали нападения партизан. И только два патруля шастали друг другу навстречу с одного конца села в другой. Но зато в подвале было настоящее средневековье с изощрёнными пытками. И особенно Рюшке по приказу штандартенфюрера Зельца измывался на Председателем сельсовета, Иваном Ильиным, Матвеем Ершовым, фельдшером Новиковым и психически больным пастухом Николаем Яровым. На «закуску» оставили двух доярок – Любу Сивую и Нюру Кругликову, которых солдаты насиловали прямо на виду у заключённых. И прекратилось всё это лишь при появлении посланного в лес танка и эсэсовцев, правда не всех – пятерых Ивашин, Фишман и Ножов всё-таки уложили.
     -     Час на еду и приведение себя в порядок, - объявил Фридрих
            Зельц, - а потом, вытащив всех до единого жителя села из
            домов на площадь и этих из подвала, поставить всех перед
            виселицей. И особенно тщательно проверьте дом хромого и
            местность вокруг – жена его где-то прячется рядом. Всё,
            выполнять!
      И Елизавету Гавриловну всё же нашли – постарался негодяй Зайцев, догадавшийся, что она может быть в церкви. Там была запирающаяся на засов и висячий замок ризная, где лежали когда-то редкие иконы, одежда священников и всякая церковная утварь. Туда и решил спрятать Отец Евлампий мать Никиты после того, как ребята ушли ночевать в хибарку в лесу, а они поужинали в доме священника.
     -     Сиди тихо, Лизавета, - стращал её священник, - Бог даст не
            догадаются супостаты, что ты можешь быть здесь.
      Но супостатом оказались не немцы, а бывший зоотехник Зайцев, сбивший кувалдой замок с двери и вытащивший женщину, укрывшейся под столом, накрытым до пола широкой рясой Емельяна Зверева, то есть Отца Евлампия.
      Но любимая всеми селянами медсестра не сказала предателю ни слова, а плюнула ему под ноги и с гордо поднятой головой вышла на свет Божий. И день был действительно светлый от впервые за два месяца, вышедшего из-за туч яркого солнца, растопившего лёгкую наледь на лужах и поднявшего в воздух пряный дух русской земли.
      Нет, Зайцев не ответил ей ничем: ни словом, ни руками – он уже знал, что штандартенфюрер назначил палачом именно его, и радость мести всем коммунистам в лице Колунова и его близких товарищей сделала его в собственной гнилой душе чуть ли не героем дня. Ведь его отец Егор Иннокентьевич Хламов служил в Белой Армии и был расстрелян «красными» в конце Гражданской войны, о чём Пётр тщательно скрывал от всех все эти годы, приехав работать в Васильевку в начале тридцатых годов из Тобольска под фамилией Зайцев.
      И он вёл Председателя сельсовета, Ершова, Ильина, Новикова и пастуха, как вёл бы самого Ленина, Сталина и Дзержинского к Лобному месту на Красной Площади в Москве на казнь. То есть, с улыбкой в пол лица, шинели с аксельбантом, спрятанной давно в подвале своего дома, и сдвинутой на затылок офицерской папахе, держа в руках «шмайсер».
      А к этому времени солдаты собрали весь народ на так называемой площади перед сельсоветом, вокруг которой расположились эсэсовцы с автоматами, и где стояла виселица. Люди стонали от пинков, бабы плакали, думая, что вот он, конец их жизни, а многие молились, крестясь. Привели и Отца Евлампия, который в этот день надел самую лучшую рясу и клобук (головной убор священников), неся в руках собственный серебряный крест.
      И всё это видел не только Никита, проползя двести метров по пашне и залезший на крышу дома Шиховых, стоявшего в шестидесяти метрах от сельсовета, но и физрук Ивашин, наблюдавший эту процессию в бинокль с самой высокой берёзы на краю леса.
      Наконец на площади воцарилось молчание и глаза Матвея Ильича и Елизаветы, стоявшей в первом ряду немногочисленной толпы, встретились. У первого он был суров и спокоен, у второй влажный от слёз и отчаяния. Но муж вдруг улыбнулся и покачал головой, будто пришёл не встретить свою смерть, а венчаться с любимой женщиной.
      И тут на помост виселицы поднялся Курт Бах, держа в руке листок бумаги, а чуть сзади него встал Зайцев, который тут же скинул шинель, под которой оказалась красная рубаха, а под сброшенной папахой – чёрная повязка на лбу. И все люди, увидев этот маскарад, не сдержали кто смех, кто мат, а кто и проклятья.
      Но вот офицер-переводчик вскинул правую руку в фашистском приветствии и начал свою речь, полную сарказма, издевательства и пренебрежения:
     -     Уважаемые селяне, - сказал он на чистом русском
            языке, - Мы пришли к вам с миром (гул в толпе), чтобы
            уничтожить коммунистический режим и сделать вашу жизнь
            красивой и богатой (поток проклятий и отборных
            ругательств). Но некоторые красные бандиты не захотели
            этого и стали убивать наших поистине миссионеров, прячась
            в лесу. Но Всевышний помог нам их найти (смех сквозь
            слёзы и плевки в сторону виселицы) и покарать. И теперь
            они будут держать ответ и первым будет казнён ваш тиран –
            коммунист Колунов. Ведите его!
      И двое солдат тут же схватили Артёма Ивановича, и потащили на эшафот. Но он шёл молча, смотря с ненавистью только на одного человека – зоотехника Зайцева, пытаясь своим взглядом прожечь его сердце. И вот он уже стоит под виселицей на табурете, а тот затягивает на его шее петлю. И в этот момент Председатель плюёт предателю в лицо, воскликнув:
     -     Будь ты проклят, фашистский прихвостень. И чтоб тебя
           покарал Бо…
      Но последнюю букву «проглатывает» затянувшаяся петля под стук выбитого ногой Зайцева табурета. Жуткие вопли раздирают грудь собравшихся, сотрясая площадь, а Никиту пробирает дрожь, но не из-за увиденного, а из-за нахлынувшей дикой ненависти к фашистам. А Бах уже называет следующую фамилию, от которой у парня сжимается сердце:
     -     А, это его ближайший помощник – Матвей Ершов, который
           собирал в своём доме лесных бандитов и проводил с ними         
           сход для обсуждения планов убийства великих воинов
           Германии. Да, настала и его очередь.                И Зайцев радостно захлопал в ладоши.       
     Но последние два слова Баха Никита уже не слышал – он тут же скатился с крыши назад в сад и ворвался в дом через открытую навечно дверь. И когда мерзкий предатель накидывал петлю на шею отца, он разбил ногой раму окна, спрыгнул вперёд, пробежал метров тридцать, прицелился и выстрелил. И… попал прямо в грудь подлого зоотехника – красная рубаха была хорошей яркой мишенью для возмездия. А мать парня, увидев это всё, жутко вскрикнула и упала в обморок. Зайцев же, умирая, успел схватиться руками за Матвея и повиснуть вместе с ним, сбив табурет на бок, соскользнув потом к его ногам, как молящийся перед иконой Господа великий грешник.
     И гром проклятий, вновь сотряс площадь, напрочь перебив автоматные очереди, направленные в молодого судью и мстителя. И от такого массивного удара пуль Никиту отбросило назад, и он упал спиной на землю, раскинув руки, как распятый на кресте Иисус Христос.
      По знаку штандартенфюрера казнь на этом остановилась, и всех мужчин солдаты погнали опять в подвал школы, а не приходящую от шока Елизавету Гавриловну женщины подняли на руки и, не оглядываясь, понесли к церкви. Отец Евлампий попытался идти за ними, но Хельмут с двумя эсэсовцами остановили его и потащили за общей массой мужиков в подвал школы. А вот Любу Сивую и Нюру Кругликову, которые опустив голову и в рваной одежде побрели за женщинами, и никто из немцев их не остановил…
      Но этого жуткого зрелища, буквально свалившийся с дерева бледный физрук Роман Петрович, уже не видел, а бросившиеся к нему Савелий и Фёдор тут же потащили Ивашина в хибарку, где положили на лежанку и обрызгали лицо водой, от чего тот вздрогнул и открыл глаза.
     -     Что? Что случилось там, Рома? – вскричал Ножов, но тот
            только помотал головой.
      Тогда Савелий с силой потёр ему виски, а потом опять обрызгал лицо водой.
     -     Ну?
     -     Сейчас, - часто заморгал физрук и Фёдор заметил, что глаза
            его красные и мокрые.
     -     С Никитой что-то случилось? – спросил он.
     -     Да, - Ивашин с трудом сел и стал тереть лицо руками.
     -     Ну, рассказывай, не тяни! – заорал на него Савелий.
     -     Дай сначала попить, - прошептал физрук.
Фёдор сунул ему в руку фляжку, тот сделал три глотка и еле проговорил:
     -     Там перед сельсоветом немцы повесили… Колунова.
     -     Что-о-о? – охнул Фёдор.
     -     Затем подняли на эшафот отца Никиты…
     -     О, Господи! – вырвалось у бывшего зэка.
     -     И жена его сразу упала в обморок, а окно в доме Шиховых
            вдруг разлетелось на куски, и оттуда выскочил…
     -     Никита? – перебил его Ножов.
     -     Да, и он выстрелил.
     -     В кого?
     -     В палача.
     -     И кто им был, твою мать! – не выдержал Ножов, - Не тяни
            резину, Рома!
     -     Зайцев… Никита убил его, а немцы дали очередь и…
     -     Ясно, - устала присел Савелий на топчан с остекленевшими
            глазами, - И что дальше?
     -     Всех мужиков вместе с священником опять погнали в школу,
            а женщины унесли Ершову и её сына на руках, но куда, я не
            видел.
     -     Сволочи, сволочи, сволочи! – затопал ногами Фёдор и
            схватился за винтовку.
     -     Ты что? – заорал на него Ножов.
     -     Убью, убью гадов!
     -     Осатанел, парень? Там сейчас будет шмон по всем домам
            в поисках нас и неизвестно, что ещё сделают с мужиками в
            подвале.
     -     А, а, а? - стал заикаться Фёдор.
     -     А мстить надо ночью, ребята. Всё, я попробую прорваться    
           домой к Любе Сивой – надо взять что-либо из еды и, может
            быть, что-нибудь ещё узнаю. А вы сидите здесь тихо, но
            если появятся немцы, тут же бегите в дальний лес и
            прячьтесь в блиндаже. Понятно, мужики?
     -     Да, - ответил с трудом физрук.
     -     Ладно, я пошёл.
      И Савелий исчез, дав большой круг, чтобы потом ползком пробраться к Сивой через пашни и её сад в дом. Однако там его подруги не оказалось, но кое-какую еду он всё же нашёл…

                Храм

       Штандартенфюрер Фридрих Зельц сидел за столом на втором этаже учительского дома и пил коньяк. Курт Бах тоже потягивал янтарный напиток, а молодые офицеры и телохранитель Хельмут
расположились на стареньком диване в углу у печи, предпочитая шнапс из своих собственных запасов. Раньше в этой комнате жил Аркадий Абрамович Фишман, тело которого уже растерзали в лесу волки. И все офицеры собрались не просто так – они обсуждали, как заманить в ловушку остальных партизан, которые, как считали все, спрятались где-то на болоте на сухом островке, путь к которому знали только они.
     -     Есть захотят, придут в село, - высказал своё мнение
            переводчик.
     -     Да так мы можем прождать их до нового года, - отклонил его
            предложение Зельц
     -     Тогда надо объявить, что казнь продолжится, - сказал
            Ганс Браун , - и тогда кто-нибудь из селян побежит в лес,
            чтобы передать это партизанам, а те, естественно, решат
           освободить мужское население от расправы и нападут на нас.
     -     И что? – сделал маленький глоток штандартенфюрер.
     -     И вступит план, предложенный вами ранее.
     -     То есть, ты хочешь сказать, надо сделать вид, что часть
            солдат и танк возвращаются в город, а на самом деле мы
            подготовим ловушку? – улыбнулся руководитель группы.
     -     Да.
     -     Не пойдёт.
     -     И почему?
     -     А потому, что у них тоже имеется разведка, Ганс, и,
           возможно, они и сейчас наблюдают за нами. Ведь этот
           подросток вряд ли пошёл напролом – я уверен, и что он
           наблюдал за подготовкой к экзекуции минимум полчаса. О    
           чём думают ваши солдаты, офицер? О бабах, которые уже
           превратились в старух из-за постоянного насилия или о
            шнапсе? Нет, такой вариант тоже не пройдёт.
     -     Тогда что? – встал со стула Бах и стал ходить по комнате из
            угла в угол.
     -     А как вы думаете, Курт, что им больше всего нужно?
     -     Ну, оружие и еда, господин штандартенфюрер…
     -     Нет, им нужна… взрывчатка и у нас она есть, так сказать,
            лишняя.
     -     Та, которую привезли мы с Хельмутом?
     -     Да. Поэтому надо известить партизан, что она у нас спрятана
           там, где её легко найти. И это будет для них сладким
            «пирогом», но… последним в их жизни, так как мы устроим
            большую засаду.
     -     А как их поставить в известность, Фридрих? – спросил Бах.
     -     А, пустить слух, что мы хотим, допустим, взорвать
            церковь…
     -     Ну, да! – не сдержался от возгласа Хельмут, - Русские в
           деревнях очень набожные, и преклоняются перед храмами
            и…
     -     Конечно! – обрадованно произнёс Зельц, - Но надо, чтоб об
            этом узнал человек, которому церковь… дороже всего.
     -     Священник? – удивлённо посмотрел на него переводчик.
     -     Да.
     -     Изумительно, господин штандартенфюрер, - теперь вскочил
            с места Генрих и выкинул правую руку вверх, - Хайль
            Гитлер!
     -     И это он должен узнать из ваших уст, молодёжь, - добавил
           штандартенфюрер.
     -     В смысле? – удивился офицер.
     -     Ну, конечно, не в приватном разговоре с ним, а… случайно.
     -     Я понял. Сделаем. Но разве он знает немецкий?
     -     Я думаю да. Покойный Зайцев говорил мне, что священник
           приехал вместе с женой из Западной Украины, а там почти
           все они живут по старым правилам и обучаются в
           Церковно-приходских школах и не только священному
           писанию, но и языкам.
     -     А если нет?
     -     Тогда пригрозим смертной казнью больному туберкулёзом
            или тому, что живёт без желудка, - предложил Курт Бах.
     -     Ты не прав, мой друг, это для них будет, как избавление от
           мучений, - улыбнулся Зельц, - Надо выбрать того, кто очень
            дорожит жизнью.
     -     Мы подумаем, - отдал честь Генрих, - Правда, Ганс?
     -     Обязательно!
И когда в очередной раз допрашивали Отца Евлампия, тот ненароком спросил у Штаубе:
     -     Генрих, а куда спрятали взрывчатку, которую привезли для
           провокации переводчик и Хельмут с этой бабкой?
     -     Не отвлекайте меня от допроса, - нарочито строго сделал
           замечание Курт Бах на родном языке, а потом перешёл на
           русский, - Итак, поп, кто ещё входил в состав вашей
            террористической группы?
     -     Я общаюсь только с Богом, господин офицер, - гордо, но
            блефуя произнёс священник, - Меня политика и
            коммунистический режим не интересуют - церковь отделена
            от государства.
     -     А вы участвовали в сходках у Ершовых?
     -     Я уже ответил на этот вопрос – меня на это не звали, зная
            мою позицию. И спросите что-нибудь поинтересней.
      И тут, не знающие русский язык молодые офицеры продолжили громко перешёптываться.
     -     Зельц говорил, что пора взорвать старую церковь – оплот
            «воссоединения русских душ», - сказал Генрих, косо следя
            за выражением лица Отца Евлампия.
     -     Возможно, - кивнул головой Ганс, - Та взрывчатка очень
            мощная и никакая старая кладка не выдержит – храм
            превратится в руины, и дух сопротивления селян будет
            сломлен.
     -     Прекрасно! Мы вам нужны ещё, Бах? – спросил Генрих,   
            поворачиваясь к переводчику.
     -     Нет. Идите курить свою отраву, господа!
И вновь перешёл на русский:
     -     Так вам всё равно, священник, кто будет править Россией,
            мы или коммунисты?
     -     Совершенно, - спокойно ответил тот и добавил, продолжая
            юлить и притворяться, - И я толком не пойму, зачем я сижу в
            подвале с этими грязными и вонючими мужиками. Моё
            призвание – молиться, молиться и молиться, отпуская грехи
            всем.
     -     Хорошо, я учту ваше пожелание, - задумался Курт Бах, - А
           пока вас отведут туда, где, быть может, тоже находятся
           террористы, то есть в подвал школы. Но вы, если узнаете
           что-нибудь новое от них, сообщите мне, пожалуйста, сразу.   
         На что Отец Евлампий только молча кивнул головой.               
      И переводчик крикнул по-немецки:               
     -     Хельмут, проводи попа.
И уже через пять минут он докладывал штурмбанфюреру:
     -     Трудно сказать, но мне показалось, что он прислушивался к
            разговору наших офицеров, господин Зельц.
     -     Будем надеяться. Но если он повторит свою просьбу, то это
           значит, что он знает наш язык и…
     -     Вы его отпустите? Извините, что перебил вас.
     -     Да, но и увеличим ночное патрулирование.
     -     Отлично, герр штурмбанфюрер, - потёр руки Бах, - А
            вдруг нет, не знает он немецкого?
     -     Тогда отдадим Рюшке фельдшера– пусть обработает его
            хорошенько, перетянув на нашу сторону. Врачи – это
            проститутки, работающие на любую власть.
     -     Отлично, Фридрих, вы умница.
     На том беседа и закончилась.
Но на следующий день Бах просто влетел в комнату Зельца и лицо его прямо-таки светилось.
     -     Поп просит аудиенцию, чтобы разрешить вопрос об его
            освобождении, господин Зельц. И поэтому я уверен, что он
            знает наш язык, и предложенная вами ловушка сработает.
     -     Дай, Бог, Курт, дай Бог! Всё, отпускайте его. И пока не
            следите за ним, а ночью рассадите солдат по пустым домам 
            и выдайте всем бинокли. Пусть наблюдают обстановку и кто
            куда и к кому ходит теперь.
     -     Так точно, господин штурмбанфюрер! Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - махнул рукой руководитель акции и налил себе
            коньяку, - Эх, надоела мне эта возня с деревенскими. Надо
            было действовать как в Польше, то есть расстрелять сразу
            человек десять - двадцать и тогда все остальные тут же    
            рассказали бы, кто связан с партизанами.
     -      Это точно! – кивнул Бах и вышел из кабинета Зельца в
            сельсовете.
                Х

      Время шло, а Отец Евлампий всё никак не мог придумать, как связаться с Савелием Ножовым или Фёдором Ивановым, ушедшим к бывшему заключённому в лес.
     -     Но если Никита совершил месть, то, думаю, он сделал это не
            один, - рассуждал он, - Савелий очень осторожен и умён –
            общение с политическими в лагере было ему на пользу в
            этом плане. Но как известить его о готовящемся безобразии?
           Жаль, если храм уничтожат… Ведь люди верят сейчас
           больше в Бога, чем в Красную Армия, которая пока
           отступает. Что делать? Что делать? Посылать кого-нибудь
           опасно. Был бы почтовый голубь, тогда можно было бы что-
           то придумать, а так… Жаль, что я не маленького роста, а то
           бы сам сбежал в лес, воевать. Ведь сейчас патрулирование
           ночью увеличилось и ни одна душа не выйдет незамеченной
           за пределы села. Душа… Летающая душа!
      И тут священника осенило – а не использовать ли ему воздушный шарик!
     -     Вот старая я балда! – стал ругать он себя, - Ведь был в
            городе на Пасху в Преображенском соборе, а рядом стоял
            киоск, где продавали детям эти шары и игрушки. И по-
            моему, я взял их десятка два для детишек селян. А, ну-ка,
            поищи, дед!
      Но он нашёл только два. Один жёлтого цвета при надувании тут же лопнул – высох, а другой голубой заполнился только наполовину, но он не поднялся вверх.
     -     Господи, да чем же его наполнить? Что легче воздуха? Боже
            мой, да дым от горящих дров – он всегда поднимается вверх.
      Отец Евлампий вышел во двор и разжёг костёр. Но как собрать дым? Он пошёл в сарай, но там была только утварь для садовых работ, и валялся старый бак для кипячения. Жена его Маруся десять лет как страдает больными суставами, и он взял стирку белья на себя, которой было небольшое теперь количество, так что всё это он проделывал в небольшом тазу. И вот теперь он решил использовать бак в своих целях, то есть проделал отверстие в днище, вставил в него кусок бамбука от удилища и надел на него шарик. Нет, дым, конечно, не захотел просто так наполнять воздушный шар. Тогда священник взял небольшой деревянный бочонок, который раньше он использовал для приготовления домашнего вина, проделал в нём отверстие и такое же в крышке и поставил его на железный бак. Соединив ёмкости всё тем же полым кусочком бамбука, он  смазал изнутри стенки бочонка варом и, надув шарик, местами чуть-чуть приклеил его к стенкам, надев
всё на ту же трубочку из бамбука. Затем варом обмазал края бочонка и положил на него крышку, обмотав края изоляционной лентой, а в дырочку в ней засунул ещё одну бамбуковую трубочку подлиннее. Потом поставил бак на кирпики прямо над костром и когда тот разгорелся, бросил в него кусок толи и дым через пять минут повалил такой, что Отец Евлампий чуть сам не задохнулся. Но делать было нечего - надо надуть воздушный шар дымом, и он начал… высасывать воздух из деревянного бочонка. Там образовался небольшой вакуум, и шарик стал расправляться, затягивая в себя дым. Конечно, священник наглотался его и весь день его потом тошнило, но шарик всё же заполнился наполовину и когда он его вынул и перевязал верёвкой, тот, хоть и вяло, но тот всё же поднялся в воздух. И он был так доволен удавшимся экспериментом, что у него закружилась голова. Всё, теперь на нём надо написать хоть пару слов, которые бы стали информацией для партизан. А что написать и чем? Мел смоется дождём, вар утяжелит шар, а воск может отпасть. И Отец Евлампий взял и проколол палец гвоздём и написал кровью на шарике: «В чехле Ножа». То есть, он имел ввиду сарай Савелия, где он положит на пол записку для него.               
     -     Да, Ножов смышлёный мужик и должен понять, что надо
            зайти к себе домой. Да и Фёдор, если жив, тоже ещё тот
            фантазёр, - думал священник, перевязывая палец чистой
            тряпкой, -  И теперь надо ждать только одного – когда ветер
            будет южным, чтобы он унёс шарик к болотам.
     -     Что это ты задумал, Емельянушка? – спросила вышедшая во
            двор и спавшая весь день из-за больных ног его жена.
     -     Что надо, Марусенька, - улыбнулся священник.
     -     Ну, если надо, то пусть да поможет тебе Бог! – перекрестила
            она мужа.               
   И эту ночь, не смотря на ещё беспокоившие тошноту и головную боль, Отец Евлампий спал хорошо.

                Х

      Славику стало страшно лишь тогда, когда он впервые услышал вой волка. Из оружия взрослые ему оставили только охотничий топор, а вот Ножов, уходя, сунул в карман немецкой шинели свою любимую финку.               
      И вот теперь, когда начался опять этот вой – страшный, изматывающий нервы и отбирающий силы, подросток сбросил шинель на брёвна и в её кармане что-то гулко стукнуло.               
     -     А это что? – удивился подросток, залезая в карман и
           вытаскивая из него острый нож с наборной ручкой,
           сделанной из зубных щёток, - Ёлки-палки, да это же
           настоящая финка! Кто ж мне её подсунул? Да ведь кроме
           бывшего заключённого некому. Ну, спасибо, дядя Сева, за    
           подарок.   
      И тут опять завыл волк и он прошёл к люку и увидел, что там имеется небольшая щель – физрук оставил её, чтобы проникал в блиндаж свежий воздух. Но оказалась и обратная связь – волк учуял запах человека и целые сутки скоблил когтями металлический щит, служащий люком. И это прекратилось тогда, когда грохот танка и солдаты не спугнули хищника так, что он умчался далеко на восток от всего этого шума и выстрелов, иногда сопровождающихся взрывами от снарядов, которые пускал бронированный монстр.
      Нет, у мальчика еды бы хватило ещё суток на трое – четверо, но ему уже надоело сидеть в тёмной яме (он экономил свечи) и хорошо ещё, что эта начинающаяся зима не была с серьёзными морозами. Ему не было холодно – он был одет в старую, но тёплую куртку Никиты, зимнюю шапку и валенки. Да ещё оставался старый рваный тулуп (Ножов и Ивашин одели перед уходом немецкие шинели убитых солдат), который оставил ещё при копании ямы для блиндажа запасливый Матвей Ершов, которым Славик накрывался, когда слышал, как начинает гулять ветер по верхушкам деревьев. Он был воспитан отцом – старым воякой, который прошёл всю Гражданскую войну, став в конце тридцатых годов членом Белгородского обкома партии. И он учил сына всему – плавать, стрелять из духового ружья в тире и ездить на машине, считая, что это всё должен уметь настоящий мужчина. Мальчик любил его, и сейчас то и дело вспоминал, как они всей семьёй отдыхали в Гурзуфе, ездили в Ленинград, где долго ходили по набережной красивой Невы, посещали Зимний Дворец, Исаакиевский Собор и плавали на небольшом пароходике в Петродворец. Вспоминал он и пионерские лагеря, где отдыхал каждый год и где очень любил играть со всеми в игру «Пропавшее звено». И это успокаивало его в надоевшей темноте, единственной из еды немецкой тушёнки с сухарями и горячей воды из закопчённой кастрюльки, подогретой на свече. Славик потерял уже ощущение дня и ночи – для него была последняя постоянно и вот вновь это скобление когтей по железному люку. Но было странно, что оно не сопровождалось воем и рычанием волка.
     -     Неужели это медведь? - подумал он, - Взял и перепутал свою
            берлогу с блиндажом? Нет, такого не может быть – зимой
            ведь и у них спячка. А если это фашисты всё же нашли
            какие-нибудь остатки свежих брёвен и догадались, что здесь
            выкопан блиндаж? А у меня из оружия только финка и
            топор. Ну, что ж, встречу я их и этим.
     Он схватил этих «друзей» блатных и строителей, и забился в дальний угол, накрывшись с головой тулупом. И вот потянуло холодом, что означало, что железный лист сдвинут, и страх заполз в его сердце, заставив подумать о смерти. Потом появились непонятные шорохи, затем чирканье спичками и…
     -     Славик, ты где? – услышал он голос Фёдора и смех Савелия,
            который добавил:
     -     Лежит, наверное, где-нибудь под тулупом с моим подарком
            и топором и готовится к атаке.
      И подросток с радостным вскриком скинул с себя тёплую одежду,  вскочил на ноги, и бросился на шеи старшим друзьям, не отпуская из рук своё оружие.
     -     Федя, дядя Сева, дядя Роман! А где Никита и Аркадий
            Абрамович?
     -     Здорово, вояка! – невозмутимо пожал ему руку Ножов, как
            будто не слышал вопроса, - Да брось ты финку и топор, а то
            мне становится страшно.
     -     Так где они? – повторил мальчик.
     -     Давай поедим, Славик, - перебил его Фёдор, - А потом мы
            всё расскажем тебе.
     -     Ну, ладно, - чуть успокоился тот, - У меня ещё банка
            тушёнки осталась и по два сухаря вам…
     -     И хорошо, - тут же вывалил Савелий из рюкзака на
            импровизированный столик хлеб, кусок домашней колбасы
            и картофель, которыми поживился у Любы Сивой, – Ещё
            они пригодятся.
     А Роман Петрович лишь промолчал, с силой обняв юного партизана.
      Они быстро поели, запив кипятком, чтобы пища скорей проскочила в желудок, и довольные развалились на брёвнах.
Помолчали минут десять и Славик не выдержал:
     -     Ну, я жду, рассказывайте.
     -     Понимаешь, парень, - начал Ножов, - Немцы нас прижали к
            болотам и стали палить из танка. Мы отстреливались,
            отстреливались, а тут как жахнет взрыв…
     -     Мы на землю, а потом встали, - продолжил физрук, - а у
            Аркадия Абрамовича оторвана нога…
     -     Перевязали, но кровь всё равно идёт вовсю, - перебил его
            Ивашин, - А когда он пришёл в себя, то приказал нам…
            уходить, сказав, что с ним мы не оторвёмся от немцев, а ему
            всё равно хана, и чтоб мы уходили, а он нас прикроет,
            попросив оставить ему автомат. Вот и всё.
     -     И мы рванули вдоль реки на юг, и к концу суток были уже
            недалеко от Васильевки, - опять заговорил Ножов.
      И тут подросток вскочил, вглядываясь в лица рассказчиков.
     -     А Никита, Никита где?
Взрослые переглянулись, и в их глазах стояла одна и та же просьба: «Ты, ты рассказывай!»
      Но решился ответить только Фёдор.
     -     Слав, Никита уничтожил предателя Зайцева и был…
            застрелен немцами.
     -     Как так? – широко открыл глаза тот.
     -     А вот так, - пробормотал Савелий, чувствуя, как жёсткий ком
           начинает перекрывать ему горло, - Никита погиб как герой.
           Вот и всё.
      И скорбная тишина ударила по ушам.
Но подросток не заплакал, не стал кричать от ужасного чувства потери друга и даже не спросил, что вообще творилось в селе, а прошёл в тот угол, где прятался и накрылся с головой тулупом.
      И никто ничего не стал ему говорить – все поняли, что потеря Никиты стала таким же для Славы горем, как потеря отца и матери.
      Первым проснулся он, зажёг свечу и стал накрывать на стол, то есть порезал хлеб, остатки колбасы и открыл банку с тушёнкой.
     -     Подъём! – громко проговорил он, постучав ложкой по
            кастрюльке для подогрева воды.
     -     Сейчас, - широко зевнул Фёдор.
     -     Куда спешить? – пробурчал Савелий, а Роман Петрович тут
           же вскочил и поддержал мальчика, сказав:
     -     Слава прав, время терять нельзя – пора возвращаться в село
            и как-то связаться с нашими мужиками.
     -     Да там теперь, небось, солдаты на каждом шагу ждут нас, -
            медленно стал подниматься с брёвен Фёдор.
     -     Это точно, - поддержал его Ножов, - Да и сильную половину
           села фашисты, наверное, ещё держат в подвале школы.
      А физрук ну просто взорвался.
     -     Так что, бросим селян, надеясь на доброту завоевателей
            нашей Родины? Нет, вы как хотите, а я поем и сразу туда. А
            вы можете уходить в леса на север, искать партизан.
     -     И я с вами, - вдруг промолвил Славик.
     -     Молодец, парень, - хлопнул его по плечу Роман Петрович,
            садясь за стол, - Ставь греть воду, а то пить хочется ужасно.
     -     Ну и вояки! – хмыкнул Савелий, - У нас из оружия ведь
            только два теперь автомата и один запасной рожок, да
            Славин финский нож и топор. Чем будем воевать?
     -     Найдём, - жёстко бросил учитель физкультуры, - немчура
            оголодает и они поедут опять в город за провиантом, а мы
            их того…
     -     Точно! – поддержал его Фёдор, - Под стоячий камень вода не
            течёт. А на разведку пойдёт Слава. Готов, воин?
     -     А как же! – ответил тот, - Готов как юный пионер.
     -     Точный ответ, парень! – поддержал его Роман Петрович, - И
            то, что он столько времени пробыл здесь один, говорит о
            многом. И он теперь не Славик, а Слава – вон как подрос за
            эти месяцы. Видно, Елизавета Гавриловна кормила его до
            отвала. Ну, кто против забыть его ласкательное имя?
     -     Я нет, - помотал головой Фёдор.
     -     Тогда давайте ещё перекусим и вперёд. – вскочил Ножов,
           словно увидевший чужого на своей охраняемой территории.
      А через полчаса они уже вылезли из блиндажа, с удивлением увидев, что всё кругом белым бело. Быстро замаскировали люк ветками, руками присыпав всё молодым снежком и взяли курс на реку – верный для них ориентир, чтобы быстрей добраться до родной Васильевки.
                Город и село

       За неделю Маша уже привыкла к Прасковье Ивановне, да и та была рада, что у неё появилась постоялица, которая может сходить на рынок и обменять всякое барахло на еду, прибрать хоть и в маленьком, но всё же доме и накапать лекарство в рюмку с водой – старушка страдала сердечным заболеванием. А девушке тоже было не плохо, так как она познакомилась с семьёй Туриновых, проживающей в трёхкомнатной небольшой квартире соседнего двухэтажного дома. Там жили девушка восемнадцати лет, которую звали Зинаида, её шестнадцатилетний брат Серёжа, а также их мать и бабушка – отец, ушедший на фронт погиб в первую неделю войны. На этом же этаже были ещё две квартиры – инвалида с одной ногой Георгия Сидоровича с женой и дряхлой старушки Анастасии Пафнутьевны с двенадцатилетним внуком Геной – невысоким и слабым по виду мальчишкой.
      Ну, что они делали все вместе? Да играли в домино и карты, катались с горки на санках в двух кварталах от них, иногда ходили в парк, где инвалид продавал семечки, которые очень любил и обменивал их на старую одежду Генка, иногда оставаясь поболтать со стариком пять – десять минут. И ещё там работала комната смеха. Но туда они заглядывали только тогда, когда там не было солдат – они сторонились их, специально одеваясь неряшливо и скромно, чтобы не привлекать к себе внимания, так как соседи поговаривали, что крепких женщин увозят на поездах в Германию, но, слава Богу, до них очередь не дошла… пока.
      А однажды Серёжка прибежал к Маше и, чуть заикаясь, попросил:
     -     Мань, м-мне нужна т-твоя помощь.
     -     И какая? – с удивлением уставилась на него юная девушка.
     -     Да надо на несколько дней спрятать вот это, - прошептал он
            и вытащил из-под пальто старенький школьный портфель.
     -      А, что там?
     -      Секрет. Так что, сможешь?
     -      Ага.
     -      И где?
     -      Да в сарае. Пошли со мной.
      Но в сам сарай парень не полез.
     -      Я постою на стрёме на всякий случай, - сказал он.
      А Маша пробралась в дальний угол хилой постройки, где лежали поленья, перенесла их на середину сарая, и выкопала лопатой ямку по размерам портфеля, положив его туда, предварительно открыв (ах, это женское любопытство!) и обнаружив в нём пачку бумаги. И не удержалась – взяла один лист, сложила и засунула в карман пальто. Потом, присыпав тайник землёй, перенесла на место поленья и вышла к Серёже.
     -     Ну, что, получилось?
     -     Да, можешь проверить.
     -     Я тебе доверяю, - шмыгнул тот носом, - Пока. Дня через два-
           три заберу.
      Но девушка вспомнила о том листке только перед сном и, когда Вера Максимовна уснула, достала его и с волнением прочитала:
      «Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!»
     -     Так, значит Серёжка связан с подпольщиками?! – зашептала
            она восторженно, - И это здорово – может и я им пригожусь.
      А на следующий день по всей улице прокатилась волна обысков, но до покосившегося сарая немцы не дошли, зато перевернули всё вверх дном в доме.
      Потом Серёжка притаскивал тот же портфель с гранатами, затем с тремя наганами, а под конец с какими-то пакетами в форме кирпичиков и Маша догадалась, что это была взрывчатка… Но эти опасные «подарки» она решила не трогать, ещё раз убедившись, что подпольщики явно готовятся к какой-то акции.

                Х

       Славе не повезло – он нарвался на патруль прямо у дома Ножова, то есть, в начале села. Но его спасла не только белая рубашка физрука, который посоветовал использовать ему, как маскировочный халат, но и раскидистый куст сирени у калитки, за которым он и упал в снег. Хорошо ещё, что у солдат не было собаки, а то бы юному партизану несдобровать. И пока те медленно дошли до конца так называемой улицы, и стали возвращаться назад, подросток продрог окончательно.
      Но вот он, наконец-то, увидел их спины и прополз до следующего дома – дома фельдшера и… услышал женские голоса.
     -     Да сколько же их ещё будут держать? – произнёс грубоватый
            голос.
     -     А Бог их знает, - ответил другой более мягкий.
     -     Да, тебе хорошо – батюшку то немцы отпустили.
     -     Вот это и подозрительно, - услышал в ответ Слава, и понял,
            что это говорит, наверное, жена священника.
     -     И почему?
     -     Да при его допросе двое молодых офицеров калякали, что
            вроде бы эти супостаты хотят взорвать церковь.
     -     О, Господи, Марусь! Неужели они пойдут на это?
     -     А что им, они лютеранской веры и ненавидят всех христиан.
     -     Но это же… - начала женщина с грубоватым тембром, но
            матушка её перебила:
     -     Да, это удар для всех, кто верит в Бога – единственного
            сейчас спасителя от этой нечисти.
     -     Так что же делать?
     -     Не знаю. Муж говорит, что надо идти к партизанам. Ведь
            часть немчуры с танком, похоже, вернулась в город, а
            оставшихся то человек пятнадцать всего.
     -     Да какие же они человеки? – воскликнул низкий голос, -
            Изверги и чтоб им гореть в аду.
     -     Вот именно. Емельян мой, то есть Отец Евлампий не спит
            теперь, ни ест, а всё думает, как бы кого из баб послать в лес
            к ушедшим туда ребятам. Но… опасно ведь.
     -     Да, точно. Я вот видела, что патрулей по ночам стало
            больше. А как прорвёшься мимо них! Сразу застрелят.
            Можно было бы нашего внука послать, но он ещё
            маленький, а в лесу волки бродят.
     -     Действительно. Ладно, налей ещё чайку, Агаша, и пора
            расходиться.
     -     Ну, да, Марусь, а то обед скоро. Надо бы что-то придумать,
           чем потчевать внука.
      Минут на десять воцарилась тишина, и Слава понял, что жена батюшки ушла, а ему действительно надо поговорить с её мужем, обсудить, что делать им, четверым партизанам, чтобы сохранить храм. И он осторожно пошёл за матушкой, накрытый пока белой рубашкой физрука, в сторону её дома. А та, войдя во двор, обернулась на шуршанье его ног по снегу и чуть не ахнула, увидев, как «сугроб» движется за ней.
     -     Ой, Господи! – только и сказала она, стукнув от страха в
            окно своего дома.
     -     Ты чего, Маруся? – вышел на порог Отец Евлампий.
     -     Да вот смотри, - указала она на остановившийся «сугроб».
     -     Ну и что? Снег то ведь всю ночь шёл.
     -     Да он… двигался!
     -     Да ладно тебе, матушка. Настойки что ли вишнёвой с
            Агашкой выпила? Если хочешь, я раскопаю его.
     -     Давай, батюшка, а то я сейчас от страха обмочусь.
      И священник, накинув тулуп, прошёл в сарай и тут же вернулся с деревянной лопатой для снега. Подошёл к сугробу и… ахнул – тот вдруг потемнел (Слава сбросил с себя рубаху Ивашина) и двинулся к нему.
     -     Свят, свят, что твориться, Господи?
     -     Да это я, Слава, - негромко сказал мальчик, - Ну, вы ещё
            несли меня раненого из леса к Ершовым.
      Отец Евлампий развёл руками.
     -     Боже мой, Славик? Ты ли это?
     -     Да.
     -     Откуда?
     -     Из леса.
     -     Тогда пошли в дом, и ты всё мне, благословясь, поведаешь.
И они вошли в сенцы, где стояла изумлённая матушка, ещё раз перекрестившаяся, увидев незнакомого подростка. Ведь даже ей, своей жене, священник не сказал ни слова об обнаруженном ещё летом в лесу раненном мальчике.
      Быстро пообедали и Слава немедля всё рассказал.
     -     А я, старый дурень, послал вам воздушный шарик с
            новостью о том, что немцы хотят уничтожить церковь. Не
            видели его?
     -     Нет, батюшка. Просто нам прятаться надоело в блиндаже, да
            и потеря Аркадия Абрамовича сыграла роль – захотели
            все поквитаться с этими гадами за его смерть.
     -     Да, дела. А вы знаете, что здесь случилось?
     -     Да, Роман Петрович нам всё рассказал – он наблюдал в
            бинокль, что произошло в тот день. Жалко всех: и Артёма
           Ивановича, и Никиту, и его отца…
     -     И Елизавету Гавриловну тоже, - тяжело вздохнул Отец
            Евлампий, - Рассудок у неё после всего этого помутился. То
            хотела повеситься, а то в речке утопиться, хотя там уже лёд
            образовался, наверное.
     -     Да, я видел.               
     -     А сейчас мы её у себя прячем в подполе.               
     -     Так что нам делать, батюшка?
     -     Надо искать бомбу, Славик. Если фашисты сказали, что
            уничтожат храм, то точно эту подлость сотворят.
     -     И где искать её??
     -     Да вокруг церкви хотя бы. Они могли закопать адскую
            машину ночью под стенами. Да и в самой церкви поискать
            надо. А я в этом деле ни бум-бум, как говорится…
      И подросток вдруг уверенно сказал:
     -     Дядя Савелий, наверное, всё знает. Ведь он воевал,
            наверное? И он у нас теперь командир.
     -     Нет, мальчик, он не воевал, а сидел в лагере, если я
            правильно понял, но это ничего не значит – он умный
            мужчина.
     -     Так как же всё сделать?
     -     Я подумаю ночку, пока ты отоспишься в тепле, а утром всё
            тебе доложу. Верно?
     -     Да, батюшка, - зевнул Слава.
     -     А откуда ты, отрок, знаешь, как меня называть? – хитро
            посмотрел на него Отец Евлампий.
     -     Да мама моя, хоть и работала в военном госпитале, но была
            верующей и часто водила в тайне от отца – коммуниста в
            Преображенский Собор.
     -     А-а-а, тогда понятно. Ладно, спи здесь. Матушка, видишь,
           уже постелила тебе на топчане, а мы пойдём в свою комнату.
            Спокойной ночи!
     -     И вам, - опять зевнул мальчик и прилёг на приготовленную
           постель.
      А утром священник действительно предложил ему свой план, понравившийся Славе.
                Х

     -     Господин штандартенфюрер, к вам просится поп, - доложил
            Зельцу его охранник Хельмут.
     -     А Бах об этом знает? – невозмутимо спросил тот, - Я буду
            говорить с представителем церкви только в присутствии
            Курта – я же русский язык не знаю.
     -     Хорошо, я сейчас позову его.
      И через десять минут троица расселась в сельсовете – эсэсовцы на стульях, Отец Евлампий на табурете.
     -     Я вас слушаю, - начал по-немецки Фридрих Зельц.
     -     Я не знаю вашего языка, - совершенно спокойно проговорил
            священник.
      Оба офицера с удивлением переглянулись.
     -     А ты, Курт, считал, что он знает немецкий, - покачал
            головой штандартенфюрер.
     -     Да я… - начал Бах, но Зельц его прервал:
     -     Ладно, переводи.
      И тот с сомнением посмотрел на священника и повторил вопрос своего начальника на русском.
     -     У меня есть большая просьба к штандартенфюреру, - с
            мольбой в глазах и в голосе проговорил Отец Евлампий.
     -     И какая?
     -     26 ноября великий религиозный праздник – день Святого
           Иоанна Златоустого, и я каждый год провожу
           торжественную вечерню с песнопением и крестным ходом
            вокруг церкви. Поэтому прошу свершить это и в этот раз.
     И Бах подробно и точно перевёл сказанное Зельцу, добавив:
     -     Я бы разрешил, Фридрих. Это успокоит народ.
     -     Ты так считаешь, Курт?
     -     Да.
     -     А смысл в чём?
     -     А в том, что в этот праздник партизаны не посмеют напасть
            на нас и наши солдаты отдохнут от недосыпания от
            постоянного ночного патрулирования.
      Зельц с пренебрежением улыбнулся, но потом раскурил сигару и произнёс:
     -     Скажи попу, что я согласен, но с условием.
     -     Каким?
     -     Он в своих молитвах будет упоминать и Фюрера.
      У Баха глаза полезли на лоб, а штандартенфюрер улыбнулся.
     -     Не удивляйся, Курт, если поп согласится, то он, во-первых,
            нам не врёт и наш язык не знает, а во-вторых, подтвердит,
            своё безразличие к власти в России и этим мы похвастаемся
            перед генералом Кёльтером, вернувшись в Белгород. То
            есть, докажем, что сломили дух вонючих деревенских
            свиней. Понял?
     -     Да..
     -     Тогда переводи.
      И Курт Бах вновь подробно всё перевёл, но уже с немецкого на русский, внимательно вглядываясь в лицо священника, что то же самое и делал всё время Зельц, ища в глазах «гостя» хоть каплю его разоблачения, то есть знания немецкого языка.
      Но этого не произошло, хотя стоило большого нервного напряжения и силы воли Отцу Евлампию, так как, во-первых, он знал их язык, а во-вторых, его мозг просто кричал: «Бросься на этого мерзкого штандартенфюрера и разорви зубами его глотку!» Но он заставил себя быть спокойным, как никогда и уверенно ответил, сказав только одно слово:
     -     Я согласен.
     -     Ну и отлично! Ещё какие-нибудь просьбы есть? – поднялся
            из кресла Зельц, тут же приказав это Баху перевести, и
            священник неожиданно заявил:
     -     Я сделаю всё, как вы скажете, но при одном условии.
     -     И каком? – с удивлением посмотрел на него Курт.
     -     Я прошу, чтобы в этом участвовало и мужское население,
            которое вы держите в подвале школы.
      Переводчик выполнил свою функцию и Зельц на мгновение замер, но потом улыбнулся и сделал царственный жест рукой, как будто дарил приговорённому к казни жизнь.
     -     Ладно, пусть будет так, - кивнул он головой и добавил, - И
            это хорошо, Курт, так как если что-то пойдёт не так, наши
            автоматчики, которые создадут кольцо в пятидесяти метрах
            от церкви, положат всех. Переводи нужное этому попу.
      Отец Евлампий шёл домой и сердце его ныло, как больной зуб.
     -     Вот что придумал, фашистская сволочь, - шептал он себе, -
           Надеется, что народ спровоцирует немцев на расправу? Да,
           этого можно ожидать, особенно тогда, когда я вспомню
           Гитлера в своей проповеди. Нет, господа твари, у вас это не
           получится – моя Марусенька предупредит всех женщин, а
           те, встретив мужей у церкви, расскажут им всё и наш первый
           ход для нахождения бомбы состоится без сучка и задоринки.
           Всё, объясняю услышанное мальчику, а ночью он уйдёт в лес   
           к великой троице бойцов.
      И как только стемнело, Отец Евлампий сунул Славику в руку мешочек с продуктами, где лежали ещё какие-то мягкие штуковины, которые пригодятся тому, кто будет зондировать землю у храма.
     -     Да поможет вам Бог! – трижды перекрестил он подростка,
            помог ему нацепить «маскхалат» – рубаху физрука и
            проводил его на задворки садового участка, вручив ему
            острый топорик на длинной ручке, и сказав при этом,
            улыбаясь, - Это, если тебе встретится волк, юный воин.       И Славик потопал, внимательно оглядываясь по сторонам, выискивая патруль. Но в этот раз всё обошлось – он дошёл до хибары у замёрзшей реки буквально за полчаса.
     Его все ждали и не только самого, но и как посланца за едой и новостями.
                Кресты

     -     Вот так, - закончил рассказ Слава, кладя на столик мешочек
            с едой, выделенной матушкой Марусей и ещё чем-то
           мягким, - И что будем делать, дядя Савелий?
     -     У нас осталось всего три дня, и мы должным за это время
            любыми путями вооружиться.
     -     Да пойдём на большак и устроим там «встречу» с немцами,
            как мы когда-то с Аркашей Фишманом, - предложил
            печально Ивашин.
     -     Да, другого варианта нет, - добавил Фёдор, - А давайте я
            пойду на праздник.
     -     А что, разбираешься во взрывчатках? – поднял правую бровь
           Ножов.
      И Иванов опустил голову.
     -     Нет.
     -     Тогда пойду я. Мне приходилось встречаться… - шмыгнул
            носом Савелий, - с этими разными штучками.
     -     А мы? – спросил физрук.
     -     А это зависит от того, пополним мы арсенал или нет. Ясно?
     -     Да. Тем более, что провианта у нас, не смотря на
            принесенное Славой, маловато.
     -     Это точно! - кивнул Савелий, - Так что едим и пока не
            рассвело топаем через лес на большак – грабить немецкую
            сволочь.
      Так и сделали, но до самого вечера ни одной машины или подводы не проехало. То же самое было и на следующий день. А вот в последний им повезло, но не совсем: уже под вечер из города в сторону Васильевки затарахтел мотоцикл с коляской, на котором сидели два солдата с автоматами за спиной.
     -     Дай «шмайсер», Рома, - прошептал Савелий, - У моего
            кончился рожок.
     -     Но я лучше тебя стреляю, - возразил Роман Петрович.
     -     Дай, твою мать, а я чаще это делал. Давай!
 С явной неохотой физрук отдал немецкий автомат, и Ножов короткими перебежками рванул поближе к дороге, прячась за густо посаженными и все в снегу елями. Короткая очередь и мотоцикл перевернулся.
     Ивашин и Фёдор помчались к месту нападения, оставив Славу смотреть по сторонам.
     -     Обоих положил? – спросил физрук, выскакивая на
            большак.
     -     Ага, снимайте со спины водилы автомат, - приказал Савелий,
            бросаясь к фашисту в люльке.               
         И вдруг этот немец, к которому подбежали физрук и Иванов, неожиданно перевернулся на бок, выхватил из кармана шинели пистолет и выстрелил.
     -     Ой, - схватился за живот Ивашин и рухнул в снег.
      Рядом тут же упал Фёдор, уходя от второй пули. Но Ножов уже среагировал и одиночным выстрелом «успокоил» фашиста навсегда, бросившись потом к физруку.
     -     Ну, что, Рома?
     -     В живот, сука, попал, - еле выговорил тот.
     -     Давай, Фёдор, - крикнул подбежавшему парню Савелий, -
           Давай, расстегни шинель, я осмотрю рану.
      Иванов обнажил живот, и они увидели расползающееся большое кровяное пятно в правой половине живота.
     -     Боюсь, что эта тварь попала в печень, - тихо произнёс
            Ножов, раздеваясь и срывая с себя рубашку, потом
            сворачивая её и придавливая к месту ранения, - Видишь,
            парень, как побледнел наш учитель. Пощупай пульс.
      Иванов сжал запястье физрука.
     -     Еле-еле, - хмуро проговорил он.
     -     Чёрт, не дотащим до села…
Подбежал через минуту и Слава и тут же встал, как вкопанный.
     -     Дядя Роман ранен? – спросил он тихо.
      Савелий сдавил пальцами сонную артерию и через минуту глухо произнёс:
     -     Убит.
     -     Как так? – вскричал подросток.
     -     А, вот так, парень, пуля – дура, но эта… В общем она
           порвала ему печёнку, а та кровит всегда во всю силу.
     -     Надо было ему стрелять, - прошептал Ножову на ухо Фёдор.
     -     Кто знал… Ладно, посмотри в коляске, нет ли там лопаты.
      Иванов кинулся выполнять и через пять минут вернулся, держа в руках лопату и ранец.
     -     И лопата, и жратва, и шнапс.
     -     Тогда давай, бери Рому за ноги, а я за руки и отнесём вон к
            той большой сосне. Слав, а ты подбери автоматы, а у этого
            гада пистолет и тащи за нами. Да, не забудь про дорогу.
     -     Хорошо, прослежу, - тихо проговорил тот, кусая губы,
            чтобы не расплакаться.
      Выкопали метровой глубины яму, положили туда Ивашина и молча закопали, присыпав потом землю снегом.
     -      Воткни, что ли, лопату вместо креста, Федь, - тяжело
             промолвил Ножов, забирая у Славы оружейный трофей..
     -      Ладно, - тяжело ответил Фёдор, втыкая в снег
             импровизированную отметину.
      Назад шли молча всю дорогу, а в хижине вывалили всё из ранца фрица на стол и разделили на три части. Стаканов здесь не было, поэтому взрослые пили шнапс прямо из фляжки, и ничего им не хотелось говорить.
      Потом вдруг Савелий попросил:
     -     Слав, повтори всё, что рассказал, но выбери самое основное- 
            у меня что-то с головой не так. Всё отшибла… смерть
            Романа.
     -     Хорошо, - хмуро выговорил юный партизан, с тоской
            глядя на своих только двух оставшихся в живых взрослых
            товарищей, - Так вот, кто-то из вас двоих…
     -     Да я, я, - перебил его Савелий.
     -     В общем, колокольный звон известит о начале празднования
            Дня Святого Иоанна Златоустого, и это будет знаком идти в
            село. Там всё население придёт к церкви…
     -     И мужики? – спросил удивлённо Фёдор.
     -     Да.
     -     Как так? Их же немцы держат в подвале школы!
     -     А так. Главный немецкий офицер разрешил религиозный
            праздник провести только с тем условием, что
            батюшка в своей молитве вспомнит о Гитлере, то есть
            прославит его.
     -     Вот немецкая тварь! - стукнул по столу кулаком Иванов.
     -     Не перебивай парня, - зыкнул на него свирепо Савелий.
      Тот махнул рукой.
     -     А сам то, сам?
     -     Так вы будете слушать? – вскочил с топчана Слава.
     -     Всё, полная тишина! – начальственный тоном проговорил
            Ножов, - Давай, парень, трави дальше.
     -     Так вот, Отец Евлампий согласился на это условие, но тоже
            выдвинул своё.
     -      Какое? – опять вырвалось у Фёдора.
     -     Он сказал, что его молитвы должны услышать и мужчины,
            то есть на время празднования их должны выпустить на
            свободу.
     -      Молодец! – улыбнулся бывший выпускник школы.
     -     Да, умняга наш поп! – добавил Савелий, - Но как я там
            окажусь?
     -     А ты, дядя Савелий, всё вынул из мешка, который я принёс
            от батюшки?
     -     Нет, только продукты.
     -     А ты посмотри.
      И тот тут же поднял мешок с пола, залез в него и вытащил… длинное женское платье, большой пуховый платок и потёртое пальто.
     -     А это зачем?
     -     А что, не догадываетесь?
      Тот почесал затылок.
     -     Неужели я должен переодеться в бабу?
     -     А ты что, хотел с красным знаменем и автоматом в руках
            появиться в селе? – усмехнулся Фёдор.
     -     Н-да, задача! Ну, ладно, маскироваться так маскироваться.
     -     А как будете искать взрывчатку? – спросил Слава.
     -     Да просто стану незаметно протыкать землю у стен церкви-
            штык от винтовки вполне сгодится. Всё равно патроны
            для неё закончились.
     -     И то верно, - кивнул Фёдор, - А мы будем невдалеке и если
            что…
     -     Тут же в лес и в блиндаж, - строго произнёс Ножов, - Хоть
            потом отомстите за меня…
     -     Да хватит говорить о плохом, - возмутился Слава.
     -     Молодец, парень! - пожал ему руку Фёдор, а Савелий 
            добавил,               
     -      Да тебя, пацан, надо называть теперь по имени отчеству –
             повзрослел ты за это время. Как там тебя по отцу?
     -      Петрович, - сконфузился подросток.
     -     Так вот, Вячеслав Петрович, ты теперь будешь моим
            как бы заместителем, - улыбнулся Савелий, - Но ладно,
            хватит шутить! И когда, напомни, будет этот праздник?
     -     Да уже завтра, - серьёзно проговорил подросток.
     -     Тогда, Слава, ложись спать, а мы с Фёдором ещё посидим,
            как следует помянем нашего товарища, а завтра с утра я
            доберусь до села и посмотрю с дерева, не готовят
            ли фашисты нам засаду.
Но как ни наблюдал он следующим утром в бинокль, ничего подозрительного в селе не увидел и даже патруль не шастал ни по их так называемой улице, ни у церкви.
               
                Х

     Звон колокола 26 ноября раздался ровно в четыре дня, когда стало темнеть. Но снег повалил уже с девяти утра, и к этому времени село выглядело вполне торжественно.
     -     Пора, - стал переодеваться Савелий, - А интересно, после
            моей разведки что-либо там изменилось?
     -     В смысле? – спросил Фёдор.
     -     Ну, в смысле подлянки со стороны немцев…
     -     А кто его знает.
     -     Тогда, как в тот день, когда казнили… В общем, Федя. ты
            залезешь на ту же берёзу с биноклем и будешь всё
            высматривать.
     -     Ладно.
     -     А я? – поинтересовался Слава.
     -     А ты, стой под деревом и будь готов ко всему. Да, ребята,
            если что не так, то есть услышите пальбу, то тут же в лес
            вдоль реки на север и в блиндаж – это надёжный схрон.
     -     Есть! – с серьёзным выражением лица отдал честь
            подросток.
     -     Тогда я пошёл. Ну, и как я выгляжу?
     -     Похож на бабку Жогову после заклинаний – злой и
            неповоротливый, - хмуро произнёс Фёдор, - А пистолет то
            взял?
     -     Так я платье то на шинель надел для толщины, а ствол
            положил в её правый карман, а в левый штык.
     -     Правильно. И молодец, что побрился. А чем, интересно,
            рожу скоблил?
     -     Так наш Вячеслав Петрович ещё и топор от Отца Евлампия
            принёс – острый как бритва. Всё, я потопал.
     -     Ну, с Богом! – перекрестил его Фёдор, с грустью вспомнив,
            как Никита при разговоре часто его вспоминал.
      Савелий ушёл, а Слава сказал:
     -     Но если бы не платок и не длинное платье, то…
     -     Это точно! – кивнул головой Фёдор, - Ладно, мы тоже
            собираемся – пора мне занять место на дереве, как филину.
            Слав, ты готов?
     -     Так я же юный пионер, - тяжело вздохнул тот, вспоминая
            погибших взрослых товарищей.
     -      Нет, ты уже почти мужчина, - подбодрил подростка
            напарник.               
     -      Тогда дай я потащу эти два автомата.
     -     А донесёшь?
     -     Обязательно.
      Через полчаса Фёдор уже вовсю рассматривал в бинокль село, и ничего опасного для Ножова не заметил: женщины и освобождённые мужики столпились перед входом в храм, потом вышел оттуда Отец Евлампий и показал жестом, что пора входить. И даже на таком расстоянии ребята, как им показалось, услышали песнопение. А потом в дверях церкви вновь появился батюшка с кадилом и медленно стал ходить вокруг неё и весь народ толпой последовал за ним, периодически останавливаясь за священником, когда тот махал кадилом. Как и когда влился Савелий в эту круговерть, а также в какие моменты он умудрился прощупать землю у стен храма, Фёдор не заметил. Нет, кучка офицеров всё же стояла неподалёку, но не вмешивалась в торжество праздника и даже не подходила к сидящим на трёх мотоциклах с коляской солдатам, по виду не вооружённых.
      И это было странным…
Наконец, «представление» закончилось (а Фёдор ни на минуту не сомневался, что эта церемония просто блеф, так как ни разу за все годы проживания в селе он не видел, чтобы так торжественно отмечали этот праздник). Мужчин опять погнали под конвоем в сторону школы, а женщины ещё постояли у храма минут двадцать, а потом стали расходиться. И снова парень не увидел, чтобы кто-нибудь отделялся от общей толпы.
     Но вот и немцы покинули своё место, оставив Фёдора в сомнениях: а выполнил ли Савелий свою задачу и были ли фашисты удовлетворены прошедшей процедурой с прославлением Гитлера?
     -     И почему же всё-таки это чёртово офицерьё согласилось на
            проведение праздника? – задал он сам себе вопрос, слезая с
            дерева, - Какой смысл был в том, чтобы спокойно увидеть
            хоровод вокруг храма? Что они удумали?
     -     Ну и как дела, Федя? – спросил Слава, подходя к нему.
     -     Нормально, но… непонятно, - покачал головой тот.
     -     И почему тебе непонятно? – услышали они сзади,
            вздрогнули, обернулись и увидели улыбающегося Савелия в
            белом «маскхалате», накинутым на плечи.
     -     Фу ты, дьявол, напугал! – сплюнув на снег Фёдор, - Прямо
            привидение какое-то.
     -     А меня нет, - бросился к Ножову обниматься подросток.
     -     Так ты же Вячеслав Петрович, а Фёдор просто Федя, -
            засмеялся тот, - Ладно, пошли в хибару, а то я замерз ужас
            как.
      А там взрослые, разведя внутри небольшой костёр, грелись остатками трофейного шнапса и шептались о чём-то, что Славику в конце концов это надоело и он завалился спать.
     -     Ну, что, Сева? – спросил Фёдор, - Каково твоё мнение о
            произошедшем?
     -     Нормальное.
     -     В смысле?
     -     Так они ждали нападения партизан, а этого не произошло. И
            я думаю, что через день-два они свалял отсюда в Белгород.
     -     Да ну?
     -     Точно!
     -     И не будут взрывать церковь?
     -     Нет. Но… - хмуро посмотрел Ножов, - Но обыскать храм,
            прости Господи, всё равно надо.
     -     Ты всё же считаешь, что он заминирован?
     -     Да.
     -     И?
     -     И этой ночью мы к нему вернёмся, - неожиданно сказал
           Савелий, снимая с себя белую рубаху физрука, платок и
            пальто жены Отца Евлампия, надев потом ненавистную
            ему немецкую шинель.         
     -     Так как же ты…
     -     Да, я присоединился к сгрудившимся женщинам напротив
            дома Рыжовых, уехавших в эвакуацию, когда те кучкой
            остановились. Ты не заметил, что одна из толстушек явно
            хромала?
     -     Нет. Так это был ты?
     -     Да и с каждым поклоном, когда Отец Евлампий поминал
           Бога, я протыкал снег и землю штыком и никакого твёрдого
           предмета или препятствия ни разу не обнаружил. А когда
            бабы стали расходиться, я прошмыгнул в свой двор, нацепил
            опять там эту рубашку и дал большой круг, обойдя село и
            увидел…
     -     Солдат? – не выдержал напряжения Фёдор.
     -     Да. Они лежали цепочкой вокруг и многие были с
            биноклями…
     -     Чёрт возьми!
     -     Вот именно! Они нас ждали, то есть ждали партизан, а мы не
            появились. И теперь я гадаю, каким следующим будет их
            план охоты.
     -     Пойдут опять прочёсывать лес?
     -     Может быть. Или…
     -     Что?
     -     Да я даже не представлю, что они задумали, мать их пере
            мать! – витиевато выругался Савелий, - Ладно, давай поспим      
            чуток, а потом пойдём обыскивать церковь – Отец Евлампий
            передал мне через Любку Сивую ключ от навесного замка.
     -     А не проспим? – с сомнением произнёс Фёдор.
     -     Нет, у меня свой в голове будильник, парень.                И он действительно проснулся первым, зажёг свечу и что-то написал карандашом на клочке бумаги, сунув его в карман куртки Славы, а в один из рукавов запихал рубашку Романа Петровича – их «маскхалат». А потом разбудил Фёдора…
     -     Пора, Федя, труба Родины зовёт.
     -     Слушай, а автоматы все три будем брать? – одеваясь,
            спросил тот.
     -     Конечно. Славе оружие пока доверять рано, да и нам,
            возможно, пригодится.
     -     Разбудим его?
     -     Нет, пусть спит, - сказал Ножов, положил на стол коробок
           спичек и две немецкие зажигалки, взятые из ранцев
           мотоциклистов и первым вышел в морозную ночь.
     До церкви они добрались без приключений, хотя и немного с нервным напряжением – тёмная одежда на фоне продолжающего падать снега выдавала их. Савелий вставил ключ в замок, повернул его, и дужка замка скакнула вверх.
     -     Пошли, - прошептал он Фёдору и первым вступил в темень,
            но не прошли они и десяти шагов, как сзади чуть
            скрипнула дверь.
      Обернулись и на фоне светлого от вылезшей из-за облаков луны неба увидели высокую фигуру.
     -     Отроки, это я, - услышали они мощный голос Отца
           Евлампия, - Дайте мне автомат, а сами уходите отсюда –
           фашистские отребья окружили всю территорию вокруг
            церкви.
     -     Значит, они не ушли, а жаль, - прошептал Савелий и
            передёрнул затвор автомата, - Нет, священник, мы не
            привыкли оставлять своих на поле боя. Держи автомат.
      И тут снаружи раздался голос на русском языке:
     -     Сдавайтесь, бандиты, или мы вас уничтожим!
     -     А вот вам хрен с маслом, - подскочил Ножов к двери и дал
           длинную очередь, а потом отскочил назад и , крикнул, - Ты
           прости, Отец, но надо разбить окошки, чтобы у вас тоже
            была возможность как можно больше уложить этой нечисти.
     -     Бог простит, Савелий, - крикнул Отец Евлампий, и сразу же
           зазвенели грязные разбитые стёкла, давшие проникнуть в
           храм лунному свету, и три автомата тут же застучали в
           унисон.
Но обоймы не вечны и через пятнадцать минут оружия замолчали.
     -     Выходите и сдавайтесь! – повторил тот же голос, - Мы
            оставим вам жизнь.
     -     А вот вам подарочек, - вновь возник в проёме двери силуэт
            Ножова, и пистолетные хлопки огласили всё вокруг.
    Раздался дикий нечеловеческий крик, а другой голос громко произнёс одно лишь слово на немецком:
     -     Шпренген!                И это означало на русском «взорвать».
       И тут же страшный грохот, усиленный пустотой помещения, расколол небо над церковью, разорвав ушные перепонки мужчин. Мгновение и стены храма задрожали, а потом рухнули вниз на пол, заживо похоронив троих русских защитников Отечества.
      И эти минуты штурмбанфюрер СС Фридрих Зельц и Курт Бах провели рядом с телом любимого телохранителя Хельмута Шторма, которому Савелий Ножов разорвал горло пистолетной пулей. Они не кричали, не плакали, а лишь оба шептали:
     -     Шайзе, шайзе, русиш швайн!
      Но русский народ не свиньи, а вечные освободители своего Отечества от мерзких завоевателей, пытающихся поработить трудолюбивый и гордый народ.

                Прощай, село…

      Славу разбудил звук мощного взрыва, и он моментально вскочил с лежанки. В хибаре никого не было, а через единственное окно была видна луна.
     -     Ой, что-то случилось, - зашептал он, бросаясь к валявшейся в
            углу куртке, - Боженька, помоги, чтоб все были живы! А это
            что?
      Один рукав был чем-то забит и не пропускал руку, и мальчик с удивлением вынул из него белую рубашку физрука Ивашина
     -     Зачем это? – произнёс он тихо, - Странно. Ладно, надо
            спешить в село на помощь взрослым.
      Но пройдя пол километра, он почувствовал, как леденеют руки и засунул их в карманы куртки и… левая вдруг ощутила холодное шуршание. Он вынул руку и увидел в ней клочок бумаги, на которой было написано карандашом:
     «Слава, если что, дождись ночи, накинь рубаху и дуй в село к Любе Сивой – это одиннадцатый дом справа. Она в курсе и спрячет тебя. Савелий».
     -     А как же я брошу вас…
    Но тут образ отца промелькнул в голове, и он как бы сказал:
     -     Делай, что приказал командир!
      И подросток вернулся в хибарку.
     -     Надо прибраться, - вдруг решил он и все крошки со стола,
            остатки хлеба и еды переместились в его шапку, а потом в
            сугроб поближе к речке.
       Вещей никаких не было, но на полу валялись окурки, и он тоже их собрал и отнёс подальше от хибары, присыпав снегом. К сожалению, из еды ничего не осталось, но он даже кусочка хлеба не хотел – думал о том, что же могло произойти в селе. И вдруг вспомнил, как Отец Евлампий рассказывал, что немцы решили взорвать церковь.
     -     Вот гады, - вырвалось у Славик, - Но если был взрыв,
            значит…
      Но он тут же стал отгонять от себя печальную мысль, твердя:
     -     Всё хорошо, они скоро вернутся. Всё хорошо! Надо только
           набраться терпения и ждать.
      Но он не стал высиживать в хижине, а начал ходить вокруг неё
до тех пор, пока не устал. И вот стало светать. Он нашёл топор, который дал ему Отец Евлампий, очистил лезвие от коротеньких волос и, перекрестившись, как учила его мама, медленно двинулся в сторону села, засунув финку в валенок. Где-то вдалеке завыл волк, и озноб продрал худенькое его тело, заставив идти быстрее. И чем ближе он подходил к населённому пункту, тем стало заметнее наличие каких-то розово-красных всполохов на севере, как ему показалось.
     -     Неужели это наша армия наступает? – подумал он, но тут же
           прогнал от себя эту слишком хорошую мысль, вспомнив
           погибших селян, с кем познакомился за эти полтора месяца и
           маленькая слеза покатилась по холодной щеке.
      Он шёл, а зарево становилось всё ярче и ближе, и страх медленно заполз в сердце Славы и больше оттого, что он никак не мог понять, что же это такое происходит у села, а, может быть… и в нём.
      Рассвет усилился и стали видны первые покосившиеся домишки, и он накинул на себя рубаху учителя физкультуры. И тут он вспомнил схему, которую ему рисовал Никита и… задрожал от ужаса, так как горела скорее всего… школа.
     -     О, Боже, как это? – остановился он, но появившиеся вдалеке
           патрульные заставили его резко взять и упасть в сугроб у
            огорода Савелия Ножова – первого справа.
     Обождав минут десять, он пополз дальше на соседний участок, потом на следующий, затем ещё, считая остающиеся в стороне дома. И вот он, одиннадцатый! Никакого света в доме нет, но дверь со стороны участка приоткрыта и из неё он вдруг услышал громкое рыдание. Слава встал и осторожно подошёл к двери, а затем сделал пару шагов вовнутрь.
     -     Кто там, кто? – услышал он испуганный возглас.
     -     Мне бы Любу Сивую увидеть, - тихо произнёс он, - Савелий
            Ножов сказал, что…
     -     Так ты Славик? - застучали быстрые шаги и тёмная
            фигура бросилась к нему, - Я без света сижу, хотя лампа
            есть, но там в школе творится такое…
      И женщина зарыдала в голос.
      -     Что, что там случилось? – схватил он женщину за руку.
Но та успокоилась только минут через пять, а потом с трудом проговорила:
     -     Немцы залили бензин через подвальные окошки внутрь
            подвала школы и… подожгли, а там они держали наших
            мужиков и… это было ужасно – слышать их крики.
     -     Вот негодяи, - вскрикнул Слава.
     -     А, до этого они взорвали храм, но оттуда кто-то
            стрелял и убил одного солдата.
      И юный партизан прямо - таки сжался в комок – он понял, что это скорее всего были дядя Савелий и Фёдор, даже не предполагая, что вместе с ними палил из автомата и тоже погиб священник.
     -     Гады, гады, гады, - зарыдал он
     -     Тише, тише, родной! И я вот теперь боюсь, что они примутся
            и за нас, женщин. Давай я тебя лучше сразу спрячу. Да брось
            ты свой топор…
     -     Нет, ни за что – это теперь моё оружие и память об Отце
            Евлампии..
      И женщина вдруг замолчала, отвернувшись и простояла так немного, а потом зажгла керосиновую лампу и потащила Славу на кухню, где под столом оказался узкий лаз, ведущий в подвал и пока тот спускался туда по лесенке, она принесла ему хлеба и две луковицы.
     -     Что бы ты не услышал над собой, не выходи, ладно? –
            попросила Люба, оставляя ему коробок спичек и горящую
            керосиновую лампу.
     -     Хорошо, - кивнул головой подросток.
     И он прилёг на большой ящик из-под картошки, прокрутил в голове всё, что только что услышал, ещё немного поплакал, а потом, затушив лампу, накинул на себя сверху плотную рубашку физрука и уснул – пережитое напрочь отобрало у него силы.
      Он проснулся от грохота над головой и понял, что это ходят по дому солдаты. Потом раздались женские крики, продолжавшиеся с полчаса, а затем всё стихло. Слава зажёг керосиновую лампу и тут же ощутил сильный голод. Съев хлеб и лук, он осторожно стал подниматься по лесенке. Но вот голова коснулась люка, но руки не смогли поднять его и от понял, что тот чем-то сверху завален. Отдохнув немного, он согнулся и, став ещё на одну ступеньку, упёрся спиной в люк. На пятой попытке люк чуть приподнялся, и он увидел, что сверху лежат поленья, и он, опять немного отдохнув, стал двумя руками сдвигать их в сторону. Наконец, он смог ещё немного приподнять спиной люк и начал выползать на пол из подвала.
     В доме творилось чёрте что: стол и табуреты были перевёрнуты, вся кухонная утварь валялась на полу, а в комнате на кровати смяты и изорваны простыня и подушки. Славе был пятнадцатый год, и он уже понимал, что тут могло произойти и ему стало противно. Но чувство это вдруг перешло в ненависть, когда он услышал рёв моторов мотоциклов и машин, крики женщин и детей. Потом всё начало постепенно стихать.
     -     Увезли, наверное, эти сволочи, всех оставшихся в город, -
            подумал он и был прав – по приказу генерала Кёльтера 
            фашисты сгоняли народ со всех деревень к
            железнодорожному вокзалу, где затаскивали их в вагоны,
            и отправляли потом в Германию…
      И Славе ничего не оставалось делать, как утеплиться, накинув сверху куртки найденную в сенцах женскую кофту, а сверху «маскхалат» и двинуться за ними, ориентируясь по вдавленной колесами машин снежной белой колее. Но через три часа силы его иссякли, и он потерял сознание.
      Сколько это продолжалось, он не знал, но вот это состояние вдруг перешло в сон, и он увидел, что плывёт на катере по морю, а рядом с ним сидят улыбающиеся папа и мама. Они о чём-то говорят, но он не слышит. Потом появились большие волны, и катер стало сильно раскачивать, а затем волны неожиданно исчезли, и он услышал, что отец кричит ему:
     -     Вставай, пацан («И почему отец называет меня так, а не
            Славиком?», - подумал мальчик), - Ну, ставай, - добавил
            грубый голос, - Приехали уже…
      Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на телеге, а рядом с ней стоит справный мужик в тулупе.
     -     Где я? Кто вы? – испуганно посмотрел на возницу Слава.
     -     Ты в деревне Кривцово, парень, вот.
     -     А как я туда попал?
     -     Да я еду, а ты лежишь на дороге. Думал, что мёртвый, ан нет.
           Вот и взял тебя с собой. А куда тебе надо?
     -     В город.
     -     В го-о-род? – удивлённо посмотрел на него возница, - И что
           ты там будешь делать?
     -     У меня там бабушка живёт, - тут же сообразил, что сказать, 
            подросток.
     -     Ну, до Белгорода отсюда километров пятнадцать-двадцать и
            мне туда не надо.
     -     А как же мне добраться?
     -     Что, очень нужно?
     -     Да.
     -     А ты откуда?
     -     Из Васильевки. Там всё село немцы разрушили.
      Мужчина почесал шею.
     -     Ладно, покумекаем и что-нибудь придумаем. Слезай, вот
            мой дом, - указал он на небольшое строение, окружённое
            деревьями, - Пошли щи похлебаем – моя жинка хорошие
            варит. Только вот разнуздаю Пятнашку, как зовёт лошадь
            она из-за белого пятна между ушей. Хотя та уже не
            Пятнашка, а пятно – старая стала. Да брось ты свой топор.
      Но Слав этого не сделал и не стал ничего больше спрашивать, а слез с подводы, подождал, пока мужик освободит лошадь от оглоблей, и проведёт её в сарай, а потом пошёл за возницей в дом. И из-за того, что тот был небольшим, в нём было жарко – печь трещала поленьями вовсю, а возле неё суетилась полноватая женщина, вытаращив глаза на него и на топор в руке.
     -     О, гостя привёз, отец?
     -     Агась. На дороге валялся, а я его подобрал.
     -     Ну и хорошо – щец на всех хватит. Раздевайся, малой, а
           топор положи в сенцах, - приказал женщина.
      И Слава стащил с себя сверху всё, оставшись в свитере. Сели за стол, и хозяйка поставила перед ними глиняные миски со щами, от которых шёл вкусный дух.
     -     Тебе нельзя – малец ты, а мне самогон не помешает, - налил
            хозяин дома себе мутно-белесоватую жидкость в стакан.
     -     И как тебя зовут, гость ты наш? – спросила женщина, кладя
            на стол нарезанный хлеб.
     -     Слава.
     -     А меня Маланья Григорьевна, а мужа Фрол Яковлевич. В
            город тебе надо?
     -     Да.
     -     У них в Васильевке погром был, вот он и сбежал, - объяснил
            хозяин дома, почему-то улыбнувшись.
     -     И где ж родители твои? – поинтересовалась хозяйка.
     -     Погибли… - хмуро произнёс Слава, беря деревянную ложку
            и хлеб, и начиная есть.
     -     Ладно, хлебай щи, пацан, потом всё расскажешь. Но у меня
            есть один вопрос, который я хотел бы задать сейчас. И зачем
            тебе белая большая рубаха и топорик? Ты что, партизан что
            ли? – хитро ухмыльнулся хозяин дома.
      И Слава подумал, подумал и рассказал почти всё, исключая действия их маленького отряда.
     -     Да, потрепала тебя уже война, - вздохнула женщина.
     -     Ничего, крепче будет, - хмыкнул возница, - Ванька вот,
            сосед, завтра повезёт кур на рынок в город, и я его
            попрошу, чтобы взял тебя с собой, пацан.
     -     Спасибо, - улыбнулся, вставая со скамьи тот.
     -     Нет, подожди, Славик, - засуетилась Маланья Григорьевна, -
            Я тебе сейчас приготовлю травяной чай – он сначала
            поможет тебе крепко уснуть, а за ночь прибавит сил. Вишь,
           Фрол, какой мальчик бледный.
     -     Агась, - зевнул тот, опрокидывая в рот ещё полстакана
            самогона, - А я и так засну…               
      Иван оказался мужчиной лет пятидесяти пяти с одной левой рукой. И Славу удивило, как он ловко правит лошадью, как засунув вожжи между колен, скручивает самокрутку и зажигает спичку, держа коробок между грудью и подбородком.
     -     Что удивляешься, малец, я в Гражданскую ещё три дня
            воевал с одной рукой – устроили засаду «белые», а до
            госпиталя не на чем было добраться. Вот и возникла
            гангрена и её пришлось ампутировать.
     -     А за курами сами ухаживаете? – спросил Слава.
     -     Да. Жена померла два года назад, зато мать ещё жива и дочка
            есть. Правда, она прихрамывает, но ничего, помогает. А ты
            действительно из Васильевки?
     -     Да.
     -     Так у меня там дружок живёт – Савелий Вениаминович
            Ножов.
     -     Неужели? – удивлённо посмотрел на него мальчик, - Я тоже
            его знаю, то есть знал.
     -     Нет, ты его не знаешь. Все его принимают за блатного, а он
            ведь не воровал и не убивал. Он спас девушку от
            насильников, а те в суде сказали, что он из их банды, а
            доказать обратное Сева не смог. Вот и пошёл с ними вместе   
            на зону. Там они хотели с ним расправиться, но он уложил
            двоих и ему продлили срок, так как никто из
             соседей - сидельцев его не сдал. А в юности он очень
            увлекался подрывным делом.
     -     Неужели всё это правда? – восхищённо проговорил Слава.
     -     Да, верь мне, - кивнул головой однорукий, - И как он там в
            Васильевке? Я слышал, что в селе взорвали церковь, но
            подробности никто не знает.
     -     Я знаю, - хмуро произнёс мальчик.
     -     Поведаешь?
     -     Да я уже деду Фролу рассказывал…
     -     Ну, повтори тогда. А потом я тебе скажу такое, что ты не
            знаешь, но может тебе пригодиться в чём-то или… спастись.
     -     Что-о-о? – обалдело посмотрел на дядю Ивана тот.
     -     Что слышал. Так договорились? Как говорят, баш на баш, а?
     -     Ну, ладно, - и Слава повторил свой рассказ, не забыв
            выложить и о своих взрослых друзьях и что они сделали, а
            также признавшись, что никакой бабушки у него в
            Белгороде просто не существует, добавив, что об этом
            Фролу он ничего не сказал.
И Иван вдруг так разволновался, что упустил вожжи, а лошадь, почувствовав это, остановилась.
     -     А я уж испугался, - признался мужчина, - что ты рассказал
            ему всё - всё. Ведь мой сосед, такой добренький с виду, а
            служит... немцам.
     -     Что-о-о? – аж подскочил на телеге юный партизан.
     -     То-то и оно! Он разъезжает по деревням, якобы для обмена
            своих глиняных свистулек, которые искусно лепит, на еду, а
            на самом деле осторожно расспрашивает деревенских о
            партизанах, связи их с подпольщиками, а некоторых со
            слабыми мозгами уговаривает, чтобы они добровольно
            уезжали в Германию, где жизнь как в раю.
     -     Неужели?
     -     Да. Клянусь здоровьем своей матери и дочери.
     И тут Слава побледнел как мел.
     -     Ты чего? – заволновался мужчина.
     -     Какой я дурак! – воскликнул подросток, - Я же ему сказал
           адрес бабушки Никиты, выдав за свой. И если он
            доложит об этом полицаям, то Маше хана. Да и топор,
            подаренный Отцом Евлампием я у него забыл.
     -     Теперь уже поздно обо всём этом жалеть, парень. Но учти,
            Фрол, посчитав тебя связным партизан, разболтает всё
            полицаям в соседней деревне, а те сообщат в Белгород кому
            надо и дом покойной бабушки твоего убитого друга вновь
            станут обыскивать, забрав для допроса девушку к себе, а
            там…ну, сам знаешь. Поэтому, ты должен сразу же при
            прибытии в город идти туда и предупредить Машу, чтобы
            она уходила из того дома. А ещё лучше тебе как-то связаться
            с подпольщиками и всё им рассказать. И про Фрола тоже.
     -     А у нас Никита и его отец уничтожили двух предателей!
     -     Ты уже говорил мне. Ладно, успокойся. Лошадь отдохнула и
            теперь мы её заставим бежать ещё быстрей. Сам то адрес не
            забыл сейчас с перепугу?       
     -      Нет.
     -      Тогда вперёд с Богом!
      Но проехать в город они не смогли – впереди показался шлагбаум и кучка немцев с автоматами возле него. И хорошо ещё, что началась метель и они заметили их заранее. Дядя Ваня тут же свернул в кусты и, тяжело вздохнув, промолвил:
     -     Всё, парень, дальше иди пешком. Эти полицаи меня знают, а
            вот тебя нет и могут запросто тебя арестовать. В общем,
            сделав полукруг через лес, ты обойдёшь пост и часа через
            три будешь в Белгороде. Волков здесь нет, так как всё время
            ездят машины с солдатами. А войдя в город, ты, я уверен,
            найдёшь какие - нибудь развалины, где переночуешь –
            Белгород перед захватом бомбили вовсю, а утром сразу к
            тому дому. Понял?
     -     Да, - кивнул головой подросток.
     -     Ну, ладно, вот тебе хлеб, - достал однорукий из-за пазухи
            мешочек, - и ещё там кусочек сала и лук - тебе на два дня
            хватит. Ну, с Богом, молодой вояка. Пусть он тебя хранит до
            конца твоих дней.
     -     Спасибо, дядя Иван, - соскочил с телеги мальчик, пожал
            руку новому знакомому и исчез в лесу.

                Х

     -     Подозрительный всё-таки мальчишка, - повторил Фрол,
            прикуривая самокрутку от зажигалки Андрея Головко –
            старшего полицая в соседней деревне.
     -     И чем? – спросил тот.
     -     Да, белая рубаха не его размера, да ещё топорик, который я
            ночью припрятал, а пацан его забыл, а также сильное   
            стремление попасть город. Не к подпольщикам ли он идёт?
     -     Ну, да, рубаха для него как маскировочный халат, топорик –
            оружие, но деревню то его подчистили капитально и что ему
            оставалось, в принципе, делать?
     -     Нет, Андрюшенька, чует моё сердце – не простой он.
           Хорошо хоть адрес сказал, где бабка его живёт – можно
            будет засечь его там и понаблюдать за ним.
     -     Это да. Ладно, завтра поеду в Белгород и зайду в
            комендатуру к Ваське Сомову. Он там как связной между
            бригадой СС и полицаями в нашей области.
     -     Вот и спасибо. Да, будешь заезжать ко мне, Маланье ни
            слова о пацане – дюже он понравился ей.
     -     Лады. В общем, если что определится, заеду, расскажу. Но
            проследить за ним можешь только ты, потому, что знаешь
            его в лицо. Поэтому в Белгород поедем завтра вместе –   
            расскажешь Сому поподробнее, что мальчишка тебе
            набрехал.
     -     Как скажешь, Андрюшенька. Мне с моей бабой уже
            надоело сидеть дома просто так. Быстрей бы весна, и я   
            начну разъезжать опять по деревням в поисках пособников
            партизанам.
     -     Тогда, до завтра, Фрол. И давай, поезжай в город сам на
            своей кобыле, чтобы не зависеть от меня, а я рвану попозже
            на мотоцикле. А встретимся прямо у комендатуры, лады?
     -     Есть, начальничек, - ухмыльнулся тот.
     -     Да хватит шутить, Фрол. Скажи лучше своей бабе, чтобы
            нам жратвы приготовила в дорогу. И не бойся – всё будет
            ништяк.
     -     Ладно, сделаю.
      Да, Андрей Головко действительно любил что-нибудь вставлять в разговор из тюремной трепотни, так как служил перед войной охранником в Курском остроге. Поэтому, когда его вышвырнули оттуда за связь с уголовниками, он тихонько перебрался в Белгородскую область, боясь, что, либо его соратники, либо заключённые найдут его когда-нибудь и выпустят ему кишки. Вот и стал он при приходе немцев что-то типа тайным агентом, получая, правда, за это мизерное вознаграждение, но зато в рейх марках. Он копил их, чтобы, когда наберёт нужную сумму, уехать в Германию и открыть там небольшой магазинчик.
      И вот теперь Головко сразу загорелся идеей, что этот пацан – связник между партизанами и подпольщиками и если он его расколет, то получит хорошенькую сумму.
      Но хитрый Василий Сомов, который тоже любил деньги, не очень - то поверил Фролу, но не стал отговаривать от этой затеи, надеясь, что стукач действительно что-то «накопает» и доложит ему, а он скажет фрицам, что это он всё разведал и получит за это неплохие бабки. Он же в прошлой жизни, то есть до начала войны, был обычным вором-медвежатником.
     -     Ладно, Фрол, действуй, - заключил Сомов, - Ищи своего
            пацана здесь и, если что, сразу ко мне.
     -     Но мне бы где-нибудь бы остановиться на это время, -
            осторожно попросил тот.
     -     Да найду я тебе комнатушку – у нас много одиноких баб,
            трясущихся за своё барахло живёт в одиночестве. Они не
            откажут принять постояльца, боясь, что их отправят в
            Германию. Зайди завтра в обед сюда, и я тебя направлю по
            нужному адресу.
     -     Премного благодарен, - поклонился тот, пятясь задом к
           двери и оставляя Андрея Головко наедине с бывшим
           уголовником.   
      И Фролу пришлось эту ночь провести в телеге. И хорошо, что он положил туда побольше соломы и сена – не было ему уж очень холодно на них спать, накрывшись с головой тулупом.

                Подпольщики

      Фрол был на улице Калинина в восемь часов, но не стал ходить из конца её в конец, чтобы не привлекать внимания, а остался лежать в телеге, повернувшись на бок, чтобы видеть дом номер пять сквозь чуть приоткрытые веки – вроде бы устал мужик и никак не может проснуться. Слава заметил его от самого начала улицы и тоже замаскировался, спрятавшись за забором полуразрушенного бомбой домика. Так они и прождали друг друга до половины двенадцатого, а потом предатель уехал в комендатуру.
     -     И что мне делать? – пробормотал юный партизан, - Тащиться
            за ним, или стукнуть в дверь домика? Но по виду он какой-
            то неухоженный: площадка перед ним не очищена от снега и
            занавески на окнах задёрнуты. Нет, подожду ка я ещё с
            часок, а потом пошляюсь по городу – вдруг повезёт и я
            устроюсь к кому-нибудь пожить.
     Но час ему ждать не пришлось – мимо дома медленно прошла неряшливо одетая девушка, дошла до конца улицы, развернулась напротив разрушенного домика, за палисадником которого прятался Слава, а потом пошла назад. У дома, где жила бабушка Никиты, она остановилась якобы поправить шнурки на ботинках, а сама внимательно оглядела окна, а потом двинулась дальше. И это была Маша, которая раз в три дня приходила сюда, надеясь, что Вера Максимовна вернулась, но признаков, что в доме кто-то живёт, она не находила.
     -     Что же такое? – шептала она каждый раз себе под нос, -
           Неужели бабушка осталась жить у сына в Васильевке? А
           может, немцы её там держат для какой- то цели? Ну, ещё
           раз приду и всё. Боюсь, что соседи запомнят меня и доложат
           в полицию – таких не так уж и мало теперь.
     И этот приход к дому был действительно последним…
И когда она дошла до конца улицы, чтобы свернуть направо на ту, где она пряталась у Прасковьи Ивановны, Славу ка током ударило.
     -     А может быть, это Маша? – промелькнуло у него в голове, -
            И она приходит сюда, надеясь, что вернётся бабушка
            Никиты?
      Две секунды и ноги сами рванули за девушкой.
Так он её проводил до нового жилья – двухэтажного дома на Мичурина, 9. И когда та вошла в подъезд, он решился – поднялся за ней на второй этаж и стукнул кулаком в закрывшуюся перед его носом дверь.
     -     Кто там? – услышал он старческий голос.
     -     Да ваша дочка платочек потеряла, - сразу сообразил, что
            сказать подросток.
     -     Подождите, сейчас я у неё спрошу, - услышал он в ответ, но
            прошло минут десять, а никто не вышел.
      И тут Слава услышал шаги за дверью, а через некоторое время она приоткрылась, и он увидел в проёме девичье лицо.
     -     Чего тебе? – недовольно произнесла она.
     -     Ты…Маша? – рискнул спросить он сразу.
     -     Нет, а что?
     -     Да меня просили передать Маше Храмовой привет от… - и
            Слава пытливо уставился на неё.
     -     От кого? – встрепенулась она.
     -     Но ты же не Маша, поэтому я пойду, - стал медленно
            разворачиваться Слава, чтобы якобы уйти.
     -     Постой, а от кого привет? – повторила свой вопрос девушка,
            не выдержав – у неё вдруг возникла мысль, что послание это
            от Веры Максимовны или Никиты.
     -     Да от одного парня и его бабушки. Ладно, я пошёл, - сделал
            шаг к лестнице подросток.
      И Маша вся содрогнулась – она скорее всего права! И в то же мгновение схватила его за куртку и затащила в квартиру. Посадив на кухне на табурет, она впилась в него расширенными глазами.
     -     А хочешь чаю с пирожком? – вдруг спросила она.
     -     Ты сначала скажи, кто ты, а потом будем разговаривать, -
            решил по осторожничать юный партизан.
      И Маша опять не сдержалась – напряжение неожиданной встречи с незнакомым подростком, странно себя ведущим, защекотала ей нервы.
     -     Да, я – Маша Храмова, - выпалила она.
     -     Чем докажешь? – ухмыльнулся Слава.
     -     А ты спроси что-нибудь? – вопросом на вопрос ответила она.
     -     Ладно, скажи, откуда я пришёл.
     -     Из Васильевки, - тут же ответила Маша.
     -     Кто мог меня направить?
     -     Никита Ершов и Вера Максимовна.
      И Слава тут же соскочил с табурета, подошёл к девушке и показал большой палец правой  руки.
     -     Отлично! А теперь последний вопрос: кем я могу быть?
      Маша на минуту задумалась, а потом её лицо просветлело, и она шепнула:
     -     Тем, кого прятали в своём доме Ершовы.
     -     А как его зовут? – решил чуть поиздеваться над ней он.
     -     Слава, - тихо произнесла она и вдруг испугалась, - Так или
            не так?
     -     Давай руку, - повторил он, - Я действительно Слава Денисов.
      И их ладони встретились и рукопожатие было крепким.
     -     Быстрей рассказывай, - не сдержалась Маша, - Как они?
     -     Нет, сначала дай поесть, а потом поговорим – я всё съел
            ночью – грелся едой в развалинах, если можно так сказать, -
            сглотнул слюну Слава, и правильно сделал – девушка вряд
            ли спокойно будет вести себя после тяжёлых известий.
     -     Ладно, - кивнула Маша головой и крикнула Прасковье
            Ивановне, копошившейся на малюсенькой кухоньке, -
            Бабушка Паша, принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть
            гостю –  он с вестями из Васильевки.
     И та принесла, сразу же понравившаяся подростку своей простотой и ненавязчивостью. Он быстро умял три пирожка с капустой, испечённых старушкой, запив их морковным чаем и… рассказал им всё.
                Х

     -     Я нашёл тебе приют, Фрол, - рассмеялся Сомов, - Тут на
            Калинина, 5 освободился домик, но там сейчас дежурит
            одна моя подчинённая, точнее беженка и ждёт
            возможных «гостей». Я думаю, что с ней ты сговоришься,
            ха-ха.
     -     Калинина, 5! – ахнул немецкий прихвостень.
     -     Да, а что? – удивлённо посмотрел на него полицай.
     -     Так я только что оттуда. Пацан именно этот мне адрес
            назвал.
     -     Как? – заёрзал на стуле Сомов.
     -     Вот так!
     -     Значит, не зря я эту бабу там оставил. Вот и будете там
           сидеть в засаде… лёжа, - захохотал он, - Только пацана не
            упустите.
     -     А я входную дверь не буду закрывать, но к ней изнутри
            привяжу верёвку, а на неё повешу склянки – вот и получится
            сигнальная хрень.
     -     Молодец, Фрол! – похлопал его по плечу Сомов, - В общем,
           надежда только на тебя. Ведь эта баба нам помогает из-за
           страха, что её отправят в Германию. Всё, поезжай на своей
           телеге туда и, ха-ха, займись ею – она от страха безотказная,
            а я пойду к эсэсовцу, который меня теперь курирует и
            доложу об интересном повороте дела.
     -     А, телега и лошадь поместятся в саду?
     -     Ну, возможно, но ты как-нибудь замаскируй их, чтобы с
            улицы не были видны.
     -     Ладно, - встал с табурета Фрол.
     -     Вали, хотя постой, на тебе вот это, - и Сомов протянул ему
            старенький наган, - Но постарайся пацана взять живым.
     -     Постараюсь.
      И через полчаса телега уже стояла впритык к боку дому, накрытая сверху какими-то тряпками и старыми попонами, которые предатель нашёл в обветшалом сарайчике, куда с трудом поместил и лошадь, с радостью, начавшей жевать сено.
      Женщину звали Норой («Еврейка что ли, - подумал Фрол, - поэтому и готова на всё, лишь бы её не убили»), и она совсем не удивилась его приходу – получила наставления накануне вечером от Сомова, заглянувшего к ней «на огонёк». Пообедали, поболтали, потом новый сожитель осуществил свою мысль - сконструировал «сигнализацию» и завалился спать в комнате, где раньше спала Маша. Нора же с первого дня пребывания здесь обустроилась в кладовке, где отдыхала Вера Максимовна, и где ей было комфортней и теплей, а теперь не так страшно и ночью, как раньше одной – «волчица» боялась мести подпольщиков.
     А в то время, когда Фрол замаскировывал телегу и обустраивал лошадь, Васька Сомов разговаривал с приставленным накануне к нему эсэсовцем, который должен был теперь контролировать его «деятельность» - Куртом Бахом, подробно рассказавшем ему всё, что случилось в Васильевке.
     -     Ну, и хрен с ними со всеми, - обрадовался бывший вор, -
           Деревенские в других сёлах будут теперь бояться вас ещё
            больше, а значит станут намного послушнее.
     -     Ладно, русский полицай, теперь рассказывай ты, что узнал.
      И тот изложил всё, что ему поведал Фрол Гудов.
     -     Отлично! Сегодня вечером у моего штандартенфюрера будет 
            пьянка – устраивает её наш офицер Генрих Штаубе по
            случаю своего дня рождения. И я думаю, что Фридрих Зельц
            не будет возражать, если ты примешь в ней участие, заодно
            прослушав то, что ты мне сейчас рассказал. Может быть, к
           этой операции он приобщит и свою офицерскую молодёжь –
            хватит им пьянствовать. Согласен?
     -     Премного благодарен, - вытянулся по струнке Сомов.
     -     Тогда в семь вечера у Центрального парка имени вашего
            лидера Ленина– квартирует штандартенфюрер
            на соседней улице Островского.
      И всё получилось так, как сказал бывший вор – Фридрих Зельц дал задание своим молодым офицерам во всём помогать новому его агенту в раскрытии сети подпольной организации. Но мальчик на улице Калинина, дом 5 в течение недели так и не появился.

                Х

       Они сидели в доме, где жила теперь Маша. Славу же пристроили к себе Сергей с Зиной – он понравился им своей простотой и серьёзностью не по годам.               
       Прасковьи Ивановны ушла на вечерню в открывшуюся недалеко церковь – разрешили немцы это сделать, якобы для восстановления вероисповедания, которое притеснялось коммунистами в России, а на самом деле чтобы контролировать прихожан. Ведь храм – это очень удобное место для встреч партизан с подпольщиками и Зельц послал туда для наблюдения Баха, хорошо знающего русский язык.
     -     Ходи на все богослужения, Курт, прислушивайся к
            разговорам, запоминай подозрительные личность.
     -     Есть, господин штандартенфюрер, - выкинул правую руку
            вверх тот, - Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - кивнул головой Зельц.
      И вот теперь четвёрка молодых подпольщиков обсуждала появление новой незнакомой личности в церкви – баба Прасковья хоть и имела достойный возраст, но глаза и память у неё были ещё неплохими.
     -     Странный этот человек: не молодой, не старый, крестится
            как-то неуверенно и зыркает глазами на всех, - доложила она
            им, вернувшись с вечерни. Надо бы кому-то из вас
            проследить за ним.
     -     Я сделаю это, - сразу же предложила Зинаида, - я знаю эту
            церковь.
     -     Тогда я пойду, отдохну, ребятки, а то ноги устали и уже
            плохо держат меня. Да, ещё вот что: когда я поднималась по
            лестнице, то услышала быстрый топот на площадке нашего
            этажа, а потом хлопнула дверь соседей.
     -     Да это, наверное, соседский Генка вернулся с рынка, -
            сказала Зина.
     -     А-а-а, ну ладно, тогда я пошла спать.
      И те остались одни, перейдя на шёпот.
     -     Я днём прогуливалась по Калинина, - проговорила
            Маша, - и видела в окнах дома Веры Максимовны, как кто-
            то раздёргивает занавески.
     -     Да ну? – удивлённо посмотрел на неё Слава.
     -     Точно! – кивнула головой девушка.
     -     Тогда надо понаблюдать за домом, - предложила Зинаида, -
            Живущий там не может долго обходиться без еды и пойдёт в
            магазин или на рынок.
     -     Правильно! – поддакнул ей Сергей.
     -     А я могу ночью залезть в сад и посмотреть что и как, - сказал
            Слава.
     -     Замётано, но как ты без ничего пойдёшь?
     -     У меня есть кое - что. В туалет житель ведь точно пойдёт.
     -     Он за сараем, - чуть покраснела Маша.
     -     Понял. Серёга, а как там твои старшие друзья –
            подпольщики? – спросил его новый товарищ.
     -     Да собираются взорвать мост под Курском и операция будет
            совместной с партизанами.
     -     А для чего? – подала голос Зинаида.
     -     А потому, что по нему не только переправляют танки и
            солдат под Москву, но и увозят наш народ в Германию.
     -     Ужасно! – вырвалось у Славы.
     -     Да тише ты, - зашикала на него Маша, - Прасковью
            Ивановну разбудишь.
     -     Хорошо, извини, но и нам бы что-нибудь из оружия, а,
            Серёга?
     -     Это точно! Я поговорю с Мамонтовым, может что и выделит.
     -     А кто это?
     -     Да помощник командира одного партизанского отряда. Он
            является связным между им и подпольщиками.
     -     Отлично! – чуть опять повысил голос подросток, и Маша
            показала ему кулак.
     -     Ладно, ребята, мы домой, - встал со скамьи Сергей, - Пошли,
            Зина. Слав, ты с нами?
     -     Нет, я немного посижу здесь.
     -     Ну, как хочешь.
      Маша проводила ребят до двери, а когда вернулась, увидела, что Слава одевается, зажав между ног зажав между ног большую белую рубаху.
     -     Ты куда? – удивилась она.
     -     На Калинина. Темень уже достаточная, чтобы можно было
            проскользнуть во двор.
     -     Один?
     -     А лучше одному – белая рубашка одна единственная, да и я
            худее тебя – пролезу в любую щель в заборе.
     -     Ну, ладно, - как-то странно посмотрела на него Маша, -
            Успеешь до десяти? А то потом наступит комендантский
            час.
     -     Успею. Пока…
      И он исчез за дверью.
     Маша подождала минут пять и тоже собралась, решив, что она может понадобиться новому подпольщику.
       А тот уже топал быстрым шагом по пустынным улицам, держа в правом кармане куртки финку – с ней ему было не страшно и она придавала ему уверенности. Но вот и дом номер пять. Поискав болтающуюся доску в штакетнике, он выломал её и пролез в сад и… вовремя – по улице заскрипели сапоги подвыпивших солдат.
      И Маша была права – слабый свет исходил из бокового окна, а подойдя к нему поближе, мальчик услышал невнятную речь.
     -     Чёрт, - прошептал он, - Нет, чтобы приоткрыть форточку, а
            то сидят в духоте.
      И верно, середина декабря была временами с оттепелью, но снег всё равно шёл постоянно.
     -     Ладно, пойду поброжу, - приказал сам себе Слава и стал
            обходить вокруг дом и тут же наткнулся на то ли сложенные
            доски, накрытые чем-то чтобы, не мокли, то ли горку с
            навозом.                Но тут же подумал, что Вера Максимовна вряд занималась всерьёз огородом – возраст не позволял, поэтому он стал осторожно стаскивать какие-то тряпки или половики и… обалдел, увидев телегу.
     -     А не Фрола ли она? – подумал подросток, - И где же тогда
            лошадь?
      Он обвёл взглядом сад, и заметил очертания небольшого сарая.
     -     А если она там? – чуть задрожал от напряжения он, - Ведь
            лошадь то старая и не высокая, не то, что у дяди Ивана.
      Он осторожно потянул дверцу на себя, та немного скрипнула, и он тут же услышал лёгкое ржание. Свет от уличного фонаря был слабым, но он различил голову лошади с белым пятном на лбу.
     -     Точно, Пятнашка! – с восторгом прошептал Слава, -
            Значит, в доме прячется Фрол и он… ждёт меня.
      И тут заскрипела входная дверь дома и на фоне снега появилась женская фигура и он тут же шлёпнулся в снег, накрывшись рубахой физрука с головой. Но женщина не была долго в туалете и скоро протопала назад в дом, не заметив его.
     -     Неужели эта тётка тоже работает на фашистов или… Вот
            гад, а как же Маланья Григорьевна? 
      И тут хлопнула форточка.
     -     Вот спасибо, что решили подышать свежим воздухом, -
            прошептал Слава, - Попробую ка я что-нибудь услышать.
      И он быстро вскочил и пробрался под окно. И действительно услышал несколько фраз:
     -     Нора, я завтра вечером съезжу к Сомову домой – хватит
            нам загорать здесь вдвоём все сутки.
     -     У-у-у, - тяжело вздохнул женский голос, - А как же я? Мне
            что ли одной ждать твоего мальчишку?
     -     Придётся побыть немного и без меня. Всё, давай спать.
      И тут же свет потух.
Но когда Слава оказался вновь на улице, то увидел, что парочка солдат ведёт какую-то невысокую женщину и по тому, как та сопротивлялась и проклинала их, он понял по голосу, что это… Маша.
     -    Твою заразу мать! – выругался он, не снимая с куртки
           рубаху, - И зачем она пошла за мной? Куда немцы
           повели её?                И быстрым шагом он кинулся за ними. Так он проводил Машу, ведомую двумя солдатами, до самой комендатуры…

                Слава

       Она испугалась. Но не из-за того, что попала в комендатуру, а потому, что могла там встретить кого-нибудь из офицеров, устроивших расправу в её родной Васильевке. Но первым её допрашивал Василий Сомов в десять утра.
     -     Ну, сучка, рассказывай, что ты делала на улице Калинина,
            дом 5 в комендантский час.
      Маша с несчастным выражением лица посмотрела на полицая.
     -     Я гуляла по центру города, когда ко мне стали приставать
            немецкие солдаты. Я стала убегать от них и попала на эту
            улицу. Я на ней никогда не была, поэтому заблудилась. Но
            ещё тогда запретное время не наступило.
     -     Это те, которые тебя привели?
     -     Нет, эти были вежливыми со мной.
     -     А что хотели те? – с издёвкой спросил Сомов.
     -     То же, что и все мужики, - пустила слезу девушка.
     -     А где живёшь и с кем?
     -     На улице Мичурина, дом 7 с бабушкой Прасковьей.
     -     А где родители?
     -     Погибли во время бомбёжки.
     -     Не врёшь?
     -     А зачем?
     -     Ну, хотя бы затем, что на Калинина, 5 тоже жила такая же,
            как ты девка, связанная с подпольем, а потом исчезла куда-
            то. Не ты ли это, паскуда?
     -     Нет не я. Я у бабушки Паши живу с начала войны, - не
           моргнув глазом, отчеканила Маша.
     -     А мы проверим. И вот скажи, ты не знаешь такую старуху по
            имени Вера Максимовна?
      И сердце девушки забилось в два раза чаще, чем обычно – вот он самый главный момент, то есть, немцы ищут её до сих пор.
     -     Нет, а что? – взяв себя в руки, ответила она.
     -     А ничего. Придётся тебя познакомить кое с кем, которые
           знали эту пропавшую девку. Или она – это всё же ты? –
            покраснел, как рак от злости Сомов, - Говори, стерва!
      И он подошёл к сидящей на стуле Маше и дал ей пощёчину. Та не ожидала такого сильного удара и свалилась на пол, проехавшись по нему лицом. И сразу почувствовала что-то солёное на губах.
     -     Что, не вкусно? – заржал Сомов, - Вот я знаю одного
            немца - любителя таких, как ты, он из тебя всё выбьет, всё –
            и дурь, и правду, и всё остальное. А потом я отведу тебя к
            штурмбанфюреру Зельцу – мастеру психологического
            воздействия. Чего валяешься, зараза, поднимайся!
     Но девушка продолжала лежать, но не из-за того, что разодрала щеку до крови, а потому, что услышала фамилию старшего офицера, командовавшего карательным отрядом в её селе. А вдруг он узнаете её? И что тогда будет?
     И она решилась на дерзость.
     -     Ты за что меня бьёшь, немецкий прихвостень? Что я такого
            сделала, урод?
      И от такой наглости у предателя полезли глаза на лоб.
     -     Что-о-о, сучка? А ну как встань!
      Маша начала медленно подниматься, но тут же опять оказалась на полу – удар кулаком в челюсть вернул её в прежнее положение. Она громко заревела от боли, но и была… рада – теперь у неё на лице будут не только ссадины, но и синяки и вряд ли её кто-нибудь теперь узнает из окружения Зельц, и он сам.               
      Потом вечером её допрашивал Курт Бах, но тот был вежлив и не бил её, хотя очень внимательно всё время к ней присматривался. Девушка повторила предыдущую «легенду», и он приказал полицаю её отпустить. Но как только Маша закрыла за собой дверь, Бах сказал Ваське:
     -     Понаблюдай за ней пару-тройку дней. Что-то в ней есть
            подозрительное, да и зачем она шлялась вечером по городу в
            тёмное время?  А вдруг она связная подпольщиков? Понял?
     -     Так точно! – вытянулся полицай, тут же решив использовать
           Андрея Головко – нечего ему отсиживаться в своей деревне.
      А дома Машу ждал Слава, чтобы сначала пожалеть её и расспросить, как прошло пребывание в комендатуре, а потом отругать за то, что пошла за ним на улицу Калинина.
     -     Ты учти, я один не заметен, а если бы тебя застукали тогда,
            когда я выходил со двора Веры Максимовны на улицу?
            Чтобы тогда было?
     -     Да не кричи ты на меня, - взвилась девушка, - Я старше тебя,
            вообще то.
     -     Но вряд ли умнее, - пробурчал подросток, - И не вздумай
            пойти за мной сегодня вечером.
     -     А ты что, двинешься туда же?
     -     Да, мужик, что живёт сейчас в доме Веры Максимовны - это
            Фрол и это он меня нашёл на дороге. И он работает на
            немцев – я уже говорил вам об этом. А сегодня он поедет к
            какому-то Сомову…
     -     Что-о-о? – аж подскочила на скамейке Маша, - Сомову?
     -     Да.
     -     Так это же он меня первым допрашивал!
     -     Тем более, - посерьёзнел сразу Слава, - Будем знать, где
            живёт ещё один предатель.
Но этого не случилось – он столкнулся с Фролом прямо у дома Веры Максимовны, когда он выезжал из сада на телеге.
     -     Постой, пацан, - спрыгнул тот на землю и схватил его за
           руку, - Тут тебя один человек хочет увидеть. Поехали со
           мной, Славка. Ведь ты Славка, шкет?
     -     Вы ошиблись, - спокойно ответил подросток, - Я не Слава, а
           Николай.
     -     Как так? – опешил Фрол, - Я же тебя нашёл на дороге, и ты у
           меня ночевал. Если бы не я, ты бы замёрз намертво.
     -     Вы путаете, дяденька, - попытался вырвать руку Слава, - Я
           никуда из города не ездил с тех пор, как сюда вошли немцы.
     -     Ничего, Сомов, разберётся – он на связи с подпольщиками. А
           ну, сигай на телегу, сопля!
    И второй рукой Фрол схватил его за воротник пальто и буквально забросил на солому и ощупал всю его одежду.
     -     Сиди тихо, и я ничего тебе не сделаю. Васька только      
            Поговорит с тобой и всё.
     -     Ладно, - вдруг согласился подросток, странно взглянув на
            предателя, - Можно и прокатиться.
     -     Вот и ладушки. Но-о-о, Пятнашка! – дёрнул Фрол вожжи и
            лошадь медленно тронулась вперёд.
    Наступал вечер и народу на улицах поубавилось. Через двадцать минут Слава понял, что они едут на самую окраину города.
     -     Далеко ещё, дяденька? – спросил он.
     -     А ты что, обоссался, худосочный? – хохотнул Фрол.
     -     Да нет, давно хотел познакомиться с подпольщиками.
     -     Ещё минут пять (лошадь то старая) и мы у его дома. Вон тот   
            с чёрной крышей, - махнул рукой мужик в конец улочки.
   «Тогда пора действовать, - подумал мальчик, доставая из валенка финку, - Потом будет поздно».
    Улочка была совсем пуста, и он встал на колени и потихоньку стал придвигаться к предателю. И тот как будто почувствовал опасность и повернул голову.
     -     Тебе чего, пацан?
     -     А дайте лошадью по управлять.
     -     Она чужих рук не слушает. Сядь, а то вдруг дёрнет, и ты
            свалишься под телегу.
     -     Не свалюсь, предатель, - сам не ожидая от себя, сказал
            Слава.
     -     Чего? Чего ты там вякнул? – опять повернул голову Фрол.
     -     А того – поднялся во весь рост подросток и сбил с его   
            головы шапку.
     -     Ты что творишь, гадёныш? – остановил тот лошадь и,
            развернувшись всем телом к подростку, сунул руку в карман
            тулупа, где у него лежал наган.               
     -     А то, что надо. Смерть фашистским прихвостням!
   И Слава мгновенно, не размахиваясь, воткнул её в обнажившуюся шею предателя.
     -     А-а-а, - захрипел Фрол, обливаясь кровью, - Да я тебя…
   И вдруг повалился спиной назад на телегу и затих.
        И Слава вдруг почувствовал противную слабость в руках и тошноту. Но тут перед глазами встал образ Никиты почему-то с петлёй на шее, и волна ненависти захлестнула все неприятные ощущения. И юный партизан, а теперь и подпольщик осторожно, чтобы не испачкаться в крови, пошарил по карманам тулупа Фрола и, вынув из правого чуть тёплый наган, спрыгнул с телеги и исчез в начавшемся вновь снегопаде. И ему повезло – никто на улочке за эти страшные минуты не появился.
                Х

       А в этот же час Зельц и Бах сидели в большой комнате дома недалеко от парка и обсуждали события, прошедшие за неделю.
     -     Господин штандартенфюрер, я приказал Сомову проследить
            за этой девчонкой, которую во время комендантского часа
            остановил патруль.
     -     Что за девка? – налил себе коньяка в бокал эсэсовец, - Да,
            Курт, плесни и ты себе, и выпьем за нашу армию, быстро
            продвигающуюся к Москве.
     -     С удовольствием, Фридрих, ох простите меня.
     -     За что, друг, - улыбнулся штандартенфюрер.
     -     Да за то, что я периодически забываюсь и называю вас по
            имени.
     -     Брось, Курт, мы с тобой одногодки и уже как три года
            знакомы и почти всегда вместе проводили карательные
            операции, начиная с Польши.
     -     О, да, действительно!
     -     Поэтому, когда рядом нет нашей любвеобильной молодёжи и
            солдат, называй меня по имени.
     -     Слушаюсь, господин штандар… простите, Фридрих.
     -     Вот именно. Так что та девка?
     -     Да она мне показалась знакомой…
     -     Вот как? И где ты её мог видеть?
     -     Да в Васильевке, когда на площади после доклада
            Председателя сельсовета произошла стычка между русской
            свиньёй и нашими солдатами.
     -     Это когда ты хотел отдать двух деревенских девок нашим
            молодым офицерам?
     -     Да, и когда одна из них ударила меня по щеке, а потом её то
            ли ухажёр, то ли брат набросился на солдата, ранил его и
            был тут же убит.
     -     А-а-а, помню, - посерьёзнел Зельц, решив не признаваться,
            что он помнит всё, то есть и нокаут, полученный Бахом, -
            Тебя ещё тогда чуть не зацепил очередью из автомата один
            из наших солдат.
     -     Точно, господин… извини, Фридрих.
     -     Да, это был неприятный момент, а вот у второй девки я
            заметил изумительной красоты глаза.
     -     Так вот про похожую на неё я и говорю…
     -     Так ты её допрашивал?
     -     Да, и эта ночная бродяжка, гулявшая по улице Калинина, и 
            напомнила мне о той.
     -     И что ты с ней сделал?
     -     Да отпустил, но приказал проследить за ней.
     -     Правильно, Курт. И я бы тоже хотел с ней поговорить, -
            блеснул пронзительным взглядом штандартенфюрер, - А 
            вдруг это действительно именно та, что была тогда на
            площади в селе?
     -     Так нет вопросов, Фридрих, Я сейчас прикажу дежурному
            солдату, чтобы он вместе с Гансом Брауном привёз её сюда.
            Хотя…
     -     Что? – поднял левую бровь Зельц.
     -     Да этот мой новый подопечный избил её во время допроса.
     -     И что?
     -     Да лицо всё в синяках и ссадинах.
     -     А я буду смотреть на её глаза, а не рассматривать всё её тело,   
     -      усмехнулся эсэсовец, - Зови солдата, Курт.
      Но дежурный вдруг сам появился перед их глазами.
     -     Тебе чего надо, рядовой, что вбегаешь. даже не постучав? –
            спросил недовольно Фридрих, но солдат посмотрел на
            Курта.
      -     Извините, штандартенфюрер, но мне нужен господин Бах.
            Пришёл русский осведомитель и просит, чтобы он вышел к
            нему – у того какое-то срочное сообщение.
     -     Ах, вот как? Тогда зови его сюда.
      И через минуту Сомов возник перед офицерами.
     -     Что случилось, Васька? – небрежно спросил переводчик.
     -     Извините, господа, что я так…
     -     Нагло ворвались к нам? – прервал его Бах, сделав злое лицо.
      Сомов побледнел.
     -     Ох, простите, но у меня неприятная новость…
     -     Быстро говори, а не как у вас говорят, «жуй сопли».
      И итак бледный предатель стал белым как мел.
     -     Полчаса назад одного моего агента убили прямо недалеко от
            моего дома, воткнув ему в шею финский нож, - выпалил
            Сомов.
     -     Как так? – поднялся из кресла переводчик.
     -     Переведи, переведи быстрее, - заелозил задом Зельц.
     -     Секунду, Фридрих, пусть он договорит пару фраз. Ну,
            Васька, продолжай.
     -     У меня была с ним назначена встреча, и он должен был
            приехать ко мне на своей телеге.
     -     Из деревни?
     -     Нет, он здесь с моей… гм, помощницей дежурит в том доме
            на улице Калинина, откуда вы забирали бабку-
            переводчицу, и видно это ему уже надоело и… - замялся
            Сомов, - и…
     -     Хватит, - заорал вдруг штандартенфюрер, - Переведи
            быстро, Курт - этот придурок, бьющий молодых девок,
            просто раздражает меня.
      И, наконец, Бах перевёл, добавив:
     -      Он сторожил тот дом, где рядом и повязали вот эту
            самую девку, о которой я только что говорил вам, Фридрих.
     -     Тогда скажи этому олуху, чтобы быстро привёз её сюда.
            Мне всё равно, кто и за что убил его русского помощника.
            Быстро, Курт! Иначе эта девка опять от нас ускользнёт.

                Книгохранилище

      Слава шёл медленно, постоянно оглядываясь, и периодически нервный озноб сотрясал его всё тело, отнимая силы. Что делать дальше, куда идти? Ведь теперь начнётся настоящая охота на подпольщиков – никто ведь не подумает, что убийство совершил он - худенький четырнадцатилетний подросток. Господи, хоть бы немцы не вспомнили про Машу, а то опять её заберут в комендатуру – она первая подозреваемая сейчас в связи с подпольем, которую поймали солдаты около дома, где жила Вера Максимовна – отчаянный человек, подавший знак сыну (отцу Никиты) о готовящейся провокации.
     -     Надо её куда-нибудь спрятать, - решил Слава, - Серёжка
            связан с подпольщиками, и они должны помочь.
      Но когда он постучал в дверь квартиры Прасковьи Ивановны, ты вышла к нему заплаканной и стонущей.
     -     Что случилось, бабушка? – испуганно посмотрел на неё
            Слава.
     -     М-машу опять забрали немцы…- схватилась за голову
            старушка.
     -     Как так? – остолбенел подросток.
     -     А вот так: ворвались, даже не дав ей переодеться, и
            потащили в стоящую рядом с домом машину. Что будет?
            Что с ней будет, Господи? – перекрестилась Прасковья
            Ивановна, - И хорошо, что тебя не было дома – забрали бы
            вместе с ней, сволочи.
     -     Ладно, успокойтесь, - по - взрослому уверенно проговорил
            Слава, - Мы что-нибудь придумаем.
      И развернувшись, поспешил в соседний дом, где жили Туриновы – Серёжа, Зина и их мама с бабушкой. Те уже спали, но на его стук в дверь тут же выскочил первый, протирая глаза.
     -     Ты чего, Слав? – уставился он на товарища.
     -     Надо поговорить…
     -     Чёрт, ночь уже! Давай завтра с утра.
     -     Этот разговор нельзя откладывать.
     -     А что случилось?
      Слава перешёл на шёпот.
     -     Я убил предателя, который поджидал меня в доме на
            Калинина, 5.
     -     Молодец! – похлопал его по плечу Серёжа.
     -     И… немцы опять забрали Машу…
     -     Что-о-о? – охнул парень.
     -     То, - кивнул головой подросток, - Ворвались в квартиру,
            схватили её и повезли куда-то…
     -     Тогда заходи, - открыл дверь шире Туринов, и Слава прошёл
            в коридор.
      Они расположились на кухне, и Серёжка закурил папиросу.
     -     Расскажи поподробнее о предателе, - попросил он и юный
           мститель поведал всё, начиная с его разведки прошлой
           ночью, первом аресте Маши прямо у того дома на улице
           Калинина и то, что произошло недалеко от дома Сомова.
     -     Надо идти к Мамонтову – у него есть свой человек среди
            полицаев, и, я думаю, тот сможет всё разузнать о Маша.
     -     И напомни об оружии – я просто так этим гадам, если что, не
            сдамся, - твёрдо произнёс Слава.
     -     Тогда давай вместе сходим к нему? – предложил Сергей, -
            Пора тебе, парень, с ним познакомиться.
     -     Согласен, - кивнул головой тот, решив о револьвере пока ему
            ничего не говорить.
      Сергей быстро оделся, и они двинулись вперёд по каким-то развалинам, улочкам-переулочкам, перелезая через заборы, чтобы не попасться на глаза патрулям и просто подвыпившим фашистам.
И Слава был очень удивлён, когда провожатый юркнул в подъезд разрушенного большого дома, спустился в подвал и ещё минут пять они шли в темноте. Потом впереди мяукнула кошка, Сергей в полголоса сказал: «Пятый» и тут же возник неяркий свет. И Слава увидел крепкого мужчину с автоматом в руках, стоящего в проломе стены и держащего фонарик.
     -     Проходите, - кивнул головой он, пропуская их мимо себя, -
            Владислав на месте.
      И они вновь сделали вниз по бетонным ступеням шагов десять, увидев впереди только слабый свет свечи.
     -     Ты что ли, Серый? – услышал Слава мягкий голос.
     -     Да, Влад, - ответил Сергей.
     -     Один?
     -     Нет, с другом.
     -     Тогда по левой стеночке в десяти шагах будет ещё пролом, а
            дальше увидите сами.
      Но Сергей видно сбился и свернул раньше, так как в темноте они вдруг упёрлись в стену. И тут же послышался смешок:
     -     Промахнулся ты, Серый, иди назад.
      Они развернулись, и свет им ударил в глаза.
     -     Да опусти ты фонарик, Влад, - недовольно произнёс Сергей,
            - Ослепнем.
      Голос хохотнул:
     -     Ладно, идите за мной.
      И теперь перед ними замаячил тёмный силуэт, у которого были чётко видны только ноги, освещённые фонариком. Ещё три минуты, и они вошли в большое помещение, где было много пустых стеллажей, о которые они стали натыкаться.
     -     Это библиотека, точнее, хранилище книг, - шепнул Сергей
            Славе, - Немцы всё перетаскали к себе и используют книги
            вместо топлива для печек. И каждый раз Мамонтов путает
            меня, меняя помещения.
     -     Ладно, говори громче, - услышали они тот же голос и свет
            теперь уже керосиновой лампы осветил угол, где вместо
            стульев стояли пустые ящики, - Садитесь и быстро
            рассказывайте. Да, парень, как тебя зовут?
     -     Слава, - с хрипотцой ответил тот – его поразила чёткость
            конспирации и большой подвал.
     -     Тогда докладывайте о самом главном.
      Но мальчик решил рассказать всё, и, как ни странно, связник между подпольщиками и партизанами не перебил его ни разу.
     -     Да, хреново, - наконец подал голос он, - Моего, так сказать,
            агента-полицая вчера… раскрыли и расстреляли. Поэтому
            будем искать другой способ выяснения создавшейся
            ситуации. И боюсь, что вызволить вашу девушку будет…
            невозможно.
     -     Как так? – в один голос спросили ребята.
     -     В здании комендатуры тоже есть подвал, но он отличается от
            этого.
     -     И чем? – подал голос Сергей.
     -     Там нет запасного выхода, а здесь есть.
И вот теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Слава увидел, что перед ним сидит худой высокий молодой мужчина лет двадцати пяти.
     -     В общем, пацаны, за завтрашнее утро я всё разузнаю, а
            вечером пришлю к вам кого-нибудь.
     -     Спасибо, - прошептал Слава.
     -     Тогда до завтра. Коля, проводи гостей.
      И ребята ещё раз удивились, как всё здесь слажено и как аккуратно ходят по подвалу подпольщики, да так, что они не услышали, как помощник Владислава подошёл к ним.
     Обратная дорога была чуть дольше, и они вылезали на поверхность через канализационный люк у какой-то помойки.
Николай молча пожал им руки и исчез в глубине подземной коммуникации, задвинув за собой люк. И опять Сергей таскал Славу по каким-то задворкам, разрушенным домам и рытвинам, но пришли они потом точно во двор дома, где жили Туриновы. Зина сразу же кинулась к ним, но обрадовать её было не чем, и она вернулась в свою комнату. И Слава опять остался у них ночевать…

                Х

     -     Господин штандартенфюрер спрашивает тебя, откуда ты
            приехала к своей бабке и как тебя зовут, - хмуро произнёс
            Бах, который эту ночь провёл в мученьях из-за
            разболевшегося зуба.
     Маша замялась, что заметил Зельц, но тут же, вспомнила географическую карту СССР.
     -     Я Валентина из Чернигова, - не моргнув глазом, соврала она.
      Курт перевёл, и Фридрих кивнул головой – они этот город заняли раньше, и девушка действительно могла бежать с родителями от немцев на восток страны. Потом были вопросы о фамилиях, именах и отчествах отца и матери, на что Маша отвечала чётко – Прасковья Ивановна в первый же день её появления заставила всё это выучить, точнее данные её сына, погибшего в финскую войну и невестки, умершей от тифа.
     И на это Зельц тоже согласно кивнул, сказав:
     -     Да, не смотря на кровоподтёки, она всё же похожа на ту
            девку из Васильевки и именно глазами. Ладно, теперь это не
            имеет никакого значения – она практически сирота, а бабка
            старая и ей осталось мало жить.
     -     И что, Фридрих, ты решил? – спросил Курт Бах.
     -     А я её отправлю к моей матери в Хемниц - пусть ухаживает
           за ней. А вернувшись из этого пекла, возьму стареющую
           жену из Данцига и перееду с ней и мутер в Ахен – там наше
            родовое поместье, где эта замарашка будет у нас прислугой,
            - улыбнулся пошловато Зельц, - А может и ещё кем…
     -     А и правильно. Через неделю пойдёт поезд с будущими
            русскими рабынями и ты отправишь её вместе с ними.
     -     Нет, я сам отвезу эту девку, - покачал головой Зельц, - А то
            ещё заразится чем-нибудь от этого отребья.               
     -      Когда?
     -     Через два дня. Меня вызывает мой непосредственный шеф
            штурмбанфюрер Гонтар, и мы с ней полетим в Берлин на
            самолёте с ещё офицерами так что…
      Бах шмыгнул носом.
     -     Везёт тебе, Фридрих, увидишь нашу родину.
     -     Да я всего на двое суток. Пора ведь и тут разобраться с
            подпольем – один агент Сомова доложил, что готовится
            подрыв моста под Курском, поэтому нас перебросят туда
            для предотвращения этого теракта, но сначала будет здесь
            одна интересная операция.
     -     И что за агент?
     -     Да один мальчишка, позарившийся на богатую жизнь в
            Германии, ха-ха!
     -     Вот это да! А я думал, что только взрослые предают свою
            страну.
     -     У него отца с матерью расстреляли в 37-ом – врагами народа
            оказались. И они были не первыми – Сталин с Берия дали по
            задницам некоторым своим воякам, расстреляв их перед
            началом нашего вторжения в Польшу. И спасибо им за это,
            ха-ха. Так что давай, Курт, готовь нашу группу к настоящей
            мужской работе.
     -     Есть, господин штандартенфюрер! – выкинул правую руку
            вверх в партийном приветствии переводчик, - Хайль Гитлер!
     -     Да пошёл ты в задницу, лизоблюд! Ещё раз услышу, - громко
            рассмеялся Зельц, - и отправлю тебя на передовую – будешь
            там допрашивать русских перебежчиков и «языков».
     -     Как скажешь, Фридрих, - опустил головой Бах, вздохнув, - Я
            на всё согласен.
     -     Тогда налей коньяку – я уже предвкушаю встречу с мамой
            и… баловство с этой девчонкой. Давай, приведи её в
            порядок, Курт. Понял?
     -     Так точно! – взялся за бутылку «Наполеона» тот, -
            Позавидуешь тебе, друг, как сыр в масле здесь катаешься,
            как говорят русские свиньи.
     -     И то верно, наливай!
                Х

      В одиннадцать вечера в дверь постучали.
     -     Это, наверное, от Владислава, - подумал Серёжа и пошёл
            открывать.
      И действительно в проёме открывшейся двери стоял Николай.
     -     Заходить не буду, – сказал он, - Боюсь, что меня пасут. В
            общем, похоже, что девочку вашу штандартенфюрер
            Зельц хочет забрать в Германию, прислуживать больной
            матери. Вот и всё. Пока. Если что, мы ещё два дня там, где
            вы были, а потом уходим к партизанам.
      И ночной гость тут же исчез.
     -     Ё моё! – ахнул Слава, вышедший из-за шкафа в прихожей, -
            И что делать?
      Сергей закрыл дверь на задвижку и прошёл на кухню, товарищ за ним. И тут же прибежала Зинаида.
     -     Ну, что, ребята?
     -     Машу хотят увезти в Германию, - хмуро произнёс Слава, -
            Этот Зельц (рассказывал мне Никита про эту меченную
            сволочь) хочет сделать из неё прислугу для матери.
     -     Какой ужас! – всплеснула руками девушка, - И почему он
            «меченный»?
     -     У него на левой щеке шрам.
     -     Вот оно что? – усмехнулась Зина и посмотрела на брата, - И
            что же тогда делать?               
     -     Не знаю. Она в подвале комендатуры и туда не
            прорвёшься…
      Но Слава его прервал.
     -     Надо как-то отвлечь дежурных солдат ночью и…
     -     У нас оружия нет, - вздохнул Сергей.
     -     А у Мамонтова если попросить?
     -     Ладно, схожу сегодня под утро к нему. Но дело не в этом –
            всё равно нам Машу не вызволить – охрана там серьёзная. И
            боюсь, что за нашим домом сейчас наблюдают – Николай
            сказал, что заметил вроде кого-то на улице.
     -     Тогда я с тобой, - тут же предложил Слава и… вытащил из
            кармана наган Фрола.
     -     А это откуда? – вытаращилась на него Зина.
     -     Да это того предателя, которого я убрал.
     -     Когда?
     -     Вчера ночью.
     -     Молодец, герой!
     -     Да уж, герой, а Машу не сберёг, - стал оправдываться Слава,
            - Хотя она сама виновата - засветилась, когда пошла за мной
            к дому, где жила у бабушки Никиты и где меня, так сказать,
            ждали до сих пор.
     -     Надо было нас поставить в известность, - недовольно
            произнесла Зинаида, - Мы бы её не отпустили ни за что.
     -     Ладно, поздно говорить об этом, - чуть стукнул кулаком по
           столу Сергей, - Я думаю, что вряд ли штандартенфюрер
           будет её отправлять поездом со всеми. Скорее всего его
           просто вызывают в Берлин по делам, и он возьмёт заодно с
           собой Машу.
     -     Тогда можно напасть на машину, когда они будут ехать в
            аэропорт, - предложил Слава.
     -     Вот об этом мы и поговорим с Владиславом. И времени у нас
           почти уже нет…
     -     Тогда, может быть, пойдём прямо сейчас?
     -     Только перекусим и пойдём, - кивнул головой Сергей, -
            И тише, а то мать с бабушкой могут проснуться.
     -     И я с вами, - твёрдо заявила Зинаида, - у меня зрение, как у
            орла.
     -     Ладно.
И через полчаса они уже были на улице, которая оказалось пустой.
     -     Патрули, возможно, уже спят, - шепнул Слава, - Сон на
            рассвете самый глубокий.
     -     Всё равно двигаемся осторожно и быстро, - приказным
           тоном произнёс Сергей, - А ты, сеструха, вовсю гляди по
            сторонам.
     -     Есть, командир, - усмехнулась та.
      Разрушенное здание библиотеки встретило их тишиной.
Спустились в подвал и по памяти прошли по нему метров десять, услышав потом голос Николая:
     -     Кто?
     -     Ты был у нас часа два назад, - ответил Сергей.
     -     Серёга, ты?
     -     Я.
     -     Один?
     -     Нет, с сестрой и Славой.
     -     Тогда за мной.
      И как в прошлый раз, осветив только свои ноги и кусок пола, Николай пошёл вперёд. Теперь они шли дольше, и всё время сворачивали куда-то. Наконец, впереди замаячил свет, и они вошли в небольшую комнату, где за полуразвалившимся столом сидел на табурете Мамонтов.
     -     Ага, явились, торопыги?
     -     Мы на пять минут, Влад, - сказал Сергей.
     -     Садитесь, - махнул он рукой на обтрёпанный диван, - И
            быстро рассказывайте.
     -     Мы подумали и решили, что Зельц отправится в Берлин с
            Машей на самолёте – на поезде опасно, долго и там будет
            наш контингент угнанных.
     -     Правильно мыслишь, Серый. И что?
     -     А, как ты думаешь, отбить её мы сможем или нет? Ведь в
            аэропорт их явно повезут на легковушке, а не на грузовике.
     -     Резонно говоришь, парень. И вы хотите девушку спасти,
            кокнув штандартенфюрера и его водителя?
     -     Да.
     -     Но у них, скорее всего, будут автоматы, а у нас…
     -     Что, совсем плохо с оружием? – встрял в разговор Слава.
     -     Да, не шибко. Один «шмайсер» мы найдём, а вот для вас…
     -     Хотя бы один пистолет, - попросил Сергей, - Слава вот
            достал себе наган.
     -     И как же? Говори, смельчак.
     -     На Калинина, пять была засада, где ждал меня полицай с
            «волчицей», подозревавший меня в связи с вами…И так
            получилось, что я наткнулся на него, ехавшего на телеге к
            Сомову…
     -     Знаю эту падаль. А дальше?
     -     Ну, он меня схватил, усадил на телегу, не обыскав, а у меня
            была финка и…
     -     Ясно. Признайся, страшно было?
     -     Да после, а ещё и трясло, и тошнило.
     -     Бывает, но всё равно молодец! Одной предательской твари
            стало меньше. Ладно, найду я для тебя, Серый, «вальтер».
     -     Отлично!
     -     Тогда, Коль, тащи мой заветный чемоданчик.
     -     Слушаюсь, коман…- начал помощник связного, но его тихий
            голос прервал громкий крик, ужасный по своей сути:
     -     Сдаваться, партизан, или смерть!
      Все повскакали с мест, а Владислав прошептал:
     -     Сдал всё-таки нас кто-то. Так, Николай, ты с ребятами в
            подземный переход, а я отвлеку немцев.
     -     Нет, ты нужен партизанам, Влад, поэтому давай ка я
            прикрою.
     -     Тогда открывай наш запас и забери автомат.
     -     А у меня ещё и один рожок остался…
     -     Это хорошо, и ты знаешь, как тебе тоже вернуться к
           тоннелю. Мы тебя будем ждать в парке.
     -     Есть, командир! Вот чемоданчик…
      И тут голос по усилителю повторил:
     -     Выходить или мы вас уничтожать!
      И тут же горячая волна воздуха ударила из коридора.
     -     Огнемётом полыхнули, твою мать, - вскрикнул Владислав, -
            Всё, ходу, ребята!
      И Сергей с сестрой и Славой побежали за маячившей впереди фигуркой Влада на фоне слабо освещённого фонарём пути.
      А сзади уже загремели автоматные очереди и взрывы гранат, а через некоторое время засвистели пули и над их головами.
     -     Всё, ребята, - бросил на пол подвала потухший фонарь
           Мамонтов, - Нас догоняют и… я остаюсь, а вы сейчас прямо,
           а через двадцать шагов налево, а затем через десять направо
           и попадёте в тот же подземный ход. Прощайте, ребята!
     -     Прощай, - тихо произнёс Сергей.
      И они бежали, спотыкаясь о куски кирпичей, разломанную мебель и ещё что-то. Впереди, естественно, был Сергей, затем его сестра, а потом Слава, который думал только об одном – выбраться, выбраться отсюда и… отомстить фашистам за всех.
     Но Судьба распорядилась по-своему: при одном из поворотов впереди них вспыхнуло яркое зарево, и грохнул взрыв, раскидав всех в разные стороны.
                Изгои

     Утром следующего дня Машу разбудил грубый женский голос:
     -     Вставай, сучка, пора тебя привести в порядок.
      Она открыла глаза и увидела толстую высокую женщину в полицейской форме.
     -     Что вы сказали? – стала медленно подниматься с широкой
            скамьи она.
     -     Что слышала, грязнуля. Штандартенфюрер приказал тебя
            отмыть, запудрить синяки и накормить.
     -     Зачем? – почувствовала девушка нарастающий озноб по
            всему телу.
     -     Потом узнаешь, - заржала женщина, - Всё, пошли.
      И действительно она привела Машу в комнату, где был душ и она долго затем мылась, а полицейская до боли тёрла мочалкой всё её тело и мерзкие мысли стали приходить в голову девушки, а перед глазами замелькали тошнотворные картины насилия.
      Потом ей принесли не новую, но чисто выглаженную одежду – кружевное бельё, платье, чулки с поясом и туфли на небольшом каблучке. И ей стало ещё хуже на душе и противно до такой степень, что её замутило.
     -     Ничего, сейчас наешься и всё пройдёт, - пошленько
           захихикала дылда, - Господин Зельц у нас интеллигент и
            имеет вкус, и к женщинам относится хорошо.
      Наконец, Машу привели в другую комнату, где стояли кресла, красивый стол с пищей, о которой она только слышала и бутылки с разноцветными этикетками.
     -     Ну, всё, вот и я стану «волчицей», - подумала она и
            разрыдалась.
     -     Так ты ещё не… - расхохоталась полицейская, - Ну, это не
            беда – привыкнешь. Сиди тихо, господин штандартенфюрер
            сейчас придёт.
      И девушка, помнившая его жёсткое со шрамом лицо на площади перед сельсоветом в родной Васильевке, ну просто затряслась от страха и омерзения. Но последующие десять минут одинокого пребывания в этом месте, похожем на гостиницу (так оно и было – комендатура располагалась в центре города в самой лучшей из них), несколько успокоили её и момент встречи теперь не показался таким ужасным, как до этого.
     Но Зельц пришёл не один, а с Куртом Бахом и это Машу как-то успокоило. Они расселись с двух сторон её, и переводчик сказал:
     -     Ты понравилась господину штурмбанфюреру, и он хочет
            отвезти тебя к своей маме в Германию – будешь там
            ухаживать за ней. Поняла?
      Маша с трудом кивнула головой, поражённая услышанным. И у неё совсем даже не хватило сил возразить фашистам. «Всё, прощай,                Родина, мама и бабушка, - подумала она, - и здравствуй рабство. Но неужели подпольщики не спасут её? Ведь знают, что я здесь в комендатуре».
      А Бах продолжил:
     -     И полетите вы на самолёте с комфортом, и ты сверху
            увидишь, какая прекрасная наша страна.
     И девушку опять затрясло от ужаса. Ведь эти офицеры думают, наверное, что она не та, которую они видели в Васильевке, а то бы разговор был другим. А, может быть, не надо было уезжать из родного села? И всякие другие мысли нахлынули на неё с такой силой, что она побледнела и у неё закружилась голова.
     -     Эта девка, наверное, есть хочет, - произнёс Зельц, - Давай,
            Курт, накладывай ей еды и не забудь налить коньяку.
     -     Есть, Фридрих, всё сделаю в лучшем виде.
      Завтрак медленно перешёл в обед, а потом несчастная Маша, выпив всего глоток тёмно-коричневого напитка, стала зевать, и Бах спросил Зельца:
     -     Может, отвезти её к тебе, дружище?
     -     Вези, но без меня. Надо подготовиться к ночной акции –
           мальчишка дал координаты здания, где прячутся
            подпольщики.
     -     Хорошо. Сейчас я, быстро.
     -     Поторопись, Курт, но там не будет ни допросов, ни пресс-
            конференции – наши солдаты просто их уничтожат. То есть,
            ты там не нужен.
     -     Понял. Тогда, Фридрих, удачи вам!
     -     Спасибо, друг, мы тоже поспешим и уничтожим всех
            до одного – агент Сомова уже выявил их другие явки.
            Забирай девку, но…
     -     Я понял, - рассмеялся Бах, - И пальцем её не трону.
     -     Верю тебе, старый ловелас.

                Х

      Сознание вернулось к нему с чувством дикого давления на грудь. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Руки потянулись к месту боли и наткнулись на кусок кирпичной стены. Теперь и ноги ощутили тяжесть, а лицо толстый слой из земли и разбитого цемента.
     -     Где я? – мелькнуло у него в голове, - Что случилось?
      И минут десять он ещё лежал без движений, пока мозг отбросил лишние мысли и вернул его к реальности и… ужас жуткой потери охватил Славу - понял, что только он остался жив. С трудом сдвинул с себя кусок стены и поднялся на четвереньки. Чёрт, и почему он с собой не носил спички? И в этой пугающей темноте он начал обшаривать пол. Первым, на кого он наткнулся, была Зинаида. Руки прошлись по её одежде и в области живота наткнулись на толстый железный штырь от арматуры, торчащий из тела. Кровь была уже вязкой, и Слава понял, что прошло как минимум часа два. Значит наверху ещё ночь. Вытерев руки о штаны, он пополз дальше кругами, и только примерно через полчаса наткнулся на Сергея, у которого не было обеих ног. И тут силы оставили его, и он упал рядом с трупом. И так захотелось ему заплакать как в детстве в голос, что он стал кусать губы, так как слёзы не хотели вытекать из глаз.
     -     И похоронить я вас, друзья, не смогу, - прошептал Слава, - И
            тем более сообщить о трагедии маме и бабушке – в их    
            квартире могут быть немцы. Но куда мне деваться? К ним
            нельзя, вернуться в Васильевку не смогу, да и что там
            делать, а в дом на Калинина идти просто абсурд, хотя… Но
            там же эта баба и, наверное, уже знает, что её, так сказать,
            сожитель – немецкий агент мёртв. А если припугнуть её
            местью партизан или подпольщиков, а? Может быть и
            сработает. Да, надо забрать пистолет, выданный Серёге
            Мамонтовым – два не один.
      Но мысль, что тот и Николай живы, даже не пришла в его голову, так как он был уверен на 100%, что немцы уничтожили их.
      Слава повернулся на бок и опять стал обшаривать тело друга, и «вальтер» оказался в его правой руке, пальцы которой уже сковала смерть, И, он с огромным трудом разжал их. Да, теперь у него два пистолета, но что толку? Других подпольщиков он не знает, искать партизан глупо – можно нарваться в лесу и на карательный отряд фашистов. И только одна задача была теперь у него – освободить Машу…
       Он встал и на ощупь пошёл сначала прямо, уткнувшись сразу в стену, потом попытался идти по кругу, ощупывая её и хорошо, что двигался медленно – только одна нога попала в воронку от взрыва гранаты, а так бы он мог и поломать кости. Но как-то они попали же сюда? И он увеличил радиус поиска, найдя выход только через полчаса, как ему показалось. Но куда теперь идти? Направо или налево? Стал слюнявить палец, надеясь ощутить движение воздуха и… ощутил.
     -     Вроде бы всё, - шёпотом произнёс он, - Надо идти в ту
            сторону, куда указывает похолодевшая сторона пальца.
      И еле передвигаясь, он направился направо, дважды по пути наткнувшись на трупы немецких солдат. Но когда впереди чуть замаячил свет, он остановился. Ведь на поверхность ведёт люк, а если темнота ослабла, значит он приоткрыт. Не ловушка ли это?
Да и рано идти, так как ещё ночь - его вечный и единственный друг.
     И как ни странно, есть ему не хотелось, но рот пересох так, что язык еле ворочался и… он вернулся к трупам солдат. И только у одного он нащупал в кармане шинели фляжку и три плоских сухаря.
     -     Крекеры, наверное, - промелькнуло медленно в его голове
            именно в тот момент, когда он выливал всю воду в рот и
            прожёвывал твёрдые хрустящие ломтики.
И он тут же вспомнил родителей, которые водили его в театр в Белгороде, где он ел похожие на эти крекеры с мороженым. И одинокая слеза всё же скатилась по щеке.
     Процедура поедания несколько согрела его и он, с трудом стащив с солдата шинель, завернулся в неё и прилёг на пол у стены. Но тут как током дёрнуло его – часы, у солдат ведь должны быть часы и… фонарики! И он опять вернулся к трупам и в одном ранце нашёл то, о чём вспомнил. Облегчённо вздохнув, включил фонарик и посмотрел на часы, убедившись, что был прав – те показывали половину шестого, и он устало опустился на пол, тут же уснув.

                Его война

      Прежде чем постучать, он трижды обошёл домик, прислушиваясь у окон к раздававшимся за ними звуками и заглядывая в щели между занавесками, но услышал и увидел только женщину, готовящую себе еду.
     -     Значит к ней никого не подселили, - решил Слава, - Ну, что
           ж, попробую рискнуть.
      И он подошёл к входной двери и стукнул в неё три раза. На минуту в доме воцарилась тишина, а затем скрипнула щеколда.
     -     Кто там? – услышал он испуганный голос.
     -     Я от Сомова, Нора, - постарался сделать грубым голос
           Слава.
     -     Сейчас, - услышал он непонятную возню и дверь
            приоткрылась, и в свете свечи, увидев, что она держит в
            одной руке вилы, и тут же сунул ей под нос револьвер.
     -     Тихо, женщина, дом окружён партизанами. Мы знаем, что ты
            продалась фашистам, но если ты спрячешь на время у себя
            меня, то останешься в живых. Ну, решай!
      И её рука, державшая свечу мелко задрожала. Нора не была дурой и ей просто некуда было деваться, а этот дом её очень как устраивал. И она решила схитрить: будет всё спокойно и она постояльца не выдаст немцам, а если Сомов вновь заглянет к ней, то станет действовать по обстоятельствам.
     -     Хорошо, я пущу тебя, но ненадолго.
     -     Нас это устраивает, - кивнул головой Слава и добавил,
            повернув голову вправо, как будто там стояли партизаны, -
            Всё в порядке, командир, можете идти на явочную квартиру.
      И только тут женщина заметила, что перед ней стоит невысокий подросток, но не подала виду, решив всё же как-нибудь сообщить потом о нём Сомову, подумав: «Это ведь тот, кого мы с Фролом ждали, точно!».
      А Слава, не опуская револьвер, вошёл в сенцы, разделся, сам задвинул щеколду в двери и сделал театральный жест, мол заходи ты в дом первой, женщина. И она поняла, что парень то не простой и надо быть с ним осторожной. И широко отворив дверь в комнату, проговорила:
     -     Проходите, пожалуйста, я здесь одна. Будем вместе, так
            сказать, завтракать.
      После приёма пищи ему очень захотелось спать, но он пересилил себя и только подрёмывал, следя за Норой через полуоткрытые веки. И до рассвета он тоже не сомкнул глаз и не из-за того, что не доверял этой бабе, а потому, что мысль о Маше не покидала его ни на минуту. Женщина только один раз выходила из дома в туалет, но Слава всё же на всякий случай проконтролировал её действия, осторожно выйдя за ней во двор с револьвером в руке, но она не попыталась сбежать, и он успокоился. Но как быть дальше? Ведь если он пойдёт к комендатуре, выслеживать офицера со шрамом на щеке, то есть штандартенфюрера Зельца, как поведёт тогда себя эта «волчица»? Побежит тут же закладывать его или нет? Что придумать? И ответ возник тогда, когда уже стало светло и он выходил во двор помочиться, то есть увидел моток толстой верёвки, висящей в сенцах на гвозде.
     -     Да свяжу её и все тут, - решил Слава, - Ничего, потерпит,
            если нужда возникнет.
      И план у него был таким: узнав выходящего из комендатуры Зельца, он пойдёт за ним и попытается проникнуть в его «логово», а там, как Бог даст – если штандартенфюрер не откажется от своего решения в отношении Маши, то Слава его просто убьёт…
      И вот завтрак закончился, и он сходил за верёвкой. Увидев это, женщина прикинула: а справится ли она с этим пацаном или нет, если тот её решит повесить - что со страху не полезет в голову. Но тот придумал другое.
     -     Так, Нора, режь верёвку на два куска и одним связывай
            себе ноги.
     -     Зачем? – огрызнулась она.
     -     А затем, чтобы не сбежала к Сомову.
     -     А я и не собиралась.
      Слава вытащил из кармана револьвер.
     -     Ну?
И ей ничего не оставалось, как выполнить его приказ.
     -     А теперь ложись на кровать, - повёл дулом револьвера он.
     -     Зачем?
     -     Делай, что говорю или…- и подросток взвёл курок.
      Та запрыгала к кровати, где до этого лежал Слава, чуть не грохнувшись на пол. И он тут же связал ей руки. Затем нашёл в сенях варежку и затолкал её в рот женщины. Маскировку он тоже продумал, то есть покопался в шкафу и достал оттуда длинное платье и нацепил на себя. Нора была не худой, и её потрёпанное короткое пальто легко налезло на его куртку. И, сменив свои рваные и грязные валенки на её, накинул на голову и тёплый платок. Потом, показал ей кулак, вышел во двор и навесил на петли двери замок с ключом, которые нашёл на печи, закрыл его и, мысленно перекрестившись, вышел на улицу. Походкой он, конечно, не был похож на старушку, поэтому прикрыл нижнюю часть лица концом платка, тем более, что естественная причина для этого была– утром мороз усилился.
      На улицах народу было немного, а патрульных он вообще не встретил, то есть спокойно дошёл до комендатуры. И благо, что напротив стоял дом, окружённый металлической оградой, что позволило Славе стать за ней, внимательно вперив взгляд в дверь бывшей гостиницы. И он так прождал до обеда, прилично под замёрзнув под ледяным ветром – метель началась ещё с ночи.
      Штандартенфюрер вышел не один, а с ещё одним немолодым офицером и солдатом. Они прошли к стоящему «виллису», солдат сел за руль, офицеры на заднее сиденье.
     -     Чёрт, они же сейчас поедут, и я не смогу их догнать, -
           огорчённо решил Слава, но метель здорово ему помогла,
           занеся дорогу снегом, и машина поехала медленно, что
           позволило ему быстрым шагом двинуться за ней, не упуская
           из виду.
     Так они добрались до парка, остановившись у трёхэтажного, когда-то, видимо, красивого дома, и Слава понял, что это гостиница. Офицеры вышли из машины, а солдат остался, в ней сидеть. Первые вошли в подъезд, а через минуту, увидев, что солдат отвернулся и прикуривает сигарету, Слава проскользнул за ними. По стуку закрывающейся двери он понял, что немцы на последнем этаже. Осторожно стал подниматься по лестнице. Но как войти в квартиру? Кем представиться? Господи, помоги! Наконец он на площадке третьего этажа, а там две двери… В какую стучать? За какой эти ненавистные эсэсовцы?
     Он подошёл к той, что выглядела получше, и прижался ухом к замочной скважине и… чётко услышал немецкую речь. Здесь! Здесь эти сволочи! И трижды уверенно нажал на кнопку звонка.
     Минута и женский голос спросил по-русски:
     -     Кто там?
     -     Я-а-а, - постарался подражать немцам Слава.
     -     Штольц?
     -     Я-а-а, - повторил германское слово «да» он.
      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел… Машу.
     -     Ой! – только и произнесла она.
     -     Тихо, - прошептал он, - Офицеры здесь?
     -     Да, Зельц и Бах.
     -     Ещё кто?
     -     Солдат - повар и горничная – оба немцы.
     -     Он вооружён?
     -     Да.
     -     Пистолет?
     -     Да в поясной кобуре.
     -     Ладно, иди вперёд и скажи, что пришёл, как ты назвала,
            Штольц. А кто он?
     -     Водитель «виллиса». Ты что задумал, Слава? – дрожа всем
            телом спросила Маша, - Нам надо немедля бежать отсюда!
     -     Но водитель то остался в машине и, увидев нас, поднимет
            шум…
      И тут они услышали немецкую речь.
     -     Всё, вперёд, - приказал подросток, вынимая из обоих
            карманов револьвер и «вальтер», и входя в широкий
            коридор.
     Но повар уже был тут как тут, держа в руке пистолет.
И Слава не стал раздумывать – пальнул с обеих рук ему в грудь, и рванул вперёд. Впереди в комнате закричала женщина, но он уже был на её пороге. Но он просчитался – офицеры быстро среагировали, выхватив оружие и спрятавшись: Зельц за диваном, а Бах в другом помещении вместе с горничной.
     Но отец учил Славу разным ситуациям и он, увидев, что комната пуста, тут же на всякий случай упал на пол, сорвав с себя пальто Маруси и отбросив его в сторону. И вовремя – из-за дивана раздалось два выстрела. Одна пуля попала в пальто Норы, а другая в его правую руку ближе к плечу. Но боль не остановило его: перекатившись под стоящий посередине комнаты круглый стол с толстой столешницей, он перевернул его на бок и, прячась за ним, протащил его метра на два в сторону дивана. Затем паля из двух пистолетов в диван, он молниеносно переместился в другой его конец, выстрелив ещё три раза из револьвера, так как раненая правая рука не смогла опять поднять тяжёлый «вальтер». И понял, что попал – ответной пули он не получил. Прыгнув на диван, он увидел за ним Зельца, шею которого заливала кровь.
     -     Ну, вот, за Никиту я уже отомстил! - прошептал он и
            бросился в другую комнату, но там его ожидал сюрприз:
            Маша стояла в объятьях Баха, приставившего к её голове
            пистолет, а каблуки горничной уже стучали по полу 
            коридора вон из квартиры.
     -     Не шути, партизанская свинья, - сказал на русском Курт, -
            Дёрнешься и я её убью. Брось оружие!
      И вдруг Маша закричала:
     -     Беги, Славик, беги. Он убьёт и тебя и меня.
И тот понял, что она права и только он сможет потом ей помочь. И, качая «маятник», как учил его отец, рванул в коридор, получив ещё одну пулю в ногу, выпущенную из оружия переводчика. И… тут же столкнулся с солдатом-водителем, который услышав выстрелы, бросился в дом. Но не ожидая увидеть подростка, замешкался, чем и воспользовался Слава – последняя пуля из револьвера попала тому в живот. Минута, и он уже на улице, ещё одна и «виллис» заурчал в его руках. Машина сначала пошла юзом, но потом быстро выровнялась, но он проехал только половину квартала, так как вспомнил дорогу, по которой они пробирались последний раз втроём с Зиной и Сергеем в библиотеку, и она была отсюда недалеко, и… выскочил из «виллиса». Развалины домов заслонили его от всех прохожих своими стенами, а также ему помогли уйти  свидетели перестрелки, бросившиеся толпой навстречу ревущей машине с патрулями и дезориентировавшие их. И никто из немцев не смог догадаться, что спрячется мститель в подвале всё той же библиотеки, попав туда через знакомый ему канализационный люк.
      Первая пуля только поцарапала кожу, а вторая прошла навылет через мышцы голени. Фонарик Слава не вынимал из кармана куртки и теперь тот ему пригодился – он тщательнее обыскал ранцы обоих солдат и нашёл пакет со стерильным бинтом, какой-то раствор, пахнущий спиртом и… «колотушку» - немецкую гранату с длинной ручкой.
     -     Вот это подарок, - обрадовался он, перевязывая раны, - Будет
            что преподнести офицерам в кафе.
      Да, он уже решил, что ещё одно возмездие должно произойти. И это будет месть за смерть физрука, Фёдора, Савелия и Фишмана, а также Отца Евлампия, Зинаиды и Сергея. Ну, и ещё раз за Никиту, которого он считал своим названным братом. Но куда потом идти? Искать подпольщиков без толку – после расправы в подвале библиотеки они, узнав об этом, скорее всего, залягут где-нибудь более капитально. Тогда придётся всё же уходить в лес – прятаться у Норы стало теперь ещё опаснее. Но сторон света четыре и куда бежать? Ладно, на первом месте акция в кафе, а потом видно будет…
      Но всё же, когда стемнело, он пошёл с трудом сначала на Калинина, 5, – желание отомстить прибавило ему силы и он почти не замечал боль. Нора лежала на боку и по её посиневшему лицу было видно, что ещё немного и она задохнётся. Слава освободил её от пут и кляпа, и она тут же побежала в туалет.
     -     Готовь поесть, - приказал он ей, когда та вернулась.
     -     Пшённая каша пойдёт? – еле выговорила она.
     -     Что угодно, только бы набить желудок.
     -     Ну и как в городе? – отвела женщина взгляд в сторону.
     -     Спокойно, - невозмутимо ответил он.
      И тут она сказала:
     -     Мне кажется, что приходил Сомов.
      И Слава чуть не свалился с табурета. Да, он был прав, когда навесил на входную дверь замок и замкнул его – это «сказало» ему, что женщины в доме нет.
     -     Он подёргал замок, а потом ушёл, - продолжила Нора.
     -     Ладно, вари кашу, - зевнул подросток – в подвале
           библиотеки он спал плохо, всё время, просыпаясь и ожидая
           прихода эсэсовцев.                И пока та кашеварила, он достал из-за брючного ремня «колотушку» и спрятал её под кровать.
      После ужина они легли спать, но, когда он услышал лёгкий храп женщины, встал и привязал верёвкой свою не раненную ногу к дверной скобе – помощнице полицая всё равно доверять нельзя. Утро принесло головную боль и лёгкий озноб, и он понял, что воспалилась рана на ноге.
     -     Не знаешь, лекарства какие-нибудь в доме есть? – спросил
            он Нору, когда та проснулась.
     -     А что? – подозрительно посмотрела на него женщина.
     -     Да простудился я, - ответил он, не глядя ей в глаза.
     -     Была в ящике стола коробка, сейчас её принесу.
      Лекарства Слава знал (мать же работала Главной медсестрой в госпитале), поэтому сразу нашёл противовоспалительные и обезболивающие препараты, а когда Нора пошла в туалет, перевязал рану на ноге, увидев, что та распухла и покраснела.
     -     Да, хреново, - прошептал он, - Самое время показаться бы
            врачу, но где его возьмёшь? Да и пора осуществить свой
            второй план возмездия. И это главное сейчас!
     К вечеру он почувствовал себя немного лучше, и решил, что пришло его время. Не маскируясь, он одел только всё своё, чтобы лишняя одежда не мешала ему. Затем сунул за брючный ремень гранату и «вальтер» (револьвер без патронов ему, естественно, был не нужен), и окольными путями стал пробираться на улицу Губкина. Там было кафе под названием «Старые лебеди»,  находившееся в подвальном помещении с окнами почти на уровне земли и в которое любили ходить офицеры СС – рассказывал ему об этом Сергей. У входной двери стояли три немца в шинелях и фуражках, о чём-то споря, и Славе пришлось прождать полчаса пока те не вошли вовнутрь подвала, из которого раздавались музыка, хохот и крики.
       Но вот улица опустела, и он стал осторожно обходить это здание, заглядывая в окна. Нет, он не знал ни Генриха Штаубе, ни Ганса Брауна, но надеялся, что офицеры, уничтожившие практически всё мужское население Васильевки, там были. И он так увлёкся, что не заметил троих мужчин, делавших то же самое.
     -     Ну, с Богом! – перекрестился три раза Слава и прильнул к
            самому большому окну.
     Кафе было забито до отказа и там были не только офицеры, но и солдаты, также усиленно пьющие шнапс и танцующие с продажными русскими бабами, которых все называли «волчицами». Он уже размахнулся, чтобы кинуть в окно гранату, как за спиной услышал шум мотора. Оглянулся и увидел, как из кузова большого «студебекера» вылезают солдаты. И ему пришлось упасть за сугроб, свернувшись калачиком.
     Солдаты вбежали в кафе и, там сразу воцарилась тишина.
Что они там говорили, Слава, конечно, не слышал, но увидел, как посетители направились к гардеробу.
     -     Пора, - решил он и, лёжа размахнувшись, швырнув в окно
            «колотушку».
      Взрыв выбил стёкла и из кафе раздались не только стоны, но и выстрелы – немцы среагировали быстро. Но тут новых два взрыва сотрясли строение с другой стороны и жуткие крики раздались из всех окон. Входная дверь распахнулась и на улицу стали выбегать все, кто был в кафе, но… тут же попадали в снег из-за заработавших сзади Славы автоматов.
     -     Подпольщики! – мелькнуло у него в голове, но вдруг прямо
            перед ним полыхнуло пламя, и он потерял сознание.

                Х

     Первое, что он услышал был женский голос, спросивший:
     -     И как же вам удалось скрыться, мужики?
     -     Если бы не «студебекер», мы бы там все полегли, - ответил
           мужской бас, - Немцы, сами не предполагая, нам помогли –
           прибыли на такой хорошей и проходимой машине. Сашка
           тут же убрал водителя, как только они стали стрелять
           из окон кафе на улицу, и мы рванули на ней почти до самого
           леса.
     -     А подросток откуда взялся?
     -     А чёрт его знает, но он первым бросил гранату в окно. И
            этим он отвлёк солдат от нас. Они, по-видимому, приехали,
            чтобы предупредить гуляк, что готовится налёт партизан.
     -     Откуда ж они узнали об этой акции, как ты думаешь,
            Григорий?
     -     Думаю, что это всё тот же неуловимый пацан, работающий
            на фашистов. Он как невидимка появляется и подслушивает
            наши разговоры, а мы его не видим и не слышим –покойный
            Влад рассказывал нам о нём. А как этот наш новый герой?
     -     Да нагноение у него довольно сильное, и боюсь, что
            начнётся остеомиелит или гангрена. Лучше его отправить на
            Большую землю…
     -     Постараемся и спасибо вам, Антонина Глебовна, с нас
            причитается.
     -     Да уж, спирт и обезболивающие у нас почти заканчиваются, 
            а раненые ещё не пришли в себя после позавчерашнего боя.
           Но кто же всё-таки этот смелый паренёк?
     -     Ничего, придёт в себя, узнаем.
      И тут у Славы заныла нога и он застонал.
     -     Ну, всё, закончилось действие обезболивающих, - сказал
            приятный голос и приоткрывший глаза подросток увидел
            миловидную женщину в белом халате и шапочке.
     -     Как ты, смелый ты наш? – улыбнулась она.
     -     Посредственно, - тихо произнёс Слава, - А где я?
     -     В партизанском отряде имени Василия Сталина. Есть
            хочешь?
     -     Нет, попозже.
     -     А как тебя зовут?
     -     Слава.
     -     Хорошее имя. А меня…
     -     Антонина Глебовна, - перебил женщину он и попытался
            встать.
     -     Ты чего это? – подошёл к операционному столу крупный
            мужчина.
     -     Я услышал про мальчика – предателя и…
     -     К сожалению, мы не знаем его имени и где он живёт.
     -     Ну, хотя бы какой у него рост и цвет волос? – прошептал
            Слава, - У меня есть подозрение…
      Но мужчина перебил его, усмехнувшись:
     -     Рост точно небольшой, иначе мы бы его сразу заметили, а
            вот цвет волос мы не знаем. Да и много сейчас пацанов,
            шастающих по городу и прячущихся в развалинах домов.
     -     Плохо.
     -     Ещё как!
     -     Ладно, хватит, Григорий, - хлопнула по плечу мужчины
            доктор, -  Пусть герой наш поест и опять поспит.
     -     Но я уже не хочу, - опять попытался встать Слава.
     -     А я дам тебе снотворного – во сне быстро всё проходит: и
            воспаление в ране и боли. Да, командир?
     -     Это точно! Сам неоднократно проходил муки
            выздоровления. Пока, парень, держи хвост пистолетом.
     -     А где… - начал Слава.
     -     Твой «вальтер»?
     -     Да.
     -     У меня, не беспокойся. Мои бойцы, пока ты болеешь, его
            разберут и смажут.
     -     Спасибо, - откинулся на резиновую подушку подросток.
     -     Тебе спасибо. Сейчас тебе принесут еду, а потом будешь
            спать. Ага?
     -     Так точно, командир! – еле улыбнулся Слава, - Всё будет
            исполнено.
     -     Молодец и судя по твоему говору, отец твой военный?
     -     Да… был.
     -     Жаль. Ну, пока.
      После снотворного он действительно проспал сутки, а проснувшись, почувствовал, что ногу всё же дёргает, но болит, вроде, меньше. Да и сил у него немного, но прибавилось. Вставать ещё было рано, поэтому он стал вспоминать всё, начиная с последнего прихода со взрослыми в Васильевку. И… слёзы сами потекли из глаз. Но это продолжалось не долго – ненависть к немцам подавила его слабость. А воспоминания всё продолжались и продолжались: вот он у Сивой в подвале, вот убегает из села в Белгород, вот его находит предатель Фрол, вот он с Иваном едет на телеге и прощается, не доезжая до пропускного пункта. А вот и встреча с Машей и знакомство с Зиной и Серёгой, и вот они обсуждают план освобождения девушки и… И тут он аж подскочил на лежанке в блиндаже, вспомнив шуршание за дверью, когда они «заседали», и Зина сказала, что это мыши бегают. А ещё Прасковья Ивановна говорила, что слышала быстрые шаги на их этаже, когда она поднималась на лестнице. И с ними всё время рядом болтался на улице Генка, строя из себя дурачка. А ведь и мальчишка – газетчик, подошедший к Никите в городе тоже, как рассказывал его названный брат, был такого же возраста и если бы ему отмыть лицо, то… Чёрт, да ведь он запросто мог быть неуловимым пацаном - предателем!
     -     Неужели… - всё же поднялся с лежанки Слава,
            приговаривая, - Неужели это он, Генка, следил всё время за
            нами и рассказывал об их разговорах немцам? Поэтому и
            попали мы тогда в западню в подвале библиотеки. Он же,
            как и я, мог одеваться во что-то светлое и незаметно ходить
            за нами по ночам даже в девичьем обличие. Да, надо
            рассказать о нём командиру этого партизанского отряда.
     Но Григорий Андреевич Котов отнёсся к этому скептически.
     -     Говоришь, что ему двенадцать лет?
     -     Да.
     -     Тогда чушь всё это. С какой стати он превратился в
            предателя? Что, у него дед был кулаком или служил у
            «белых» и он мстит за них? А родители кто у него, не
            помнишь?
     -     Генка говорил, что они оба погибли на фронте в сентябре.
     -     Ну вот! А какая у него фамилия и какой он был в общении?
     -     Вообще-то замкнутый и всё время ходил хмурый. А фамилия
            у него то ли Перевалов, то ли Самохвалов – не помню.
     -     А чему ему радоваться, если живёт со старой бабкой и ходит
            сам всё время за продуктами?
     -     Но, может, он нам врал про отца и мать? – неуверенно
            спросил Слава.
     -     С какой стати?
     -     А кто его знает…
     -     Вот именно. Так что забудь о нём, Слав, и будем мы все
            искать другого малолетку-предателя.
     -     Но…
     -     Никаких «но», партизан, и не вздумай вернуться в город.
            Понял?
     -     Да, - нахмурился подросток, а сам подумал, - А это мысль!
            Но один я дорогу в Белгород не найду, поэтому надо найти
            себе союзника.
      И через неделю, когда уже, не смотря на беспокоящую его боль и познабливание, стал немного ходить, он стал присматриваться к молодым партизанам и… выбрал двадцатилетнего разведчика Мишу Соколова – вёрткого, умного и дерзкого парня. И однажды после его возвращения с задания, Слава отвёл его в сторону.
     -     Чего тебе? – отмахнулся он от подростка.
     -     Миш, две минуты и всё.
     -     Что-то серьёзное?
     -     Очень.
     -     Тогда, когда стемнеет.
     -     Ладно.
      И после смены постов и наступившей в лагере тишины Михаил сам нашёл Славу и тут же поставил условие:
     -     Говори быстро и по делу.
    И тот рассказал ему суть дела.
     -     Считаешь нужно его проверить? – нахмурился Соколов.
     -     Да.
     -     Тогда трави.
И Слава буквально за две минуты представил свой план.
     -     Нормально. И когда хочешь это осуществить и с кем?
     -     А вместе с тобой, когда ты пойдёшь на связь с
            подпольщиками.
     -     А на лыжах дойдёшь?
     -     Постараюсь. Дело то очень важное!
     -     Замётано. Но как быть с командиром? Доложим ему?
     -     Нет, - уверенно произнёс Слава.
     -     Тогда готовь шею, - усмехнулся молодой разведчик.
     -     Для чего?
     -     Для подзатыльников.
     -     Да и чёрт с ним – правда главное для нас.
     -     Это да. Тогда, герой, жди моего знака.
     -     Всегда готов! – улыбнулся подросток.
А через два дня Михаил, проходя мимо блиндажа, где лежали раненые, свистнул три раза, что по договорённости со Славой означало, что этой ночью в три часа они идут в Белгород.
      Разведчик был одет в маскхалат, держа в руках лыжи и белую простынь.
     -     Накинешь на себя, когда подойдём к городу, - только и
            сказал он, протягивая Славе его «вальтер».
      И всю дорогу тот удивлялся, как Соколов ориентируется в тёмном лесу, ни разу не посмотрев на компас. Но шли они на лыжах медленно - боль в ноге усиливались всё больше и больше, заставляя Славу стискивать зубы. Но их подгоняло серьёзное дело, а ещё вой волков.
      Но вот и Белгород, и они сняли лыжи, спрятав их в снегу у раскидистой ели, нацепив валенки. И опять восхитился подросток Мишиному знанию города, то есть они ни разу не выходили на улицу, пробираясь всё время по заснеженным огородам, подворотням и дворам разрушенных построек. И он даже сразу не узнал трёхэтажный дом, где жили Туриновы и предполагаемый предатель.
     -     Ты постучи погромче, - посоветовал Соколов Славе, - чтобы
            соседи проснулись. А я буду во дворе следить за подъездом.
     -     Ладно, - кивнул тот головой.
     -     Да, и не снимай свою накидку, так как если пацан
            действительно стукач, то, увидев тебя в ней, сразу поймёт,
            что ты от партизан и рванёт быстрей в комендатуру. Понял?
     -     Да, - ответил Слава и поковылял в подъезд.
      Было семь часов утра и тот ещё тонул в темноте, но он не перепутал двери, стукнув три раза громко Туриновым.
     -     Кто? – спросила мать Зинаиды и Сергея – голос её он узнал
            сразу.
     -     Это я, Слава, - сказал он.
     -     Ой! – ахнули за дверью, и та тут же отворилась, - Заходи,
           Славочка, а где Серёжа и Зина?
     -     Сейчас расскажу, - так же громко произнёс он.
      Женщина открыла дверь и просто задушила его в своих объятьях.
     -     Ну, ну, быстрей говори, - проговорила она, но Слава решил
           не спешить – пусть соседский Генка (если он действительно
           предатель) успеет одеться и прильнуть к замочной скважине
            ухом.
     -     Нет, подождите, Нина Ивановна, дайте хоть попить воды и
            чего-нибудь поесть – дорога из леса, где находится
            партизанский отряд была долгой.
     -     Ой, сейчас, Славочка, сейчас принесу, - засуетилась мать
            ребят, - А вот и бабушка тебя захотела увидеть.
      И действительно в коридор медленно зашуршала тапками старушка, вытирая платочком слёзы с лица.
     -     Детки то, детки же наши где? – зашамкала она беззубым
           ртом, но Слава только махнул рукой, не проходя дальше, а
           сел на изодранный кошкой пуфик.
      Нина Ивановна принесла стакан с горячим чаем и хлеб с кусочком сала.
     -     Ешь, милый, ешь. Мы подождём твоего рассказа.
      И толи ему показалось, толи действительно чуть скрипнула входная дверь у соседей, когда он с полным ртом начал  выдумывать, как Сергей и Зина ушли вместе с ним в партизанский
отряд и как те готовят подрыв моста под Курском – он не хотел женщинам говорить правду, которая их может просто убить.
      Но вот он действительно чётко услышал, как кто-то бухнул дверью и затопали быстрые шаги по деревянной лестнице вниз.
     -     Всё, мне пора, - встал он с пуфика, - Меня ждут ваши
            ребята в лагере.
      И тут же, не прощаясь, выскочил на лестничную клетку.
Михаил стоял у подъезда, в нетерпении притопывая ногами.
     -     Пацан побежал в сторону парка, - скороговоркой произнёс
            он, - Я за ним, а ты спрячься между сараями. Понял?
     -     Так точно, - улыбнулся Слава и, сняв варежку, показал
            большой палец, что означало одно – он оказался прав.
      А Соколов уже мчался за Генкой, держась противоположной стороны и черкнув на ходу на одной из улиц на доме номер восемь «галочку». И как только пацан свернул на ту, где находилась комендатура, он догнал его, схватил за руку и зашептал на ухо:
     -     Пошли сразу к Сомову, Геночка, я тоже засёк Славку.
      Мальчик от неожиданности застыл на месте, но твёрдая рука разведчика потащила его назад.
     -     Так он же не там живёт, а в другой стороне, - наконец сказал
            он и тут же почувствовал, как что-то твёрдое уткнулось в его 
            бок.
     -     Молчи, сосунок, или получишь пулю, - зашипел на него
            Соколов, - И не упирайся, а то… Понял?
     -     Да, - задрожал всем телом Генка.
      И через десять минут они были рядом с его домом.
     -     Бабушка не знает… - начал предатель, но Михаил шлёпнул
            ладонью по его губам и заскрипел зубами:
     -     Зато мы знаем, - и потащил во двор, где чуть громче и
           коротко произнёс, - Слав, выходи.
      И тот тут же выскочил из-за сараев.
     -     Ну? – спросил он.
     -     Как видишь. Это он?               
     -     Да.               
     -     Тогда всё, ходу в лес.
     -     А подпольщики?
     -     Знак уже подан. Давай быстрей!
Назад шли дольше, так как Генка всё время упирался, и разведчику пришлось нести его на спине «горшком». Да и Слава еле двигался на лыжах, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.                Но первый дозорный подстегнул их:
     -     Быстро к Котову, Мишка, он рвёт и мечет.
      И они ускорили продвижение, но как только вошли в блиндаж, где располагался штаб отряда и где работал радист, и командир увидел, с кем они пришли, никакого мата не последовало.
     -     Ладно, хрен с вами, - махнул рукой Григорий Андреевич, -
           Победителей, как говорится, не судят. Но вы, безобразники,
           поспешили – утром пришла радиограмма, где помимо нового
           приказа была короткая информация…
     -     И какая? – не вытерпел Соколов.
     -     Не перебивай, а то посажу на «губу», шебутной ты чёрт!
            Юра, - обратился командир отряда к радисту, - отведи
            этого маленького подонка на нашу гауптвахту, а вы, друзья,
            слушайте внимательно.
      И когда они остались втроём, Котов продолжил:               
     -     Юрий Мефодьевич и Екатерина Ивановна Самохваловы, то
            есть отец и мать этого отщепенца были репрессированы в
            декабре 1938 года и отправлены в Гулаг, где и погибли,
            поэтому причины скурвиться, то есть стать предателем –
            мстителем у вашего «языка» были.
     -     И что Центр сказал с ним делать?
     -     Сегодня ночью прибудет самолёт с оружием и провиантом, и
            заберёт обоих, в смысле, нашего молодого героя и этого
            говнюка на Большую землю. Понятно вам?
     -     Да, - кивнул головой разведчик.
     -     Так точно! – откозырял Слава и с трудом улыбнулся.
     -     А пока, беглец, глаз с этого засранца не спускай – жизнью за
            него отвечаешь.               
     -     Так точно! – повторил Слава в знак согласия.
     -     Ладно, - подмигнул им обоим Григорий Андреевич, -
            Идите завтракать, а завтра утром, Михаил, мы снимаемся.
     -     И куда? – спросил тот удивлённо.
     -     Вливаться в отряд Миронова под Курск – взрыв моста никто
            не отменял.
                Эпилог
 
      Слава Денисов, пролежав в госпитале Бурденко полтора месяца, где ему всё – таки спасли ногу, всё же ушёл на фронт, сбежав из Москвы к ополченцам и пройдя потом более 1600 километров от столицы СССР до самого Берлина, получив ордена: «Красной Звезды», «Отечественной Войны», «За личное мужество» и «Медаль за отвагу». А вернувшись, женился на медсестре центрального госпиталя в Белгороде, чтобы до конца своих дней ежедневно вспоминать мать. У него родились двое мальчиков, и до конца жизни он проработал в УГРО, ловя бандитов.
     Машу Храмову всё же увезли в Германию, и сделал это Курт Бах -она тоже понравилась ему своими зеленовато – синими глазами. Там он заставил её выйти замуж за своего сына, который потом оказался антифашистом, о чём отец не знал до самой своей смерти, погибнув при отступлении немецкой армии весной 1944 году в Румынии.
     А Геннадий Самохвалов, отсидев в колонии для малолетних пять лет, стал вором, не гнушавшимся ничем, а после первого ограбления с убийством был уничтожен милиционерами в перестрелке.
     Судьба же партизанского отряда имени Василия Сталина (название ему партизаны придумали сами) осталась никому неизвестной…
                Конец
    
      
 
               
               

               


      


      
               


               


    
      

 





               

   И Х   В О Й Н А

                Беспощадность в избавлении               
                от сомнений или способность               
                не замечать их – называют               
                силой воли.
                Кароль Ижиковский

               
      Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года и уже 18 июля Центральный Комитет ВКП (Б) принял специальное постановление под названием «Об организации борьбы в тылу германских войск». Главный вопрос его – создание отрядов Народного Ополчения. Постановление горячо обсуждалось всюду.   
      Секретарь Обкома города Белгорода, Ф.В Куцем не был исключением и в конце заседания предложил всем секретарям парткома провести собрания на своих предприятиях с целью создания списков трудящихся, желающих записаться в добровольцы для борьбы с фашистской нечистью. Это было сделано и в этот же день за два часа поступило в общей сложности 2500 заявлений, а к 24 июля в Отряды Народного Ополчения влились свыше пяти тысяч человек. И они на следующий же день начали работу по охране заводов и объектов, строительстве оборонных сооружений, изучении оружия и создания скрытых складов его.
      Партизанских отрядов было создано к концу сентября более пятнадцати. Это отряды А.А. Полякова, Д.В. Засторожкова, Г.А. Боброва, П.В. Тольпа, В.А. Доброхотова, М.И. Проскурина,                Н.И. Козлова, Е.А. Колымцева, Ф.Д. Переверзева, Ф.П. Шульгина, Т.С. Матвиенко. Были и немногочисленные объединения, состоящие из 45 - 50 добровольцев и примкнувших к ним десантников и солдат, бежавших из немецких лагерей. Это отряды под руководством Карасёва, Иерусалимова, Усикова, которые осуществляли налёты на небольшие формирования захватчиков, совершали казни изменников Родины, подрывали мосты и дома, где расселялись оккупанты.
      Были, естественно, и «зачистки» со стороны немцев. Например, в декабре 1941 года 725 – ой группой тайной полевой полицией были совершены облавы и обыски в областных городках и прочёсывания прилегающих к ним лесов. Фашисты бесчинствовали вовсю: селян пытали, насиловали, расстреливали, вешали и сжигали живьём целыми деревнями… И сам город Белгород также пострадал - был в руинах из-за бомбёжек и поджогов. Но, не смотря на потери, партизанские отряды и подполья продолжали бороться, пополняя число Героев самой разрушительной в мире войны.               
      И в них участвовали не только взрослые…         

                Васильевка 

          Дом Председателя сельсовета Артёма Ивановича Колунова находился на пригорке у грунтовой дороги, ведущей в райцентр в тридцати километрах от него. Рядом были ещё два дома -  зоотехника Петра Егоровича Зайцева и счетовода Фишмана Артура Абрамовича, который в этом небольшом селе был и бухгалтером, и кадровиком, и учётчиком. И никаких капитальных заборов вокруг строений не было, как и у всех остальных двадцати семи домах с небольшими участками. Нет были, конечно, невысокие штакетники, чтобы не забегали приблудные собаки да лисы, ворующие кур и всё…               
         Отдельно в стороне подальше от большака стоял старинный обшарпанный кирпичный двухэтажный дом для учителей, который до Революции принадлежал местному помещику Кулакову. Сельсовет и крошечная амбулатория находились буквально в семидесяти метрах к югу от него и домов правящей, так сказать, верхушки. Амбулатория имела мизерную операционную, где пожилой фельдшер Прокоп Петрович Новиков под местной анестезией «стриг» грыжи, абсцессы и аппендициты. При серьёзных же случаях больного отправляли в райцентр на единственном в селе грузовике.
        Прямая как столб улица, а скорее не улица, а неширокое поле, заросшее бурьяном, не имела названия и тянулась почти на полкилометра, где в центре стояла одноэтажная школа, сельпо (там же и почта) и небольшая церковь, которую коммунисты в суровые годы после революции почему-то не тронули. В конце же деревни была крохотная МТС, а лучше назвать её мастерской за железным проржавевшим забором, где стояли два трактора и та самая полуторка с деревянной кабиной. Чуть подальше был полуразвалившийся и полупустой коровник на пятнадцать мест и конюшня, где было всего пять телег и столько же лошадей. И их использовали не только для вспахивания общего поля, но и для использования на собственных участках крестьян, которые в конце лета отвозили свой небольшой урожай в областной центр, то есть в Белгород. 
       Никакого радио у деревенских не было, но в сельсовете стоял старенький репродуктор «Рекорд», ловивший только Москву. Был там и телефон в возрасте двадцати лет - обшарпанный и тяжёлый, по которому Председатель сельсовета с трудом связывался с городом. В двухстах метрах на юг от деревни протекала неширокая речка под названием Дубенка с единственным местом, где можно было купаться и ловить окуньков, то есть где был открытый песчаный берег без кустов. На севере же простирались болота и глухой лес с елями, берёзами, грибами и гадюками. А остальное пространство вокруг села занимало поле, где росли в основном рожь, овёс да кое-что из овощей.
      Никите Ершову было шестнадцать лет, и учился он в школе так-сяк, зато здорово играл в футбол и быстро бегал стометровки. Отец его, Матвей Ильич - рослый хромоногий после ранения ещё в Гражданскую войну мужчина сорока лет, работал в МТС механиком, а при необходимости трактористом и шофёром.  Мать же, Елизавета Гавриловна как раз и была той единственной медсестрой амбулатории– справной и приятной женщиной тридцати семи лет с пшеничного цвета волосами.
      И она мечтала, чтобы сын стал врачом.
Оба родителя часто ругали Никиту, дневник которого пестрел тройками и редко четвёртками, говоря постоянно, что доктора – народ замечательный, и всеми уважаемый и любимый. Мать даже однажды пыталась привлечь его на операцию по удалении грыжи, но Никита категорически отказывался, объясняя своё нежелание боязнью вида крови. Для него было лучше гонять мяч по так называемому стадиону – площадке во дворе школы, предназначенной для занятий физкультурой.
     -     Ну, ты бы, Никит, хоть издалека посмотрел, - в последний
            раз попросила сына мать.
     -     Да не буду я врачом, мам, - хмуро посмотрел на неё Никита.
     -     А кем же ты хочешь быть?
     -     Ну, военным или пожарником.
     -     Но для этого тоже надо учиться.
     -     Ага. Вот закончу школу, и уеду к бабушке в Белгород, где
            и устроюсь.
     -     Не устроюсь, а поступлю в училище, - поучительно
            произнесла мать.
     -     Хорошо, поступлю, - отмахнулся тот от неё как от
            назойливой мухи, - Ну, ладно, я пошёл в школу, играть в
            футбол.
И мать буквально взорвалась.
     -     И ты мне не нукай – я не лошадь.
Но сын уже был за дверью и не услышал её недовольного голоса.
      Да, была у него бабушка (мать отца), жившая в областном центре по имени Вера Максимовна – бывшая учительнице немецкого языка, к которой он ездил каждый год на месяц летом, но не для того, чтобы ковыряться в её небольшом огороде, а чтобы познавать противный язык германцев. А не уехала она к сыну из своего собственного маленького одноэтажного домика из-за того, что не сошлась характерами с невесткой – деревенской девушкой, с которой её Матвеюшка случайно познакомился в поезде. В общем, столкнулись две сильные личности и всё тут – увезла она в деревню единственного сынаю
     -     Язык тебе всегда пригодится, Никита, - увещевала его 
            бабушка, - Бог даст, войны не будет, но…
     -     А чё немцу нападать? – улыбался подросток, - Ведь
           товарищ Сталин договорился с Гитлером о ненападении.
     -     Да кто их знает этих немцев, - вздыхала Вера Максимовна,
            - Вон в Испании то ни с того, ни с сего фашистская хунта
            устроила переворот, и дедушка твой сложил там свои
            кости, воюя за простой народ.
     -     И кем он был?
     -     Лётчиком, внучек, лётчиком, - вытирала набежавшую слезу
            бабушка, - Так что зарекаться, милый, нельзя – всё может    
            случиться…
     -     Язык немчуры как брёх собак, - морщился парень.
     -     Да, похож, но это же и язык Гёте, Кафки и братьев Гримм.
     -     Да читала ты мне его сказки в детстве– чушь несусветная.
      Бабушка качала головой.
     -     Зря ты так, Никитушка, они все были великими писателями.
     -     Да и хрен с ними.
     -     Ну, не надо так, внучек. Надо уважать тех, кто чему-нибудь
           хорошему нас учит. И давай, говори по - городскому, а то
           мне стыдно тебя слушать – деревня и деревня. Мы же с
           твоим отцом и дед твой из интеллигентов. Ладно, давай
           перейдём к языку.
      И Никита с большим неудовольствием садился за стол и часа два – три мучился произносить и запоминать противные ему слова.               
      И всё в деревне шло своим чередом: пахали мужики поля, растили детей и внуков, собирали довольно большой для села урожай. Так бы они тихо и жили в своей области, если бы 22 июня 1941 года в десять утра Председатель сельсовета не собрал всех жителей у своего дома и не объявил:
     -     Дорогие мои селяне! Фашистская Германия всё же пошла
            войной на нас, не смотря на пакт о ненападении – слышал я
            по радио обращение Вячеслава Михайловича Молотова к
            народу. Поэтому больные, старики, женщины и дети,
            при угрозе оккупации нашей области можете уехать в
            Белгород – мы в этом поможем. Там, сказали мне по
            телефону, будут стоят поезда, которые и отвезут вас в
            эвакуацию. Мужское же население должно стать на защиту
            нашей дорогой Родины - за ними через два дня из
            райвоенкомата, приедет грузовик.
     -     Да у нас таких не хилых для войны мужиков раз-два и
            обчёлся, - вышел вперёд с озабоченным выражением лица
            зоотехник Зайцев.
     -     Что есть, то есть, - кивнул головой Колунов, - Но нашу
            страну нужно защищать. Не так ли?
     -     Обязательно, - громко объявил хромоногий отец Никиты, -
           Даже я пойду опять против немца воевать.
     -     Да кто ж табе хромоногого возьмёт? – усмехнулся гармонист
           Никола, - Бушь ковылять, идя в атаку? Да табе в первом
           же бою и убьють. А воще-то немец, может статься, до нас и
            не дотянет.
     -     Это как сказать, – странно посмотрел на него зоотехник.
     -     И последнее, - продолжил Колунов, - у тех, кто останется в
            селе теперь две задачи и первая – вырыть в огородах или в
            сараях ямы, куда можно будет спрятать всё, что пригодится
            для еды, то есть соленья, варенья, а в августе весь до
           мелочей урожай как со своих участков, так и с общего поля.
           А также не забудьте про грибы, ягоды и рыбу, иначе при
           этих немецких варварах мы скоро все подохнем от голода.
      Бабы сразу все зашумели, вытирая набежавшие слёзы, но делать было нечего – надо готовиться к войне. И всё тут же встало с ног на голову: пожилые крестьяне стали спешно закупать в сельпо всё подряд, их посеревшие от горя жёны закапывать в землю ещё не выросшую картошку, морковь и свеклу, а дети отправились в лес по первые грибы и ягоды, совсем забыв про зверей и змей. И руководил ими фельдшер Прокоп Петрович Новиков.
     -     Вы сбирайте всё подряд в корзины, а я потом переберу, -
            наставлял он идущих впереди ребят.
      Так все и делали, набрав к четырём часам дня неспелые и зеленоватые (всё пригодится зимой) ягоды и грибы – ещё не сгнившие с весны сморчки, скользкие маслята, редко уже встречающиеся красавцы белые и стройные подберёзовики. Увлеклись ребята, и дошли почти до первых болот, и тут их встретила неприятность – змея. Она была чёрного цвета и длинной сантиметров семьдесят. Дети начальных классов тут же бросились в рассыпную, подняв гвалт и крики. Шедший позади всех Прокоп Петрович ускорил шаг.
     -     Вы чего орёте? – повысил он голос, - Лес любит тишину.
     -     Там… там ребята змеюку увидели! – бросилась к нему
            перешедшая в десятый класс Маша Храмова - симпатичная
            девочка – подросток, живущая через три дома от Никиты,
            своего одноклассника.
     -     Ну, да? – засмеялся медик, - А ну, пошли, смотреть, что та
            за змея.
     -     Она свернула калачиком на большом пне, - боязливо
            проговорила восьмилетняя Маринка, - Спит себе, небось.
     -     Тогда, ребята, топаем осторожно, не шумя – все любят
            поспать в жаркий день, - успокоил детей Прокоп Петрович.
     -     Да она зараз на солнышке греется, - уточнил Никита, -
            Разморило её.
     -     Значит, замёрзла на болоте – там вода всегда холодна. Всё,
            тихо! Тот, что ли? – указал рукой фельдшер на широкий и
            уже подгнивший пень от дуба.
     -     Да, - кивнула головой Маша, искоса глядя на Никиту,
            который ей травился ещё с пятого класса.
Осторожно подошли к пню, стали вокруг.
     -     Ну, - обвёл всех собирателей даров природы хозяин
            амбулатории, - кто знает, чем отлична гадюка от ужа?
      Двухминутная тишина, а потом всё та же Маша сказала:
     -     У ужика пятнышки на голове.
     -     Правильно, - кивнул головой Прокоп Петрович, - Что ещё?
      Минута и вновь ответ, но уже взрослого парня по имени Макар, только что закончившего школу:
     -     У гадюки по всей спине виляющая полоска желтоватого
            цвета.
     -     Верно! Ну, вот, теперь смотрите на вашу находку.
      И школьники уставились на змею.
     -     А у неё е пятнышки на головке! – воскликнул
            обрадованно один первоклассник.
     -     И нет никакой полоски на спинке, - добавил другой.
     -     Отлично! – одобрительно проговорил фельдшер.                И тут подал голос Никита Ершов:
     -     И ещё… Можно, доктор?
     -     Говори, футболист, хотя я не врач, а фелшер.
Одноклассник Маши чуть покраснел и глядя на неё сказал:
     -     Гадючка, когда своими слабыми зеньками видит
            движущийся пред ней предмет, встаёт в стойку, то есть
            поднимает вертикально вверх треть тела, вытягивает
            головку вперёд и шипит.
     -     Молоток! – рассмеялся Прокоп Петрович, - Да, так она
            пугает, чтоб её не трогали, так как потом может укусить, и
            яд её вообще то сильный. И ещё есть два отличия, детки.
     -     И какие? – вновь спросил один из первоклассников.
     -     А, можеть, кто из вас вас знает?
      И тут семнадцатилетний Макар вдруг расхохотался.
     -     Ты чего? – удивлённо посмотрел на него Новиков.
     -     У ужика головка круглая, а у гадюки похожа на треугольник,   
            как наконечник у копья.
     -     Точно! Но есть ещё одно отличие.
     -     Неужто? – посерьёзнел выпускник и почесал затылок.
     -     Да и вот какое: у ужа зрачки глаз круглые, а у змеи как у
           кошки щёлки вертикально.
     -     Ничего себе! – вырвалось у Никиты, - Но пока будешь
            рассматривать её, она может и тяпнуть.
     -     Верно. И вот теперь по этому поводу у меня вопрос к вам,
            Детки, а что делать, если всё же змеюка укусила?               
     -     Высосать из ранки яд, - тут же выкрикнула рыженькая Лиза.
     -     Нет, нельзя, - покачал головой фельдшер.
     -     А почему?
     -     А потому, что если у вас больные зубы или дёсны, то яд
            быстро побежит в кровь и отравит вас.
     -     Ого! – воскликнул Никита, - Тогда что же делать?
      Новиков присел на корточки.
     -     Надо перетянуть руку или ногу выше укуса, чтобы яд по
            венам не прошёл в сердце и мозг и быстрей бежать в
            амбулаторию. А там я или твоя мать, Никит, введём нужные
            лекарства. Поняли, детки?
     -     Да, - прошептала чуть испуганно Маша, увидев, что уж
            развернулся, соскользнул с пня и тут же пропал в высокой
            траве.
      И тут фельдшер поднялся, потянулся и объявил:
     -     Ну, вот, змеюка, как назвала ужа ты, и уползла, а нам пора
            идтить в село. Вас уже, наверно, ждут родные, чтоб чистить
            грибы для засолки и варить из ягод варенье, а некоторых
            собирать и в эвакуацию.
     -     Меня вряд ли, - грустно произнесла Маша, - Мама хворает, а
            бабушка совсем слаба стала. А папа завтра уйдёт на фронт
            вместе с учителем физкультуры, отцом Феди, сыном деда
            Попова и евреем Фишманом.
     -     А моего отца, сказал председатель, не возьмут из-за
            хромоты, - вздохнул Никита.
     -     А мы уедем отсель, - выкрикнула маленькая Настя, - Хотя у
            дедушки и ружо есть.
     -     Ружьём не повоюешь, - усмехнулся Макар Сырых, -
            Винтовку Мосина всем выдают.
      Прокоп Петрович с грустью посмотрел на всех.
     -     Я тоже, можеть, уйду воевать, ребята. Сегодня все
            собираются в школе на сборище. Будем думать, что робыть
            дальше.
     -     А мать говорила, что в сельсовете будет собрание, - объявил
           Никита.
     -     Нет, все взрослые придут на сбор именно в школу, -
            кивнул головой фельдшер, - Не приведи, Господь, чтобы
            фашист дошёл до нашей Васильевки! Ладно, пошли,
            ребятки.
     -     А я всё равно сбегу на фронт, - буркнул Макар и Прокоп
            Петрович, услышав это, показал ему кулак.               
     -      Рано тебе воевать, парень, - тихо произнёс он, подмигнув
            выпускнику, - Председатель и зоотехник, как и отец Никиты,
            тоже останутся – у вас, я думаю, будет, чем и здесь
            заняться, то есть помочь селянам в трудную минуту. Ты же,
            поди, комсомолец?
     -     Да.
     -     Тогда с селом не расставайся никогда.
      И Никита, идущий сзади них, всё это услышал. Он замедли шаг, и когда Храмова поравнялась с ним, тихо произнёс:
      -     Маш, а может, сбегаем вечерком скупаться? А то потом
             похолодает, да и немчура может дойти до нашего села, а?
       Девушка-подросток внимательно посмотрела на него, чуть покраснев, и кивнула головой.
      -     Ладно, пойдемо, но тильки ненадолго.
      -     Согласен. Так игде встретимся?
      -     Да у окраины, за домом Севки Ножова в пять часов. Ладно?
      -     Хорошо, но давай лучше прямо у реки на пляже, - попросил
             он, стесняясь, что его сверстники их увидят вместе.
      -     Ладно, жди.
        И Никита ждал, сидя на песчаном берегу и воздух прямо таки стал: ни одного дуновения ветерка, ни одного облачка на небе с ярким и горячим солнцем.
        Он ждал с непонятным волнением в груди, глядя на медленно текущую воду реки, всплески рыбёшек, радующихся вечерней зорькой и своими накаченные хозяйственным трудом мышцами – они с отцом берегли свою женщину – мать и жену и делали в огороде всё сами.
       Наконец, за спиной зашуршали кусты, и он обернулся.
Маша стояла и смотрела на него – парня своей мечты с красивой, уже мужской фигурой и твёрдым взглядом, а он буквально ласкал её глазами с ног до головы, даже не понимая этого, и восхищался. Восхищался её стройным тельцем под лёгким белым платьем с красными маками, тонкой и длинной шеей, короткой стрижкой, которую сделала её мама – единственный цирюльник в селе, и небольшими бугорками немного ниже ключиц. А также детско-взрослым личиком с чуть полными губами, маленьким носиком и тёмно-карими глазами.
     -     Ну, не зырь на меня так? – тихо произнесла она, делая
            шаги к нему.
     -     И почему? – раскрыл он широко веки от удивления.
     -     Мне и так очень жарко…
     -     Так солнце, гляди, какое!
     -     Да, но не только от его, но и…
     -     И отчего? – взял он Машу за руку, ощутив, как та 
            мелко дрожит.
      Она вырвала руку, вскрикнув:
     -     Ни от чего.
      И бросилась прямо в платье в воду. Никита чуть подождал, а потом стащил с себя синие шаровары и белую футболку, оставшись в чёрных сатиновых трусах. Потом разбежался, беря влево, где был небольшой мостик типа причала и, сделав переднее сальто, влетел в воду.
      Маша недалеко и неумело отплыла по-собачьи, а он рванул вольным стилем, обрызгав её рукой.
     -     Ты чо хулиганишь? – услышал он уже сзади и справа от
            себя, - Я же утопну!
      И он тут же остановился и развернулся, работая только ногами, чтобы не уйти под воду и видеть её.
     -     Так могу и научить…
     -     Можешь, но… апосля войны, - почему-то именно так сказала
            она и поплыла к близкому берегу.
      Он обогнал её и, почувствовав под ногами дно, встал и принял её, плывущую, в свои расставленные руки. Маша рванулась из неожиданных объятий, но он ещё крепче прижал её к себе.
     -     Ты чегой то? – попыталась вырваться девочка-подросток.
     -     А ничего, - вдруг покраснел он как рак и разжал руки.
      И она медленно обошла его и выскочила на берег, лёгким движение стащила с себя платье, разложила его на горячей траве и плюхнулась рядом на горячий песок в таких же чёрных сатиновых трусиках с резинками по нижнему краю и белой маечке.
      И тут же почувствовала, как рядом упал Никита.
Через десять минут она резко вскочила, обсыпав его песком.
     -     Ты чего? – повторил он её вопрос, поворачивая голову.
     -     Спеклась, - пригладила Маша волосы, - Пошли в воду.
      И быстро направилась к реке, а он поскакал за ней на четырёх конечностях, в таком положении войдя в воду и сев на дно. Потом развернулся к смеющейся Маше. И та вдруг тоже встала на четвереньки и запрыгала к нему, как собачка. Скачок и она столкнулась с ним и вдруг схватила его за шею и прижала к себе. Их губы встретились и так и остались до… самого конца.
     Домой шли молча, не глядя друг на друга, а у жилища Савелия Ножова разошлись: он пошёл огородами к себе, а она по улице, даже не чувствуя, как быстро высохла на ней одежда. А в его голове зазвучала фраза: «Я не забуду этого никогда…».

                Суета

      А фашисты подступали всё ближе и ближе.
Полтора месяца пролетели как один день, в которые селяне ежедневно ходили в лес по ягоды и грибы, ловили рыбу, которую потом коптили и сушили, а в августе перелопатили свои огороды и поле, чтобы взять оттуда всё, что можно было есть. И Никите в этой суете, как и Маше, пришлось тоже крутиться волчком, отодвигая возможность новой встрече всё дальше и дальше…               
      И вот в середине октября, когда чаще стали лить дожди, Савелий Ножов, которому на днях исполнилось тридцать пять лет и сходивший по этому поводу по грибы для закуски в дальний лес на запад, сказал, что вроде бы слышал грохот пушек.               
     -     Да ослышался ты, - улыбнулся пожилой Илья Колкутин,
            - Гроза вон была в соседней деревне.
     -     Ни хрена, дед, там, где я был никакой грозы даже не
            намечалось.
     -     Ну - ну, табе лучше знать, - зажёг тот самокрутку, но после
            ухода бывшего зэка, тут же побежал к Председателю
            сельсовета, доложить, что поведал Севка.
     -     Всё может быть, - покачал головой Колунов и на следующий
           же день, то есть 17 октября опять собрал селян в актовом               
           зале школы.
     -     Вот-вот и враг, возможно, войдёт в нашу область, - начал он
           и все с горечью на лице переглянулись, - Кто могли, уехали в
           эвакуацию, остальные, надеюсь, уже попрятали съестные
           запасы продовольствия. Если у кого и есть оружие, то тоже
           спрячьте подальше – пригодится. Всё, женщины свободны, а
           мужскую часть, хоть и малочисленную, прошу остаться.
      Заскрипели стулья, и зал почти опустел.
Председатель сельсовета обвёл всех взглядом. «Так, - пробурчал он себе под нос, - я, зоотехник, счетовод, хромоногий Ершов с сыном, больной туберкулёзом Галкин, конюх, Макар Сырых с дружком Фёдором Ивановым, физик Цаплин, Дмитрий Полуянов, Сергей Громов, участковый Иван Ильин и Веня Ухин. О, чёрт, Севка Ножов припёрся, будь он неладен. И зачем? Ведь только год, как вернулся из лагеря – сидел ведь, говорили, за разбой. В общем, двенадцать мужиков и три подростка. А остальные, ведь, одни старики».
     -     Чего оглядываешь нас, Иваныч? – прохрипел бывший
            заключённый, - Мужики, как мужики.
     -     Да, особенно ты, - забурчал Фишман.
     -     А чо? Я стрелять умею.
     -     По своим? – вдруг вырвалось у Цаплина.
     -     По личным врагам, твою мать…- матюгнулся Ножов, - И
            вы, жидовня, молчите, если не знаете, за что я сидел.
     -     Так, хватит! – стукнул кулаком по столу Председатель, -
           Слушайте меня внимательно.
     -     Слухаем, - подобострастно проговорил зоотехник Зайцев,
            кивнув головой.
     -     Так вот, думаю я организовать партизанский отряд…
     -     Из двенадцати человек? – усмехнулся зоотехник.
     -     Ещё Макар, Фёдор и Никита, - твёрдо произнёс Колунов.
     -     Малые ещё они для этого.
     -     В самый раз. Ты вот, Пётр Егорович, попробуй их мышцы –
           железо!
     -     Железо должно быть с башкой.
И тут поднялся с места закончивший школу в прошлом году Фёдор Иванов и задрал рукав рубашки.
     -     На, дядь Петь, опробуй, - согнул он правую руку в локте.
     -     Я про мозги говорил.
     -     Можно и голову на сообразительность проверить. Слабо?
     -     Да иди ты, - поднялся с места Зайцев, - Сопливые вы ещё.
            Ладно, Председатель, пойду ка я корову доить, а то жена
            захворала.
     -     Как знаешь, Егорыч, да и хватит вам собачиться. Пора о деле
            поговорить, - поморщился Председатель.
     -     О, це дило! – закашлялся Галкин, - Слухаем тебя, Артём
           Иванович.
Тот почесал затылок, провожая взглядом зоотехника, и произнёс:
     -     В общем, если немчура придёт сюда, в первое время будем
            сидеть тихо, так сказать прочувствуем атмосферу.
     -     Чего? – скривился Ножов, - Пердёж немцев будем
           вынюхивать что ли?
     -     Не груби, Севка, мы должны приглядеться, что и как, а
            потом…
     -     Потом поздно будет.
     -     Не будет. Какие будут предложения, мужики?               
     -     Да, надо бы на всякий случай пару блиндажей соорудить в
            лесу поближе к дальним болотам, - подал голос участковый,-
            Пригодятся.
     -     Согласен, - кивнул Председатель. Ещё?
     -     Туда жратвы бы какой натаскать и кое-какое оружие, если
            есть, - молвил Громов.
     -     Принято. Что ещё?
      И вдруг бывший зэк сказал:
     -     Лучше бы евреям отвалить подальше отсюда в эвакуацию.
     -     С какой такой стати? – перебил его поднявшийся с места
            физик Цаплин.
     -     Да говорят, что немцы вас не привечают.
     -     Откуда услыхал? – вмешался в разговор счетовод Фишман.
     -     В лагере говорили…
     -     А там откуда узнали?
     -     Да война то не вчера началась же, а в сентябре тридцать
            девятого, - усмехнулся Ножов.
Теперь уже не выдержал и поднялся со стула Колунов.
     -     Да, я тоже слышал обо этом. Ещё и цыган они ненавидят.
     -     Я из родной деревни не уеду, - буркнул учитель.
     -     А я сегодня же улетучусь, - беспокойно произнёс Фишман, -
           Меня нос и уши выдадут сразу.
     -     И обрезанный «болт», - расхохотался Савелий, - Так что ты,
            Цапля, штаны перед немцами не снимай.
Артём Иванович повысил голос.
     -     Ладно, хорош вам. Всё, после обеда пойдём копать
            блиндажи. Так что берите с собой лопаты, пилы, гвозди и
            молотки– хоть в один накат, но надо сварганить схрон.
     -     А провиант кто будет собирать? – заелозил полным задом по
            стулу Дмитрий Полуянов.
     -     Вот своим бабам, когда инструмент будете брать, и
            скажите. Пусть хотя бы сухой паёк соберут.
     -     Понятно, разберёмся, - кивнул головой Сергей Громов, -
           Айда, мужики.
      Все ушли, а Колунов ещё с полчаса сидел, меняя папиросы во рту, с прискорбьем думая, как всё получится, и кто от этой всей передряги, называемой войной, останется в живых… И как там Колосовы, Рыжовы, остальные учителя, и другие селяне, уехавшие кто в эвакуацию, а кто на фронт? Дай им, Бог, удачи! А вот нашим иудеям действительно надо бы уехать…

                Х

      Копали блиндаж все, кроме больного туберкулёзом Галкина, стариков Попова и Колкутина, фельдшера, занимавшегося бабушкой Маши Храмовой на дому, Зайцева, уничтожавшего по приказу Председателя совхозную документацию и не знавшего об этом мероприятии, и… Севки Ножова, который вообще не пришёл
     -     Вот, гад! – думал Председатель сельсовета, шагая по лесу, -
           Здоров как бык, а ленивый. Ах, да, у этих «синих» свои
           законы в отношении работы. Правда, иногда он помогает
           ненормальному Кольке Яровому коров пасти, но это же не
           работа - лежит себе в траве с утра до вечера, лузгая семечки,
           а после шести щёлкает кнутом животным по задницам.
           Говорят, что он шастает к Любке Сивой, муж которой ушёл
           на фронт в конце июня, но, правда, со свечой никто не стоял.
           Даже батюшка Евлампий пришёл с лопатой и граблями, вот
           так.
     Копали яму и валили деревья до темноты, и она получилась только пять на четыре метра (мешали частые сосны с их глубокими и раскидистыми корнями), то есть ни туда, ни сюда даже для их предполагаемого отряда, хоть и глубиной почти три метра.               
     «Не блиндаж, а действительно схрон какой-то для ворованных вещей, мать его!» - рассуждал Председатель.
     -     Ладно, пошли домой, а то есть охота и руки отваливаются с
           непривычки – столько напилили, - объявил наконец он, -
           Завтра кровь из носу, но поставим подпорки, покроем крышу
           и завалим её землёй. А потом примемся за второй. Да, харч
           по домам пусть лучше пацаны собирают. На Севку надеяться
           нечего. Слышите, ребята?
     -     Да, - отозвался Никита Ершов, - Всё сделаем.
     -     И возьмите пару фляг у Ольги Шульгиной для воды. Нужна
            будет.
     -     Есть, товарищ Предсель, - отдал честь Макар Сырых, - Будет
           сделано – отоваримся у главной доярки.
      Артём Иванович вскинул брови вверх.
     -     А чем ты меня обозвал, парень? На мат похоже.
     -     Не приведи, Господи, - перекрестился тот, - Предсель – это
            Председатель сельсовета.
     -     А-а-а, ну ладно, давайте к дому, мужики.
      Они пошли, и вдруг Макар ощутил на своём плече тяжёлую руку. Обернулся и удивился – чуть сзади него идёт батюшка Евлампий, через некоторое время прошептавший ему:
     -     Спасибо, сын мой, что вспоминаешь Бога. Он тебе ответит
           тем же.
      И всю дорогу Макар Сырых думал, как ему Всевышний ответит.
       А следующий день был ещё суматошнее: с утра лил дождь, чуть ослабевший к полудню, но в три часа все были уже у ямы. Укладывали деревья все вместе, скрепляя их скобами, которые притащил в мешке Ершов – старший из своей мастерской, а подпорки ставили из молодняка – те крепче, засовывая между ними и землёй валежник для тепла, остатки которого постелили на пол. Брёвна легли плотно, оставив восьмидесятисантиметровый лаз под раскидистой елью, который накрыли листом железа, а сверху мхом.
     -     Так, мужики, - остановился, чтобы перенести одышку
            Колунов, - На сегодня хватит. Завтра снесём вниз пни для   
            сиденья, а оставшиеся брёвна распилим вдоль для лежанок.
     -     Да, пора до дому, до хаты, – улыбнулся Аркадий
            Абрамович, - А то в темноте и в ямку можно попасть, и
            сломать что-нибудь.
     -     Ага, «морковку», - заржал Громов, держась за живот.
      Отец Никиты подошёл к нему.
     -     Что, Серёга, тяжело без желудка?
     -     Конечно. Живот болит постоянно и особенно, когда что-то
            подниму тяжёлое.
     -     А чего не сказал? – гаркнул Колунов, обходя овражек, - Мы
            бы и без тебя справились.
     -     Да пройдёт. Есть у меня травяное средство…
     -     На самогоне небось? – хмыкнул участковый.
     -     На нём, родном, на нём.
     -     Но много - то не пей, Серёж, - нахмурился Председатель, -
            ослабнешь ещё больше.
     -     Да знаю я. Стоп, кто-то идёт. Слышите потрескивание веток?
Группка остановилась, навострив уши и вглядываясь в наступившую темноту.
      И действительно впереди зашуршал кустарник.
     -     Да лиса это, - прошептал Громов.
     -     Всё может быть, - также шёпотом ответил Колунов, - Ну-ка,
           Фёдор, обойди осторожно то место вокруг.
      Иванов тут же растворился в полумраке.
А через три минуты завизжал женский голос.
     -     Ой, мужики, это я, доярка Люба. Федь, отстань.
      И тут же две фигуры выросли перед будущими партизанами. Доярка маячила светлым платьем, как привидение, а Фёдор тащил небольшой мешок.
     -     Ты чего это ночью шастаешь, Люб? – спросил Председатель.
     -     Да вот паёк несу вам в блиндаж.
     -     О, чёрт! И кто же это проговорился тебе о нём?
     -     Не скажу, обещала ведь.
     -     Ладно, молчи. Эй, молодёжь, быстро отнесите этот подарок
            назад в блиндаж, а мы потихоньку пойдём дальше.
     -     Есть, ко-ман-дир, - звонко пропел Фёдор Иванов и потопал
            назад вместе с Никитой и Макаром.
    Остальные двинулась дальше, но не успели они пройти и метров триста, как где-то сбоку явно услышали чей-то стон или плач. Все кинулись туда, раздвигая и ломая кусты, и выставив вперёд кто лопаты, кто топоры, а некоторые молотки, готовые встретиться с разъярённым зверем, напавшем на кого-то из селян, захотевшим проследить, куда ушли мужики на весь день. Но сюрприз оказался совсем другим…

                «Гости»

      Худенькому мальчику в светлых шортах и курточке было лет тринадцать. Он лежал на боку, подвернув под себя левую ногу, окрашенную чем-то чёрным. Любка, первая подскочившая к нему, провела рукой по ноге и повернулась лицом к вышедшей из-за туч луне.
     -     Елки-палки! – охнула она, - Он же ранен!
      Мужчины сгрудились вокруг.
     -     Что, как? – встревоженно произнёс Колунов, - Фонарик есть   
            у кого?
     -     Да, - вышел вперёд запасливый механик - отец Никиты, - Вот
            он.
     -     Включай и наводи на ногу.
Бледный луч осветил бедро мальца, и все увидели разорванный край шорт, пропитанный кровью, которая дотекла уже до колена.
      И Люба тут же разорвала подол своей белой нижней юбки. Две минуты и нога туго перебинтована. Здоровяк отец Евлампий легко поднял мальчика, уложил, как только что родившегося на согнутую в локте левую руку, и быстро поспешил вперёд. И все чуть ли не строевым шагом затопали за ним, а через десять минут их догнали Никита, Фёдор и Макар.
     -     Что случилось? – обогнал Макар Председателя.
     -     Раненого мальчика нашли.
     -     Тогда сразу к нам, - услышал их разговор Никита, - У
           мамы всё есть дома для перевязки.
     -     И спасибо ей за это, - перекрестился батюшка, - Не надо,
            чтобы про пацана всё село знало.
      За три с половиной часа молча добрались до сруба Ершовых.
Отец Евлампий внёс постанывающего мальчика в дом, Артём Иванович и Никита за ним, а его отец, завершавший процессию, распрощался с остальными и закрыл дверь на щеколду.
Раненого положили на деревянный топчан, и хозяйка дома шустро стащила разорванные шорты, обнажив полностью ноги. Кровоточащая рана была почти у тазобедренного сустава, но неглубокой.
     -     Пару швов надо всё же наложить, - уверенно сказала
            Елизавета Гавриловна, - Потерпишь, герой?
      Но мальчик на вопрос не среагировал
     -     Да обезболь ты его, Лиза, - вмешался Председатель.
     -     А это обязательно, - завозилась женщина со шприцом,
            вынутым из небольшого стерилизатора.
     -     Осколком задело, - знающе проговорил отец Никиты,
            осматривая рану.
     -     Ладно, пусть оклемается, а завтра порасспросим, кто он и
            откуда, - кивнул головой Колунов, - Ну, я пошёл.  Мальца то
            у себя оставь. Слышь, Елизавета?
     -     А как же! Его и помыть надо, и переодеть – вон какой
            грязный.
     -     Да поможет ему Бог, - перекрестил мальчика Отец
            Евлампий, и тоже покинул дом.               
      Он пришёл в себя к обеду следующего дня, но, похоже, было, что он бредит, так как сразу начал часто повторять только одно слово:
     -     Немцы, немцы, немцы…
      Его покормили, отмыли, перевязали, потом дали горячего молока с мёдом и аспирин и… он ожил, то есть сел в кровати и заговорил:
     -     Немцы уже в Белгороде.
     -     Откуда знаешь? – спросила Елизавета Гавриловна.
     -     Я там живу, то есть жил…
И женщина сразу сообразила и позвала со двора сына, коловшего дрова:
     -     Никит, быстро сбегай за Председателем.
      И тот тут же рванул из дома.
По пути он встретил отца, идущего из мастерской, и они вместе  поспешили в сельсовет. Услышав такую новость, Колунов сразу же напялил плащ, и троица поспешила к дому Ершовых.
       А мальчик, которого звали Славой Денисовым, уже сидел за столом и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Взрослые сгрудились вокруг него.
     -     Ну, Славик, повтори всё то, что рассказал мне, - попросила
           мать Никиты.
      И тот, посерьёзнев, начал:
     -     Фашисты пересекли границу области позавчера и наши под
            их натиском стали отступать.
     -     Молодец, точно говоришь, - вырвалось у Артёма
            Ивановича, - Продолжай.
     -     Мой отец, бывший военный, работал в Обкоме партии и всех
            служащих сразу же решили эвакуировать вместе с
            родственниками. И на двух грузовых машинах мы поехали
            на северо - восток.
     -     И мужчины? – нахмурился отец Никиты, - А уйти в
            подполье?
     -     Так приказало начальство, боясь, что кто-нибудь сразу
            сдаст немцам коммунистов и их всех расстреляют.
     -     Да, бывало так и раньше в Гражданскую, - с досадой буркнул
            Колунов, - И что дальше?
     -     Мы успели доехать до Корочи, как налетели самолёты и…
      Мальчик стал тереть кулачками глаза.
     -     И стали бомбить? – ахнула Елизавета Гавриловна.
     -     Да. Первая бомба угодила прямо в наш грузовик, но мама
            успела меня отбросить в придорожные кусты, а потом…- и
            Славик до боли закусил нижнюю губу, - А потом я ничего
            не помню. Хотя нет, вспоминаю, что какой-то мужчина
            некоторое время тащил меня на себе, а потом он упал, и я
            увидел, что он весь в крови.
     -     О, Господи! – перекрестилась женщина.
     -     И он только и успел указать рукой: «Иди в ту сторону», и…
            умер. Ногу я почти сначала не чувствовал, поэтому целый
            день шёл, но потом появилась сильная боль, и я увидел, что
            шорты мои в крови и потерял сознание.
     -     Ясно, - помрачнел Председатель, - Давай, Никита, пробегись
            по домам и сообщи, что вот-вот и гитлеровцы будут здесь.
            Пусть мужики идут в сельсовет, а женщины и
            дети прячутся в погребах. Ясно?
     -     Да.
      И Ершов-младший выскочил из дома.
     -     Ты, Матвей, идёшь со мной, - продолжил Колунов,
            обращаясь к отцу Никиты, - а ты, Елизавета останься с
            мальчиком и учти, он теперь твой сын и никому ни слова о
            нём и его отце и кем тот был.
     -     Поняла. Я только сбегаю в амбулаторию за инструментом и
            перевязочным материалом, а по дороге заскочу к
            Новиковым.
     -     Правильно. Пусть наш фельдшер притворится больным и
           сидит в своей мазанке – он нам обязательно ещё пригодится.
     И дом опустел, а Славик с помощь хозяйки тут же был спрятан за печку, где лежали старые подушки и одеяла
      Немцы вошли в село 27 октября во второй половине дня, и офицерский состав, прибывший на двух машинах, тут же поселился в доме для учителей, а солдаты в школе, рядом с которой разместились два грузовика, шесть мотоциклов и один небольшой танк. Офицеров было пять, а солдат около тридцати. Были у немчуры и собаки – три овчарки, зло лающие на всех селян.
      Эту ночь фашисты отдыхали: пили, орали и кутили, то есть из дома учителей доносились звуки граммофона, играющего какие-то марши. А на следующий день начались безобразия: солдаты ходили по домам, отбирая съестное и самогон. Офицеры же собрали всё население у дома учителей. И тут выяснилось, что Савелий Ножов исчез… Немец - переводчик на русском языке стал забивать селянам мозги всякой ересью, то есть, что немецкая армия пришла освободить народ от коммунистов и евреев и установить в России самый лучший общественный строй в Европе.
     -     А теперь ми стать проводить чистка, - объявил один из
            молодых офицеров, картавя русские слова, - Раздевать.
     -     Что-о-о? – за полошились селяне, - Как?
     -     Снимать штаны, русские свиньи и стать в ряд, - заорал
            переводчик, - Или начнём стрелять.
      Мужики переглянулись, ища глазами женский пол, но тот в это время уже отбивался от солдат, обыскивающих дома и забирающих продукты.
     -     Ну, слюшать нас, а то… - немолодой седоватый офицер со
            шрамом на щеке вынул пистолет и выстрелил в воздух.
      И мужская часть селян, яростно матерясь, начала раздеваться. Прикрыв срам руками, стали в неровный ряд и… началось: один из молодых офицеров и два солдата останавливались перед каждым, заставляя поднимать руки, в результате чего из строя были выведены Цаплин и деда Попов.
     -     Зачем это? – забеспокоился дед.
     -     Офицер всё скажет, - мерзко заулыбался переводчик.
     -     Ты что, старый, укороченный что-ли? – прыснул в кулак
            стоявший рядом Дмитрий Полуянов.
     -     Ой, да он у меня так с младенчества, - прикрылся руками
            бедный Александр Максимович, - А что? Это запрещено?
     -     Посмотрим, - нахмурился Колунов, стоявший с другой его
            стороны, - Ты же русский, а они ищут евреев.               
      А потом прошептал сам себе, глядя на спину учителя, вышедшего из строя:
     -     Эх, зря ты вчера, Яков Семёнович, не уехал вместе с
            Фишманом.
      Несчастных увели в школу, где был наполовину залитый дождём вместительный подвал. А потом стали всех мужчин по очереди допрашивать в сельсовете, уведя потом их тоже в подвал. Что там было, Никита не слышал - его, Фёдора и Макара после осмотра вытолкал из строя переводчик и дав ногой под зад, заржал как старый конь:
     -     Идите домой, щенки.
      И они ушли, с ненавистью поглядывая на немца.
     -     Твари поганые, - возмущался Макар, шлёпая сандалиями по
            пыли, - Смотрят на нас, как на быдло.
     -     Я бы их всех… - побелев от злобы, сказал Фёдор, - К
            мирному населению так относиться нельзя.
      И тут Никита вспомнил свою бабушку.
     -     А знаете, почему так?
     -     В смысле? – удивлённо посмотрел на него Иванов.
     -     А потому, что это не регулярные войска.
     -     Откуда взял? – с интересом уставился на него Сырых.
     -     А вы форму видели?
     -     Ну, да, чёрная.
     -     А петлицы?
     -     Я к этой сволочи не присматривался, - пожал плечами
            Макар.
     -     Я тоже, - буркнул Фёдор.
     -     А зря, - поучительно произнёс Никита, - я их тщательно
            осмотрел с ног до головы.
     -     И зачем?
     -     А вы потом присмотритесь. Петлицы в виде двух молний.
     -     И что?
     -     А то, что это бригада СС.
     -     Кто, кто?
     -     Это каратели, друзья, то есть, самые жестокие садисты в
            немецкой армии.
     -     Откуда знаешь? – не выдержал Макар.
     -     Бабушка рассказывала, что её в связи с знаниями немецкого
            языка, вызывали в НКВД с самого начала войны в Европе и
            там она узнала об этом у какого-то служащего.
     -     Понятно, поставили её на учёт на всякий случай, -
            ухмыльнулся Фёдор, - А давно ты был у неё, Никит?
     -     Да ещё в мае – приезжал на праздник вместе с отцом на
            полуторке.
     -     Да, тяжело там в Белгороде, наверное, сейчас.
      Макар вздохнул и зло сплюнул в траву.
     -     Какая- то гадина, видно, шепнула фашистам, что в лесу
            нашем прячутся партизаны.
     -     Не исключено, - кивнул головой Фёдор, - Ладно, двинули по
            домам.
Этой ночью их разбудили вновь звуки музыки и восторженные крики, раздававшиеся из учительского дома, а утром прошёл слушок, что Кругликову Нюру и Любу Сивую офицеры притаскивали к себе в учительский дом для забавы… И никто из селян не решился заступиться за них – боялись, что спьяну те их перестреляют. Но женщины потом рассказывали, что офицеры к ним не приставали, а поили их шнапсом и всё расспрашивали о жителях, у кого какой дом, то есть богатый или нет, а потом танцевали с ними под новенький граммофон, который они привезли с собой.
      И это было странным…
                Эсэсовцы 
               
     А днём всё мужское население, усаженное в подвале школы, вновь допрашивали.  И более резко и долго, то есть когда те возвращались по домам, некоторые хромали, некоторые вытирали кровь с лица, но синяки были у всех.
     -     Вот, негодяи! – возмущались встречавшие их женщины, - И
            что им от наших мужиков надо? А где же Цаплин и Попов?
      Но все молчали, отрицательно покачивая головами.
У Фёдора отец ушёл на фронт, а у Макара давно умер, так что не у кого им было узнать, что там происходило.
      Вернулся домой и отец Никиты и, садясь за стол, не улыбаясь подмигнул ему. Мать приставала к мужу с расспросами, но тот отнекивался:
     -     Меньше знаешь, мало горя, - только и сказал он.
      Но вечером, когда Елизавета Гавриловна ушла спать, Матвей Ильич прошёл в комнатушку сына и зашептал ему на ухо:
     -     Немцы ищут партизан…
     -     Значит Макар был прав, когда говорил мне с Фёдором об
            этом, - кивнул головой сын.
     -     Да. Так вот, эти гады допрашивали всех по отдельности,               
            били по ногам и лицу, сломав нашему фельдшеру и
            Полуянову носы, а участковому повредили коленный сустав.
            Выявляли, заразы, коммунистов.
     -     Так Артём Иванович же и Ильин…
     -     Да все знают, что они партийцы, но никто об этом не
            проговорился.
     -     Ты так считаешь? – с сомнением посмотрел на отца Никита.
     -     Но ведь отпустили же нас всех, и даже их.
     Никита задумался и пришёл к выводу, что очень хорошо было бы подслушать разговор эсэсовцев. Да, это мысль! Ведь он знает немецкий язык вполне хорошо.
     -     А учителя и деда Попова видели в подвале?
      И Матвей Ильич хмуро покачал головой.
     -     Нет, их там не было. Наверное, солдаты заперли их у себя в
            Школе отдельно от других мужиков. Ладно, ложись спать.
            Посмотрим, что будет завтра. А то, может, и надо уже
            уходить в лес.
     -     Думаешь пора, пап?
     -     Всё может быть, Никит. Нас мало, но… Ладно, спи.
            Утро вечера мудренее.
      А в пять утра раздался стук в дверь. Все выскочили из кроватей и прильнули к окну. И… отпрянули – на них смотрела грязная рожа Савелия Ножова.
     -     Я пойду, открою, - прошептал отец, беря в руку топор.
     -     Я с тобой, - сунулся тоже к двери Никита.
     -     Осторожно там, - прижала от страха ладони к груди
           Елизавета Гавриловна, закрыв собой проход за печку, где
            спал Славик.
     -     Знаю сам, - отмахнулся от неё муж.
Севелий был в одном испачканном землёй исподнем, держа в руке наган. И он весь трясся – по ночам было уже довольно - таки прохладно. Начало ноября всё же…
     -     Ты чего и откуда? – спросил отец Никиты, открыв дверь.
     -     Оттуда, Матвей. Пусти, а то я закоченел совсем.
      И хозяин дома завёл нежданного гостя в сенцы.
     -     Ты где пропадал то, Сев?
     -     В лесу. У тебя самогон есть?
     -     Да.
     -     Налей, а то язык не поворачивается.
Ершов – старший полез по лесенки на чердак и вернулся оттуда с полной «четвертью».
     -     А стакан? – скорчил недовольную мину Ножов.
     -     Пей из горла, а то в кухне Лизка увидит, что я беру их, всё
            поймёт и начнёт ругаться. Это же спирт, а самогон в
            подполе на кухне.
     -     Е, моё! – хрюкнул от удовольствия Савелий, - Стащила что
            ли с работы?
     -     Не стащила, а спрятала - всегда нам всем может пригодится.
     -     Это точно!
      Гость сделал три глотка и закашлялся.
     -     Да тише ты, - зашептал Матвей Ильич.
     -     Да он, чёрт, не разведённый. Чуть не задохнулся. Глотнёшь?
     -     Нет, сейчас голова должна быть светлой. А где взял наган?
     -     Да у себя… Припрятал лет десять назад.
     -     Эх, ты, бандит! – покачал головой Ершов, - Никак старое не
           забудешь?
     -     Его не забудешь никогда, - вяло проговорил бывший
            заключённый.
     -     Что же ты в жизни хорошего сделал то, Севка?
      И тут подал голос Никита:
     -     Пап, полезем на чердак – там теплее. И из старой одежды
            кое-что ему найдётся. Пусть оденется.
      Отец почесал затылок.
     -     Да, ты прав. Ну, Ножов, давай вперёд наверх и осторожно, а
            то Лиза моя выскочит и разгонит нас. А я пока схожу,
            успокою её. Никит, помоги, пьянице, там приодеться…
     -     Я не пьяница, - возмутился Савелий, - Просто замёрз, как
            цветок на морозе.
     -     Ничего себе цветок! – прыснул отец, - Воняет от тебя, как в
            коровнике.
     -     Да иди ты… - матюгнулся тот и полез по лестнице
            наверх.
      Никита за ним. Минут через пять Матвей Ильич вернулся, неся в кастрюле варёный картофель с белым мясом – все куры пошли под нож и их тушки хозяин дома спрятал в сарае в погребе, присыпав люк соломой. За это время полураздетый Ножов напялил на себя старые штаны хозяина дома, рубашку и ватник. Парень же натянул на себя рваный тулуп.
     -     О-о-о, какой закусь! – пустил слюни непрошенный гость,
            увидев еду.
     -     Ешь, это последняя курица – эсэсовцы всё отобрали, -
            схитрил на всякий случай Матвей Ильич, боясь, что бывший
            вор попросит дать тушку с собой.
     -     Тогда помянем её, - присосался к бутыли гость.
      Наевшись, он закурил что-то очень крепкое.
     -     Ну, рассказывай, - повторил просьбу хозяин дома, - А то от
            строительства блиндажа отказался, то есть смылся, а теперь
            его, мабудь, пользуешь.
     -     А кто, Хромой, харч собирал по деревне?
     -     Ты что-ли? – недоверчиво спросил Ершов-старший.
     -     Я, а что, Любка не приносила?
     -     Принесла, но ничего не говорила.
     -     Вот, зараза! А хотя хорошо, то есть пусть все думают, что я
            сгинул.
     -     С какого перегара?
     -     А с такого, что фрицы пришли сюда, чтобы лес прочёсывать.
           Ищут, твари, партизан.
     -     Что, видел кого?
     -     Да, парочка их с автоматом и собакой прогулялись до
            первого болота.
     -     И собака тебя не учуяла?
     -     Так я с подветренной стороны шёл за ними. И, кстати, кое-
            что нашёл.
     -     И что?
     -     Свежую яму…
     -     Ну и что такого?
     -     А подумай, Матвей, откуда она?
     -     Не представляю.
     -     А зря. Я ведь копнул, а там… наш еврей Цаплин с дедом
            Поповым.
Ершов всплеснул руками.
     -     Ёлки – палки, твою мать! То-то их не было в подвале.
     -     А что, вас в подвал сажали фрицы?
     -     Да, всех мужиков.
     -     И что, били и допрашивали?
     -     Не без этого. Вон участковому Ивану Ильину коленный
            сустав повредили, а фельдшеру и Дмитрию Полуянову носы
            сломали.
     -     Иди ты?
     -     Да.
     -     Жалко и особенно однорукого Ваньку. Теперь он не вояка.
     -     У-у, какую песню ты завёл! И с чего бы это? Ты же
           краснопёрых всегда ненавидел.
     -     Моя страна не только из мусоров состоит, Матвей. Вот я и
            решил уйти в подполье, если так можно сказать. А у 
           участкового точно есть пистолет, то есть у нас уже два
           настоящих ствола будет, если он отдаст.
     -     И что, вдвоём будете воевать? – чуть улыбнулся отец
           Никиты.
     -     Нет, только с надёжными людьми.
     -     А ты сам то из надёжных?
     -     Увидишь блиндаж и поймёшь, механизатор ты наш.
     -     А что там?
     -     Посмотришь.
     -     А почему ты именно к нам пришёл?
     -     Вы, Ершовы, на самом краю деревни живёте. А ты что,
            хотел, чтобы я с песнями прошёлся днём по нашему
            «проспекту»? – широко зевнул гость.
     -     Н-да, научили тебя в лагере калякать, - покачал головой
            Матвей Ильич, - Ладно, спи, и если что, закопайся в сено,
            что в углу.
     -     Понял. Спокойного утра и дня. И, кстати, я в месте не столь
            отдалённом, общался не только с урками, но и с людьми с
            высшим образованием.
     -     В одном бараке сидели что ли?
     -     Ага, чтобы сплотить, так сказать, население в борьбе с
            настоящим врагом, мать их!
     -     И кто этот враг был? – хмуро посмотрел на Савелия отец
           Никиты, - НКВД?
     -     Тогда да, а теперь немцы, - уже вяло произнёс Савелий,
            повернулся на бок и тут же захрапел.
А Никита с отцом ещё час рассуждали о создавшейся ситуации. Ведь действительно, их возможный отряд не отряд без оружия, а одно название…
                Сходка

      В обед зашёл к ним Колунов и Савелий не стал прятаться.
     -     А-а-а, Ножов, объявился? – с презрением проговорил Артём
           Иванович, - И где шлялся? У Любки в погребе под юбкой?
     Лицо бывшего зека передёрнулось.
     -     Сказал бы я тебе, Председатель, да при женщинах не
            матюгаюсь.
     -     Ишь ты какой, интеллигентный душитель! – с издёвкой
            вымолвил тот.
      И Матвей Ильич не сдержался.
     -     Зря ты так, Артём, ты сначала выслушай его, а потом
            высказывайся как хочешь. И ведь он, слушок был,
            душегубом никогда не был.
     -     Зато вором, - сел Колунов за стол, - Ладно, хозяин, наливай.
            А ты, Ножов, как говорят в ваших «малинах», колись.
      Тот аж позеленел.
     -     Не буду. Пусть вот Никитка повторит, что я им балагурил
            вчера.
     -     Ишь ты какой обидчивый! Будь, по-твоему. Ну, парень,
            расскажи.
      И Никита поведал всё, что говорил на чердаке Савелий.
Председатель заёрзал задницей по табурету, явно смутившись от услышанного.
     -     Ладно, Севка, удивил ты меня, но извиняться не буду.
     -     Мне твои извинения не нужны, - разлил теперь самогон тот
           по лафитникам.                Матвей Ильич спирт уже не стал доставать, боясь своей жены – медсестры, да и пригодится он, может быть, не приведи, Господь, для другого. А Ножов поднял стаканчик и добавил:               
     -     Мы не гордые, Председатель. Лучше давай помянем первых   
            двух убиенных селян.
     -     О, Господи! – перекрестилась хозяйка дома, - И зачем ты так
            сразу, Сева?
     -     А затем, Елизавета, что идёт война, а не карнавал.
      И он первым опрокинул самогон в рот.
Помолчали минут десять, закусывая, а потом мать Никиты, чтобы сгладить напряжение, сказала:
     -     А сходи - ка, ты, сынок, в погреб. Там под кирпичами банка с
            квашеной капустой. Да, и Славика возьми с собой – пусть
            привыкает к нашему жилищу и что, где есть.
     -     И то, правда, жена, - поддержал ей Матвей Ильич, - Сходи
            с ним, принеси.
     И парень поспешил с подростком в сарай, а Колунов продолжил разговор:
     -     Так какой, Ножов, нас ждёт сюрприз в блиндаже?
     -     Увидите какой.
     -     Хм, тайну из-за какого-то пустяка делаешь?
     -     Ага. Ты чем пытать меня, Председатель, скажи, кто в отряде
            будет. Нас - то ведь, крепких мужиков, в селе мало.
     -     Для этого надо собрать всех.
     -     И как ты это себе представляешь?
      Артём Иванович задумался: а действительно как? Он не сомневался, что парочка немецких солдат постоянно внимательно следят за передвижением селян, поэтому надо быть очень осторожными.
     -     Честно говоря, пока не знаю, - хмуро произнёс он.
     -     То-то же, - ухмыльнулся Ножов, - А я вот знаю.
     -     И как?
     -     А надо собрать всех жителей перед сельсоветом и прочитать
            им лекцию о немцах, их помощи в построении нового
            общества в России, где не будет коммунистов, жидов и
            цыган. И все будут жить богато и счастливо.
     -     Ты что, Севка, с ума сошёл? Такое говоришь, что хочется
            дать тебе в морду, - вскочил с лавки побледневший Колунов,
            а Савелий рассмеялся.
     -     Ты извини, Председатель, но ты хоть и коммунист, но дурак.
           Этот доклад на сходке– прикрытие. Вот молодые ребята
           наши перед этим мероприятием обойдут всех мужиков
           ночью и скажут, что если кто решил идти с нами в лес 
           партизанить, тот сунет тебе после собрания простой клочок
           бумаги в руку при пожатии, как бы прощаясь. Вот мы и
            узнаем, кто у нас надёжный и будет воевать. Да и немцы
            чуток успокоятся после такого сладкого «торта».
     Артём Иванович покраснел, почесал затылок и сел на своё место, а Матвей Ильич с радостью глянул на Ножова.
     -     Да, Савелий, ты молодец! Не ожидал от тебя такого. Видно
            сожительство, так сказать, с «врагами народа» пошло тебе
            на пользу. Так что, Артёмушка, прислушайся к его совету.
     -     Ладно, - буркнул Колунов, вставая, - Я так и сделаю. Пока.
     Встал и направился к двери и тут же столкнулся с Никитой, который был бледен и возбуждён.
     -     Ты чего, парень? – удивлённо посмотрел на него
            Председатель, - А мальчик где?
     -     Поворачивай назад, Артём Иванович, - прошептал тот, - Есть
            новость и новость неприятная. А Славик уже у себя за
            печкой греется.
      И они оба опять уселись на скамью.
     -     Так что, сынок, случилось? – спросила мать.
     -     А вот что, товарищи: я вышел из дома и увидел краем глаза,
           что кто-то мелькнул за нашим заборчиком. Пошёл в сарай,
           но, как вы знаете, дверь туда с торца и не видна с улицы. Вот
            я и шмыгнул за постройку, а потом через кусты к щели в
            заборе и…
     -     Я так и думал, что немцы следят за мной, - недовольно
            перебил парня Колунов.
     -     Нет, это были не немцы, - угрюмо промолвил Никита.
      И собравшиеся тут же выкатили удивлённо глаза на него и даже Ножов.
     -     А кто? – еле выговорил Председатель.
     -     Зоотехник Зайцев.
И все вздрогнули от такой неожиданной вести.
     -     А ты, сын, не перепутал? – закашлявшись, спросил его отец.
      Тот отрицательно помотал головой.
     -     Нет, это был он и держал в руках… небольшой бинокль,
            каких у нас я не видывал.
     -     Твою мать! – не сдержался Артём Иванович.
     -     Вот сука! – воскликнул Савелий, - Продался немчуре, падла.
           Хорошо ещё, что я сижу не у окна, а то бы увидел и…
     -     А также хорошо, что не был он на постройке блиндажа и не
            знает о нём, паскуда! – охнул Матвей Ильич.
     -     Сволочь паршивая, - пробормотала Елизавета Гавриловна и
            стала убирать тарелки со стола.
     -     Что ж теперь делать? – в отчаянии промолвил Колунов.
     -     А ничего, - меланхолично прогудел бывший зек, - Ходи,
           Иваныч, как и ходил сюда – все же в деревне знают, что ты
           дружишь с Матвеем, а совет мой насчёт сходки прими
           обязательно. Только, естественно, ни слова зоотехнику об
           уговоре на счёт отряда, и даже наоборот – сделай вид, что
           очень боишься фашистов.
     Вернулась в зал хозяйка дома, неся самовар.
     И тут вдруг зашуршало за печкой и в кухню вошёл раненный подросток и все от неожиданности вздрогнули, как будто ожидая большой крысы. Чуть прихрамывая, он прошёл к столу и сел на табурет.
     -     Кушать захотел, Славик? – спросила мать Никиты.
     -     Ага.
     -     Значит, поправляешься.
     -     А это кто ещё? – удивлённо посмотрел на него Савелий.
     -     Да нашли его в лесу в последнюю ночь свободы, - с тяжёлым
           вздохом сказал хозяин дома, - Бежал с отцом и матерью из
            Белгорода, перед тем, как немцы вошли в него.
     -     Раненный он что ли?
     -     Да, их грузовик разбомбили, и только он остался в
           живых. Но осколок всё же его пометил.
     -     Понятно, - кивнул головой Ножов, - Ты, мать, откармливай
           его – он нам ещё пригодится. Ладно, я пойду на чердак – что-
           то меня опять разморило.
     -     Не что-то, а самогон, - забурчал Колунов, - И вообще, хватит
           поить гостей, Матвей. Эта жидкость нам тоже нужна будет.
           Так, я пойду готовить речь, чёрт бы её подрал, для всеобщего
           собрания.
     И в кухне тут же воцарилась тишина, прерываемая причмокиванием мальчика, поглощавшего борщ из оставшейся капусты со свеклой и слушающего рассказы Никиты о деревне, школе, рыбалках, последнем походе в лес по грибы, встрече с большим ужом, блиндаже и пользе гимнастики. Славик уснул, а Ершов-младший всё ворочался и ворочался на своей постели – его всё никак не покидала мысль, что надо как-нибудь подслушать разговор офицеров Вермахта. Ведь он хорошо знал немецкий язык и был теперь благодарен бабушке за это. А как там она? Жива, здорова? Нет, надо съездить в Белгород, узнать о ней всё.
      Ну как же, чёрт возьми, осуществить свой план в отношении
эсэсовцев? Да, надо напрячь память, и вспомнить подробно фасад дома учителей, где расселились офицеры. Днём не подойдёшь – сразу схватят. Надо пробираться к нему ночью. Вот если бы была пожарная лестница, как в школе, то…
      «Господи, да с боку же старый дуб стоит, - вспомнил Никита, - Залезу повыше и… ёлки-палки, не достану ведь до крыши всё равно. А если верёвку кинуть? Нет, не пойдёт – буду бросать, и… бухать ею по крыше. Услышат ведь, точно услышат! Ну, что же делать? А, если залезть на самый верх и продвинуться по ветке почти к самому её концу? Она прогнётся, и я попаду на крышу – вряд ли спят офицеры на первом этаже – скорее всего там расположились два-три солдата, охраняющие их. Всё, сегодня пройдусь там часа в два ночи и рассчитаю, что и как. Да и надо проследить за зоотехником, и, думаю, Фёдор с этим справится».
      И Иванов действительно справился, доложив с неохотой вечером Никите (младше он его, а командует), что Зайцев один раз заходил в школу и пробыл там с полчаса. О чём его спрашивали немцы? Что он рассказывал о селянах? Кого объявил ненадёжными для немецких «освободителей»? Как узнать? И почему он не выдал им партийцев?  И тут он вспомнил, что сказал ему Макар о предателе вчера днём, когда втроём курили в его саду в кустах смородины, не боясь, что их кто-то услышит, а зря:               
     -     Да надо его взять за мотню и покрутить – сразу расколется.
      Ершов тогда почесал затылок и ответил:
     -     Я думаю, что рановато.
     -     Как бы не было поздно, - пробурчал Фёдор.
Шорох за раскидистой яблоней они засекли, когда расходились по домам и тут же упали на землю. Пролежали так минут десять, а потом ползком добрались до опустевшего курятника и залезли изнутри на крохотный чердак, где было окно.
     Наблюдали долго, но никого не заметили, однако, когда решили всё же по одному расходиться огородами, Макар прошептал:
     -     Смотрите, пацаны, вон под той грушей какое-то шевеление.
Никита и Фёдор присмотрелись и точно – кто-то медленно выбирался из-под дерева.
     -     Слезаем и ждём его у задней калитки, - приказным тоном
            проговорил Фёдор.
     -     И то верно, - кивнул головой Никита.
     -     Тогда подползём с трёх сторон и возьмём этого наблюдателя
            в клещи.
      Так они и сделали: худой незнакомец появился минут через пять.  И старый плащ с капюшоном, опущенным максимально на лицо, болтался на нём, как рваные рубашки на огородном пугало. Но он не рванул от них в обратную сторону, а так и остался стоять, как фонарный столб.
      Ребята подошли к нему и откинули капюшон на спину и… остолбенели – на них грустно смотрел бледный Серафим Галкин, страдающий туберкулёзом лёгких.
     -     Ты чего здесь делаешь? – строго спросил молодой хозяин
            сада.
     -     Д… так, - задрожал всем телом тот, а потом добавил, - Да
            зоотехник наказал за вами, молодёжь, последить, хулиганите
            вы или нет.
     -     И зачем?
     -     А ему немчура приказала.
     -     А он что, на них работает, паскуда? – покраснел до ушей
            Макар, будто не зная об этом.
     -     А чёрт его ведает, - закашлялся хронический больной, - Сам
           то он ходит по пятам за Председателем. И, мне кажется, что
            из-за слухов, что в нашем северном лесу есть партизаны.
     -     Странно, - проговорил Никита, - Странно, что он, не сдал
            до сих пор Артёма Ивановича и Ильина эсэсовцам?
     -     А кто его знает, - тяжело вздохнул Галкин, - Может, они и
            проведали, что Колунов и Иван коммунисты, но ждут, пока
            тот выйдет на контакт с отрядом.
     -     Возможно, ты и прав, Серафим, - кивнул головой Фёдор.
     -     Тогда я пойду? - опять заходил ходуном от кашля больной, и
            ребята поняли, что он дрожит не от страха, а от уже
            надвигающегося холода, который обострил его страдания.
     -     Иди, - похлопал Никита его по плечу, - Но…
      И тот, опять закашлявшись, закивал головой, да так сильно, что им показалось, что она вот-вот и свалится с его тощей шеи.
     -     Я понял, ребята, и вас не видел никогда всех вместе. И
           вообще…
     -     Правильно, - буркнул Фёдор.                Галкин ушёл, а троица поплелась в дом, где мать Фёдора жарила драники. А потом они ещё долго говорили о создавшейся ситуации и о предателе, рассуждая, как лучше и когда заманить его поближе к лесу и уничтожить.
                Площадь

      К дому учителей, где разместились немецкие офицеры, решено было, идти всем троим.
     -     Мы будем следить за домом, а ты, Никит, ищи своё дерево, -
            сказал Фёдор.
     -     Если что, он, - указал Макар пальцем на предыдущего
            «оратора», - заухает совой, а я крикну выпью.
     -     Отлично, - кивнул головой Ершов – младший, - Но хорошо
            было бы и вооружиться…
     -     У меня есть охотничий нож, - проговорил Фёдор.
     -     А у меня одноствольный обрез, - бросил Макар.
     -     И откуда? –удивлённо спросил Никита.
     -     Покойный отец в Гражданскую ездил собирать избытки
            посевных и у одного зажиточного мужика нашёл это уже
            укороченное ружьё в сарае.
     -     Нормально. Но если, не дай Бог, засекут нас и станут ловить,   
            то отбросьте всё подальше – нам преждевременные
            неприятности не нужны.
     -     А ты что, без ничего пойдёшь? – поинтересовался Иванов.
     -     Я возьму отцовскую бритву на всякий случай и верёвку.
     -     Сойдёт, - кивнул головой Макар Сырых, - И когда пойдём?
     -     А сегодня ночью. Да, нацепите на себя тёмную одежду и
            никаких фуфаек и плащей – будут мешать, если придётся
            смываться.
     -     Ладно, - недовольно промычал Фёдор – ему опять не
            понравилось, что младший по возрасту старается
            командовать ими, -  И во сколько встречаемся?
     -     В час.
     -     Где? – подал голос Сырых.
     -     За домом Якова Семёновича, Царство ему небесное.
      И Иванов усмехнулся.
     -     Что-то ты, комсомолец, стал всё ближе и ближе к
            церкви. Ходил, что-ли, тайно туда с матерью?
     -     Нет, - спокойно ответил Никита, - Я не явно верующий, но
            что-то ведь всё же есть? Человек из воздуха не мог бы
            образоваться, поэтому я больше верю в Великий Космос.
            Ещё Эдуард Циолковский говорил, что мы не одни во
            Вселенной.
     -     Ну – ну, - усмехнулся Иванов, - Будем ждать гостей
            оттуда.
      Посидели ещё с полчаса на скамейке у дома Савелия Ножова, заросшего выше фундамента бурьяном и лопухами, покурили.
     -     Ну, всё, расходимся, - начал Фёдор, ожидая, что Никита
            опять будет выставлять себя командиром.
      Но тот промолчал, но уходя, крепко пожал руки ребятам.
        День длился для всех очень долго: Макар тщательно чистил и смазывал свой обрез, горюя над единственными тремя патронами, тоже реквизированными у кулака. Фёдор точил охотничий нож и «заточку», которую нашёл утром в сарае Ножова – он пришёл на встречу раньше всех и покопался там. А Никита смазывал старые ботинки рыбьим жиром, чтобы те не скрипели и отгоняли собак – сказал как-то фельдшер Новиков его матери во время операции, что не любят те рыбий запах. А, может быть, старый и ошибался… Вспоминал он и Машу Храмову, которой не видел уже три месяца – дни при немцах летели как чёрные вороны. И не потому, что не хотел, а потому, что мама и бабушка прятали её теперь в подполе вместе с восемнадцатилетней сестрой Макара Сырых Светланой – их пожилые родители дико боялись молодых развязных эсэсовцев, которых было двое из пяти офицеров. Да и вдвоём было девушкам веселее…
     А в это время Елизавета Гавриловна ходила по домам оставшихся жить здесь селян, созывая всех на собрание у сельсовета, которое должно было состояться сегодня в четыре часа дня.
     Ножов ещё ночью ушёл в лес, где стал приводить в порядок блиндаж. Колунов, чертыхаясь и матерясь, писал доклад о «новой жизни», которую обещали всем фашисты, а отец Никиты наблюдал издали за домом учителей. И не зря: дважды за день туда заходил зоотехник Зайцев.
     -     Вот, гад, «стучит» немчуре, что и кто делает днями, - зло
           дымил он последней папиросой, - Надо бы его прижать,
            паскуду.
     Фельдшер Новиков наводил порядок в своём сарае, куда давно перекочевали хирургические инструменты и лекарства - он их прятал в ящике, вкопанном в землю в самом тёмном углу.
     Конюх Беллабердинов чистил единственную (остальных забрали немцы для катания по полю) оставшуюся лошадь, напевая татарские песни, а Сергей Громов маялся обострением кишок, сокрушаясь, что мёд закончился, а лечебные травы давно сгнили. И они с женой очень боялись, что нагрянут в дом эсэсовцы и найдут в погребе остатки солений.
      Кругликова Нюра с Любой Сивой допивали самогон, вспоминая мужей, которых поглотила у первой в 37-ом репрессия, а у второй уже эта война. Сапожник же дядя Митя продолжал свою работу, то есть чинил старую обувь, принесенную селянами.
     Гадалка Жогова, сидя на кухне при свечах, наводила порчу на всех немцев, которые убили её воздыхателя Цаплина, а Галкин мучился всё усиливающимся кашлем, замечая в мокроте прожилки крови. Продавщица сельмага Ольга Шульга пересматривала в погребе запасы продуктов, принесённые из магазина в день вхождения немцев в село, а Отец Евлампий подметал пол в заброшенной церкви, кладя поклоны перед единственно оставшейся старой иконой Николая Чудотворца. Остальные же селяне просто сидели по домам, боясь высунуть носы на единственную улицу.
      Немецкие солдаты готовили обед из запасов, которыми был набит один из «студебекеров», куда входила и канистра со шнапсом, но двое из них, как хозяева, всё время прогуливались мимо домов, приглядываясь к окнам – ждали «агентов» из леса. И акция для их прочёсывания намечалась на начало ноября, когда холод мог пригнать партизан по домам – точных сведений о наличии отрядов сопротивления эсэсовцы ещё не получали, хотя они уже существовали и были готовы к активным действиям, но совсем в других районах области.
      А офицеры резались в карты, попивая Баварское пиво вместе с вкусными баночными сосисками с костровым душком. И командовал всеми пятидесятилетний штандартенфюрер Фридрих Зельц, любивший рассказывать анекдоты про Черчилля и Сталина, и о своих «любовных похождениях» на уже прошедших территориях ненавистной России – были и такие женщины, продававшие себя за выпивку, еду и спокойную жизнь под оккупантами, которых впоследствии прозвали «волчицами».
       А ровно в четырнадцать часов Курт Бах, кичащийся познаниями русского языка и являющийся переводчиком в этой группе,  собрался идти на запланированное Колуновым собрание, но зоотехник Зайцев сообщил ему, что народу пришло мало, о чём Бах тут же доложил штандартенфюреру Зельцу. На что тот резко заявил, чтобы пятёрка солдат прошла по всем домам с обыском, не забыв поглядеть и другие помещениях на территории участков селян, то есть сараи, бани и даже сортиры. А также привели буквального каждого на поляну перед сельсоветом, не смотря на физическое состояние, болезни и другие отговорки.
     -     Сами то пойдёте на этот «концерт» посмотреть, - господин
            штандартенфюрер? – хохотнул Курт.
     -     Обязательно! Может, что-то интересное и замечу, - кивнул
            Зельц.
      И то, что не все жители пришли сразу, стало их ужасной ошибкой, так как в результате проведенного, были доставлены не только мучащиеся хворью Громов, Галкин и покалеченный бывший участковый Ильин, но и… найденные в подполе у Храмовых Маша и Светлана. На груду старой одежды в кладовке у Ершовых, под которой прятался уже поправившийся Славик, никто из солдат, слава Богу, не обратил внимания…
      Вот и стояли теперь все сельчане на так называемой площади перед сельсоветом, поддерживая больных мужчин и ужасно перепуганных бледных девушек, впервые увидевших фашистов. Толпу окружали трое солдат с автоматами под началом Курта Баха, очень внимательно прислушивающегося к речи Председателя, которая ему очень понравилась, так как прославляла Великую Германию и их помыслы в борьбе с мировым коммунизмом, евреями и цыганами.
     -     Ну, хитрец! – думал Бах, - Ну, коммунист – перевёртыш! Ну,
           политическая проститутка! Пора за тебя взяться нашему
           фельдфебелю Рюшке. Он тебе, ферфлюхтен шайзе, покажет,
           как могут пытать врагов члены СС.
      И тут он заметил, как к немногочисленной толпе подходят Зельц и остальные офицеры, внимательно разглядывая всех селян.
     -     Ну, что? – спросил у него по-немецки штандартенфюрер               
            (русского он не знал), - Как доклад?
     -     Доклад что надо, то есть лицеприятный и с элементом
            уничижения. Лебезит, коммунист, и врёт. Значит, пора ему к
            Рюшке. Тот выбьет из него всё, что он знает о партизанах.
     -     Рано, - взглянул на него командир карателей, - Но если
            к концу месяца ничего не произойдёт, то есть, этот вшивый
            Председатель не пойдёт на контакт с лесными бандитами,
            мы устроим им Варфоломеевскую ночь. Наш танк только с
            виду небольшой, зато пушка дальнобойная и много
            снарядов. И командир его не новичок, а прошёл схватки с
            «красными» ещё в Испании - перелопатит весь лес. А пока
            пусть этот Зайцев продолжает выявлять потенциальных
            пособников партизан.
     А в это время молодые офицеры СС уже нагло оглаживали взглядом двух юных девушек с таким видом, как будто они в борделе старого Цюриха.
     -     Ничего девицы, - ухмыльнулся более взрослый их них по
            имени Ганс, - Надо их затащить к себе на второй этаж для
            «допроса».
     -     Да, особенно эта чёрненькая в тулупе, из-под которого
            торчит красивое платье с цветочками, - указал
            на Светлану, сестру Макара Сырых Генрих – второй
            молодой офицер, - Я бы её с удовольствием научил, как
            любить немцев из высшего сословия.
     -     А, может быть, не будем спрашивать нашего старика
            Фридриха, а дадим задание солдатам задержать их на время
            в бывшем сельсовете, пока этот пердун не уйдёт, а потом
            спокойно привести в нашу комнату в школьном доме. У
            меня осталась от последнего банкета в Белгороде,
            посвящённого взятию города, бутылка «Камю» и русская
            водка.
     -     Нет, лучше с ними вначале поговорит наш «артист» Бах и
            пригласит на прослушивание моих новых пластинок с
            Эдит Пиаф и Марлен Дитрих – у меня от их песен кровь
            начинает пенится, как у вампира.    
     -     Но их же надо сначала отмыть, Генрих.
     -     А мы там и помоем. Засранный русскими учителями
           примитивный душ пока ещё работает… Да и Рюшке там,
           вроде, навёл порядок и чистоту – штандартенфюрер же
           всегда моется первым.
      Но они даже не предполагали, как могут громко и жутко кричать девушки СССР, почувствовавшие беду! И старшие офицеры даже не посмотрели на всё это, а улыбнулись и медленно подошли к толпе селян.               
       Хотя первым обратил внимание на приближающуюся опасность Фёдор Иванов, неравнодушный к сестре друга.
     -     Поглядите, мужики, как смотрят эти твари на Светлану и
           Машу.
     -     Кто? Этот что ли со шрамом на щеке? – спросил Ершов,
            указывая пальцем на штандартенфюрера.
     -     Нет, молодые. Слышишь, Макар?
      Но тот в это время наблюдал за разговором подошедших Баха и Зельца, думая, как плохо, что Никита стоит далеко от них - он же может перевести, о чём те болтают!
      И первой взвизгнула его сестра, когда Курт Бах подошёл к ней и, обняв за талии, проговорил специально с акцентом, чуть картавя (нечего деревенским знать, что он прекрасно владеет их языком):
     -     Милый девка, наш молодой офицер приглашать вас на
           музыку к себе. Пойти со мной.
      И Светлана тут же поняла, что их с Машей ожидает и… заорала от страха так, что все находящиеся на импровизированной площади посмотрели на неё.
     -     Дурак ты, девка, - скривился в гримасе Бах, - Погулять с
            официрен вечер – это корошо, а ночь солдат отвести домой.
      Но та просто обезумела: вырвалась из полу объятий немца и… дала ему пощёчину. Бах тут же ответил ей ударом кулака в живот. Света согнулась в три погибели, застонав от боли, и стала приседать к земле.
      Онемевший сначала от увиденной картины её брат, вдруг придвинулся к Фёдору и прошептал.
     -     Дай пику!
      Тот отпрянул от него.
     -     Ты с ума сошёл!
Тогда парень просто залез под его ватник и большой охотничий нож тут же перекочевал из-за ремня штанов друга к нему.
      И в мгновение ока Макар оказался перед Куртом Бахом и его кулак левой руки (а он был левшой) влетел немцу в челюсть. Тот как бревно рухнул на землю. И тут один из солдат среагировал быстро, бросившись на парня, но сразу же напоролся животом на нож.
      Увидев это, остальные двое подняли автоматы и тишину села впервые за время пребывания в селе немцев прервали две длинные очереди, чуть не задевшие поднимающего с земли переводчика. Стоявшая толпа ахнула, и рванула было к убийцам, но те дали очередь в воздух, и все остановились как вкопанные.
      А Макар, изрешеченный пулями, уже не двигался по родной земле. И получилось в суматохе так, что остальных двух ребят оттеснили в середину толпы – помог это сделать отец Евлампий, испугавшийся, что друзей погибшего тоже расстреляют.
      Бах же вместе с молодыми офицерами потащили Светлану в сторону дома учителей, а два солдата подняли и понесли своего раненого в школу. Зельц и прибежавший на выстрелы садист Рюшке наблюдали эту картину спокойно. Первый совершенно хладнокровно, а второй с горящими глазами уставился на одиноко стоящую Машу.
     -     Взять её, господин штандартенфюрер?
     -     Не сейчас. Она с такими красивыми глазками ещё нам
            пригодится для другого дела. Пошли, Грюнвальд, ко мне,
            выпьем русской водки за первую прилюдную кровь в этой
            вшивой деревне.
      Площадь опустела, но гул от разговоров селян был ещё минут десять слышан невдалеке – все обсуждали случившееся, унося на руках тело Макара Сырых и проклиная фашистов, совсем забыв, что должны были отдать ответ Председателю в виде кусочка бумажки, кто из них уйдёт в лес партизанить.               
      А Никита с Фёдором, находясь ещё в шоке от увиденного, решили не расходиться сразу по домам, а час переждать в брошенной хате Шиховых, уехавших в эвакуацию. Да и он был ближе всех от проклятой поляны - площади.
      Пока не искурили по три папиросы – молчали.
Наконец Иванов заговорил:
     -     Мы должны отомстить за Макара и прямо в ближайшие дни.
     -     Нет, - покачал головой Никита, - сразу акцию проводить
            нельзя – нас схватят в первую же очередь. И нам ещё   
            некоторое время надо побыть здесь, посмотреть, что будет
            дальше.
      Фёдор с силой ударил кулаком по крыльцу дома.
     -     Но Свету же изнасилуют или даже, может быть, убьют!
     -     Ей уже ничем не поможешь, а нарываться на пули нам
            бессмысленно – мы не отобьём её единственным обрезом с
            тремя патронами.
Иванов с ненавистью матюгнулся:
     -     Мать твою! Хорошо тебе – твою Машку не тронули.
     -     Она ещё малая…
     -     Не скажи. Видел я её летом на речке – оформлена ещё как.
     -     Тогда, слава Богу, что этого не заметили немцы. Да и одета
            она попроще в мамино старое пальто, - перекосился в
            гримасе Ершов, вспоминая последний вечер вдвоём с юной
            девушкой у реки.
     -     Ладно, согласен. Так этой ночью пойдём к школе?
     -     Нет. Там будут сегодня бродить солдаты вокруг– старший
            офицер не дурак, по-моему, и выставит усиленную охрану.
     -     Судя по безразличному его поведению сегодня, да, -
            согласился с Никитой товарищ, -  СС, мать их в дышло!
     -     И они, - продолжил свою мысль Ершов-младший, - Будут
            ждать ответа от селян на это безобразие, я тебя уверяю. И
            это им надо для того, чтобы устроить в деревне бойню и
            выманить партизан из леса. Видно они эту «демонстрацию»
            хорошо продумали заранее, а не спонтанно так всё вышло.
     -     Ладно, принято. Пошли что ли выпьем по чарке за друга? –
            тяжело вздохнул Фёдор Иванов.
     -     Да, неплохо было бы, - кивнул Ершов, - Очень жаль
            Макара, но, извини, это нам наука, то есть нельзя сейчас
           жить открытыми эмоциями.
     -     А чем же?
     -     Разумом. Так учила меня бабушка Вера. Кстати, надо бы к
            ней съездить.
     -     Тогда и я с тобой.
     -     Нет, лучше я увезу к ней Машу – в городе будет ей
            поспокойней.
     -     Да, ты прав, Никита, - ещё раз убедился Фёдор в
            преимуществе друга, как командира.
Ершов внимательно посмотрел на него и снова кивнул головой.
     -     На том и порешим.
      Но он даже представить себе не мог, как изменится ситуация после этой поездки в Белгород и как начнётся настоящая ИХ ВОЙНА…
                Сюрпризы

      Провожать на кладбище Макара Сырых вышло всё село.  Немцы не противились этому и держались в сторонке, но солдаты ходили с автоматами наперевес. А вот Светлану офицерьё до сих пор не отпустило… Колунов спрашивал о ней у зоотехника, но тот отвечал грубо и одно и то же:
     -     Не знаю, не слышал и с фашистами не общаюсь.
      Председатель молчал, готовый в любую секунду задушить эту гадину, но сдерживался – он пытался любыми способами выяснить, что затевают немцы и какую роль в этом играет тот, а также почему они его самого и Ильина ещё не арестовали. Ведь предатель точно знал, что они коммунисты.
      Молча прошли селяне по всей деревне за единственно оставшейся телегой с гробом, которую тащила старая лошадь. Остальные телеги молодые офицеры забрали себе, чтобы разломать и топить ими печь. Так же молча все углубились в лес, а через некоторое время свернули направо к размытому дождём кладбищу. И никто из фашистов туда их не сопровождал, хотя зоотехник и плёлся в конце процессии, что подвигло Артёма Ивановича только на короткую речь.
     -     Дорогие селяне, - начал он хмуро, - Вот и первая наша
            потеря.                Про убитых Цаплина и Попова нельзя было говорить, так как Зайцев сразу же доложит об этом немцам, и те решат, что действительно партизаны в этих лесах есть и это они нашли грубое захоронение, и передали об этом деревенским.
      -     Вот и первая в нашем селе потеря, - повторил Председатель,
            - Макар был замечательным парнем и настоящим (короткий
            ненавидящий взгляд на зоотехника – он же об этом знает)
            комсомольцем. Светлая память ему и лёгкой землицы над   
            ним.
      Женщины тут же заревели в голос, потом все по очереди бросили горстки грязной от дождя земли в могилу, и Никита с Фёдором стали её закапывать, кусая губы и слизывая с них слёзы.
      Потом выпили по чарке самогона, принесённого еле двигавшейся матерью убитого, заели блинами. Зайцев от всего этого отказался, сказав, что у него очень болит голова.
      Также медленно потом все вернулись в село.
Как поминали Сырых другие, Никита и Фёдор не знали, но они много потом ещё выпили у Ершовых, изрядно закусив картошкой с солёными огурцами – им в эту ночь идти к дому учителей. Именно сегодня они надумали исполнить первую серьёзную задачу – подслушать разговор офицеров СС, надеясь на то, что Зайцев уже объяснил им, что по русскому обряду после похорон в деревнях бывают обильные поминки, и те не выставят дополнительную охрану.
      После полуночи, переодевшись в тёмную одежду, и измазав сажей лица, они огородами пробрались к бывшему учительскому дому. И погода им помогла: дождь лил как из ведра, пронзительный ветер сбивал с ног, загнав всех фашистов по домам.
      Раскидистый дуб вырос перед ними неожиданно и ребят зазнобило.
    -     Чёрт, надо было одеться потеплее, - шепнул на ухо Никиты
            Фёдор.
    -     Это точно, - поёжился Ершов, - Ну, что, где ты станешь?
    -     Да за пригорком напротив входа в здание.
    -     Далековато. Увидишь ли оттуда?
    -     Да у меня есть отцовский бинокль – увижу.
    -     А как оповестишь об опасности?
    -     Крикну совой.
    -     Понял. Ну, расходимся?
    -     Ага.
    -     С Богом!
И они разбрелись в разные стороны: Фёдор занял позицию за пригорком, а Никита стал примеряться, как он полезет на дерево. Ведь кора сейчас мокрая и скользкая. Но ведь не зря он взял топор – с силой воткнул повыше и подтянулся до первой ветки, воткнул ещё раз и достал до следующей. А там, проклиная старые стёршиеся ботинки, скользящие по стволу, как коньки по льду, медленно стал забираться всё выше и выше. И вот он на ветви, что ближе всего к крыше дома. Прикинул и ахнул – до него метра три-четыре, а сама крыша метра два под ним и в стороне. Стал выглядывать на ней опору для верёвки, но кроме двух печных труб ничего не обнаружил. И ближайшая была тоже не близко.
      Петлю он смастерил ещё дома, и теперь, усевшись поудобнее и уперев ноги в перекрест ветвей, начал кидать импровизированное лассо на крышу. Промучился с полчаса, пока верёвка своим кругом на зацепилась за трубу. Натянул её и, когда прикинул, куда попадёт ногами, ахнул – он ударится о стену в метре над ближайшим окном.
     -     Чёрт побери! – выругался он про себя, - Что делать?    
            Услышат ли немцы удар ногами о кирпич или нет? Нет, надо
            раздеться и обмотать ботинки курткой и свитером, чтобы
            был помягче стук о стену.
      Пока проделывал это, вымок до нитки.
И тут молния озарило не только небо, но и всё вокруг. От неожиданности Никита чуть не свалился с дерева. Грохнул гром, и он тут же вспомнил, что отец рассказывал, как можно определить, где находится эпицентр грозы. Дождался следующей молнии и стал считать вслух:
     -     Раз, два, три, четыре, пять…
      На десятой цифре грянул гром.
     -     Ясно, - кивнул он головой, - Ладно, пора готовиться.
 Он натянул верёвку, ослабил ноги и привстал, готовый в любую секунду прыгнуть вниз как на «тарзанке». И вот вспышка и Никита начал отсчёт, а на девятке оторвался от дерева и в момент звукового удара стихии… врубился коленями в стену.
     Боль пронизала ноги, и в глазах потемнело. И чтобы не закричать, он закусил нижнюю губу так, что пошла кровь. Наступившая тишина зазвенела в ушах, но свет в окне не вспыхнул, и никто его не открыл. Перетерпев боль, подтянулся по верёвке вверх и перевалил тело на крышу. Но как опуститься вниз головой к окну? И услышит ли он что-нибудь в этой погодной вакханалии? Подошёл к трубе, проверить надёжно ли охватила петля кирпичную кладку и… ему показалось, что слышна немецкая речь. Тогда он лёг на трубу, свесив голову в неё.
     -     Ферфлюхтен шайзе, - донеслось до него, но он сразу не
            понял слова, означающие «проклятое говно».                Но потом с трудом «перевёл мозг» на язык Гейне и опять услышал:
     -     Курт, скажи Хельмуту, чтоб он растопил печь - ветер
            выдул всё тепло через щели в рамах.
     -     Есть, штандартенфюрер. Вот дров только маловато.
     -     Да и чёрт с ними. Зато книг навалом – те же дрова.
     -     А и верно.
     -     Тогда действуй.
      Бах спустился на первый этаж, где расположились молодые офицеры и их главным сторожем был немолодой солдат, который выполнял роль личного охранника штандартенфюрера. Он передал просьбу Зельца, и через десять минут из трубы потянуло дымком, и Никита понял, что если разговор будет длинным, то он просто задохнётся от дыма. Но к счастью тот был коротким.
     -     Хорошо деревенским, - сказал второй голос, - Напились,
            растопили печи и спят себе теперь мёртвым сном.
     -     Да, самое удобное сейчас для дела время.
     -     Какое, штандартенфюрер? Устроить в деревне акцию?
     -     Нет, не надо настраивать против себя всех. Надо продолжать
            следить за Председателем и теми двумя друзьями убитого. Я
            думаю, что день-два и кто-то из них отправится либо в
            лес, либо в город, чтобы связаться с партизанами или с
            подпольем - пора им после случая на площади начать      
            действовать, то есть по крайней мере как-то проявить себя.
            И тогда мы ринемся прочёсывать лес - мы только для этого
            здесь и сидим.
     -     А что сказал паршивый Зайцев, господин Зельц?
     -     На похоронах террориста чужих не было.
     -     Странно.
     -     А что странного? Русские тоже не дураки.
     -     Но земля, в которой лежат два еврея, всё же раскопана?
     -     Да, но один из них, кстати, русский. У него, как писалось в
            старых их учебниках хирургии просто была врождённая «не
            залупа», и ему выполнялось в детстве обрезание.
     -     Да и чёрт с ним! Правда, господин штандартенфюрер?
     -     Вот именно.
     -     А что с той девкой, которую себе забрала наша молодёжь
            для утехи?
     -     Сначала закрой заслонку, Курт – печь уже нагрелась. А
            потом я тебе отвечу.
      И голоса тут же пропали.
Никита всё же наглотался дыма, и горло его драло так, как будто в нём побывала драчливая кошка, но откашляться он боялся – не дай Бог эсэсовцы услышат.
      Ну, всё, теперь пора вниз. И это легче, чем то, что он проделал раньше. Сняв петлю с печной трубы, он развязал узел и растянул верёвку на крыше, а потом сложил её пополам и середину забросил опять за трубу. Затем подполз к краю крыши и стал спускаться вниз. И теперь сдвоенной верёвки не хватило, чтобы достать ногами до земли, поэтому пришлось прыгать, а жёсткое прикосновение с ней сразу же снова вызвало сильную боль в коленях.
     Никита, когда прыгал, не выпускал один из концов верёвки из рук, поэтому уже стоя на земле, потянул за него, и она упала к его ногам. Свернув её, он стянул с ботинок свитер и куртку, и надел на себя, но те тепла не дали, так как здорово промокли. И еле передвигая ноги, он побрёл к пригорку.
     -     Ну, что? – поднялся Фёдор с пожухлой мокрой травы.
     -     Потом, - еле проговорил Никита, задыхаясь от кашля, - Я
            замёрз ужасно.
     -     Тогда домой?
     -     Ага, к нам. Пошли.
      Но когда они перелезали через низкий заборчик со стороны огородов, за спиной раздалось:
     -     Хэнде хох!
И им ничего не оставалось, как поднять руки и в таком положении под поочерёдными ударами в спины (скорее всего дулом винтовки) пошли к дому, где на пороге стоял отец Никиты.
     -     Ух ты! – только и сказал тот, пропуская в сенцы сына с
           другом и немецкого солдата в форме и оружием в руках.
      Но когда они вошли на кухню, где бледная Елизавета Гавриловна копошилась у печи, и оглянулись, то между чёрной гимнастёркой с двумя молниями в петлицах и фуражкой они увидели… улыбающуюся рожу Савелия Ножова.
      И громкий облегчённый вздох всех снял напряжение.
      Разговор начали лишь тогда, когда выпили по чарке, заев самогон всё той же картошкой с общего поля и луком, из ещё не закончившегося запаса.
     -     Откуда ты такой, Севка? – спросил удивлённо отец Никиты.
     -     Нет, сначала пусть ребята расскажут, что они делали у
            учительского дома, - хмуро произнёс бывший заключённый.
     -     Ладно. Тогда, сынок, колись ты первым.
      И тот рассказал всё.
     -     Надо известить об услышанном Колунова, - тут же заявил
            Матвей Ильич, как только Никита замолчал.
      -     Обязательно, - кивнул головой Ножов, - и нам срочно нужен
            динамит.
     -     Кому нам? - поднял вопросительно брови хозяин дома.
     -     Увидите.
     -     Тогда рассказывай всё по порядку.
      Но Савелий помотал головой.
     -     Всё не расскажу… пока. Но кое –что да.
     -     Тогда слушаем, - разлил ещё самогон по лафитникам               
            Ершов – старший.
     -     Так вот, друзья, - начал Ножов, опрокинув рюмку в себя, -
            Не дёргайтесь, а слушайте. Я пришёл снова сюда не просто
            так, а по неприятному опять делу.
     -     Какому? – не выдержал Фёдор.
     -     Не перебивай, малой!
     -     Я не малой, - нахмурился тот, но Никита вдруг хлопнул его
            по плечу, бросив:
     -     Ладно, дай послушать.
     -     И то верно, - крякнул Савелий, - Так вот я решил
            прогуляться по лесу…
     -     В такую грозу? – вырвалось у Елизаветы Гавриловны.
     -     Не перебивайте, - повторил Ножов, - На севере леса, где
            блиндаж, грозы нет. Это же в пятнадцати километрах
            отсюда.
     -     Знаем, - подал голос Матвей Ильич.
     -     Тогда слушайте. Шёл я медленно и мои ноги привели меня
            не куда-нибудь, а опять к яме, где зарыты… Яша Цаплин и
            дед Попов…
     -     Прямо мистика какая-то, - вырвалось у матери Никиты.
     -     Может быть, - разкурил самокрутку Савелий и вздохнул, -
            Но пришёл туда не зря – два немецких солдата тащили к
            ней… ещё один мешок.
     -     О, Господи! – ахнула женщина.
     -     Вот именно и…
     -     И что? – опять не выдержал Фёдор.
     -     И я их обоих заколол в минуту, не дав им успеть бросить
            ношу на землю и схватиться за оружие.
     -     А дальше? – спросил отец Никиты.
     -     Вот переоделся…
     -     А что было в ноше? – глухо спросил Фёдор дрожащим
            голосом.
Ножов оглядел потерянным взглядом всех и еле проговорил:
     -     Светлана Сырых..
     -     А-а-а! - завыл Фёдор, закрыв лицо ладонями, - А-а-а!                Никита грохнул кулаком об стол, его мать зарыдала в голос, а отец заскрипел зубами так, что изо рта вылетел шатавшийся давно зуб.
      И только Ножов молча громко запыхтел цигаркой, потом скомкал её пальцами и бросил в печь.
     -     Я убью их всех! – заорал Фёдор, вскакивая с табуретки, -
            Автоматы забрал, Севка?
     -     «Шмайссер» был только у одного и я оставил его в
            блиндаже, а у второго солдата была винтовка, которой я
            пинал вас в спину. Но этим ты ничего не сделаешь – кто-то
            из немцев всё равно успеет скосить тебя очередью.
     -     Как Макара, - прошептал бессильно Никита.
     -     А что с ним? – вытаращил глаза Савелий.
     -     Убили на сходке перед сельсоветом, - хмуро произнёс
            Матвей Ильич.
     -     Как так?
     -     А вот так. Он бросился отбивать сестру от солдат и…
     -     Ясно. Да, пора нам активизироваться.
     -     Но голосования не получилось – все были потрясены
            смертью парня.
     -     Кто захочет быть с нами, тому голосовать нечего, - твёрдо
            заявил Ножов, - Вот динамит бы…
     -     Надо поговорить с Председателем, - продолжил отец
            Никиты, - Я уверен, что он знает, как связаться с подпольем
            в городе – ездил он туда перед вторжения немцев. Я сам его
            тогда отвозил.
     И Никита тут же заявил:
     -     Я на днях поеду в Белгород к бабушке.
     -     Зачем? – всполошилась мать.
     -     Её проведать и отвести к ней Машу Храмову, пока с ней не
            сделали то же, что и со Светой.
     -     Правильно, парень, - кивнул головой Савелий, - Она
            единственная из оставшихся более или менее взрослых
            девчонок, которую могут забрать к себе офицерьё для
            безобразий.
     -     А заодно и свяжешься с подпольем, - добавил отец Никиты.
     -     Значит, пора идти к Председателю, - молвила Елизавета
            Гавриловна, - И к нему пойду я.
     -     Правильно, - повторил Ножов, - Мужикам зря шастать по
            деревне не надо. А ты, Никит, возьми с собой Тимура
            Беллабердинова – старая кляча слушается только его,
             конюха.
     -     Так и сделаем, - завершил разговор хозяин дома, - А ты, Сев,
            останешься или уйдёшь?
     -     Уйду. Мне надо в лес, да и блиндаж и… - он замолчал,
            вставая со скамьи, - и оружие охранять надо. Тем более, что
            уже светает.
     Ножов и Фёдор ушли, а семья Ершовых вместе со Славиком ещё полчаса просидела, обсуждая произошедшие за эти дни печальные события. И Никита только сейчас вспомнил, что оставил топор воткнутым в основной ствол дуба и долго потом не спал, тем более, что мальчик слышал часть их беседы и захотел узнать подробности подслушанного им разговора фашистских офицеров. Ведь он и Ершов-младший только вчера говорили между собой, как взрослые перед сном и старший рассказал младшему и об ужасе на площади.               
       И Славик всё впитывал в себя, как губка, так как только Никита из всех старших разговаривал с ним, как со сверстником.
И их дружба росла не по дням, а по часам. И через две недели они практически почувствовали себя настоящими братьями. Отец относился к этому безразлично, а мать только приветствовала эту дружбу всем сердцем.
                Белгород

     Они сделали всё хитро, то есть Председатель «посоветовался» с Зайцевым, стоит ли увезти Машу Храмову к его матери в областной центр или нет.
     -     А то получится, не дай Бог, как со Светланой.
     -     А что со Светланой? – подозрительно посмотрел на
           Колунова зоотехник.
      И Артём Иванович понял, что Зайцев знает об убийстве девушки, но пытается выяснить, проведал ли об этом он.
     -     Да вот до сих пор уважаемые офицеры не отпускают её от
            себя. Залюбят же до смерти!
     -     Да она там у них, как королева! – с издёвкой в голосе
            произнёс предатель, - И накормлена, и одета, и…
     -     Замучена? – вырвалось у Колунова, и он тут же пожалел, что
            так сказал, потому, что Зайцев зло заорал:
     -     Никем она не замучена, а если мы вмешаемся, то точно они
            её убьют.
     -     Не дай, Бог! – перекрестился Артём Иванович, - Ну, ладно,
            Пётр Егорович, забудем об этом. Так что с Машей делать?
            Мать и бабка её с ума сходят.
     И неожиданно зоотехник согласился.
     -     Да, лучше её отвезти от греха подальше. А кто повезёт?
     -     А сын Матвея Ершова с конюхом.
     -     Так их в город не пропустят без аусвайса.
     -     А что это?
     -     Пропуск.
     -     И что делать?
     -     Полулитру поставишь?
     -     А как же!
     -     Тогда я поговорю со штурмбанфюрером. Может быть, даст
            какую-нибудь писульку.
     -     Ну, спасибо, Петенька, - с омерзением пожал руку Зайцеву
           Артём Иванович, - В век не забуду.
     -     Да ладно, свои же, - ухмыльнулся тот.
«Да, свои тебя и повесят», - промелькнуло у Колунова в голове, и он пошёл к Ершовым, рассказать о разговоре с иудой. 
    И Никита на рассказ среагировал быстро:
      -     Это ещё раз подтверждает, что он работает на немцев. Более
            того, и знает о их планах. Я уверен, что старший офицер
            отпустит меня, отвезти девушку в город, но… как-то
            устроит за мной слежку, подозревая, что я послан для
            связи с подпольем.
     -     Согласен, - кивнул головой Председатель и добавил, - Так
           оно и будет.
     -     И хорошо, - неожиданно проговорил отец Никиты.
     -     Тогда ждём ответа этого гада, - кивнул головой Колунов и
            покинул дом Ершовых.
      И буквально на следующий день Зайцев заявился к ним с довольной, но не доброй физиономией.
     -     Всё штандартенфюрером решено – с вами поедет солдат с
           которым вас пропустят всюду. Так что, Никита, собирайся.
     И зоотехник с радостью в злых глазах ушёл.
     -     Беги, мать, к Председателю, но не зови его сюда, - приказал
            тут же Ершов-старший.
     -     А, может быть, Славика к нему послать? – заявила Елизавета
            Гавриловна, - Он в любую щель пролезет и просто скажет
            Артёму, что завтра наш сын едет город. Тот догадается, о
            чём идёт речь и зайдёт ночью.
     -      Правильно, мам, - вмешался в разговор Никита, - За детьми
            немцы не следят, а вот тебя сразу засекут и поймут, что это
            неспроста.
     -      Согласен, - кивнул головой Матвей Ильич, - Но он не знает,
            где кто живёт.
     -     Ошибаешься, муженёк, наш сын ему давно нарисовал план
            села и где, чей дом. Ведь через неделю ему исполнится
            четырнадцать, а это уже серьёзный возраст. Да и сын наш
            заставляет его каждый день делать разминку со старыми
            гантелями
     -     Тогда зови пацана.
      Смышлёный подросток, которого Елизавета откармливала, как поросёнка перед закалыванием, действительно за это время подрос и возмужал и сразу же всё понял. Как кошка он пролез в щель забора и пропал в кустарнике, а через пятнадцать минут вернулся.
     -     Задание выполнено! – отдал Славик честь, - И никто меня не
            видел.
     -     Отлично! – погладил его по голове хозяин дома, - Теперь
            будем ждать прихода Артёма.
      Тот заявился в половине двенадцатого ночи и не задерживался, а только сказал Никите:
     -     Улица Зареченская, 11. Спросишь скотника Филю, а ему
            скажешь только одно слово «колонка», а услышав в ответ
            «водонапорная башня», расскажешь о наших проблемах и
            то, что нам нужен динамит. Понял, парень?
     -     Так точно, Артём Иванович!
     -     Тогда тебе с Богом, а я пошёл.

                Х

      Они уехали рано утром следующего же дня.                Солдат – проводник был не хилым и высокого роста с маленькими хитрыми глазками и всю дорогу пиликал на губной гармошке какую-то детскую песенку.
     Никита и Маша молчали, а конюх следил за дорогой, которая была испещрена воронками – ежедневные бомбёжки перед приходом немцев в область попортили дорогу ещё как.
     К вечеру въехали в город (лошадь то старая, поэтому и добирались так долго) и на пропускном пункте с шлагбаумом, где стоял грузовик и ходили фашисты с автоматами, остановились. Солдат слез с телеги и о чём-то долго шептался с офицером, показывая какую-то бумагу. Наконец их пропустили, и Никита стал командовать, куда ехать.               
      Бабушка жила на окраине города на улице Калинина, дом 5 и приняла их с распростёртыми объятиями, не обратив никакого особого внимания на немецкого солдата, накормив всех. Потом Маша и Тимур улеглись спать (первая в комнате, второй на чердаке дома), а представитель Вермахта расположился в коридоре. Было ещё одно место для спанья – это чулан с небольшим окошком, где на старом большом сундуке спала сама хозяйка дома.
      С ней Никита и сел у окна и пошёл разговор.
     -     Что случилось? – спросила та, выглядевшая лет
            на шестьдесят, хотя ей было на восемь больше.
      Внук приложил палец к губам и указал потом им на дверь.
     -     А что, он знает русский язык? – прошептала Вера
           Максимовна.
     -     Кто его знает, - покачал головой Никита, - Тут такие дела у
           нас в деревне творятся, что рассказывать тебе буду на ушко.
     -     Хорошо, милый.
И парень придвинулся ближе к старушке и зашептал, поведав всё.
     -     Боже мой, какие варвары! – пустила слезу бабушка, - А я то
           думала…
     -     Что ты думала? – повысил голос внук, но тут же, поглядев на
           дверь, перешёл опять на шёпот, - Что, разве тут не так?
     -     Нет. Хотя я мало выхожу в город и только, когда вызовут.
     -     Кто? – округлил глаза в испуге внук.
     -     Так меня заставили приходить в комендатуру, работать в
           роли переводчика с пойманными нашими окруженцами -.
            кто-то доложил немцам, что я знаю их язык.
     -     И много таких несчастных?
     -     Достаточно.
     -     И тебе платят?
     -     Нет, дают паёк с собой.
     -     Так как вы с Машей то будете вдвоём жить?
     -     Не волнуйся, прокормлю. Бедная девочка… И как же мать
           и бабушка отпустили её к незнакомому человеку?
     -     Они были рады, что она уезжает…
     -     Я всё понимаю… Ну, что, спать?
     -     Нет, бабушка, ещё один вопрос.
     -     Давай.
     -     Где улица Заречная?
     -     И зачем тебе она?
      И тут скрипнула входная дверь, и Никита опять приложил палец к губам. Бабушка поняла и шепнула:
     -     Ладно, потом скажешь.
Она ушла в коморку, а внук полез на чердак к конюху. Но он долго ещё не мог заснуть, думая, как он пойдёт на явку, если сзади будет тащиться за ним наблюдатель – солдат. И только под утро придумал.
       После общего завтрака, когда немец пошёл во двор в туалет, а Беллабердинов покормить лошадь, Никита тут же рассказал обеим женщинам об основной причине приезда.
     -     Слушайте внимательно. Мне надо связаться с подпольем, но
           солдат будет следить за мной, поэтому мы разделимся: ты,
           бабуль, вместе с Машей пойдёшь на явочную квартиру,
           проверить живёт ли там скотник Филя, а я пошатаюсь по
            городу, чтобы этот фашист пошёл следить за мной, а к
            обеду все вернёмся сюда. Сможете?
     -     Быть разведчицей с удовольствием, - улыбнулась Вера
            Максимовна.
     -     И я тоже, - поддакнула возбуждённо Маша.
     -     Тогда запоминайте, что ему надо сказать.
И Никита поведал всё, что передал ему Колунов.
     -     Понятно?
     -     Да, - кивнула Маша.
     -     И я ещё не выжила из ума, - улыбнулась бабушка, - Да и
           профессию свою не забыла, а память у нас, учителей,
            хорошая, почти до глубокой старости.
     -     Ну, и слава Богу! – облегчённо вздохнул парень, - Я уйду
           первым, а вы потом.
     -     Хорошо, - кивнули обе женщины.
      И через полчаса Никита ушёл. И солдат тут же потопал за ним.
Но Ершову-младшему показалось, что тот всё же знает русский язык, так как при обычном напутствии старушки он подошёл поближе якобы попить воды из ведра, став к ним боком – прислушивался, по-видимому, к их разговору.
     Но не так, к сожалению, получилось, как было намечено. Нет, Никита спокойно вышел из дома, и даже не поворачивая головы, почувствовал за собой слежку, которая продолжалась всю его прогулку, которая оказалась не простой.
     -     Ну, придурок, я тебя и повожу!
      Немец был лет на двадцать старше него, и по внешнему виду война ещё не отняла у него силы, но ноябрь был уже на носу – ветреный и холодный. И вот сегодня неожиданно подуло так, что пришлось ему надеть сверху формы кожаный плащ, какие носят офицеры, что привело парня в транс (и почему так?) и головной убор солдат Вермахта, похожий на невысокий цилиндр с козырьком – странная мешанина.
      А Никита был в тех же ботинках, но уже со стельками из старых валенках, потрёпанной, но тёплой отцовской шинели времён Революции длинной почти, что до лодыжек и в потёртой, но тоже тёплой фуражке. Но он - то был моложе, и кровь в нём играла, как у льва перед охотой. Вот и стал он закручивать повороты с одной улицы на другую, из одного переулка в соседний, будто он не ищет определённый строение, а просто гуляет в своё удовольствие. И солдата это всё же измотало…
      Один раз парня остановил патруль, но он просто сразу стал раздеваться, словно его пытались обыскать, скаля по-дурацки рот и закатывая глаза, как ненормальный. И от него отстали. В общем, до двух дня он обошёл весь центр города, увидев ненавистные флаги со свастикой на бывших управленческих строениях, портреты Гитлера, танки и множество мотоциклов с колясками, в которых сидели вооружённые автоматами фашисты. На стенах многих домов же висели плакаты на русском языке, где извещалось о том, что горожане должны безоговорочно выполнять все распоряжения немецкого руководства.
      А в это время Вера Максимовна и Маша уже побывали у нужного дома, но им пришлось пройти мимо, так как здание было нашпиговано солдатами и грязно ругающимися офицерами, из чего бабушка Никиты поняла, что явка провалена и подпольщики арестованы. И с ужасным настроением, обусловленным невыполненным заданием они уже в полдень были дома. А Никита в это время ещё развязно шлялся по улицам почти с час, пока его не остановил худенький мальчишка лет двенадцати в драном пальто, фуражке, надвинутой почти до глаз, с немытым лицом и пачкой немецких газет в руках.
     -     Купи, дяденька информацию, - жалобно заканючил он, - В
            ней написано, как доблестная немецкая армия…
     -     Пошёл ты на хрен, пацан, - перебил его зло Ершов, - отдай
            газеты назад, пусть фашисты ими подтираются.
     -     Не местный? – вдруг спросил мальчик, завертев по сторонам
            головой.
     -     А твое, какое дело?
     -     Значит деревенский…
     И горестно вздохнув, маленький газетчик быстро пошёл дальше.
А Никита повернул назад на север города, где находился дом бабушки. Ему встречались и разбитые снарядами строения, и даже целые улицы сплошь в воронках от бомб, но он уже не смотрел на них – он думал о задании, которое должны были выполнить Вера Максимовна и Маша. Как всё у них получилось? Приняли ли их подпольщики или подумали, что это провокация?
     -     Топай за мной, - вдруг он услышал сзади и с ним тут же
            поравнялся дюжий мужик в телогрейке, идущий развязной
            походкой.
      Никита нагнулся поправить обувь, чуть повернув голову, и в который раз убедился, что филёр справно идёт за ним. А явно «косящий» под блатного незнакомец направился в забегаловку, где уставшие от работ на немцев пожилые люди заливали общее горе россиян разбавленными алкогольными напитками.
     -     Возьми пиво и иди в правый угол, - услышал Никита опять
            тот же голос впереди себя, войдя в шалман.
     -     У меня денег нет, - огрызнулся Ершов-младший.
     -     Скажи продавщице, что ты от Немого… - буркнул мужчина
            и пошёл к стойке.
      Никита остановился и стал разглядывать посетителей, заметив, как в заведение вошёл «его» солдат. Тогда он картинно пошарил в кармане, вынув оттуда сжатый кулак и медленно пошёл к стойке, где разливала по кружкам разное пойло худая как скелет баба.
     -     Одну налейте, пожалуйста, - положил кулак на стол он.
     -     Разжимай «кошелёк», парень, тогда налью.
     -     Я от Немого, - шепнул Никита.
     -     А-а-а, в долг? – зашипела картинно - недовольно женщина, -
           Ладно, налью, но завтра чтоб марки принёс.
      И… наполнила кружку слабо жёлтой жидкостью.
Ершов взял её и прошёл в указанный угол. Там, разминая в руке засохшую рыбу, стоял с полупустой тарой тот незнакомец.
     -     Скажи бабке, что за ней следят, - пробурчал он сквозь зубы.
      Никита огорошено посмотрел на него.
     -     Что?
     -     Хрен сто. Явка провалена. Если что надо, приди завтра в
            Двенадцать дня в Центральный парк имени Ленина к
            качелям. Там будет сидеть старик с мешком семечек.
            Буркнешь опять то волшебное имя, что я сказал, и дело в
            шляпе. Покедова.
      Незнакомец одним движением вылил в горло остатки пива и пошёл к выходу. Никита косо оглядел зал, но немца не увидел.
Ещё не пришедший в себя от услышанного, он медленно с трудом высосал желтоватую бурду, которую здесь называли пивом и, чуть спотыкаясь, вышел из шалмана.
      Дома вовсю кипел борщ на керосинке, бабушка резала какой-то пятнистый хлеб, а Маша открывала банку с тушёнкой.
     -     Откуда всё это, бабуль? – устало скинул с себя шинель
            Никита и повалился на скамейку у стены.
     -     Так позавчера немчура дала за работу…
     -     Не отравимся?
     -     А кто тогда будет переводить при допросах?
     -     Понятно, - потянулся парень так, что захрустели кости,
            встал и выглянул в коридор – следящего за ним солдата не
            было.
      Так, где же он?
     -     Не приходил, - шепнула догадливая Вера Максимовна, - А
            конюх сказал, что пошёл прогуляться, посмотреть город.
     -     А дело? – также тихо произнёс внук.
     -     Место провалено – там идёт обыск, - подтвердила она то, что
            сказал Никите незнакомец.
     -     А, между прочим, за тобой, бабуль, следят…
     -     Кто? – вырвалось одновременно у Маши и Веры
           Максимовны.
     -     Ну, не наши же. Я завтра иду на одну встречу и, если не
            вернусь, пусть Тимур возвращается в деревню и скажет отцу
            о провале явки.
     -     Не приведи, Господь! - перекрестилась бабушка, - Ладно,
            садись за стол, молодёжь.
      И тут дверь отворилась, и в кухню вошли немецкий солдат и Тимур.
     -     Садитесь с нами кушать, - сказала на немецком языке
            хозяйка дома.
     -     Данке, - кивнул фриц удивлённо головой и сел за стол и
           остальные тут же последовали его примеру.
Ели молча, бросая осторожные взгляды друг на друга. Никита же задумался: и как он выйдет завтра на встречу с ещё одним неизвестным ему человеком? И что, это конспирация или ловушка?
     После обеда отдохнули часа два, а потом они с Машей пошли, прогуляться по городу. И к своему удивлению никакой слежки за собой не увидели или… не заметили. Но бабушка потом сказала, что немецкий солдат и конюх всё же покидали дом.
     И Никита ночью придумал, как обеспечить себе алиби на следующий день, то есть уже в девять часов пошёл в кинотеатр, находившийся недалеко от парка. Там показывали «Мою прекрасную леди», а перед фильмом – фашистский киножурнал о доблестной армии Вермахта.
     Первую часть Ершов смотрел с великим трудом, матерясь про себя, а вторая, то есть фильм ему понравилась, хотя та и была на немецком языке, и он видел только кусок её. И почему? А потому, что после ненавистного документального фильма он незаметно прошёл в туалет, поменял кепку на шляпу и надел очки своего героического деда – пилота, которые вручила ему утром бабушка, посоветовав спрятать «камуфляж» за пазухой со словами: «Бери, пригодится». Потом выскочил на улицу, быстро осмотревшись, и скорым шагом потопал в ЦПКО - Центральный парк культуры и отдыха имени Владимира Ильича Ленина, находившийся между улицами Попова и Островского. В нём имелись комната смеха с кривыми зеркалами, куда раньше ходили дети с родителями, а теперь ненавистные всем фашисты, гогочущие, как лошади; качели с деревянными лодками безопасными для всех, где резвились несколько деток с мамашами, открытая бездействующая киноплощадка и пустующая танцевальная. И даже издалека Никита увидел, что около будки, где продавались билеты на качели, сидел на маленькой скамеечке одноногий, как ему показалось, старик, а перед ним стоял мешок с семечками. И покупатели на это русское «развлечение» были. Подошёл к нему и Ершов.
     -     Я от Немого, - тихо произнёс он, озираясь по сторонам, но               
            никаких подозрительных личностей поблизости не
            обнаружил.
     -     Бери семечки и говори, откуда ты и что нужно, -
            скороговоркой прошептал инвалид.
     -     Из Васильевки и нужна взрывчатка, - быстро сказал Никита,
            принимая пакетик с семечками.
     -     Ладно, ждите человека у себя в селе. А теперь топай быстро
            отсюда…
И Ершов тут же ушёл, успев за короткое время вернуться в кинотеатр и досмотреть фильм, поменяв по дороге «подарок» бабушки на прежнюю одежду.
     В доме Веры Максимовны оказались все, включая немца, и Никита стал специально подробно и громко рассказывать, о чём фильм и какая красивая актриса, игравшая главную роль. Он, конечно, наблюдал при этом за солдатом, но тот и глазом не моргнул, и Ершов опять не понял, знает всё же тот русский язык или нет. Но теперь немец до самого утра тоже проспал на чердаке, где обосновались Никита и конюх. И с рассветом они поехали назад к себе в Васильевку. Но перед этим Вера Максимовна передала ему плетёную корзинку с пирожками, которые они с удовольствием потом умяли по дороге.
     -     Там двойное дно, - шепнула она, обнимая и целуя внука.
      Маша тоже, ярко покраснев, чмокнула Никиту в щёку, и это было ему приятно, да так, что его сердце забилось часто-часто…

                Новости

      Немцы нашли топор, и через час по всему селу прокатилась волна обысков, но никакого оружия они не нашли – Савелий забрал раньше в лес пистолет участкового, а у фельдшера большой нож для ампутации. Обреза погибшего Макара Иванов ему категорически не стал отдавать, закопав его в саду. Зато ещё раз эсэсовцы уменьшили продуктовый запас крестьян.
     -     Ну, суки, обнаглели совсем, -  матерился Фёдор,
            которому всё же достался последний пирожок с капустой, -
            Скоро зима и что мы будем есть, не знаю.
     -     Перебьёмся как-нибудь, - грустно проговорил Председатель.
      Они опять заседали ночью у Ершовых той же компанией, с вопросом поглядывая друг на друга.
     -     А не пора ли нам уйти в лес? – спросил Никита.
     -     Рано, - категорично заявил Артём Иванович, - Вот получим
            взрывчатку, тогда и рванём в блиндаж. Эх, мало нас, мало.
     -     Мал золотник, да дорог, - решила поднять настроение всем
            Елизавета Гавриловна.
     -     Слишком мал, - помотал головой её муж, - Ну, кто пойдёт?
           Ну, мы, включая тебя, жена. Ну, может быть, Шихов,
           наверное, конюх, точно Полуянов, фельдшер Новиков, косые    
           братья Фёдоровы и всё? Галкин болеет, Громов мучается 
            кишечником, у участкового жуткий артрит, а доярки теперь
            вряд ли согласятся, да и старики воевать не пойдут. Так что
            здоровых мужиков, включая ребят, всего девять.
     -     А Савелий? – напомнил Фёдор.
     -     Ну, десять и что?
     -     Да, - хмуро проговорил Колунов, - И оружия кот наплакал…
     -     Но солдаты то ездят каждую неделю в город зачем то, -
            вмешалась опять в разговор мать Никиты.
     -     Правильно, - поддержал её сын, - Нападём, и будет у нас
            пара автоматов.
     -     Да и Ножов обещал какой-то сюрприз, - напомнил отец.
      И тут только его сын вспомнил, что говорила ему бабушка при   
    прощании, и бросился в сенцы, где на гвозде висела плетёнка.
     -     Ты чего? – услышал он за собой голос Председателя.
      Но Никита уже вернулся назад и стал шарить по дну корзины
рукой. Миг и верхнее дно оказалось на полу, другой и в руке парня
забелел кусочек смятой бумаги. Он прочёл и… побледнел.
     -     Что это ты, сынок? – спросила мать.
      Сын кашлянул и произнёс:
     -     Это бабушкино послание. Слушайте.
И все замерли в ожидании, а парень глухо прочитал:
     -     «Меня вызывали в комендатуру вечером, когда ты с Машей
            гулял по городу, и я там чуть не столкнулась с конюхом».
      Все замерли от услышанного, а затем…
     -     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - вырвалось у Елизаветы
            Гавриловны.
     -     Да, подарочек, - нахмурился Артём Иванович, - А ты,
           Матвей, уже зачислил Тимура в партизаны, его мать!
     -     Да чтоб он провалился! – махнул рукой отец Никиты, -
            Ещё один предатель на нашу голову…
     -     Ничего себе! – охнул Фёдор, - Пора их обоих пускать в
            расход.
     -     Рано, - спокойно проговорил Никита, - Вот получим динамит
           и устроим перед уходом в лес фашистам и этим двум
           тварям ночь возмездия.
     -     Хорошо бы, - тяжело вздохнул Матвей Ильич, - Ладно,
           мужики, по пятьдесят грамм пока есть и расходимся. Что
            день, текущий нам готовит?
     -     Ну, муженёк, - чуть улыбнулась Елизавета Гавриловна,
            разливая самогон по лафитникам, - Ты прямо как Пушкин.
      И через минуту добавила:
     -     Всё, пора ребятам спать. Ведь завтра им в лес.               
Но никто из них даже предположить не мог, как закончится следующий день…
                Х

   В четыре утра Никита уже был за околицей, а через пять минут за ним проскочил Фёдор с обрезом.
  А в это время в дом бабушки Веры Максимовны постучали.
Та очень удивилась раннему визиту и пошла, открывать, накинув на себя только халат и большой тёплый платок. В дверях стоял всё тот же солдат, который сопровождал её внука и Машу к ней в город.
     -     О, Боже, какая встреча! – не сдержала удивление
            пожилая женщина, совершенно забыв, что перед ней стоит
            немец, незнающий её родного языка, - Откуда вы?
     И тот вдруг на чистом русском произнёс:
     -     Да вот приезжал к начальству с депешей. Не хотите ли
            проведать своих в Васильевке? Меня зовут Хельман.
      И женщина с обалдевшими глазами уставилась на него – знает
всё же их язык, эта сволочь!
     -     Но меня могут в любой момент вызвать в комендатуру…
     -     Там в курсе этой поездки. Так что, едем?
     -     А что, у меня есть выбор? – смело ответила старушка.
Солдат усмехнулся.
     -     Нет.
     -     Тогда зачем спрашиваете?
     -     А из уважения к возрасту.
Вера Максимовна фыркнула.
     -     Можно подумать, что ваша армия убивает только наших            
            профессиональных солдат.
     -     Война есть война, - покраснел солдат от гнева, - И хватит, вы
            нам нужны и если нам не поможете, то вас и вашу
            постояльцу мы ликвидируем. Всё, собирайтесь. Через
            полчаса я заеду за вами.
      Он ушёл, а бабушку Никиты стало трясти, и не от холода – она  уже вернулась с улицы, а от страха и не за себя, а за Машу. Но тут та сама вышла из комнаты, где спала с самого начала.
     -     Я всё слышала, Вера Максимовна, - испуганно посмотрела
            она на старушку.
     -     Тогда немедленно собирайся и иди туда, куда скажу. Там
           живёт моя старая подруга и она спрячет тебя.
     -     А вы?
     -     А я исполню свой долг, - гордо произнесла женщина и стала
            одеваться.
      Через пять минут обе были уже готовы.
     -     Так, Машенька, ты идёшь на улицу Мичурина, дом семь и
            спросишь Прасковью Ивановну, объяснишь всё и будешь
            там меня ждать до самого моего возвращения. Поняла?
     -     Да, - с грустью кивнула головой девушка, предчувствуя               
            что-то нехорошее.
     -     А теперь за мной.
И Вера Максимовна повела Машу на чердак, где открыла небольшое оконце, выходящее в ещё тёмный сад.
     -     Ты худенькая и пролезешь. Спустишься по лестнице и
            откинешь её в сторону. Затем быстро пройдёшь в дальний
            угол сада - за ним пустырь, а потом будет разрушенный
            дом, стоящий уже на другой улочке. Повернёшь налево и
            пойдёшь к ЦПКО – вы с Никитой там были, гуляя. А
            Мичурина оттуда недалеко. Да, возьми этот мой тёплый
            платок и укутайся, как делают старушки, и иди медленно,
            прихрамывая – так ты не вызовешь подозрений ни у кого.
            Всё, - поцеловала в лоб девушку бывшая учительница, - С
            Богом!
     Маша обняла её, чувствуя, как слёзы побежали по щекам и полезла в окно. Вера Максимовна медленно перекрестила её три раза, закрыла окошко, задвинула шторку, спустилась вниз и пробежала к туалету с ножом, с помощью которого подняла крючок, а закрыв дверцу, вынула нож и услышала, как тот звякнул в петлю. Тут же вернулась в дом. И вовремя, так как в дверь через три минуты постучали.
     -     Иду, иду, - громко проговорила она, беря в руку старый
           чемоданчик с вещами, и направляясь к входной двери,
           которую она не закрывала.               
На пороге стоял тот же солдат и ухмыляющийся полноватый офицер. Это был Курт Бах.
     -     Где девчонка? – спросил Хельмут.
     -     В туалете – у неё разболелся живот, а я уже готова.
Солдат грязно выругался по-немецки и обошёл весь дом, а потом прошёл к туалету, дверца которого оказалась изнутри закрыта на крючок. Ужасно недовольным он вернулся в прихожую.
     -     Девчонка закрылась в нужнике, герр офицер. И что будем
            делать? Ждать пока она опорожнится?
     -     Нет, - ответил тот на родном языке и перешёл на шёпот, -
            Оставим водителя здесь, а ты сядешь за руль. Нас ждут 
            с нетерпением в селе. Никуда девка не денется – поймает её
            Хорст, когда та выйдет из туалета. Она нам нужна здесь, как
            заложница. Ладно. поехали!
     Они вышли на улицу, и Вера Максимовна увидела стоящий у дома «виллис», в который её и посадили на заднее сиденье. Хельмут что-то сказал солдату, открывшему дверцы, влез на его место, и машина рванула вперёд, а Хорст прошёл в сад. Через полчаса сидящий впереди офицер повернулся в пол оборота к бывшей учительницы немецкого языка.
     -     А теперь, мадам, слушайте внимательно меня, запоминайте и
           всё будет хорошо, - на своём языке проговорил Бах, - Я
           знаю, что вы прекрасно владеете немецким.
И бабушка Никиты с пренебрежением уставилась на него.
     -     Слушаю вас, герр офицер.
     -     Так вот, когда мы приедем в Васильевку, то вы пойдёте и
            передадите своему сыну это, - указал Бах на небольшой
            мешок, лежащий рядом с ней на заднем сиденье.
      Сердце пожилой женщины обдало холодом.
     -     А что там? – с трудом спросила она на языке врага.
     -     Подарок от немецкого командования.
     -     За что?
     -     За то, что он работает на нас, - не моргнув глазом, произнёс
            немец.
     -     Что-о-о? – аж подскочила на сиденье Вера Максимовна.
     -     А то, - усмехнулся переводчик, - Он и ещё двое деревенских
           регулярно докладывают нам, что творится в селе. И мы
           знаем, что их Председатель и участковый милиционер –
           коммунисты и они контактируют с партизанами,
           скрывающимися в близлежащих лесах, а также хотят увести
           к ним всё мужское население. Сделаете как я говорю, и вся
           ваша семья останется живой, нет, то… Ну, вы сами
           понимаете.
    -     Но зачем мне самой отдавать этот мешок сыну? – чуть
           дрожащим голосом произнесла женщина, поняв, что здесь
           что-то не так, - Взяли бы и передали его с двумя другими
           вашими… агентами.
    -     Именно так необходимо сделать, как я говорю, - раздражённо
           проговорил офицер, - Всё! Запомнили?
    -     Да, - еле ответила старушка, - Я всё сделаю так, как… нужно.
    -     Вот и хорошо. А теперь отдыхайте - есть ещё пару часов
           времени, - засмеялся Бах и перешёл на русский, - Как говорят
           у вас, спокойного сна.
Он отвернулся к окну и тут же захрапел, а Вера Максимовна стала глубже дышать, пытаясь унять дрожь и боль в сердце. Что затеяли фашисты и неужели это правда про её сына? Нет, не может быть такого! Матвей не предатель, но надо быть готовой ко всему.
  И она закрыла глаза, перед которыми сразу стала проноситься её долгая и полная трудностей жизнь.
  А Курт Бах не спал. Он вспоминал последний перед отъездом в Белгород разговор со штандартенфюрером Зельцем.
   -     Найдёшь эту бабку и уехавшую к ней девку и под любым
          предлогом привезёшь их сюда. Они сыграют роль
          заложников. Пусть бабка передаст мешок со взрывчаткой
          сыну, а на следующий день мы устроим облаву, возьмём его
          и внука с поличным и запрём в подвале. Если в лесу есть
          партизаны, то кто-то из мужиков точно бросится туда ночью,
          доложить о случившемся, а наша опытная молодёжь, которая
          развлекалась с покойницей, осторожно пойдут за ними –
          слишком они застоялись здесь, как лошади в стойлах. Так мы
          выйдем на партизан.
   -     А если никто не уйдёт из села?
   -     Тогда ты соберёшь всех женщин и объявишь, что всё мужское
         население и есть партизаны и назначишь день казни. И в этот
         же день мы повесим Председателя и участкового. Я не
         офицер, если кто-нибудь всё же не попытается уйти в лес,
         чтобы доставить партизанам эту информацию и те попробуют
         освободить заключённых. То есть, мы выманим этих сраных
         воинов из леса, приготовив им ловушку.
  -     Какую, герр офицер? – удивился переводчик.
  -     А вот какую: часть солдат и танкисты сделают вид, что
        возвращаются в Белгород, а на самом деле спрячутся на
         востоке за деревней, послав на север наблюдателей и как
         только партизаны появятся, они пропустят их, а потом ударят
         сзади, а мы будем готовы встретить их спереди. Они попадут
         в кольцо и им конец.
  -     То есть, бой перенесём в деревню?
  -     Да, мой друг.
  -     Но местные жители…
  -     Да и бес с ними, Курт, зато мы выполним, наконец, задание.
  -     А если такого всего не произойдёт? – нахмурился Бах.
  -     Тогда мы пустим вперёд в лес всех селян и под их прикрытием
         прочешем всё до самых болот, указанных на карте.
  -     Умно придумано, господин штандартенфюрер. Это план
         генерального штаба?
   Зельц усмехнулся.
  -     Это мой план, Курт, и я уверен, что он сработает.  Хватит нам
        ждать здесь хорошей погоды, так сказать. Неделя и пойдёт
         снег, а это плохо. Генерал Кёльтер уже накричал на меня по
         рации, упрекая в бездействии, да так, что у меня задрожали
         колени.
  -     Тогда да поможет нам Бог. Хайль Гитлер!
  -     Хайль!
                Развязка

  Выпавший за ночь первый снег изменил всё, и Никита с Фёдором просто заблудились. И вот они уже ходят кругами, почти теряя в поле зрения друг друга из-за густоты леса.
  -     Чёрт, я же тоже копал блиндаж! Где он? – бормотал себе под
         нос Ершов, продираясь через кусты, - Эх, жалко, что не взял
         компас или не сделал тогда, уходя зарубки.
   А Фёдор просто матерился про себя:
  -     Твою мать! Надо было идти к блиндажу одному и пораньше, а   
         то понадеялся на друга и на тебе - заблудились... Нет, не
         командир он!
   И тут круг их скитаний замкнулся на большой поляне.
  -     Едрит твою налево, Фёдор, зачем ты пошёл за мной, да ещё
         взял с собой обрез?  - возмутился Никита, подходя к
         товарищу.
  -     Да вот решил, что с ним спокойнее – лес есть лес. А пошёл,
         чтобы охранять тебя – двое не один.
Ершов махнул рукой.
  -     Ну, что ж, уже ничего не изменить. Так, ладно, давай
         перекусим и пойдём дальше.
И тут с трёх сторон прозвучало то, чего они никак не ожидали:
  -     Хенде хох!
И ребята в ужасе застыли на месте.
  -     Мы по грибы… - начал было Никита.
  -     С ружьё? – с акцентом прохрипел другой голос.
  -     Да в нём один всего патрон, - потерянно произнёс Фёдор.
  -     А два не войти, - прозвучало с третьей позиции, - Кидать в
         сторону, а то стрелять. 
  -     И лечь на земля, - опять проговорил первый.
   В отчаянии оба повалилась вниз лицом на пожухлую и
мокрую от первого снега траву.
  -     Чёрт, попали мы, - прошептал Фёдор, отбрасывая обрез в
         сторону.
  -     Да, хреново, - подал голос Никита, - Хорошо хоть, что не сразу
         стали стрелять.
   Так они пролежали минут пять, а потом… а потом почти рядом с ними раздался дружный хохот и знакомый голос скомандовал на русском:
  -     Ладно, вставайте, вояки. Зачем пришли без приглашения?
   Ребята медленно поднялись на колени и ахнули: вокруг них, широко улыбаясь, сгрудились Савелий Ножов и… физрук Ивашин с счетоводом Фишманом. И каждый держал в руках немецкий автомат.
  -     С-савелий? – чуть заикаясь произнёс Никита.
  -     Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Фёдора, - Роман Петрович,
         Аркадий Абрамович, а вы откуда здесь взялись?
   Но те только помогли им встать, стирая улыбку с лица.
  -     Ну, всё, зрители, концерт окончен, - строго произнёс через
         минуту Ножов, - Пошли в блиндаж греться, а то у вас носы
         уже синие.
   И потопал вперёд через белые от снега кусты, и все остальные потащились за ним.
Метров через двести Савелий остановился и стал тянуть на себя примёрзший к земле большой куст волчьей ягоды. Все бросились ему помогать. Три минуты, и растение - отрава сдвинулся в сторону и под ним обнажился кусок железа, а сдвинув его ребята увидели лаз.
  -     Ныряйте вниз, мужики, а железо и куст я передвину назад сам,
         - сказал крепкий Ножов, и они спустились в яму - блиндаж,
         где горел одна толстая, как в их церкви свеча, при свете   
         которой они увидели, что пол в блиндаже выслан брёвнами, а
         посередине кругом стоят семь пеньков и большой пень от
         столетнего дуба в центре.
   Молча поели какие-то консервы с сухарями, запили горячей водой, подогретой в маленькой алюминиевой кастрюльке на этой же свече. Также молча и покурили.
  -     Ну, что там в селе? – наконец спросил учитель физкультуры.
  -     Давай, Фёдор, трави, - неожиданно предложил Никита и
         товарищ удивился – надо же не стал Ершов строить из себя
         командира при всех и рассказывать сам.
   Но это было не так.                Просто тому было очень тяжело поведать Ивашину и Фишману о потери дорогих его сердцу двух селян, друга и его сестры. Троица взрослых то хмурилась, то яро материлась, а то и пускала скупую слезу, слушая Иванова и отчаянно куря одну самокрутку за другой. Наконец, Фёдор закончил и слово взял Никита, рассказав всё о поездке в город.
 -     А не провокация ли это была? – спросил Аркадий Абрамович.
 -     Да, Никит, не лопухнулся ли ты с этими по виду блатными и
        пацанёнком? – добавил Савелий, - Настоящие подпольщики
        так бы себя не вели, я думаю.
   А физрук покачал головой.
 -     Да, дела, ребята. Что-то здесь не чисто. Придётся мне
        прогуляться в село, посмотреть, что там и как.
 -     Рискованно, Сев, - вновь закурил Фишман.
 -     А что, ждать здесь пока фрицы не начнут прочёсывать лес? –
        недовольно спросил Ножов.
 -     Или кто-то из наших принесёт нам на блюдечке взрывчатку? –
       добавил Ивашин.
 -     А может быть, лучше мне? – подал голос Никита.
 -     Или мне? – встрял в разговор Фёдор.
Савелий ударил кулаком о свою раскрытую ладонь другой руки.
 -     Нет, пойду я. Если что, Любка меня спрячет у себя в подвале. Я
       его делал, да так, что ни одна собака не найдёт. Да и автомат
        этот я никому не доверю.
 -     Ну уж прямо - таки, - хмыкнул физрук, - А кто его помог тебе
        достать?
 -     Так это другой, который я забрал у фрицев у могилы наших… -
        вырвалось у Ножова и он сразу же осёкся, вспомнив тех, кто
        там лежал.               
      Помолчали минут пять и остальные, а потом Фишман стал рассказывать, как они с учителем ехали из Белгорода на поезде к фронту и через час попали под бомбёжку. Как потом добирались голодные до своего леса, напав ночью по пути на немецкий обоз, вёзший продукты из какого-то разбитого напрочь села в город. И хорошо, что один из солдат пошёл в кусты по «большому делу», где его и придушил атлетического телосложения физрук, забрав у него автомат, а потом, быстро переодевшись в его форму, спокойно подошёл к его напарнику на расстоянии выстрела и уложил его. Как потом пришлось бросить лошадь, которая сломала ногу, попав в рытвину от снаряда и пришлось её пристрелить. И как бросили часть провианта, которую они не смогли бы донести до села, и их вовремя увидел в лесу и остановил Савелий, объяснив создавшуюся там ситуацию, а потом привёл сюда в блиндаж. И как потом они снесли в него оставшиеся брёвна и пни, унеся ветки и бросив их в реку, а также засыпали землёй стружки и опилки, чтобы не демаскировать схрон, и как носили воду в ведре, чтобы заполнить единственную флягу от молока.
     -     А где вы взяли её и лопаты? – спросил Фёдор.
     -     Так это всё сотворил Савелий, - улыбнулся Ивашин.
А Ножов добавил, хитро ухмыльнувшись:
     -     Я не только приходил к вам, Никита, чтобы выяснить
           обстановку, но и заглядывал к себе домой, чтобы каждый раз
           унести в блиндаж то ведро, то лопаты и грабли с топором, а
           однажды и флягу с фермы – она оказалась одна, так как
           немцы всё утащили к себе в школу. А свечи дал мне сам отец
            Евлампий.
     -     Молодец, Савелий! – не удержался от похвалы Фёдор.
     -     А то! – хмыкнул тот, - Вы всё хвалили Колунова, что он
           такой деловой, а я более него наученный жизнью и
           лагерем…
И тут в разговор вмешался Фишман:
     -     Ладно, мужики, пора спать, так как завтра с утра Сева пойдёт
            в село, а мы должны его на всякий случай прикрывать и
            быть готовыми ко всему.
     -     Но мы же почти без оружия? – огорчённо произнёс Никита, -
            что толку от обреза? Он же для ближнего боя и у меня всего
            три патрона.
     -     Так у меня ещё винтовка есть, - улыбнулся Ножов, - Забыли
            что ли, ребята? И патроны есть – дед Афанасий, уезжая в
            эвакуацию, отдал мне пачку патронов такого же калибра, но
            своё ружьё взял с собой.
     -     У-у, жмот! – вырвалось у Никиты.
     -     Ты не прав, парень, - покачал головой Савелий, - То ружьё
            подарил ему в Гражданскую сам Будённый за взятие в плен
            белого генерала. Ладно, действительно пора спать. Всё, на
            боковую.
      Он затушил свечу и через пять минут блиндаж огласился дружным храпом.
                Х

      Они проснулись на рассвете, и Савелию пришлось нацепить поверх фуфайки маскхалат одного из немцев, нёсших тело бедной Светланы, замученной офицерами. И к селу он подошёл в тот самый момент, когда туда въехала машина с Бахом, Хельмутом и бабушкой Никиты, то есть в полдень.
     -     Так, мадам, не забудьте, что вы под прицелом. – на своём
            языке проговорил переводчик, - Если сделаете, что я сказал,
            то все в деревне останутся живы.
     -     Я помню, - хмуро произнесла Вера Максимовна, заметив
            ухмылку офицера, когда он произносил последнее слово.
      «Виллис» подкатил к дому учителей и тут же из него вышли Зельц и двое молодых офицеров.
     -     Всё, приехали, - сказал Бах, вылез из машины и подошёл к
           штандартенфюреру.
      О чём они говорили, бабушка Никиты не слышала, да и отвлекла её от мыслей подъехавшая телега с Беллабердиновым.
     -     Выходите, мадам, - сказал на русском Хельмут, - Транспорт
           меняется и ждёт вас. Пересаживайтесь на телегу.
      Вера Максимовна с трудом покинула автомобиль и пошла к ненавистному вознице. Солдат же перенёс туда мешок со взрывчаткой. Зельц махнул рукой, и телега медленно потащилась по селу в сторону дома Ершовых.
     -     Скажешь что-то не так и ты труп, бабка, - зашипел на
           женщину Тимур, доставая со дна телеги парабеллум.
     -     Предатель, - сквозь зубы прошептала бабушка Никиты, но
           тот этого, к сожалению, не услышал.
      Дикое напряжение охватило Веру Максимовну, и вновь вся её жизнь мгновенно пролетела перед глазами. Вот-вот и она увидит сына… Нет, он не такой, как эта сволочь и надо его как-то
предупредить.
И вот они у родного дома…
     -     Иди к Матвею, бабка, а я потащу мешок, - приказал татарин,
            и женщина с трудом спустилась с телеги на землю, не зная,
            что сын заметил их ещё когда они проезжали дом Храмовых,
            и что он знает всё о Беллабердинове и приготовился к
            встрече.
      Она открыла калитку и медленно пошла к дому, сложив крест на крест руки на груди, дабы как-то этим жестом предупредить сына о провокации. Но он уже шёл к ней навстречу, держа правую руку за спиной. И Вера Максимовна, слыша сзади за собой тяжёлые шаги татарина, всё же не сдержалась и крикнула:
     -     Это провокация, сынок! Беги отсюда! Тимур предатель!
      И в следующее мгновение, как ей показалась, она услышала гром с небес и почувствовала сильный удар в спину. Она обернулась, увидев, что прямо за ней стоит возница, сжимающий в руке пистолет и ещё одна пуля вошла ей прямо в сердце.
     -     Мама! Мамочка! – нечеловеческим голосом заорал Матвей
            Ильич, кидаясь к ней, и его правая рука, держащая топор,
            вылетела из-за спины.
И растерявшийся от крика предатель не успел среагировать, как отточенное лезвие вошло ему в лоб.
      А потом всё завертелось в диком вихре: быстрое появление немецких солдат, скручивание рук Ершова-старшего, волочение его по земле и появление «виллиса» перед домом. Да, маленькая старушка не видела этого, как и не видела, что в доме её нелюбимая невестка набрасывает на лежащего за печкой мальчика одеяло и подушки и как своим телом закрывает проход, взяв в руки два больших ножа для разделки мяса.
      Но эсэсовцам было пока не до неё – они сделали своё чёрное дело и всех поголовно мужчин села тащили в подвал школы. А троица солдат уже сколачивает перед бывшим сельсоветом виселицу.
      Но зато этот ужас встречи Матвея с матерью и его финал  наблюдал Савелий Ножов, сидевший на большой берёзе в три сотне метров от дома с биноклем физрука Ивашина в руках. И первой мыслью его было – это спасти мальчика. Что он и сделал, то есть спрыгнул с дерева, сбросил уже не нужный маскхалат (утреннее солнце растопило снег) и со стороны огорода пробрался в сарай Ершовых. И когда шум в селе утих, он ворвался в дом, чуть не налетев на ножи Елизаветы Гавриловны, стоящей в ступоре у печи, как бетонный столб.
     -     Лиза, где Славик? – вскричал Савелий и тут же по месту
            стояния женщины понял, где.
     -     Быстро давай ему тёплую одежду и что-нибудь поесть с
            собой. Ну, милая, приди в себя!
      И та как будто проснулась, то есть побросала ножи на пол и кинулась выполнять приказ Ножова. Три минуты и мальчик одет в старую, но тёплую одежду сына, ещё семь и он с Савелием уже за околицей, не зная, что наблюдавший за домом Ершовых зоотехник Зайцев уже бежит к учительскому жилищу, чтобы доложить Зельцу, что видел пропавшего бывшего зека у сруба Ершовых и посчитал это за большую удачу, решив, что тот связан с партизанами.
      Но за время, за которое беглецы достигли леса, соединившись с Никитой, Фёдором, Фишманом и физруком, запыхавшийся от бега пожилой предатель только и успел, почти заикаясь, объяснить штандартенфюреру, Баху и другим офицерам, кого он видел у дома схваченного Матвея, убившего топором немецкого пособника. И уже через пятнадцать минут танк стоял перед школой, а за ним половина солдат во главе с Гансом Брауном, первым обратившим внимание на Светлану Сырых.
     -     Прочешете весь лес до болот, - приказал ему
            штандартенфюрер Зельц, - Всех, кого встретите,
            расстрелять.
     -     А если будут там беженцы с детьми? – осторожно спросил
            Курт Бах.
     -     Взрослых в расход, а детей отправим в город для сдачи
            крови – нашим солдатам она всегда пригодится. Ясно?
     -     Так точно! – отдал честь молодой офицер.
      Подошли фельдфебель и Хельмут, и танк рванул вперёд. За ним трусцой побежали эсэсовцы, а следом заворчал мотоцикл с коляской, в которой развалился Бах, а за руль сел Браун.
     -      Герр офицер, - начал подошедший  Рюшке, - Когда будем
             допрашивать грязножопых?
      Зельц молча уставился на него, потом тряхнул головой, как будто сбрасывал с неё тяжёлый груз и произнёс:
     -     Каратели вернутся и на следующее утро Председателя,
            участкового, хромого и его жену повесить. Кстати, взяли её?
     -     Пока нет, - вытянулся Хельмут.
     -     Так какого чёрта? Бегите за ней, пока она не спряталась.
     -     И куда её?
     -     Да к мужикам в подвал – пусть побалуются перед смертью
     -     наконец-то, - почесал ладони рук Рюшке, а Хельмут
            нахмурился и спросил:
     -     Всех что ли потом расстреляем?
     -     Посмотрим, - хмуро посмотрел на них штандартенфюрер и
           ушёл в учительский дом, а фельдфебель и Хельмут быстрым
           шагом направились к срубу Ершовых, но тот оказался
           пустым…
                Война

      Славика несли все по очереди и не останавливаясь, чтобы быстрей добраться до блиндажа. Тот молчал, изредка посматривая на Никиту, бегущего с винтовкой наперевес. Там быстро все перекусили, рассовали оставшиеся патроны по карманам. И тут Ножов предложил:
     -     Слав, ты хоть и большой и тебя несли, но пора тебе
           отдохнуть. Ложись вон в тот угол, где лапник и накройся
           шинелями.
     -     Не буду, - нахмурился мальчик, - они фашистские.
     -     А дисциплина? – хмуро посмотрел на него Савелий, - Я же
            не прошу, а приказываю, понял? С тобой и Никита с
            Фёдором с удовольствием тоже отдохнут. Правда?
     -     Так точно, - буркнул Иванов.
      Подросток недовольно пожал плечами.
     -     Тогда ладно, лягу. А вы?
     -     А мы выйдем со счетоводом и физруком наружу, покурить.
Так и сделали. Но Савелий перед уходом что-то шепнул Фёдору на ухо, а когда вылез наружу, не стал сразу сворачивать самокрутку, а сказал:
     -     Надо спасать молодёжь.
     -     В смысле? – спросил Фишман.
     -     Мы втроём, рассыпав махорку вокруг входа в блиндаж,
            уйдём к болотам - я знаю, как по нему пройти на островок -
            он расположен ближе к реке. Вот-вот солдаты и танк будут
            здесь – я слышал, уходя из села, как заревел его мотор. Но
            мы не будем ждать, когда они появятся, а разойдёмся в
            разные стороны и чуть постреляем в воздух.
     -     Дезориентируем их? – улыбнулся физрук.
     -     Да, пусть думают, что здесь нас много. Роман, ты помнишь,
            где река?
     -     Естественно. Мы как-то с ребятами плавали на лодках по ней
            почти до самых болот.
     -     Хорошо. А ты, Аркаша?
     -     Нет, но я после нашей отвлекающей пальбы присоединюсь к
            учителю.
     -     Ладно.
     -     А ребята? – спросил Ивашин.
     -     Они, - достал мешочек с табаком Ножов, - Они
            останутся здесь с мальчиком и будет сидеть тихо-тихо. Мы
            уведём немцев за собой к болотам, там отлежимся на
            островке, а когда им надоест нас ждать и они уйдут,
            вернёмся за ними. Нам сейчас легче уйти от фашистов
            втроём, а не впятером. Да и Славику не будет так страшно в
            блиндаже с ребятами.
     -     Но…
     -     Никаких «но», вашу мать! Я же прав, мужики!
     Ивашин и Фишман молча кивнули головами.
     -     Тогда выполнять! – развернулся Савелий, доставая из
            рюкзака большой пакет с махоркой.               
        Пять минут и табак рассыпан и они, подхватив рюкзаки и оружие направились в сторону болот, крикнув в открытый люк:
     -     Мы скоро придём, вояки.
      И пока молодняк поднимался наверх, они уже скрылись за деревьями.
     -     И что будем делать? – спросил Фёдор, последним вылезая из
            блиндажа.
     -     А мы с тобой пойдём на разведку, - подмигнул ему Никита.
     -     И надолго? – нахмурился Слава.
     -     Да чуть прогуляемся до реки и назад, - продолжил
            врать Ершов.
     -     А я?
     -     А ты пока посидишь в блиндаже, ладно? Ты же уже
            взрослый пацан или нет?
     -     Угу, - вздохнул подросток, возвращаясь в схрон.
      Никита и Фёдор передвинули железо на место и присыпали его землёй.
     -     А на самом деле? – спросил второй, когда они отошли
            подальше.
     -     Двинем сразу к реке и вдоль неё по течению пройдём вниз до
            самого пляжа и…
      И тут он вспомнил тот вечер, когда они с Машей купались и загорали в последний раз. Как это было давно!
     -     Понял. А дальше? Ты что замолчал?
Никита тряхнул головой, как будто сбрасывал с себя сон.
     -     Дождёмся темноты, заглянем в мой дом, потом к тебе и…
            устроим немцам «подарок».
     -     Какой?
     -     А там придумаем. Всё, вперёд! Забери лопату, Федь.
      И они быстрым шагом направились на юг в сторону реки, куда её через час и бросили. А ночью были уже на том самом песчаном пляже…
      Часов у них не было, но, когда луна приблизилась к середине небосклона, решили, что пора. Дошли почти до дома Ножова – самого крайнего с юга, и Фёдор вдруг схватил Никиту за плечо и зашептал:
     -     Стой, кто-то возится с церковной дверью. Видишь?
     -     Ты что, друг, сдурел? – сбросил руку товарища Ершов, -
            Кто будет среди ночи идти, молиться!
     -     А слабо проверить? – взводя курок обреза, буркнул Фёдор.
     -     Ну, ладно, пошли, ошалелый, - сделал тоже самое с
            винтовкой Никита.
      Приседая к земле, поковыляли к храму, и тут действительно дверь в него чуть скрипнула, и их продрал озноб.
     -     Слышал, Никит?
     -     Ага.
     -     В церковь войдём или ну её?
     -     Пойдём, зря что ли мучились, передвигаясь на карачках?
            Вперёд!
И уже чуть ли не ползком добрались до входа.
     -     А собаки то не лают, - констатировал Фёдор, - Странно…
     -     Немчура их, небось, постреляла.
     -     Наверное.
      И Никита был близок к истине, но сельских животных немцы не убили, а отдали своим свирепым псам на растерзание как корм.
     -     Ну, пошли что ли? – первым шагнул в открытую дверь
           Фёдор, - Эх, жалко, что фонарика нет.
     -     Ага, тише ты!
    Но внутри церкви было чуть светло, и они с ужасом увидели две фигуры, одетые во всё чёрное - одна большая похоже молилась у единственной иконы, а другая маленького роста стояла сзади, истово крестясь. И тут Никита зацепился носком ботинка за выбоину в полу и чуть не выругался, крякнув.
     -     Ёш твоё!
     -     Кто там? – развернулась первая фигура к ним, проговорив
            басом Отца Евлампия.
     -     Это я, батюшка, Ершов, - шёпотом сказал Никита.
     -     И Фёдор, - добавил Иванов.
      И тут маленькая фигура вдруг выросла, то есть встала с колен, и они услышали возглас:
     -     Сынок, ты?
И Никита аж зашатался от неожиданности.
     -     Мама? Мама!
     -     Тише, Елизавета, - шепнул батюшка, - Идите сюда, отроки, к
            иконе и молитесь за упокой несчастной Веры Максимовны.
     -     Бабушки? А что с ней? – кинулся Ершов к матери, сходу
            чуть не задушив её в своих объятьях.
     -     Убил её мерзкий татарин, сынок! Убил, предатель!
      И Елизавета Гавриловна тихо сквозь слёзы рассказала, что произошло в полдень.
     -     Тварь, тварь, - чуть не задохнулся от злобы её сын, - Я убью
            его!
     -     Его уже нет на этом свете, отрок, твой отец зарубил его
            топором, - трагическим голосом произнёс Отец Евлампий.
     -     А, где он сейчас?
     -     Да в подвале школы, сынок. Туда почти всех мужчин
            загнали немцы. Что завтра будет, Господи, что будет?
     -     Надо освободить их, - категорично заявил Никита.
     -     Ты с ума сошёл, друг? – услышал он сзади голос Фёдора.
     -     Твой товарищ прав, парень, - вздохнул тяжело священник, -
           Там солдаты с автоматами и двумя овчарками охраняют
            вход. Сунетесь и они вас постреляют.
     -     Тогда что делать? – чувствуя, что сходит с ума от горя,
            произнёс Ершов-младший.
     -     Подождём рассвета. Утро вечера мудренее, - тихо сказал
            Отец Евлампий, решив пока не говорить ребятам, что у
            сельсовета уже стоит виселица.
    А через минуту добавил:
     -     Ты, Елизавета, ночуй у Колосовых – их дом рядом с лесом, а
            ребят я спрячу у себя.
     -     Спасибо вам, батюшка, - зашептала, тяжело вздыхая, мать
            Никиты.
     -     Только вот стрелялки свои спрячьте где-нибудь в кустах, -
            посуровел голос священника.
     -     Нет, - категорично заявил Фёдор, - Оружие мы не оставим.
     -     Но в моём доме оно не должно быть – это грех.
     -     Тогда мы переночуем в лесу, - сказал Никита.
     -     Нет, лучше бы у Любы Сивой – у неё хороший погреб, -
            вспомнил Фёдор, - Нам Савелий Ножов рассказывал.
     -     Тогда коротко, ребята, что вообще то произошло и где
            Славик? - попросил Отец Евлампий и Фёдор по-деловому
            быстро всё рассказал, смотря на товарища, который никак не
            мог оторваться от ещё плачущей матери.
     Но всё получилось не так, как они задумали: залаяла невдалеке собака и Елизавета Гавриловна встрепенулась:
     -     Это немцы обходят село. Уходите в лес мои дорогие,
           уходите. А мы с батюшкой сообразим, что сказать им, если
           они нас застукают.
      Так Никита и Фёдор сделали, вернувшись в лес и найдя там у излучены реки заброшенную хижину, где обычно раньше ночевали заядлые рыбаки. Благо, что они взяли с собой сухари и банку ветчины, оказавшейся, как и должно было быть, немецкой – русские в такой таре консервы не держали. А наевшись, тут же отключились. Отец Евлампий же с Елизаветой Гавриловной дождались, пока немцы сделали круг в конце улицы и пошли в её другой конец, а потом потихоньку вышли в безлунную темень и пробрались к дому священника, где их ждала его жена.

                Х

      Рёв мотора танка всё приближался и приближался, а сил бежать уже не было. Хорошо ещё, что солдаты Вермахта также устали, а то бы кратковременный бой уже закончился и не в пользу очень маленького отряда из трёх гражданских лиц. Нет, они конечно увели всех немцев к вечеру подальше от блиндажа в сторону болот, но это уже их не успокаивало.
     -     Чёрт, перебраться бы на другой берег реки, - сказал
            товарищам Ножов, - но ведь мокрые закоченеем сразу.
     -     А, моста там никакого нет? – спросил Фишман, обращаясь к
            Ивашину.
     -     Нет, а где было мелководье, я уже забыл, - признался физрук.
     -     Да, одна надежда на островок, - качал головой Савелий, - Но
            где он, чёрт возьми? Я уже теряю терпение. Прямо - таки
            исчез, зараза. Да и идти напрямик по болоту опасно – топь
            холодна, как труп мертвеца.
     -     Хватит шутить, Сев, - скривился Роман Петрович, - И так
            тошно.
     -     Но я говорю правду, Ром. Была бы хоть троечка брёвен, мы   
            соорудили бы плот, но нет верёвки… Эх, не пёрка есть не
            пёрка.
     -     Что, даже сужения реки нигде нет? – устало еле проговорил 
            идущий за ними счетовод.
     -     Может быть и есть, но я не помню, где.
     -     А если пойти вниз вдоль реки?
     -     Да, Сев, а если? – поддержал Фишмана физрук.
     Ножов хмыкнул:
     -     Что, хотите прямо в руки немцев попасть? Мы же придём
            почти прямо к селу! Думаете, эсэсовское начальство всех
            солдат за нами бросило? Дудки вам – они тоже не дураки.
     -     А если всё же попробовать? – стал настаивать Аркадий
            Абрамович.
     -     Ты, жи…, извини, Аркаша, думаешь, что самый хитрый и
            ловкий из нас? Нет, не похоже. Я вот из зоны пытался
            убежать, но суки вертухаи нас быстро с собаками догнали и
            те порвали мне обе ноги – два месяца валялся в больничке
            никому не нужный.
     -     Не надо было бежать, - философски проговорил оппонент. 
     -     А ты думаешь, что там хорошая была жизнь, Аркаш? Нет,
           это был ад! НКВДешники издевались над нами как могли:
           били, отправляли в пресс-хату, где некоторых насиловали…
     -     Неуже… - решил продолжить разговор Фишман, но тут
            раздался грохот и нарастающий свист.
     -     На землю! Лежать, учёные! – рявкнул Савелий и упал прямо
            в ледяную лужу.
      Остальные двое шмякнулись в ржавый мох.
Снаряд рванул так, что земля содрогнулась. Ножов заорал во весь голос матом, физрук поддержал его, а счетовод даже не пикнул. Когда поднятые взрывом комья земли вернулись на своё место, они увидели, что их товарищ лежит в воронке, а укороченная правая нога вся в крови.
     -     Твою мать! – вновь выругался вскочивший первым Ножов, -
            Нашему иудею стопу оторвало. Снимай брючный ремень,
            Ромка! Не перетянем сосуды, помрёт тут же от потери
            крови.
     И они бросились к Аркадию Абрамовичу.
Но сжатый ремнём обрубок всё равно кровил…
     -     Ну, всё, до философствовал, - вырвалось у Севки.
     -     Да, хреново, - кивнул головой Ивашин и стёр кровь с рук
            грязным мхом.
      И тут счетовод застонал.
     -     Ё моё, ожил! – выкатил глаза бывший заключённый, - Ну,
            Абраша, ты настоящий мужик, хоть и обрезанный!
     -     Хватит шутить, Сев, - сплюнул физрук, - Погоня уже рядом.
      И тут Фишман открыл глаза.
     -    Что со мной? – еле произнёс он
     -     Стопу оторвало, - отвёл взгляд в сторону Савелий.
     -     Кровотечение сильное?
     -     Вовсю.
     -     Танк пальнул?
     -     Он, сволочь.
     -     Тогда всё, конец нам.
     -     Похоже, - буркнул Ножов.
     -     Но не всем, - тихо произнёс Фишман.
     -     Что ты имеешь ввиду?
     -     Уходите, но оставьте мне автомат - мне уже не жить, но зато
            успею отвлечь и приостановить этих сволочей. Ну, быстро!
     -     Тогда прощай, Аркаша, - нагнулся Ножов к раненому и
            погладил его по плечу.
     -     Прощай, друг, - смахнул слезу Ивашин и положил на грудь
            счетовода автомат и запасной рожок.
      Они ещё минут десять слышали автоматные очереди, а потом опять рвануло и лес затих.
     -     Всё, трындец, - вновь выругался Савелий, - Ходу, физрук,
            ходу!
      И они побежали к реке.
И, слава Богу, что всё же луна просвечивала через тучи и они видели блеск воды, а то бы ненароком давно бы уже свалились в ледяную гладь…
                Х
 
       Их опять разбудил знакомый до боли, но мерзкий по сути и смыслу голос:
     -     Хэнде хох!
     -     ****ь! – выругался зло Фёдор, поворачиваясь на бок, -
            Попались!
В хибарке было темно и они не видели, сколько в ней фашистов и потихоньку пододвинули к себе оружие.
      -     Лежать, а то стрелять, - вновь зазвучал голос, - Что, попался,
             русский свинья?
      -     Да пошли вы на хер! – не выдержал Никита, - Стреляйте,
             твари!
      -     А зачем? – вдруг услышали они другой, но знакомый голос
             и дверца строения отворилась, и в её проёме они увидели
             грязных и мокрых физрука и Савелия с автоматами в руках.
      -     Вот, черти, опять нас пугаете? – вскочил с лежанки Фёдор, -
             А если бы мы шмальнули?
      -     Не успели бы – мы, если б захотели, то уже бы вас сонных
             повязали. Вы храпели на весь лес, вояки, - рассмеялся
             Ножов, - Ладно, вставайте и давайте разожжём костёр
             прямо здесь – мы замерзли невозможно как.               
       Разломали сухой столик, развели огонь и первое, что спросил, естественно, Никита было:
      -     Откуда вы, родные, взялись?
      -     Нет, сначала хоть корочку хлеба, - проговорил Ивашин, - А
             то сейчас сдохнем.               
      -     Да, воды и так мы уже нахлебались сапогами, - добавил
             Савелий.
       И остатки сухарей тут же перекочевали из кармана шинели отца Никиты в их руки, а потом был рассказ, закончившийся печально:
      -     Вот каким крепким духом и стойким оказался наш счетовод!
      -     Да, жаль, - тихо проговорил Фёдор, - А ты всё твердил,
             Севка, жиды да жиды…
      -     Ну, простите меня, ребята, - серьёзно произнёс Ножов, -
            Друг действительно познаётся в беде. А что творится в селе,
            Никит?
      -     Мы ночью были в церкви и застали там Отца Евлампия и
             мою мать и та сказала, что приехавшую к нам мою бабушку
             убил татарин, а мой отец раскроил ему череп топором.
      -     Из-за чего?
      -     Похоже, что это была какая-то провокация – успела Вера
            Максимовна сказать пару предупреждающих слов Матвею
            Ильичу, - добавил Фёдор.
     -     Да, дела, - вздохнул физрук, - Потери возрастают. А что со
            Славиком?
     -     Мы сказали ему, что пошли на разведку, и он принял это за
            правду, хотя по его виду мы видели, что он понимает – мы
            врём.
     -     Смышлёный пацан, - буркнул Савелий, - Молодец! Ну и
            какие планы на сегодня?
     -     Немцы же согнали в подвал школы почти всех наших
            мужиков, - сказал Никита, - По-видимому, сегодня опять их
            будут расспрашивать с пристрастием, вынуждая сказать, кто
            ещё ушёл к партизанам.
     -     Пытать будут, сволочи! - нахмурился Роман Петрович.
     -     Это точно! – добавил Ножов, - А вы - то, что думаете делать?
     -     Я поменьше ростом, чем Фёдор, - начал Ершов, - поэтому
            смотаюсь потихоньку в село и разведаю, что там творится, а
            потом посмотрим.
     -     Правильно. А я залезу на дерево на краю леса и понаблюдаю
            в бинокль, как ты раньше, Сев, - предложил физрук, - Может
            быть, что и увижу.
     -     А, мы с Фёдором будем в охранении, - кивнул головой
            Савелий, - Так часиков в десять и пойдём.
     -     Так хронометра то у нас нет, - заявил Никита.
     -     А, вот и есть, - достал из кармана немецкой шинели
            маленькие часики Ивашин, - Я вот только сегодня утром их
            обнаружил.
     -     Отлично, учитель, пять тебе за поведение, - обрадованно
            произнёс бывший заключённый, - Так, пора проверить
            оружие и, Фёдор, ты отдай обрез Никите – его удобней ему
            пронести под шинелью.
     -     Ладно, - недовольно пробурчал тот, - Отвечаешь за него,
            Ёрш, - это память о Макаре Сырых.
     -     Знаю.
     -     Тогда готовимся, - заявил строго Савелий, и теперь только
           Фёдор понял, кто из них всех настоящий командир.
      Так и мыслила вся троица, веря Ножову, как Отцу всех народов. Да, действительно Савелий прошёл тяжёлую школу выживания в колонии, но никто точно не знал, за что посадили его. Но близкое общение с ним всех открыло им его душу – душу борца и лидера. Поэтому без всяких споров подчинялись ему, как в армии, где слово командира – закон.
                Х

      Посланные в лес каратели вернулись в Васильевку в половине второго дня. До этого там стояла полная тишина, видимость которой обеспечивал дикий страх населения перед фашистами– никто из женщин и дряхлых стариков, которых не загнали в подвал школы, из дома не выходил, а остававшиеся солдаты сконцентрировались у здания, где жили учители – они ждали нападения партизан. И только два патруля шастали друг другу навстречу с одного конца села в другой. Но зато в подвале было настоящее средневековье с изощрёнными пытками. И особенно Рюшке по приказу штандартенфюрера Зельца измывался на Председателем сельсовета, Иваном Ильиным, Матвеем Ершовым, фельдшером Новиковым и психически больным пастухом Николаем Яровым. На «закуску» оставили двух доярок – Любу Сивую и Нюру Кругликову, которых солдаты насиловали прямо на виду у заключённых. И прекратилось всё это лишь при появлении посланного в лес танка и эсэсовцев, правда не всех – пятерых Ивашин, Фишман и Ножов всё-таки уложили.
     -     Час на еду и приведение себя в порядок, - объявил Фридрих
            Зельц, - а потом, вытащив всех до единого жителя села из
            домов на площадь и этих из подвала, поставить всех перед
            виселицей. И особенно тщательно проверьте дом хромого и
            местность вокруг – жена его где-то прячется рядом. Всё,
            выполнять!
      И Елизавету Гавриловну всё же нашли – постарался негодяй Зайцев, догадавшийся, что она может быть в церкви. Там была запирающаяся на засов и висячий замок ризная, где лежали когда-то редкие иконы, одежда священников и всякая церковная утварь. Туда и решил спрятать Отец Евлампий мать Никиты после того, как ребята ушли ночевать в хибарку в лесу, а они поужинали в доме священника.
     -     Сиди тихо, Лизавета, - стращал её священник, - Бог даст не
            догадаются супостаты, что ты можешь быть здесь.
      Но супостатом оказались не немцы, а бывший зоотехник Зайцев, сбивший кувалдой замок с двери и вытащивший женщину, укрывшейся под столом, накрытым до пола широкой рясой Емельяна Зверева, то есть Отца Евлампия.
      Но любимая всеми селянами медсестра не сказала предателю ни слова, а плюнула ему под ноги и с гордо поднятой головой вышла на свет Божий. И день был действительно светлый от впервые за два месяца, вышедшего из-за туч яркого солнца, растопившего лёгкую наледь на лужах и поднявшего в воздух пряный дух русской земли.
      Нет, Зайцев не ответил ей ничем: ни словом, ни руками – он уже знал, что штандартенфюрер назначил палачом именно его, и радость мести всем коммунистам в лице Колунова и его близких товарищей сделала его в собственной гнилой душе чуть ли не героем дня. Ведь его отец Егор Иннокентьевич Хламов служил в Белой Армии и был расстрелян «красными» в конце Гражданской войны, о чём Пётр тщательно скрывал от всех все эти годы, приехав работать в Васильевку в начале тридцатых годов из Тобольска под фамилией Зайцев.
      И он вёл Председателя сельсовета, Ершова, Ильина, Новикова и пастуха, как вёл бы самого Ленина, Сталина и Дзержинского к Лобному месту на Красной Площади в Москве на казнь. То есть, с улыбкой в пол лица, шинели с аксельбантом, спрятанной давно в подвале своего дома, и сдвинутой на затылок офицерской папахе, держа в руках «шмайсер».
      А к этому времени солдаты собрали весь народ на так называемой площади перед сельсоветом, вокруг которой расположились эсэсовцы с автоматами, и где стояла виселица. Люди стонали от пинков, бабы плакали, думая, что вот он, конец их жизни, а многие молились, крестясь. Привели и Отца Евлампия, который в этот день надел самую лучшую рясу и клобук (головной убор священников), неся в руках собственный серебряный крест.
      И всё это видел не только Никита, проползя двести метров по пашне и залезший на крышу дома Шиховых, стоявшего в шестидесяти метрах от сельсовета, но и физрук Ивашин, наблюдавший эту процессию в бинокль с самой высокой берёзы на краю леса.
      Наконец на площади воцарилось молчание и глаза Матвея Ильича и Елизаветы, стоявшей в первом ряду немногочисленной толпы, встретились. У первого он был суров и спокоен, у второй влажный от слёз и отчаяния. Но муж вдруг улыбнулся и покачал головой, будто пришёл не встретить свою смерть, а венчаться с любимой женщиной.
      И тут на помост виселицы поднялся Курт Бах, держа в руке листок бумаги, а чуть сзади него встал Зайцев, который тут же скинул шинель, под которой оказалась красная рубаха, а под сброшенной папахой – чёрная повязка на лбу. И все люди, увидев этот маскарад, не сдержали кто смех, кто мат, а кто и проклятья.
      Но вот офицер-переводчик вскинул правую руку в фашистском приветствии и начал свою речь, полную сарказма, издевательства и пренебрежения:
     -     Уважаемые селяне, - сказал он на чистом русском
            языке, - Мы пришли к вам с миром (гул в толпе), чтобы
            уничтожить коммунистический режим и сделать вашу жизнь
            красивой и богатой (поток проклятий и отборных
            ругательств). Но некоторые красные бандиты не захотели
            этого и стали убивать наших поистине миссионеров, прячась
            в лесу. Но Всевышний помог нам их найти (смех сквозь
            слёзы и плевки в сторону виселицы) и покарать. И теперь
            они будут держать ответ и первым будет казнён ваш тиран –
            коммунист Колунов. Ведите его!
      И двое солдат тут же схватили Артёма Ивановича, и потащили на эшафот. Но он шёл молча, смотря с ненавистью только на одного человека – зоотехника Зайцева, пытаясь своим взглядом прожечь его сердце. И вот он уже стоит под виселицей на табурете, а тот затягивает на его шее петлю. И в этот момент Председатель плюёт предателю в лицо, воскликнув:
     -     Будь ты проклят, фашистский прихвостень. И чтоб тебя
           покарал Бо…
      Но последнюю букву «проглатывает» затянувшаяся петля под стук выбитого ногой Зайцева табурета. Жуткие вопли раздирают грудь собравшихся, сотрясая площадь, а Никиту пробирает дрожь, но не из-за увиденного, а из-за нахлынувшей дикой ненависти к фашистам. А Бах уже называет следующую фамилию, от которой у парня сжимается сердце:
     -     А, это его ближайший помощник – Матвей Ершов, который
           собирал в своём доме лесных бандитов и проводил с ними         
           сход для обсуждения планов убийства великих воинов
           Германии. Да, настала и его очередь.                И Зайцев радостно захлопал в ладоши.       
     Но последние два слова Баха Никита уже не слышал – он тут же скатился с крыши назад в сад и ворвался в дом через открытую навечно дверь. И когда мерзкий предатель накидывал петлю на шею отца, он разбил ногой раму окна, спрыгнул вперёд, пробежал метров тридцать, прицелился и выстрелил. И… попал прямо в грудь подлого зоотехника – красная рубаха была хорошей яркой мишенью для возмездия. А мать парня, увидев это всё, жутко вскрикнула и упала в обморок. Зайцев же, умирая, успел схватиться руками за Матвея и повиснуть вместе с ним, сбив табурет на бок, соскользнув потом к его ногам, как молящийся перед иконой Господа великий грешник.
     И гром проклятий, вновь сотряс площадь, напрочь перебив автоматные очереди, направленные в молодого судью и мстителя. И от такого массивного удара пуль Никиту отбросило назад, и он упал спиной на землю, раскинув руки, как распятый на кресте Иисус Христос.
      По знаку штандартенфюрера казнь на этом остановилась, и всех мужчин солдаты погнали опять в подвал школы, а не приходящую от шока Елизавету Гавриловну женщины подняли на руки и, не оглядываясь, понесли к церкви. Отец Евлампий попытался идти за ними, но Хельмут с двумя эсэсовцами остановили его и потащили за общей массой мужиков в подвал школы. А вот Любу Сивую и Нюру Кругликову, которые опустив голову и в рваной одежде побрели за женщинами, и никто из немцев их не остановил…
      Но этого жуткого зрелища, буквально свалившийся с дерева бледный физрук Роман Петрович, уже не видел, а бросившиеся к нему Савелий и Фёдор тут же потащили Ивашина в хибарку, где положили на лежанку и обрызгали лицо водой, от чего тот вздрогнул и открыл глаза.
     -     Что? Что случилось там, Рома? – вскричал Ножов, но тот
            только помотал головой.
      Тогда Савелий с силой потёр ему виски, а потом опять обрызгал лицо водой.
     -     Ну?
     -     Сейчас, - часто заморгал физрук и Фёдор заметил, что глаза
            его красные и мокрые.
     -     С Никитой что-то случилось? – спросил он.
     -     Да, - Ивашин с трудом сел и стал тереть лицо руками.
     -     Ну, рассказывай, не тяни! – заорал на него Савелий.
     -     Дай сначала попить, - прошептал физрук.
Фёдор сунул ему в руку фляжку, тот сделал три глотка и еле проговорил:
     -     Там перед сельсоветом немцы повесили… Колунова.
     -     Что-о-о? – охнул Фёдор.
     -     Затем подняли на эшафот отца Никиты…
     -     О, Господи! – вырвалось у бывшего зэка.
     -     И жена его сразу упала в обморок, а окно в доме Шиховых
            вдруг разлетелось на куски, и оттуда выскочил…
     -     Никита? – перебил его Ножов.
     -     Да, и он выстрелил.
     -     В кого?
     -     В палача.
     -     И кто им был, твою мать! – не выдержал Ножов, - Не тяни
            резину, Рома!
     -     Зайцев… Никита убил его, а немцы дали очередь и…
     -     Ясно, - устала присел Савелий на топчан с остекленевшими
            глазами, - И что дальше?
     -     Всех мужиков вместе с священником опять погнали в школу,
            а женщины унесли Ершову и её сына на руках, но куда, я не
            видел.
     -     Сволочи, сволочи, сволочи! – затопал ногами Фёдор и
            схватился за винтовку.
     -     Ты что? – заорал на него Ножов.
     -     Убью, убью гадов!
     -     Осатанел, парень? Там сейчас будет шмон по всем домам
            в поисках нас и неизвестно, что ещё сделают с мужиками в
            подвале.
     -     А, а, а? - стал заикаться Фёдор.
     -     А мстить надо ночью, ребята. Всё, я попробую прорваться    
           домой к Любе Сивой – надо взять что-либо из еды и, может
            быть, что-нибудь ещё узнаю. А вы сидите здесь тихо, но
            если появятся немцы, тут же бегите в дальний лес и
            прячьтесь в блиндаже. Понятно, мужики?
     -     Да, - ответил с трудом физрук.
     -     Ладно, я пошёл.
      И Савелий исчез, дав большой круг, чтобы потом ползком пробраться к Сивой через пашни и её сад в дом. Однако там его подруги не оказалось, но кое-какую еду он всё же нашёл…

                Храм

       Штандартенфюрер Фридрих Зельц сидел за столом на втором этаже учительского дома и пил коньяк. Курт Бах тоже потягивал янтарный напиток, а молодые офицеры и телохранитель Хельмут
расположились на стареньком диване в углу у печи, предпочитая шнапс из своих собственных запасов. Раньше в этой комнате жил Аркадий Абрамович Фишман, тело которого уже растерзали в лесу волки. И все офицеры собрались не просто так – они обсуждали, как заманить в ловушку остальных партизан, которые, как считали все, спрятались где-то на болоте на сухом островке, путь к которому знали только они.
     -     Есть захотят, придут в село, - высказал своё мнение
            переводчик.
     -     Да так мы можем прождать их до нового года, - отклонил его
            предложение Зельц
     -     Тогда надо объявить, что казнь продолжится, - сказал
            Ганс Браун , - и тогда кто-нибудь из селян побежит в лес,
            чтобы передать это партизанам, а те, естественно, решат
           освободить мужское население от расправы и нападут на нас.
     -     И что? – сделал маленький глоток штандартенфюрер.
     -     И вступит план, предложенный вами ранее.
     -     То есть, ты хочешь сказать, надо сделать вид, что часть
            солдат и танк возвращаются в город, а на самом деле мы
            подготовим ловушку? – улыбнулся руководитель группы.
     -     Да.
     -     Не пойдёт.
     -     И почему?
     -     А потому, что у них тоже имеется разведка, Ганс, и,
           возможно, они и сейчас наблюдают за нами. Ведь этот
           подросток вряд ли пошёл напролом – я уверен, и что он
           наблюдал за подготовкой к экзекуции минимум полчаса. О    
           чём думают ваши солдаты, офицер? О бабах, которые уже
           превратились в старух из-за постоянного насилия или о
            шнапсе? Нет, такой вариант тоже не пройдёт.
     -     Тогда что? – встал со стула Бах и стал ходить по комнате из
            угла в угол.
     -     А как вы думаете, Курт, что им больше всего нужно?
     -     Ну, оружие и еда, господин штандартенфюрер…
     -     Нет, им нужна… взрывчатка и у нас она есть, так сказать,
            лишняя.
     -     Та, которую привезли мы с Хельмутом?
     -     Да. Поэтому надо известить партизан, что она у нас спрятана
           там, где её легко найти. И это будет для них сладким
            «пирогом», но… последним в их жизни, так как мы устроим
            большую засаду.
     -     А как их поставить в известность, Фридрих? – спросил Бах.
     -     А, пустить слух, что мы хотим, допустим, взорвать
            церковь…
     -     Ну, да! – не сдержался от возгласа Хельмут, - Русские в
           деревнях очень набожные, и преклоняются перед храмами
            и…
     -     Конечно! – обрадованно произнёс Зельц, - Но надо, чтоб об
            этом узнал человек, которому церковь… дороже всего.
     -     Священник? – удивлённо посмотрел на него переводчик.
     -     Да.
     -     Изумительно, господин штандартенфюрер, - теперь вскочил
            с места Генрих и выкинул правую руку вверх, - Хайль
            Гитлер!
     -     И это он должен узнать из ваших уст, молодёжь, - добавил
           штандартенфюрер.
     -     В смысле? – удивился офицер.
     -     Ну, конечно, не в приватном разговоре с ним, а… случайно.
     -     Я понял. Сделаем. Но разве он знает немецкий?
     -     Я думаю да. Покойный Зайцев говорил мне, что священник
           приехал вместе с женой из Западной Украины, а там почти
           все они живут по старым правилам и обучаются в
           Церковно-приходских школах и не только священному
           писанию, но и языкам.
     -     А если нет?
     -     Тогда пригрозим смертной казнью больному туберкулёзом
            или тому, что живёт без желудка, - предложил Курт Бах.
     -     Ты не прав, мой друг, это для них будет, как избавление от
           мучений, - улыбнулся Зельц, - Надо выбрать того, кто очень
            дорожит жизнью.
     -     Мы подумаем, - отдал честь Генрих, - Правда, Ганс?
     -     Обязательно!
И когда в очередной раз допрашивали Отца Евлампия, тот ненароком спросил у Штаубе:
     -     Генрих, а куда спрятали взрывчатку, которую привезли для
           провокации переводчик и Хельмут с этой бабкой?
     -     Не отвлекайте меня от допроса, - нарочито строго сделал
           замечание Курт Бах на родном языке, а потом перешёл на
           русский, - Итак, поп, кто ещё входил в состав вашей
            террористической группы?
     -     Я общаюсь только с Богом, господин офицер, - гордо, но
            блефуя произнёс священник, - Меня политика и
            коммунистический режим не интересуют - церковь отделена
            от государства.
     -     А вы участвовали в сходках у Ершовых?
     -     Я уже ответил на этот вопрос – меня на это не звали, зная
            мою позицию. И спросите что-нибудь поинтересней.
      И тут, не знающие русский язык молодые офицеры продолжили громко перешёптываться.
     -     Зельц говорил, что пора взорвать старую церковь – оплот
            «воссоединения русских душ», - сказал Генрих, косо следя
            за выражением лица Отца Евлампия.
     -     Возможно, - кивнул головой Ганс, - Та взрывчатка очень
            мощная и никакая старая кладка не выдержит – храм
            превратится в руины, и дух сопротивления селян будет
            сломлен.
     -     Прекрасно! Мы вам нужны ещё, Бах? – спросил Генрих,   
            поворачиваясь к переводчику.
     -     Нет. Идите курить свою отраву, господа!
И вновь перешёл на русский:
     -     Так вам всё равно, священник, кто будет править Россией,
            мы или коммунисты?
     -     Совершенно, - спокойно ответил тот и добавил, продолжая
            юлить и притворяться, - И я толком не пойму, зачем я сижу в
            подвале с этими грязными и вонючими мужиками. Моё
            призвание – молиться, молиться и молиться, отпуская грехи
            всем.
     -     Хорошо, я учту ваше пожелание, - задумался Курт Бах, - А
           пока вас отведут туда, где, быть может, тоже находятся
           террористы, то есть в подвал школы. Но вы, если узнаете
           что-нибудь новое от них, сообщите мне, пожалуйста, сразу.   
         На что Отец Евлампий только молча кивнул головой.               
      И переводчик крикнул по-немецки:               
     -     Хельмут, проводи попа.
И уже через пять минут он докладывал штурмбанфюреру:
     -     Трудно сказать, но мне показалось, что он прислушивался к
            разговору наших офицеров, господин Зельц.
     -     Будем надеяться. Но если он повторит свою просьбу, то это
           значит, что он знает наш язык и…
     -     Вы его отпустите? Извините, что перебил вас.
     -     Да, но и увеличим ночное патрулирование.
     -     Отлично, герр штурмбанфюрер, - потёр руки Бах, - А
            вдруг нет, не знает он немецкого?
     -     Тогда отдадим Рюшке фельдшера– пусть обработает его
            хорошенько, перетянув на нашу сторону. Врачи – это
            проститутки, работающие на любую власть.
     -     Отлично, Фридрих, вы умница.
     На том беседа и закончилась.
Но на следующий день Бах просто влетел в комнату Зельца и лицо его прямо-таки светилось.
     -     Поп просит аудиенцию, чтобы разрешить вопрос об его
            освобождении, господин Зельц. И поэтому я уверен, что он
            знает наш язык, и предложенная вами ловушка сработает.
     -     Дай, Бог, Курт, дай Бог! Всё, отпускайте его. И пока не
            следите за ним, а ночью рассадите солдат по пустым домам 
            и выдайте всем бинокли. Пусть наблюдают обстановку и кто
            куда и к кому ходит теперь.
     -     Так точно, господин штурмбанфюрер! Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - махнул рукой руководитель акции и налил себе
            коньяку, - Эх, надоела мне эта возня с деревенскими. Надо
            было действовать как в Польше, то есть расстрелять сразу
            человек десять - двадцать и тогда все остальные тут же    
            рассказали бы, кто связан с партизанами.
     -      Это точно! – кивнул Бах и вышел из кабинета Зельца в
            сельсовете.
                Х

      Время шло, а Отец Евлампий всё никак не мог придумать, как связаться с Савелием Ножовым или Фёдором Ивановым, ушедшим к бывшему заключённому в лес.
     -     Но если Никита совершил месть, то, думаю, он сделал это не
            один, - рассуждал он, - Савелий очень осторожен и умён –
            общение с политическими в лагере было ему на пользу в
            этом плане. Но как известить его о готовящемся безобразии?
           Жаль, если храм уничтожат… Ведь люди верят сейчас
           больше в Бога, чем в Красную Армия, которая пока
           отступает. Что делать? Что делать? Посылать кого-нибудь
           опасно. Был бы почтовый голубь, тогда можно было бы что-
           то придумать, а так… Жаль, что я не маленького роста, а то
           бы сам сбежал в лес, воевать. Ведь сейчас патрулирование
           ночью увеличилось и ни одна душа не выйдет незамеченной
           за пределы села. Душа… Летающая душа!
      И тут священника осенило – а не использовать ли ему воздушный шарик!
     -     Вот старая я балда! – стал ругать он себя, - Ведь был в
            городе на Пасху в Преображенском соборе, а рядом стоял
            киоск, где продавали детям эти шары и игрушки. И по-
            моему, я взял их десятка два для детишек селян. А, ну-ка,
            поищи, дед!
      Но он нашёл только два. Один жёлтого цвета при надувании тут же лопнул – высох, а другой голубой заполнился только наполовину, но он не поднялся вверх.
     -     Господи, да чем же его наполнить? Что легче воздуха? Боже
            мой, да дым от горящих дров – он всегда поднимается вверх.
      Отец Евлампий вышел во двор и разжёг костёр. Но как собрать дым? Он пошёл в сарай, но там была только утварь для садовых работ, и валялся старый бак для кипячения. Жена его Маруся десять лет как страдает больными суставами, и он взял стирку белья на себя, которой было небольшое теперь количество, так что всё это он проделывал в небольшом тазу. И вот теперь он решил использовать бак в своих целях, то есть проделал отверстие в днище, вставил в него кусок бамбука от удилища и надел на него шарик. Нет, дым, конечно, не захотел просто так наполнять воздушный шар. Тогда священник взял небольшой деревянный бочонок, который раньше он использовал для приготовления домашнего вина, проделал в нём отверстие и такое же в крышке и поставил его на железный бак. Соединив ёмкости всё тем же полым кусочком бамбука, он  смазал изнутри стенки бочонка варом и, надув шарик, местами чуть-чуть приклеил его к стенкам, надев
всё на ту же трубочку из бамбука. Затем варом обмазал края бочонка и положил на него крышку, обмотав края изоляционной лентой, а в дырочку в ней засунул ещё одну бамбуковую трубочку подлиннее. Потом поставил бак на кирпики прямо над костром и когда тот разгорелся, бросил в него кусок толи и дым через пять минут повалил такой, что Отец Евлампий чуть сам не задохнулся. Но делать было нечего - надо надуть воздушный шар дымом, и он начал… высасывать воздух из деревянного бочонка. Там образовался небольшой вакуум, и шарик стал расправляться, затягивая в себя дым. Конечно, священник наглотался его и весь день его потом тошнило, но шарик всё же заполнился наполовину и когда он его вынул и перевязал верёвкой, тот, хоть и вяло, но тот всё же поднялся в воздух. И он был так доволен удавшимся экспериментом, что у него закружилась голова. Всё, теперь на нём надо написать хоть пару слов, которые бы стали информацией для партизан. А что написать и чем? Мел смоется дождём, вар утяжелит шар, а воск может отпасть. И Отец Евлампий взял и проколол палец гвоздём и написал кровью на шарике: «В чехле Ножа». То есть, он имел ввиду сарай Савелия, где он положит на пол записку для него.               
     -     Да, Ножов смышлёный мужик и должен понять, что надо
            зайти к себе домой. Да и Фёдор, если жив, тоже ещё тот
            фантазёр, - думал священник, перевязывая палец чистой
            тряпкой, -  И теперь надо ждать только одного – когда ветер
            будет южным, чтобы он унёс шарик к болотам.
     -     Что это ты задумал, Емельянушка? – спросила вышедшая во
            двор и спавшая весь день из-за больных ног его жена.
     -     Что надо, Марусенька, - улыбнулся священник.
     -     Ну, если надо, то пусть да поможет тебе Бог! – перекрестила
            она мужа.               
   И эту ночь, не смотря на ещё беспокоившие тошноту и головную боль, Отец Евлампий спал хорошо.

                Х

      Славику стало страшно лишь тогда, когда он впервые услышал вой волка. Из оружия взрослые ему оставили только охотничий топор, а вот Ножов, уходя, сунул в карман немецкой шинели свою любимую финку.               
      И вот теперь, когда начался опять этот вой – страшный, изматывающий нервы и отбирающий силы, подросток сбросил шинель на брёвна и в её кармане что-то гулко стукнуло.               
     -     А это что? – удивился подросток, залезая в карман и
           вытаскивая из него острый нож с наборной ручкой,
           сделанной из зубных щёток, - Ёлки-палки, да это же
           настоящая финка! Кто ж мне её подсунул? Да ведь кроме
           бывшего заключённого некому. Ну, спасибо, дядя Сева, за    
           подарок.   
      И тут опять завыл волк и он прошёл к люку и увидел, что там имеется небольшая щель – физрук оставил её, чтобы проникал в блиндаж свежий воздух. Но оказалась и обратная связь – волк учуял запах человека и целые сутки скоблил когтями металлический щит, служащий люком. И это прекратилось тогда, когда грохот танка и солдаты не спугнули хищника так, что он умчался далеко на восток от всего этого шума и выстрелов, иногда сопровождающихся взрывами от снарядов, которые пускал бронированный монстр.
      Нет, у мальчика еды бы хватило ещё суток на трое – четверо, но ему уже надоело сидеть в тёмной яме (он экономил свечи) и хорошо ещё, что эта начинающаяся зима не была с серьёзными морозами. Ему не было холодно – он был одет в старую, но тёплую куртку Никиты, зимнюю шапку и валенки. Да ещё оставался старый рваный тулуп (Ножов и Ивашин одели перед уходом немецкие шинели убитых солдат), который оставил ещё при копании ямы для блиндажа запасливый Матвей Ершов, которым Славик накрывался, когда слышал, как начинает гулять ветер по верхушкам деревьев. Он был воспитан отцом – старым воякой, который прошёл всю Гражданскую войну, став в конце тридцатых годов членом Белгородского обкома партии. И он учил сына всему – плавать, стрелять из духового ружья в тире и ездить на машине, считая, что это всё должен уметь настоящий мужчина. Мальчик любил его, и сейчас то и дело вспоминал, как они всей семьёй отдыхали в Гурзуфе, ездили в Ленинград, где долго ходили по набережной красивой Невы, посещали Зимний Дворец, Исаакиевский Собор и плавали на небольшом пароходике в Петродворец. Вспоминал он и пионерские лагеря, где отдыхал каждый год и где очень любил играть со всеми в игру «Пропавшее звено». И это успокаивало его в надоевшей темноте, единственной из еды немецкой тушёнки с сухарями и горячей воды из закопчённой кастрюльки, подогретой на свече. Славик потерял уже ощущение дня и ночи – для него была последняя постоянно и вот вновь это скобление когтей по железному люку. Но было странно, что оно не сопровождалось воем и рычанием волка.
     -     Неужели это медведь? - подумал он, - Взял и перепутал свою
            берлогу с блиндажом? Нет, такого не может быть – зимой
            ведь и у них спячка. А если это фашисты всё же нашли
            какие-нибудь остатки свежих брёвен и догадались, что здесь
            выкопан блиндаж? А у меня из оружия только финка и
            топор. Ну, что ж, встречу я их и этим.
     Он схватил этих «друзей» блатных и строителей, и забился в дальний угол, накрывшись с головой тулупом. И вот потянуло холодом, что означало, что железный лист сдвинут, и страх заполз в его сердце, заставив подумать о смерти. Потом появились непонятные шорохи, затем чирканье спичками и…
     -     Славик, ты где? – услышал он голос Фёдора и смех Савелия,
            который добавил:
     -     Лежит, наверное, где-нибудь под тулупом с моим подарком
            и топором и готовится к атаке.
      И подросток с радостным вскриком скинул с себя тёплую одежду,  вскочил на ноги, и бросился на шеи старшим друзьям, не отпуская из рук своё оружие.
     -     Федя, дядя Сева, дядя Роман! А где Никита и Аркадий
            Абрамович?
     -     Здорово, вояка! – невозмутимо пожал ему руку Ножов, как
            будто не слышал вопроса, - Да брось ты финку и топор, а то
            мне становится страшно.
     -     Так где они? – повторил мальчик.
     -     Давай поедим, Славик, - перебил его Фёдор, - А потом мы
            всё расскажем тебе.
     -     Ну, ладно, - чуть успокоился тот, - У меня ещё банка
            тушёнки осталась и по два сухаря вам…
     -     И хорошо, - тут же вывалил Савелий из рюкзака на
            импровизированный столик хлеб, кусок домашней колбасы
            и картофель, которыми поживился у Любы Сивой, – Ещё
            они пригодятся.
     А Роман Петрович лишь промолчал, с силой обняв юного партизана.
      Они быстро поели, запив кипятком, чтобы пища скорей проскочила в желудок, и довольные развалились на брёвнах.
Помолчали минут десять и Славик не выдержал:
     -     Ну, я жду, рассказывайте.
     -     Понимаешь, парень, - начал Ножов, - Немцы нас прижали к
            болотам и стали палить из танка. Мы отстреливались,
            отстреливались, а тут как жахнет взрыв…
     -     Мы на землю, а потом встали, - продолжил физрук, - а у
            Аркадия Абрамовича оторвана нога…
     -     Перевязали, но кровь всё равно идёт вовсю, - перебил его
            Ивашин, - А когда он пришёл в себя, то приказал нам…
            уходить, сказав, что с ним мы не оторвёмся от немцев, а ему
            всё равно хана, и чтоб мы уходили, а он нас прикроет,
            попросив оставить ему автомат. Вот и всё.
     -     И мы рванули вдоль реки на юг, и к концу суток были уже
            недалеко от Васильевки, - опять заговорил Ножов.
      И тут подросток вскочил, вглядываясь в лица рассказчиков.
     -     А Никита, Никита где?
Взрослые переглянулись, и в их глазах стояла одна и та же просьба: «Ты, ты рассказывай!»
      Но решился ответить только Фёдор.
     -     Слав, Никита уничтожил предателя Зайцева и был…
            застрелен немцами.
     -     Как так? – широко открыл глаза тот.
     -     А вот так, - пробормотал Савелий, чувствуя, как жёсткий ком
           начинает перекрывать ему горло, - Никита погиб как герой.
           Вот и всё.
      И скорбная тишина ударила по ушам.
Но подросток не заплакал, не стал кричать от ужасного чувства потери друга и даже не спросил, что вообще творилось в селе, а прошёл в тот угол, где прятался и накрылся с головой тулупом.
      И никто ничего не стал ему говорить – все поняли, что потеря Никиты стала таким же для Славы горем, как потеря отца и матери.
      Первым проснулся он, зажёг свечу и стал накрывать на стол, то есть порезал хлеб, остатки колбасы и открыл банку с тушёнкой.
     -     Подъём! – громко проговорил он, постучав ложкой по
            кастрюльке для подогрева воды.
     -     Сейчас, - широко зевнул Фёдор.
     -     Куда спешить? – пробурчал Савелий, а Роман Петрович тут
           же вскочил и поддержал мальчика, сказав:
     -     Слава прав, время терять нельзя – пора возвращаться в село
            и как-то связаться с нашими мужиками.
     -     Да там теперь, небось, солдаты на каждом шагу ждут нас, -
            медленно стал подниматься с брёвен Фёдор.
     -     Это точно, - поддержал его Ножов, - Да и сильную половину
           села фашисты, наверное, ещё держат в подвале школы.
      А физрук ну просто взорвался.
     -     Так что, бросим селян, надеясь на доброту завоевателей
            нашей Родины? Нет, вы как хотите, а я поем и сразу туда. А
            вы можете уходить в леса на север, искать партизан.
     -     И я с вами, - вдруг промолвил Славик.
     -     Молодец, парень, - хлопнул его по плечу Роман Петрович,
            садясь за стол, - Ставь греть воду, а то пить хочется ужасно.
     -     Ну и вояки! – хмыкнул Савелий, - У нас из оружия ведь
            только два теперь автомата и один запасной рожок, да
            Славин финский нож и топор. Чем будем воевать?
     -     Найдём, - жёстко бросил учитель физкультуры, - немчура
            оголодает и они поедут опять в город за провиантом, а мы
            их того…
     -     Точно! – поддержал его Фёдор, - Под стоячий камень вода не
            течёт. А на разведку пойдёт Слава. Готов, воин?
     -     А как же! – ответил тот, - Готов как юный пионер.
     -     Точный ответ, парень! – поддержал его Роман Петрович, - И
            то, что он столько времени пробыл здесь один, говорит о
            многом. И он теперь не Славик, а Слава – вон как подрос за
            эти месяцы. Видно, Елизавета Гавриловна кормила его до
            отвала. Ну, кто против забыть его ласкательное имя?
     -     Я нет, - помотал головой Фёдор.
     -     Тогда давайте ещё перекусим и вперёд. – вскочил Ножов,
           словно увидевший чужого на своей охраняемой территории.
      А через полчаса они уже вылезли из блиндажа, с удивлением увидев, что всё кругом белым бело. Быстро замаскировали люк ветками, руками присыпав всё молодым снежком и взяли курс на реку – верный для них ориентир, чтобы быстрей добраться до родной Васильевки.
                Город и село

       За неделю Маша уже привыкла к Прасковье Ивановне, да и та была рада, что у неё появилась постоялица, которая может сходить на рынок и обменять всякое барахло на еду, прибрать хоть и в маленьком, но всё же доме и накапать лекарство в рюмку с водой – старушка страдала сердечным заболеванием. А девушке тоже было не плохо, так как она познакомилась с семьёй Туриновых, проживающей в трёхкомнатной небольшой квартире соседнего двухэтажного дома. Там жили девушка восемнадцати лет, которую звали Зинаида, её шестнадцатилетний брат Серёжа, а также их мать и бабушка – отец, ушедший на фронт погиб в первую неделю войны. На этом же этаже были ещё две квартиры – инвалида с одной ногой Георгия Сидоровича с женой и дряхлой старушки Анастасии Пафнутьевны с двенадцатилетним внуком Геной – невысоким и слабым по виду мальчишкой.
      Ну, что они делали все вместе? Да играли в домино и карты, катались с горки на санках в двух кварталах от них, иногда ходили в парк, где инвалид продавал семечки, которые очень любил и обменивал их на старую одежду Генка, иногда оставаясь поболтать со стариком пять – десять минут. И ещё там работала комната смеха. Но туда они заглядывали только тогда, когда там не было солдат – они сторонились их, специально одеваясь неряшливо и скромно, чтобы не привлекать к себе внимания, так как соседи поговаривали, что крепких женщин увозят на поездах в Германию, но, слава Богу, до них очередь не дошла… пока.
      А однажды Серёжка прибежал к Маше и, чуть заикаясь, попросил:
     -     Мань, м-мне нужна т-твоя помощь.
     -     И какая? – с удивлением уставилась на него юная девушка.
     -     Да надо на несколько дней спрятать вот это, - прошептал он
            и вытащил из-под пальто старенький школьный портфель.
     -      А, что там?
     -      Секрет. Так что, сможешь?
     -      Ага.
     -      И где?
     -      Да в сарае. Пошли со мной.
      Но в сам сарай парень не полез.
     -      Я постою на стрёме на всякий случай, - сказал он.
      А Маша пробралась в дальний угол хилой постройки, где лежали поленья, перенесла их на середину сарая, и выкопала лопатой ямку по размерам портфеля, положив его туда, предварительно открыв (ах, это женское любопытство!) и обнаружив в нём пачку бумаги. И не удержалась – взяла один лист, сложила и засунула в карман пальто. Потом, присыпав тайник землёй, перенесла на место поленья и вышла к Серёже.
     -     Ну, что, получилось?
     -     Да, можешь проверить.
     -     Я тебе доверяю, - шмыгнул тот носом, - Пока. Дня через два-
           три заберу.
      Но девушка вспомнила о том листке только перед сном и, когда Вера Максимовна уснула, достала его и с волнением прочитала:
      «Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!»
     -     Так, значит Серёжка связан с подпольщиками?! – зашептала
            она восторженно, - И это здорово – может и я им пригожусь.
      А на следующий день по всей улице прокатилась волна обысков, но до покосившегося сарая немцы не дошли, зато перевернули всё вверх дном в доме.
      Потом Серёжка притаскивал тот же портфель с гранатами, затем с тремя наганами, а под конец с какими-то пакетами в форме кирпичиков и Маша догадалась, что это была взрывчатка… Но эти опасные «подарки» она решила не трогать, ещё раз убедившись, что подпольщики явно готовятся к какой-то акции.

                Х

       Славе не повезло – он нарвался на патруль прямо у дома Ножова, то есть, в начале села. Но его спасла не только белая рубашка физрука, который посоветовал использовать ему, как маскировочный халат, но и раскидистый куст сирени у калитки, за которым он и упал в снег. Хорошо ещё, что у солдат не было собаки, а то бы юному партизану несдобровать. И пока те медленно дошли до конца так называемой улицы, и стали возвращаться назад, подросток продрог окончательно.
      Но вот он, наконец-то, увидел их спины и прополз до следующего дома – дома фельдшера и… услышал женские голоса.
     -     Да сколько же их ещё будут держать? – произнёс грубоватый
            голос.
     -     А Бог их знает, - ответил другой более мягкий.
     -     Да, тебе хорошо – батюшку то немцы отпустили.
     -     Вот это и подозрительно, - услышал в ответ Слава, и понял,
            что это говорит, наверное, жена священника.
     -     И почему?
     -     Да при его допросе двое молодых офицеров калякали, что
            вроде бы эти супостаты хотят взорвать церковь.
     -     О, Господи, Марусь! Неужели они пойдут на это?
     -     А что им, они лютеранской веры и ненавидят всех христиан.
     -     Но это же… - начала женщина с грубоватым тембром, но
            матушка её перебила:
     -     Да, это удар для всех, кто верит в Бога – единственного
            сейчас спасителя от этой нечисти.
     -     Так что же делать?
     -     Не знаю. Муж говорит, что надо идти к партизанам. Ведь
            часть немчуры с танком, похоже, вернулась в город, а
            оставшихся то человек пятнадцать всего.
     -     Да какие же они человеки? – воскликнул низкий голос, -
            Изверги и чтоб им гореть в аду.
     -     Вот именно. Емельян мой, то есть Отец Евлампий не спит
            теперь, ни ест, а всё думает, как бы кого из баб послать в лес
            к ушедшим туда ребятам. Но… опасно ведь.
     -     Да, точно. Я вот видела, что патрулей по ночам стало
            больше. А как прорвёшься мимо них! Сразу застрелят.
            Можно было бы нашего внука послать, но он ещё
            маленький, а в лесу волки бродят.
     -     Действительно. Ладно, налей ещё чайку, Агаша, и пора
            расходиться.
     -     Ну, да, Марусь, а то обед скоро. Надо бы что-то придумать,
           чем потчевать внука.
      Минут на десять воцарилась тишина, и Слава понял, что жена батюшки ушла, а ему действительно надо поговорить с её мужем, обсудить, что делать им, четверым партизанам, чтобы сохранить храм. И он осторожно пошёл за матушкой, накрытый пока белой рубашкой физрука, в сторону её дома. А та, войдя во двор, обернулась на шуршанье его ног по снегу и чуть не ахнула, увидев, как «сугроб» движется за ней.
     -     Ой, Господи! – только и сказала она, стукнув от страха в
            окно своего дома.
     -     Ты чего, Маруся? – вышел на порог Отец Евлампий.
     -     Да вот смотри, - указала она на остановившийся «сугроб».
     -     Ну и что? Снег то ведь всю ночь шёл.
     -     Да он… двигался!
     -     Да ладно тебе, матушка. Настойки что ли вишнёвой с
            Агашкой выпила? Если хочешь, я раскопаю его.
     -     Давай, батюшка, а то я сейчас от страха обмочусь.
      И священник, накинув тулуп, прошёл в сарай и тут же вернулся с деревянной лопатой для снега. Подошёл к сугробу и… ахнул – тот вдруг потемнел (Слава сбросил с себя рубаху Ивашина) и двинулся к нему.
     -     Свят, свят, что твориться, Господи?
     -     Да это я, Слава, - негромко сказал мальчик, - Ну, вы ещё
            несли меня раненого из леса к Ершовым.
      Отец Евлампий развёл руками.
     -     Боже мой, Славик? Ты ли это?
     -     Да.
     -     Откуда?
     -     Из леса.
     -     Тогда пошли в дом, и ты всё мне, благословясь, поведаешь.
И они вошли в сенцы, где стояла изумлённая матушка, ещё раз перекрестившаяся, увидев незнакомого подростка. Ведь даже ей, своей жене, священник не сказал ни слова об обнаруженном ещё летом в лесу раненном мальчике.
      Быстро пообедали и Слава немедля всё рассказал.
     -     А я, старый дурень, послал вам воздушный шарик с
            новостью о том, что немцы хотят уничтожить церковь. Не
            видели его?
     -     Нет, батюшка. Просто нам прятаться надоело в блиндаже, да
            и потеря Аркадия Абрамовича сыграла роль – захотели
            все поквитаться с этими гадами за его смерть.
     -     Да, дела. А вы знаете, что здесь случилось?
     -     Да, Роман Петрович нам всё рассказал – он наблюдал в
            бинокль, что произошло в тот день. Жалко всех: и Артёма
           Ивановича, и Никиту, и его отца…
     -     И Елизавету Гавриловну тоже, - тяжело вздохнул Отец
            Евлампий, - Рассудок у неё после всего этого помутился. То
            хотела повеситься, а то в речке утопиться, хотя там уже лёд
            образовался, наверное.
     -     Да, я видел.               
     -     А сейчас мы её у себя прячем в подполе.               
     -     Так что нам делать, батюшка?
     -     Надо искать бомбу, Славик. Если фашисты сказали, что
            уничтожат храм, то точно эту подлость сотворят.
     -     И где искать её??
     -     Да вокруг церкви хотя бы. Они могли закопать адскую
            машину ночью под стенами. Да и в самой церкви поискать
            надо. А я в этом деле ни бум-бум, как говорится…
      И подросток вдруг уверенно сказал:
     -     Дядя Савелий, наверное, всё знает. Ведь он воевал,
            наверное? И он у нас теперь командир.
     -     Нет, мальчик, он не воевал, а сидел в лагере, если я
            правильно понял, но это ничего не значит – он умный
            мужчина.
     -     Так как же всё сделать?
     -     Я подумаю ночку, пока ты отоспишься в тепле, а утром всё
            тебе доложу. Верно?
     -     Да, батюшка, - зевнул Слава.
     -     А откуда ты, отрок, знаешь, как меня называть? – хитро
            посмотрел на него Отец Евлампий.
     -     Да мама моя, хоть и работала в военном госпитале, но была
            верующей и часто водила в тайне от отца – коммуниста в
            Преображенский Собор.
     -     А-а-а, тогда понятно. Ладно, спи здесь. Матушка, видишь,
           уже постелила тебе на топчане, а мы пойдём в свою комнату.
            Спокойной ночи!
     -     И вам, - опять зевнул мальчик и прилёг на приготовленную
           постель.
      А утром священник действительно предложил ему свой план, понравившийся Славе.
                Х

     -     Господин штандартенфюрер, к вам просится поп, - доложил
            Зельцу его охранник Хельмут.
     -     А Бах об этом знает? – невозмутимо спросил тот, - Я буду
            говорить с представителем церкви только в присутствии
            Курта – я же русский язык не знаю.
     -     Хорошо, я сейчас позову его.
      И через десять минут троица расселась в сельсовете – эсэсовцы на стульях, Отец Евлампий на табурете.
     -     Я вас слушаю, - начал по-немецки Фридрих Зельц.
     -     Я не знаю вашего языка, - совершенно спокойно проговорил
            священник.
      Оба офицера с удивлением переглянулись.
     -     А ты, Курт, считал, что он знает немецкий, - покачал
            головой штандартенфюрер.
     -     Да я… - начал Бах, но Зельц его прервал:
     -     Ладно, переводи.
      И тот с сомнением посмотрел на священника и повторил вопрос своего начальника на русском.
     -     У меня есть большая просьба к штандартенфюреру, - с
            мольбой в глазах и в голосе проговорил Отец Евлампий.
     -     И какая?
     -     26 ноября великий религиозный праздник – день Святого
           Иоанна Златоустого, и я каждый год провожу
           торжественную вечерню с песнопением и крестным ходом
            вокруг церкви. Поэтому прошу свершить это и в этот раз.
     И Бах подробно и точно перевёл сказанное Зельцу, добавив:
     -     Я бы разрешил, Фридрих. Это успокоит народ.
     -     Ты так считаешь, Курт?
     -     Да.
     -     А смысл в чём?
     -     А в том, что в этот праздник партизаны не посмеют напасть
            на нас и наши солдаты отдохнут от недосыпания от
            постоянного ночного патрулирования.
      Зельц с пренебрежением улыбнулся, но потом раскурил сигару и произнёс:
     -     Скажи попу, что я согласен, но с условием.
     -     Каким?
     -     Он в своих молитвах будет упоминать и Фюрера.
      У Баха глаза полезли на лоб, а штандартенфюрер улыбнулся.
     -     Не удивляйся, Курт, если поп согласится, то он, во-первых,
            нам не врёт и наш язык не знает, а во-вторых, подтвердит,
            своё безразличие к власти в России и этим мы похвастаемся
            перед генералом Кёльтером, вернувшись в Белгород. То
            есть, докажем, что сломили дух вонючих деревенских
            свиней. Понял?
     -     Да..
     -     Тогда переводи.
      И Курт Бах вновь подробно всё перевёл, но уже с немецкого на русский, внимательно вглядываясь в лицо священника, что то же самое и делал всё время Зельц, ища в глазах «гостя» хоть каплю его разоблачения, то есть знания немецкого языка.
      Но этого не произошло, хотя стоило большого нервного напряжения и силы воли Отцу Евлампию, так как, во-первых, он знал их язык, а во-вторых, его мозг просто кричал: «Бросься на этого мерзкого штандартенфюрера и разорви зубами его глотку!» Но он заставил себя быть спокойным, как никогда и уверенно ответил, сказав только одно слово:
     -     Я согласен.
     -     Ну и отлично! Ещё какие-нибудь просьбы есть? – поднялся
            из кресла Зельц, тут же приказав это Баху перевести, и
            священник неожиданно заявил:
     -     Я сделаю всё, как вы скажете, но при одном условии.
     -     И каком? – с удивлением посмотрел на него Курт.
     -     Я прошу, чтобы в этом участвовало и мужское население,
            которое вы держите в подвале школы.
      Переводчик выполнил свою функцию и Зельц на мгновение замер, но потом улыбнулся и сделал царственный жест рукой, как будто дарил приговорённому к казни жизнь.
     -     Ладно, пусть будет так, - кивнул он головой и добавил, - И
            это хорошо, Курт, так как если что-то пойдёт не так, наши
            автоматчики, которые создадут кольцо в пятидесяти метрах
            от церкви, положат всех. Переводи нужное этому попу.
      Отец Евлампий шёл домой и сердце его ныло, как больной зуб.
     -     Вот что придумал, фашистская сволочь, - шептал он себе, -
           Надеется, что народ спровоцирует немцев на расправу? Да,
           этого можно ожидать, особенно тогда, когда я вспомню
           Гитлера в своей проповеди. Нет, господа твари, у вас это не
           получится – моя Марусенька предупредит всех женщин, а
           те, встретив мужей у церкви, расскажут им всё и наш первый
           ход для нахождения бомбы состоится без сучка и задоринки.
           Всё, объясняю услышанное мальчику, а ночью он уйдёт в лес   
           к великой троице бойцов.
      И как только стемнело, Отец Евлампий сунул Славику в руку мешочек с продуктами, где лежали ещё какие-то мягкие штуковины, которые пригодятся тому, кто будет зондировать землю у храма.
     -     Да поможет вам Бог! – трижды перекрестил он подростка,
            помог ему нацепить «маскхалат» – рубаху физрука и
            проводил его на задворки садового участка, вручив ему
            острый топорик на длинной ручке, и сказав при этом,
            улыбаясь, - Это, если тебе встретится волк, юный воин.       И Славик потопал, внимательно оглядываясь по сторонам, выискивая патруль. Но в этот раз всё обошлось – он дошёл до хибары у замёрзшей реки буквально за полчаса.
     Его все ждали и не только самого, но и как посланца за едой и новостями.
                Кресты

     -     Вот так, - закончил рассказ Слава, кладя на столик мешочек
            с едой, выделенной матушкой Марусей и ещё чем-то
           мягким, - И что будем делать, дядя Савелий?
     -     У нас осталось всего три дня, и мы должным за это время
            любыми путями вооружиться.
     -     Да пойдём на большак и устроим там «встречу» с немцами,
            как мы когда-то с Аркашей Фишманом, - предложил
            печально Ивашин.
     -     Да, другого варианта нет, - добавил Фёдор, - А давайте я
            пойду на праздник.
     -     А что, разбираешься во взрывчатках? – поднял правую бровь
           Ножов.
      И Иванов опустил голову.
     -     Нет.
     -     Тогда пойду я. Мне приходилось встречаться… - шмыгнул
            носом Савелий, - с этими разными штучками.
     -     А мы? – спросил физрук.
     -     А это зависит от того, пополним мы арсенал или нет. Ясно?
     -     Да. Тем более, что провианта у нас, не смотря на
            принесенное Славой, маловато.
     -     Это точно! - кивнул Савелий, - Так что едим и пока не
            рассвело топаем через лес на большак – грабить немецкую
            сволочь.
      Так и сделали, но до самого вечера ни одной машины или подводы не проехало. То же самое было и на следующий день. А вот в последний им повезло, но не совсем: уже под вечер из города в сторону Васильевки затарахтел мотоцикл с коляской, на котором сидели два солдата с автоматами за спиной.
     -     Дай «шмайсер», Рома, - прошептал Савелий, - У моего
            кончился рожок.
     -     Но я лучше тебя стреляю, - возразил Роман Петрович.
     -     Дай, твою мать, а я чаще это делал. Давай!
 С явной неохотой физрук отдал немецкий автомат, и Ножов короткими перебежками рванул поближе к дороге, прячась за густо посаженными и все в снегу елями. Короткая очередь и мотоцикл перевернулся.
     Ивашин и Фёдор помчались к месту нападения, оставив Славу смотреть по сторонам.
     -     Обоих положил? – спросил физрук, выскакивая на
            большак.
     -     Ага, снимайте со спины водилы автомат, - приказал Савелий,
            бросаясь к фашисту в люльке.               
         И вдруг этот немец, к которому подбежали физрук и Иванов, неожиданно перевернулся на бок, выхватил из кармана шинели пистолет и выстрелил.
     -     Ой, - схватился за живот Ивашин и рухнул в снег.
      Рядом тут же упал Фёдор, уходя от второй пули. Но Ножов уже среагировал и одиночным выстрелом «успокоил» фашиста навсегда, бросившись потом к физруку.
     -     Ну, что, Рома?
     -     В живот, сука, попал, - еле выговорил тот.
     -     Давай, Фёдор, - крикнул подбежавшему парню Савелий, -
           Давай, расстегни шинель, я осмотрю рану.
      Иванов обнажил живот, и они увидели расползающееся большое кровяное пятно в правой половине живота.
     -     Боюсь, что эта тварь попала в печень, - тихо произнёс
            Ножов, раздеваясь и срывая с себя рубашку, потом
            сворачивая её и придавливая к месту ранения, - Видишь,
            парень, как побледнел наш учитель. Пощупай пульс.
      Иванов сжал запястье физрука.
     -     Еле-еле, - хмуро проговорил он.
     -     Чёрт, не дотащим до села…
Подбежал через минуту и Слава и тут же встал, как вкопанный.
     -     Дядя Роман ранен? – спросил он тихо.
      Савелий сдавил пальцами сонную артерию и через минуту глухо произнёс:
     -     Убит.
     -     Как так? – вскричал подросток.
     -     А, вот так, парень, пуля – дура, но эта… В общем она
           порвала ему печёнку, а та кровит всегда во всю силу.
     -     Надо было ему стрелять, - прошептал Ножову на ухо Фёдор.
     -     Кто знал… Ладно, посмотри в коляске, нет ли там лопаты.
      Иванов кинулся выполнять и через пять минут вернулся, держа в руках лопату и ранец.
     -     И лопата, и жратва, и шнапс.
     -     Тогда давай, бери Рому за ноги, а я за руки и отнесём вон к
            той большой сосне. Слав, а ты подбери автоматы, а у этого
            гада пистолет и тащи за нами. Да, не забудь про дорогу.
     -     Хорошо, прослежу, - тихо проговорил тот, кусая губы,
            чтобы не расплакаться.
      Выкопали метровой глубины яму, положили туда Ивашина и молча закопали, присыпав потом землю снегом.
     -      Воткни, что ли, лопату вместо креста, Федь, - тяжело
             промолвил Ножов, забирая у Славы оружейный трофей..
     -      Ладно, - тяжело ответил Фёдор, втыкая в снег
             импровизированную отметину.
      Назад шли молча всю дорогу, а в хижине вывалили всё из ранца фрица на стол и разделили на три части. Стаканов здесь не было, поэтому взрослые пили шнапс прямо из фляжки, и ничего им не хотелось говорить.
      Потом вдруг Савелий попросил:
     -     Слав, повтори всё, что рассказал, но выбери самое основное- 
            у меня что-то с головой не так. Всё отшибла… смерть
            Романа.
     -     Хорошо, - хмуро выговорил юный партизан, с тоской
            глядя на своих только двух оставшихся в живых взрослых
            товарищей, - Так вот, кто-то из вас двоих…
     -     Да я, я, - перебил его Савелий.
     -     В общем, колокольный звон известит о начале празднования
            Дня Святого Иоанна Златоустого, и это будет знаком идти в
            село. Там всё население придёт к церкви…
     -     И мужики? – спросил удивлённо Фёдор.
     -     Да.
     -     Как так? Их же немцы держат в подвале школы!
     -     А так. Главный немецкий офицер разрешил религиозный
            праздник провести только с тем условием, что
            батюшка в своей молитве вспомнит о Гитлере, то есть
            прославит его.
     -     Вот немецкая тварь! - стукнул по столу кулаком Иванов.
     -     Не перебивай парня, - зыкнул на него свирепо Савелий.
      Тот махнул рукой.
     -     А сам то, сам?
     -     Так вы будете слушать? – вскочил с топчана Слава.
     -     Всё, полная тишина! – начальственный тоном проговорил
            Ножов, - Давай, парень, трави дальше.
     -     Так вот, Отец Евлампий согласился на это условие, но тоже
            выдвинул своё.
     -      Какое? – опять вырвалось у Фёдора.
     -     Он сказал, что его молитвы должны услышать и мужчины,
            то есть на время празднования их должны выпустить на
            свободу.
     -      Молодец! – улыбнулся бывший выпускник школы.
     -     Да, умняга наш поп! – добавил Савелий, - Но как я там
            окажусь?
     -     А ты, дядя Савелий, всё вынул из мешка, который я принёс
            от батюшки?
     -     Нет, только продукты.
     -     А ты посмотри.
      И тот тут же поднял мешок с пола, залез в него и вытащил… длинное женское платье, большой пуховый платок и потёртое пальто.
     -     А это зачем?
     -     А что, не догадываетесь?
      Тот почесал затылок.
     -     Неужели я должен переодеться в бабу?
     -     А ты что, хотел с красным знаменем и автоматом в руках
            появиться в селе? – усмехнулся Фёдор.
     -     Н-да, задача! Ну, ладно, маскироваться так маскироваться.
     -     А как будете искать взрывчатку? – спросил Слава.
     -     Да просто стану незаметно протыкать землю у стен церкви-
            штык от винтовки вполне сгодится. Всё равно патроны
            для неё закончились.
     -     И то верно, - кивнул Фёдор, - А мы будем невдалеке и если
            что…
     -     Тут же в лес и в блиндаж, - строго произнёс Ножов, - Хоть
            потом отомстите за меня…
     -     Да хватит говорить о плохом, - возмутился Слава.
     -     Молодец, парень! - пожал ему руку Фёдор, а Савелий 
            добавил,               
     -      Да тебя, пацан, надо называть теперь по имени отчеству –
             повзрослел ты за это время. Как там тебя по отцу?
     -      Петрович, - сконфузился подросток.
     -     Так вот, Вячеслав Петрович, ты теперь будешь моим
            как бы заместителем, - улыбнулся Савелий, - Но ладно,
            хватит шутить! И когда, напомни, будет этот праздник?
     -     Да уже завтра, - серьёзно проговорил подросток.
     -     Тогда, Слава, ложись спать, а мы с Фёдором ещё посидим,
            как следует помянем нашего товарища, а завтра с утра я
            доберусь до села и посмотрю с дерева, не готовят
            ли фашисты нам засаду.
Но как ни наблюдал он следующим утром в бинокль, ничего подозрительного в селе не увидел и даже патруль не шастал ни по их так называемой улице, ни у церкви.
               
                Х

     Звон колокола 26 ноября раздался ровно в четыре дня, когда стало темнеть. Но снег повалил уже с девяти утра, и к этому времени село выглядело вполне торжественно.
     -     Пора, - стал переодеваться Савелий, - А интересно, после
            моей разведки что-либо там изменилось?
     -     В смысле? – спросил Фёдор.
     -     Ну, в смысле подлянки со стороны немцев…
     -     А кто его знает.
     -     Тогда, как в тот день, когда казнили… В общем, Федя. ты
            залезешь на ту же берёзу с биноклем и будешь всё
            высматривать.
     -     Ладно.
     -     А я? – поинтересовался Слава.
     -     А ты, стой под деревом и будь готов ко всему. Да, ребята,
            если что не так, то есть услышите пальбу, то тут же в лес
            вдоль реки на север и в блиндаж – это надёжный схрон.
     -     Есть! – с серьёзным выражением лица отдал честь
            подросток.
     -     Тогда я пошёл. Ну, и как я выгляжу?
     -     Похож на бабку Жогову после заклинаний – злой и
            неповоротливый, - хмуро произнёс Фёдор, - А пистолет то
            взял?
     -     Так я платье то на шинель надел для толщины, а ствол
            положил в её правый карман, а в левый штык.
     -     Правильно. И молодец, что побрился. А чем, интересно,
            рожу скоблил?
     -     Так наш Вячеслав Петрович ещё и топор от Отца Евлампия
            принёс – острый как бритва. Всё, я потопал.
     -     Ну, с Богом! – перекрестил его Фёдор, с грустью вспомнив,
            как Никита при разговоре часто его вспоминал.
      Савелий ушёл, а Слава сказал:
     -     Но если бы не платок и не длинное платье, то…
     -     Это точно! – кивнул головой Фёдор, - Ладно, мы тоже
            собираемся – пора мне занять место на дереве, как филину.
            Слав, ты готов?
     -     Так я же юный пионер, - тяжело вздохнул тот, вспоминая
            погибших взрослых товарищей.
     -      Нет, ты уже почти мужчина, - подбодрил подростка
            напарник.               
     -      Тогда дай я потащу эти два автомата.
     -     А донесёшь?
     -     Обязательно.
      Через полчаса Фёдор уже вовсю рассматривал в бинокль село, и ничего опасного для Ножова не заметил: женщины и освобождённые мужики столпились перед входом в храм, потом вышел оттуда Отец Евлампий и показал жестом, что пора входить. И даже на таком расстоянии ребята, как им показалось, услышали песнопение. А потом в дверях церкви вновь появился батюшка с кадилом и медленно стал ходить вокруг неё и весь народ толпой последовал за ним, периодически останавливаясь за священником, когда тот махал кадилом. Как и когда влился Савелий в эту круговерть, а также в какие моменты он умудрился прощупать землю у стен храма, Фёдор не заметил. Нет, кучка офицеров всё же стояла неподалёку, но не вмешивалась в торжество праздника и даже не подходила к сидящим на трёх мотоциклах с коляской солдатам, по виду не вооружённых.
      И это было странным…
Наконец, «представление» закончилось (а Фёдор ни на минуту не сомневался, что эта церемония просто блеф, так как ни разу за все годы проживания в селе он не видел, чтобы так торжественно отмечали этот праздник). Мужчин опять погнали под конвоем в сторону школы, а женщины ещё постояли у храма минут двадцать, а потом стали расходиться. И снова парень не увидел, чтобы кто-нибудь отделялся от общей толпы.
     Но вот и немцы покинули своё место, оставив Фёдора в сомнениях: а выполнил ли Савелий свою задачу и были ли фашисты удовлетворены прошедшей процедурой с прославлением Гитлера?
     -     И почему же всё-таки это чёртово офицерьё согласилось на
            проведение праздника? – задал он сам себе вопрос, слезая с
            дерева, - Какой смысл был в том, чтобы спокойно увидеть
            хоровод вокруг храма? Что они удумали?
     -     Ну и как дела, Федя? – спросил Слава, подходя к нему.
     -     Нормально, но… непонятно, - покачал головой тот.
     -     И почему тебе непонятно? – услышали они сзади,
            вздрогнули, обернулись и увидели улыбающегося Савелия в
            белом «маскхалате», накинутым на плечи.
     -     Фу ты, дьявол, напугал! – сплюнув на снег Фёдор, - Прямо
            привидение какое-то.
     -     А меня нет, - бросился к Ножову обниматься подросток.
     -     Так ты же Вячеслав Петрович, а Фёдор просто Федя, -
            засмеялся тот, - Ладно, пошли в хибару, а то я замерз ужас
            как.
      А там взрослые, разведя внутри небольшой костёр, грелись остатками трофейного шнапса и шептались о чём-то, что Славику в конце концов это надоело и он завалился спать.
     -     Ну, что, Сева? – спросил Фёдор, - Каково твоё мнение о
            произошедшем?
     -     Нормальное.
     -     В смысле?
     -     Так они ждали нападения партизан, а этого не произошло. И
            я думаю, что через день-два они свалял отсюда в Белгород.
     -     Да ну?
     -     Точно!
     -     И не будут взрывать церковь?
     -     Нет. Но… - хмуро посмотрел Ножов, - Но обыскать храм,
            прости Господи, всё равно надо.
     -     Ты всё же считаешь, что он заминирован?
     -     Да.
     -     И?
     -     И этой ночью мы к нему вернёмся, - неожиданно сказал
           Савелий, снимая с себя белую рубаху физрука, платок и
            пальто жены Отца Евлампия, надев потом ненавистную
            ему немецкую шинель.         
     -     Так как же ты…
     -     Да, я присоединился к сгрудившимся женщинам напротив
            дома Рыжовых, уехавших в эвакуацию, когда те кучкой
            остановились. Ты не заметил, что одна из толстушек явно
            хромала?
     -     Нет. Так это был ты?
     -     Да и с каждым поклоном, когда Отец Евлампий поминал
           Бога, я протыкал снег и землю штыком и никакого твёрдого
           предмета или препятствия ни разу не обнаружил. А когда
            бабы стали расходиться, я прошмыгнул в свой двор, нацепил
            опять там эту рубашку и дал большой круг, обойдя село и
            увидел…
     -     Солдат? – не выдержал напряжения Фёдор.
     -     Да. Они лежали цепочкой вокруг и многие были с
            биноклями…
     -     Чёрт возьми!
     -     Вот именно! Они нас ждали, то есть ждали партизан, а мы не
            появились. И теперь я гадаю, каким следующим будет их
            план охоты.
     -     Пойдут опять прочёсывать лес?
     -     Может быть. Или…
     -     Что?
     -     Да я даже не представлю, что они задумали, мать их пере
            мать! – витиевато выругался Савелий, - Ладно, давай поспим      
            чуток, а потом пойдём обыскивать церковь – Отец Евлампий
            передал мне через Любку Сивую ключ от навесного замка.
     -     А не проспим? – с сомнением произнёс Фёдор.
     -     Нет, у меня свой в голове будильник, парень.                И он действительно проснулся первым, зажёг свечу и что-то написал карандашом на клочке бумаги, сунув его в карман куртки Славы, а в один из рукавов запихал рубашку Романа Петровича – их «маскхалат». А потом разбудил Фёдора…
     -     Пора, Федя, труба Родины зовёт.
     -     Слушай, а автоматы все три будем брать? – одеваясь,
            спросил тот.
     -     Конечно. Славе оружие пока доверять рано, да и нам,
            возможно, пригодится.
     -     Разбудим его?
     -     Нет, пусть спит, - сказал Ножов, положил на стол коробок
           спичек и две немецкие зажигалки, взятые из ранцев
           мотоциклистов и первым вышел в морозную ночь.
     До церкви они добрались без приключений, хотя и немного с нервным напряжением – тёмная одежда на фоне продолжающего падать снега выдавала их. Савелий вставил ключ в замок, повернул его, и дужка замка скакнула вверх.
     -     Пошли, - прошептал он Фёдору и первым вступил в темень,
            но не прошли они и десяти шагов, как сзади чуть
            скрипнула дверь.
      Обернулись и на фоне светлого от вылезшей из-за облаков луны неба увидели высокую фигуру.
     -     Отроки, это я, - услышали они мощный голос Отца
           Евлампия, - Дайте мне автомат, а сами уходите отсюда –
           фашистские отребья окружили всю территорию вокруг
            церкви.
     -     Значит, они не ушли, а жаль, - прошептал Савелий и
            передёрнул затвор автомата, - Нет, священник, мы не
            привыкли оставлять своих на поле боя. Держи автомат.
      И тут снаружи раздался голос на русском языке:
     -     Сдавайтесь, бандиты, или мы вас уничтожим!
     -     А вот вам хрен с маслом, - подскочил Ножов к двери и дал
           длинную очередь, а потом отскочил назад и , крикнул, - Ты
           прости, Отец, но надо разбить окошки, чтобы у вас тоже
            была возможность как можно больше уложить этой нечисти.
     -     Бог простит, Савелий, - крикнул Отец Евлампий, и сразу же
           зазвенели грязные разбитые стёкла, давшие проникнуть в
           храм лунному свету, и три автомата тут же застучали в
           унисон.
Но обоймы не вечны и через пятнадцать минут оружия замолчали.
     -     Выходите и сдавайтесь! – повторил тот же голос, - Мы
            оставим вам жизнь.
     -     А вот вам подарочек, - вновь возник в проёме двери силуэт
            Ножова, и пистолетные хлопки огласили всё вокруг.
    Раздался дикий нечеловеческий крик, а другой голос громко произнёс одно лишь слово на немецком:
     -     Шпренген!                И это означало на русском «взорвать».
       И тут же страшный грохот, усиленный пустотой помещения, расколол небо над церковью, разорвав ушные перепонки мужчин. Мгновение и стены храма задрожали, а потом рухнули вниз на пол, заживо похоронив троих русских защитников Отечества.
      И эти минуты штурмбанфюрер СС Фридрих Зельц и Курт Бах провели рядом с телом любимого телохранителя Хельмута Шторма, которому Савелий Ножов разорвал горло пистолетной пулей. Они не кричали, не плакали, а лишь оба шептали:
     -     Шайзе, шайзе, русиш швайн!
      Но русский народ не свиньи, а вечные освободители своего Отечества от мерзких завоевателей, пытающихся поработить трудолюбивый и гордый народ.

                Прощай, село…

      Славу разбудил звук мощного взрыва, и он моментально вскочил с лежанки. В хибаре никого не было, а через единственное окно была видна луна.
     -     Ой, что-то случилось, - зашептал он, бросаясь к валявшейся в
            углу куртке, - Боженька, помоги, чтоб все были живы! А это
            что?
      Один рукав был чем-то забит и не пропускал руку, и мальчик с удивлением вынул из него белую рубашку физрука Ивашина
     -     Зачем это? – произнёс он тихо, - Странно. Ладно, надо
            спешить в село на помощь взрослым.
      Но пройдя пол километра, он почувствовал, как леденеют руки и засунул их в карманы куртки и… левая вдруг ощутила холодное шуршание. Он вынул руку и увидел в ней клочок бумаги, на которой было написано карандашом:
     «Слава, если что, дождись ночи, накинь рубаху и дуй в село к Любе Сивой – это одиннадцатый дом справа. Она в курсе и спрячет тебя. Савелий».
     -     А как же я брошу вас…
    Но тут образ отца промелькнул в голове, и он как бы сказал:
     -     Делай, что приказал командир!
      И подросток вернулся в хибарку.
     -     Надо прибраться, - вдруг решил он и все крошки со стола,
            остатки хлеба и еды переместились в его шапку, а потом в
            сугроб поближе к речке.
       Вещей никаких не было, но на полу валялись окурки, и он тоже их собрал и отнёс подальше от хибары, присыпав снегом. К сожалению, из еды ничего не осталось, но он даже кусочка хлеба не хотел – думал о том, что же могло произойти в селе. И вдруг вспомнил, как Отец Евлампий рассказывал, что немцы решили взорвать церковь.
     -     Вот гады, - вырвалось у Славик, - Но если был взрыв,
            значит…
      Но он тут же стал отгонять от себя печальную мысль, твердя:
     -     Всё хорошо, они скоро вернутся. Всё хорошо! Надо только
           набраться терпения и ждать.
      Но он не стал высиживать в хижине, а начал ходить вокруг неё
до тех пор, пока не устал. И вот стало светать. Он нашёл топор, который дал ему Отец Евлампий, очистил лезвие от коротеньких волос и, перекрестившись, как учила его мама, медленно двинулся в сторону села, засунув финку в валенок. Где-то вдалеке завыл волк, и озноб продрал худенькое его тело, заставив идти быстрее. И чем ближе он подходил к населённому пункту, тем стало заметнее наличие каких-то розово-красных всполохов на севере, как ему показалось.
     -     Неужели это наша армия наступает? – подумал он, но тут же
           прогнал от себя эту слишком хорошую мысль, вспомнив
           погибших селян, с кем познакомился за эти полтора месяца и
           маленькая слеза покатилась по холодной щеке.
      Он шёл, а зарево становилось всё ярче и ближе, и страх медленно заполз в сердце Славы и больше оттого, что он никак не мог понять, что же это такое происходит у села, а, может быть… и в нём.
      Рассвет усилился и стали видны первые покосившиеся домишки, и он накинул на себя рубаху учителя физкультуры. И тут он вспомнил схему, которую ему рисовал Никита и… задрожал от ужаса, так как горела скорее всего… школа.
     -     О, Боже, как это? – остановился он, но появившиеся вдалеке
           патрульные заставили его резко взять и упасть в сугроб у
            огорода Савелия Ножова – первого справа.
     Обождав минут десять, он пополз дальше на соседний участок, потом на следующий, затем ещё, считая остающиеся в стороне дома. И вот он, одиннадцатый! Никакого света в доме нет, но дверь со стороны участка приоткрыта и из неё он вдруг услышал громкое рыдание. Слава встал и осторожно подошёл к двери, а затем сделал пару шагов вовнутрь.
     -     Кто там, кто? – услышал он испуганный возглас.
     -     Мне бы Любу Сивую увидеть, - тихо произнёс он, - Савелий
            Ножов сказал, что…
     -     Так ты Славик? - застучали быстрые шаги и тёмная
            фигура бросилась к нему, - Я без света сижу, хотя лампа
            есть, но там в школе творится такое…
      И женщина зарыдала в голос.
      -     Что, что там случилось? – схватил он женщину за руку.
Но та успокоилась только минут через пять, а потом с трудом проговорила:
     -     Немцы залили бензин через подвальные окошки внутрь
            подвала школы и… подожгли, а там они держали наших
            мужиков и… это было ужасно – слышать их крики.
     -     Вот негодяи, - вскрикнул Слава.
     -     А, до этого они взорвали храм, но оттуда кто-то
            стрелял и убил одного солдата.
      И юный партизан прямо - таки сжался в комок – он понял, что это скорее всего были дядя Савелий и Фёдор, даже не предполагая, что вместе с ними палил из автомата и тоже погиб священник.
     -     Гады, гады, гады, - зарыдал он
     -     Тише, тише, родной! И я вот теперь боюсь, что они примутся
            и за нас, женщин. Давай я тебя лучше сразу спрячу. Да брось
            ты свой топор…
     -     Нет, ни за что – это теперь моё оружие и память об Отце
            Евлампии..
      И женщина вдруг замолчала, отвернувшись и простояла так немного, а потом зажгла керосиновую лампу и потащила Славу на кухню, где под столом оказался узкий лаз, ведущий в подвал и пока тот спускался туда по лесенке, она принесла ему хлеба и две луковицы.
     -     Что бы ты не услышал над собой, не выходи, ладно? –
            попросила Люба, оставляя ему коробок спичек и горящую
            керосиновую лампу.
     -     Хорошо, - кивнул головой подросток.
     И он прилёг на большой ящик из-под картошки, прокрутил в голове всё, что только что услышал, ещё немного поплакал, а потом, затушив лампу, накинул на себя сверху плотную рубашку физрука и уснул – пережитое напрочь отобрало у него силы.
      Он проснулся от грохота над головой и понял, что это ходят по дому солдаты. Потом раздались женские крики, продолжавшиеся с полчаса, а затем всё стихло. Слава зажёг керосиновую лампу и тут же ощутил сильный голод. Съев хлеб и лук, он осторожно стал подниматься по лесенке. Но вот голова коснулась люка, но руки не смогли поднять его и от понял, что тот чем-то сверху завален. Отдохнув немного, он согнулся и, став ещё на одну ступеньку, упёрся спиной в люк. На пятой попытке люк чуть приподнялся, и он увидел, что сверху лежат поленья, и он, опять немного отдохнув, стал двумя руками сдвигать их в сторону. Наконец, он смог ещё немного приподнять спиной люк и начал выползать на пол из подвала.
     В доме творилось чёрте что: стол и табуреты были перевёрнуты, вся кухонная утварь валялась на полу, а в комнате на кровати смяты и изорваны простыня и подушки. Славе был пятнадцатый год, и он уже понимал, что тут могло произойти и ему стало противно. Но чувство это вдруг перешло в ненависть, когда он услышал рёв моторов мотоциклов и машин, крики женщин и детей. Потом всё начало постепенно стихать.
     -     Увезли, наверное, эти сволочи, всех оставшихся в город, -
            подумал он и был прав – по приказу генерала Кёльтера 
            фашисты сгоняли народ со всех деревень к
            железнодорожному вокзалу, где затаскивали их в вагоны,
            и отправляли потом в Германию…
      И Славе ничего не оставалось делать, как утеплиться, накинув сверху куртки найденную в сенцах женскую кофту, а сверху «маскхалат» и двинуться за ними, ориентируясь по вдавленной колесами машин снежной белой колее. Но через три часа силы его иссякли, и он потерял сознание.
      Сколько это продолжалось, он не знал, но вот это состояние вдруг перешло в сон, и он увидел, что плывёт на катере по морю, а рядом с ним сидят улыбающиеся папа и мама. Они о чём-то говорят, но он не слышит. Потом появились большие волны, и катер стало сильно раскачивать, а затем волны неожиданно исчезли, и он услышал, что отец кричит ему:
     -     Вставай, пацан («И почему отец называет меня так, а не
            Славиком?», - подумал мальчик), - Ну, ставай, - добавил
            грубый голос, - Приехали уже…
      Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на телеге, а рядом с ней стоит справный мужик в тулупе.
     -     Где я? Кто вы? – испуганно посмотрел на возницу Слава.
     -     Ты в деревне Кривцово, парень, вот.
     -     А как я туда попал?
     -     Да я еду, а ты лежишь на дороге. Думал, что мёртвый, ан нет.
           Вот и взял тебя с собой. А куда тебе надо?
     -     В город.
     -     В го-о-род? – удивлённо посмотрел на него возница, - И что
           ты там будешь делать?
     -     У меня там бабушка живёт, - тут же сообразил, что сказать, 
            подросток.
     -     Ну, до Белгорода отсюда километров пятнадцать-двадцать и
            мне туда не надо.
     -     А как же мне добраться?
     -     Что, очень нужно?
     -     Да.
     -     А ты откуда?
     -     Из Васильевки. Там всё село немцы разрушили.
      Мужчина почесал шею.
     -     Ладно, покумекаем и что-нибудь придумаем. Слезай, вот
            мой дом, - указал он на небольшое строение, окружённое
            деревьями, - Пошли щи похлебаем – моя жинка хорошие
            варит. Только вот разнуздаю Пятнашку, как зовёт лошадь
            она из-за белого пятна между ушей. Хотя та уже не
            Пятнашка, а пятно – старая стала. Да брось ты свой топор.
      Но Слав этого не сделал и не стал ничего больше спрашивать, а слез с подводы, подождал, пока мужик освободит лошадь от оглоблей, и проведёт её в сарай, а потом пошёл за возницей в дом. И из-за того, что тот был небольшим, в нём было жарко – печь трещала поленьями вовсю, а возле неё суетилась полноватая женщина, вытаращив глаза на него и на топор в руке.
     -     О, гостя привёз, отец?
     -     Агась. На дороге валялся, а я его подобрал.
     -     Ну и хорошо – щец на всех хватит. Раздевайся, малой, а
           топор положи в сенцах, - приказал женщина.
      И Слава стащил с себя сверху всё, оставшись в свитере. Сели за стол, и хозяйка поставила перед ними глиняные миски со щами, от которых шёл вкусный дух.
     -     Тебе нельзя – малец ты, а мне самогон не помешает, - налил
            хозяин дома себе мутно-белесоватую жидкость в стакан.
     -     И как тебя зовут, гость ты наш? – спросила женщина, кладя
            на стол нарезанный хлеб.
     -     Слава.
     -     А меня Маланья Григорьевна, а мужа Фрол Яковлевич. В
            город тебе надо?
     -     Да.
     -     У них в Васильевке погром был, вот он и сбежал, - объяснил
            хозяин дома, почему-то улыбнувшись.
     -     И где ж родители твои? – поинтересовалась хозяйка.
     -     Погибли… - хмуро произнёс Слава, беря деревянную ложку
            и хлеб, и начиная есть.
     -     Ладно, хлебай щи, пацан, потом всё расскажешь. Но у меня
            есть один вопрос, который я хотел бы задать сейчас. И зачем
            тебе белая большая рубаха и топорик? Ты что, партизан что
            ли? – хитро ухмыльнулся хозяин дома.
      И Слава подумал, подумал и рассказал почти всё, исключая действия их маленького отряда.
     -     Да, потрепала тебя уже война, - вздохнула женщина.
     -     Ничего, крепче будет, - хмыкнул возница, - Ванька вот,
            сосед, завтра повезёт кур на рынок в город, и я его
            попрошу, чтобы взял тебя с собой, пацан.
     -     Спасибо, - улыбнулся, вставая со скамьи тот.
     -     Нет, подожди, Славик, - засуетилась Маланья Григорьевна, -
            Я тебе сейчас приготовлю травяной чай – он сначала
            поможет тебе крепко уснуть, а за ночь прибавит сил. Вишь,
           Фрол, какой мальчик бледный.
     -     Агась, - зевнул тот, опрокидывая в рот ещё полстакана
            самогона, - А я и так засну…               
      Иван оказался мужчиной лет пятидесяти пяти с одной левой рукой. И Славу удивило, как он ловко правит лошадью, как засунув вожжи между колен, скручивает самокрутку и зажигает спичку, держа коробок между грудью и подбородком.
     -     Что удивляешься, малец, я в Гражданскую ещё три дня
            воевал с одной рукой – устроили засаду «белые», а до
            госпиталя не на чем было добраться. Вот и возникла
            гангрена и её пришлось ампутировать.
     -     А за курами сами ухаживаете? – спросил Слава.
     -     Да. Жена померла два года назад, зато мать ещё жива и дочка
            есть. Правда, она прихрамывает, но ничего, помогает. А ты
            действительно из Васильевки?
     -     Да.
     -     Так у меня там дружок живёт – Савелий Вениаминович
            Ножов.
     -     Неужели? – удивлённо посмотрел на него мальчик, - Я тоже
            его знаю, то есть знал.
     -     Нет, ты его не знаешь. Все его принимают за блатного, а он
            ведь не воровал и не убивал. Он спас девушку от
            насильников, а те в суде сказали, что он из их банды, а
            доказать обратное Сева не смог. Вот и пошёл с ними вместе   
            на зону. Там они хотели с ним расправиться, но он уложил
            двоих и ему продлили срок, так как никто из
             соседей - сидельцев его не сдал. А в юности он очень
            увлекался подрывным делом.
     -     Неужели всё это правда? – восхищённо проговорил Слава.
     -     Да, верь мне, - кивнул головой однорукий, - И как он там в
            Васильевке? Я слышал, что в селе взорвали церковь, но
            подробности никто не знает.
     -     Я знаю, - хмуро произнёс мальчик.
     -     Поведаешь?
     -     Да я уже деду Фролу рассказывал…
     -     Ну, повтори тогда. А потом я тебе скажу такое, что ты не
            знаешь, но может тебе пригодиться в чём-то или… спастись.
     -     Что-о-о? – обалдело посмотрел на дядю Ивана тот.
     -     Что слышал. Так договорились? Как говорят, баш на баш, а?
     -     Ну, ладно, - и Слава повторил свой рассказ, не забыв
            выложить и о своих взрослых друзьях и что они сделали, а
            также признавшись, что никакой бабушки у него в
            Белгороде просто не существует, добавив, что об этом
            Фролу он ничего не сказал.
И Иван вдруг так разволновался, что упустил вожжи, а лошадь, почувствовав это, остановилась.
     -     А я уж испугался, - признался мужчина, - что ты рассказал
            ему всё - всё. Ведь мой сосед, такой добренький с виду, а
            служит... немцам.
     -     Что-о-о? – аж подскочил на телеге юный партизан.
     -     То-то и оно! Он разъезжает по деревням, якобы для обмена
            своих глиняных свистулек, которые искусно лепит, на еду, а
            на самом деле осторожно расспрашивает деревенских о
            партизанах, связи их с подпольщиками, а некоторых со
            слабыми мозгами уговаривает, чтобы они добровольно
            уезжали в Германию, где жизнь как в раю.
     -     Неужели?
     -     Да. Клянусь здоровьем своей матери и дочери.
     И тут Слава побледнел как мел.
     -     Ты чего? – заволновался мужчина.
     -     Какой я дурак! – воскликнул подросток, - Я же ему сказал
           адрес бабушки Никиты, выдав за свой. И если он
            доложит об этом полицаям, то Маше хана. Да и топор,
            подаренный Отцом Евлампием я у него забыл.
     -     Теперь уже поздно обо всём этом жалеть, парень. Но учти,
            Фрол, посчитав тебя связным партизан, разболтает всё
            полицаям в соседней деревне, а те сообщат в Белгород кому
            надо и дом покойной бабушки твоего убитого друга вновь
            станут обыскивать, забрав для допроса девушку к себе, а
            там…ну, сам знаешь. Поэтому, ты должен сразу же при
            прибытии в город идти туда и предупредить Машу, чтобы
            она уходила из того дома. А ещё лучше тебе как-то связаться
            с подпольщиками и всё им рассказать. И про Фрола тоже.
     -     А у нас Никита и его отец уничтожили двух предателей!
     -     Ты уже говорил мне. Ладно, успокойся. Лошадь отдохнула и
            теперь мы её заставим бежать ещё быстрей. Сам то адрес не
            забыл сейчас с перепугу?       
     -      Нет.
     -      Тогда вперёд с Богом!
      Но проехать в город они не смогли – впереди показался шлагбаум и кучка немцев с автоматами возле него. И хорошо ещё, что началась метель и они заметили их заранее. Дядя Ваня тут же свернул в кусты и, тяжело вздохнув, промолвил:
     -     Всё, парень, дальше иди пешком. Эти полицаи меня знают, а
            вот тебя нет и могут запросто тебя арестовать. В общем,
            сделав полукруг через лес, ты обойдёшь пост и часа через
            три будешь в Белгороде. Волков здесь нет, так как всё время
            ездят машины с солдатами. А войдя в город, ты, я уверен,
            найдёшь какие - нибудь развалины, где переночуешь –
            Белгород перед захватом бомбили вовсю, а утром сразу к
            тому дому. Понял?
     -     Да, - кивнул головой подросток.
     -     Ну, ладно, вот тебе хлеб, - достал однорукий из-за пазухи
            мешочек, - и ещё там кусочек сала и лук - тебе на два дня
            хватит. Ну, с Богом, молодой вояка. Пусть он тебя хранит до
            конца твоих дней.
     -     Спасибо, дядя Иван, - соскочил с телеги мальчик, пожал
            руку новому знакомому и исчез в лесу.

                Х

     -     Подозрительный всё-таки мальчишка, - повторил Фрол,
            прикуривая самокрутку от зажигалки Андрея Головко –
            старшего полицая в соседней деревне.
     -     И чем? – спросил тот.
     -     Да, белая рубаха не его размера, да ещё топорик, который я
            ночью припрятал, а пацан его забыл, а также сильное   
            стремление попасть город. Не к подпольщикам ли он идёт?
     -     Ну, да, рубаха для него как маскировочный халат, топорик –
            оружие, но деревню то его подчистили капитально и что ему
            оставалось, в принципе, делать?
     -     Нет, Андрюшенька, чует моё сердце – не простой он.
           Хорошо хоть адрес сказал, где бабка его живёт – можно
            будет засечь его там и понаблюдать за ним.
     -     Это да. Ладно, завтра поеду в Белгород и зайду в
            комендатуру к Ваське Сомову. Он там как связной между
            бригадой СС и полицаями в нашей области.
     -     Вот и спасибо. Да, будешь заезжать ко мне, Маланье ни
            слова о пацане – дюже он понравился ей.
     -     Лады. В общем, если что определится, заеду, расскажу. Но
            проследить за ним можешь только ты, потому, что знаешь
            его в лицо. Поэтому в Белгород поедем завтра вместе –   
            расскажешь Сому поподробнее, что мальчишка тебе
            набрехал.
     -     Как скажешь, Андрюшенька. Мне с моей бабой уже
            надоело сидеть дома просто так. Быстрей бы весна, и я   
            начну разъезжать опять по деревням в поисках пособников
            партизанам.
     -     Тогда, до завтра, Фрол. И давай, поезжай в город сам на
            своей кобыле, чтобы не зависеть от меня, а я рвану попозже
            на мотоцикле. А встретимся прямо у комендатуры, лады?
     -     Есть, начальничек, - ухмыльнулся тот.
     -     Да хватит шутить, Фрол. Скажи лучше своей бабе, чтобы
            нам жратвы приготовила в дорогу. И не бойся – всё будет
            ништяк.
     -     Ладно, сделаю.
      Да, Андрей Головко действительно любил что-нибудь вставлять в разговор из тюремной трепотни, так как служил перед войной охранником в Курском остроге. Поэтому, когда его вышвырнули оттуда за связь с уголовниками, он тихонько перебрался в Белгородскую область, боясь, что, либо его соратники, либо заключённые найдут его когда-нибудь и выпустят ему кишки. Вот и стал он при приходе немцев что-то типа тайным агентом, получая, правда, за это мизерное вознаграждение, но зато в рейх марках. Он копил их, чтобы, когда наберёт нужную сумму, уехать в Германию и открыть там небольшой магазинчик.
      И вот теперь Головко сразу загорелся идеей, что этот пацан – связник между партизанами и подпольщиками и если он его расколет, то получит хорошенькую сумму.
      Но хитрый Василий Сомов, который тоже любил деньги, не очень - то поверил Фролу, но не стал отговаривать от этой затеи, надеясь, что стукач действительно что-то «накопает» и доложит ему, а он скажет фрицам, что это он всё разведал и получит за это неплохие бабки. Он же в прошлой жизни, то есть до начала войны, был обычным вором-медвежатником.
     -     Ладно, Фрол, действуй, - заключил Сомов, - Ищи своего
            пацана здесь и, если что, сразу ко мне.
     -     Но мне бы где-нибудь бы остановиться на это время, -
            осторожно попросил тот.
     -     Да найду я тебе комнатушку – у нас много одиноких баб,
            трясущихся за своё барахло живёт в одиночестве. Они не
            откажут принять постояльца, боясь, что их отправят в
            Германию. Зайди завтра в обед сюда, и я тебя направлю по
            нужному адресу.
     -     Премного благодарен, - поклонился тот, пятясь задом к
           двери и оставляя Андрея Головко наедине с бывшим
           уголовником.   
      И Фролу пришлось эту ночь провести в телеге. И хорошо, что он положил туда побольше соломы и сена – не было ему уж очень холодно на них спать, накрывшись с головой тулупом.

                Подпольщики

      Фрол был на улице Калинина в восемь часов, но не стал ходить из конца её в конец, чтобы не привлекать внимания, а остался лежать в телеге, повернувшись на бок, чтобы видеть дом номер пять сквозь чуть приоткрытые веки – вроде бы устал мужик и никак не может проснуться. Слава заметил его от самого начала улицы и тоже замаскировался, спрятавшись за забором полуразрушенного бомбой домика. Так они и прождали друг друга до половины двенадцатого, а потом предатель уехал в комендатуру.
     -     И что мне делать? – пробормотал юный партизан, - Тащиться
            за ним, или стукнуть в дверь домика? Но по виду он какой-
            то неухоженный: площадка перед ним не очищена от снега и
            занавески на окнах задёрнуты. Нет, подожду ка я ещё с
            часок, а потом пошляюсь по городу – вдруг повезёт и я
            устроюсь к кому-нибудь пожить.
     Но час ему ждать не пришлось – мимо дома медленно прошла неряшливо одетая девушка, дошла до конца улицы, развернулась напротив разрушенного домика, за палисадником которого прятался Слава, а потом пошла назад. У дома, где жила бабушка Никиты, она остановилась якобы поправить шнурки на ботинках, а сама внимательно оглядела окна, а потом двинулась дальше. И это была Маша, которая раз в три дня приходила сюда, надеясь, что Вера Максимовна вернулась, но признаков, что в доме кто-то живёт, она не находила.
     -     Что же такое? – шептала она каждый раз себе под нос, -
           Неужели бабушка осталась жить у сына в Васильевке? А
           может, немцы её там держат для какой- то цели? Ну, ещё
           раз приду и всё. Боюсь, что соседи запомнят меня и доложат
           в полицию – таких не так уж и мало теперь.
     И этот приход к дому был действительно последним…
И когда она дошла до конца улицы, чтобы свернуть направо на ту, где она пряталась у Прасковьи Ивановны, Славу ка током ударило.
     -     А может быть, это Маша? – промелькнуло у него в голове, -
            И она приходит сюда, надеясь, что вернётся бабушка
            Никиты?
      Две секунды и ноги сами рванули за девушкой.
Так он её проводил до нового жилья – двухэтажного дома на Мичурина, 9. И когда та вошла в подъезд, он решился – поднялся за ней на второй этаж и стукнул кулаком в закрывшуюся перед его носом дверь.
     -     Кто там? – услышал он старческий голос.
     -     Да ваша дочка платочек потеряла, - сразу сообразил, что
            сказать подросток.
     -     Подождите, сейчас я у неё спрошу, - услышал он в ответ, но
            прошло минут десять, а никто не вышел.
      И тут Слава услышал шаги за дверью, а через некоторое время она приоткрылась, и он увидел в проёме девичье лицо.
     -     Чего тебе? – недовольно произнесла она.
     -     Ты…Маша? – рискнул спросить он сразу.
     -     Нет, а что?
     -     Да меня просили передать Маше Храмовой привет от… - и
            Слава пытливо уставился на неё.
     -     От кого? – встрепенулась она.
     -     Но ты же не Маша, поэтому я пойду, - стал медленно
            разворачиваться Слава, чтобы якобы уйти.
     -     Постой, а от кого привет? – повторила свой вопрос девушка,
            не выдержав – у неё вдруг возникла мысль, что послание это
            от Веры Максимовны или Никиты.
     -     Да от одного парня и его бабушки. Ладно, я пошёл, - сделал
            шаг к лестнице подросток.
      И Маша вся содрогнулась – она скорее всего права! И в то же мгновение схватила его за куртку и затащила в квартиру. Посадив на кухне на табурет, она впилась в него расширенными глазами.
     -     А хочешь чаю с пирожком? – вдруг спросила она.
     -     Ты сначала скажи, кто ты, а потом будем разговаривать, -
            решил по осторожничать юный партизан.
      И Маша опять не сдержалась – напряжение неожиданной встречи с незнакомым подростком, странно себя ведущим, защекотала ей нервы.
     -     Да, я – Маша Храмова, - выпалила она.
     -     Чем докажешь? – ухмыльнулся Слава.
     -     А ты спроси что-нибудь? – вопросом на вопрос ответила она.
     -     Ладно, скажи, откуда я пришёл.
     -     Из Васильевки, - тут же ответила Маша.
     -     Кто мог меня направить?
     -     Никита Ершов и Вера Максимовна.
      И Слава тут же соскочил с табурета, подошёл к девушке и показал большой палец правой  руки.
     -     Отлично! А теперь последний вопрос: кем я могу быть?
      Маша на минуту задумалась, а потом её лицо просветлело, и она шепнула:
     -     Тем, кого прятали в своём доме Ершовы.
     -     А как его зовут? – решил чуть поиздеваться над ней он.
     -     Слава, - тихо произнесла она и вдруг испугалась, - Так или
            не так?
     -     Давай руку, - повторил он, - Я действительно Слава Денисов.
      И их ладони встретились и рукопожатие было крепким.
     -     Быстрей рассказывай, - не сдержалась Маша, - Как они?
     -     Нет, сначала дай поесть, а потом поговорим – я всё съел
            ночью – грелся едой в развалинах, если можно так сказать, -
            сглотнул слюну Слава, и правильно сделал – девушка вряд
            ли спокойно будет вести себя после тяжёлых известий.
     -     Ладно, - кивнула Маша головой и крикнула Прасковье
            Ивановне, копошившейся на малюсенькой кухоньке, -
            Бабушка Паша, принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть
            гостю –  он с вестями из Васильевки.
     И та принесла, сразу же понравившаяся подростку своей простотой и ненавязчивостью. Он быстро умял три пирожка с капустой, испечённых старушкой, запив их морковным чаем и… рассказал им всё.
                Х

     -     Я нашёл тебе приют, Фрол, - рассмеялся Сомов, - Тут на
            Калинина, 5 освободился домик, но там сейчас дежурит
            одна моя подчинённая, точнее беженка и ждёт
            возможных «гостей». Я думаю, что с ней ты сговоришься,
            ха-ха.
     -     Калинина, 5! – ахнул немецкий прихвостень.
     -     Да, а что? – удивлённо посмотрел на него полицай.
     -     Так я только что оттуда. Пацан именно этот мне адрес
            назвал.
     -     Как? – заёрзал на стуле Сомов.
     -     Вот так!
     -     Значит, не зря я эту бабу там оставил. Вот и будете там
           сидеть в засаде… лёжа, - захохотал он, - Только пацана не
            упустите.
     -     А я входную дверь не буду закрывать, но к ней изнутри
            привяжу верёвку, а на неё повешу склянки – вот и получится
            сигнальная хрень.
     -     Молодец, Фрол! – похлопал его по плечу Сомов, - В общем,
           надежда только на тебя. Ведь эта баба нам помогает из-за
           страха, что её отправят в Германию. Всё, поезжай на своей
           телеге туда и, ха-ха, займись ею – она от страха безотказная,
            а я пойду к эсэсовцу, который меня теперь курирует и
            доложу об интересном повороте дела.
     -     А, телега и лошадь поместятся в саду?
     -     Ну, возможно, но ты как-нибудь замаскируй их, чтобы с
            улицы не были видны.
     -     Ладно, - встал с табурета Фрол.
     -     Вали, хотя постой, на тебе вот это, - и Сомов протянул ему
            старенький наган, - Но постарайся пацана взять живым.
     -     Постараюсь.
      И через полчаса телега уже стояла впритык к боку дому, накрытая сверху какими-то тряпками и старыми попонами, которые предатель нашёл в обветшалом сарайчике, куда с трудом поместил и лошадь, с радостью, начавшей жевать сено.
      Женщину звали Норой («Еврейка что ли, - подумал Фрол, - поэтому и готова на всё, лишь бы её не убили»), и она совсем не удивилась его приходу – получила наставления накануне вечером от Сомова, заглянувшего к ней «на огонёк». Пообедали, поболтали, потом новый сожитель осуществил свою мысль - сконструировал «сигнализацию» и завалился спать в комнате, где раньше спала Маша. Нора же с первого дня пребывания здесь обустроилась в кладовке, где отдыхала Вера Максимовна, и где ей было комфортней и теплей, а теперь не так страшно и ночью, как раньше одной – «волчица» боялась мести подпольщиков.
     А в то время, когда Фрол замаскировывал телегу и обустраивал лошадь, Васька Сомов разговаривал с приставленным накануне к нему эсэсовцем, который должен был теперь контролировать его «деятельность» - Куртом Бахом, подробно рассказавшем ему всё, что случилось в Васильевке.
     -     Ну, и хрен с ними со всеми, - обрадовался бывший вор, -
           Деревенские в других сёлах будут теперь бояться вас ещё
            больше, а значит станут намного послушнее.
     -     Ладно, русский полицай, теперь рассказывай ты, что узнал.
      И тот изложил всё, что ему поведал Фрол Гудов.
     -     Отлично! Сегодня вечером у моего штандартенфюрера будет 
            пьянка – устраивает её наш офицер Генрих Штаубе по
            случаю своего дня рождения. И я думаю, что Фридрих Зельц
            не будет возражать, если ты примешь в ней участие, заодно
            прослушав то, что ты мне сейчас рассказал. Может быть, к
           этой операции он приобщит и свою офицерскую молодёжь –
            хватит им пьянствовать. Согласен?
     -     Премного благодарен, - вытянулся по струнке Сомов.
     -     Тогда в семь вечера у Центрального парка имени вашего
            лидера Ленина– квартирует штандартенфюрер
            на соседней улице Островского.
      И всё получилось так, как сказал бывший вор – Фридрих Зельц дал задание своим молодым офицерам во всём помогать новому его агенту в раскрытии сети подпольной организации. Но мальчик на улице Калинина, дом 5 в течение недели так и не появился.

                Х

       Они сидели в доме, где жила теперь Маша. Славу же пристроили к себе Сергей с Зиной – он понравился им своей простотой и серьёзностью не по годам.               
       Прасковьи Ивановны ушла на вечерню в открывшуюся недалеко церковь – разрешили немцы это сделать, якобы для восстановления вероисповедания, которое притеснялось коммунистами в России, а на самом деле чтобы контролировать прихожан. Ведь храм – это очень удобное место для встреч партизан с подпольщиками и Зельц послал туда для наблюдения Баха, хорошо знающего русский язык.
     -     Ходи на все богослужения, Курт, прислушивайся к
            разговорам, запоминай подозрительные личность.
     -     Есть, господин штандартенфюрер, - выкинул правую руку
            вверх тот, - Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - кивнул головой Зельц.
      И вот теперь четвёрка молодых подпольщиков обсуждала появление новой незнакомой личности в церкви – баба Прасковья хоть и имела достойный возраст, но глаза и память у неё были ещё неплохими.
     -     Странный этот человек: не молодой, не старый, крестится
            как-то неуверенно и зыркает глазами на всех, - доложила она
            им, вернувшись с вечерни. Надо бы кому-то из вас
            проследить за ним.
     -     Я сделаю это, - сразу же предложила Зинаида, - я знаю эту
            церковь.
     -     Тогда я пойду, отдохну, ребятки, а то ноги устали и уже
            плохо держат меня. Да, ещё вот что: когда я поднималась по
            лестнице, то услышала быстрый топот на площадке нашего
            этажа, а потом хлопнула дверь соседей.
     -     Да это, наверное, соседский Генка вернулся с рынка, -
            сказала Зина.
     -     А-а-а, ну ладно, тогда я пошла спать.
      И те остались одни, перейдя на шёпот.
     -     Я днём прогуливалась по Калинина, - проговорила
            Маша, - и видела в окнах дома Веры Максимовны, как кто-
            то раздёргивает занавески.
     -     Да ну? – удивлённо посмотрел на неё Слава.
     -     Точно! – кивнула головой девушка.
     -     Тогда надо понаблюдать за домом, - предложила Зинаида, -
            Живущий там не может долго обходиться без еды и пойдёт в
            магазин или на рынок.
     -     Правильно! – поддакнул ей Сергей.
     -     А я могу ночью залезть в сад и посмотреть что и как, - сказал
            Слава.
     -     Замётано, но как ты без ничего пойдёшь?
     -     У меня есть кое - что. В туалет житель ведь точно пойдёт.
     -     Он за сараем, - чуть покраснела Маша.
     -     Понял. Серёга, а как там твои старшие друзья –
            подпольщики? – спросил его новый товарищ.
     -     Да собираются взорвать мост под Курском и операция будет
            совместной с партизанами.
     -     А для чего? – подала голос Зинаида.
     -     А потому, что по нему не только переправляют танки и
            солдат под Москву, но и увозят наш народ в Германию.
     -     Ужасно! – вырвалось у Славы.
     -     Да тише ты, - зашикала на него Маша, - Прасковью
            Ивановну разбудишь.
     -     Хорошо, извини, но и нам бы что-нибудь из оружия, а,
            Серёга?
     -     Это точно! Я поговорю с Мамонтовым, может что и выделит.
     -     А кто это?
     -     Да помощник командира одного партизанского отряда. Он
            является связным между им и подпольщиками.
     -     Отлично! – чуть опять повысил голос подросток, и Маша
            показала ему кулак.
     -     Ладно, ребята, мы домой, - встал со скамьи Сергей, - Пошли,
            Зина. Слав, ты с нами?
     -     Нет, я немного посижу здесь.
     -     Ну, как хочешь.
      Маша проводила ребят до двери, а когда вернулась, увидела, что Слава одевается, зажав между ног зажав между ног большую белую рубаху.
     -     Ты куда? – удивилась она.
     -     На Калинина. Темень уже достаточная, чтобы можно было
            проскользнуть во двор.
     -     Один?
     -     А лучше одному – белая рубашка одна единственная, да и я
            худее тебя – пролезу в любую щель в заборе.
     -     Ну, ладно, - как-то странно посмотрела на него Маша, -
            Успеешь до десяти? А то потом наступит комендантский
            час.
     -     Успею. Пока…
      И он исчез за дверью.
     Маша подождала минут пять и тоже собралась, решив, что она может понадобиться новому подпольщику.
       А тот уже топал быстрым шагом по пустынным улицам, держа в правом кармане куртки финку – с ней ему было не страшно и она придавала ему уверенности. Но вот и дом номер пять. Поискав болтающуюся доску в штакетнике, он выломал её и пролез в сад и… вовремя – по улице заскрипели сапоги подвыпивших солдат.
      И Маша была права – слабый свет исходил из бокового окна, а подойдя к нему поближе, мальчик услышал невнятную речь.
     -     Чёрт, - прошептал он, - Нет, чтобы приоткрыть форточку, а
            то сидят в духоте.
      И верно, середина декабря была временами с оттепелью, но снег всё равно шёл постоянно.
     -     Ладно, пойду поброжу, - приказал сам себе Слава и стал
            обходить вокруг дом и тут же наткнулся на то ли сложенные
            доски, накрытые чем-то чтобы, не мокли, то ли горку с
            навозом.                Но тут же подумал, что Вера Максимовна вряд занималась всерьёз огородом – возраст не позволял, поэтому он стал осторожно стаскивать какие-то тряпки или половики и… обалдел, увидев телегу.
     -     А не Фрола ли она? – подумал подросток, - И где же тогда
            лошадь?
      Он обвёл взглядом сад, и заметил очертания небольшого сарая.
     -     А если она там? – чуть задрожал от напряжения он, - Ведь
            лошадь то старая и не высокая, не то, что у дяди Ивана.
      Он осторожно потянул дверцу на себя, та немного скрипнула, и он тут же услышал лёгкое ржание. Свет от уличного фонаря был слабым, но он различил голову лошади с белым пятном на лбу.
     -     Точно, Пятнашка! – с восторгом прошептал Слава, -
            Значит, в доме прячется Фрол и он… ждёт меня.
      И тут заскрипела входная дверь дома и на фоне снега появилась женская фигура и он тут же шлёпнулся в снег, накрывшись рубахой физрука с головой. Но женщина не была долго в туалете и скоро протопала назад в дом, не заметив его.
     -     Неужели эта тётка тоже работает на фашистов или… Вот
            гад, а как же Маланья Григорьевна? 
      И тут хлопнула форточка.
     -     Вот спасибо, что решили подышать свежим воздухом, -
            прошептал Слава, - Попробую ка я что-нибудь услышать.
      И он быстро вскочил и пробрался под окно. И действительно услышал несколько фраз:
     -     Нора, я завтра вечером съезжу к Сомову домой – хватит
            нам загорать здесь вдвоём все сутки.
     -     У-у-у, - тяжело вздохнул женский голос, - А как же я? Мне
            что ли одной ждать твоего мальчишку?
     -     Придётся побыть немного и без меня. Всё, давай спать.
      И тут же свет потух.
Но когда Слава оказался вновь на улице, то увидел, что парочка солдат ведёт какую-то невысокую женщину и по тому, как та сопротивлялась и проклинала их, он понял по голосу, что это… Маша.
     -    Твою заразу мать! – выругался он, не снимая с куртки
           рубаху, - И зачем она пошла за мной? Куда немцы
           повели её?                И быстрым шагом он кинулся за ними. Так он проводил Машу, ведомую двумя солдатами, до самой комендатуры…

                Слава

       Она испугалась. Но не из-за того, что попала в комендатуру, а потому, что могла там встретить кого-нибудь из офицеров, устроивших расправу в её родной Васильевке. Но первым её допрашивал Василий Сомов в десять утра.
     -     Ну, сучка, рассказывай, что ты делала на улице Калинина,
            дом 5 в комендантский час.
      Маша с несчастным выражением лица посмотрела на полицая.
     -     Я гуляла по центру города, когда ко мне стали приставать
            немецкие солдаты. Я стала убегать от них и попала на эту
            улицу. Я на ней никогда не была, поэтому заблудилась. Но
            ещё тогда запретное время не наступило.
     -     Это те, которые тебя привели?
     -     Нет, эти были вежливыми со мной.
     -     А что хотели те? – с издёвкой спросил Сомов.
     -     То же, что и все мужики, - пустила слезу девушка.
     -     А где живёшь и с кем?
     -     На улице Мичурина, дом 7 с бабушкой Прасковьей.
     -     А где родители?
     -     Погибли во время бомбёжки.
     -     Не врёшь?
     -     А зачем?
     -     Ну, хотя бы затем, что на Калинина, 5 тоже жила такая же,
            как ты девка, связанная с подпольем, а потом исчезла куда-
            то. Не ты ли это, паскуда?
     -     Нет не я. Я у бабушки Паши живу с начала войны, - не
           моргнув глазом, отчеканила Маша.
     -     А мы проверим. И вот скажи, ты не знаешь такую старуху по
            имени Вера Максимовна?
      И сердце девушки забилось в два раза чаще, чем обычно – вот он самый главный момент, то есть, немцы ищут её до сих пор.
     -     Нет, а что? – взяв себя в руки, ответила она.
     -     А ничего. Придётся тебя познакомить кое с кем, которые
           знали эту пропавшую девку. Или она – это всё же ты? –
            покраснел, как рак от злости Сомов, - Говори, стерва!
      И он подошёл к сидящей на стуле Маше и дал ей пощёчину. Та не ожидала такого сильного удара и свалилась на пол, проехавшись по нему лицом. И сразу почувствовала что-то солёное на губах.
     -     Что, не вкусно? – заржал Сомов, - Вот я знаю одного
            немца - любителя таких, как ты, он из тебя всё выбьет, всё –
            и дурь, и правду, и всё остальное. А потом я отведу тебя к
            штурмбанфюреру Зельцу – мастеру психологического
            воздействия. Чего валяешься, зараза, поднимайся!
     Но девушка продолжала лежать, но не из-за того, что разодрала щеку до крови, а потому, что услышала фамилию старшего офицера, командовавшего карательным отрядом в её селе. А вдруг он узнаете её? И что тогда будет?
     И она решилась на дерзость.
     -     Ты за что меня бьёшь, немецкий прихвостень? Что я такого
            сделала, урод?
      И от такой наглости у предателя полезли глаза на лоб.
     -     Что-о-о, сучка? А ну как встань!
      Маша начала медленно подниматься, но тут же опять оказалась на полу – удар кулаком в челюсть вернул её в прежнее положение. Она громко заревела от боли, но и была… рада – теперь у неё на лице будут не только ссадины, но и синяки и вряд ли её кто-нибудь теперь узнает из окружения Зельц, и он сам.               
      Потом вечером её допрашивал Курт Бах, но тот был вежлив и не бил её, хотя очень внимательно всё время к ней присматривался. Девушка повторила предыдущую «легенду», и он приказал полицаю её отпустить. Но как только Маша закрыла за собой дверь, Бах сказал Ваське:
     -     Понаблюдай за ней пару-тройку дней. Что-то в ней есть
            подозрительное, да и зачем она шлялась вечером по городу в
            тёмное время?  А вдруг она связная подпольщиков? Понял?
     -     Так точно! – вытянулся полицай, тут же решив использовать
           Андрея Головко – нечего ему отсиживаться в своей деревне.
      А дома Машу ждал Слава, чтобы сначала пожалеть её и расспросить, как прошло пребывание в комендатуре, а потом отругать за то, что пошла за ним на улицу Калинина.
     -     Ты учти, я один не заметен, а если бы тебя застукали тогда,
            когда я выходил со двора Веры Максимовны на улицу?
            Чтобы тогда было?
     -     Да не кричи ты на меня, - взвилась девушка, - Я старше тебя,
            вообще то.
     -     Но вряд ли умнее, - пробурчал подросток, - И не вздумай
            пойти за мной сегодня вечером.
     -     А ты что, двинешься туда же?
     -     Да, мужик, что живёт сейчас в доме Веры Максимовны - это
            Фрол и это он меня нашёл на дороге. И он работает на
            немцев – я уже говорил вам об этом. А сегодня он поедет к
            какому-то Сомову…
     -     Что-о-о? – аж подскочила на скамейке Маша, - Сомову?
     -     Да.
     -     Так это же он меня первым допрашивал!
     -     Тем более, - посерьёзнел сразу Слава, - Будем знать, где
            живёт ещё один предатель.
Но этого не случилось – он столкнулся с Фролом прямо у дома Веры Максимовны, когда он выезжал из сада на телеге.
     -     Постой, пацан, - спрыгнул тот на землю и схватил его за
           руку, - Тут тебя один человек хочет увидеть. Поехали со
           мной, Славка. Ведь ты Славка, шкет?
     -     Вы ошиблись, - спокойно ответил подросток, - Я не Слава, а
           Николай.
     -     Как так? – опешил Фрол, - Я же тебя нашёл на дороге, и ты у
           меня ночевал. Если бы не я, ты бы замёрз намертво.
     -     Вы путаете, дяденька, - попытался вырвать руку Слава, - Я
           никуда из города не ездил с тех пор, как сюда вошли немцы.
     -     Ничего, Сомов, разберётся – он на связи с подпольщиками. А
           ну, сигай на телегу, сопля!
    И второй рукой Фрол схватил его за воротник пальто и буквально забросил на солому и ощупал всю его одежду.
     -     Сиди тихо, и я ничего тебе не сделаю. Васька только      
            Поговорит с тобой и всё.
     -     Ладно, - вдруг согласился подросток, странно взглянув на
            предателя, - Можно и прокатиться.
     -     Вот и ладушки. Но-о-о, Пятнашка! – дёрнул Фрол вожжи и
            лошадь медленно тронулась вперёд.
    Наступал вечер и народу на улицах поубавилось. Через двадцать минут Слава понял, что они едут на самую окраину города.
     -     Далеко ещё, дяденька? – спросил он.
     -     А ты что, обоссался, худосочный? – хохотнул Фрол.
     -     Да нет, давно хотел познакомиться с подпольщиками.
     -     Ещё минут пять (лошадь то старая) и мы у его дома. Вон тот   
            с чёрной крышей, - махнул рукой мужик в конец улочки.
   «Тогда пора действовать, - подумал мальчик, доставая из валенка финку, - Потом будет поздно».
    Улочка была совсем пуста, и он встал на колени и потихоньку стал придвигаться к предателю. И тот как будто почувствовал опасность и повернул голову.
     -     Тебе чего, пацан?
     -     А дайте лошадью по управлять.
     -     Она чужих рук не слушает. Сядь, а то вдруг дёрнет, и ты
            свалишься под телегу.
     -     Не свалюсь, предатель, - сам не ожидая от себя, сказал
            Слава.
     -     Чего? Чего ты там вякнул? – опять повернул голову Фрол.
     -     А того – поднялся во весь рост подросток и сбил с его   
            головы шапку.
     -     Ты что творишь, гадёныш? – остановил тот лошадь и,
            развернувшись всем телом к подростку, сунул руку в карман
            тулупа, где у него лежал наган.               
     -     А то, что надо. Смерть фашистским прихвостням!
   И Слава мгновенно, не размахиваясь, воткнул её в обнажившуюся шею предателя.
     -     А-а-а, - захрипел Фрол, обливаясь кровью, - Да я тебя…
   И вдруг повалился спиной назад на телегу и затих.
        И Слава вдруг почувствовал противную слабость в руках и тошноту. Но тут перед глазами встал образ Никиты почему-то с петлёй на шее, и волна ненависти захлестнула все неприятные ощущения. И юный партизан, а теперь и подпольщик осторожно, чтобы не испачкаться в крови, пошарил по карманам тулупа Фрола и, вынув из правого чуть тёплый наган, спрыгнул с телеги и исчез в начавшемся вновь снегопаде. И ему повезло – никто на улочке за эти страшные минуты не появился.
                Х

       А в этот же час Зельц и Бах сидели в большой комнате дома недалеко от парка и обсуждали события, прошедшие за неделю.
     -     Господин штандартенфюрер, я приказал Сомову проследить
            за этой девчонкой, которую во время комендантского часа
            остановил патруль.
     -     Что за девка? – налил себе коньяка в бокал эсэсовец, - Да,
            Курт, плесни и ты себе, и выпьем за нашу армию, быстро
            продвигающуюся к Москве.
     -     С удовольствием, Фридрих, ох простите меня.
     -     За что, друг, - улыбнулся штандартенфюрер.
     -     Да за то, что я периодически забываюсь и называю вас по
            имени.
     -     Брось, Курт, мы с тобой одногодки и уже как три года
            знакомы и почти всегда вместе проводили карательные
            операции, начиная с Польши.
     -     О, да, действительно!
     -     Поэтому, когда рядом нет нашей любвеобильной молодёжи и
            солдат, называй меня по имени.
     -     Слушаюсь, господин штандар… простите, Фридрих.
     -     Вот именно. Так что та девка?
     -     Да она мне показалась знакомой…
     -     Вот как? И где ты её мог видеть?
     -     Да в Васильевке, когда на площади после доклада
            Председателя сельсовета произошла стычка между русской
            свиньёй и нашими солдатами.
     -     Это когда ты хотел отдать двух деревенских девок нашим
            молодым офицерам?
     -     Да, и когда одна из них ударила меня по щеке, а потом её то
            ли ухажёр, то ли брат набросился на солдата, ранил его и
            был тут же убит.
     -     А-а-а, помню, - посерьёзнел Зельц, решив не признаваться,
            что он помнит всё, то есть и нокаут, полученный Бахом, -
            Тебя ещё тогда чуть не зацепил очередью из автомата один
            из наших солдат.
     -     Точно, господин… извини, Фридрих.
     -     Да, это был неприятный момент, а вот у второй девки я
            заметил изумительной красоты глаза.
     -     Так вот про похожую на неё я и говорю…
     -     Так ты её допрашивал?
     -     Да, и эта ночная бродяжка, гулявшая по улице Калинина, и 
            напомнила мне о той.
     -     И что ты с ней сделал?
     -     Да отпустил, но приказал проследить за ней.
     -     Правильно, Курт. И я бы тоже хотел с ней поговорить, -
            блеснул пронзительным взглядом штандартенфюрер, - А 
            вдруг это действительно именно та, что была тогда на
            площади в селе?
     -     Так нет вопросов, Фридрих, Я сейчас прикажу дежурному
            солдату, чтобы он вместе с Гансом Брауном привёз её сюда.
            Хотя…
     -     Что? – поднял левую бровь Зельц.
     -     Да этот мой новый подопечный избил её во время допроса.
     -     И что?
     -     Да лицо всё в синяках и ссадинах.
     -     А я буду смотреть на её глаза, а не рассматривать всё её тело,   
     -      усмехнулся эсэсовец, - Зови солдата, Курт.
      Но дежурный вдруг сам появился перед их глазами.
     -     Тебе чего надо, рядовой, что вбегаешь. даже не постучав? –
            спросил недовольно Фридрих, но солдат посмотрел на
            Курта.
      -     Извините, штандартенфюрер, но мне нужен господин Бах.
            Пришёл русский осведомитель и просит, чтобы он вышел к
            нему – у того какое-то срочное сообщение.
     -     Ах, вот как? Тогда зови его сюда.
      И через минуту Сомов возник перед офицерами.
     -     Что случилось, Васька? – небрежно спросил переводчик.
     -     Извините, господа, что я так…
     -     Нагло ворвались к нам? – прервал его Бах, сделав злое лицо.
      Сомов побледнел.
     -     Ох, простите, но у меня неприятная новость…
     -     Быстро говори, а не как у вас говорят, «жуй сопли».
      И итак бледный предатель стал белым как мел.
     -     Полчаса назад одного моего агента убили прямо недалеко от
            моего дома, воткнув ему в шею финский нож, - выпалил
            Сомов.
     -     Как так? – поднялся из кресла переводчик.
     -     Переведи, переведи быстрее, - заелозил задом Зельц.
     -     Секунду, Фридрих, пусть он договорит пару фраз. Ну,
            Васька, продолжай.
     -     У меня была с ним назначена встреча, и он должен был
            приехать ко мне на своей телеге.
     -     Из деревни?
     -     Нет, он здесь с моей… гм, помощницей дежурит в том доме
            на улице Калинина, откуда вы забирали бабку-
            переводчицу, и видно это ему уже надоело и… - замялся
            Сомов, - и…
     -     Хватит, - заорал вдруг штандартенфюрер, - Переведи
            быстро, Курт - этот придурок, бьющий молодых девок,
            просто раздражает меня.
      И, наконец, Бах перевёл, добавив:
     -      Он сторожил тот дом, где рядом и повязали вот эту
            самую девку, о которой я только что говорил вам, Фридрих.
     -     Тогда скажи этому олуху, чтобы быстро привёз её сюда.
            Мне всё равно, кто и за что убил его русского помощника.
            Быстро, Курт! Иначе эта девка опять от нас ускользнёт.

                Книгохранилище

      Слава шёл медленно, постоянно оглядываясь, и периодически нервный озноб сотрясал его всё тело, отнимая силы. Что делать дальше, куда идти? Ведь теперь начнётся настоящая охота на подпольщиков – никто ведь не подумает, что убийство совершил он - худенький четырнадцатилетний подросток. Господи, хоть бы немцы не вспомнили про Машу, а то опять её заберут в комендатуру – она первая подозреваемая сейчас в связи с подпольем, которую поймали солдаты около дома, где жила Вера Максимовна – отчаянный человек, подавший знак сыну (отцу Никиты) о готовящейся провокации.
     -     Надо её куда-нибудь спрятать, - решил Слава, - Серёжка
            связан с подпольщиками, и они должны помочь.
      Но когда он постучал в дверь квартиры Прасковьи Ивановны, ты вышла к нему заплаканной и стонущей.
     -     Что случилось, бабушка? – испуганно посмотрел на неё
            Слава.
     -     М-машу опять забрали немцы…- схватилась за голову
            старушка.
     -     Как так? – остолбенел подросток.
     -     А вот так: ворвались, даже не дав ей переодеться, и
            потащили в стоящую рядом с домом машину. Что будет?
            Что с ней будет, Господи? – перекрестилась Прасковья
            Ивановна, - И хорошо, что тебя не было дома – забрали бы
            вместе с ней, сволочи.
     -     Ладно, успокойтесь, - по - взрослому уверенно проговорил
            Слава, - Мы что-нибудь придумаем.
      И развернувшись, поспешил в соседний дом, где жили Туриновы – Серёжа, Зина и их мама с бабушкой. Те уже спали, но на его стук в дверь тут же выскочил первый, протирая глаза.
     -     Ты чего, Слав? – уставился он на товарища.
     -     Надо поговорить…
     -     Чёрт, ночь уже! Давай завтра с утра.
     -     Этот разговор нельзя откладывать.
     -     А что случилось?
      Слава перешёл на шёпот.
     -     Я убил предателя, который поджидал меня в доме на
            Калинина, 5.
     -     Молодец! – похлопал его по плечу Серёжа.
     -     И… немцы опять забрали Машу…
     -     Что-о-о? – охнул парень.
     -     То, - кивнул головой подросток, - Ворвались в квартиру,
            схватили её и повезли куда-то…
     -     Тогда заходи, - открыл дверь шире Туринов, и Слава прошёл
            в коридор.
      Они расположились на кухне, и Серёжка закурил папиросу.
     -     Расскажи поподробнее о предателе, - попросил он и юный
           мститель поведал всё, начиная с его разведки прошлой
           ночью, первом аресте Маши прямо у того дома на улице
           Калинина и то, что произошло недалеко от дома Сомова.
     -     Надо идти к Мамонтову – у него есть свой человек среди
            полицаев, и, я думаю, тот сможет всё разузнать о Маша.
     -     И напомни об оружии – я просто так этим гадам, если что, не
            сдамся, - твёрдо произнёс Слава.
     -     Тогда давай вместе сходим к нему? – предложил Сергей, -
            Пора тебе, парень, с ним познакомиться.
     -     Согласен, - кивнул головой тот, решив о револьвере пока ему
            ничего не говорить.
      Сергей быстро оделся, и они двинулись вперёд по каким-то развалинам, улочкам-переулочкам, перелезая через заборы, чтобы не попасться на глаза патрулям и просто подвыпившим фашистам.
И Слава был очень удивлён, когда провожатый юркнул в подъезд разрушенного большого дома, спустился в подвал и ещё минут пять они шли в темноте. Потом впереди мяукнула кошка, Сергей в полголоса сказал: «Пятый» и тут же возник неяркий свет. И Слава увидел крепкого мужчину с автоматом в руках, стоящего в проломе стены и держащего фонарик.
     -     Проходите, - кивнул головой он, пропуская их мимо себя, -
            Владислав на месте.
      И они вновь сделали вниз по бетонным ступеням шагов десять, увидев впереди только слабый свет свечи.
     -     Ты что ли, Серый? – услышал Слава мягкий голос.
     -     Да, Влад, - ответил Сергей.
     -     Один?
     -     Нет, с другом.
     -     Тогда по левой стеночке в десяти шагах будет ещё пролом, а
            дальше увидите сами.
      Но Сергей видно сбился и свернул раньше, так как в темноте они вдруг упёрлись в стену. И тут же послышался смешок:
     -     Промахнулся ты, Серый, иди назад.
      Они развернулись, и свет им ударил в глаза.
     -     Да опусти ты фонарик, Влад, - недовольно произнёс Сергей,
            - Ослепнем.
      Голос хохотнул:
     -     Ладно, идите за мной.
      И теперь перед ними замаячил тёмный силуэт, у которого были чётко видны только ноги, освещённые фонариком. Ещё три минуты, и они вошли в большое помещение, где было много пустых стеллажей, о которые они стали натыкаться.
     -     Это библиотека, точнее, хранилище книг, - шепнул Сергей
            Славе, - Немцы всё перетаскали к себе и используют книги
            вместо топлива для печек. И каждый раз Мамонтов путает
            меня, меняя помещения.
     -     Ладно, говори громче, - услышали они тот же голос и свет
            теперь уже керосиновой лампы осветил угол, где вместо
            стульев стояли пустые ящики, - Садитесь и быстро
            рассказывайте. Да, парень, как тебя зовут?
     -     Слава, - с хрипотцой ответил тот – его поразила чёткость
            конспирации и большой подвал.
     -     Тогда докладывайте о самом главном.
      Но мальчик решил рассказать всё, и, как ни странно, связник между подпольщиками и партизанами не перебил его ни разу.
     -     Да, хреново, - наконец подал голос он, - Моего, так сказать,
            агента-полицая вчера… раскрыли и расстреляли. Поэтому
            будем искать другой способ выяснения создавшейся
            ситуации. И боюсь, что вызволить вашу девушку будет…
            невозможно.
     -     Как так? – в один голос спросили ребята.
     -     В здании комендатуры тоже есть подвал, но он отличается от
            этого.
     -     И чем? – подал голос Сергей.
     -     Там нет запасного выхода, а здесь есть.
И вот теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Слава увидел, что перед ним сидит худой высокий молодой мужчина лет двадцати пяти.
     -     В общем, пацаны, за завтрашнее утро я всё разузнаю, а
            вечером пришлю к вам кого-нибудь.
     -     Спасибо, - прошептал Слава.
     -     Тогда до завтра. Коля, проводи гостей.
      И ребята ещё раз удивились, как всё здесь слажено и как аккуратно ходят по подвалу подпольщики, да так, что они не услышали, как помощник Владислава подошёл к ним.
     Обратная дорога была чуть дольше, и они вылезали на поверхность через канализационный люк у какой-то помойки.
Николай молча пожал им руки и исчез в глубине подземной коммуникации, задвинув за собой люк. И опять Сергей таскал Славу по каким-то задворкам, разрушенным домам и рытвинам, но пришли они потом точно во двор дома, где жили Туриновы. Зина сразу же кинулась к ним, но обрадовать её было не чем, и она вернулась в свою комнату. И Слава опять остался у них ночевать…

                Х

     -     Господин штандартенфюрер спрашивает тебя, откуда ты
            приехала к своей бабке и как тебя зовут, - хмуро произнёс
            Бах, который эту ночь провёл в мученьях из-за
            разболевшегося зуба.
     Маша замялась, что заметил Зельц, но тут же, вспомнила географическую карту СССР.
     -     Я Валентина из Чернигова, - не моргнув глазом, соврала она.
      Курт перевёл, и Фридрих кивнул головой – они этот город заняли раньше, и девушка действительно могла бежать с родителями от немцев на восток страны. Потом были вопросы о фамилиях, именах и отчествах отца и матери, на что Маша отвечала чётко – Прасковья Ивановна в первый же день её появления заставила всё это выучить, точнее данные её сына, погибшего в финскую войну и невестки, умершей от тифа.
     И на это Зельц тоже согласно кивнул, сказав:
     -     Да, не смотря на кровоподтёки, она всё же похожа на ту
            девку из Васильевки и именно глазами. Ладно, теперь это не
            имеет никакого значения – она практически сирота, а бабка
            старая и ей осталось мало жить.
     -     И что, Фридрих, ты решил? – спросил Курт Бах.
     -     А я её отправлю к моей матери в Хемниц - пусть ухаживает
           за ней. А вернувшись из этого пекла, возьму стареющую
           жену из Данцига и перееду с ней и мутер в Ахен – там наше
            родовое поместье, где эта замарашка будет у нас прислугой,
            - улыбнулся пошловато Зельц, - А может и ещё кем…
     -     А и правильно. Через неделю пойдёт поезд с будущими
            русскими рабынями и ты отправишь её вместе с ними.
     -     Нет, я сам отвезу эту девку, - покачал головой Зельц, - А то
            ещё заразится чем-нибудь от этого отребья.               
     -      Когда?
     -     Через два дня. Меня вызывает мой непосредственный шеф
            штурмбанфюрер Гонтар, и мы с ней полетим в Берлин на
            самолёте с ещё офицерами так что…
      Бах шмыгнул носом.
     -     Везёт тебе, Фридрих, увидишь нашу родину.
     -     Да я всего на двое суток. Пора ведь и тут разобраться с
            подпольем – один агент Сомова доложил, что готовится
            подрыв моста под Курском, поэтому нас перебросят туда
            для предотвращения этого теракта, но сначала будет здесь
            одна интересная операция.
     -     И что за агент?
     -     Да один мальчишка, позарившийся на богатую жизнь в
            Германии, ха-ха!
     -     Вот это да! А я думал, что только взрослые предают свою
            страну.
     -     У него отца с матерью расстреляли в 37-ом – врагами народа
            оказались. И они были не первыми – Сталин с Берия дали по
            задницам некоторым своим воякам, расстреляв их перед
            началом нашего вторжения в Польшу. И спасибо им за это,
            ха-ха. Так что давай, Курт, готовь нашу группу к настоящей
            мужской работе.
     -     Есть, господин штандартенфюрер! – выкинул правую руку
            вверх в партийном приветствии переводчик, - Хайль Гитлер!
     -     Да пошёл ты в задницу, лизоблюд! Ещё раз услышу, - громко
            рассмеялся Зельц, - и отправлю тебя на передовую – будешь
            там допрашивать русских перебежчиков и «языков».
     -     Как скажешь, Фридрих, - опустил головой Бах, вздохнув, - Я
            на всё согласен.
     -     Тогда налей коньяку – я уже предвкушаю встречу с мамой
            и… баловство с этой девчонкой. Давай, приведи её в
            порядок, Курт. Понял?
     -     Так точно! – взялся за бутылку «Наполеона» тот, -
            Позавидуешь тебе, друг, как сыр в масле здесь катаешься,
            как говорят русские свиньи.
     -     И то верно, наливай!
                Х

      В одиннадцать вечера в дверь постучали.
     -     Это, наверное, от Владислава, - подумал Серёжа и пошёл
            открывать.
      И действительно в проёме открывшейся двери стоял Николай.
     -     Заходить не буду, – сказал он, - Боюсь, что меня пасут. В
            общем, похоже, что девочку вашу штандартенфюрер
            Зельц хочет забрать в Германию, прислуживать больной
            матери. Вот и всё. Пока. Если что, мы ещё два дня там, где
            вы были, а потом уходим к партизанам.
      И ночной гость тут же исчез.
     -     Ё моё! – ахнул Слава, вышедший из-за шкафа в прихожей, -
            И что делать?
      Сергей закрыл дверь на задвижку и прошёл на кухню, товарищ за ним. И тут же прибежала Зинаида.
     -     Ну, что, ребята?
     -     Машу хотят увезти в Германию, - хмуро произнёс Слава, -
            Этот Зельц (рассказывал мне Никита про эту меченную
            сволочь) хочет сделать из неё прислугу для матери.
     -     Какой ужас! – всплеснула руками девушка, - И почему он
            «меченный»?
     -     У него на левой щеке шрам.
     -     Вот оно что? – усмехнулась Зина и посмотрела на брата, - И
            что же тогда делать?               
     -     Не знаю. Она в подвале комендатуры и туда не
            прорвёшься…
      Но Слава его прервал.
     -     Надо как-то отвлечь дежурных солдат ночью и…
     -     У нас оружия нет, - вздохнул Сергей.
     -     А у Мамонтова если попросить?
     -     Ладно, схожу сегодня под утро к нему. Но дело не в этом –
            всё равно нам Машу не вызволить – охрана там серьёзная. И
            боюсь, что за нашим домом сейчас наблюдают – Николай
            сказал, что заметил вроде кого-то на улице.
     -     Тогда я с тобой, - тут же предложил Слава и… вытащил из
            кармана наган Фрола.
     -     А это откуда? – вытаращилась на него Зина.
     -     Да это того предателя, которого я убрал.
     -     Когда?
     -     Вчера ночью.
     -     Молодец, герой!
     -     Да уж, герой, а Машу не сберёг, - стал оправдываться Слава,
            - Хотя она сама виновата - засветилась, когда пошла за мной
            к дому, где жила у бабушки Никиты и где меня, так сказать,
            ждали до сих пор.
     -     Надо было нас поставить в известность, - недовольно
            произнесла Зинаида, - Мы бы её не отпустили ни за что.
     -     Ладно, поздно говорить об этом, - чуть стукнул кулаком по
           столу Сергей, - Я думаю, что вряд ли штандартенфюрер
           будет её отправлять поездом со всеми. Скорее всего его
           просто вызывают в Берлин по делам, и он возьмёт заодно с
           собой Машу.
     -     Тогда можно напасть на машину, когда они будут ехать в
            аэропорт, - предложил Слава.
     -     Вот об этом мы и поговорим с Владиславом. И времени у нас
           почти уже нет…
     -     Тогда, может быть, пойдём прямо сейчас?
     -     Только перекусим и пойдём, - кивнул головой Сергей, -
            И тише, а то мать с бабушкой могут проснуться.
     -     И я с вами, - твёрдо заявила Зинаида, - у меня зрение, как у
            орла.
     -     Ладно.
И через полчаса они уже были на улице, которая оказалось пустой.
     -     Патрули, возможно, уже спят, - шепнул Слава, - Сон на
            рассвете самый глубокий.
     -     Всё равно двигаемся осторожно и быстро, - приказным
           тоном произнёс Сергей, - А ты, сеструха, вовсю гляди по
            сторонам.
     -     Есть, командир, - усмехнулась та.
      Разрушенное здание библиотеки встретило их тишиной.
Спустились в подвал и по памяти прошли по нему метров десять, услышав потом голос Николая:
     -     Кто?
     -     Ты был у нас часа два назад, - ответил Сергей.
     -     Серёга, ты?
     -     Я.
     -     Один?
     -     Нет, с сестрой и Славой.
     -     Тогда за мной.
      И как в прошлый раз, осветив только свои ноги и кусок пола, Николай пошёл вперёд. Теперь они шли дольше, и всё время сворачивали куда-то. Наконец, впереди замаячил свет, и они вошли в небольшую комнату, где за полуразвалившимся столом сидел на табурете Мамонтов.
     -     Ага, явились, торопыги?
     -     Мы на пять минут, Влад, - сказал Сергей.
     -     Садитесь, - махнул он рукой на обтрёпанный диван, - И
            быстро рассказывайте.
     -     Мы подумали и решили, что Зельц отправится в Берлин с
            Машей на самолёте – на поезде опасно, долго и там будет
            наш контингент угнанных.
     -     Правильно мыслишь, Серый. И что?
     -     А, как ты думаешь, отбить её мы сможем или нет? Ведь в
            аэропорт их явно повезут на легковушке, а не на грузовике.
     -     Резонно говоришь, парень. И вы хотите девушку спасти,
            кокнув штандартенфюрера и его водителя?
     -     Да.
     -     Но у них, скорее всего, будут автоматы, а у нас…
     -     Что, совсем плохо с оружием? – встрял в разговор Слава.
     -     Да, не шибко. Один «шмайсер» мы найдём, а вот для вас…
     -     Хотя бы один пистолет, - попросил Сергей, - Слава вот
            достал себе наган.
     -     И как же? Говори, смельчак.
     -     На Калинина, пять была засада, где ждал меня полицай с
            «волчицей», подозревавший меня в связи с вами…И так
            получилось, что я наткнулся на него, ехавшего на телеге к
            Сомову…
     -     Знаю эту падаль. А дальше?
     -     Ну, он меня схватил, усадил на телегу, не обыскав, а у меня
            была финка и…
     -     Ясно. Признайся, страшно было?
     -     Да после, а ещё и трясло, и тошнило.
     -     Бывает, но всё равно молодец! Одной предательской твари
            стало меньше. Ладно, найду я для тебя, Серый, «вальтер».
     -     Отлично!
     -     Тогда, Коль, тащи мой заветный чемоданчик.
     -     Слушаюсь, коман…- начал помощник связного, но его тихий
            голос прервал громкий крик, ужасный по своей сути:
     -     Сдаваться, партизан, или смерть!
      Все повскакали с мест, а Владислав прошептал:
     -     Сдал всё-таки нас кто-то. Так, Николай, ты с ребятами в
            подземный переход, а я отвлеку немцев.
     -     Нет, ты нужен партизанам, Влад, поэтому давай ка я
            прикрою.
     -     Тогда открывай наш запас и забери автомат.
     -     А у меня ещё и один рожок остался…
     -     Это хорошо, и ты знаешь, как тебе тоже вернуться к
           тоннелю. Мы тебя будем ждать в парке.
     -     Есть, командир! Вот чемоданчик…
      И тут голос по усилителю повторил:
     -     Выходить или мы вас уничтожать!
      И тут же горячая волна воздуха ударила из коридора.
     -     Огнемётом полыхнули, твою мать, - вскрикнул Владислав, -
            Всё, ходу, ребята!
      И Сергей с сестрой и Славой побежали за маячившей впереди фигуркой Влада на фоне слабо освещённого фонарём пути.
      А сзади уже загремели автоматные очереди и взрывы гранат, а через некоторое время засвистели пули и над их головами.
     -     Всё, ребята, - бросил на пол подвала потухший фонарь
           Мамонтов, - Нас догоняют и… я остаюсь, а вы сейчас прямо,
           а через двадцать шагов налево, а затем через десять направо
           и попадёте в тот же подземный ход. Прощайте, ребята!
     -     Прощай, - тихо произнёс Сергей.
      И они бежали, спотыкаясь о куски кирпичей, разломанную мебель и ещё что-то. Впереди, естественно, был Сергей, затем его сестра, а потом Слава, который думал только об одном – выбраться, выбраться отсюда и… отомстить фашистам за всех.
     Но Судьба распорядилась по-своему: при одном из поворотов впереди них вспыхнуло яркое зарево, и грохнул взрыв, раскидав всех в разные стороны.
                Изгои

     Утром следующего дня Машу разбудил грубый женский голос:
     -     Вставай, сучка, пора тебя привести в порядок.
      Она открыла глаза и увидела толстую высокую женщину в полицейской форме.
     -     Что вы сказали? – стала медленно подниматься с широкой
            скамьи она.
     -     Что слышала, грязнуля. Штандартенфюрер приказал тебя
            отмыть, запудрить синяки и накормить.
     -     Зачем? – почувствовала девушка нарастающий озноб по
            всему телу.
     -     Потом узнаешь, - заржала женщина, - Всё, пошли.
      И действительно она привела Машу в комнату, где был душ и она долго затем мылась, а полицейская до боли тёрла мочалкой всё её тело и мерзкие мысли стали приходить в голову девушки, а перед глазами замелькали тошнотворные картины насилия.
      Потом ей принесли не новую, но чисто выглаженную одежду – кружевное бельё, платье, чулки с поясом и туфли на небольшом каблучке. И ей стало ещё хуже на душе и противно до такой степень, что её замутило.
     -     Ничего, сейчас наешься и всё пройдёт, - пошленько
           захихикала дылда, - Господин Зельц у нас интеллигент и
            имеет вкус, и к женщинам относится хорошо.
      Наконец, Машу привели в другую комнату, где стояли кресла, красивый стол с пищей, о которой она только слышала и бутылки с разноцветными этикетками.
     -     Ну, всё, вот и я стану «волчицей», - подумала она и
            разрыдалась.
     -     Так ты ещё не… - расхохоталась полицейская, - Ну, это не
            беда – привыкнешь. Сиди тихо, господин штандартенфюрер
            сейчас придёт.
      И девушка, помнившая его жёсткое со шрамом лицо на площади перед сельсоветом в родной Васильевке, ну просто затряслась от страха и омерзения. Но последующие десять минут одинокого пребывания в этом месте, похожем на гостиницу (так оно и было – комендатура располагалась в центре города в самой лучшей из них), несколько успокоили её и момент встречи теперь не показался таким ужасным, как до этого.
     Но Зельц пришёл не один, а с Куртом Бахом и это Машу как-то успокоило. Они расселись с двух сторон её, и переводчик сказал:
     -     Ты понравилась господину штурмбанфюреру, и он хочет
            отвезти тебя к своей маме в Германию – будешь там
            ухаживать за ней. Поняла?
      Маша с трудом кивнула головой, поражённая услышанным. И у неё совсем даже не хватило сил возразить фашистам. «Всё, прощай,                Родина, мама и бабушка, - подумала она, - и здравствуй рабство. Но неужели подпольщики не спасут её? Ведь знают, что я здесь в комендатуре».
      А Бах продолжил:
     -     И полетите вы на самолёте с комфортом, и ты сверху
            увидишь, какая прекрасная наша страна.
     И девушку опять затрясло от ужаса. Ведь эти офицеры думают, наверное, что она не та, которую они видели в Васильевке, а то бы разговор был другим. А, может быть, не надо было уезжать из родного села? И всякие другие мысли нахлынули на неё с такой силой, что она побледнела и у неё закружилась голова.
     -     Эта девка, наверное, есть хочет, - произнёс Зельц, - Давай,
            Курт, накладывай ей еды и не забудь налить коньяку.
     -     Есть, Фридрих, всё сделаю в лучшем виде.
      Завтрак медленно перешёл в обед, а потом несчастная Маша, выпив всего глоток тёмно-коричневого напитка, стала зевать, и Бах спросил Зельца:
     -     Может, отвезти её к тебе, дружище?
     -     Вези, но без меня. Надо подготовиться к ночной акции –
           мальчишка дал координаты здания, где прячутся
            подпольщики.
     -     Хорошо. Сейчас я, быстро.
     -     Поторопись, Курт, но там не будет ни допросов, ни пресс-
            конференции – наши солдаты просто их уничтожат. То есть,
            ты там не нужен.
     -     Понял. Тогда, Фридрих, удачи вам!
     -     Спасибо, друг, мы тоже поспешим и уничтожим всех
            до одного – агент Сомова уже выявил их другие явки.
            Забирай девку, но…
     -     Я понял, - рассмеялся Бах, - И пальцем её не трону.
     -     Верю тебе, старый ловелас.

                Х

      Сознание вернулось к нему с чувством дикого давления на грудь. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Руки потянулись к месту боли и наткнулись на кусок кирпичной стены. Теперь и ноги ощутили тяжесть, а лицо толстый слой из земли и разбитого цемента.
     -     Где я? – мелькнуло у него в голове, - Что случилось?
      И минут десять он ещё лежал без движений, пока мозг отбросил лишние мысли и вернул его к реальности и… ужас жуткой потери охватил Славу - понял, что только он остался жив. С трудом сдвинул с себя кусок стены и поднялся на четвереньки. Чёрт, и почему он с собой не носил спички? И в этой пугающей темноте он начал обшаривать пол. Первым, на кого он наткнулся, была Зинаида. Руки прошлись по её одежде и в области живота наткнулись на толстый железный штырь от арматуры, торчащий из тела. Кровь была уже вязкой, и Слава понял, что прошло как минимум часа два. Значит наверху ещё ночь. Вытерев руки о штаны, он пополз дальше кругами, и только примерно через полчаса наткнулся на Сергея, у которого не было обеих ног. И тут силы оставили его, и он упал рядом с трупом. И так захотелось ему заплакать как в детстве в голос, что он стал кусать губы, так как слёзы не хотели вытекать из глаз.
     -     И похоронить я вас, друзья, не смогу, - прошептал Слава, - И
            тем более сообщить о трагедии маме и бабушке – в их    
            квартире могут быть немцы. Но куда мне деваться? К ним
            нельзя, вернуться в Васильевку не смогу, да и что там
            делать, а в дом на Калинина идти просто абсурд, хотя… Но
            там же эта баба и, наверное, уже знает, что её, так сказать,
            сожитель – немецкий агент мёртв. А если припугнуть её
            местью партизан или подпольщиков, а? Может быть и
            сработает. Да, надо забрать пистолет, выданный Серёге
            Мамонтовым – два не один.
      Но мысль, что тот и Николай живы, даже не пришла в его голову, так как он был уверен на 100%, что немцы уничтожили их.
      Слава повернулся на бок и опять стал обшаривать тело друга, и «вальтер» оказался в его правой руке, пальцы которой уже сковала смерть, И, он с огромным трудом разжал их. Да, теперь у него два пистолета, но что толку? Других подпольщиков он не знает, искать партизан глупо – можно нарваться в лесу и на карательный отряд фашистов. И только одна задача была теперь у него – освободить Машу…
       Он встал и на ощупь пошёл сначала прямо, уткнувшись сразу в стену, потом попытался идти по кругу, ощупывая её и хорошо, что двигался медленно – только одна нога попала в воронку от взрыва гранаты, а так бы он мог и поломать кости. Но как-то они попали же сюда? И он увеличил радиус поиска, найдя выход только через полчаса, как ему показалось. Но куда теперь идти? Направо или налево? Стал слюнявить палец, надеясь ощутить движение воздуха и… ощутил.
     -     Вроде бы всё, - шёпотом произнёс он, - Надо идти в ту
            сторону, куда указывает похолодевшая сторона пальца.
      И еле передвигаясь, он направился направо, дважды по пути наткнувшись на трупы немецких солдат. Но когда впереди чуть замаячил свет, он остановился. Ведь на поверхность ведёт люк, а если темнота ослабла, значит он приоткрыт. Не ловушка ли это?
Да и рано идти, так как ещё ночь - его вечный и единственный друг.
     И как ни странно, есть ему не хотелось, но рот пересох так, что язык еле ворочался и… он вернулся к трупам солдат. И только у одного он нащупал в кармане шинели фляжку и три плоских сухаря.
     -     Крекеры, наверное, - промелькнуло медленно в его голове
            именно в тот момент, когда он выливал всю воду в рот и
            прожёвывал твёрдые хрустящие ломтики.
И он тут же вспомнил родителей, которые водили его в театр в Белгороде, где он ел похожие на эти крекеры с мороженым. И одинокая слеза всё же скатилась по щеке.
     Процедура поедания несколько согрела его и он, с трудом стащив с солдата шинель, завернулся в неё и прилёг на пол у стены. Но тут как током дёрнуло его – часы, у солдат ведь должны быть часы и… фонарики! И он опять вернулся к трупам и в одном ранце нашёл то, о чём вспомнил. Облегчённо вздохнув, включил фонарик и посмотрел на часы, убедившись, что был прав – те показывали половину шестого, и он устало опустился на пол, тут же уснув.

                Его война

      Прежде чем постучать, он трижды обошёл домик, прислушиваясь у окон к раздававшимся за ними звуками и заглядывая в щели между занавесками, но услышал и увидел только женщину, готовящую себе еду.
     -     Значит к ней никого не подселили, - решил Слава, - Ну, что
           ж, попробую рискнуть.
      И он подошёл к входной двери и стукнул в неё три раза. На минуту в доме воцарилась тишина, а затем скрипнула щеколда.
     -     Кто там? – услышал он испуганный голос.
     -     Я от Сомова, Нора, - постарался сделать грубым голос
           Слава.
     -     Сейчас, - услышал он непонятную возню и дверь
            приоткрылась, и в свете свечи, увидев, что она держит в
            одной руке вилы, и тут же сунул ей под нос револьвер.
     -     Тихо, женщина, дом окружён партизанами. Мы знаем, что ты
            продалась фашистам, но если ты спрячешь на время у себя
            меня, то останешься в живых. Ну, решай!
      И её рука, державшая свечу мелко задрожала. Нора не была дурой и ей просто некуда было деваться, а этот дом её очень как устраивал. И она решила схитрить: будет всё спокойно и она постояльца не выдаст немцам, а если Сомов вновь заглянет к ней, то станет действовать по обстоятельствам.
     -     Хорошо, я пущу тебя, но ненадолго.
     -     Нас это устраивает, - кивнул головой Слава и добавил,
            повернув голову вправо, как будто там стояли партизаны, -
            Всё в порядке, командир, можете идти на явочную квартиру.
      И только тут женщина заметила, что перед ней стоит невысокий подросток, но не подала виду, решив всё же как-нибудь сообщить потом о нём Сомову, подумав: «Это ведь тот, кого мы с Фролом ждали, точно!».
      А Слава, не опуская револьвер, вошёл в сенцы, разделся, сам задвинул щеколду в двери и сделал театральный жест, мол заходи ты в дом первой, женщина. И она поняла, что парень то не простой и надо быть с ним осторожной. И широко отворив дверь в комнату, проговорила:
     -     Проходите, пожалуйста, я здесь одна. Будем вместе, так
            сказать, завтракать.
      После приёма пищи ему очень захотелось спать, но он пересилил себя и только подрёмывал, следя за Норой через полуоткрытые веки. И до рассвета он тоже не сомкнул глаз и не из-за того, что не доверял этой бабе, а потому, что мысль о Маше не покидала его ни на минуту. Женщина только один раз выходила из дома в туалет, но Слава всё же на всякий случай проконтролировал её действия, осторожно выйдя за ней во двор с револьвером в руке, но она не попыталась сбежать, и он успокоился. Но как быть дальше? Ведь если он пойдёт к комендатуре, выслеживать офицера со шрамом на щеке, то есть штандартенфюрера Зельца, как поведёт тогда себя эта «волчица»? Побежит тут же закладывать его или нет? Что придумать? И ответ возник тогда, когда уже стало светло и он выходил во двор помочиться, то есть увидел моток толстой верёвки, висящей в сенцах на гвозде.
     -     Да свяжу её и все тут, - решил Слава, - Ничего, потерпит,
            если нужда возникнет.
      И план у него был таким: узнав выходящего из комендатуры Зельца, он пойдёт за ним и попытается проникнуть в его «логово», а там, как Бог даст – если штандартенфюрер не откажется от своего решения в отношении Маши, то Слава его просто убьёт…
      И вот завтрак закончился, и он сходил за верёвкой. Увидев это, женщина прикинула: а справится ли она с этим пацаном или нет, если тот её решит повесить - что со страху не полезет в голову. Но тот придумал другое.
     -     Так, Нора, режь верёвку на два куска и одним связывай
            себе ноги.
     -     Зачем? – огрызнулась она.
     -     А затем, чтобы не сбежала к Сомову.
     -     А я и не собиралась.
      Слава вытащил из кармана револьвер.
     -     Ну?
И ей ничего не оставалось, как выполнить его приказ.
     -     А теперь ложись на кровать, - повёл дулом револьвера он.
     -     Зачем?
     -     Делай, что говорю или…- и подросток взвёл курок.
      Та запрыгала к кровати, где до этого лежал Слава, чуть не грохнувшись на пол. И он тут же связал ей руки. Затем нашёл в сенях варежку и затолкал её в рот женщины. Маскировку он тоже продумал, то есть покопался в шкафу и достал оттуда длинное платье и нацепил на себя. Нора была не худой, и её потрёпанное короткое пальто легко налезло на его куртку. И, сменив свои рваные и грязные валенки на её, накинул на голову и тёплый платок. Потом, показал ей кулак, вышел во двор и навесил на петли двери замок с ключом, которые нашёл на печи, закрыл его и, мысленно перекрестившись, вышел на улицу. Походкой он, конечно, не был похож на старушку, поэтому прикрыл нижнюю часть лица концом платка, тем более, что естественная причина для этого была– утром мороз усилился.
      На улицах народу было немного, а патрульных он вообще не встретил, то есть спокойно дошёл до комендатуры. И благо, что напротив стоял дом, окружённый металлической оградой, что позволило Славе стать за ней, внимательно вперив взгляд в дверь бывшей гостиницы. И он так прождал до обеда, прилично под замёрзнув под ледяным ветром – метель началась ещё с ночи.
      Штандартенфюрер вышел не один, а с ещё одним немолодым офицером и солдатом. Они прошли к стоящему «виллису», солдат сел за руль, офицеры на заднее сиденье.
     -     Чёрт, они же сейчас поедут, и я не смогу их догнать, -
           огорчённо решил Слава, но метель здорово ему помогла,
           занеся дорогу снегом, и машина поехала медленно, что
           позволило ему быстрым шагом двинуться за ней, не упуская
           из виду.
     Так они добрались до парка, остановившись у трёхэтажного, когда-то, видимо, красивого дома, и Слава понял, что это гостиница. Офицеры вышли из машины, а солдат остался, в ней сидеть. Первые вошли в подъезд, а через минуту, увидев, что солдат отвернулся и прикуривает сигарету, Слава проскользнул за ними. По стуку закрывающейся двери он понял, что немцы на последнем этаже. Осторожно стал подниматься по лестнице. Но как войти в квартиру? Кем представиться? Господи, помоги! Наконец он на площадке третьего этажа, а там две двери… В какую стучать? За какой эти ненавистные эсэсовцы?
     Он подошёл к той, что выглядела получше, и прижался ухом к замочной скважине и… чётко услышал немецкую речь. Здесь! Здесь эти сволочи! И трижды уверенно нажал на кнопку звонка.
     Минута и женский голос спросил по-русски:
     -     Кто там?
     -     Я-а-а, - постарался подражать немцам Слава.
     -     Штольц?
     -     Я-а-а, - повторил германское слово «да» он.
      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел… Машу.
     -     Ой! – только и произнесла она.
     -     Тихо, - прошептал он, - Офицеры здесь?
     -     Да, Зельц и Бах.
     -     Ещё кто?
     -     Солдат - повар и горничная – оба немцы.
     -     Он вооружён?
     -     Да.
     -     Пистолет?
     -     Да в поясной кобуре.
     -     Ладно, иди вперёд и скажи, что пришёл, как ты назвала,
            Штольц. А кто он?
     -     Водитель «виллиса». Ты что задумал, Слава? – дрожа всем
            телом спросила Маша, - Нам надо немедля бежать отсюда!
     -     Но водитель то остался в машине и, увидев нас, поднимет
            шум…
      И тут они услышали немецкую речь.
     -     Всё, вперёд, - приказал подросток, вынимая из обоих
            карманов револьвер и «вальтер», и входя в широкий
            коридор.
     Но повар уже был тут как тут, держа в руке пистолет.
И Слава не стал раздумывать – пальнул с обеих рук ему в грудь, и рванул вперёд. Впереди в комнате закричала женщина, но он уже был на её пороге. Но он просчитался – офицеры быстро среагировали, выхватив оружие и спрятавшись: Зельц за диваном, а Бах в другом помещении вместе с горничной.
     Но отец учил Славу разным ситуациям и он, увидев, что комната пуста, тут же на всякий случай упал на пол, сорвав с себя пальто Маруси и отбросив его в сторону. И вовремя – из-за дивана раздалось два выстрела. Одна пуля попала в пальто Норы, а другая в его правую руку ближе к плечу. Но боль не остановило его: перекатившись под стоящий посередине комнаты круглый стол с толстой столешницей, он перевернул его на бок и, прячась за ним, протащил его метра на два в сторону дивана. Затем паля из двух пистолетов в диван, он молниеносно переместился в другой его конец, выстрелив ещё три раза из револьвера, так как раненая правая рука не смогла опять поднять тяжёлый «вальтер». И понял, что попал – ответной пули он не получил. Прыгнув на диван, он увидел за ним Зельца, шею которого заливала кровь.
     -     Ну, вот, за Никиту я уже отомстил! - прошептал он и
            бросился в другую комнату, но там его ожидал сюрприз:
            Маша стояла в объятьях Баха, приставившего к её голове
            пистолет, а каблуки горничной уже стучали по полу 
            коридора вон из квартиры.
     -     Не шути, партизанская свинья, - сказал на русском Курт, -
            Дёрнешься и я её убью. Брось оружие!
      И вдруг Маша закричала:
     -     Беги, Славик, беги. Он убьёт и тебя и меня.
И тот понял, что она права и только он сможет потом ей помочь. И, качая «маятник», как учил его отец, рванул в коридор, получив ещё одну пулю в ногу, выпущенную из оружия переводчика. И… тут же столкнулся с солдатом-водителем, который услышав выстрелы, бросился в дом. Но не ожидая увидеть подростка, замешкался, чем и воспользовался Слава – последняя пуля из револьвера попала тому в живот. Минута, и он уже на улице, ещё одна и «виллис» заурчал в его руках. Машина сначала пошла юзом, но потом быстро выровнялась, но он проехал только половину квартала, так как вспомнил дорогу, по которой они пробирались последний раз втроём с Зиной и Сергеем в библиотеку, и она была отсюда недалеко, и… выскочил из «виллиса». Развалины домов заслонили его от всех прохожих своими стенами, а также ему помогли уйти  свидетели перестрелки, бросившиеся толпой навстречу ревущей машине с патрулями и дезориентировавшие их. И никто из немцев не смог догадаться, что спрячется мститель в подвале всё той же библиотеки, попав туда через знакомый ему канализационный люк.
      Первая пуля только поцарапала кожу, а вторая прошла навылет через мышцы голени. Фонарик Слава не вынимал из кармана куртки и теперь тот ему пригодился – он тщательнее обыскал ранцы обоих солдат и нашёл пакет со стерильным бинтом, какой-то раствор, пахнущий спиртом и… «колотушку» - немецкую гранату с длинной ручкой.
     -     Вот это подарок, - обрадовался он, перевязывая раны, - Будет
            что преподнести офицерам в кафе.
      Да, он уже решил, что ещё одно возмездие должно произойти. И это будет месть за смерть физрука, Фёдора, Савелия и Фишмана, а также Отца Евлампия, Зинаиды и Сергея. Ну, и ещё раз за Никиту, которого он считал своим названным братом. Но куда потом идти? Искать подпольщиков без толку – после расправы в подвале библиотеки они, узнав об этом, скорее всего, залягут где-нибудь более капитально. Тогда придётся всё же уходить в лес – прятаться у Норы стало теперь ещё опаснее. Но сторон света четыре и куда бежать? Ладно, на первом месте акция в кафе, а потом видно будет…
      Но всё же, когда стемнело, он пошёл с трудом сначала на Калинина, 5, – желание отомстить прибавило ему силы и он почти не замечал боль. Нора лежала на боку и по её посиневшему лицу было видно, что ещё немного и она задохнётся. Слава освободил её от пут и кляпа, и она тут же побежала в туалет.
     -     Готовь поесть, - приказал он ей, когда та вернулась.
     -     Пшённая каша пойдёт? – еле выговорила она.
     -     Что угодно, только бы набить желудок.
     -     Ну и как в городе? – отвела женщина взгляд в сторону.
     -     Спокойно, - невозмутимо ответил он.
      И тут она сказала:
     -     Мне кажется, что приходил Сомов.
      И Слава чуть не свалился с табурета. Да, он был прав, когда навесил на входную дверь замок и замкнул его – это «сказало» ему, что женщины в доме нет.
     -     Он подёргал замок, а потом ушёл, - продолжила Нора.
     -     Ладно, вари кашу, - зевнул подросток – в подвале
           библиотеки он спал плохо, всё время, просыпаясь и ожидая
           прихода эсэсовцев.                И пока та кашеварила, он достал из-за брючного ремня «колотушку» и спрятал её под кровать.
      После ужина они легли спать, но, когда он услышал лёгкий храп женщины, встал и привязал верёвкой свою не раненную ногу к дверной скобе – помощнице полицая всё равно доверять нельзя. Утро принесло головную боль и лёгкий озноб, и он понял, что воспалилась рана на ноге.
     -     Не знаешь, лекарства какие-нибудь в доме есть? – спросил
            он Нору, когда та проснулась.
     -     А что? – подозрительно посмотрела на него женщина.
     -     Да простудился я, - ответил он, не глядя ей в глаза.
     -     Была в ящике стола коробка, сейчас её принесу.
      Лекарства Слава знал (мать же работала Главной медсестрой в госпитале), поэтому сразу нашёл противовоспалительные и обезболивающие препараты, а когда Нора пошла в туалет, перевязал рану на ноге, увидев, что та распухла и покраснела.
     -     Да, хреново, - прошептал он, - Самое время показаться бы
            врачу, но где его возьмёшь? Да и пора осуществить свой
            второй план возмездия. И это главное сейчас!
     К вечеру он почувствовал себя немного лучше, и решил, что пришло его время. Не маскируясь, он одел только всё своё, чтобы лишняя одежда не мешала ему. Затем сунул за брючный ремень гранату и «вальтер» (револьвер без патронов ему, естественно, был не нужен), и окольными путями стал пробираться на улицу Губкина. Там было кафе под названием «Старые лебеди»,  находившееся в подвальном помещении с окнами почти на уровне земли и в которое любили ходить офицеры СС – рассказывал ему об этом Сергей. У входной двери стояли три немца в шинелях и фуражках, о чём-то споря, и Славе пришлось прождать полчаса пока те не вошли вовнутрь подвала, из которого раздавались музыка, хохот и крики.
       Но вот улица опустела, и он стал осторожно обходить это здание, заглядывая в окна. Нет, он не знал ни Генриха Штаубе, ни Ганса Брауна, но надеялся, что офицеры, уничтожившие практически всё мужское население Васильевки, там были. И он так увлёкся, что не заметил троих мужчин, делавших то же самое.
     -     Ну, с Богом! – перекрестился три раза Слава и прильнул к
            самому большому окну.
     Кафе было забито до отказа и там были не только офицеры, но и солдаты, также усиленно пьющие шнапс и танцующие с продажными русскими бабами, которых все называли «волчицами». Он уже размахнулся, чтобы кинуть в окно гранату, как за спиной услышал шум мотора. Оглянулся и увидел, как из кузова большого «студебекера» вылезают солдаты. И ему пришлось упасть за сугроб, свернувшись калачиком.
     Солдаты вбежали в кафе и, там сразу воцарилась тишина.
Что они там говорили, Слава, конечно, не слышал, но увидел, как посетители направились к гардеробу.
     -     Пора, - решил он и, лёжа размахнувшись, швырнув в окно
            «колотушку».
      Взрыв выбил стёкла и из кафе раздались не только стоны, но и выстрелы – немцы среагировали быстро. Но тут новых два взрыва сотрясли строение с другой стороны и жуткие крики раздались из всех окон. Входная дверь распахнулась и на улицу стали выбегать все, кто был в кафе, но… тут же попадали в снег из-за заработавших сзади Славы автоматов.
     -     Подпольщики! – мелькнуло у него в голове, но вдруг прямо
            перед ним полыхнуло пламя, и он потерял сознание.

                Х

     Первое, что он услышал был женский голос, спросивший:
     -     И как же вам удалось скрыться, мужики?
     -     Если бы не «студебекер», мы бы там все полегли, - ответил
           мужской бас, - Немцы, сами не предполагая, нам помогли –
           прибыли на такой хорошей и проходимой машине. Сашка
           тут же убрал водителя, как только они стали стрелять
           из окон кафе на улицу, и мы рванули на ней почти до самого
           леса.
     -     А подросток откуда взялся?
     -     А чёрт его знает, но он первым бросил гранату в окно. И
            этим он отвлёк солдат от нас. Они, по-видимому, приехали,
            чтобы предупредить гуляк, что готовится налёт партизан.
     -     Откуда ж они узнали об этой акции, как ты думаешь,
            Григорий?
     -     Думаю, что это всё тот же неуловимый пацан, работающий
            на фашистов. Он как невидимка появляется и подслушивает
            наши разговоры, а мы его не видим и не слышим –покойный
            Влад рассказывал нам о нём. А как этот наш новый герой?
     -     Да нагноение у него довольно сильное, и боюсь, что
            начнётся остеомиелит или гангрена. Лучше его отправить на
            Большую землю…
     -     Постараемся и спасибо вам, Антонина Глебовна, с нас
            причитается.
     -     Да уж, спирт и обезболивающие у нас почти заканчиваются, 
            а раненые ещё не пришли в себя после позавчерашнего боя.
           Но кто же всё-таки этот смелый паренёк?
     -     Ничего, придёт в себя, узнаем.
      И тут у Славы заныла нога и он застонал.
     -     Ну, всё, закончилось действие обезболивающих, - сказал
            приятный голос и приоткрывший глаза подросток увидел
            миловидную женщину в белом халате и шапочке.
     -     Как ты, смелый ты наш? – улыбнулась она.
     -     Посредственно, - тихо произнёс Слава, - А где я?
     -     В партизанском отряде имени Василия Сталина. Есть
            хочешь?
     -     Нет, попозже.
     -     А как тебя зовут?
     -     Слава.
     -     Хорошее имя. А меня…
     -     Антонина Глебовна, - перебил женщину он и попытался
            встать.
     -     Ты чего это? – подошёл к операционному столу крупный
            мужчина.
     -     Я услышал про мальчика – предателя и…
     -     К сожалению, мы не знаем его имени и где он живёт.
     -     Ну, хотя бы какой у него рост и цвет волос? – прошептал
            Слава, - У меня есть подозрение…
      Но мужчина перебил его, усмехнувшись:
     -     Рост точно небольшой, иначе мы бы его сразу заметили, а
            вот цвет волос мы не знаем. Да и много сейчас пацанов,
            шастающих по городу и прячущихся в развалинах домов.
     -     Плохо.
     -     Ещё как!
     -     Ладно, хватит, Григорий, - хлопнула по плечу мужчины
            доктор, -  Пусть герой наш поест и опять поспит.
     -     Но я уже не хочу, - опять попытался встать Слава.
     -     А я дам тебе снотворного – во сне быстро всё проходит: и
            воспаление в ране и боли. Да, командир?
     -     Это точно! Сам неоднократно проходил муки
            выздоровления. Пока, парень, держи хвост пистолетом.
     -     А где… - начал Слава.
     -     Твой «вальтер»?
     -     Да.
     -     У меня, не беспокойся. Мои бойцы, пока ты болеешь, его
            разберут и смажут.
     -     Спасибо, - откинулся на резиновую подушку подросток.
     -     Тебе спасибо. Сейчас тебе принесут еду, а потом будешь
            спать. Ага?
     -     Так точно, командир! – еле улыбнулся Слава, - Всё будет
            исполнено.
     -     Молодец и судя по твоему говору, отец твой военный?
     -     Да… был.
     -     Жаль. Ну, пока.
      После снотворного он действительно проспал сутки, а проснувшись, почувствовал, что ногу всё же дёргает, но болит, вроде, меньше. Да и сил у него немного, но прибавилось. Вставать ещё было рано, поэтому он стал вспоминать всё, начиная с последнего прихода со взрослыми в Васильевку. И… слёзы сами потекли из глаз. Но это продолжалось не долго – ненависть к немцам подавила его слабость. А воспоминания всё продолжались и продолжались: вот он у Сивой в подвале, вот убегает из села в Белгород, вот его находит предатель Фрол, вот он с Иваном едет на телеге и прощается, не доезжая до пропускного пункта. А вот и встреча с Машей и знакомство с Зиной и Серёгой, и вот они обсуждают план освобождения девушки и… И тут он аж подскочил на лежанке в блиндаже, вспомнив шуршание за дверью, когда они «заседали», и Зина сказала, что это мыши бегают. А ещё Прасковья Ивановна говорила, что слышала быстрые шаги на их этаже, когда она поднималась на лестнице. И с ними всё время рядом болтался на улице Генка, строя из себя дурачка. А ведь и мальчишка – газетчик, подошедший к Никите в городе тоже, как рассказывал его названный брат, был такого же возраста и если бы ему отмыть лицо, то… Чёрт, да ведь он запросто мог быть неуловимым пацаном - предателем!
     -     Неужели… - всё же поднялся с лежанки Слава,
            приговаривая, - Неужели это он, Генка, следил всё время за
            нами и рассказывал об их разговорах немцам? Поэтому и
            попали мы тогда в западню в подвале библиотеки. Он же,
            как и я, мог одеваться во что-то светлое и незаметно ходить
            за нами по ночам даже в девичьем обличие. Да, надо
            рассказать о нём командиру этого партизанского отряда.
     Но Григорий Андреевич Котов отнёсся к этому скептически.
     -     Говоришь, что ему двенадцать лет?
     -     Да.
     -     Тогда чушь всё это. С какой стати он превратился в
            предателя? Что, у него дед был кулаком или служил у
            «белых» и он мстит за них? А родители кто у него, не
            помнишь?
     -     Генка говорил, что они оба погибли на фронте в сентябре.
     -     Ну вот! А какая у него фамилия и какой он был в общении?
     -     Вообще-то замкнутый и всё время ходил хмурый. А фамилия
            у него то ли Перевалов, то ли Самохвалов – не помню.
     -     А чему ему радоваться, если живёт со старой бабкой и ходит
            сам всё время за продуктами?
     -     Но, может, он нам врал про отца и мать? – неуверенно
            спросил Слава.
     -     С какой стати?
     -     А кто его знает…
     -     Вот именно. Так что забудь о нём, Слав, и будем мы все
            искать другого малолетку-предателя.
     -     Но…
     -     Никаких «но», партизан, и не вздумай вернуться в город.
            Понял?
     -     Да, - нахмурился подросток, а сам подумал, - А это мысль!
            Но один я дорогу в Белгород не найду, поэтому надо найти
            себе союзника.
      И через неделю, когда уже, не смотря на беспокоящую его боль и познабливание, стал немного ходить, он стал присматриваться к молодым партизанам и… выбрал двадцатилетнего разведчика Мишу Соколова – вёрткого, умного и дерзкого парня. И однажды после его возвращения с задания, Слава отвёл его в сторону.
     -     Чего тебе? – отмахнулся он от подростка.
     -     Миш, две минуты и всё.
     -     Что-то серьёзное?
     -     Очень.
     -     Тогда, когда стемнеет.
     -     Ладно.
      И после смены постов и наступившей в лагере тишины Михаил сам нашёл Славу и тут же поставил условие:
     -     Говори быстро и по делу.
    И тот рассказал ему суть дела.
     -     Считаешь нужно его проверить? – нахмурился Соколов.
     -     Да.
     -     Тогда трави.
И Слава буквально за две минуты представил свой план.
     -     Нормально. И когда хочешь это осуществить и с кем?
     -     А вместе с тобой, когда ты пойдёшь на связь с
            подпольщиками.
     -     А на лыжах дойдёшь?
     -     Постараюсь. Дело то очень важное!
     -     Замётано. Но как быть с командиром? Доложим ему?
     -     Нет, - уверенно произнёс Слава.
     -     Тогда готовь шею, - усмехнулся молодой разведчик.
     -     Для чего?
     -     Для подзатыльников.
     -     Да и чёрт с ним – правда главное для нас.
     -     Это да. Тогда, герой, жди моего знака.
     -     Всегда готов! – улыбнулся подросток.
А через два дня Михаил, проходя мимо блиндажа, где лежали раненые, свистнул три раза, что по договорённости со Славой означало, что этой ночью в три часа они идут в Белгород.
      Разведчик был одет в маскхалат, держа в руках лыжи и белую простынь.
     -     Накинешь на себя, когда подойдём к городу, - только и
            сказал он, протягивая Славе его «вальтер».
      И всю дорогу тот удивлялся, как Соколов ориентируется в тёмном лесу, ни разу не посмотрев на компас. Но шли они на лыжах медленно - боль в ноге усиливались всё больше и больше, заставляя Славу стискивать зубы. Но их подгоняло серьёзное дело, а ещё вой волков.
      Но вот и Белгород, и они сняли лыжи, спрятав их в снегу у раскидистой ели, нацепив валенки. И опять восхитился подросток Мишиному знанию города, то есть они ни разу не выходили на улицу, пробираясь всё время по заснеженным огородам, подворотням и дворам разрушенных построек. И он даже сразу не узнал трёхэтажный дом, где жили Туриновы и предполагаемый предатель.
     -     Ты постучи погромче, - посоветовал Соколов Славе, - чтобы
            соседи проснулись. А я буду во дворе следить за подъездом.
     -     Ладно, - кивнул тот головой.
     -     Да, и не снимай свою накидку, так как если пацан
            действительно стукач, то, увидев тебя в ней, сразу поймёт,
            что ты от партизан и рванёт быстрей в комендатуру. Понял?
     -     Да, - ответил Слава и поковылял в подъезд.
      Было семь часов утра и тот ещё тонул в темноте, но он не перепутал двери, стукнув три раза громко Туриновым.
     -     Кто? – спросила мать Зинаиды и Сергея – голос её он узнал
            сразу.
     -     Это я, Слава, - сказал он.
     -     Ой! – ахнули за дверью, и та тут же отворилась, - Заходи,
           Славочка, а где Серёжа и Зина?
     -     Сейчас расскажу, - так же громко произнёс он.
      Женщина открыла дверь и просто задушила его в своих объятьях.
     -     Ну, ну, быстрей говори, - проговорила она, но Слава решил
           не спешить – пусть соседский Генка (если он действительно
           предатель) успеет одеться и прильнуть к замочной скважине
            ухом.
     -     Нет, подождите, Нина Ивановна, дайте хоть попить воды и
            чего-нибудь поесть – дорога из леса, где находится
            партизанский отряд была долгой.
     -     Ой, сейчас, Славочка, сейчас принесу, - засуетилась мать
            ребят, - А вот и бабушка тебя захотела увидеть.
      И действительно в коридор медленно зашуршала тапками старушка, вытирая платочком слёзы с лица.
     -     Детки то, детки же наши где? – зашамкала она беззубым
           ртом, но Слава только махнул рукой, не проходя дальше, а
           сел на изодранный кошкой пуфик.
      Нина Ивановна принесла стакан с горячим чаем и хлеб с кусочком сала.
     -     Ешь, милый, ешь. Мы подождём твоего рассказа.
      И толи ему показалось, толи действительно чуть скрипнула входная дверь у соседей, когда он с полным ртом начал  выдумывать, как Сергей и Зина ушли вместе с ним в партизанский
отряд и как те готовят подрыв моста под Курском – он не хотел женщинам говорить правду, которая их может просто убить.
      Но вот он действительно чётко услышал, как кто-то бухнул дверью и затопали быстрые шаги по деревянной лестнице вниз.
     -     Всё, мне пора, - встал он с пуфика, - Меня ждут ваши
            ребята в лагере.
      И тут же, не прощаясь, выскочил на лестничную клетку.
Михаил стоял у подъезда, в нетерпении притопывая ногами.
     -     Пацан побежал в сторону парка, - скороговоркой произнёс
            он, - Я за ним, а ты спрячься между сараями. Понял?
     -     Так точно, - улыбнулся Слава и, сняв варежку, показал
            большой палец, что означало одно – он оказался прав.
      А Соколов уже мчался за Генкой, держась противоположной стороны и черкнув на ходу на одной из улиц на доме номер восемь «галочку». И как только пацан свернул на ту, где находилась комендатура, он догнал его, схватил за руку и зашептал на ухо:
     -     Пошли сразу к Сомову, Геночка, я тоже засёк Славку.
      Мальчик от неожиданности застыл на месте, но твёрдая рука разведчика потащила его назад.
     -     Так он же не там живёт, а в другой стороне, - наконец сказал
            он и тут же почувствовал, как что-то твёрдое уткнулось в его 
            бок.
     -     Молчи, сосунок, или получишь пулю, - зашипел на него
            Соколов, - И не упирайся, а то… Понял?
     -     Да, - задрожал всем телом Генка.
      И через десять минут они были рядом с его домом.
     -     Бабушка не знает… - начал предатель, но Михаил шлёпнул
            ладонью по его губам и заскрипел зубами:
     -     Зато мы знаем, - и потащил во двор, где чуть громче и
           коротко произнёс, - Слав, выходи.
      И тот тут же выскочил из-за сараев.
     -     Ну? – спросил он.
     -     Как видишь. Это он?               
     -     Да.               
     -     Тогда всё, ходу в лес.
     -     А подпольщики?
     -     Знак уже подан. Давай быстрей!
Назад шли дольше, так как Генка всё время упирался, и разведчику пришлось нести его на спине «горшком». Да и Слава еле двигался на лыжах, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.                Но первый дозорный подстегнул их:
     -     Быстро к Котову, Мишка, он рвёт и мечет.
      И они ускорили продвижение, но как только вошли в блиндаж, где располагался штаб отряда и где работал радист, и командир увидел, с кем они пришли, никакого мата не последовало.
     -     Ладно, хрен с вами, - махнул рукой Григорий Андреевич, -
           Победителей, как говорится, не судят. Но вы, безобразники,
           поспешили – утром пришла радиограмма, где помимо нового
           приказа была короткая информация…
     -     И какая? – не вытерпел Соколов.
     -     Не перебивай, а то посажу на «губу», шебутной ты чёрт!
            Юра, - обратился командир отряда к радисту, - отведи
            этого маленького подонка на нашу гауптвахту, а вы, друзья,
            слушайте внимательно.
      И когда они остались втроём, Котов продолжил:               
     -     Юрий Мефодьевич и Екатерина Ивановна Самохваловы, то
            есть отец и мать этого отщепенца были репрессированы в
            декабре 1938 года и отправлены в Гулаг, где и погибли,
            поэтому причины скурвиться, то есть стать предателем –
            мстителем у вашего «языка» были.
     -     И что Центр сказал с ним делать?
     -     Сегодня ночью прибудет самолёт с оружием и провиантом, и
            заберёт обоих, в смысле, нашего молодого героя и этого
            говнюка на Большую землю. Понятно вам?
     -     Да, - кивнул головой разведчик.
     -     Так точно! – откозырял Слава и с трудом улыбнулся.
     -     А пока, беглец, глаз с этого засранца не спускай – жизнью за
            него отвечаешь.               
     -     Так точно! – повторил Слава в знак согласия.
     -     Ладно, - подмигнул им обоим Григорий Андреевич, -
            Идите завтракать, а завтра утром, Михаил, мы снимаемся.
     -     И куда? – спросил тот удивлённо.
     -     Вливаться в отряд Миронова под Курск – взрыв моста никто
            не отменял.
                Эпилог
 
      Слава Денисов, пролежав в госпитале Бурденко полтора месяца, где ему всё – таки спасли ногу, всё же ушёл на фронт, сбежав из Москвы к ополченцам и пройдя потом более 1600 километров от столицы СССР до самого Берлина, получив ордена: «Красной Звезды», «Отечественной Войны», «За личное мужество» и «Медаль за отвагу». А вернувшись, женился на медсестре центрального госпиталя в Белгороде, чтобы до конца своих дней ежедневно вспоминать мать. У него родились двое мальчиков, и до конца жизни он проработал в УГРО, ловя бандитов.
     Машу Храмову всё же увезли в Германию, и сделал это Курт Бах -она тоже понравилась ему своими зеленовато – синими глазами. Там он заставил её выйти замуж за своего сына, который потом оказался антифашистом, о чём отец не знал до самой своей смерти, погибнув при отступлении немецкой армии весной 1944 году в Румынии.
     А Геннадий Самохвалов, отсидев в колонии для малолетних пять лет, стал вором, не гнушавшимся ничем, а после первого ограбления с убийством был уничтожен милиционерами в перестрелке.
     Судьба же партизанского отряда имени Василия Сталина (название ему партизаны придумали сами) осталась никому неизвестной…
                Конец
    
      
 
               
               

               


      


      
               


               


    
      

 





               

   И Х   В О Й Н А

                Беспощадность в избавлении               
                от сомнений или способность               
                не замечать их – называют               
                силой воли.
                Кароль Ижиковский

               
      Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года и уже 18 июля Центральный Комитет ВКП (Б) принял специальное постановление под названием «Об организации борьбы в тылу германских войск». Главный вопрос его – создание отрядов Народного Ополчения. Постановление горячо обсуждалось всюду.   
      Секретарь Обкома города Белгорода, Ф.В Куцем не был исключением и в конце заседания предложил всем секретарям парткома провести собрания на своих предприятиях с целью создания списков трудящихся, желающих записаться в добровольцы для борьбы с фашистской нечистью. Это было сделано и в этот же день за два часа поступило в общей сложности 2500 заявлений, а к 24 июля в Отряды Народного Ополчения влились свыше пяти тысяч человек. И они на следующий же день начали работу по охране заводов и объектов, строительстве оборонных сооружений, изучении оружия и создания скрытых складов его.
      Партизанских отрядов было создано к концу сентября более пятнадцати. Это отряды А.А. Полякова, Д.В. Засторожкова, Г.А. Боброва, П.В. Тольпа, В.А. Доброхотова, М.И. Проскурина,                Н.И. Козлова, Е.А. Колымцева, Ф.Д. Переверзева, Ф.П. Шульгина, Т.С. Матвиенко. Были и немногочисленные объединения, состоящие из 45 - 50 добровольцев и примкнувших к ним десантников и солдат, бежавших из немецких лагерей. Это отряды под руководством Карасёва, Иерусалимова, Усикова, которые осуществляли налёты на небольшие формирования захватчиков, совершали казни изменников Родины, подрывали мосты и дома, где расселялись оккупанты.
      Были, естественно, и «зачистки» со стороны немцев. Например, в декабре 1941 года 725 – ой группой тайной полевой полицией были совершены облавы и обыски в областных городках и прочёсывания прилегающих к ним лесов. Фашисты бесчинствовали вовсю: селян пытали, насиловали, расстреливали, вешали и сжигали живьём целыми деревнями… И сам город Белгород также пострадал - был в руинах из-за бомбёжек и поджогов. Но, не смотря на потери, партизанские отряды и подполья продолжали бороться, пополняя число Героев самой разрушительной в мире войны.               
      И в них участвовали не только взрослые…         

                Васильевка 

          Дом Председателя сельсовета Артёма Ивановича Колунова находился на пригорке у грунтовой дороги, ведущей в райцентр в тридцати километрах от него. Рядом были ещё два дома -  зоотехника Петра Егоровича Зайцева и счетовода Фишмана Артура Абрамовича, который в этом небольшом селе был и бухгалтером, и кадровиком, и учётчиком. И никаких капитальных заборов вокруг строений не было, как и у всех остальных двадцати семи домах с небольшими участками. Нет были, конечно, невысокие штакетники, чтобы не забегали приблудные собаки да лисы, ворующие кур и всё…               
         Отдельно в стороне подальше от большака стоял старинный обшарпанный кирпичный двухэтажный дом для учителей, который до Революции принадлежал местному помещику Кулакову. Сельсовет и крошечная амбулатория находились буквально в семидесяти метрах к югу от него и домов правящей, так сказать, верхушки. Амбулатория имела мизерную операционную, где пожилой фельдшер Прокоп Петрович Новиков под местной анестезией «стриг» грыжи, абсцессы и аппендициты. При серьёзных же случаях больного отправляли в райцентр на единственном в селе грузовике.
        Прямая как столб улица, а скорее не улица, а неширокое поле, заросшее бурьяном, не имела названия и тянулась почти на полкилометра, где в центре стояла одноэтажная школа, сельпо (там же и почта) и небольшая церковь, которую коммунисты в суровые годы после революции почему-то не тронули. В конце же деревни была крохотная МТС, а лучше назвать её мастерской за железным проржавевшим забором, где стояли два трактора и та самая полуторка с деревянной кабиной. Чуть подальше был полуразвалившийся и полупустой коровник на пятнадцать мест и конюшня, где было всего пять телег и столько же лошадей. И их использовали не только для вспахивания общего поля, но и для использования на собственных участках крестьян, которые в конце лета отвозили свой небольшой урожай в областной центр, то есть в Белгород. 
       Никакого радио у деревенских не было, но в сельсовете стоял старенький репродуктор «Рекорд», ловивший только Москву. Был там и телефон в возрасте двадцати лет - обшарпанный и тяжёлый, по которому Председатель сельсовета с трудом связывался с городом. В двухстах метрах на юг от деревни протекала неширокая речка под названием Дубенка с единственным местом, где можно было купаться и ловить окуньков, то есть где был открытый песчаный берег без кустов. На севере же простирались болота и глухой лес с елями, берёзами, грибами и гадюками. А остальное пространство вокруг села занимало поле, где росли в основном рожь, овёс да кое-что из овощей.
      Никите Ершову было шестнадцать лет, и учился он в школе так-сяк, зато здорово играл в футбол и быстро бегал стометровки. Отец его, Матвей Ильич - рослый хромоногий после ранения ещё в Гражданскую войну мужчина сорока лет, работал в МТС механиком, а при необходимости трактористом и шофёром.  Мать же, Елизавета Гавриловна как раз и была той единственной медсестрой амбулатории– справной и приятной женщиной тридцати семи лет с пшеничного цвета волосами.
      И она мечтала, чтобы сын стал врачом.
Оба родителя часто ругали Никиту, дневник которого пестрел тройками и редко четвёртками, говоря постоянно, что доктора – народ замечательный, и всеми уважаемый и любимый. Мать даже однажды пыталась привлечь его на операцию по удалении грыжи, но Никита категорически отказывался, объясняя своё нежелание боязнью вида крови. Для него было лучше гонять мяч по так называемому стадиону – площадке во дворе школы, предназначенной для занятий физкультурой.
     -     Ну, ты бы, Никит, хоть издалека посмотрел, - в последний
            раз попросила сына мать.
     -     Да не буду я врачом, мам, - хмуро посмотрел на неё Никита.
     -     А кем же ты хочешь быть?
     -     Ну, военным или пожарником.
     -     Но для этого тоже надо учиться.
     -     Ага. Вот закончу школу, и уеду к бабушке в Белгород, где
            и устроюсь.
     -     Не устроюсь, а поступлю в училище, - поучительно
            произнесла мать.
     -     Хорошо, поступлю, - отмахнулся тот от неё как от
            назойливой мухи, - Ну, ладно, я пошёл в школу, играть в
            футбол.
И мать буквально взорвалась.
     -     И ты мне не нукай – я не лошадь.
Но сын уже был за дверью и не услышал её недовольного голоса.
      Да, была у него бабушка (мать отца), жившая в областном центре по имени Вера Максимовна – бывшая учительнице немецкого языка, к которой он ездил каждый год на месяц летом, но не для того, чтобы ковыряться в её небольшом огороде, а чтобы познавать противный язык германцев. А не уехала она к сыну из своего собственного маленького одноэтажного домика из-за того, что не сошлась характерами с невесткой – деревенской девушкой, с которой её Матвеюшка случайно познакомился в поезде. В общем, столкнулись две сильные личности и всё тут – увезла она в деревню единственного сынаю
     -     Язык тебе всегда пригодится, Никита, - увещевала его 
            бабушка, - Бог даст, войны не будет, но…
     -     А чё немцу нападать? – улыбался подросток, - Ведь
           товарищ Сталин договорился с Гитлером о ненападении.
     -     Да кто их знает этих немцев, - вздыхала Вера Максимовна,
            - Вон в Испании то ни с того, ни с сего фашистская хунта
            устроила переворот, и дедушка твой сложил там свои
            кости, воюя за простой народ.
     -     И кем он был?
     -     Лётчиком, внучек, лётчиком, - вытирала набежавшую слезу
            бабушка, - Так что зарекаться, милый, нельзя – всё может    
            случиться…
     -     Язык немчуры как брёх собак, - морщился парень.
     -     Да, похож, но это же и язык Гёте, Кафки и братьев Гримм.
     -     Да читала ты мне его сказки в детстве– чушь несусветная.
      Бабушка качала головой.
     -     Зря ты так, Никитушка, они все были великими писателями.
     -     Да и хрен с ними.
     -     Ну, не надо так, внучек. Надо уважать тех, кто чему-нибудь
           хорошему нас учит. И давай, говори по - городскому, а то
           мне стыдно тебя слушать – деревня и деревня. Мы же с
           твоим отцом и дед твой из интеллигентов. Ладно, давай
           перейдём к языку.
      И Никита с большим неудовольствием садился за стол и часа два – три мучился произносить и запоминать противные ему слова.               
      И всё в деревне шло своим чередом: пахали мужики поля, растили детей и внуков, собирали довольно большой для села урожай. Так бы они тихо и жили в своей области, если бы 22 июня 1941 года в десять утра Председатель сельсовета не собрал всех жителей у своего дома и не объявил:
     -     Дорогие мои селяне! Фашистская Германия всё же пошла
            войной на нас, не смотря на пакт о ненападении – слышал я
            по радио обращение Вячеслава Михайловича Молотова к
            народу. Поэтому больные, старики, женщины и дети,
            при угрозе оккупации нашей области можете уехать в
            Белгород – мы в этом поможем. Там, сказали мне по
            телефону, будут стоят поезда, которые и отвезут вас в
            эвакуацию. Мужское же население должно стать на защиту
            нашей дорогой Родины - за ними через два дня из
            райвоенкомата, приедет грузовик.
     -     Да у нас таких не хилых для войны мужиков раз-два и
            обчёлся, - вышел вперёд с озабоченным выражением лица
            зоотехник Зайцев.
     -     Что есть, то есть, - кивнул головой Колунов, - Но нашу
            страну нужно защищать. Не так ли?
     -     Обязательно, - громко объявил хромоногий отец Никиты, -
           Даже я пойду опять против немца воевать.
     -     Да кто ж табе хромоногого возьмёт? – усмехнулся гармонист
           Никола, - Бушь ковылять, идя в атаку? Да табе в первом
           же бою и убьють. А воще-то немец, может статься, до нас и
            не дотянет.
     -     Это как сказать, – странно посмотрел на него зоотехник.
     -     И последнее, - продолжил Колунов, - у тех, кто останется в
            селе теперь две задачи и первая – вырыть в огородах или в
            сараях ямы, куда можно будет спрятать всё, что пригодится
            для еды, то есть соленья, варенья, а в августе весь до
           мелочей урожай как со своих участков, так и с общего поля.
           А также не забудьте про грибы, ягоды и рыбу, иначе при
           этих немецких варварах мы скоро все подохнем от голода.
      Бабы сразу все зашумели, вытирая набежавшие слёзы, но делать было нечего – надо готовиться к войне. И всё тут же встало с ног на голову: пожилые крестьяне стали спешно закупать в сельпо всё подряд, их посеревшие от горя жёны закапывать в землю ещё не выросшую картошку, морковь и свеклу, а дети отправились в лес по первые грибы и ягоды, совсем забыв про зверей и змей. И руководил ими фельдшер Прокоп Петрович Новиков.
     -     Вы сбирайте всё подряд в корзины, а я потом переберу, -
            наставлял он идущих впереди ребят.
      Так все и делали, набрав к четырём часам дня неспелые и зеленоватые (всё пригодится зимой) ягоды и грибы – ещё не сгнившие с весны сморчки, скользкие маслята, редко уже встречающиеся красавцы белые и стройные подберёзовики. Увлеклись ребята, и дошли почти до первых болот, и тут их встретила неприятность – змея. Она была чёрного цвета и длинной сантиметров семьдесят. Дети начальных классов тут же бросились в рассыпную, подняв гвалт и крики. Шедший позади всех Прокоп Петрович ускорил шаг.
     -     Вы чего орёте? – повысил он голос, - Лес любит тишину.
     -     Там… там ребята змеюку увидели! – бросилась к нему
            перешедшая в десятый класс Маша Храмова - симпатичная
            девочка – подросток, живущая через три дома от Никиты,
            своего одноклассника.
     -     Ну, да? – засмеялся медик, - А ну, пошли, смотреть, что та
            за змея.
     -     Она свернула калачиком на большом пне, - боязливо
            проговорила восьмилетняя Маринка, - Спит себе, небось.
     -     Тогда, ребята, топаем осторожно, не шумя – все любят
            поспать в жаркий день, - успокоил детей Прокоп Петрович.
     -     Да она зараз на солнышке греется, - уточнил Никита, -
            Разморило её.
     -     Значит, замёрзла на болоте – там вода всегда холодна. Всё,
            тихо! Тот, что ли? – указал рукой фельдшер на широкий и
            уже подгнивший пень от дуба.
     -     Да, - кивнула головой Маша, искоса глядя на Никиту,
            который ей травился ещё с пятого класса.
Осторожно подошли к пню, стали вокруг.
     -     Ну, - обвёл всех собирателей даров природы хозяин
            амбулатории, - кто знает, чем отлична гадюка от ужа?
      Двухминутная тишина, а потом всё та же Маша сказала:
     -     У ужика пятнышки на голове.
     -     Правильно, - кивнул головой Прокоп Петрович, - Что ещё?
      Минута и вновь ответ, но уже взрослого парня по имени Макар, только что закончившего школу:
     -     У гадюки по всей спине виляющая полоска желтоватого
            цвета.
     -     Верно! Ну, вот, теперь смотрите на вашу находку.
      И школьники уставились на змею.
     -     А у неё е пятнышки на головке! – воскликнул
            обрадованно один первоклассник.
     -     И нет никакой полоски на спинке, - добавил другой.
     -     Отлично! – одобрительно проговорил фельдшер.                И тут подал голос Никита Ершов:
     -     И ещё… Можно, доктор?
     -     Говори, футболист, хотя я не врач, а фелшер.
Одноклассник Маши чуть покраснел и глядя на неё сказал:
     -     Гадючка, когда своими слабыми зеньками видит
            движущийся пред ней предмет, встаёт в стойку, то есть
            поднимает вертикально вверх треть тела, вытягивает
            головку вперёд и шипит.
     -     Молоток! – рассмеялся Прокоп Петрович, - Да, так она
            пугает, чтоб её не трогали, так как потом может укусить, и
            яд её вообще то сильный. И ещё есть два отличия, детки.
     -     И какие? – вновь спросил один из первоклассников.
     -     А, можеть, кто из вас вас знает?
      И тут семнадцатилетний Макар вдруг расхохотался.
     -     Ты чего? – удивлённо посмотрел на него Новиков.
     -     У ужика головка круглая, а у гадюки похожа на треугольник,   
            как наконечник у копья.
     -     Точно! Но есть ещё одно отличие.
     -     Неужто? – посерьёзнел выпускник и почесал затылок.
     -     Да и вот какое: у ужа зрачки глаз круглые, а у змеи как у
           кошки щёлки вертикально.
     -     Ничего себе! – вырвалось у Никиты, - Но пока будешь
            рассматривать её, она может и тяпнуть.
     -     Верно. И вот теперь по этому поводу у меня вопрос к вам,
            Детки, а что делать, если всё же змеюка укусила?               
     -     Высосать из ранки яд, - тут же выкрикнула рыженькая Лиза.
     -     Нет, нельзя, - покачал головой фельдшер.
     -     А почему?
     -     А потому, что если у вас больные зубы или дёсны, то яд
            быстро побежит в кровь и отравит вас.
     -     Ого! – воскликнул Никита, - Тогда что же делать?
      Новиков присел на корточки.
     -     Надо перетянуть руку или ногу выше укуса, чтобы яд по
            венам не прошёл в сердце и мозг и быстрей бежать в
            амбулаторию. А там я или твоя мать, Никит, введём нужные
            лекарства. Поняли, детки?
     -     Да, - прошептала чуть испуганно Маша, увидев, что уж
            развернулся, соскользнул с пня и тут же пропал в высокой
            траве.
      И тут фельдшер поднялся, потянулся и объявил:
     -     Ну, вот, змеюка, как назвала ужа ты, и уползла, а нам пора
            идтить в село. Вас уже, наверно, ждут родные, чтоб чистить
            грибы для засолки и варить из ягод варенье, а некоторых
            собирать и в эвакуацию.
     -     Меня вряд ли, - грустно произнесла Маша, - Мама хворает, а
            бабушка совсем слаба стала. А папа завтра уйдёт на фронт
            вместе с учителем физкультуры, отцом Феди, сыном деда
            Попова и евреем Фишманом.
     -     А моего отца, сказал председатель, не возьмут из-за
            хромоты, - вздохнул Никита.
     -     А мы уедем отсель, - выкрикнула маленькая Настя, - Хотя у
            дедушки и ружо есть.
     -     Ружьём не повоюешь, - усмехнулся Макар Сырых, -
            Винтовку Мосина всем выдают.
      Прокоп Петрович с грустью посмотрел на всех.
     -     Я тоже, можеть, уйду воевать, ребята. Сегодня все
            собираются в школе на сборище. Будем думать, что робыть
            дальше.
     -     А мать говорила, что в сельсовете будет собрание, - объявил
           Никита.
     -     Нет, все взрослые придут на сбор именно в школу, -
            кивнул головой фельдшер, - Не приведи, Господь, чтобы
            фашист дошёл до нашей Васильевки! Ладно, пошли,
            ребятки.
     -     А я всё равно сбегу на фронт, - буркнул Макар и Прокоп
            Петрович, услышав это, показал ему кулак.               
     -      Рано тебе воевать, парень, - тихо произнёс он, подмигнув
            выпускнику, - Председатель и зоотехник, как и отец Никиты,
            тоже останутся – у вас, я думаю, будет, чем и здесь
            заняться, то есть помочь селянам в трудную минуту. Ты же,
            поди, комсомолец?
     -     Да.
     -     Тогда с селом не расставайся никогда.
      И Никита, идущий сзади них, всё это услышал. Он замедли шаг, и когда Храмова поравнялась с ним, тихо произнёс:
      -     Маш, а может, сбегаем вечерком скупаться? А то потом
             похолодает, да и немчура может дойти до нашего села, а?
       Девушка-подросток внимательно посмотрела на него, чуть покраснев, и кивнула головой.
      -     Ладно, пойдемо, но тильки ненадолго.
      -     Согласен. Так игде встретимся?
      -     Да у окраины, за домом Севки Ножова в пять часов. Ладно?
      -     Хорошо, но давай лучше прямо у реки на пляже, - попросил
             он, стесняясь, что его сверстники их увидят вместе.
      -     Ладно, жди.
        И Никита ждал, сидя на песчаном берегу и воздух прямо таки стал: ни одного дуновения ветерка, ни одного облачка на небе с ярким и горячим солнцем.
        Он ждал с непонятным волнением в груди, глядя на медленно текущую воду реки, всплески рыбёшек, радующихся вечерней зорькой и своими накаченные хозяйственным трудом мышцами – они с отцом берегли свою женщину – мать и жену и делали в огороде всё сами.
       Наконец, за спиной зашуршали кусты, и он обернулся.
Маша стояла и смотрела на него – парня своей мечты с красивой, уже мужской фигурой и твёрдым взглядом, а он буквально ласкал её глазами с ног до головы, даже не понимая этого, и восхищался. Восхищался её стройным тельцем под лёгким белым платьем с красными маками, тонкой и длинной шеей, короткой стрижкой, которую сделала её мама – единственный цирюльник в селе, и небольшими бугорками немного ниже ключиц. А также детско-взрослым личиком с чуть полными губами, маленьким носиком и тёмно-карими глазами.
     -     Ну, не зырь на меня так? – тихо произнесла она, делая
            шаги к нему.
     -     И почему? – раскрыл он широко веки от удивления.
     -     Мне и так очень жарко…
     -     Так солнце, гляди, какое!
     -     Да, но не только от его, но и…
     -     И отчего? – взял он Машу за руку, ощутив, как та 
            мелко дрожит.
      Она вырвала руку, вскрикнув:
     -     Ни от чего.
      И бросилась прямо в платье в воду. Никита чуть подождал, а потом стащил с себя синие шаровары и белую футболку, оставшись в чёрных сатиновых трусах. Потом разбежался, беря влево, где был небольшой мостик типа причала и, сделав переднее сальто, влетел в воду.
      Маша недалеко и неумело отплыла по-собачьи, а он рванул вольным стилем, обрызгав её рукой.
     -     Ты чо хулиганишь? – услышал он уже сзади и справа от
            себя, - Я же утопну!
      И он тут же остановился и развернулся, работая только ногами, чтобы не уйти под воду и видеть её.
     -     Так могу и научить…
     -     Можешь, но… апосля войны, - почему-то именно так сказала
            она и поплыла к близкому берегу.
      Он обогнал её и, почувствовав под ногами дно, встал и принял её, плывущую, в свои расставленные руки. Маша рванулась из неожиданных объятий, но он ещё крепче прижал её к себе.
     -     Ты чегой то? – попыталась вырваться девочка-подросток.
     -     А ничего, - вдруг покраснел он как рак и разжал руки.
      И она медленно обошла его и выскочила на берег, лёгким движение стащила с себя платье, разложила его на горячей траве и плюхнулась рядом на горячий песок в таких же чёрных сатиновых трусиках с резинками по нижнему краю и белой маечке.
      И тут же почувствовала, как рядом упал Никита.
Через десять минут она резко вскочила, обсыпав его песком.
     -     Ты чего? – повторил он её вопрос, поворачивая голову.
     -     Спеклась, - пригладила Маша волосы, - Пошли в воду.
      И быстро направилась к реке, а он поскакал за ней на четырёх конечностях, в таком положении войдя в воду и сев на дно. Потом развернулся к смеющейся Маше. И та вдруг тоже встала на четвереньки и запрыгала к нему, как собачка. Скачок и она столкнулась с ним и вдруг схватила его за шею и прижала к себе. Их губы встретились и так и остались до… самого конца.
     Домой шли молча, не глядя друг на друга, а у жилища Савелия Ножова разошлись: он пошёл огородами к себе, а она по улице, даже не чувствуя, как быстро высохла на ней одежда. А в его голове зазвучала фраза: «Я не забуду этого никогда…».

                Суета

      А фашисты подступали всё ближе и ближе.
Полтора месяца пролетели как один день, в которые селяне ежедневно ходили в лес по ягоды и грибы, ловили рыбу, которую потом коптили и сушили, а в августе перелопатили свои огороды и поле, чтобы взять оттуда всё, что можно было есть. И Никите в этой суете, как и Маше, пришлось тоже крутиться волчком, отодвигая возможность новой встрече всё дальше и дальше…               
      И вот в середине октября, когда чаще стали лить дожди, Савелий Ножов, которому на днях исполнилось тридцать пять лет и сходивший по этому поводу по грибы для закуски в дальний лес на запад, сказал, что вроде бы слышал грохот пушек.               
     -     Да ослышался ты, - улыбнулся пожилой Илья Колкутин,
            - Гроза вон была в соседней деревне.
     -     Ни хрена, дед, там, где я был никакой грозы даже не
            намечалось.
     -     Ну - ну, табе лучше знать, - зажёг тот самокрутку, но после
            ухода бывшего зэка, тут же побежал к Председателю
            сельсовета, доложить, что поведал Севка.
     -     Всё может быть, - покачал головой Колунов и на следующий
           же день, то есть 17 октября опять собрал селян в актовом               
           зале школы.
     -     Вот-вот и враг, возможно, войдёт в нашу область, - начал он
           и все с горечью на лице переглянулись, - Кто могли, уехали в
           эвакуацию, остальные, надеюсь, уже попрятали съестные
           запасы продовольствия. Если у кого и есть оружие, то тоже
           спрячьте подальше – пригодится. Всё, женщины свободны, а
           мужскую часть, хоть и малочисленную, прошу остаться.
      Заскрипели стулья, и зал почти опустел.
Председатель сельсовета обвёл всех взглядом. «Так, - пробурчал он себе под нос, - я, зоотехник, счетовод, хромоногий Ершов с сыном, больной туберкулёзом Галкин, конюх, Макар Сырых с дружком Фёдором Ивановым, физик Цаплин, Дмитрий Полуянов, Сергей Громов, участковый Иван Ильин и Веня Ухин. О, чёрт, Севка Ножов припёрся, будь он неладен. И зачем? Ведь только год, как вернулся из лагеря – сидел ведь, говорили, за разбой. В общем, двенадцать мужиков и три подростка. А остальные, ведь, одни старики».
     -     Чего оглядываешь нас, Иваныч? – прохрипел бывший
            заключённый, - Мужики, как мужики.
     -     Да, особенно ты, - забурчал Фишман.
     -     А чо? Я стрелять умею.
     -     По своим? – вдруг вырвалось у Цаплина.
     -     По личным врагам, твою мать…- матюгнулся Ножов, - И
            вы, жидовня, молчите, если не знаете, за что я сидел.
     -     Так, хватит! – стукнул кулаком по столу Председатель, -
           Слушайте меня внимательно.
     -     Слухаем, - подобострастно проговорил зоотехник Зайцев,
            кивнув головой.
     -     Так вот, думаю я организовать партизанский отряд…
     -     Из двенадцати человек? – усмехнулся зоотехник.
     -     Ещё Макар, Фёдор и Никита, - твёрдо произнёс Колунов.
     -     Малые ещё они для этого.
     -     В самый раз. Ты вот, Пётр Егорович, попробуй их мышцы –
           железо!
     -     Железо должно быть с башкой.
И тут поднялся с места закончивший школу в прошлом году Фёдор Иванов и задрал рукав рубашки.
     -     На, дядь Петь, опробуй, - согнул он правую руку в локте.
     -     Я про мозги говорил.
     -     Можно и голову на сообразительность проверить. Слабо?
     -     Да иди ты, - поднялся с места Зайцев, - Сопливые вы ещё.
            Ладно, Председатель, пойду ка я корову доить, а то жена
            захворала.
     -     Как знаешь, Егорыч, да и хватит вам собачиться. Пора о деле
            поговорить, - поморщился Председатель.
     -     О, це дило! – закашлялся Галкин, - Слухаем тебя, Артём
           Иванович.
Тот почесал затылок, провожая взглядом зоотехника, и произнёс:
     -     В общем, если немчура придёт сюда, в первое время будем
            сидеть тихо, так сказать прочувствуем атмосферу.
     -     Чего? – скривился Ножов, - Пердёж немцев будем
           вынюхивать что ли?
     -     Не груби, Севка, мы должны приглядеться, что и как, а
            потом…
     -     Потом поздно будет.
     -     Не будет. Какие будут предложения, мужики?               
     -     Да, надо бы на всякий случай пару блиндажей соорудить в
            лесу поближе к дальним болотам, - подал голос участковый,-
            Пригодятся.
     -     Согласен, - кивнул Председатель. Ещё?
     -     Туда жратвы бы какой натаскать и кое-какое оружие, если
            есть, - молвил Громов.
     -     Принято. Что ещё?
      И вдруг бывший зэк сказал:
     -     Лучше бы евреям отвалить подальше отсюда в эвакуацию.
     -     С какой такой стати? – перебил его поднявшийся с места
            физик Цаплин.
     -     Да говорят, что немцы вас не привечают.
     -     Откуда услыхал? – вмешался в разговор счетовод Фишман.
     -     В лагере говорили…
     -     А там откуда узнали?
     -     Да война то не вчера началась же, а в сентябре тридцать
            девятого, - усмехнулся Ножов.
Теперь уже не выдержал и поднялся со стула Колунов.
     -     Да, я тоже слышал обо этом. Ещё и цыган они ненавидят.
     -     Я из родной деревни не уеду, - буркнул учитель.
     -     А я сегодня же улетучусь, - беспокойно произнёс Фишман, -
           Меня нос и уши выдадут сразу.
     -     И обрезанный «болт», - расхохотался Савелий, - Так что ты,
            Цапля, штаны перед немцами не снимай.
Артём Иванович повысил голос.
     -     Ладно, хорош вам. Всё, после обеда пойдём копать
            блиндажи. Так что берите с собой лопаты, пилы, гвозди и
            молотки– хоть в один накат, но надо сварганить схрон.
     -     А провиант кто будет собирать? – заелозил полным задом по
            стулу Дмитрий Полуянов.
     -     Вот своим бабам, когда инструмент будете брать, и
            скажите. Пусть хотя бы сухой паёк соберут.
     -     Понятно, разберёмся, - кивнул головой Сергей Громов, -
           Айда, мужики.
      Все ушли, а Колунов ещё с полчаса сидел, меняя папиросы во рту, с прискорбьем думая, как всё получится, и кто от этой всей передряги, называемой войной, останется в живых… И как там Колосовы, Рыжовы, остальные учителя, и другие селяне, уехавшие кто в эвакуацию, а кто на фронт? Дай им, Бог, удачи! А вот нашим иудеям действительно надо бы уехать…

                Х

      Копали блиндаж все, кроме больного туберкулёзом Галкина, стариков Попова и Колкутина, фельдшера, занимавшегося бабушкой Маши Храмовой на дому, Зайцева, уничтожавшего по приказу Председателя совхозную документацию и не знавшего об этом мероприятии, и… Севки Ножова, который вообще не пришёл
     -     Вот, гад! – думал Председатель сельсовета, шагая по лесу, -
           Здоров как бык, а ленивый. Ах, да, у этих «синих» свои
           законы в отношении работы. Правда, иногда он помогает
           ненормальному Кольке Яровому коров пасти, но это же не
           работа - лежит себе в траве с утра до вечера, лузгая семечки,
           а после шести щёлкает кнутом животным по задницам.
           Говорят, что он шастает к Любке Сивой, муж которой ушёл
           на фронт в конце июня, но, правда, со свечой никто не стоял.
           Даже батюшка Евлампий пришёл с лопатой и граблями, вот
           так.
     Копали яму и валили деревья до темноты, и она получилась только пять на четыре метра (мешали частые сосны с их глубокими и раскидистыми корнями), то есть ни туда, ни сюда даже для их предполагаемого отряда, хоть и глубиной почти три метра.               
     «Не блиндаж, а действительно схрон какой-то для ворованных вещей, мать его!» - рассуждал Председатель.
     -     Ладно, пошли домой, а то есть охота и руки отваливаются с
           непривычки – столько напилили, - объявил наконец он, -
           Завтра кровь из носу, но поставим подпорки, покроем крышу
           и завалим её землёй. А потом примемся за второй. Да, харч
           по домам пусть лучше пацаны собирают. На Севку надеяться
           нечего. Слышите, ребята?
     -     Да, - отозвался Никита Ершов, - Всё сделаем.
     -     И возьмите пару фляг у Ольги Шульгиной для воды. Нужна
            будет.
     -     Есть, товарищ Предсель, - отдал честь Макар Сырых, - Будет
           сделано – отоваримся у главной доярки.
      Артём Иванович вскинул брови вверх.
     -     А чем ты меня обозвал, парень? На мат похоже.
     -     Не приведи, Господи, - перекрестился тот, - Предсель – это
            Председатель сельсовета.
     -     А-а-а, ну ладно, давайте к дому, мужики.
      Они пошли, и вдруг Макар ощутил на своём плече тяжёлую руку. Обернулся и удивился – чуть сзади него идёт батюшка Евлампий, через некоторое время прошептавший ему:
     -     Спасибо, сын мой, что вспоминаешь Бога. Он тебе ответит
           тем же.
      И всю дорогу Макар Сырых думал, как ему Всевышний ответит.
       А следующий день был ещё суматошнее: с утра лил дождь, чуть ослабевший к полудню, но в три часа все были уже у ямы. Укладывали деревья все вместе, скрепляя их скобами, которые притащил в мешке Ершов – старший из своей мастерской, а подпорки ставили из молодняка – те крепче, засовывая между ними и землёй валежник для тепла, остатки которого постелили на пол. Брёвна легли плотно, оставив восьмидесятисантиметровый лаз под раскидистой елью, который накрыли листом железа, а сверху мхом.
     -     Так, мужики, - остановился, чтобы перенести одышку
            Колунов, - На сегодня хватит. Завтра снесём вниз пни для   
            сиденья, а оставшиеся брёвна распилим вдоль для лежанок.
     -     Да, пора до дому, до хаты, – улыбнулся Аркадий
            Абрамович, - А то в темноте и в ямку можно попасть, и
            сломать что-нибудь.
     -     Ага, «морковку», - заржал Громов, держась за живот.
      Отец Никиты подошёл к нему.
     -     Что, Серёга, тяжело без желудка?
     -     Конечно. Живот болит постоянно и особенно, когда что-то
            подниму тяжёлое.
     -     А чего не сказал? – гаркнул Колунов, обходя овражек, - Мы
            бы и без тебя справились.
     -     Да пройдёт. Есть у меня травяное средство…
     -     На самогоне небось? – хмыкнул участковый.
     -     На нём, родном, на нём.
     -     Но много - то не пей, Серёж, - нахмурился Председатель, -
            ослабнешь ещё больше.
     -     Да знаю я. Стоп, кто-то идёт. Слышите потрескивание веток?
Группка остановилась, навострив уши и вглядываясь в наступившую темноту.
      И действительно впереди зашуршал кустарник.
     -     Да лиса это, - прошептал Громов.
     -     Всё может быть, - также шёпотом ответил Колунов, - Ну-ка,
           Фёдор, обойди осторожно то место вокруг.
      Иванов тут же растворился в полумраке.
А через три минуты завизжал женский голос.
     -     Ой, мужики, это я, доярка Люба. Федь, отстань.
      И тут же две фигуры выросли перед будущими партизанами. Доярка маячила светлым платьем, как привидение, а Фёдор тащил небольшой мешок.
     -     Ты чего это ночью шастаешь, Люб? – спросил Председатель.
     -     Да вот паёк несу вам в блиндаж.
     -     О, чёрт! И кто же это проговорился тебе о нём?
     -     Не скажу, обещала ведь.
     -     Ладно, молчи. Эй, молодёжь, быстро отнесите этот подарок
            назад в блиндаж, а мы потихоньку пойдём дальше.
     -     Есть, ко-ман-дир, - звонко пропел Фёдор Иванов и потопал
            назад вместе с Никитой и Макаром.
    Остальные двинулась дальше, но не успели они пройти и метров триста, как где-то сбоку явно услышали чей-то стон или плач. Все кинулись туда, раздвигая и ломая кусты, и выставив вперёд кто лопаты, кто топоры, а некоторые молотки, готовые встретиться с разъярённым зверем, напавшем на кого-то из селян, захотевшим проследить, куда ушли мужики на весь день. Но сюрприз оказался совсем другим…

                «Гости»

      Худенькому мальчику в светлых шортах и курточке было лет тринадцать. Он лежал на боку, подвернув под себя левую ногу, окрашенную чем-то чёрным. Любка, первая подскочившая к нему, провела рукой по ноге и повернулась лицом к вышедшей из-за туч луне.
     -     Елки-палки! – охнула она, - Он же ранен!
      Мужчины сгрудились вокруг.
     -     Что, как? – встревоженно произнёс Колунов, - Фонарик есть   
            у кого?
     -     Да, - вышел вперёд запасливый механик - отец Никиты, - Вот
            он.
     -     Включай и наводи на ногу.
Бледный луч осветил бедро мальца, и все увидели разорванный край шорт, пропитанный кровью, которая дотекла уже до колена.
      И Люба тут же разорвала подол своей белой нижней юбки. Две минуты и нога туго перебинтована. Здоровяк отец Евлампий легко поднял мальчика, уложил, как только что родившегося на согнутую в локте левую руку, и быстро поспешил вперёд. И все чуть ли не строевым шагом затопали за ним, а через десять минут их догнали Никита, Фёдор и Макар.
     -     Что случилось? – обогнал Макар Председателя.
     -     Раненого мальчика нашли.
     -     Тогда сразу к нам, - услышал их разговор Никита, - У
           мамы всё есть дома для перевязки.
     -     И спасибо ей за это, - перекрестился батюшка, - Не надо,
            чтобы про пацана всё село знало.
      За три с половиной часа молча добрались до сруба Ершовых.
Отец Евлампий внёс постанывающего мальчика в дом, Артём Иванович и Никита за ним, а его отец, завершавший процессию, распрощался с остальными и закрыл дверь на щеколду.
Раненого положили на деревянный топчан, и хозяйка дома шустро стащила разорванные шорты, обнажив полностью ноги. Кровоточащая рана была почти у тазобедренного сустава, но неглубокой.
     -     Пару швов надо всё же наложить, - уверенно сказала
            Елизавета Гавриловна, - Потерпишь, герой?
      Но мальчик на вопрос не среагировал
     -     Да обезболь ты его, Лиза, - вмешался Председатель.
     -     А это обязательно, - завозилась женщина со шприцом,
            вынутым из небольшого стерилизатора.
     -     Осколком задело, - знающе проговорил отец Никиты,
            осматривая рану.
     -     Ладно, пусть оклемается, а завтра порасспросим, кто он и
            откуда, - кивнул головой Колунов, - Ну, я пошёл.  Мальца то
            у себя оставь. Слышь, Елизавета?
     -     А как же! Его и помыть надо, и переодеть – вон какой
            грязный.
     -     Да поможет ему Бог, - перекрестил мальчика Отец
            Евлампий, и тоже покинул дом.               
      Он пришёл в себя к обеду следующего дня, но, похоже, было, что он бредит, так как сразу начал часто повторять только одно слово:
     -     Немцы, немцы, немцы…
      Его покормили, отмыли, перевязали, потом дали горячего молока с мёдом и аспирин и… он ожил, то есть сел в кровати и заговорил:
     -     Немцы уже в Белгороде.
     -     Откуда знаешь? – спросила Елизавета Гавриловна.
     -     Я там живу, то есть жил…
И женщина сразу сообразила и позвала со двора сына, коловшего дрова:
     -     Никит, быстро сбегай за Председателем.
      И тот тут же рванул из дома.
По пути он встретил отца, идущего из мастерской, и они вместе  поспешили в сельсовет. Услышав такую новость, Колунов сразу же напялил плащ, и троица поспешила к дому Ершовых.
       А мальчик, которого звали Славой Денисовым, уже сидел за столом и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Взрослые сгрудились вокруг него.
     -     Ну, Славик, повтори всё то, что рассказал мне, - попросила
           мать Никиты.
      И тот, посерьёзнев, начал:
     -     Фашисты пересекли границу области позавчера и наши под
            их натиском стали отступать.
     -     Молодец, точно говоришь, - вырвалось у Артёма
            Ивановича, - Продолжай.
     -     Мой отец, бывший военный, работал в Обкоме партии и всех
            служащих сразу же решили эвакуировать вместе с
            родственниками. И на двух грузовых машинах мы поехали
            на северо - восток.
     -     И мужчины? – нахмурился отец Никиты, - А уйти в
            подполье?
     -     Так приказало начальство, боясь, что кто-нибудь сразу
            сдаст немцам коммунистов и их всех расстреляют.
     -     Да, бывало так и раньше в Гражданскую, - с досадой буркнул
            Колунов, - И что дальше?
     -     Мы успели доехать до Корочи, как налетели самолёты и…
      Мальчик стал тереть кулачками глаза.
     -     И стали бомбить? – ахнула Елизавета Гавриловна.
     -     Да. Первая бомба угодила прямо в наш грузовик, но мама
            успела меня отбросить в придорожные кусты, а потом…- и
            Славик до боли закусил нижнюю губу, - А потом я ничего
            не помню. Хотя нет, вспоминаю, что какой-то мужчина
            некоторое время тащил меня на себе, а потом он упал, и я
            увидел, что он весь в крови.
     -     О, Господи! – перекрестилась женщина.
     -     И он только и успел указать рукой: «Иди в ту сторону», и…
            умер. Ногу я почти сначала не чувствовал, поэтому целый
            день шёл, но потом появилась сильная боль, и я увидел, что
            шорты мои в крови и потерял сознание.
     -     Ясно, - помрачнел Председатель, - Давай, Никита, пробегись
            по домам и сообщи, что вот-вот и гитлеровцы будут здесь.
            Пусть мужики идут в сельсовет, а женщины и
            дети прячутся в погребах. Ясно?
     -     Да.
      И Ершов-младший выскочил из дома.
     -     Ты, Матвей, идёшь со мной, - продолжил Колунов,
            обращаясь к отцу Никиты, - а ты, Елизавета останься с
            мальчиком и учти, он теперь твой сын и никому ни слова о
            нём и его отце и кем тот был.
     -     Поняла. Я только сбегаю в амбулаторию за инструментом и
            перевязочным материалом, а по дороге заскочу к
            Новиковым.
     -     Правильно. Пусть наш фельдшер притворится больным и
           сидит в своей мазанке – он нам обязательно ещё пригодится.
     И дом опустел, а Славик с помощь хозяйки тут же был спрятан за печку, где лежали старые подушки и одеяла
      Немцы вошли в село 27 октября во второй половине дня, и офицерский состав, прибывший на двух машинах, тут же поселился в доме для учителей, а солдаты в школе, рядом с которой разместились два грузовика, шесть мотоциклов и один небольшой танк. Офицеров было пять, а солдат около тридцати. Были у немчуры и собаки – три овчарки, зло лающие на всех селян.
      Эту ночь фашисты отдыхали: пили, орали и кутили, то есть из дома учителей доносились звуки граммофона, играющего какие-то марши. А на следующий день начались безобразия: солдаты ходили по домам, отбирая съестное и самогон. Офицеры же собрали всё население у дома учителей. И тут выяснилось, что Савелий Ножов исчез… Немец - переводчик на русском языке стал забивать селянам мозги всякой ересью, то есть, что немецкая армия пришла освободить народ от коммунистов и евреев и установить в России самый лучший общественный строй в Европе.
     -     А теперь ми стать проводить чистка, - объявил один из
            молодых офицеров, картавя русские слова, - Раздевать.
     -     Что-о-о? – за полошились селяне, - Как?
     -     Снимать штаны, русские свиньи и стать в ряд, - заорал
            переводчик, - Или начнём стрелять.
      Мужики переглянулись, ища глазами женский пол, но тот в это время уже отбивался от солдат, обыскивающих дома и забирающих продукты.
     -     Ну, слюшать нас, а то… - немолодой седоватый офицер со
            шрамом на щеке вынул пистолет и выстрелил в воздух.
      И мужская часть селян, яростно матерясь, начала раздеваться. Прикрыв срам руками, стали в неровный ряд и… началось: один из молодых офицеров и два солдата останавливались перед каждым, заставляя поднимать руки, в результате чего из строя были выведены Цаплин и деда Попов.
     -     Зачем это? – забеспокоился дед.
     -     Офицер всё скажет, - мерзко заулыбался переводчик.
     -     Ты что, старый, укороченный что-ли? – прыснул в кулак
            стоявший рядом Дмитрий Полуянов.
     -     Ой, да он у меня так с младенчества, - прикрылся руками
            бедный Александр Максимович, - А что? Это запрещено?
     -     Посмотрим, - нахмурился Колунов, стоявший с другой его
            стороны, - Ты же русский, а они ищут евреев.               
      А потом прошептал сам себе, глядя на спину учителя, вышедшего из строя:
     -     Эх, зря ты вчера, Яков Семёнович, не уехал вместе с
            Фишманом.
      Несчастных увели в школу, где был наполовину залитый дождём вместительный подвал. А потом стали всех мужчин по очереди допрашивать в сельсовете, уведя потом их тоже в подвал. Что там было, Никита не слышал - его, Фёдора и Макара после осмотра вытолкал из строя переводчик и дав ногой под зад, заржал как старый конь:
     -     Идите домой, щенки.
      И они ушли, с ненавистью поглядывая на немца.
     -     Твари поганые, - возмущался Макар, шлёпая сандалиями по
            пыли, - Смотрят на нас, как на быдло.
     -     Я бы их всех… - побелев от злобы, сказал Фёдор, - К
            мирному населению так относиться нельзя.
      И тут Никита вспомнил свою бабушку.
     -     А знаете, почему так?
     -     В смысле? – удивлённо посмотрел на него Иванов.
     -     А потому, что это не регулярные войска.
     -     Откуда взял? – с интересом уставился на него Сырых.
     -     А вы форму видели?
     -     Ну, да, чёрная.
     -     А петлицы?
     -     Я к этой сволочи не присматривался, - пожал плечами
            Макар.
     -     Я тоже, - буркнул Фёдор.
     -     А зря, - поучительно произнёс Никита, - я их тщательно
            осмотрел с ног до головы.
     -     И зачем?
     -     А вы потом присмотритесь. Петлицы в виде двух молний.
     -     И что?
     -     А то, что это бригада СС.
     -     Кто, кто?
     -     Это каратели, друзья, то есть, самые жестокие садисты в
            немецкой армии.
     -     Откуда знаешь? – не выдержал Макар.
     -     Бабушка рассказывала, что её в связи с знаниями немецкого
            языка, вызывали в НКВД с самого начала войны в Европе и
            там она узнала об этом у какого-то служащего.
     -     Понятно, поставили её на учёт на всякий случай, -
            ухмыльнулся Фёдор, - А давно ты был у неё, Никит?
     -     Да ещё в мае – приезжал на праздник вместе с отцом на
            полуторке.
     -     Да, тяжело там в Белгороде, наверное, сейчас.
      Макар вздохнул и зло сплюнул в траву.
     -     Какая- то гадина, видно, шепнула фашистам, что в лесу
            нашем прячутся партизаны.
     -     Не исключено, - кивнул головой Фёдор, - Ладно, двинули по
            домам.
Этой ночью их разбудили вновь звуки музыки и восторженные крики, раздававшиеся из учительского дома, а утром прошёл слушок, что Кругликову Нюру и Любу Сивую офицеры притаскивали к себе в учительский дом для забавы… И никто из селян не решился заступиться за них – боялись, что спьяну те их перестреляют. Но женщины потом рассказывали, что офицеры к ним не приставали, а поили их шнапсом и всё расспрашивали о жителях, у кого какой дом, то есть богатый или нет, а потом танцевали с ними под новенький граммофон, который они привезли с собой.
      И это было странным…
                Эсэсовцы 
               
     А днём всё мужское население, усаженное в подвале школы, вновь допрашивали.  И более резко и долго, то есть когда те возвращались по домам, некоторые хромали, некоторые вытирали кровь с лица, но синяки были у всех.
     -     Вот, негодяи! – возмущались встречавшие их женщины, - И
            что им от наших мужиков надо? А где же Цаплин и Попов?
      Но все молчали, отрицательно покачивая головами.
У Фёдора отец ушёл на фронт, а у Макара давно умер, так что не у кого им было узнать, что там происходило.
      Вернулся домой и отец Никиты и, садясь за стол, не улыбаясь подмигнул ему. Мать приставала к мужу с расспросами, но тот отнекивался:
     -     Меньше знаешь, мало горя, - только и сказал он.
      Но вечером, когда Елизавета Гавриловна ушла спать, Матвей Ильич прошёл в комнатушку сына и зашептал ему на ухо:
     -     Немцы ищут партизан…
     -     Значит Макар был прав, когда говорил мне с Фёдором об
            этом, - кивнул головой сын.
     -     Да. Так вот, эти гады допрашивали всех по отдельности,               
            били по ногам и лицу, сломав нашему фельдшеру и
            Полуянову носы, а участковому повредили коленный сустав.
            Выявляли, заразы, коммунистов.
     -     Так Артём Иванович же и Ильин…
     -     Да все знают, что они партийцы, но никто об этом не
            проговорился.
     -     Ты так считаешь? – с сомнением посмотрел на отца Никита.
     -     Но ведь отпустили же нас всех, и даже их.
     Никита задумался и пришёл к выводу, что очень хорошо было бы подслушать разговор эсэсовцев. Да, это мысль! Ведь он знает немецкий язык вполне хорошо.
     -     А учителя и деда Попова видели в подвале?
      И Матвей Ильич хмуро покачал головой.
     -     Нет, их там не было. Наверное, солдаты заперли их у себя в
            Школе отдельно от других мужиков. Ладно, ложись спать.
            Посмотрим, что будет завтра. А то, может, и надо уже
            уходить в лес.
     -     Думаешь пора, пап?
     -     Всё может быть, Никит. Нас мало, но… Ладно, спи.
            Утро вечера мудренее.
      А в пять утра раздался стук в дверь. Все выскочили из кроватей и прильнули к окну. И… отпрянули – на них смотрела грязная рожа Савелия Ножова.
     -     Я пойду, открою, - прошептал отец, беря в руку топор.
     -     Я с тобой, - сунулся тоже к двери Никита.
     -     Осторожно там, - прижала от страха ладони к груди
           Елизавета Гавриловна, закрыв собой проход за печку, где
            спал Славик.
     -     Знаю сам, - отмахнулся от неё муж.
Севелий был в одном испачканном землёй исподнем, держа в руке наган. И он весь трясся – по ночам было уже довольно - таки прохладно. Начало ноября всё же…
     -     Ты чего и откуда? – спросил отец Никиты, открыв дверь.
     -     Оттуда, Матвей. Пусти, а то я закоченел совсем.
      И хозяин дома завёл нежданного гостя в сенцы.
     -     Ты где пропадал то, Сев?
     -     В лесу. У тебя самогон есть?
     -     Да.
     -     Налей, а то язык не поворачивается.
Ершов – старший полез по лесенки на чердак и вернулся оттуда с полной «четвертью».
     -     А стакан? – скорчил недовольную мину Ножов.
     -     Пей из горла, а то в кухне Лизка увидит, что я беру их, всё
            поймёт и начнёт ругаться. Это же спирт, а самогон в
            подполе на кухне.
     -     Е, моё! – хрюкнул от удовольствия Савелий, - Стащила что
            ли с работы?
     -     Не стащила, а спрятала - всегда нам всем может пригодится.
     -     Это точно!
      Гость сделал три глотка и закашлялся.
     -     Да тише ты, - зашептал Матвей Ильич.
     -     Да он, чёрт, не разведённый. Чуть не задохнулся. Глотнёшь?
     -     Нет, сейчас голова должна быть светлой. А где взял наган?
     -     Да у себя… Припрятал лет десять назад.
     -     Эх, ты, бандит! – покачал головой Ершов, - Никак старое не
           забудешь?
     -     Его не забудешь никогда, - вяло проговорил бывший
            заключённый.
     -     Что же ты в жизни хорошего сделал то, Севка?
      И тут подал голос Никита:
     -     Пап, полезем на чердак – там теплее. И из старой одежды
            кое-что ему найдётся. Пусть оденется.
      Отец почесал затылок.
     -     Да, ты прав. Ну, Ножов, давай вперёд наверх и осторожно, а
            то Лиза моя выскочит и разгонит нас. А я пока схожу,
            успокою её. Никит, помоги, пьянице, там приодеться…
     -     Я не пьяница, - возмутился Савелий, - Просто замёрз, как
            цветок на морозе.
     -     Ничего себе цветок! – прыснул отец, - Воняет от тебя, как в
            коровнике.
     -     Да иди ты… - матюгнулся тот и полез по лестнице
            наверх.
      Никита за ним. Минут через пять Матвей Ильич вернулся, неся в кастрюле варёный картофель с белым мясом – все куры пошли под нож и их тушки хозяин дома спрятал в сарае в погребе, присыпав люк соломой. За это время полураздетый Ножов напялил на себя старые штаны хозяина дома, рубашку и ватник. Парень же натянул на себя рваный тулуп.
     -     О-о-о, какой закусь! – пустил слюни непрошенный гость,
            увидев еду.
     -     Ешь, это последняя курица – эсэсовцы всё отобрали, -
            схитрил на всякий случай Матвей Ильич, боясь, что бывший
            вор попросит дать тушку с собой.
     -     Тогда помянем её, - присосался к бутыли гость.
      Наевшись, он закурил что-то очень крепкое.
     -     Ну, рассказывай, - повторил просьбу хозяин дома, - А то от
            строительства блиндажа отказался, то есть смылся, а теперь
            его, мабудь, пользуешь.
     -     А кто, Хромой, харч собирал по деревне?
     -     Ты что-ли? – недоверчиво спросил Ершов-старший.
     -     Я, а что, Любка не приносила?
     -     Принесла, но ничего не говорила.
     -     Вот, зараза! А хотя хорошо, то есть пусть все думают, что я
            сгинул.
     -     С какого перегара?
     -     А с такого, что фрицы пришли сюда, чтобы лес прочёсывать.
           Ищут, твари, партизан.
     -     Что, видел кого?
     -     Да, парочка их с автоматом и собакой прогулялись до
            первого болота.
     -     И собака тебя не учуяла?
     -     Так я с подветренной стороны шёл за ними. И, кстати, кое-
            что нашёл.
     -     И что?
     -     Свежую яму…
     -     Ну и что такого?
     -     А подумай, Матвей, откуда она?
     -     Не представляю.
     -     А зря. Я ведь копнул, а там… наш еврей Цаплин с дедом
            Поповым.
Ершов всплеснул руками.
     -     Ёлки – палки, твою мать! То-то их не было в подвале.
     -     А что, вас в подвал сажали фрицы?
     -     Да, всех мужиков.
     -     И что, били и допрашивали?
     -     Не без этого. Вон участковому Ивану Ильину коленный
            сустав повредили, а фельдшеру и Дмитрию Полуянову носы
            сломали.
     -     Иди ты?
     -     Да.
     -     Жалко и особенно однорукого Ваньку. Теперь он не вояка.
     -     У-у, какую песню ты завёл! И с чего бы это? Ты же
           краснопёрых всегда ненавидел.
     -     Моя страна не только из мусоров состоит, Матвей. Вот я и
            решил уйти в подполье, если так можно сказать. А у 
           участкового точно есть пистолет, то есть у нас уже два
           настоящих ствола будет, если он отдаст.
     -     И что, вдвоём будете воевать? – чуть улыбнулся отец
           Никиты.
     -     Нет, только с надёжными людьми.
     -     А ты сам то из надёжных?
     -     Увидишь блиндаж и поймёшь, механизатор ты наш.
     -     А что там?
     -     Посмотришь.
     -     А почему ты именно к нам пришёл?
     -     Вы, Ершовы, на самом краю деревни живёте. А ты что,
            хотел, чтобы я с песнями прошёлся днём по нашему
            «проспекту»? – широко зевнул гость.
     -     Н-да, научили тебя в лагере калякать, - покачал головой
            Матвей Ильич, - Ладно, спи, и если что, закопайся в сено,
            что в углу.
     -     Понял. Спокойного утра и дня. И, кстати, я в месте не столь
            отдалённом, общался не только с урками, но и с людьми с
            высшим образованием.
     -     В одном бараке сидели что ли?
     -     Ага, чтобы сплотить, так сказать, население в борьбе с
            настоящим врагом, мать их!
     -     И кто этот враг был? – хмуро посмотрел на Савелия отец
           Никиты, - НКВД?
     -     Тогда да, а теперь немцы, - уже вяло произнёс Савелий,
            повернулся на бок и тут же захрапел.
А Никита с отцом ещё час рассуждали о создавшейся ситуации. Ведь действительно, их возможный отряд не отряд без оружия, а одно название…
                Сходка

      В обед зашёл к ним Колунов и Савелий не стал прятаться.
     -     А-а-а, Ножов, объявился? – с презрением проговорил Артём
           Иванович, - И где шлялся? У Любки в погребе под юбкой?
     Лицо бывшего зека передёрнулось.
     -     Сказал бы я тебе, Председатель, да при женщинах не
            матюгаюсь.
     -     Ишь ты какой, интеллигентный душитель! – с издёвкой
            вымолвил тот.
      И Матвей Ильич не сдержался.
     -     Зря ты так, Артём, ты сначала выслушай его, а потом
            высказывайся как хочешь. И ведь он, слушок был,
            душегубом никогда не был.
     -     Зато вором, - сел Колунов за стол, - Ладно, хозяин, наливай.
            А ты, Ножов, как говорят в ваших «малинах», колись.
      Тот аж позеленел.
     -     Не буду. Пусть вот Никитка повторит, что я им балагурил
            вчера.
     -     Ишь ты какой обидчивый! Будь, по-твоему. Ну, парень,
            расскажи.
      И Никита поведал всё, что говорил на чердаке Савелий.
Председатель заёрзал задницей по табурету, явно смутившись от услышанного.
     -     Ладно, Севка, удивил ты меня, но извиняться не буду.
     -     Мне твои извинения не нужны, - разлил теперь самогон тот
           по лафитникам.                Матвей Ильич спирт уже не стал доставать, боясь своей жены – медсестры, да и пригодится он, может быть, не приведи, Господь, для другого. А Ножов поднял стаканчик и добавил:               
     -     Мы не гордые, Председатель. Лучше давай помянем первых   
            двух убиенных селян.
     -     О, Господи! – перекрестилась хозяйка дома, - И зачем ты так
            сразу, Сева?
     -     А затем, Елизавета, что идёт война, а не карнавал.
      И он первым опрокинул самогон в рот.
Помолчали минут десять, закусывая, а потом мать Никиты, чтобы сгладить напряжение, сказала:
     -     А сходи - ка, ты, сынок, в погреб. Там под кирпичами банка с
            квашеной капустой. Да, и Славика возьми с собой – пусть
            привыкает к нашему жилищу и что, где есть.
     -     И то, правда, жена, - поддержал ей Матвей Ильич, - Сходи
            с ним, принеси.
     И парень поспешил с подростком в сарай, а Колунов продолжил разговор:
     -     Так какой, Ножов, нас ждёт сюрприз в блиндаже?
     -     Увидите какой.
     -     Хм, тайну из-за какого-то пустяка делаешь?
     -     Ага. Ты чем пытать меня, Председатель, скажи, кто в отряде
            будет. Нас - то ведь, крепких мужиков, в селе мало.
     -     Для этого надо собрать всех.
     -     И как ты это себе представляешь?
      Артём Иванович задумался: а действительно как? Он не сомневался, что парочка немецких солдат постоянно внимательно следят за передвижением селян, поэтому надо быть очень осторожными.
     -     Честно говоря, пока не знаю, - хмуро произнёс он.
     -     То-то же, - ухмыльнулся Ножов, - А я вот знаю.
     -     И как?
     -     А надо собрать всех жителей перед сельсоветом и прочитать
            им лекцию о немцах, их помощи в построении нового
            общества в России, где не будет коммунистов, жидов и
            цыган. И все будут жить богато и счастливо.
     -     Ты что, Севка, с ума сошёл? Такое говоришь, что хочется
            дать тебе в морду, - вскочил с лавки побледневший Колунов,
            а Савелий рассмеялся.
     -     Ты извини, Председатель, но ты хоть и коммунист, но дурак.
           Этот доклад на сходке– прикрытие. Вот молодые ребята
           наши перед этим мероприятием обойдут всех мужиков
           ночью и скажут, что если кто решил идти с нами в лес 
           партизанить, тот сунет тебе после собрания простой клочок
           бумаги в руку при пожатии, как бы прощаясь. Вот мы и
            узнаем, кто у нас надёжный и будет воевать. Да и немцы
            чуток успокоятся после такого сладкого «торта».
     Артём Иванович покраснел, почесал затылок и сел на своё место, а Матвей Ильич с радостью глянул на Ножова.
     -     Да, Савелий, ты молодец! Не ожидал от тебя такого. Видно
            сожительство, так сказать, с «врагами народа» пошло тебе
            на пользу. Так что, Артёмушка, прислушайся к его совету.
     -     Ладно, - буркнул Колунов, вставая, - Я так и сделаю. Пока.
     Встал и направился к двери и тут же столкнулся с Никитой, который был бледен и возбуждён.
     -     Ты чего, парень? – удивлённо посмотрел на него
            Председатель, - А мальчик где?
     -     Поворачивай назад, Артём Иванович, - прошептал тот, - Есть
            новость и новость неприятная. А Славик уже у себя за
            печкой греется.
      И они оба опять уселись на скамью.
     -     Так что, сынок, случилось? – спросила мать.
     -     А вот что, товарищи: я вышел из дома и увидел краем глаза,
           что кто-то мелькнул за нашим заборчиком. Пошёл в сарай,
           но, как вы знаете, дверь туда с торца и не видна с улицы. Вот
            я и шмыгнул за постройку, а потом через кусты к щели в
            заборе и…
     -     Я так и думал, что немцы следят за мной, - недовольно
            перебил парня Колунов.
     -     Нет, это были не немцы, - угрюмо промолвил Никита.
      И собравшиеся тут же выкатили удивлённо глаза на него и даже Ножов.
     -     А кто? – еле выговорил Председатель.
     -     Зоотехник Зайцев.
И все вздрогнули от такой неожиданной вести.
     -     А ты, сын, не перепутал? – закашлявшись, спросил его отец.
      Тот отрицательно помотал головой.
     -     Нет, это был он и держал в руках… небольшой бинокль,
            каких у нас я не видывал.
     -     Твою мать! – не сдержался Артём Иванович.
     -     Вот сука! – воскликнул Савелий, - Продался немчуре, падла.
           Хорошо ещё, что я сижу не у окна, а то бы увидел и…
     -     А также хорошо, что не был он на постройке блиндажа и не
            знает о нём, паскуда! – охнул Матвей Ильич.
     -     Сволочь паршивая, - пробормотала Елизавета Гавриловна и
            стала убирать тарелки со стола.
     -     Что ж теперь делать? – в отчаянии промолвил Колунов.
     -     А ничего, - меланхолично прогудел бывший зек, - Ходи,
           Иваныч, как и ходил сюда – все же в деревне знают, что ты
           дружишь с Матвеем, а совет мой насчёт сходки прими
           обязательно. Только, естественно, ни слова зоотехнику об
           уговоре на счёт отряда, и даже наоборот – сделай вид, что
           очень боишься фашистов.
     Вернулась в зал хозяйка дома, неся самовар.
     И тут вдруг зашуршало за печкой и в кухню вошёл раненный подросток и все от неожиданности вздрогнули, как будто ожидая большой крысы. Чуть прихрамывая, он прошёл к столу и сел на табурет.
     -     Кушать захотел, Славик? – спросила мать Никиты.
     -     Ага.
     -     Значит, поправляешься.
     -     А это кто ещё? – удивлённо посмотрел на него Савелий.
     -     Да нашли его в лесу в последнюю ночь свободы, - с тяжёлым
           вздохом сказал хозяин дома, - Бежал с отцом и матерью из
            Белгорода, перед тем, как немцы вошли в него.
     -     Раненный он что ли?
     -     Да, их грузовик разбомбили, и только он остался в
           живых. Но осколок всё же его пометил.
     -     Понятно, - кивнул головой Ножов, - Ты, мать, откармливай
           его – он нам ещё пригодится. Ладно, я пойду на чердак – что-
           то меня опять разморило.
     -     Не что-то, а самогон, - забурчал Колунов, - И вообще, хватит
           поить гостей, Матвей. Эта жидкость нам тоже нужна будет.
           Так, я пойду готовить речь, чёрт бы её подрал, для всеобщего
           собрания.
     И в кухне тут же воцарилась тишина, прерываемая причмокиванием мальчика, поглощавшего борщ из оставшейся капусты со свеклой и слушающего рассказы Никиты о деревне, школе, рыбалках, последнем походе в лес по грибы, встрече с большим ужом, блиндаже и пользе гимнастики. Славик уснул, а Ершов-младший всё ворочался и ворочался на своей постели – его всё никак не покидала мысль, что надо как-нибудь подслушать разговор офицеров Вермахта. Ведь он хорошо знал немецкий язык и был теперь благодарен бабушке за это. А как там она? Жива, здорова? Нет, надо съездить в Белгород, узнать о ней всё.
      Ну как же, чёрт возьми, осуществить свой план в отношении
эсэсовцев? Да, надо напрячь память, и вспомнить подробно фасад дома учителей, где расселились офицеры. Днём не подойдёшь – сразу схватят. Надо пробираться к нему ночью. Вот если бы была пожарная лестница, как в школе, то…
      «Господи, да с боку же старый дуб стоит, - вспомнил Никита, - Залезу повыше и… ёлки-палки, не достану ведь до крыши всё равно. А если верёвку кинуть? Нет, не пойдёт – буду бросать, и… бухать ею по крыше. Услышат ведь, точно услышат! Ну, что же делать? А, если залезть на самый верх и продвинуться по ветке почти к самому её концу? Она прогнётся, и я попаду на крышу – вряд ли спят офицеры на первом этаже – скорее всего там расположились два-три солдата, охраняющие их. Всё, сегодня пройдусь там часа в два ночи и рассчитаю, что и как. Да и надо проследить за зоотехником, и, думаю, Фёдор с этим справится».
      И Иванов действительно справился, доложив с неохотой вечером Никите (младше он его, а командует), что Зайцев один раз заходил в школу и пробыл там с полчаса. О чём его спрашивали немцы? Что он рассказывал о селянах? Кого объявил ненадёжными для немецких «освободителей»? Как узнать? И почему он не выдал им партийцев?  И тут он вспомнил, что сказал ему Макар о предателе вчера днём, когда втроём курили в его саду в кустах смородины, не боясь, что их кто-то услышит, а зря:               
     -     Да надо его взять за мотню и покрутить – сразу расколется.
      Ершов тогда почесал затылок и ответил:
     -     Я думаю, что рановато.
     -     Как бы не было поздно, - пробурчал Фёдор.
Шорох за раскидистой яблоней они засекли, когда расходились по домам и тут же упали на землю. Пролежали так минут десять, а потом ползком добрались до опустевшего курятника и залезли изнутри на крохотный чердак, где было окно.
     Наблюдали долго, но никого не заметили, однако, когда решили всё же по одному расходиться огородами, Макар прошептал:
     -     Смотрите, пацаны, вон под той грушей какое-то шевеление.
Никита и Фёдор присмотрелись и точно – кто-то медленно выбирался из-под дерева.
     -     Слезаем и ждём его у задней калитки, - приказным тоном
            проговорил Фёдор.
     -     И то верно, - кивнул головой Никита.
     -     Тогда подползём с трёх сторон и возьмём этого наблюдателя
            в клещи.
      Так они и сделали: худой незнакомец появился минут через пять.  И старый плащ с капюшоном, опущенным максимально на лицо, болтался на нём, как рваные рубашки на огородном пугало. Но он не рванул от них в обратную сторону, а так и остался стоять, как фонарный столб.
      Ребята подошли к нему и откинули капюшон на спину и… остолбенели – на них грустно смотрел бледный Серафим Галкин, страдающий туберкулёзом лёгких.
     -     Ты чего здесь делаешь? – строго спросил молодой хозяин
            сада.
     -     Д… так, - задрожал всем телом тот, а потом добавил, - Да
            зоотехник наказал за вами, молодёжь, последить, хулиганите
            вы или нет.
     -     И зачем?
     -     А ему немчура приказала.
     -     А он что, на них работает, паскуда? – покраснел до ушей
            Макар, будто не зная об этом.
     -     А чёрт его ведает, - закашлялся хронический больной, - Сам
           то он ходит по пятам за Председателем. И, мне кажется, что
            из-за слухов, что в нашем северном лесу есть партизаны.
     -     Странно, - проговорил Никита, - Странно, что он, не сдал
            до сих пор Артёма Ивановича и Ильина эсэсовцам?
     -     А кто его знает, - тяжело вздохнул Галкин, - Может, они и
            проведали, что Колунов и Иван коммунисты, но ждут, пока
            тот выйдет на контакт с отрядом.
     -     Возможно, ты и прав, Серафим, - кивнул головой Фёдор.
     -     Тогда я пойду? - опять заходил ходуном от кашля больной, и
            ребята поняли, что он дрожит не от страха, а от уже
            надвигающегося холода, который обострил его страдания.
     -     Иди, - похлопал Никита его по плечу, - Но…
      И тот, опять закашлявшись, закивал головой, да так сильно, что им показалось, что она вот-вот и свалится с его тощей шеи.
     -     Я понял, ребята, и вас не видел никогда всех вместе. И
           вообще…
     -     Правильно, - буркнул Фёдор.                Галкин ушёл, а троица поплелась в дом, где мать Фёдора жарила драники. А потом они ещё долго говорили о создавшейся ситуации и о предателе, рассуждая, как лучше и когда заманить его поближе к лесу и уничтожить.
                Площадь

      К дому учителей, где разместились немецкие офицеры, решено было, идти всем троим.
     -     Мы будем следить за домом, а ты, Никит, ищи своё дерево, -
            сказал Фёдор.
     -     Если что, он, - указал Макар пальцем на предыдущего
            «оратора», - заухает совой, а я крикну выпью.
     -     Отлично, - кивнул головой Ершов – младший, - Но хорошо
            было бы и вооружиться…
     -     У меня есть охотничий нож, - проговорил Фёдор.
     -     А у меня одноствольный обрез, - бросил Макар.
     -     И откуда? –удивлённо спросил Никита.
     -     Покойный отец в Гражданскую ездил собирать избытки
            посевных и у одного зажиточного мужика нашёл это уже
            укороченное ружьё в сарае.
     -     Нормально. Но если, не дай Бог, засекут нас и станут ловить,   
            то отбросьте всё подальше – нам преждевременные
            неприятности не нужны.
     -     А ты что, без ничего пойдёшь? – поинтересовался Иванов.
     -     Я возьму отцовскую бритву на всякий случай и верёвку.
     -     Сойдёт, - кивнул головой Макар Сырых, - И когда пойдём?
     -     А сегодня ночью. Да, нацепите на себя тёмную одежду и
            никаких фуфаек и плащей – будут мешать, если придётся
            смываться.
     -     Ладно, - недовольно промычал Фёдор – ему опять не
            понравилось, что младший по возрасту старается
            командовать ими, -  И во сколько встречаемся?
     -     В час.
     -     Где? – подал голос Сырых.
     -     За домом Якова Семёновича, Царство ему небесное.
      И Иванов усмехнулся.
     -     Что-то ты, комсомолец, стал всё ближе и ближе к
            церкви. Ходил, что-ли, тайно туда с матерью?
     -     Нет, - спокойно ответил Никита, - Я не явно верующий, но
            что-то ведь всё же есть? Человек из воздуха не мог бы
            образоваться, поэтому я больше верю в Великий Космос.
            Ещё Эдуард Циолковский говорил, что мы не одни во
            Вселенной.
     -     Ну – ну, - усмехнулся Иванов, - Будем ждать гостей
            оттуда.
      Посидели ещё с полчаса на скамейке у дома Савелия Ножова, заросшего выше фундамента бурьяном и лопухами, покурили.
     -     Ну, всё, расходимся, - начал Фёдор, ожидая, что Никита
            опять будет выставлять себя командиром.
      Но тот промолчал, но уходя, крепко пожал руки ребятам.
        День длился для всех очень долго: Макар тщательно чистил и смазывал свой обрез, горюя над единственными тремя патронами, тоже реквизированными у кулака. Фёдор точил охотничий нож и «заточку», которую нашёл утром в сарае Ножова – он пришёл на встречу раньше всех и покопался там. А Никита смазывал старые ботинки рыбьим жиром, чтобы те не скрипели и отгоняли собак – сказал как-то фельдшер Новиков его матери во время операции, что не любят те рыбий запах. А, может быть, старый и ошибался… Вспоминал он и Машу Храмову, которой не видел уже три месяца – дни при немцах летели как чёрные вороны. И не потому, что не хотел, а потому, что мама и бабушка прятали её теперь в подполе вместе с восемнадцатилетней сестрой Макара Сырых Светланой – их пожилые родители дико боялись молодых развязных эсэсовцев, которых было двое из пяти офицеров. Да и вдвоём было девушкам веселее…
     А в это время Елизавета Гавриловна ходила по домам оставшихся жить здесь селян, созывая всех на собрание у сельсовета, которое должно было состояться сегодня в четыре часа дня.
     Ножов ещё ночью ушёл в лес, где стал приводить в порядок блиндаж. Колунов, чертыхаясь и матерясь, писал доклад о «новой жизни», которую обещали всем фашисты, а отец Никиты наблюдал издали за домом учителей. И не зря: дважды за день туда заходил зоотехник Зайцев.
     -     Вот, гад, «стучит» немчуре, что и кто делает днями, - зло
           дымил он последней папиросой, - Надо бы его прижать,
            паскуду.
     Фельдшер Новиков наводил порядок в своём сарае, куда давно перекочевали хирургические инструменты и лекарства - он их прятал в ящике, вкопанном в землю в самом тёмном углу.
     Конюх Беллабердинов чистил единственную (остальных забрали немцы для катания по полю) оставшуюся лошадь, напевая татарские песни, а Сергей Громов маялся обострением кишок, сокрушаясь, что мёд закончился, а лечебные травы давно сгнили. И они с женой очень боялись, что нагрянут в дом эсэсовцы и найдут в погребе остатки солений.
      Кругликова Нюра с Любой Сивой допивали самогон, вспоминая мужей, которых поглотила у первой в 37-ом репрессия, а у второй уже эта война. Сапожник же дядя Митя продолжал свою работу, то есть чинил старую обувь, принесенную селянами.
     Гадалка Жогова, сидя на кухне при свечах, наводила порчу на всех немцев, которые убили её воздыхателя Цаплина, а Галкин мучился всё усиливающимся кашлем, замечая в мокроте прожилки крови. Продавщица сельмага Ольга Шульга пересматривала в погребе запасы продуктов, принесённые из магазина в день вхождения немцев в село, а Отец Евлампий подметал пол в заброшенной церкви, кладя поклоны перед единственно оставшейся старой иконой Николая Чудотворца. Остальные же селяне просто сидели по домам, боясь высунуть носы на единственную улицу.
      Немецкие солдаты готовили обед из запасов, которыми был набит один из «студебекеров», куда входила и канистра со шнапсом, но двое из них, как хозяева, всё время прогуливались мимо домов, приглядываясь к окнам – ждали «агентов» из леса. И акция для их прочёсывания намечалась на начало ноября, когда холод мог пригнать партизан по домам – точных сведений о наличии отрядов сопротивления эсэсовцы ещё не получали, хотя они уже существовали и были готовы к активным действиям, но совсем в других районах области.
      А офицеры резались в карты, попивая Баварское пиво вместе с вкусными баночными сосисками с костровым душком. И командовал всеми пятидесятилетний штандартенфюрер Фридрих Зельц, любивший рассказывать анекдоты про Черчилля и Сталина, и о своих «любовных похождениях» на уже прошедших территориях ненавистной России – были и такие женщины, продававшие себя за выпивку, еду и спокойную жизнь под оккупантами, которых впоследствии прозвали «волчицами».
       А ровно в четырнадцать часов Курт Бах, кичащийся познаниями русского языка и являющийся переводчиком в этой группе,  собрался идти на запланированное Колуновым собрание, но зоотехник Зайцев сообщил ему, что народу пришло мало, о чём Бах тут же доложил штандартенфюреру Зельцу. На что тот резко заявил, чтобы пятёрка солдат прошла по всем домам с обыском, не забыв поглядеть и другие помещениях на территории участков селян, то есть сараи, бани и даже сортиры. А также привели буквального каждого на поляну перед сельсоветом, не смотря на физическое состояние, болезни и другие отговорки.
     -     Сами то пойдёте на этот «концерт» посмотреть, - господин
            штандартенфюрер? – хохотнул Курт.
     -     Обязательно! Может, что-то интересное и замечу, - кивнул
            Зельц.
      И то, что не все жители пришли сразу, стало их ужасной ошибкой, так как в результате проведенного, были доставлены не только мучащиеся хворью Громов, Галкин и покалеченный бывший участковый Ильин, но и… найденные в подполе у Храмовых Маша и Светлана. На груду старой одежды в кладовке у Ершовых, под которой прятался уже поправившийся Славик, никто из солдат, слава Богу, не обратил внимания…
      Вот и стояли теперь все сельчане на так называемой площади перед сельсоветом, поддерживая больных мужчин и ужасно перепуганных бледных девушек, впервые увидевших фашистов. Толпу окружали трое солдат с автоматами под началом Курта Баха, очень внимательно прислушивающегося к речи Председателя, которая ему очень понравилась, так как прославляла Великую Германию и их помыслы в борьбе с мировым коммунизмом, евреями и цыганами.
     -     Ну, хитрец! – думал Бах, - Ну, коммунист – перевёртыш! Ну,
           политическая проститутка! Пора за тебя взяться нашему
           фельдфебелю Рюшке. Он тебе, ферфлюхтен шайзе, покажет,
           как могут пытать врагов члены СС.
      И тут он заметил, как к немногочисленной толпе подходят Зельц и остальные офицеры, внимательно разглядывая всех селян.
     -     Ну, что? – спросил у него по-немецки штандартенфюрер               
            (русского он не знал), - Как доклад?
     -     Доклад что надо, то есть лицеприятный и с элементом
            уничижения. Лебезит, коммунист, и врёт. Значит, пора ему к
            Рюшке. Тот выбьет из него всё, что он знает о партизанах.
     -     Рано, - взглянул на него командир карателей, - Но если
            к концу месяца ничего не произойдёт, то есть, этот вшивый
            Председатель не пойдёт на контакт с лесными бандитами,
            мы устроим им Варфоломеевскую ночь. Наш танк только с
            виду небольшой, зато пушка дальнобойная и много
            снарядов. И командир его не новичок, а прошёл схватки с
            «красными» ещё в Испании - перелопатит весь лес. А пока
            пусть этот Зайцев продолжает выявлять потенциальных
            пособников партизан.
     А в это время молодые офицеры СС уже нагло оглаживали взглядом двух юных девушек с таким видом, как будто они в борделе старого Цюриха.
     -     Ничего девицы, - ухмыльнулся более взрослый их них по
            имени Ганс, - Надо их затащить к себе на второй этаж для
            «допроса».
     -     Да, особенно эта чёрненькая в тулупе, из-под которого
            торчит красивое платье с цветочками, - указал
            на Светлану, сестру Макара Сырых Генрих – второй
            молодой офицер, - Я бы её с удовольствием научил, как
            любить немцев из высшего сословия.
     -     А, может быть, не будем спрашивать нашего старика
            Фридриха, а дадим задание солдатам задержать их на время
            в бывшем сельсовете, пока этот пердун не уйдёт, а потом
            спокойно привести в нашу комнату в школьном доме. У
            меня осталась от последнего банкета в Белгороде,
            посвящённого взятию города, бутылка «Камю» и русская
            водка.
     -     Нет, лучше с ними вначале поговорит наш «артист» Бах и
            пригласит на прослушивание моих новых пластинок с
            Эдит Пиаф и Марлен Дитрих – у меня от их песен кровь
            начинает пенится, как у вампира.    
     -     Но их же надо сначала отмыть, Генрих.
     -     А мы там и помоем. Засранный русскими учителями
           примитивный душ пока ещё работает… Да и Рюшке там,
           вроде, навёл порядок и чистоту – штандартенфюрер же
           всегда моется первым.
      Но они даже не предполагали, как могут громко и жутко кричать девушки СССР, почувствовавшие беду! И старшие офицеры даже не посмотрели на всё это, а улыбнулись и медленно подошли к толпе селян.               
       Хотя первым обратил внимание на приближающуюся опасность Фёдор Иванов, неравнодушный к сестре друга.
     -     Поглядите, мужики, как смотрят эти твари на Светлану и
           Машу.
     -     Кто? Этот что ли со шрамом на щеке? – спросил Ершов,
            указывая пальцем на штандартенфюрера.
     -     Нет, молодые. Слышишь, Макар?
      Но тот в это время наблюдал за разговором подошедших Баха и Зельца, думая, как плохо, что Никита стоит далеко от них - он же может перевести, о чём те болтают!
      И первой взвизгнула его сестра, когда Курт Бах подошёл к ней и, обняв за талии, проговорил специально с акцентом, чуть картавя (нечего деревенским знать, что он прекрасно владеет их языком):
     -     Милый девка, наш молодой офицер приглашать вас на
           музыку к себе. Пойти со мной.
      И Светлана тут же поняла, что их с Машей ожидает и… заорала от страха так, что все находящиеся на импровизированной площади посмотрели на неё.
     -     Дурак ты, девка, - скривился в гримасе Бах, - Погулять с
            официрен вечер – это корошо, а ночь солдат отвести домой.
      Но та просто обезумела: вырвалась из полу объятий немца и… дала ему пощёчину. Бах тут же ответил ей ударом кулака в живот. Света согнулась в три погибели, застонав от боли, и стала приседать к земле.
      Онемевший сначала от увиденной картины её брат, вдруг придвинулся к Фёдору и прошептал.
     -     Дай пику!
      Тот отпрянул от него.
     -     Ты с ума сошёл!
Тогда парень просто залез под его ватник и большой охотничий нож тут же перекочевал из-за ремня штанов друга к нему.
      И в мгновение ока Макар оказался перед Куртом Бахом и его кулак левой руки (а он был левшой) влетел немцу в челюсть. Тот как бревно рухнул на землю. И тут один из солдат среагировал быстро, бросившись на парня, но сразу же напоролся животом на нож.
      Увидев это, остальные двое подняли автоматы и тишину села впервые за время пребывания в селе немцев прервали две длинные очереди, чуть не задевшие поднимающего с земли переводчика. Стоявшая толпа ахнула, и рванула было к убийцам, но те дали очередь в воздух, и все остановились как вкопанные.
      А Макар, изрешеченный пулями, уже не двигался по родной земле. И получилось в суматохе так, что остальных двух ребят оттеснили в середину толпы – помог это сделать отец Евлампий, испугавшийся, что друзей погибшего тоже расстреляют.
      Бах же вместе с молодыми офицерами потащили Светлану в сторону дома учителей, а два солдата подняли и понесли своего раненого в школу. Зельц и прибежавший на выстрелы садист Рюшке наблюдали эту картину спокойно. Первый совершенно хладнокровно, а второй с горящими глазами уставился на одиноко стоящую Машу.
     -     Взять её, господин штандартенфюрер?
     -     Не сейчас. Она с такими красивыми глазками ещё нам
            пригодится для другого дела. Пошли, Грюнвальд, ко мне,
            выпьем русской водки за первую прилюдную кровь в этой
            вшивой деревне.
      Площадь опустела, но гул от разговоров селян был ещё минут десять слышан невдалеке – все обсуждали случившееся, унося на руках тело Макара Сырых и проклиная фашистов, совсем забыв, что должны были отдать ответ Председателю в виде кусочка бумажки, кто из них уйдёт в лес партизанить.               
      А Никита с Фёдором, находясь ещё в шоке от увиденного, решили не расходиться сразу по домам, а час переждать в брошенной хате Шиховых, уехавших в эвакуацию. Да и он был ближе всех от проклятой поляны - площади.
      Пока не искурили по три папиросы – молчали.
Наконец Иванов заговорил:
     -     Мы должны отомстить за Макара и прямо в ближайшие дни.
     -     Нет, - покачал головой Никита, - сразу акцию проводить
            нельзя – нас схватят в первую же очередь. И нам ещё   
            некоторое время надо побыть здесь, посмотреть, что будет
            дальше.
      Фёдор с силой ударил кулаком по крыльцу дома.
     -     Но Свету же изнасилуют или даже, может быть, убьют!
     -     Ей уже ничем не поможешь, а нарываться на пули нам
            бессмысленно – мы не отобьём её единственным обрезом с
            тремя патронами.
Иванов с ненавистью матюгнулся:
     -     Мать твою! Хорошо тебе – твою Машку не тронули.
     -     Она ещё малая…
     -     Не скажи. Видел я её летом на речке – оформлена ещё как.
     -     Тогда, слава Богу, что этого не заметили немцы. Да и одета
            она попроще в мамино старое пальто, - перекосился в
            гримасе Ершов, вспоминая последний вечер вдвоём с юной
            девушкой у реки.
     -     Ладно, согласен. Так этой ночью пойдём к школе?
     -     Нет. Там будут сегодня бродить солдаты вокруг– старший
            офицер не дурак, по-моему, и выставит усиленную охрану.
     -     Судя по безразличному его поведению сегодня, да, -
            согласился с Никитой товарищ, -  СС, мать их в дышло!
     -     И они, - продолжил свою мысль Ершов-младший, - Будут
            ждать ответа от селян на это безобразие, я тебя уверяю. И
            это им надо для того, чтобы устроить в деревне бойню и
            выманить партизан из леса. Видно они эту «демонстрацию»
            хорошо продумали заранее, а не спонтанно так всё вышло.
     -     Ладно, принято. Пошли что ли выпьем по чарке за друга? –
            тяжело вздохнул Фёдор Иванов.
     -     Да, неплохо было бы, - кивнул Ершов, - Очень жаль
            Макара, но, извини, это нам наука, то есть нельзя сейчас
           жить открытыми эмоциями.
     -     А чем же?
     -     Разумом. Так учила меня бабушка Вера. Кстати, надо бы к
            ней съездить.
     -     Тогда и я с тобой.
     -     Нет, лучше я увезу к ней Машу – в городе будет ей
            поспокойней.
     -     Да, ты прав, Никита, - ещё раз убедился Фёдор в
            преимуществе друга, как командира.
Ершов внимательно посмотрел на него и снова кивнул головой.
     -     На том и порешим.
      Но он даже представить себе не мог, как изменится ситуация после этой поездки в Белгород и как начнётся настоящая ИХ ВОЙНА…
                Сюрпризы

      Провожать на кладбище Макара Сырых вышло всё село.  Немцы не противились этому и держались в сторонке, но солдаты ходили с автоматами наперевес. А вот Светлану офицерьё до сих пор не отпустило… Колунов спрашивал о ней у зоотехника, но тот отвечал грубо и одно и то же:
     -     Не знаю, не слышал и с фашистами не общаюсь.
      Председатель молчал, готовый в любую секунду задушить эту гадину, но сдерживался – он пытался любыми способами выяснить, что затевают немцы и какую роль в этом играет тот, а также почему они его самого и Ильина ещё не арестовали. Ведь предатель точно знал, что они коммунисты.
      Молча прошли селяне по всей деревне за единственно оставшейся телегой с гробом, которую тащила старая лошадь. Остальные телеги молодые офицеры забрали себе, чтобы разломать и топить ими печь. Так же молча все углубились в лес, а через некоторое время свернули направо к размытому дождём кладбищу. И никто из фашистов туда их не сопровождал, хотя зоотехник и плёлся в конце процессии, что подвигло Артёма Ивановича только на короткую речь.
     -     Дорогие селяне, - начал он хмуро, - Вот и первая наша
            потеря.                Про убитых Цаплина и Попова нельзя было говорить, так как Зайцев сразу же доложит об этом немцам, и те решат, что действительно партизаны в этих лесах есть и это они нашли грубое захоронение, и передали об этом деревенским.
      -     Вот и первая в нашем селе потеря, - повторил Председатель,
            - Макар был замечательным парнем и настоящим (короткий
            ненавидящий взгляд на зоотехника – он же об этом знает)
            комсомольцем. Светлая память ему и лёгкой землицы над   
            ним.
      Женщины тут же заревели в голос, потом все по очереди бросили горстки грязной от дождя земли в могилу, и Никита с Фёдором стали её закапывать, кусая губы и слизывая с них слёзы.
      Потом выпили по чарке самогона, принесённого еле двигавшейся матерью убитого, заели блинами. Зайцев от всего этого отказался, сказав, что у него очень болит голова.
      Также медленно потом все вернулись в село.
Как поминали Сырых другие, Никита и Фёдор не знали, но они много потом ещё выпили у Ершовых, изрядно закусив картошкой с солёными огурцами – им в эту ночь идти к дому учителей. Именно сегодня они надумали исполнить первую серьёзную задачу – подслушать разговор офицеров СС, надеясь на то, что Зайцев уже объяснил им, что по русскому обряду после похорон в деревнях бывают обильные поминки, и те не выставят дополнительную охрану.
      После полуночи, переодевшись в тёмную одежду, и измазав сажей лица, они огородами пробрались к бывшему учительскому дому. И погода им помогла: дождь лил как из ведра, пронзительный ветер сбивал с ног, загнав всех фашистов по домам.
      Раскидистый дуб вырос перед ними неожиданно и ребят зазнобило.
    -     Чёрт, надо было одеться потеплее, - шепнул на ухо Никиты
            Фёдор.
    -     Это точно, - поёжился Ершов, - Ну, что, где ты станешь?
    -     Да за пригорком напротив входа в здание.
    -     Далековато. Увидишь ли оттуда?
    -     Да у меня есть отцовский бинокль – увижу.
    -     А как оповестишь об опасности?
    -     Крикну совой.
    -     Понял. Ну, расходимся?
    -     Ага.
    -     С Богом!
И они разбрелись в разные стороны: Фёдор занял позицию за пригорком, а Никита стал примеряться, как он полезет на дерево. Ведь кора сейчас мокрая и скользкая. Но ведь не зря он взял топор – с силой воткнул повыше и подтянулся до первой ветки, воткнул ещё раз и достал до следующей. А там, проклиная старые стёршиеся ботинки, скользящие по стволу, как коньки по льду, медленно стал забираться всё выше и выше. И вот он на ветви, что ближе всего к крыше дома. Прикинул и ахнул – до него метра три-четыре, а сама крыша метра два под ним и в стороне. Стал выглядывать на ней опору для верёвки, но кроме двух печных труб ничего не обнаружил. И ближайшая была тоже не близко.
      Петлю он смастерил ещё дома, и теперь, усевшись поудобнее и уперев ноги в перекрест ветвей, начал кидать импровизированное лассо на крышу. Промучился с полчаса, пока верёвка своим кругом на зацепилась за трубу. Натянул её и, когда прикинул, куда попадёт ногами, ахнул – он ударится о стену в метре над ближайшим окном.
     -     Чёрт побери! – выругался он про себя, - Что делать?    
            Услышат ли немцы удар ногами о кирпич или нет? Нет, надо
            раздеться и обмотать ботинки курткой и свитером, чтобы
            был помягче стук о стену.
      Пока проделывал это, вымок до нитки.
И тут молния озарило не только небо, но и всё вокруг. От неожиданности Никита чуть не свалился с дерева. Грохнул гром, и он тут же вспомнил, что отец рассказывал, как можно определить, где находится эпицентр грозы. Дождался следующей молнии и стал считать вслух:
     -     Раз, два, три, четыре, пять…
      На десятой цифре грянул гром.
     -     Ясно, - кивнул он головой, - Ладно, пора готовиться.
 Он натянул верёвку, ослабил ноги и привстал, готовый в любую секунду прыгнуть вниз как на «тарзанке». И вот вспышка и Никита начал отсчёт, а на девятке оторвался от дерева и в момент звукового удара стихии… врубился коленями в стену.
     Боль пронизала ноги, и в глазах потемнело. И чтобы не закричать, он закусил нижнюю губу так, что пошла кровь. Наступившая тишина зазвенела в ушах, но свет в окне не вспыхнул, и никто его не открыл. Перетерпев боль, подтянулся по верёвке вверх и перевалил тело на крышу. Но как опуститься вниз головой к окну? И услышит ли он что-нибудь в этой погодной вакханалии? Подошёл к трубе, проверить надёжно ли охватила петля кирпичную кладку и… ему показалось, что слышна немецкая речь. Тогда он лёг на трубу, свесив голову в неё.
     -     Ферфлюхтен шайзе, - донеслось до него, но он сразу не
            понял слова, означающие «проклятое говно».                Но потом с трудом «перевёл мозг» на язык Гейне и опять услышал:
     -     Курт, скажи Хельмуту, чтоб он растопил печь - ветер
            выдул всё тепло через щели в рамах.
     -     Есть, штандартенфюрер. Вот дров только маловато.
     -     Да и чёрт с ними. Зато книг навалом – те же дрова.
     -     А и верно.
     -     Тогда действуй.
      Бах спустился на первый этаж, где расположились молодые офицеры и их главным сторожем был немолодой солдат, который выполнял роль личного охранника штандартенфюрера. Он передал просьбу Зельца, и через десять минут из трубы потянуло дымком, и Никита понял, что если разговор будет длинным, то он просто задохнётся от дыма. Но к счастью тот был коротким.
     -     Хорошо деревенским, - сказал второй голос, - Напились,
            растопили печи и спят себе теперь мёртвым сном.
     -     Да, самое удобное сейчас для дела время.
     -     Какое, штандартенфюрер? Устроить в деревне акцию?
     -     Нет, не надо настраивать против себя всех. Надо продолжать
            следить за Председателем и теми двумя друзьями убитого. Я
            думаю, что день-два и кто-то из них отправится либо в
            лес, либо в город, чтобы связаться с партизанами или с
            подпольем - пора им после случая на площади начать      
            действовать, то есть по крайней мере как-то проявить себя.
            И тогда мы ринемся прочёсывать лес - мы только для этого
            здесь и сидим.
     -     А что сказал паршивый Зайцев, господин Зельц?
     -     На похоронах террориста чужих не было.
     -     Странно.
     -     А что странного? Русские тоже не дураки.
     -     Но земля, в которой лежат два еврея, всё же раскопана?
     -     Да, но один из них, кстати, русский. У него, как писалось в
            старых их учебниках хирургии просто была врождённая «не
            залупа», и ему выполнялось в детстве обрезание.
     -     Да и чёрт с ним! Правда, господин штандартенфюрер?
     -     Вот именно.
     -     А что с той девкой, которую себе забрала наша молодёжь
            для утехи?
     -     Сначала закрой заслонку, Курт – печь уже нагрелась. А
            потом я тебе отвечу.
      И голоса тут же пропали.
Никита всё же наглотался дыма, и горло его драло так, как будто в нём побывала драчливая кошка, но откашляться он боялся – не дай Бог эсэсовцы услышат.
      Ну, всё, теперь пора вниз. И это легче, чем то, что он проделал раньше. Сняв петлю с печной трубы, он развязал узел и растянул верёвку на крыше, а потом сложил её пополам и середину забросил опять за трубу. Затем подполз к краю крыши и стал спускаться вниз. И теперь сдвоенной верёвки не хватило, чтобы достать ногами до земли, поэтому пришлось прыгать, а жёсткое прикосновение с ней сразу же снова вызвало сильную боль в коленях.
     Никита, когда прыгал, не выпускал один из концов верёвки из рук, поэтому уже стоя на земле, потянул за него, и она упала к его ногам. Свернув её, он стянул с ботинок свитер и куртку, и надел на себя, но те тепла не дали, так как здорово промокли. И еле передвигая ноги, он побрёл к пригорку.
     -     Ну, что? – поднялся Фёдор с пожухлой мокрой травы.
     -     Потом, - еле проговорил Никита, задыхаясь от кашля, - Я
            замёрз ужасно.
     -     Тогда домой?
     -     Ага, к нам. Пошли.
      Но когда они перелезали через низкий заборчик со стороны огородов, за спиной раздалось:
     -     Хэнде хох!
И им ничего не оставалось, как поднять руки и в таком положении под поочерёдными ударами в спины (скорее всего дулом винтовки) пошли к дому, где на пороге стоял отец Никиты.
     -     Ух ты! – только и сказал тот, пропуская в сенцы сына с
           другом и немецкого солдата в форме и оружием в руках.
      Но когда они вошли на кухню, где бледная Елизавета Гавриловна копошилась у печи, и оглянулись, то между чёрной гимнастёркой с двумя молниями в петлицах и фуражкой они увидели… улыбающуюся рожу Савелия Ножова.
      И громкий облегчённый вздох всех снял напряжение.
      Разговор начали лишь тогда, когда выпили по чарке, заев самогон всё той же картошкой с общего поля и луком, из ещё не закончившегося запаса.
     -     Откуда ты такой, Севка? – спросил удивлённо отец Никиты.
     -     Нет, сначала пусть ребята расскажут, что они делали у
            учительского дома, - хмуро произнёс бывший заключённый.
     -     Ладно. Тогда, сынок, колись ты первым.
      И тот рассказал всё.
     -     Надо известить об услышанном Колунова, - тут же заявил
            Матвей Ильич, как только Никита замолчал.
      -     Обязательно, - кивнул головой Ножов, - и нам срочно нужен
            динамит.
     -     Кому нам? - поднял вопросительно брови хозяин дома.
     -     Увидите.
     -     Тогда рассказывай всё по порядку.
      Но Савелий помотал головой.
     -     Всё не расскажу… пока. Но кое –что да.
     -     Тогда слушаем, - разлил ещё самогон по лафитникам               
            Ершов – старший.
     -     Так вот, друзья, - начал Ножов, опрокинув рюмку в себя, -
            Не дёргайтесь, а слушайте. Я пришёл снова сюда не просто
            так, а по неприятному опять делу.
     -     Какому? – не выдержал Фёдор.
     -     Не перебивай, малой!
     -     Я не малой, - нахмурился тот, но Никита вдруг хлопнул его
            по плечу, бросив:
     -     Ладно, дай послушать.
     -     И то верно, - крякнул Савелий, - Так вот я решил
            прогуляться по лесу…
     -     В такую грозу? – вырвалось у Елизаветы Гавриловны.
     -     Не перебивайте, - повторил Ножов, - На севере леса, где
            блиндаж, грозы нет. Это же в пятнадцати километрах
            отсюда.
     -     Знаем, - подал голос Матвей Ильич.
     -     Тогда слушайте. Шёл я медленно и мои ноги привели меня
            не куда-нибудь, а опять к яме, где зарыты… Яша Цаплин и
            дед Попов…
     -     Прямо мистика какая-то, - вырвалось у матери Никиты.
     -     Может быть, - разкурил самокрутку Савелий и вздохнул, -
            Но пришёл туда не зря – два немецких солдата тащили к
            ней… ещё один мешок.
     -     О, Господи! – ахнула женщина.
     -     Вот именно и…
     -     И что? – опять не выдержал Фёдор.
     -     И я их обоих заколол в минуту, не дав им успеть бросить
            ношу на землю и схватиться за оружие.
     -     А дальше? – спросил отец Никиты.
     -     Вот переоделся…
     -     А что было в ноше? – глухо спросил Фёдор дрожащим
            голосом.
Ножов оглядел потерянным взглядом всех и еле проговорил:
     -     Светлана Сырых..
     -     А-а-а! - завыл Фёдор, закрыв лицо ладонями, - А-а-а!                Никита грохнул кулаком об стол, его мать зарыдала в голос, а отец заскрипел зубами так, что изо рта вылетел шатавшийся давно зуб.
      И только Ножов молча громко запыхтел цигаркой, потом скомкал её пальцами и бросил в печь.
     -     Я убью их всех! – заорал Фёдор, вскакивая с табуретки, -
            Автоматы забрал, Севка?
     -     «Шмайссер» был только у одного и я оставил его в
            блиндаже, а у второго солдата была винтовка, которой я
            пинал вас в спину. Но этим ты ничего не сделаешь – кто-то
            из немцев всё равно успеет скосить тебя очередью.
     -     Как Макара, - прошептал бессильно Никита.
     -     А что с ним? – вытаращил глаза Савелий.
     -     Убили на сходке перед сельсоветом, - хмуро произнёс
            Матвей Ильич.
     -     Как так?
     -     А вот так. Он бросился отбивать сестру от солдат и…
     -     Ясно. Да, пора нам активизироваться.
     -     Но голосования не получилось – все были потрясены
            смертью парня.
     -     Кто захочет быть с нами, тому голосовать нечего, - твёрдо
            заявил Ножов, - Вот динамит бы…
     -     Надо поговорить с Председателем, - продолжил отец
            Никиты, - Я уверен, что он знает, как связаться с подпольем
            в городе – ездил он туда перед вторжения немцев. Я сам его
            тогда отвозил.
     И Никита тут же заявил:
     -     Я на днях поеду в Белгород к бабушке.
     -     Зачем? – всполошилась мать.
     -     Её проведать и отвести к ней Машу Храмову, пока с ней не
            сделали то же, что и со Светой.
     -     Правильно, парень, - кивнул головой Савелий, - Она
            единственная из оставшихся более или менее взрослых
            девчонок, которую могут забрать к себе офицерьё для
            безобразий.
     -     А заодно и свяжешься с подпольем, - добавил отец Никиты.
     -     Значит, пора идти к Председателю, - молвила Елизавета
            Гавриловна, - И к нему пойду я.
     -     Правильно, - повторил Ножов, - Мужикам зря шастать по
            деревне не надо. А ты, Никит, возьми с собой Тимура
            Беллабердинова – старая кляча слушается только его,
             конюха.
     -     Так и сделаем, - завершил разговор хозяин дома, - А ты, Сев,
            останешься или уйдёшь?
     -     Уйду. Мне надо в лес, да и блиндаж и… - он замолчал,
            вставая со скамьи, - и оружие охранять надо. Тем более, что
            уже светает.
     Ножов и Фёдор ушли, а семья Ершовых вместе со Славиком ещё полчаса просидела, обсуждая произошедшие за эти дни печальные события. И Никита только сейчас вспомнил, что оставил топор воткнутым в основной ствол дуба и долго потом не спал, тем более, что мальчик слышал часть их беседы и захотел узнать подробности подслушанного им разговора фашистских офицеров. Ведь он и Ершов-младший только вчера говорили между собой, как взрослые перед сном и старший рассказал младшему и об ужасе на площади.               
       И Славик всё впитывал в себя, как губка, так как только Никита из всех старших разговаривал с ним, как со сверстником.
И их дружба росла не по дням, а по часам. И через две недели они практически почувствовали себя настоящими братьями. Отец относился к этому безразлично, а мать только приветствовала эту дружбу всем сердцем.
                Белгород

     Они сделали всё хитро, то есть Председатель «посоветовался» с Зайцевым, стоит ли увезти Машу Храмову к его матери в областной центр или нет.
     -     А то получится, не дай Бог, как со Светланой.
     -     А что со Светланой? – подозрительно посмотрел на
           Колунова зоотехник.
      И Артём Иванович понял, что Зайцев знает об убийстве девушки, но пытается выяснить, проведал ли об этом он.
     -     Да вот до сих пор уважаемые офицеры не отпускают её от
            себя. Залюбят же до смерти!
     -     Да она там у них, как королева! – с издёвкой в голосе
            произнёс предатель, - И накормлена, и одета, и…
     -     Замучена? – вырвалось у Колунова, и он тут же пожалел, что
            так сказал, потому, что Зайцев зло заорал:
     -     Никем она не замучена, а если мы вмешаемся, то точно они
            её убьют.
     -     Не дай, Бог! – перекрестился Артём Иванович, - Ну, ладно,
            Пётр Егорович, забудем об этом. Так что с Машей делать?
            Мать и бабка её с ума сходят.
     И неожиданно зоотехник согласился.
     -     Да, лучше её отвезти от греха подальше. А кто повезёт?
     -     А сын Матвея Ершова с конюхом.
     -     Так их в город не пропустят без аусвайса.
     -     А что это?
     -     Пропуск.
     -     И что делать?
     -     Полулитру поставишь?
     -     А как же!
     -     Тогда я поговорю со штурмбанфюрером. Может быть, даст
            какую-нибудь писульку.
     -     Ну, спасибо, Петенька, - с омерзением пожал руку Зайцеву
           Артём Иванович, - В век не забуду.
     -     Да ладно, свои же, - ухмыльнулся тот.
«Да, свои тебя и повесят», - промелькнуло у Колунова в голове, и он пошёл к Ершовым, рассказать о разговоре с иудой. 
    И Никита на рассказ среагировал быстро:
      -     Это ещё раз подтверждает, что он работает на немцев. Более
            того, и знает о их планах. Я уверен, что старший офицер
            отпустит меня, отвезти девушку в город, но… как-то
            устроит за мной слежку, подозревая, что я послан для
            связи с подпольем.
     -     Согласен, - кивнул головой Председатель и добавил, - Так
           оно и будет.
     -     И хорошо, - неожиданно проговорил отец Никиты.
     -     Тогда ждём ответа этого гада, - кивнул головой Колунов и
            покинул дом Ершовых.
      И буквально на следующий день Зайцев заявился к ним с довольной, но не доброй физиономией.
     -     Всё штандартенфюрером решено – с вами поедет солдат с
           которым вас пропустят всюду. Так что, Никита, собирайся.
     И зоотехник с радостью в злых глазах ушёл.
     -     Беги, мать, к Председателю, но не зови его сюда, - приказал
            тут же Ершов-старший.
     -     А, может быть, Славика к нему послать? – заявила Елизавета
            Гавриловна, - Он в любую щель пролезет и просто скажет
            Артёму, что завтра наш сын едет город. Тот догадается, о
            чём идёт речь и зайдёт ночью.
     -      Правильно, мам, - вмешался в разговор Никита, - За детьми
            немцы не следят, а вот тебя сразу засекут и поймут, что это
            неспроста.
     -      Согласен, - кивнул головой Матвей Ильич, - Но он не знает,
            где кто живёт.
     -     Ошибаешься, муженёк, наш сын ему давно нарисовал план
            села и где, чей дом. Ведь через неделю ему исполнится
            четырнадцать, а это уже серьёзный возраст. Да и сын наш
            заставляет его каждый день делать разминку со старыми
            гантелями
     -     Тогда зови пацана.
      Смышлёный подросток, которого Елизавета откармливала, как поросёнка перед закалыванием, действительно за это время подрос и возмужал и сразу же всё понял. Как кошка он пролез в щель забора и пропал в кустарнике, а через пятнадцать минут вернулся.
     -     Задание выполнено! – отдал Славик честь, - И никто меня не
            видел.
     -     Отлично! – погладил его по голове хозяин дома, - Теперь
            будем ждать прихода Артёма.
      Тот заявился в половине двенадцатого ночи и не задерживался, а только сказал Никите:
     -     Улица Зареченская, 11. Спросишь скотника Филю, а ему
            скажешь только одно слово «колонка», а услышав в ответ
            «водонапорная башня», расскажешь о наших проблемах и
            то, что нам нужен динамит. Понял, парень?
     -     Так точно, Артём Иванович!
     -     Тогда тебе с Богом, а я пошёл.

                Х

      Они уехали рано утром следующего же дня.                Солдат – проводник был не хилым и высокого роста с маленькими хитрыми глазками и всю дорогу пиликал на губной гармошке какую-то детскую песенку.
     Никита и Маша молчали, а конюх следил за дорогой, которая была испещрена воронками – ежедневные бомбёжки перед приходом немцев в область попортили дорогу ещё как.
     К вечеру въехали в город (лошадь то старая, поэтому и добирались так долго) и на пропускном пункте с шлагбаумом, где стоял грузовик и ходили фашисты с автоматами, остановились. Солдат слез с телеги и о чём-то долго шептался с офицером, показывая какую-то бумагу. Наконец их пропустили, и Никита стал командовать, куда ехать.               
      Бабушка жила на окраине города на улице Калинина, дом 5 и приняла их с распростёртыми объятиями, не обратив никакого особого внимания на немецкого солдата, накормив всех. Потом Маша и Тимур улеглись спать (первая в комнате, второй на чердаке дома), а представитель Вермахта расположился в коридоре. Было ещё одно место для спанья – это чулан с небольшим окошком, где на старом большом сундуке спала сама хозяйка дома.
      С ней Никита и сел у окна и пошёл разговор.
     -     Что случилось? – спросила та, выглядевшая лет
            на шестьдесят, хотя ей было на восемь больше.
      Внук приложил палец к губам и указал потом им на дверь.
     -     А что, он знает русский язык? – прошептала Вера
           Максимовна.
     -     Кто его знает, - покачал головой Никита, - Тут такие дела у
           нас в деревне творятся, что рассказывать тебе буду на ушко.
     -     Хорошо, милый.
И парень придвинулся ближе к старушке и зашептал, поведав всё.
     -     Боже мой, какие варвары! – пустила слезу бабушка, - А я то
           думала…
     -     Что ты думала? – повысил голос внук, но тут же, поглядев на
           дверь, перешёл опять на шёпот, - Что, разве тут не так?
     -     Нет. Хотя я мало выхожу в город и только, когда вызовут.
     -     Кто? – округлил глаза в испуге внук.
     -     Так меня заставили приходить в комендатуру, работать в
           роли переводчика с пойманными нашими окруженцами -.
            кто-то доложил немцам, что я знаю их язык.
     -     И много таких несчастных?
     -     Достаточно.
     -     И тебе платят?
     -     Нет, дают паёк с собой.
     -     Так как вы с Машей то будете вдвоём жить?
     -     Не волнуйся, прокормлю. Бедная девочка… И как же мать
           и бабушка отпустили её к незнакомому человеку?
     -     Они были рады, что она уезжает…
     -     Я всё понимаю… Ну, что, спать?
     -     Нет, бабушка, ещё один вопрос.
     -     Давай.
     -     Где улица Заречная?
     -     И зачем тебе она?
      И тут скрипнула входная дверь, и Никита опять приложил палец к губам. Бабушка поняла и шепнула:
     -     Ладно, потом скажешь.
Она ушла в коморку, а внук полез на чердак к конюху. Но он долго ещё не мог заснуть, думая, как он пойдёт на явку, если сзади будет тащиться за ним наблюдатель – солдат. И только под утро придумал.
       После общего завтрака, когда немец пошёл во двор в туалет, а Беллабердинов покормить лошадь, Никита тут же рассказал обеим женщинам об основной причине приезда.
     -     Слушайте внимательно. Мне надо связаться с подпольем, но
           солдат будет следить за мной, поэтому мы разделимся: ты,
           бабуль, вместе с Машей пойдёшь на явочную квартиру,
           проверить живёт ли там скотник Филя, а я пошатаюсь по
            городу, чтобы этот фашист пошёл следить за мной, а к
            обеду все вернёмся сюда. Сможете?
     -     Быть разведчицей с удовольствием, - улыбнулась Вера
            Максимовна.
     -     И я тоже, - поддакнула возбуждённо Маша.
     -     Тогда запоминайте, что ему надо сказать.
И Никита поведал всё, что передал ему Колунов.
     -     Понятно?
     -     Да, - кивнула Маша.
     -     И я ещё не выжила из ума, - улыбнулась бабушка, - Да и
           профессию свою не забыла, а память у нас, учителей,
            хорошая, почти до глубокой старости.
     -     Ну, и слава Богу! – облегчённо вздохнул парень, - Я уйду
           первым, а вы потом.
     -     Хорошо, - кивнули обе женщины.
      И через полчаса Никита ушёл. И солдат тут же потопал за ним.
Но Ершову-младшему показалось, что тот всё же знает русский язык, так как при обычном напутствии старушки он подошёл поближе якобы попить воды из ведра, став к ним боком – прислушивался, по-видимому, к их разговору.
     Но не так, к сожалению, получилось, как было намечено. Нет, Никита спокойно вышел из дома, и даже не поворачивая головы, почувствовал за собой слежку, которая продолжалась всю его прогулку, которая оказалась не простой.
     -     Ну, придурок, я тебя и повожу!
      Немец был лет на двадцать старше него, и по внешнему виду война ещё не отняла у него силы, но ноябрь был уже на носу – ветреный и холодный. И вот сегодня неожиданно подуло так, что пришлось ему надеть сверху формы кожаный плащ, какие носят офицеры, что привело парня в транс (и почему так?) и головной убор солдат Вермахта, похожий на невысокий цилиндр с козырьком – странная мешанина.
      А Никита был в тех же ботинках, но уже со стельками из старых валенках, потрёпанной, но тёплой отцовской шинели времён Революции длинной почти, что до лодыжек и в потёртой, но тоже тёплой фуражке. Но он - то был моложе, и кровь в нём играла, как у льва перед охотой. Вот и стал он закручивать повороты с одной улицы на другую, из одного переулка в соседний, будто он не ищет определённый строение, а просто гуляет в своё удовольствие. И солдата это всё же измотало…
      Один раз парня остановил патруль, но он просто сразу стал раздеваться, словно его пытались обыскать, скаля по-дурацки рот и закатывая глаза, как ненормальный. И от него отстали. В общем, до двух дня он обошёл весь центр города, увидев ненавистные флаги со свастикой на бывших управленческих строениях, портреты Гитлера, танки и множество мотоциклов с колясками, в которых сидели вооружённые автоматами фашисты. На стенах многих домов же висели плакаты на русском языке, где извещалось о том, что горожане должны безоговорочно выполнять все распоряжения немецкого руководства.
      А в это время Вера Максимовна и Маша уже побывали у нужного дома, но им пришлось пройти мимо, так как здание было нашпиговано солдатами и грязно ругающимися офицерами, из чего бабушка Никиты поняла, что явка провалена и подпольщики арестованы. И с ужасным настроением, обусловленным невыполненным заданием они уже в полдень были дома. А Никита в это время ещё развязно шлялся по улицам почти с час, пока его не остановил худенький мальчишка лет двенадцати в драном пальто, фуражке, надвинутой почти до глаз, с немытым лицом и пачкой немецких газет в руках.
     -     Купи, дяденька информацию, - жалобно заканючил он, - В
            ней написано, как доблестная немецкая армия…
     -     Пошёл ты на хрен, пацан, - перебил его зло Ершов, - отдай
            газеты назад, пусть фашисты ими подтираются.
     -     Не местный? – вдруг спросил мальчик, завертев по сторонам
            головой.
     -     А твое, какое дело?
     -     Значит деревенский…
     И горестно вздохнув, маленький газетчик быстро пошёл дальше.
А Никита повернул назад на север города, где находился дом бабушки. Ему встречались и разбитые снарядами строения, и даже целые улицы сплошь в воронках от бомб, но он уже не смотрел на них – он думал о задании, которое должны были выполнить Вера Максимовна и Маша. Как всё у них получилось? Приняли ли их подпольщики или подумали, что это провокация?
     -     Топай за мной, - вдруг он услышал сзади и с ним тут же
            поравнялся дюжий мужик в телогрейке, идущий развязной
            походкой.
      Никита нагнулся поправить обувь, чуть повернув голову, и в который раз убедился, что филёр справно идёт за ним. А явно «косящий» под блатного незнакомец направился в забегаловку, где уставшие от работ на немцев пожилые люди заливали общее горе россиян разбавленными алкогольными напитками.
     -     Возьми пиво и иди в правый угол, - услышал Никита опять
            тот же голос впереди себя, войдя в шалман.
     -     У меня денег нет, - огрызнулся Ершов-младший.
     -     Скажи продавщице, что ты от Немого… - буркнул мужчина
            и пошёл к стойке.
      Никита остановился и стал разглядывать посетителей, заметив, как в заведение вошёл «его» солдат. Тогда он картинно пошарил в кармане, вынув оттуда сжатый кулак и медленно пошёл к стойке, где разливала по кружкам разное пойло худая как скелет баба.
     -     Одну налейте, пожалуйста, - положил кулак на стол он.
     -     Разжимай «кошелёк», парень, тогда налью.
     -     Я от Немого, - шепнул Никита.
     -     А-а-а, в долг? – зашипела картинно - недовольно женщина, -
           Ладно, налью, но завтра чтоб марки принёс.
      И… наполнила кружку слабо жёлтой жидкостью.
Ершов взял её и прошёл в указанный угол. Там, разминая в руке засохшую рыбу, стоял с полупустой тарой тот незнакомец.
     -     Скажи бабке, что за ней следят, - пробурчал он сквозь зубы.
      Никита огорошено посмотрел на него.
     -     Что?
     -     Хрен сто. Явка провалена. Если что надо, приди завтра в
            Двенадцать дня в Центральный парк имени Ленина к
            качелям. Там будет сидеть старик с мешком семечек.
            Буркнешь опять то волшебное имя, что я сказал, и дело в
            шляпе. Покедова.
      Незнакомец одним движением вылил в горло остатки пива и пошёл к выходу. Никита косо оглядел зал, но немца не увидел.
Ещё не пришедший в себя от услышанного, он медленно с трудом высосал желтоватую бурду, которую здесь называли пивом и, чуть спотыкаясь, вышел из шалмана.
      Дома вовсю кипел борщ на керосинке, бабушка резала какой-то пятнистый хлеб, а Маша открывала банку с тушёнкой.
     -     Откуда всё это, бабуль? – устало скинул с себя шинель
            Никита и повалился на скамейку у стены.
     -     Так позавчера немчура дала за работу…
     -     Не отравимся?
     -     А кто тогда будет переводить при допросах?
     -     Понятно, - потянулся парень так, что захрустели кости,
            встал и выглянул в коридор – следящего за ним солдата не
            было.
      Так, где же он?
     -     Не приходил, - шепнула догадливая Вера Максимовна, - А
            конюх сказал, что пошёл прогуляться, посмотреть город.
     -     А дело? – также тихо произнёс внук.
     -     Место провалено – там идёт обыск, - подтвердила она то, что
            сказал Никите незнакомец.
     -     А, между прочим, за тобой, бабуль, следят…
     -     Кто? – вырвалось одновременно у Маши и Веры
           Максимовны.
     -     Ну, не наши же. Я завтра иду на одну встречу и, если не
            вернусь, пусть Тимур возвращается в деревню и скажет отцу
            о провале явки.
     -     Не приведи, Господь! - перекрестилась бабушка, - Ладно,
            садись за стол, молодёжь.
      И тут дверь отворилась, и в кухню вошли немецкий солдат и Тимур.
     -     Садитесь с нами кушать, - сказала на немецком языке
            хозяйка дома.
     -     Данке, - кивнул фриц удивлённо головой и сел за стол и
           остальные тут же последовали его примеру.
Ели молча, бросая осторожные взгляды друг на друга. Никита же задумался: и как он выйдет завтра на встречу с ещё одним неизвестным ему человеком? И что, это конспирация или ловушка?
     После обеда отдохнули часа два, а потом они с Машей пошли, прогуляться по городу. И к своему удивлению никакой слежки за собой не увидели или… не заметили. Но бабушка потом сказала, что немецкий солдат и конюх всё же покидали дом.
     И Никита ночью придумал, как обеспечить себе алиби на следующий день, то есть уже в девять часов пошёл в кинотеатр, находившийся недалеко от парка. Там показывали «Мою прекрасную леди», а перед фильмом – фашистский киножурнал о доблестной армии Вермахта.
     Первую часть Ершов смотрел с великим трудом, матерясь про себя, а вторая, то есть фильм ему понравилась, хотя та и была на немецком языке, и он видел только кусок её. И почему? А потому, что после ненавистного документального фильма он незаметно прошёл в туалет, поменял кепку на шляпу и надел очки своего героического деда – пилота, которые вручила ему утром бабушка, посоветовав спрятать «камуфляж» за пазухой со словами: «Бери, пригодится». Потом выскочил на улицу, быстро осмотревшись, и скорым шагом потопал в ЦПКО - Центральный парк культуры и отдыха имени Владимира Ильича Ленина, находившийся между улицами Попова и Островского. В нём имелись комната смеха с кривыми зеркалами, куда раньше ходили дети с родителями, а теперь ненавистные всем фашисты, гогочущие, как лошади; качели с деревянными лодками безопасными для всех, где резвились несколько деток с мамашами, открытая бездействующая киноплощадка и пустующая танцевальная. И даже издалека Никита увидел, что около будки, где продавались билеты на качели, сидел на маленькой скамеечке одноногий, как ему показалось, старик, а перед ним стоял мешок с семечками. И покупатели на это русское «развлечение» были. Подошёл к нему и Ершов.
     -     Я от Немого, - тихо произнёс он, озираясь по сторонам, но               
            никаких подозрительных личностей поблизости не
            обнаружил.
     -     Бери семечки и говори, откуда ты и что нужно, -
            скороговоркой прошептал инвалид.
     -     Из Васильевки и нужна взрывчатка, - быстро сказал Никита,
            принимая пакетик с семечками.
     -     Ладно, ждите человека у себя в селе. А теперь топай быстро
            отсюда…
И Ершов тут же ушёл, успев за короткое время вернуться в кинотеатр и досмотреть фильм, поменяв по дороге «подарок» бабушки на прежнюю одежду.
     В доме Веры Максимовны оказались все, включая немца, и Никита стал специально подробно и громко рассказывать, о чём фильм и какая красивая актриса, игравшая главную роль. Он, конечно, наблюдал при этом за солдатом, но тот и глазом не моргнул, и Ершов опять не понял, знает всё же тот русский язык или нет. Но теперь немец до самого утра тоже проспал на чердаке, где обосновались Никита и конюх. И с рассветом они поехали назад к себе в Васильевку. Но перед этим Вера Максимовна передала ему плетёную корзинку с пирожками, которые они с удовольствием потом умяли по дороге.
     -     Там двойное дно, - шепнула она, обнимая и целуя внука.
      Маша тоже, ярко покраснев, чмокнула Никиту в щёку, и это было ему приятно, да так, что его сердце забилось часто-часто…

                Новости

      Немцы нашли топор, и через час по всему селу прокатилась волна обысков, но никакого оружия они не нашли – Савелий забрал раньше в лес пистолет участкового, а у фельдшера большой нож для ампутации. Обреза погибшего Макара Иванов ему категорически не стал отдавать, закопав его в саду. Зато ещё раз эсэсовцы уменьшили продуктовый запас крестьян.
     -     Ну, суки, обнаглели совсем, -  матерился Фёдор,
            которому всё же достался последний пирожок с капустой, -
            Скоро зима и что мы будем есть, не знаю.
     -     Перебьёмся как-нибудь, - грустно проговорил Председатель.
      Они опять заседали ночью у Ершовых той же компанией, с вопросом поглядывая друг на друга.
     -     А не пора ли нам уйти в лес? – спросил Никита.
     -     Рано, - категорично заявил Артём Иванович, - Вот получим
            взрывчатку, тогда и рванём в блиндаж. Эх, мало нас, мало.
     -     Мал золотник, да дорог, - решила поднять настроение всем
            Елизавета Гавриловна.
     -     Слишком мал, - помотал головой её муж, - Ну, кто пойдёт?
           Ну, мы, включая тебя, жена. Ну, может быть, Шихов,
           наверное, конюх, точно Полуянов, фельдшер Новиков, косые    
           братья Фёдоровы и всё? Галкин болеет, Громов мучается 
            кишечником, у участкового жуткий артрит, а доярки теперь
            вряд ли согласятся, да и старики воевать не пойдут. Так что
            здоровых мужиков, включая ребят, всего девять.
     -     А Савелий? – напомнил Фёдор.
     -     Ну, десять и что?
     -     Да, - хмуро проговорил Колунов, - И оружия кот наплакал…
     -     Но солдаты то ездят каждую неделю в город зачем то, -
            вмешалась опять в разговор мать Никиты.
     -     Правильно, - поддержал её сын, - Нападём, и будет у нас
            пара автоматов.
     -     Да и Ножов обещал какой-то сюрприз, - напомнил отец.
      И тут только его сын вспомнил, что говорила ему бабушка при   
    прощании, и бросился в сенцы, где на гвозде висела плетёнка.
     -     Ты чего? – услышал он за собой голос Председателя.
      Но Никита уже вернулся назад и стал шарить по дну корзины
рукой. Миг и верхнее дно оказалось на полу, другой и в руке парня
забелел кусочек смятой бумаги. Он прочёл и… побледнел.
     -     Что это ты, сынок? – спросила мать.
      Сын кашлянул и произнёс:
     -     Это бабушкино послание. Слушайте.
И все замерли в ожидании, а парень глухо прочитал:
     -     «Меня вызывали в комендатуру вечером, когда ты с Машей
            гулял по городу, и я там чуть не столкнулась с конюхом».
      Все замерли от услышанного, а затем…
     -     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - вырвалось у Елизаветы
            Гавриловны.
     -     Да, подарочек, - нахмурился Артём Иванович, - А ты,
           Матвей, уже зачислил Тимура в партизаны, его мать!
     -     Да чтоб он провалился! – махнул рукой отец Никиты, -
            Ещё один предатель на нашу голову…
     -     Ничего себе! – охнул Фёдор, - Пора их обоих пускать в
            расход.
     -     Рано, - спокойно проговорил Никита, - Вот получим динамит
           и устроим перед уходом в лес фашистам и этим двум
           тварям ночь возмездия.
     -     Хорошо бы, - тяжело вздохнул Матвей Ильич, - Ладно,
           мужики, по пятьдесят грамм пока есть и расходимся. Что
            день, текущий нам готовит?
     -     Ну, муженёк, - чуть улыбнулась Елизавета Гавриловна,
            разливая самогон по лафитникам, - Ты прямо как Пушкин.
      И через минуту добавила:
     -     Всё, пора ребятам спать. Ведь завтра им в лес.               
Но никто из них даже предположить не мог, как закончится следующий день…
                Х

   В четыре утра Никита уже был за околицей, а через пять минут за ним проскочил Фёдор с обрезом.
  А в это время в дом бабушки Веры Максимовны постучали.
Та очень удивилась раннему визиту и пошла, открывать, накинув на себя только халат и большой тёплый платок. В дверях стоял всё тот же солдат, который сопровождал её внука и Машу к ней в город.
     -     О, Боже, какая встреча! – не сдержала удивление
            пожилая женщина, совершенно забыв, что перед ней стоит
            немец, незнающий её родного языка, - Откуда вы?
     И тот вдруг на чистом русском произнёс:
     -     Да вот приезжал к начальству с депешей. Не хотите ли
            проведать своих в Васильевке? Меня зовут Хельман.
      И женщина с обалдевшими глазами уставилась на него – знает
всё же их язык, эта сволочь!
     -     Но меня могут в любой момент вызвать в комендатуру…
     -     Там в курсе этой поездки. Так что, едем?
     -     А что, у меня есть выбор? – смело ответила старушка.
Солдат усмехнулся.
     -     Нет.
     -     Тогда зачем спрашиваете?
     -     А из уважения к возрасту.
Вера Максимовна фыркнула.
     -     Можно подумать, что ваша армия убивает только наших            
            профессиональных солдат.
     -     Война есть война, - покраснел солдат от гнева, - И хватит, вы
            нам нужны и если нам не поможете, то вас и вашу
            постояльцу мы ликвидируем. Всё, собирайтесь. Через
            полчаса я заеду за вами.
      Он ушёл, а бабушку Никиты стало трясти, и не от холода – она  уже вернулась с улицы, а от страха и не за себя, а за Машу. Но тут та сама вышла из комнаты, где спала с самого начала.
     -     Я всё слышала, Вера Максимовна, - испуганно посмотрела
            она на старушку.
     -     Тогда немедленно собирайся и иди туда, куда скажу. Там
           живёт моя старая подруга и она спрячет тебя.
     -     А вы?
     -     А я исполню свой долг, - гордо произнесла женщина и стала
            одеваться.
      Через пять минут обе были уже готовы.
     -     Так, Машенька, ты идёшь на улицу Мичурина, дом семь и
            спросишь Прасковью Ивановну, объяснишь всё и будешь
            там меня ждать до самого моего возвращения. Поняла?
     -     Да, - с грустью кивнула головой девушка, предчувствуя               
            что-то нехорошее.
     -     А теперь за мной.
И Вера Максимовна повела Машу на чердак, где открыла небольшое оконце, выходящее в ещё тёмный сад.
     -     Ты худенькая и пролезешь. Спустишься по лестнице и
            откинешь её в сторону. Затем быстро пройдёшь в дальний
            угол сада - за ним пустырь, а потом будет разрушенный
            дом, стоящий уже на другой улочке. Повернёшь налево и
            пойдёшь к ЦПКО – вы с Никитой там были, гуляя. А
            Мичурина оттуда недалеко. Да, возьми этот мой тёплый
            платок и укутайся, как делают старушки, и иди медленно,
            прихрамывая – так ты не вызовешь подозрений ни у кого.
            Всё, - поцеловала в лоб девушку бывшая учительница, - С
            Богом!
     Маша обняла её, чувствуя, как слёзы побежали по щекам и полезла в окно. Вера Максимовна медленно перекрестила её три раза, закрыла окошко, задвинула шторку, спустилась вниз и пробежала к туалету с ножом, с помощью которого подняла крючок, а закрыв дверцу, вынула нож и услышала, как тот звякнул в петлю. Тут же вернулась в дом. И вовремя, так как в дверь через три минуты постучали.
     -     Иду, иду, - громко проговорила она, беря в руку старый
           чемоданчик с вещами, и направляясь к входной двери,
           которую она не закрывала.               
На пороге стоял тот же солдат и ухмыляющийся полноватый офицер. Это был Курт Бах.
     -     Где девчонка? – спросил Хельмут.
     -     В туалете – у неё разболелся живот, а я уже готова.
Солдат грязно выругался по-немецки и обошёл весь дом, а потом прошёл к туалету, дверца которого оказалась изнутри закрыта на крючок. Ужасно недовольным он вернулся в прихожую.
     -     Девчонка закрылась в нужнике, герр офицер. И что будем
            делать? Ждать пока она опорожнится?
     -     Нет, - ответил тот на родном языке и перешёл на шёпот, -
            Оставим водителя здесь, а ты сядешь за руль. Нас ждут 
            с нетерпением в селе. Никуда девка не денется – поймает её
            Хорст, когда та выйдет из туалета. Она нам нужна здесь, как
            заложница. Ладно. поехали!
     Они вышли на улицу, и Вера Максимовна увидела стоящий у дома «виллис», в который её и посадили на заднее сиденье. Хельмут что-то сказал солдату, открывшему дверцы, влез на его место, и машина рванула вперёд, а Хорст прошёл в сад. Через полчаса сидящий впереди офицер повернулся в пол оборота к бывшей учительницы немецкого языка.
     -     А теперь, мадам, слушайте внимательно меня, запоминайте и
           всё будет хорошо, - на своём языке проговорил Бах, - Я
           знаю, что вы прекрасно владеете немецким.
И бабушка Никиты с пренебрежением уставилась на него.
     -     Слушаю вас, герр офицер.
     -     Так вот, когда мы приедем в Васильевку, то вы пойдёте и
            передадите своему сыну это, - указал Бах на небольшой
            мешок, лежащий рядом с ней на заднем сиденье.
      Сердце пожилой женщины обдало холодом.
     -     А что там? – с трудом спросила она на языке врага.
     -     Подарок от немецкого командования.
     -     За что?
     -     За то, что он работает на нас, - не моргнув глазом, произнёс
            немец.
     -     Что-о-о? – аж подскочила на сиденье Вера Максимовна.
     -     А то, - усмехнулся переводчик, - Он и ещё двое деревенских
           регулярно докладывают нам, что творится в селе. И мы
           знаем, что их Председатель и участковый милиционер –
           коммунисты и они контактируют с партизанами,
           скрывающимися в близлежащих лесах, а также хотят увести
           к ним всё мужское население. Сделаете как я говорю, и вся
           ваша семья останется живой, нет, то… Ну, вы сами
           понимаете.
    -     Но зачем мне самой отдавать этот мешок сыну? – чуть
           дрожащим голосом произнесла женщина, поняв, что здесь
           что-то не так, - Взяли бы и передали его с двумя другими
           вашими… агентами.
    -     Именно так необходимо сделать, как я говорю, - раздражённо
           проговорил офицер, - Всё! Запомнили?
    -     Да, - еле ответила старушка, - Я всё сделаю так, как… нужно.
    -     Вот и хорошо. А теперь отдыхайте - есть ещё пару часов
           времени, - засмеялся Бах и перешёл на русский, - Как говорят
           у вас, спокойного сна.
Он отвернулся к окну и тут же захрапел, а Вера Максимовна стала глубже дышать, пытаясь унять дрожь и боль в сердце. Что затеяли фашисты и неужели это правда про её сына? Нет, не может быть такого! Матвей не предатель, но надо быть готовой ко всему.
  И она закрыла глаза, перед которыми сразу стала проноситься её долгая и полная трудностей жизнь.
  А Курт Бах не спал. Он вспоминал последний перед отъездом в Белгород разговор со штандартенфюрером Зельцем.
   -     Найдёшь эту бабку и уехавшую к ней девку и под любым
          предлогом привезёшь их сюда. Они сыграют роль
          заложников. Пусть бабка передаст мешок со взрывчаткой
          сыну, а на следующий день мы устроим облаву, возьмём его
          и внука с поличным и запрём в подвале. Если в лесу есть
          партизаны, то кто-то из мужиков точно бросится туда ночью,
          доложить о случившемся, а наша опытная молодёжь, которая
          развлекалась с покойницей, осторожно пойдут за ними –
          слишком они застоялись здесь, как лошади в стойлах. Так мы
          выйдем на партизан.
   -     А если никто не уйдёт из села?
   -     Тогда ты соберёшь всех женщин и объявишь, что всё мужское
         население и есть партизаны и назначишь день казни. И в этот
         же день мы повесим Председателя и участкового. Я не
         офицер, если кто-нибудь всё же не попытается уйти в лес,
         чтобы доставить партизанам эту информацию и те попробуют
         освободить заключённых. То есть, мы выманим этих сраных
         воинов из леса, приготовив им ловушку.
  -     Какую, герр офицер? – удивился переводчик.
  -     А вот какую: часть солдат и танкисты сделают вид, что
        возвращаются в Белгород, а на самом деле спрячутся на
         востоке за деревней, послав на север наблюдателей и как
         только партизаны появятся, они пропустят их, а потом ударят
         сзади, а мы будем готовы встретить их спереди. Они попадут
         в кольцо и им конец.
  -     То есть, бой перенесём в деревню?
  -     Да, мой друг.
  -     Но местные жители…
  -     Да и бес с ними, Курт, зато мы выполним, наконец, задание.
  -     А если такого всего не произойдёт? – нахмурился Бах.
  -     Тогда мы пустим вперёд в лес всех селян и под их прикрытием
         прочешем всё до самых болот, указанных на карте.
  -     Умно придумано, господин штандартенфюрер. Это план
         генерального штаба?
   Зельц усмехнулся.
  -     Это мой план, Курт, и я уверен, что он сработает.  Хватит нам
        ждать здесь хорошей погоды, так сказать. Неделя и пойдёт
         снег, а это плохо. Генерал Кёльтер уже накричал на меня по
         рации, упрекая в бездействии, да так, что у меня задрожали
         колени.
  -     Тогда да поможет нам Бог. Хайль Гитлер!
  -     Хайль!
                Развязка

  Выпавший за ночь первый снег изменил всё, и Никита с Фёдором просто заблудились. И вот они уже ходят кругами, почти теряя в поле зрения друг друга из-за густоты леса.
  -     Чёрт, я же тоже копал блиндаж! Где он? – бормотал себе под
         нос Ершов, продираясь через кусты, - Эх, жалко, что не взял
         компас или не сделал тогда, уходя зарубки.
   А Фёдор просто матерился про себя:
  -     Твою мать! Надо было идти к блиндажу одному и пораньше, а   
         то понадеялся на друга и на тебе - заблудились... Нет, не
         командир он!
   И тут круг их скитаний замкнулся на большой поляне.
  -     Едрит твою налево, Фёдор, зачем ты пошёл за мной, да ещё
         взял с собой обрез?  - возмутился Никита, подходя к
         товарищу.
  -     Да вот решил, что с ним спокойнее – лес есть лес. А пошёл,
         чтобы охранять тебя – двое не один.
Ершов махнул рукой.
  -     Ну, что ж, уже ничего не изменить. Так, ладно, давай
         перекусим и пойдём дальше.
И тут с трёх сторон прозвучало то, чего они никак не ожидали:
  -     Хенде хох!
И ребята в ужасе застыли на месте.
  -     Мы по грибы… - начал было Никита.
  -     С ружьё? – с акцентом прохрипел другой голос.
  -     Да в нём один всего патрон, - потерянно произнёс Фёдор.
  -     А два не войти, - прозвучало с третьей позиции, - Кидать в
         сторону, а то стрелять. 
  -     И лечь на земля, - опять проговорил первый.
   В отчаянии оба повалилась вниз лицом на пожухлую и
мокрую от первого снега траву.
  -     Чёрт, попали мы, - прошептал Фёдор, отбрасывая обрез в
         сторону.
  -     Да, хреново, - подал голос Никита, - Хорошо хоть, что не сразу
         стали стрелять.
   Так они пролежали минут пять, а потом… а потом почти рядом с ними раздался дружный хохот и знакомый голос скомандовал на русском:
  -     Ладно, вставайте, вояки. Зачем пришли без приглашения?
   Ребята медленно поднялись на колени и ахнули: вокруг них, широко улыбаясь, сгрудились Савелий Ножов и… физрук Ивашин с счетоводом Фишманом. И каждый держал в руках немецкий автомат.
  -     С-савелий? – чуть заикаясь произнёс Никита.
  -     Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Фёдора, - Роман Петрович,
         Аркадий Абрамович, а вы откуда здесь взялись?
   Но те только помогли им встать, стирая улыбку с лица.
  -     Ну, всё, зрители, концерт окончен, - строго произнёс через
         минуту Ножов, - Пошли в блиндаж греться, а то у вас носы
         уже синие.
   И потопал вперёд через белые от снега кусты, и все остальные потащились за ним.
Метров через двести Савелий остановился и стал тянуть на себя примёрзший к земле большой куст волчьей ягоды. Все бросились ему помогать. Три минуты, и растение - отрава сдвинулся в сторону и под ним обнажился кусок железа, а сдвинув его ребята увидели лаз.
  -     Ныряйте вниз, мужики, а железо и куст я передвину назад сам,
         - сказал крепкий Ножов, и они спустились в яму - блиндаж,
         где горел одна толстая, как в их церкви свеча, при свете   
         которой они увидели, что пол в блиндаже выслан брёвнами, а
         посередине кругом стоят семь пеньков и большой пень от
         столетнего дуба в центре.
   Молча поели какие-то консервы с сухарями, запили горячей водой, подогретой в маленькой алюминиевой кастрюльке на этой же свече. Также молча и покурили.
  -     Ну, что там в селе? – наконец спросил учитель физкультуры.
  -     Давай, Фёдор, трави, - неожиданно предложил Никита и
         товарищ удивился – надо же не стал Ершов строить из себя
         командира при всех и рассказывать сам.
   Но это было не так.                Просто тому было очень тяжело поведать Ивашину и Фишману о потери дорогих его сердцу двух селян, друга и его сестры. Троица взрослых то хмурилась, то яро материлась, а то и пускала скупую слезу, слушая Иванова и отчаянно куря одну самокрутку за другой. Наконец, Фёдор закончил и слово взял Никита, рассказав всё о поездке в город.
 -     А не провокация ли это была? – спросил Аркадий Абрамович.
 -     Да, Никит, не лопухнулся ли ты с этими по виду блатными и
        пацанёнком? – добавил Савелий, - Настоящие подпольщики
        так бы себя не вели, я думаю.
   А физрук покачал головой.
 -     Да, дела, ребята. Что-то здесь не чисто. Придётся мне
        прогуляться в село, посмотреть, что там и как.
 -     Рискованно, Сев, - вновь закурил Фишман.
 -     А что, ждать здесь пока фрицы не начнут прочёсывать лес? –
        недовольно спросил Ножов.
 -     Или кто-то из наших принесёт нам на блюдечке взрывчатку? –
       добавил Ивашин.
 -     А может быть, лучше мне? – подал голос Никита.
 -     Или мне? – встрял в разговор Фёдор.
Савелий ударил кулаком о свою раскрытую ладонь другой руки.
 -     Нет, пойду я. Если что, Любка меня спрячет у себя в подвале. Я
       его делал, да так, что ни одна собака не найдёт. Да и автомат
        этот я никому не доверю.
 -     Ну уж прямо - таки, - хмыкнул физрук, - А кто его помог тебе
        достать?
 -     Так это другой, который я забрал у фрицев у могилы наших… -
        вырвалось у Ножова и он сразу же осёкся, вспомнив тех, кто
        там лежал.               
      Помолчали минут пять и остальные, а потом Фишман стал рассказывать, как они с учителем ехали из Белгорода на поезде к фронту и через час попали под бомбёжку. Как потом добирались голодные до своего леса, напав ночью по пути на немецкий обоз, вёзший продукты из какого-то разбитого напрочь села в город. И хорошо, что один из солдат пошёл в кусты по «большому делу», где его и придушил атлетического телосложения физрук, забрав у него автомат, а потом, быстро переодевшись в его форму, спокойно подошёл к его напарнику на расстоянии выстрела и уложил его. Как потом пришлось бросить лошадь, которая сломала ногу, попав в рытвину от снаряда и пришлось её пристрелить. И как бросили часть провианта, которую они не смогли бы донести до села, и их вовремя увидел в лесу и остановил Савелий, объяснив создавшуюся там ситуацию, а потом привёл сюда в блиндаж. И как потом они снесли в него оставшиеся брёвна и пни, унеся ветки и бросив их в реку, а также засыпали землёй стружки и опилки, чтобы не демаскировать схрон, и как носили воду в ведре, чтобы заполнить единственную флягу от молока.
     -     А где вы взяли её и лопаты? – спросил Фёдор.
     -     Так это всё сотворил Савелий, - улыбнулся Ивашин.
А Ножов добавил, хитро ухмыльнувшись:
     -     Я не только приходил к вам, Никита, чтобы выяснить
           обстановку, но и заглядывал к себе домой, чтобы каждый раз
           унести в блиндаж то ведро, то лопаты и грабли с топором, а
           однажды и флягу с фермы – она оказалась одна, так как
           немцы всё утащили к себе в школу. А свечи дал мне сам отец
            Евлампий.
     -     Молодец, Савелий! – не удержался от похвалы Фёдор.
     -     А то! – хмыкнул тот, - Вы всё хвалили Колунова, что он
           такой деловой, а я более него наученный жизнью и
           лагерем…
И тут в разговор вмешался Фишман:
     -     Ладно, мужики, пора спать, так как завтра с утра Сева пойдёт
            в село, а мы должны его на всякий случай прикрывать и
            быть готовыми ко всему.
     -     Но мы же почти без оружия? – огорчённо произнёс Никита, -
            что толку от обреза? Он же для ближнего боя и у меня всего
            три патрона.
     -     Так у меня ещё винтовка есть, - улыбнулся Ножов, - Забыли
            что ли, ребята? И патроны есть – дед Афанасий, уезжая в
            эвакуацию, отдал мне пачку патронов такого же калибра, но
            своё ружьё взял с собой.
     -     У-у, жмот! – вырвалось у Никиты.
     -     Ты не прав, парень, - покачал головой Савелий, - То ружьё
            подарил ему в Гражданскую сам Будённый за взятие в плен
            белого генерала. Ладно, действительно пора спать. Всё, на
            боковую.
      Он затушил свечу и через пять минут блиндаж огласился дружным храпом.
                Х

      Они проснулись на рассвете, и Савелию пришлось нацепить поверх фуфайки маскхалат одного из немцев, нёсших тело бедной Светланы, замученной офицерами. И к селу он подошёл в тот самый момент, когда туда въехала машина с Бахом, Хельмутом и бабушкой Никиты, то есть в полдень.
     -     Так, мадам, не забудьте, что вы под прицелом. – на своём
            языке проговорил переводчик, - Если сделаете, что я сказал,
            то все в деревне останутся живы.
     -     Я помню, - хмуро произнесла Вера Максимовна, заметив
            ухмылку офицера, когда он произносил последнее слово.
      «Виллис» подкатил к дому учителей и тут же из него вышли Зельц и двое молодых офицеров.
     -     Всё, приехали, - сказал Бах, вылез из машины и подошёл к
           штандартенфюреру.
      О чём они говорили, бабушка Никиты не слышала, да и отвлекла её от мыслей подъехавшая телега с Беллабердиновым.
     -     Выходите, мадам, - сказал на русском Хельмут, - Транспорт
           меняется и ждёт вас. Пересаживайтесь на телегу.
      Вера Максимовна с трудом покинула автомобиль и пошла к ненавистному вознице. Солдат же перенёс туда мешок со взрывчаткой. Зельц махнул рукой, и телега медленно потащилась по селу в сторону дома Ершовых.
     -     Скажешь что-то не так и ты труп, бабка, - зашипел на
           женщину Тимур, доставая со дна телеги парабеллум.
     -     Предатель, - сквозь зубы прошептала бабушка Никиты, но
           тот этого, к сожалению, не услышал.
      Дикое напряжение охватило Веру Максимовну, и вновь вся её жизнь мгновенно пролетела перед глазами. Вот-вот и она увидит сына… Нет, он не такой, как эта сволочь и надо его как-то
предупредить.
И вот они у родного дома…
     -     Иди к Матвею, бабка, а я потащу мешок, - приказал татарин,
            и женщина с трудом спустилась с телеги на землю, не зная,
            что сын заметил их ещё когда они проезжали дом Храмовых,
            и что он знает всё о Беллабердинове и приготовился к
            встрече.
      Она открыла калитку и медленно пошла к дому, сложив крест на крест руки на груди, дабы как-то этим жестом предупредить сына о провокации. Но он уже шёл к ней навстречу, держа правую руку за спиной. И Вера Максимовна, слыша сзади за собой тяжёлые шаги татарина, всё же не сдержалась и крикнула:
     -     Это провокация, сынок! Беги отсюда! Тимур предатель!
      И в следующее мгновение, как ей показалась, она услышала гром с небес и почувствовала сильный удар в спину. Она обернулась, увидев, что прямо за ней стоит возница, сжимающий в руке пистолет и ещё одна пуля вошла ей прямо в сердце.
     -     Мама! Мамочка! – нечеловеческим голосом заорал Матвей
            Ильич, кидаясь к ней, и его правая рука, держащая топор,
            вылетела из-за спины.
И растерявшийся от крика предатель не успел среагировать, как отточенное лезвие вошло ему в лоб.
      А потом всё завертелось в диком вихре: быстрое появление немецких солдат, скручивание рук Ершова-старшего, волочение его по земле и появление «виллиса» перед домом. Да, маленькая старушка не видела этого, как и не видела, что в доме её нелюбимая невестка набрасывает на лежащего за печкой мальчика одеяло и подушки и как своим телом закрывает проход, взяв в руки два больших ножа для разделки мяса.
      Но эсэсовцам было пока не до неё – они сделали своё чёрное дело и всех поголовно мужчин села тащили в подвал школы. А троица солдат уже сколачивает перед бывшим сельсоветом виселицу.
      Но зато этот ужас встречи Матвея с матерью и его финал  наблюдал Савелий Ножов, сидевший на большой берёзе в три сотне метров от дома с биноклем физрука Ивашина в руках. И первой мыслью его было – это спасти мальчика. Что он и сделал, то есть спрыгнул с дерева, сбросил уже не нужный маскхалат (утреннее солнце растопило снег) и со стороны огорода пробрался в сарай Ершовых. И когда шум в селе утих, он ворвался в дом, чуть не налетев на ножи Елизаветы Гавриловны, стоящей в ступоре у печи, как бетонный столб.
     -     Лиза, где Славик? – вскричал Савелий и тут же по месту
            стояния женщины понял, где.
     -     Быстро давай ему тёплую одежду и что-нибудь поесть с
            собой. Ну, милая, приди в себя!
      И та как будто проснулась, то есть побросала ножи на пол и кинулась выполнять приказ Ножова. Три минуты и мальчик одет в старую, но тёплую одежду сына, ещё семь и он с Савелием уже за околицей, не зная, что наблюдавший за домом Ершовых зоотехник Зайцев уже бежит к учительскому жилищу, чтобы доложить Зельцу, что видел пропавшего бывшего зека у сруба Ершовых и посчитал это за большую удачу, решив, что тот связан с партизанами.
      Но за время, за которое беглецы достигли леса, соединившись с Никитой, Фёдором, Фишманом и физруком, запыхавшийся от бега пожилой предатель только и успел, почти заикаясь, объяснить штандартенфюреру, Баху и другим офицерам, кого он видел у дома схваченного Матвея, убившего топором немецкого пособника. И уже через пятнадцать минут танк стоял перед школой, а за ним половина солдат во главе с Гансом Брауном, первым обратившим внимание на Светлану Сырых.
     -     Прочешете весь лес до болот, - приказал ему
            штандартенфюрер Зельц, - Всех, кого встретите,
            расстрелять.
     -     А если будут там беженцы с детьми? – осторожно спросил
            Курт Бах.
     -     Взрослых в расход, а детей отправим в город для сдачи
            крови – нашим солдатам она всегда пригодится. Ясно?
     -     Так точно! – отдал честь молодой офицер.
      Подошли фельдфебель и Хельмут, и танк рванул вперёд. За ним трусцой побежали эсэсовцы, а следом заворчал мотоцикл с коляской, в которой развалился Бах, а за руль сел Браун.
     -      Герр офицер, - начал подошедший  Рюшке, - Когда будем
             допрашивать грязножопых?
      Зельц молча уставился на него, потом тряхнул головой, как будто сбрасывал с неё тяжёлый груз и произнёс:
     -     Каратели вернутся и на следующее утро Председателя,
            участкового, хромого и его жену повесить. Кстати, взяли её?
     -     Пока нет, - вытянулся Хельмут.
     -     Так какого чёрта? Бегите за ней, пока она не спряталась.
     -     И куда её?
     -     Да к мужикам в подвал – пусть побалуются перед смертью
     -     наконец-то, - почесал ладони рук Рюшке, а Хельмут
            нахмурился и спросил:
     -     Всех что ли потом расстреляем?
     -     Посмотрим, - хмуро посмотрел на них штандартенфюрер и
           ушёл в учительский дом, а фельдфебель и Хельмут быстрым
           шагом направились к срубу Ершовых, но тот оказался
           пустым…
                Война

      Славика несли все по очереди и не останавливаясь, чтобы быстрей добраться до блиндажа. Тот молчал, изредка посматривая на Никиту, бегущего с винтовкой наперевес. Там быстро все перекусили, рассовали оставшиеся патроны по карманам. И тут Ножов предложил:
     -     Слав, ты хоть и большой и тебя несли, но пора тебе
           отдохнуть. Ложись вон в тот угол, где лапник и накройся
           шинелями.
     -     Не буду, - нахмурился мальчик, - они фашистские.
     -     А дисциплина? – хмуро посмотрел на него Савелий, - Я же
            не прошу, а приказываю, понял? С тобой и Никита с
            Фёдором с удовольствием тоже отдохнут. Правда?
     -     Так точно, - буркнул Иванов.
      Подросток недовольно пожал плечами.
     -     Тогда ладно, лягу. А вы?
     -     А мы выйдем со счетоводом и физруком наружу, покурить.
Так и сделали. Но Савелий перед уходом что-то шепнул Фёдору на ухо, а когда вылез наружу, не стал сразу сворачивать самокрутку, а сказал:
     -     Надо спасать молодёжь.
     -     В смысле? – спросил Фишман.
     -     Мы втроём, рассыпав махорку вокруг входа в блиндаж,
            уйдём к болотам - я знаю, как по нему пройти на островок -
            он расположен ближе к реке. Вот-вот солдаты и танк будут
            здесь – я слышал, уходя из села, как заревел его мотор. Но
            мы не будем ждать, когда они появятся, а разойдёмся в
            разные стороны и чуть постреляем в воздух.
     -     Дезориентируем их? – улыбнулся физрук.
     -     Да, пусть думают, что здесь нас много. Роман, ты помнишь,
            где река?
     -     Естественно. Мы как-то с ребятами плавали на лодках по ней
            почти до самых болот.
     -     Хорошо. А ты, Аркаша?
     -     Нет, но я после нашей отвлекающей пальбы присоединюсь к
            учителю.
     -     Ладно.
     -     А ребята? – спросил Ивашин.
     -     Они, - достал мешочек с табаком Ножов, - Они
            останутся здесь с мальчиком и будет сидеть тихо-тихо. Мы
            уведём немцев за собой к болотам, там отлежимся на
            островке, а когда им надоест нас ждать и они уйдут,
            вернёмся за ними. Нам сейчас легче уйти от фашистов
            втроём, а не впятером. Да и Славику не будет так страшно в
            блиндаже с ребятами.
     -     Но…
     -     Никаких «но», вашу мать! Я же прав, мужики!
     Ивашин и Фишман молча кивнули головами.
     -     Тогда выполнять! – развернулся Савелий, доставая из
            рюкзака большой пакет с махоркой.               
        Пять минут и табак рассыпан и они, подхватив рюкзаки и оружие направились в сторону болот, крикнув в открытый люк:
     -     Мы скоро придём, вояки.
      И пока молодняк поднимался наверх, они уже скрылись за деревьями.
     -     И что будем делать? – спросил Фёдор, последним вылезая из
            блиндажа.
     -     А мы с тобой пойдём на разведку, - подмигнул ему Никита.
     -     И надолго? – нахмурился Слава.
     -     Да чуть прогуляемся до реки и назад, - продолжил
            врать Ершов.
     -     А я?
     -     А ты пока посидишь в блиндаже, ладно? Ты же уже
            взрослый пацан или нет?
     -     Угу, - вздохнул подросток, возвращаясь в схрон.
      Никита и Фёдор передвинули железо на место и присыпали его землёй.
     -     А на самом деле? – спросил второй, когда они отошли
            подальше.
     -     Двинем сразу к реке и вдоль неё по течению пройдём вниз до
            самого пляжа и…
      И тут он вспомнил тот вечер, когда они с Машей купались и загорали в последний раз. Как это было давно!
     -     Понял. А дальше? Ты что замолчал?
Никита тряхнул головой, как будто сбрасывал с себя сон.
     -     Дождёмся темноты, заглянем в мой дом, потом к тебе и…
            устроим немцам «подарок».
     -     Какой?
     -     А там придумаем. Всё, вперёд! Забери лопату, Федь.
      И они быстрым шагом направились на юг в сторону реки, куда её через час и бросили. А ночью были уже на том самом песчаном пляже…
      Часов у них не было, но, когда луна приблизилась к середине небосклона, решили, что пора. Дошли почти до дома Ножова – самого крайнего с юга, и Фёдор вдруг схватил Никиту за плечо и зашептал:
     -     Стой, кто-то возится с церковной дверью. Видишь?
     -     Ты что, друг, сдурел? – сбросил руку товарища Ершов, -
            Кто будет среди ночи идти, молиться!
     -     А слабо проверить? – взводя курок обреза, буркнул Фёдор.
     -     Ну, ладно, пошли, ошалелый, - сделал тоже самое с
            винтовкой Никита.
      Приседая к земле, поковыляли к храму, и тут действительно дверь в него чуть скрипнула, и их продрал озноб.
     -     Слышал, Никит?
     -     Ага.
     -     В церковь войдём или ну её?
     -     Пойдём, зря что ли мучились, передвигаясь на карачках?
            Вперёд!
И уже чуть ли не ползком добрались до входа.
     -     А собаки то не лают, - констатировал Фёдор, - Странно…
     -     Немчура их, небось, постреляла.
     -     Наверное.
      И Никита был близок к истине, но сельских животных немцы не убили, а отдали своим свирепым псам на растерзание как корм.
     -     Ну, пошли что ли? – первым шагнул в открытую дверь
           Фёдор, - Эх, жалко, что фонарика нет.
     -     Ага, тише ты!
    Но внутри церкви было чуть светло, и они с ужасом увидели две фигуры, одетые во всё чёрное - одна большая похоже молилась у единственной иконы, а другая маленького роста стояла сзади, истово крестясь. И тут Никита зацепился носком ботинка за выбоину в полу и чуть не выругался, крякнув.
     -     Ёш твоё!
     -     Кто там? – развернулась первая фигура к ним, проговорив
            басом Отца Евлампия.
     -     Это я, батюшка, Ершов, - шёпотом сказал Никита.
     -     И Фёдор, - добавил Иванов.
      И тут маленькая фигура вдруг выросла, то есть встала с колен, и они услышали возглас:
     -     Сынок, ты?
И Никита аж зашатался от неожиданности.
     -     Мама? Мама!
     -     Тише, Елизавета, - шепнул батюшка, - Идите сюда, отроки, к
            иконе и молитесь за упокой несчастной Веры Максимовны.
     -     Бабушки? А что с ней? – кинулся Ершов к матери, сходу
            чуть не задушив её в своих объятьях.
     -     Убил её мерзкий татарин, сынок! Убил, предатель!
      И Елизавета Гавриловна тихо сквозь слёзы рассказала, что произошло в полдень.
     -     Тварь, тварь, - чуть не задохнулся от злобы её сын, - Я убью
            его!
     -     Его уже нет на этом свете, отрок, твой отец зарубил его
            топором, - трагическим голосом произнёс Отец Евлампий.
     -     А, где он сейчас?
     -     Да в подвале школы, сынок. Туда почти всех мужчин
            загнали немцы. Что завтра будет, Господи, что будет?
     -     Надо освободить их, - категорично заявил Никита.
     -     Ты с ума сошёл, друг? – услышал он сзади голос Фёдора.
     -     Твой товарищ прав, парень, - вздохнул тяжело священник, -
           Там солдаты с автоматами и двумя овчарками охраняют
            вход. Сунетесь и они вас постреляют.
     -     Тогда что делать? – чувствуя, что сходит с ума от горя,
            произнёс Ершов-младший.
     -     Подождём рассвета. Утро вечера мудренее, - тихо сказал
            Отец Евлампий, решив пока не говорить ребятам, что у
            сельсовета уже стоит виселица.
    А через минуту добавил:
     -     Ты, Елизавета, ночуй у Колосовых – их дом рядом с лесом, а
            ребят я спрячу у себя.
     -     Спасибо вам, батюшка, - зашептала, тяжело вздыхая, мать
            Никиты.
     -     Только вот стрелялки свои спрячьте где-нибудь в кустах, -
            посуровел голос священника.
     -     Нет, - категорично заявил Фёдор, - Оружие мы не оставим.
     -     Но в моём доме оно не должно быть – это грех.
     -     Тогда мы переночуем в лесу, - сказал Никита.
     -     Нет, лучше бы у Любы Сивой – у неё хороший погреб, -
            вспомнил Фёдор, - Нам Савелий Ножов рассказывал.
     -     Тогда коротко, ребята, что вообще то произошло и где
            Славик? - попросил Отец Евлампий и Фёдор по-деловому
            быстро всё рассказал, смотря на товарища, который никак не
            мог оторваться от ещё плачущей матери.
     Но всё получилось не так, как они задумали: залаяла невдалеке собака и Елизавета Гавриловна встрепенулась:
     -     Это немцы обходят село. Уходите в лес мои дорогие,
           уходите. А мы с батюшкой сообразим, что сказать им, если
           они нас застукают.
      Так Никита и Фёдор сделали, вернувшись в лес и найдя там у излучены реки заброшенную хижину, где обычно раньше ночевали заядлые рыбаки. Благо, что они взяли с собой сухари и банку ветчины, оказавшейся, как и должно было быть, немецкой – русские в такой таре консервы не держали. А наевшись, тут же отключились. Отец Евлампий же с Елизаветой Гавриловной дождались, пока немцы сделали круг в конце улицы и пошли в её другой конец, а потом потихоньку вышли в безлунную темень и пробрались к дому священника, где их ждала его жена.

                Х

      Рёв мотора танка всё приближался и приближался, а сил бежать уже не было. Хорошо ещё, что солдаты Вермахта также устали, а то бы кратковременный бой уже закончился и не в пользу очень маленького отряда из трёх гражданских лиц. Нет, они конечно увели всех немцев к вечеру подальше от блиндажа в сторону болот, но это уже их не успокаивало.
     -     Чёрт, перебраться бы на другой берег реки, - сказал
            товарищам Ножов, - но ведь мокрые закоченеем сразу.
     -     А, моста там никакого нет? – спросил Фишман, обращаясь к
            Ивашину.
     -     Нет, а где было мелководье, я уже забыл, - признался физрук.
     -     Да, одна надежда на островок, - качал головой Савелий, - Но
            где он, чёрт возьми? Я уже теряю терпение. Прямо - таки
            исчез, зараза. Да и идти напрямик по болоту опасно – топь
            холодна, как труп мертвеца.
     -     Хватит шутить, Сев, - скривился Роман Петрович, - И так
            тошно.
     -     Но я говорю правду, Ром. Была бы хоть троечка брёвен, мы   
            соорудили бы плот, но нет верёвки… Эх, не пёрка есть не
            пёрка.
     -     Что, даже сужения реки нигде нет? – устало еле проговорил 
            идущий за ними счетовод.
     -     Может быть и есть, но я не помню, где.
     -     А если пойти вниз вдоль реки?
     -     Да, Сев, а если? – поддержал Фишмана физрук.
     Ножов хмыкнул:
     -     Что, хотите прямо в руки немцев попасть? Мы же придём
            почти прямо к селу! Думаете, эсэсовское начальство всех
            солдат за нами бросило? Дудки вам – они тоже не дураки.
     -     А если всё же попробовать? – стал настаивать Аркадий
            Абрамович.
     -     Ты, жи…, извини, Аркаша, думаешь, что самый хитрый и
            ловкий из нас? Нет, не похоже. Я вот из зоны пытался
            убежать, но суки вертухаи нас быстро с собаками догнали и
            те порвали мне обе ноги – два месяца валялся в больничке
            никому не нужный.
     -     Не надо было бежать, - философски проговорил оппонент. 
     -     А ты думаешь, что там хорошая была жизнь, Аркаш? Нет,
           это был ад! НКВДешники издевались над нами как могли:
           били, отправляли в пресс-хату, где некоторых насиловали…
     -     Неуже… - решил продолжить разговор Фишман, но тут
            раздался грохот и нарастающий свист.
     -     На землю! Лежать, учёные! – рявкнул Савелий и упал прямо
            в ледяную лужу.
      Остальные двое шмякнулись в ржавый мох.
Снаряд рванул так, что земля содрогнулась. Ножов заорал во весь голос матом, физрук поддержал его, а счетовод даже не пикнул. Когда поднятые взрывом комья земли вернулись на своё место, они увидели, что их товарищ лежит в воронке, а укороченная правая нога вся в крови.
     -     Твою мать! – вновь выругался вскочивший первым Ножов, -
            Нашему иудею стопу оторвало. Снимай брючный ремень,
            Ромка! Не перетянем сосуды, помрёт тут же от потери
            крови.
     И они бросились к Аркадию Абрамовичу.
Но сжатый ремнём обрубок всё равно кровил…
     -     Ну, всё, до философствовал, - вырвалось у Севки.
     -     Да, хреново, - кивнул головой Ивашин и стёр кровь с рук
            грязным мхом.
      И тут счетовод застонал.
     -     Ё моё, ожил! – выкатил глаза бывший заключённый, - Ну,
            Абраша, ты настоящий мужик, хоть и обрезанный!
     -     Хватит шутить, Сев, - сплюнул физрук, - Погоня уже рядом.
      И тут Фишман открыл глаза.
     -    Что со мной? – еле произнёс он
     -     Стопу оторвало, - отвёл взгляд в сторону Савелий.
     -     Кровотечение сильное?
     -     Вовсю.
     -     Танк пальнул?
     -     Он, сволочь.
     -     Тогда всё, конец нам.
     -     Похоже, - буркнул Ножов.
     -     Но не всем, - тихо произнёс Фишман.
     -     Что ты имеешь ввиду?
     -     Уходите, но оставьте мне автомат - мне уже не жить, но зато
            успею отвлечь и приостановить этих сволочей. Ну, быстро!
     -     Тогда прощай, Аркаша, - нагнулся Ножов к раненому и
            погладил его по плечу.
     -     Прощай, друг, - смахнул слезу Ивашин и положил на грудь
            счетовода автомат и запасной рожок.
      Они ещё минут десять слышали автоматные очереди, а потом опять рвануло и лес затих.
     -     Всё, трындец, - вновь выругался Савелий, - Ходу, физрук,
            ходу!
      И они побежали к реке.
И, слава Богу, что всё же луна просвечивала через тучи и они видели блеск воды, а то бы ненароком давно бы уже свалились в ледяную гладь…
                Х
 
       Их опять разбудил знакомый до боли, но мерзкий по сути и смыслу голос:
     -     Хэнде хох!
     -     ****ь! – выругался зло Фёдор, поворачиваясь на бок, -
            Попались!
В хибарке было темно и они не видели, сколько в ней фашистов и потихоньку пододвинули к себе оружие.
      -     Лежать, а то стрелять, - вновь зазвучал голос, - Что, попался,
             русский свинья?
      -     Да пошли вы на хер! – не выдержал Никита, - Стреляйте,
             твари!
      -     А зачем? – вдруг услышали они другой, но знакомый голос
             и дверца строения отворилась, и в её проёме они увидели
             грязных и мокрых физрука и Савелия с автоматами в руках.
      -     Вот, черти, опять нас пугаете? – вскочил с лежанки Фёдор, -
             А если бы мы шмальнули?
      -     Не успели бы – мы, если б захотели, то уже бы вас сонных
             повязали. Вы храпели на весь лес, вояки, - рассмеялся
             Ножов, - Ладно, вставайте и давайте разожжём костёр
             прямо здесь – мы замерзли невозможно как.               
       Разломали сухой столик, развели огонь и первое, что спросил, естественно, Никита было:
      -     Откуда вы, родные, взялись?
      -     Нет, сначала хоть корочку хлеба, - проговорил Ивашин, - А
             то сейчас сдохнем.               
      -     Да, воды и так мы уже нахлебались сапогами, - добавил
             Савелий.
       И остатки сухарей тут же перекочевали из кармана шинели отца Никиты в их руки, а потом был рассказ, закончившийся печально:
      -     Вот каким крепким духом и стойким оказался наш счетовод!
      -     Да, жаль, - тихо проговорил Фёдор, - А ты всё твердил,
             Севка, жиды да жиды…
      -     Ну, простите меня, ребята, - серьёзно произнёс Ножов, -
            Друг действительно познаётся в беде. А что творится в селе,
            Никит?
      -     Мы ночью были в церкви и застали там Отца Евлампия и
             мою мать и та сказала, что приехавшую к нам мою бабушку
             убил татарин, а мой отец раскроил ему череп топором.
      -     Из-за чего?
      -     Похоже, что это была какая-то провокация – успела Вера
            Максимовна сказать пару предупреждающих слов Матвею
            Ильичу, - добавил Фёдор.
     -     Да, дела, - вздохнул физрук, - Потери возрастают. А что со
            Славиком?
     -     Мы сказали ему, что пошли на разведку, и он принял это за
            правду, хотя по его виду мы видели, что он понимает – мы
            врём.
     -     Смышлёный пацан, - буркнул Савелий, - Молодец! Ну и
            какие планы на сегодня?
     -     Немцы же согнали в подвал школы почти всех наших
            мужиков, - сказал Никита, - По-видимому, сегодня опять их
            будут расспрашивать с пристрастием, вынуждая сказать, кто
            ещё ушёл к партизанам.
     -     Пытать будут, сволочи! - нахмурился Роман Петрович.
     -     Это точно! – добавил Ножов, - А вы - то, что думаете делать?
     -     Я поменьше ростом, чем Фёдор, - начал Ершов, - поэтому
            смотаюсь потихоньку в село и разведаю, что там творится, а
            потом посмотрим.
     -     Правильно. А я залезу на дерево на краю леса и понаблюдаю
            в бинокль, как ты раньше, Сев, - предложил физрук, - Может
            быть, что и увижу.
     -     А, мы с Фёдором будем в охранении, - кивнул головой
            Савелий, - Так часиков в десять и пойдём.
     -     Так хронометра то у нас нет, - заявил Никита.
     -     А, вот и есть, - достал из кармана немецкой шинели
            маленькие часики Ивашин, - Я вот только сегодня утром их
            обнаружил.
     -     Отлично, учитель, пять тебе за поведение, - обрадованно
            произнёс бывший заключённый, - Так, пора проверить
            оружие и, Фёдор, ты отдай обрез Никите – его удобней ему
            пронести под шинелью.
     -     Ладно, - недовольно пробурчал тот, - Отвечаешь за него,
            Ёрш, - это память о Макаре Сырых.
     -     Знаю.
     -     Тогда готовимся, - заявил строго Савелий, и теперь только
           Фёдор понял, кто из них всех настоящий командир.
      Так и мыслила вся троица, веря Ножову, как Отцу всех народов. Да, действительно Савелий прошёл тяжёлую школу выживания в колонии, но никто точно не знал, за что посадили его. Но близкое общение с ним всех открыло им его душу – душу борца и лидера. Поэтому без всяких споров подчинялись ему, как в армии, где слово командира – закон.
                Х

      Посланные в лес каратели вернулись в Васильевку в половине второго дня. До этого там стояла полная тишина, видимость которой обеспечивал дикий страх населения перед фашистами– никто из женщин и дряхлых стариков, которых не загнали в подвал школы, из дома не выходил, а остававшиеся солдаты сконцентрировались у здания, где жили учители – они ждали нападения партизан. И только два патруля шастали друг другу навстречу с одного конца села в другой. Но зато в подвале было настоящее средневековье с изощрёнными пытками. И особенно Рюшке по приказу штандартенфюрера Зельца измывался на Председателем сельсовета, Иваном Ильиным, Матвеем Ершовым, фельдшером Новиковым и психически больным пастухом Николаем Яровым. На «закуску» оставили двух доярок – Любу Сивую и Нюру Кругликову, которых солдаты насиловали прямо на виду у заключённых. И прекратилось всё это лишь при появлении посланного в лес танка и эсэсовцев, правда не всех – пятерых Ивашин, Фишман и Ножов всё-таки уложили.
     -     Час на еду и приведение себя в порядок, - объявил Фридрих
            Зельц, - а потом, вытащив всех до единого жителя села из
            домов на площадь и этих из подвала, поставить всех перед
            виселицей. И особенно тщательно проверьте дом хромого и
            местность вокруг – жена его где-то прячется рядом. Всё,
            выполнять!
      И Елизавету Гавриловну всё же нашли – постарался негодяй Зайцев, догадавшийся, что она может быть в церкви. Там была запирающаяся на засов и висячий замок ризная, где лежали когда-то редкие иконы, одежда священников и всякая церковная утварь. Туда и решил спрятать Отец Евлампий мать Никиты после того, как ребята ушли ночевать в хибарку в лесу, а они поужинали в доме священника.
     -     Сиди тихо, Лизавета, - стращал её священник, - Бог даст не
            догадаются супостаты, что ты можешь быть здесь.
      Но супостатом оказались не немцы, а бывший зоотехник Зайцев, сбивший кувалдой замок с двери и вытащивший женщину, укрывшейся под столом, накрытым до пола широкой рясой Емельяна Зверева, то есть Отца Евлампия.
      Но любимая всеми селянами медсестра не сказала предателю ни слова, а плюнула ему под ноги и с гордо поднятой головой вышла на свет Божий. И день был действительно светлый от впервые за два месяца, вышедшего из-за туч яркого солнца, растопившего лёгкую наледь на лужах и поднявшего в воздух пряный дух русской земли.
      Нет, Зайцев не ответил ей ничем: ни словом, ни руками – он уже знал, что штандартенфюрер назначил палачом именно его, и радость мести всем коммунистам в лице Колунова и его близких товарищей сделала его в собственной гнилой душе чуть ли не героем дня. Ведь его отец Егор Иннокентьевич Хламов служил в Белой Армии и был расстрелян «красными» в конце Гражданской войны, о чём Пётр тщательно скрывал от всех все эти годы, приехав работать в Васильевку в начале тридцатых годов из Тобольска под фамилией Зайцев.
      И он вёл Председателя сельсовета, Ершова, Ильина, Новикова и пастуха, как вёл бы самого Ленина, Сталина и Дзержинского к Лобному месту на Красной Площади в Москве на казнь. То есть, с улыбкой в пол лица, шинели с аксельбантом, спрятанной давно в подвале своего дома, и сдвинутой на затылок офицерской папахе, держа в руках «шмайсер».
      А к этому времени солдаты собрали весь народ на так называемой площади перед сельсоветом, вокруг которой расположились эсэсовцы с автоматами, и где стояла виселица. Люди стонали от пинков, бабы плакали, думая, что вот он, конец их жизни, а многие молились, крестясь. Привели и Отца Евлампия, который в этот день надел самую лучшую рясу и клобук (головной убор священников), неся в руках собственный серебряный крест.
      И всё это видел не только Никита, проползя двести метров по пашне и залезший на крышу дома Шиховых, стоявшего в шестидесяти метрах от сельсовета, но и физрук Ивашин, наблюдавший эту процессию в бинокль с самой высокой берёзы на краю леса.
      Наконец на площади воцарилось молчание и глаза Матвея Ильича и Елизаветы, стоявшей в первом ряду немногочисленной толпы, встретились. У первого он был суров и спокоен, у второй влажный от слёз и отчаяния. Но муж вдруг улыбнулся и покачал головой, будто пришёл не встретить свою смерть, а венчаться с любимой женщиной.
      И тут на помост виселицы поднялся Курт Бах, держа в руке листок бумаги, а чуть сзади него встал Зайцев, который тут же скинул шинель, под которой оказалась красная рубаха, а под сброшенной папахой – чёрная повязка на лбу. И все люди, увидев этот маскарад, не сдержали кто смех, кто мат, а кто и проклятья.
      Но вот офицер-переводчик вскинул правую руку в фашистском приветствии и начал свою речь, полную сарказма, издевательства и пренебрежения:
     -     Уважаемые селяне, - сказал он на чистом русском
            языке, - Мы пришли к вам с миром (гул в толпе), чтобы
            уничтожить коммунистический режим и сделать вашу жизнь
            красивой и богатой (поток проклятий и отборных
            ругательств). Но некоторые красные бандиты не захотели
            этого и стали убивать наших поистине миссионеров, прячась
            в лесу. Но Всевышний помог нам их найти (смех сквозь
            слёзы и плевки в сторону виселицы) и покарать. И теперь
            они будут держать ответ и первым будет казнён ваш тиран –
            коммунист Колунов. Ведите его!
      И двое солдат тут же схватили Артёма Ивановича, и потащили на эшафот. Но он шёл молча, смотря с ненавистью только на одного человека – зоотехника Зайцева, пытаясь своим взглядом прожечь его сердце. И вот он уже стоит под виселицей на табурете, а тот затягивает на его шее петлю. И в этот момент Председатель плюёт предателю в лицо, воскликнув:
     -     Будь ты проклят, фашистский прихвостень. И чтоб тебя
           покарал Бо…
      Но последнюю букву «проглатывает» затянувшаяся петля под стук выбитого ногой Зайцева табурета. Жуткие вопли раздирают грудь собравшихся, сотрясая площадь, а Никиту пробирает дрожь, но не из-за увиденного, а из-за нахлынувшей дикой ненависти к фашистам. А Бах уже называет следующую фамилию, от которой у парня сжимается сердце:
     -     А, это его ближайший помощник – Матвей Ершов, который
           собирал в своём доме лесных бандитов и проводил с ними         
           сход для обсуждения планов убийства великих воинов
           Германии. Да, настала и его очередь.                И Зайцев радостно захлопал в ладоши.       
     Но последние два слова Баха Никита уже не слышал – он тут же скатился с крыши назад в сад и ворвался в дом через открытую навечно дверь. И когда мерзкий предатель накидывал петлю на шею отца, он разбил ногой раму окна, спрыгнул вперёд, пробежал метров тридцать, прицелился и выстрелил. И… попал прямо в грудь подлого зоотехника – красная рубаха была хорошей яркой мишенью для возмездия. А мать парня, увидев это всё, жутко вскрикнула и упала в обморок. Зайцев же, умирая, успел схватиться руками за Матвея и повиснуть вместе с ним, сбив табурет на бок, соскользнув потом к его ногам, как молящийся перед иконой Господа великий грешник.
     И гром проклятий, вновь сотряс площадь, напрочь перебив автоматные очереди, направленные в молодого судью и мстителя. И от такого массивного удара пуль Никиту отбросило назад, и он упал спиной на землю, раскинув руки, как распятый на кресте Иисус Христос.
      По знаку штандартенфюрера казнь на этом остановилась, и всех мужчин солдаты погнали опять в подвал школы, а не приходящую от шока Елизавету Гавриловну женщины подняли на руки и, не оглядываясь, понесли к церкви. Отец Евлампий попытался идти за ними, но Хельмут с двумя эсэсовцами остановили его и потащили за общей массой мужиков в подвал школы. А вот Любу Сивую и Нюру Кругликову, которые опустив голову и в рваной одежде побрели за женщинами, и никто из немцев их не остановил…
      Но этого жуткого зрелища, буквально свалившийся с дерева бледный физрук Роман Петрович, уже не видел, а бросившиеся к нему Савелий и Фёдор тут же потащили Ивашина в хибарку, где положили на лежанку и обрызгали лицо водой, от чего тот вздрогнул и открыл глаза.
     -     Что? Что случилось там, Рома? – вскричал Ножов, но тот
            только помотал головой.
      Тогда Савелий с силой потёр ему виски, а потом опять обрызгал лицо водой.
     -     Ну?
     -     Сейчас, - часто заморгал физрук и Фёдор заметил, что глаза
            его красные и мокрые.
     -     С Никитой что-то случилось? – спросил он.
     -     Да, - Ивашин с трудом сел и стал тереть лицо руками.
     -     Ну, рассказывай, не тяни! – заорал на него Савелий.
     -     Дай сначала попить, - прошептал физрук.
Фёдор сунул ему в руку фляжку, тот сделал три глотка и еле проговорил:
     -     Там перед сельсоветом немцы повесили… Колунова.
     -     Что-о-о? – охнул Фёдор.
     -     Затем подняли на эшафот отца Никиты…
     -     О, Господи! – вырвалось у бывшего зэка.
     -     И жена его сразу упала в обморок, а окно в доме Шиховых
            вдруг разлетелось на куски, и оттуда выскочил…
     -     Никита? – перебил его Ножов.
     -     Да, и он выстрелил.
     -     В кого?
     -     В палача.
     -     И кто им был, твою мать! – не выдержал Ножов, - Не тяни
            резину, Рома!
     -     Зайцев… Никита убил его, а немцы дали очередь и…
     -     Ясно, - устала присел Савелий на топчан с остекленевшими
            глазами, - И что дальше?
     -     Всех мужиков вместе с священником опять погнали в школу,
            а женщины унесли Ершову и её сына на руках, но куда, я не
            видел.
     -     Сволочи, сволочи, сволочи! – затопал ногами Фёдор и
            схватился за винтовку.
     -     Ты что? – заорал на него Ножов.
     -     Убью, убью гадов!
     -     Осатанел, парень? Там сейчас будет шмон по всем домам
            в поисках нас и неизвестно, что ещё сделают с мужиками в
            подвале.
     -     А, а, а? - стал заикаться Фёдор.
     -     А мстить надо ночью, ребята. Всё, я попробую прорваться    
           домой к Любе Сивой – надо взять что-либо из еды и, может
            быть, что-нибудь ещё узнаю. А вы сидите здесь тихо, но
            если появятся немцы, тут же бегите в дальний лес и
            прячьтесь в блиндаже. Понятно, мужики?
     -     Да, - ответил с трудом физрук.
     -     Ладно, я пошёл.
      И Савелий исчез, дав большой круг, чтобы потом ползком пробраться к Сивой через пашни и её сад в дом. Однако там его подруги не оказалось, но кое-какую еду он всё же нашёл…

                Храм

       Штандартенфюрер Фридрих Зельц сидел за столом на втором этаже учительского дома и пил коньяк. Курт Бах тоже потягивал янтарный напиток, а молодые офицеры и телохранитель Хельмут
расположились на стареньком диване в углу у печи, предпочитая шнапс из своих собственных запасов. Раньше в этой комнате жил Аркадий Абрамович Фишман, тело которого уже растерзали в лесу волки. И все офицеры собрались не просто так – они обсуждали, как заманить в ловушку остальных партизан, которые, как считали все, спрятались где-то на болоте на сухом островке, путь к которому знали только они.
     -     Есть захотят, придут в село, - высказал своё мнение
            переводчик.
     -     Да так мы можем прождать их до нового года, - отклонил его
            предложение Зельц
     -     Тогда надо объявить, что казнь продолжится, - сказал
            Ганс Браун , - и тогда кто-нибудь из селян побежит в лес,
            чтобы передать это партизанам, а те, естественно, решат
           освободить мужское население от расправы и нападут на нас.
     -     И что? – сделал маленький глоток штандартенфюрер.
     -     И вступит план, предложенный вами ранее.
     -     То есть, ты хочешь сказать, надо сделать вид, что часть
            солдат и танк возвращаются в город, а на самом деле мы
            подготовим ловушку? – улыбнулся руководитель группы.
     -     Да.
     -     Не пойдёт.
     -     И почему?
     -     А потому, что у них тоже имеется разведка, Ганс, и,
           возможно, они и сейчас наблюдают за нами. Ведь этот
           подросток вряд ли пошёл напролом – я уверен, и что он
           наблюдал за подготовкой к экзекуции минимум полчаса. О    
           чём думают ваши солдаты, офицер? О бабах, которые уже
           превратились в старух из-за постоянного насилия или о
            шнапсе? Нет, такой вариант тоже не пройдёт.
     -     Тогда что? – встал со стула Бах и стал ходить по комнате из
            угла в угол.
     -     А как вы думаете, Курт, что им больше всего нужно?
     -     Ну, оружие и еда, господин штандартенфюрер…
     -     Нет, им нужна… взрывчатка и у нас она есть, так сказать,
            лишняя.
     -     Та, которую привезли мы с Хельмутом?
     -     Да. Поэтому надо известить партизан, что она у нас спрятана
           там, где её легко найти. И это будет для них сладким
            «пирогом», но… последним в их жизни, так как мы устроим
            большую засаду.
     -     А как их поставить в известность, Фридрих? – спросил Бах.
     -     А, пустить слух, что мы хотим, допустим, взорвать
            церковь…
     -     Ну, да! – не сдержался от возгласа Хельмут, - Русские в
           деревнях очень набожные, и преклоняются перед храмами
            и…
     -     Конечно! – обрадованно произнёс Зельц, - Но надо, чтоб об
            этом узнал человек, которому церковь… дороже всего.
     -     Священник? – удивлённо посмотрел на него переводчик.
     -     Да.
     -     Изумительно, господин штандартенфюрер, - теперь вскочил
            с места Генрих и выкинул правую руку вверх, - Хайль
            Гитлер!
     -     И это он должен узнать из ваших уст, молодёжь, - добавил
           штандартенфюрер.
     -     В смысле? – удивился офицер.
     -     Ну, конечно, не в приватном разговоре с ним, а… случайно.
     -     Я понял. Сделаем. Но разве он знает немецкий?
     -     Я думаю да. Покойный Зайцев говорил мне, что священник
           приехал вместе с женой из Западной Украины, а там почти
           все они живут по старым правилам и обучаются в
           Церковно-приходских школах и не только священному
           писанию, но и языкам.
     -     А если нет?
     -     Тогда пригрозим смертной казнью больному туберкулёзом
            или тому, что живёт без желудка, - предложил Курт Бах.
     -     Ты не прав, мой друг, это для них будет, как избавление от
           мучений, - улыбнулся Зельц, - Надо выбрать того, кто очень
            дорожит жизнью.
     -     Мы подумаем, - отдал честь Генрих, - Правда, Ганс?
     -     Обязательно!
И когда в очередной раз допрашивали Отца Евлампия, тот ненароком спросил у Штаубе:
     -     Генрих, а куда спрятали взрывчатку, которую привезли для
           провокации переводчик и Хельмут с этой бабкой?
     -     Не отвлекайте меня от допроса, - нарочито строго сделал
           замечание Курт Бах на родном языке, а потом перешёл на
           русский, - Итак, поп, кто ещё входил в состав вашей
            террористической группы?
     -     Я общаюсь только с Богом, господин офицер, - гордо, но
            блефуя произнёс священник, - Меня политика и
            коммунистический режим не интересуют - церковь отделена
            от государства.
     -     А вы участвовали в сходках у Ершовых?
     -     Я уже ответил на этот вопрос – меня на это не звали, зная
            мою позицию. И спросите что-нибудь поинтересней.
      И тут, не знающие русский язык молодые офицеры продолжили громко перешёптываться.
     -     Зельц говорил, что пора взорвать старую церковь – оплот
            «воссоединения русских душ», - сказал Генрих, косо следя
            за выражением лица Отца Евлампия.
     -     Возможно, - кивнул головой Ганс, - Та взрывчатка очень
            мощная и никакая старая кладка не выдержит – храм
            превратится в руины, и дух сопротивления селян будет
            сломлен.
     -     Прекрасно! Мы вам нужны ещё, Бах? – спросил Генрих,   
            поворачиваясь к переводчику.
     -     Нет. Идите курить свою отраву, господа!
И вновь перешёл на русский:
     -     Так вам всё равно, священник, кто будет править Россией,
            мы или коммунисты?
     -     Совершенно, - спокойно ответил тот и добавил, продолжая
            юлить и притворяться, - И я толком не пойму, зачем я сижу в
            подвале с этими грязными и вонючими мужиками. Моё
            призвание – молиться, молиться и молиться, отпуская грехи
            всем.
     -     Хорошо, я учту ваше пожелание, - задумался Курт Бах, - А
           пока вас отведут туда, где, быть может, тоже находятся
           террористы, то есть в подвал школы. Но вы, если узнаете
           что-нибудь новое от них, сообщите мне, пожалуйста, сразу.   
         На что Отец Евлампий только молча кивнул головой.               
      И переводчик крикнул по-немецки:               
     -     Хельмут, проводи попа.
И уже через пять минут он докладывал штурмбанфюреру:
     -     Трудно сказать, но мне показалось, что он прислушивался к
            разговору наших офицеров, господин Зельц.
     -     Будем надеяться. Но если он повторит свою просьбу, то это
           значит, что он знает наш язык и…
     -     Вы его отпустите? Извините, что перебил вас.
     -     Да, но и увеличим ночное патрулирование.
     -     Отлично, герр штурмбанфюрер, - потёр руки Бах, - А
            вдруг нет, не знает он немецкого?
     -     Тогда отдадим Рюшке фельдшера– пусть обработает его
            хорошенько, перетянув на нашу сторону. Врачи – это
            проститутки, работающие на любую власть.
     -     Отлично, Фридрих, вы умница.
     На том беседа и закончилась.
Но на следующий день Бах просто влетел в комнату Зельца и лицо его прямо-таки светилось.
     -     Поп просит аудиенцию, чтобы разрешить вопрос об его
            освобождении, господин Зельц. И поэтому я уверен, что он
            знает наш язык, и предложенная вами ловушка сработает.
     -     Дай, Бог, Курт, дай Бог! Всё, отпускайте его. И пока не
            следите за ним, а ночью рассадите солдат по пустым домам 
            и выдайте всем бинокли. Пусть наблюдают обстановку и кто
            куда и к кому ходит теперь.
     -     Так точно, господин штурмбанфюрер! Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - махнул рукой руководитель акции и налил себе
            коньяку, - Эх, надоела мне эта возня с деревенскими. Надо
            было действовать как в Польше, то есть расстрелять сразу
            человек десять - двадцать и тогда все остальные тут же    
            рассказали бы, кто связан с партизанами.
     -      Это точно! – кивнул Бах и вышел из кабинета Зельца в
            сельсовете.
                Х

      Время шло, а Отец Евлампий всё никак не мог придумать, как связаться с Савелием Ножовым или Фёдором Ивановым, ушедшим к бывшему заключённому в лес.
     -     Но если Никита совершил месть, то, думаю, он сделал это не
            один, - рассуждал он, - Савелий очень осторожен и умён –
            общение с политическими в лагере было ему на пользу в
            этом плане. Но как известить его о готовящемся безобразии?
           Жаль, если храм уничтожат… Ведь люди верят сейчас
           больше в Бога, чем в Красную Армия, которая пока
           отступает. Что делать? Что делать? Посылать кого-нибудь
           опасно. Был бы почтовый голубь, тогда можно было бы что-
           то придумать, а так… Жаль, что я не маленького роста, а то
           бы сам сбежал в лес, воевать. Ведь сейчас патрулирование
           ночью увеличилось и ни одна душа не выйдет незамеченной
           за пределы села. Душа… Летающая душа!
      И тут священника осенило – а не использовать ли ему воздушный шарик!
     -     Вот старая я балда! – стал ругать он себя, - Ведь был в
            городе на Пасху в Преображенском соборе, а рядом стоял
            киоск, где продавали детям эти шары и игрушки. И по-
            моему, я взял их десятка два для детишек селян. А, ну-ка,
            поищи, дед!
      Но он нашёл только два. Один жёлтого цвета при надувании тут же лопнул – высох, а другой голубой заполнился только наполовину, но он не поднялся вверх.
     -     Господи, да чем же его наполнить? Что легче воздуха? Боже
            мой, да дым от горящих дров – он всегда поднимается вверх.
      Отец Евлампий вышел во двор и разжёг костёр. Но как собрать дым? Он пошёл в сарай, но там была только утварь для садовых работ, и валялся старый бак для кипячения. Жена его Маруся десять лет как страдает больными суставами, и он взял стирку белья на себя, которой было небольшое теперь количество, так что всё это он проделывал в небольшом тазу. И вот теперь он решил использовать бак в своих целях, то есть проделал отверстие в днище, вставил в него кусок бамбука от удилища и надел на него шарик. Нет, дым, конечно, не захотел просто так наполнять воздушный шар. Тогда священник взял небольшой деревянный бочонок, который раньше он использовал для приготовления домашнего вина, проделал в нём отверстие и такое же в крышке и поставил его на железный бак. Соединив ёмкости всё тем же полым кусочком бамбука, он  смазал изнутри стенки бочонка варом и, надув шарик, местами чуть-чуть приклеил его к стенкам, надев
всё на ту же трубочку из бамбука. Затем варом обмазал края бочонка и положил на него крышку, обмотав края изоляционной лентой, а в дырочку в ней засунул ещё одну бамбуковую трубочку подлиннее. Потом поставил бак на кирпики прямо над костром и когда тот разгорелся, бросил в него кусок толи и дым через пять минут повалил такой, что Отец Евлампий чуть сам не задохнулся. Но делать было нечего - надо надуть воздушный шар дымом, и он начал… высасывать воздух из деревянного бочонка. Там образовался небольшой вакуум, и шарик стал расправляться, затягивая в себя дым. Конечно, священник наглотался его и весь день его потом тошнило, но шарик всё же заполнился наполовину и когда он его вынул и перевязал верёвкой, тот, хоть и вяло, но тот всё же поднялся в воздух. И он был так доволен удавшимся экспериментом, что у него закружилась голова. Всё, теперь на нём надо написать хоть пару слов, которые бы стали информацией для партизан. А что написать и чем? Мел смоется дождём, вар утяжелит шар, а воск может отпасть. И Отец Евлампий взял и проколол палец гвоздём и написал кровью на шарике: «В чехле Ножа». То есть, он имел ввиду сарай Савелия, где он положит на пол записку для него.               
     -     Да, Ножов смышлёный мужик и должен понять, что надо
            зайти к себе домой. Да и Фёдор, если жив, тоже ещё тот
            фантазёр, - думал священник, перевязывая палец чистой
            тряпкой, -  И теперь надо ждать только одного – когда ветер
            будет южным, чтобы он унёс шарик к болотам.
     -     Что это ты задумал, Емельянушка? – спросила вышедшая во
            двор и спавшая весь день из-за больных ног его жена.
     -     Что надо, Марусенька, - улыбнулся священник.
     -     Ну, если надо, то пусть да поможет тебе Бог! – перекрестила
            она мужа.               
   И эту ночь, не смотря на ещё беспокоившие тошноту и головную боль, Отец Евлампий спал хорошо.

                Х

      Славику стало страшно лишь тогда, когда он впервые услышал вой волка. Из оружия взрослые ему оставили только охотничий топор, а вот Ножов, уходя, сунул в карман немецкой шинели свою любимую финку.               
      И вот теперь, когда начался опять этот вой – страшный, изматывающий нервы и отбирающий силы, подросток сбросил шинель на брёвна и в её кармане что-то гулко стукнуло.               
     -     А это что? – удивился подросток, залезая в карман и
           вытаскивая из него острый нож с наборной ручкой,
           сделанной из зубных щёток, - Ёлки-палки, да это же
           настоящая финка! Кто ж мне её подсунул? Да ведь кроме
           бывшего заключённого некому. Ну, спасибо, дядя Сева, за    
           подарок.   
      И тут опять завыл волк и он прошёл к люку и увидел, что там имеется небольшая щель – физрук оставил её, чтобы проникал в блиндаж свежий воздух. Но оказалась и обратная связь – волк учуял запах человека и целые сутки скоблил когтями металлический щит, служащий люком. И это прекратилось тогда, когда грохот танка и солдаты не спугнули хищника так, что он умчался далеко на восток от всего этого шума и выстрелов, иногда сопровождающихся взрывами от снарядов, которые пускал бронированный монстр.
      Нет, у мальчика еды бы хватило ещё суток на трое – четверо, но ему уже надоело сидеть в тёмной яме (он экономил свечи) и хорошо ещё, что эта начинающаяся зима не была с серьёзными морозами. Ему не было холодно – он был одет в старую, но тёплую куртку Никиты, зимнюю шапку и валенки. Да ещё оставался старый рваный тулуп (Ножов и Ивашин одели перед уходом немецкие шинели убитых солдат), который оставил ещё при копании ямы для блиндажа запасливый Матвей Ершов, которым Славик накрывался, когда слышал, как начинает гулять ветер по верхушкам деревьев. Он был воспитан отцом – старым воякой, который прошёл всю Гражданскую войну, став в конце тридцатых годов членом Белгородского обкома партии. И он учил сына всему – плавать, стрелять из духового ружья в тире и ездить на машине, считая, что это всё должен уметь настоящий мужчина. Мальчик любил его, и сейчас то и дело вспоминал, как они всей семьёй отдыхали в Гурзуфе, ездили в Ленинград, где долго ходили по набережной красивой Невы, посещали Зимний Дворец, Исаакиевский Собор и плавали на небольшом пароходике в Петродворец. Вспоминал он и пионерские лагеря, где отдыхал каждый год и где очень любил играть со всеми в игру «Пропавшее звено». И это успокаивало его в надоевшей темноте, единственной из еды немецкой тушёнки с сухарями и горячей воды из закопчённой кастрюльки, подогретой на свече. Славик потерял уже ощущение дня и ночи – для него была последняя постоянно и вот вновь это скобление когтей по железному люку. Но было странно, что оно не сопровождалось воем и рычанием волка.
     -     Неужели это медведь? - подумал он, - Взял и перепутал свою
            берлогу с блиндажом? Нет, такого не может быть – зимой
            ведь и у них спячка. А если это фашисты всё же нашли
            какие-нибудь остатки свежих брёвен и догадались, что здесь
            выкопан блиндаж? А у меня из оружия только финка и
            топор. Ну, что ж, встречу я их и этим.
     Он схватил этих «друзей» блатных и строителей, и забился в дальний угол, накрывшись с головой тулупом. И вот потянуло холодом, что означало, что железный лист сдвинут, и страх заполз в его сердце, заставив подумать о смерти. Потом появились непонятные шорохи, затем чирканье спичками и…
     -     Славик, ты где? – услышал он голос Фёдора и смех Савелия,
            который добавил:
     -     Лежит, наверное, где-нибудь под тулупом с моим подарком
            и топором и готовится к атаке.
      И подросток с радостным вскриком скинул с себя тёплую одежду,  вскочил на ноги, и бросился на шеи старшим друзьям, не отпуская из рук своё оружие.
     -     Федя, дядя Сева, дядя Роман! А где Никита и Аркадий
            Абрамович?
     -     Здорово, вояка! – невозмутимо пожал ему руку Ножов, как
            будто не слышал вопроса, - Да брось ты финку и топор, а то
            мне становится страшно.
     -     Так где они? – повторил мальчик.
     -     Давай поедим, Славик, - перебил его Фёдор, - А потом мы
            всё расскажем тебе.
     -     Ну, ладно, - чуть успокоился тот, - У меня ещё банка
            тушёнки осталась и по два сухаря вам…
     -     И хорошо, - тут же вывалил Савелий из рюкзака на
            импровизированный столик хлеб, кусок домашней колбасы
            и картофель, которыми поживился у Любы Сивой, – Ещё
            они пригодятся.
     А Роман Петрович лишь промолчал, с силой обняв юного партизана.
      Они быстро поели, запив кипятком, чтобы пища скорей проскочила в желудок, и довольные развалились на брёвнах.
Помолчали минут десять и Славик не выдержал:
     -     Ну, я жду, рассказывайте.
     -     Понимаешь, парень, - начал Ножов, - Немцы нас прижали к
            болотам и стали палить из танка. Мы отстреливались,
            отстреливались, а тут как жахнет взрыв…
     -     Мы на землю, а потом встали, - продолжил физрук, - а у
            Аркадия Абрамовича оторвана нога…
     -     Перевязали, но кровь всё равно идёт вовсю, - перебил его
            Ивашин, - А когда он пришёл в себя, то приказал нам…
            уходить, сказав, что с ним мы не оторвёмся от немцев, а ему
            всё равно хана, и чтоб мы уходили, а он нас прикроет,
            попросив оставить ему автомат. Вот и всё.
     -     И мы рванули вдоль реки на юг, и к концу суток были уже
            недалеко от Васильевки, - опять заговорил Ножов.
      И тут подросток вскочил, вглядываясь в лица рассказчиков.
     -     А Никита, Никита где?
Взрослые переглянулись, и в их глазах стояла одна и та же просьба: «Ты, ты рассказывай!»
      Но решился ответить только Фёдор.
     -     Слав, Никита уничтожил предателя Зайцева и был…
            застрелен немцами.
     -     Как так? – широко открыл глаза тот.
     -     А вот так, - пробормотал Савелий, чувствуя, как жёсткий ком
           начинает перекрывать ему горло, - Никита погиб как герой.
           Вот и всё.
      И скорбная тишина ударила по ушам.
Но подросток не заплакал, не стал кричать от ужасного чувства потери друга и даже не спросил, что вообще творилось в селе, а прошёл в тот угол, где прятался и накрылся с головой тулупом.
      И никто ничего не стал ему говорить – все поняли, что потеря Никиты стала таким же для Славы горем, как потеря отца и матери.
      Первым проснулся он, зажёг свечу и стал накрывать на стол, то есть порезал хлеб, остатки колбасы и открыл банку с тушёнкой.
     -     Подъём! – громко проговорил он, постучав ложкой по
            кастрюльке для подогрева воды.
     -     Сейчас, - широко зевнул Фёдор.
     -     Куда спешить? – пробурчал Савелий, а Роман Петрович тут
           же вскочил и поддержал мальчика, сказав:
     -     Слава прав, время терять нельзя – пора возвращаться в село
            и как-то связаться с нашими мужиками.
     -     Да там теперь, небось, солдаты на каждом шагу ждут нас, -
            медленно стал подниматься с брёвен Фёдор.
     -     Это точно, - поддержал его Ножов, - Да и сильную половину
           села фашисты, наверное, ещё держат в подвале школы.
      А физрук ну просто взорвался.
     -     Так что, бросим селян, надеясь на доброту завоевателей
            нашей Родины? Нет, вы как хотите, а я поем и сразу туда. А
            вы можете уходить в леса на север, искать партизан.
     -     И я с вами, - вдруг промолвил Славик.
     -     Молодец, парень, - хлопнул его по плечу Роман Петрович,
            садясь за стол, - Ставь греть воду, а то пить хочется ужасно.
     -     Ну и вояки! – хмыкнул Савелий, - У нас из оружия ведь
            только два теперь автомата и один запасной рожок, да
            Славин финский нож и топор. Чем будем воевать?
     -     Найдём, - жёстко бросил учитель физкультуры, - немчура
            оголодает и они поедут опять в город за провиантом, а мы
            их того…
     -     Точно! – поддержал его Фёдор, - Под стоячий камень вода не
            течёт. А на разведку пойдёт Слава. Готов, воин?
     -     А как же! – ответил тот, - Готов как юный пионер.
     -     Точный ответ, парень! – поддержал его Роман Петрович, - И
            то, что он столько времени пробыл здесь один, говорит о
            многом. И он теперь не Славик, а Слава – вон как подрос за
            эти месяцы. Видно, Елизавета Гавриловна кормила его до
            отвала. Ну, кто против забыть его ласкательное имя?
     -     Я нет, - помотал головой Фёдор.
     -     Тогда давайте ещё перекусим и вперёд. – вскочил Ножов,
           словно увидевший чужого на своей охраняемой территории.
      А через полчаса они уже вылезли из блиндажа, с удивлением увидев, что всё кругом белым бело. Быстро замаскировали люк ветками, руками присыпав всё молодым снежком и взяли курс на реку – верный для них ориентир, чтобы быстрей добраться до родной Васильевки.
                Город и село

       За неделю Маша уже привыкла к Прасковье Ивановне, да и та была рада, что у неё появилась постоялица, которая может сходить на рынок и обменять всякое барахло на еду, прибрать хоть и в маленьком, но всё же доме и накапать лекарство в рюмку с водой – старушка страдала сердечным заболеванием. А девушке тоже было не плохо, так как она познакомилась с семьёй Туриновых, проживающей в трёхкомнатной небольшой квартире соседнего двухэтажного дома. Там жили девушка восемнадцати лет, которую звали Зинаида, её шестнадцатилетний брат Серёжа, а также их мать и бабушка – отец, ушедший на фронт погиб в первую неделю войны. На этом же этаже были ещё две квартиры – инвалида с одной ногой Георгия Сидоровича с женой и дряхлой старушки Анастасии Пафнутьевны с двенадцатилетним внуком Геной – невысоким и слабым по виду мальчишкой.
      Ну, что они делали все вместе? Да играли в домино и карты, катались с горки на санках в двух кварталах от них, иногда ходили в парк, где инвалид продавал семечки, которые очень любил и обменивал их на старую одежду Генка, иногда оставаясь поболтать со стариком пять – десять минут. И ещё там работала комната смеха. Но туда они заглядывали только тогда, когда там не было солдат – они сторонились их, специально одеваясь неряшливо и скромно, чтобы не привлекать к себе внимания, так как соседи поговаривали, что крепких женщин увозят на поездах в Германию, но, слава Богу, до них очередь не дошла… пока.
      А однажды Серёжка прибежал к Маше и, чуть заикаясь, попросил:
     -     Мань, м-мне нужна т-твоя помощь.
     -     И какая? – с удивлением уставилась на него юная девушка.
     -     Да надо на несколько дней спрятать вот это, - прошептал он
            и вытащил из-под пальто старенький школьный портфель.
     -      А, что там?
     -      Секрет. Так что, сможешь?
     -      Ага.
     -      И где?
     -      Да в сарае. Пошли со мной.
      Но в сам сарай парень не полез.
     -      Я постою на стрёме на всякий случай, - сказал он.
      А Маша пробралась в дальний угол хилой постройки, где лежали поленья, перенесла их на середину сарая, и выкопала лопатой ямку по размерам портфеля, положив его туда, предварительно открыв (ах, это женское любопытство!) и обнаружив в нём пачку бумаги. И не удержалась – взяла один лист, сложила и засунула в карман пальто. Потом, присыпав тайник землёй, перенесла на место поленья и вышла к Серёже.
     -     Ну, что, получилось?
     -     Да, можешь проверить.
     -     Я тебе доверяю, - шмыгнул тот носом, - Пока. Дня через два-
           три заберу.
      Но девушка вспомнила о том листке только перед сном и, когда Вера Максимовна уснула, достала его и с волнением прочитала:
      «Смерть немецким оккупантам и их прихвостням!»
     -     Так, значит Серёжка связан с подпольщиками?! – зашептала
            она восторженно, - И это здорово – может и я им пригожусь.
      А на следующий день по всей улице прокатилась волна обысков, но до покосившегося сарая немцы не дошли, зато перевернули всё вверх дном в доме.
      Потом Серёжка притаскивал тот же портфель с гранатами, затем с тремя наганами, а под конец с какими-то пакетами в форме кирпичиков и Маша догадалась, что это была взрывчатка… Но эти опасные «подарки» она решила не трогать, ещё раз убедившись, что подпольщики явно готовятся к какой-то акции.

                Х

       Славе не повезло – он нарвался на патруль прямо у дома Ножова, то есть, в начале села. Но его спасла не только белая рубашка физрука, который посоветовал использовать ему, как маскировочный халат, но и раскидистый куст сирени у калитки, за которым он и упал в снег. Хорошо ещё, что у солдат не было собаки, а то бы юному партизану несдобровать. И пока те медленно дошли до конца так называемой улицы, и стали возвращаться назад, подросток продрог окончательно.
      Но вот он, наконец-то, увидел их спины и прополз до следующего дома – дома фельдшера и… услышал женские голоса.
     -     Да сколько же их ещё будут держать? – произнёс грубоватый
            голос.
     -     А Бог их знает, - ответил другой более мягкий.
     -     Да, тебе хорошо – батюшку то немцы отпустили.
     -     Вот это и подозрительно, - услышал в ответ Слава, и понял,
            что это говорит, наверное, жена священника.
     -     И почему?
     -     Да при его допросе двое молодых офицеров калякали, что
            вроде бы эти супостаты хотят взорвать церковь.
     -     О, Господи, Марусь! Неужели они пойдут на это?
     -     А что им, они лютеранской веры и ненавидят всех христиан.
     -     Но это же… - начала женщина с грубоватым тембром, но
            матушка её перебила:
     -     Да, это удар для всех, кто верит в Бога – единственного
            сейчас спасителя от этой нечисти.
     -     Так что же делать?
     -     Не знаю. Муж говорит, что надо идти к партизанам. Ведь
            часть немчуры с танком, похоже, вернулась в город, а
            оставшихся то человек пятнадцать всего.
     -     Да какие же они человеки? – воскликнул низкий голос, -
            Изверги и чтоб им гореть в аду.
     -     Вот именно. Емельян мой, то есть Отец Евлампий не спит
            теперь, ни ест, а всё думает, как бы кого из баб послать в лес
            к ушедшим туда ребятам. Но… опасно ведь.
     -     Да, точно. Я вот видела, что патрулей по ночам стало
            больше. А как прорвёшься мимо них! Сразу застрелят.
            Можно было бы нашего внука послать, но он ещё
            маленький, а в лесу волки бродят.
     -     Действительно. Ладно, налей ещё чайку, Агаша, и пора
            расходиться.
     -     Ну, да, Марусь, а то обед скоро. Надо бы что-то придумать,
           чем потчевать внука.
      Минут на десять воцарилась тишина, и Слава понял, что жена батюшки ушла, а ему действительно надо поговорить с её мужем, обсудить, что делать им, четверым партизанам, чтобы сохранить храм. И он осторожно пошёл за матушкой, накрытый пока белой рубашкой физрука, в сторону её дома. А та, войдя во двор, обернулась на шуршанье его ног по снегу и чуть не ахнула, увидев, как «сугроб» движется за ней.
     -     Ой, Господи! – только и сказала она, стукнув от страха в
            окно своего дома.
     -     Ты чего, Маруся? – вышел на порог Отец Евлампий.
     -     Да вот смотри, - указала она на остановившийся «сугроб».
     -     Ну и что? Снег то ведь всю ночь шёл.
     -     Да он… двигался!
     -     Да ладно тебе, матушка. Настойки что ли вишнёвой с
            Агашкой выпила? Если хочешь, я раскопаю его.
     -     Давай, батюшка, а то я сейчас от страха обмочусь.
      И священник, накинув тулуп, прошёл в сарай и тут же вернулся с деревянной лопатой для снега. Подошёл к сугробу и… ахнул – тот вдруг потемнел (Слава сбросил с себя рубаху Ивашина) и двинулся к нему.
     -     Свят, свят, что твориться, Господи?
     -     Да это я, Слава, - негромко сказал мальчик, - Ну, вы ещё
            несли меня раненого из леса к Ершовым.
      Отец Евлампий развёл руками.
     -     Боже мой, Славик? Ты ли это?
     -     Да.
     -     Откуда?
     -     Из леса.
     -     Тогда пошли в дом, и ты всё мне, благословясь, поведаешь.
И они вошли в сенцы, где стояла изумлённая матушка, ещё раз перекрестившаяся, увидев незнакомого подростка. Ведь даже ей, своей жене, священник не сказал ни слова об обнаруженном ещё летом в лесу раненном мальчике.
      Быстро пообедали и Слава немедля всё рассказал.
     -     А я, старый дурень, послал вам воздушный шарик с
            новостью о том, что немцы хотят уничтожить церковь. Не
            видели его?
     -     Нет, батюшка. Просто нам прятаться надоело в блиндаже, да
            и потеря Аркадия Абрамовича сыграла роль – захотели
            все поквитаться с этими гадами за его смерть.
     -     Да, дела. А вы знаете, что здесь случилось?
     -     Да, Роман Петрович нам всё рассказал – он наблюдал в
            бинокль, что произошло в тот день. Жалко всех: и Артёма
           Ивановича, и Никиту, и его отца…
     -     И Елизавету Гавриловну тоже, - тяжело вздохнул Отец
            Евлампий, - Рассудок у неё после всего этого помутился. То
            хотела повеситься, а то в речке утопиться, хотя там уже лёд
            образовался, наверное.
     -     Да, я видел.               
     -     А сейчас мы её у себя прячем в подполе.               
     -     Так что нам делать, батюшка?
     -     Надо искать бомбу, Славик. Если фашисты сказали, что
            уничтожат храм, то точно эту подлость сотворят.
     -     И где искать её??
     -     Да вокруг церкви хотя бы. Они могли закопать адскую
            машину ночью под стенами. Да и в самой церкви поискать
            надо. А я в этом деле ни бум-бум, как говорится…
      И подросток вдруг уверенно сказал:
     -     Дядя Савелий, наверное, всё знает. Ведь он воевал,
            наверное? И он у нас теперь командир.
     -     Нет, мальчик, он не воевал, а сидел в лагере, если я
            правильно понял, но это ничего не значит – он умный
            мужчина.
     -     Так как же всё сделать?
     -     Я подумаю ночку, пока ты отоспишься в тепле, а утром всё
            тебе доложу. Верно?
     -     Да, батюшка, - зевнул Слава.
     -     А откуда ты, отрок, знаешь, как меня называть? – хитро
            посмотрел на него Отец Евлампий.
     -     Да мама моя, хоть и работала в военном госпитале, но была
            верующей и часто водила в тайне от отца – коммуниста в
            Преображенский Собор.
     -     А-а-а, тогда понятно. Ладно, спи здесь. Матушка, видишь,
           уже постелила тебе на топчане, а мы пойдём в свою комнату.
            Спокойной ночи!
     -     И вам, - опять зевнул мальчик и прилёг на приготовленную
           постель.
      А утром священник действительно предложил ему свой план, понравившийся Славе.
                Х

     -     Господин штандартенфюрер, к вам просится поп, - доложил
            Зельцу его охранник Хельмут.
     -     А Бах об этом знает? – невозмутимо спросил тот, - Я буду
            говорить с представителем церкви только в присутствии
            Курта – я же русский язык не знаю.
     -     Хорошо, я сейчас позову его.
      И через десять минут троица расселась в сельсовете – эсэсовцы на стульях, Отец Евлампий на табурете.
     -     Я вас слушаю, - начал по-немецки Фридрих Зельц.
     -     Я не знаю вашего языка, - совершенно спокойно проговорил
            священник.
      Оба офицера с удивлением переглянулись.
     -     А ты, Курт, считал, что он знает немецкий, - покачал
            головой штандартенфюрер.
     -     Да я… - начал Бах, но Зельц его прервал:
     -     Ладно, переводи.
      И тот с сомнением посмотрел на священника и повторил вопрос своего начальника на русском.
     -     У меня есть большая просьба к штандартенфюреру, - с
            мольбой в глазах и в голосе проговорил Отец Евлампий.
     -     И какая?
     -     26 ноября великий религиозный праздник – день Святого
           Иоанна Златоустого, и я каждый год провожу
           торжественную вечерню с песнопением и крестным ходом
            вокруг церкви. Поэтому прошу свершить это и в этот раз.
     И Бах подробно и точно перевёл сказанное Зельцу, добавив:
     -     Я бы разрешил, Фридрих. Это успокоит народ.
     -     Ты так считаешь, Курт?
     -     Да.
     -     А смысл в чём?
     -     А в том, что в этот праздник партизаны не посмеют напасть
            на нас и наши солдаты отдохнут от недосыпания от
            постоянного ночного патрулирования.
      Зельц с пренебрежением улыбнулся, но потом раскурил сигару и произнёс:
     -     Скажи попу, что я согласен, но с условием.
     -     Каким?
     -     Он в своих молитвах будет упоминать и Фюрера.
      У Баха глаза полезли на лоб, а штандартенфюрер улыбнулся.
     -     Не удивляйся, Курт, если поп согласится, то он, во-первых,
            нам не врёт и наш язык не знает, а во-вторых, подтвердит,
            своё безразличие к власти в России и этим мы похвастаемся
            перед генералом Кёльтером, вернувшись в Белгород. То
            есть, докажем, что сломили дух вонючих деревенских
            свиней. Понял?
     -     Да..
     -     Тогда переводи.
      И Курт Бах вновь подробно всё перевёл, но уже с немецкого на русский, внимательно вглядываясь в лицо священника, что то же самое и делал всё время Зельц, ища в глазах «гостя» хоть каплю его разоблачения, то есть знания немецкого языка.
      Но этого не произошло, хотя стоило большого нервного напряжения и силы воли Отцу Евлампию, так как, во-первых, он знал их язык, а во-вторых, его мозг просто кричал: «Бросься на этого мерзкого штандартенфюрера и разорви зубами его глотку!» Но он заставил себя быть спокойным, как никогда и уверенно ответил, сказав только одно слово:
     -     Я согласен.
     -     Ну и отлично! Ещё какие-нибудь просьбы есть? – поднялся
            из кресла Зельц, тут же приказав это Баху перевести, и
            священник неожиданно заявил:
     -     Я сделаю всё, как вы скажете, но при одном условии.
     -     И каком? – с удивлением посмотрел на него Курт.
     -     Я прошу, чтобы в этом участвовало и мужское население,
            которое вы держите в подвале школы.
      Переводчик выполнил свою функцию и Зельц на мгновение замер, но потом улыбнулся и сделал царственный жест рукой, как будто дарил приговорённому к казни жизнь.
     -     Ладно, пусть будет так, - кивнул он головой и добавил, - И
            это хорошо, Курт, так как если что-то пойдёт не так, наши
            автоматчики, которые создадут кольцо в пятидесяти метрах
            от церкви, положат всех. Переводи нужное этому попу.
      Отец Евлампий шёл домой и сердце его ныло, как больной зуб.
     -     Вот что придумал, фашистская сволочь, - шептал он себе, -
           Надеется, что народ спровоцирует немцев на расправу? Да,
           этого можно ожидать, особенно тогда, когда я вспомню
           Гитлера в своей проповеди. Нет, господа твари, у вас это не
           получится – моя Марусенька предупредит всех женщин, а
           те, встретив мужей у церкви, расскажут им всё и наш первый
           ход для нахождения бомбы состоится без сучка и задоринки.
           Всё, объясняю услышанное мальчику, а ночью он уйдёт в лес   
           к великой троице бойцов.
      И как только стемнело, Отец Евлампий сунул Славику в руку мешочек с продуктами, где лежали ещё какие-то мягкие штуковины, которые пригодятся тому, кто будет зондировать землю у храма.
     -     Да поможет вам Бог! – трижды перекрестил он подростка,
            помог ему нацепить «маскхалат» – рубаху физрука и
            проводил его на задворки садового участка, вручив ему
            острый топорик на длинной ручке, и сказав при этом,
            улыбаясь, - Это, если тебе встретится волк, юный воин.       И Славик потопал, внимательно оглядываясь по сторонам, выискивая патруль. Но в этот раз всё обошлось – он дошёл до хибары у замёрзшей реки буквально за полчаса.
     Его все ждали и не только самого, но и как посланца за едой и новостями.
                Кресты

     -     Вот так, - закончил рассказ Слава, кладя на столик мешочек
            с едой, выделенной матушкой Марусей и ещё чем-то
           мягким, - И что будем делать, дядя Савелий?
     -     У нас осталось всего три дня, и мы должным за это время
            любыми путями вооружиться.
     -     Да пойдём на большак и устроим там «встречу» с немцами,
            как мы когда-то с Аркашей Фишманом, - предложил
            печально Ивашин.
     -     Да, другого варианта нет, - добавил Фёдор, - А давайте я
            пойду на праздник.
     -     А что, разбираешься во взрывчатках? – поднял правую бровь
           Ножов.
      И Иванов опустил голову.
     -     Нет.
     -     Тогда пойду я. Мне приходилось встречаться… - шмыгнул
            носом Савелий, - с этими разными штучками.
     -     А мы? – спросил физрук.
     -     А это зависит от того, пополним мы арсенал или нет. Ясно?
     -     Да. Тем более, что провианта у нас, не смотря на
            принесенное Славой, маловато.
     -     Это точно! - кивнул Савелий, - Так что едим и пока не
            рассвело топаем через лес на большак – грабить немецкую
            сволочь.
      Так и сделали, но до самого вечера ни одной машины или подводы не проехало. То же самое было и на следующий день. А вот в последний им повезло, но не совсем: уже под вечер из города в сторону Васильевки затарахтел мотоцикл с коляской, на котором сидели два солдата с автоматами за спиной.
     -     Дай «шмайсер», Рома, - прошептал Савелий, - У моего
            кончился рожок.
     -     Но я лучше тебя стреляю, - возразил Роман Петрович.
     -     Дай, твою мать, а я чаще это делал. Давай!
 С явной неохотой физрук отдал немецкий автомат, и Ножов короткими перебежками рванул поближе к дороге, прячась за густо посаженными и все в снегу елями. Короткая очередь и мотоцикл перевернулся.
     Ивашин и Фёдор помчались к месту нападения, оставив Славу смотреть по сторонам.
     -     Обоих положил? – спросил физрук, выскакивая на
            большак.
     -     Ага, снимайте со спины водилы автомат, - приказал Савелий,
            бросаясь к фашисту в люльке.               
         И вдруг этот немец, к которому подбежали физрук и Иванов, неожиданно перевернулся на бок, выхватил из кармана шинели пистолет и выстрелил.
     -     Ой, - схватился за живот Ивашин и рухнул в снег.
      Рядом тут же упал Фёдор, уходя от второй пули. Но Ножов уже среагировал и одиночным выстрелом «успокоил» фашиста навсегда, бросившись потом к физруку.
     -     Ну, что, Рома?
     -     В живот, сука, попал, - еле выговорил тот.
     -     Давай, Фёдор, - крикнул подбежавшему парню Савелий, -
           Давай, расстегни шинель, я осмотрю рану.
      Иванов обнажил живот, и они увидели расползающееся большое кровяное пятно в правой половине живота.
     -     Боюсь, что эта тварь попала в печень, - тихо произнёс
            Ножов, раздеваясь и срывая с себя рубашку, потом
            сворачивая её и придавливая к месту ранения, - Видишь,
            парень, как побледнел наш учитель. Пощупай пульс.
      Иванов сжал запястье физрука.
     -     Еле-еле, - хмуро проговорил он.
     -     Чёрт, не дотащим до села…
Подбежал через минуту и Слава и тут же встал, как вкопанный.
     -     Дядя Роман ранен? – спросил он тихо.
      Савелий сдавил пальцами сонную артерию и через минуту глухо произнёс:
     -     Убит.
     -     Как так? – вскричал подросток.
     -     А, вот так, парень, пуля – дура, но эта… В общем она
           порвала ему печёнку, а та кровит всегда во всю силу.
     -     Надо было ему стрелять, - прошептал Ножову на ухо Фёдор.
     -     Кто знал… Ладно, посмотри в коляске, нет ли там лопаты.
      Иванов кинулся выполнять и через пять минут вернулся, держа в руках лопату и ранец.
     -     И лопата, и жратва, и шнапс.
     -     Тогда давай, бери Рому за ноги, а я за руки и отнесём вон к
            той большой сосне. Слав, а ты подбери автоматы, а у этого
            гада пистолет и тащи за нами. Да, не забудь про дорогу.
     -     Хорошо, прослежу, - тихо проговорил тот, кусая губы,
            чтобы не расплакаться.
      Выкопали метровой глубины яму, положили туда Ивашина и молча закопали, присыпав потом землю снегом.
     -      Воткни, что ли, лопату вместо креста, Федь, - тяжело
             промолвил Ножов, забирая у Славы оружейный трофей..
     -      Ладно, - тяжело ответил Фёдор, втыкая в снег
             импровизированную отметину.
      Назад шли молча всю дорогу, а в хижине вывалили всё из ранца фрица на стол и разделили на три части. Стаканов здесь не было, поэтому взрослые пили шнапс прямо из фляжки, и ничего им не хотелось говорить.
      Потом вдруг Савелий попросил:
     -     Слав, повтори всё, что рассказал, но выбери самое основное- 
            у меня что-то с головой не так. Всё отшибла… смерть
            Романа.
     -     Хорошо, - хмуро выговорил юный партизан, с тоской
            глядя на своих только двух оставшихся в живых взрослых
            товарищей, - Так вот, кто-то из вас двоих…
     -     Да я, я, - перебил его Савелий.
     -     В общем, колокольный звон известит о начале празднования
            Дня Святого Иоанна Златоустого, и это будет знаком идти в
            село. Там всё население придёт к церкви…
     -     И мужики? – спросил удивлённо Фёдор.
     -     Да.
     -     Как так? Их же немцы держат в подвале школы!
     -     А так. Главный немецкий офицер разрешил религиозный
            праздник провести только с тем условием, что
            батюшка в своей молитве вспомнит о Гитлере, то есть
            прославит его.
     -     Вот немецкая тварь! - стукнул по столу кулаком Иванов.
     -     Не перебивай парня, - зыкнул на него свирепо Савелий.
      Тот махнул рукой.
     -     А сам то, сам?
     -     Так вы будете слушать? – вскочил с топчана Слава.
     -     Всё, полная тишина! – начальственный тоном проговорил
            Ножов, - Давай, парень, трави дальше.
     -     Так вот, Отец Евлампий согласился на это условие, но тоже
            выдвинул своё.
     -      Какое? – опять вырвалось у Фёдора.
     -     Он сказал, что его молитвы должны услышать и мужчины,
            то есть на время празднования их должны выпустить на
            свободу.
     -      Молодец! – улыбнулся бывший выпускник школы.
     -     Да, умняга наш поп! – добавил Савелий, - Но как я там
            окажусь?
     -     А ты, дядя Савелий, всё вынул из мешка, который я принёс
            от батюшки?
     -     Нет, только продукты.
     -     А ты посмотри.
      И тот тут же поднял мешок с пола, залез в него и вытащил… длинное женское платье, большой пуховый платок и потёртое пальто.
     -     А это зачем?
     -     А что, не догадываетесь?
      Тот почесал затылок.
     -     Неужели я должен переодеться в бабу?
     -     А ты что, хотел с красным знаменем и автоматом в руках
            появиться в селе? – усмехнулся Фёдор.
     -     Н-да, задача! Ну, ладно, маскироваться так маскироваться.
     -     А как будете искать взрывчатку? – спросил Слава.
     -     Да просто стану незаметно протыкать землю у стен церкви-
            штык от винтовки вполне сгодится. Всё равно патроны
            для неё закончились.
     -     И то верно, - кивнул Фёдор, - А мы будем невдалеке и если
            что…
     -     Тут же в лес и в блиндаж, - строго произнёс Ножов, - Хоть
            потом отомстите за меня…
     -     Да хватит говорить о плохом, - возмутился Слава.
     -     Молодец, парень! - пожал ему руку Фёдор, а Савелий 
            добавил,               
     -      Да тебя, пацан, надо называть теперь по имени отчеству –
             повзрослел ты за это время. Как там тебя по отцу?
     -      Петрович, - сконфузился подросток.
     -     Так вот, Вячеслав Петрович, ты теперь будешь моим
            как бы заместителем, - улыбнулся Савелий, - Но ладно,
            хватит шутить! И когда, напомни, будет этот праздник?
     -     Да уже завтра, - серьёзно проговорил подросток.
     -     Тогда, Слава, ложись спать, а мы с Фёдором ещё посидим,
            как следует помянем нашего товарища, а завтра с утра я
            доберусь до села и посмотрю с дерева, не готовят
            ли фашисты нам засаду.
Но как ни наблюдал он следующим утром в бинокль, ничего подозрительного в селе не увидел и даже патруль не шастал ни по их так называемой улице, ни у церкви.
               
                Х

     Звон колокола 26 ноября раздался ровно в четыре дня, когда стало темнеть. Но снег повалил уже с девяти утра, и к этому времени село выглядело вполне торжественно.
     -     Пора, - стал переодеваться Савелий, - А интересно, после
            моей разведки что-либо там изменилось?
     -     В смысле? – спросил Фёдор.
     -     Ну, в смысле подлянки со стороны немцев…
     -     А кто его знает.
     -     Тогда, как в тот день, когда казнили… В общем, Федя. ты
            залезешь на ту же берёзу с биноклем и будешь всё
            высматривать.
     -     Ладно.
     -     А я? – поинтересовался Слава.
     -     А ты, стой под деревом и будь готов ко всему. Да, ребята,
            если что не так, то есть услышите пальбу, то тут же в лес
            вдоль реки на север и в блиндаж – это надёжный схрон.
     -     Есть! – с серьёзным выражением лица отдал честь
            подросток.
     -     Тогда я пошёл. Ну, и как я выгляжу?
     -     Похож на бабку Жогову после заклинаний – злой и
            неповоротливый, - хмуро произнёс Фёдор, - А пистолет то
            взял?
     -     Так я платье то на шинель надел для толщины, а ствол
            положил в её правый карман, а в левый штык.
     -     Правильно. И молодец, что побрился. А чем, интересно,
            рожу скоблил?
     -     Так наш Вячеслав Петрович ещё и топор от Отца Евлампия
            принёс – острый как бритва. Всё, я потопал.
     -     Ну, с Богом! – перекрестил его Фёдор, с грустью вспомнив,
            как Никита при разговоре часто его вспоминал.
      Савелий ушёл, а Слава сказал:
     -     Но если бы не платок и не длинное платье, то…
     -     Это точно! – кивнул головой Фёдор, - Ладно, мы тоже
            собираемся – пора мне занять место на дереве, как филину.
            Слав, ты готов?
     -     Так я же юный пионер, - тяжело вздохнул тот, вспоминая
            погибших взрослых товарищей.
     -      Нет, ты уже почти мужчина, - подбодрил подростка
            напарник.               
     -      Тогда дай я потащу эти два автомата.
     -     А донесёшь?
     -     Обязательно.
      Через полчаса Фёдор уже вовсю рассматривал в бинокль село, и ничего опасного для Ножова не заметил: женщины и освобождённые мужики столпились перед входом в храм, потом вышел оттуда Отец Евлампий и показал жестом, что пора входить. И даже на таком расстоянии ребята, как им показалось, услышали песнопение. А потом в дверях церкви вновь появился батюшка с кадилом и медленно стал ходить вокруг неё и весь народ толпой последовал за ним, периодически останавливаясь за священником, когда тот махал кадилом. Как и когда влился Савелий в эту круговерть, а также в какие моменты он умудрился прощупать землю у стен храма, Фёдор не заметил. Нет, кучка офицеров всё же стояла неподалёку, но не вмешивалась в торжество праздника и даже не подходила к сидящим на трёх мотоциклах с коляской солдатам, по виду не вооружённых.
      И это было странным…
Наконец, «представление» закончилось (а Фёдор ни на минуту не сомневался, что эта церемония просто блеф, так как ни разу за все годы проживания в селе он не видел, чтобы так торжественно отмечали этот праздник). Мужчин опять погнали под конвоем в сторону школы, а женщины ещё постояли у храма минут двадцать, а потом стали расходиться. И снова парень не увидел, чтобы кто-нибудь отделялся от общей толпы.
     Но вот и немцы покинули своё место, оставив Фёдора в сомнениях: а выполнил ли Савелий свою задачу и были ли фашисты удовлетворены прошедшей процедурой с прославлением Гитлера?
     -     И почему же всё-таки это чёртово офицерьё согласилось на
            проведение праздника? – задал он сам себе вопрос, слезая с
            дерева, - Какой смысл был в том, чтобы спокойно увидеть
            хоровод вокруг храма? Что они удумали?
     -     Ну и как дела, Федя? – спросил Слава, подходя к нему.
     -     Нормально, но… непонятно, - покачал головой тот.
     -     И почему тебе непонятно? – услышали они сзади,
            вздрогнули, обернулись и увидели улыбающегося Савелия в
            белом «маскхалате», накинутым на плечи.
     -     Фу ты, дьявол, напугал! – сплюнув на снег Фёдор, - Прямо
            привидение какое-то.
     -     А меня нет, - бросился к Ножову обниматься подросток.
     -     Так ты же Вячеслав Петрович, а Фёдор просто Федя, -
            засмеялся тот, - Ладно, пошли в хибару, а то я замерз ужас
            как.
      А там взрослые, разведя внутри небольшой костёр, грелись остатками трофейного шнапса и шептались о чём-то, что Славику в конце концов это надоело и он завалился спать.
     -     Ну, что, Сева? – спросил Фёдор, - Каково твоё мнение о
            произошедшем?
     -     Нормальное.
     -     В смысле?
     -     Так они ждали нападения партизан, а этого не произошло. И
            я думаю, что через день-два они свалял отсюда в Белгород.
     -     Да ну?
     -     Точно!
     -     И не будут взрывать церковь?
     -     Нет. Но… - хмуро посмотрел Ножов, - Но обыскать храм,
            прости Господи, всё равно надо.
     -     Ты всё же считаешь, что он заминирован?
     -     Да.
     -     И?
     -     И этой ночью мы к нему вернёмся, - неожиданно сказал
           Савелий, снимая с себя белую рубаху физрука, платок и
            пальто жены Отца Евлампия, надев потом ненавистную
            ему немецкую шинель.         
     -     Так как же ты…
     -     Да, я присоединился к сгрудившимся женщинам напротив
            дома Рыжовых, уехавших в эвакуацию, когда те кучкой
            остановились. Ты не заметил, что одна из толстушек явно
            хромала?
     -     Нет. Так это был ты?
     -     Да и с каждым поклоном, когда Отец Евлампий поминал
           Бога, я протыкал снег и землю штыком и никакого твёрдого
           предмета или препятствия ни разу не обнаружил. А когда
            бабы стали расходиться, я прошмыгнул в свой двор, нацепил
            опять там эту рубашку и дал большой круг, обойдя село и
            увидел…
     -     Солдат? – не выдержал напряжения Фёдор.
     -     Да. Они лежали цепочкой вокруг и многие были с
            биноклями…
     -     Чёрт возьми!
     -     Вот именно! Они нас ждали, то есть ждали партизан, а мы не
            появились. И теперь я гадаю, каким следующим будет их
            план охоты.
     -     Пойдут опять прочёсывать лес?
     -     Может быть. Или…
     -     Что?
     -     Да я даже не представлю, что они задумали, мать их пере
            мать! – витиевато выругался Савелий, - Ладно, давай поспим      
            чуток, а потом пойдём обыскивать церковь – Отец Евлампий
            передал мне через Любку Сивую ключ от навесного замка.
     -     А не проспим? – с сомнением произнёс Фёдор.
     -     Нет, у меня свой в голове будильник, парень.                И он действительно проснулся первым, зажёг свечу и что-то написал карандашом на клочке бумаги, сунув его в карман куртки Славы, а в один из рукавов запихал рубашку Романа Петровича – их «маскхалат». А потом разбудил Фёдора…
     -     Пора, Федя, труба Родины зовёт.
     -     Слушай, а автоматы все три будем брать? – одеваясь,
            спросил тот.
     -     Конечно. Славе оружие пока доверять рано, да и нам,
            возможно, пригодится.
     -     Разбудим его?
     -     Нет, пусть спит, - сказал Ножов, положил на стол коробок
           спичек и две немецкие зажигалки, взятые из ранцев
           мотоциклистов и первым вышел в морозную ночь.
     До церкви они добрались без приключений, хотя и немного с нервным напряжением – тёмная одежда на фоне продолжающего падать снега выдавала их. Савелий вставил ключ в замок, повернул его, и дужка замка скакнула вверх.
     -     Пошли, - прошептал он Фёдору и первым вступил в темень,
            но не прошли они и десяти шагов, как сзади чуть
            скрипнула дверь.
      Обернулись и на фоне светлого от вылезшей из-за облаков луны неба увидели высокую фигуру.
     -     Отроки, это я, - услышали они мощный голос Отца
           Евлампия, - Дайте мне автомат, а сами уходите отсюда –
           фашистские отребья окружили всю территорию вокруг
            церкви.
     -     Значит, они не ушли, а жаль, - прошептал Савелий и
            передёрнул затвор автомата, - Нет, священник, мы не
            привыкли оставлять своих на поле боя. Держи автомат.
      И тут снаружи раздался голос на русском языке:
     -     Сдавайтесь, бандиты, или мы вас уничтожим!
     -     А вот вам хрен с маслом, - подскочил Ножов к двери и дал
           длинную очередь, а потом отскочил назад и , крикнул, - Ты
           прости, Отец, но надо разбить окошки, чтобы у вас тоже
            была возможность как можно больше уложить этой нечисти.
     -     Бог простит, Савелий, - крикнул Отец Евлампий, и сразу же
           зазвенели грязные разбитые стёкла, давшие проникнуть в
           храм лунному свету, и три автомата тут же застучали в
           унисон.
Но обоймы не вечны и через пятнадцать минут оружия замолчали.
     -     Выходите и сдавайтесь! – повторил тот же голос, - Мы
            оставим вам жизнь.
     -     А вот вам подарочек, - вновь возник в проёме двери силуэт
            Ножова, и пистолетные хлопки огласили всё вокруг.
    Раздался дикий нечеловеческий крик, а другой голос громко произнёс одно лишь слово на немецком:
     -     Шпренген!                И это означало на русском «взорвать».
       И тут же страшный грохот, усиленный пустотой помещения, расколол небо над церковью, разорвав ушные перепонки мужчин. Мгновение и стены храма задрожали, а потом рухнули вниз на пол, заживо похоронив троих русских защитников Отечества.
      И эти минуты штурмбанфюрер СС Фридрих Зельц и Курт Бах провели рядом с телом любимого телохранителя Хельмута Шторма, которому Савелий Ножов разорвал горло пистолетной пулей. Они не кричали, не плакали, а лишь оба шептали:
     -     Шайзе, шайзе, русиш швайн!
      Но русский народ не свиньи, а вечные освободители своего Отечества от мерзких завоевателей, пытающихся поработить трудолюбивый и гордый народ.

                Прощай, село…

      Славу разбудил звук мощного взрыва, и он моментально вскочил с лежанки. В хибаре никого не было, а через единственное окно была видна луна.
     -     Ой, что-то случилось, - зашептал он, бросаясь к валявшейся в
            углу куртке, - Боженька, помоги, чтоб все были живы! А это
            что?
      Один рукав был чем-то забит и не пропускал руку, и мальчик с удивлением вынул из него белую рубашку физрука Ивашина
     -     Зачем это? – произнёс он тихо, - Странно. Ладно, надо
            спешить в село на помощь взрослым.
      Но пройдя пол километра, он почувствовал, как леденеют руки и засунул их в карманы куртки и… левая вдруг ощутила холодное шуршание. Он вынул руку и увидел в ней клочок бумаги, на которой было написано карандашом:
     «Слава, если что, дождись ночи, накинь рубаху и дуй в село к Любе Сивой – это одиннадцатый дом справа. Она в курсе и спрячет тебя. Савелий».
     -     А как же я брошу вас…
    Но тут образ отца промелькнул в голове, и он как бы сказал:
     -     Делай, что приказал командир!
      И подросток вернулся в хибарку.
     -     Надо прибраться, - вдруг решил он и все крошки со стола,
            остатки хлеба и еды переместились в его шапку, а потом в
            сугроб поближе к речке.
       Вещей никаких не было, но на полу валялись окурки, и он тоже их собрал и отнёс подальше от хибары, присыпав снегом. К сожалению, из еды ничего не осталось, но он даже кусочка хлеба не хотел – думал о том, что же могло произойти в селе. И вдруг вспомнил, как Отец Евлампий рассказывал, что немцы решили взорвать церковь.
     -     Вот гады, - вырвалось у Славик, - Но если был взрыв,
            значит…
      Но он тут же стал отгонять от себя печальную мысль, твердя:
     -     Всё хорошо, они скоро вернутся. Всё хорошо! Надо только
           набраться терпения и ждать.
      Но он не стал высиживать в хижине, а начал ходить вокруг неё
до тех пор, пока не устал. И вот стало светать. Он нашёл топор, который дал ему Отец Евлампий, очистил лезвие от коротеньких волос и, перекрестившись, как учила его мама, медленно двинулся в сторону села, засунув финку в валенок. Где-то вдалеке завыл волк, и озноб продрал худенькое его тело, заставив идти быстрее. И чем ближе он подходил к населённому пункту, тем стало заметнее наличие каких-то розово-красных всполохов на севере, как ему показалось.
     -     Неужели это наша армия наступает? – подумал он, но тут же
           прогнал от себя эту слишком хорошую мысль, вспомнив
           погибших селян, с кем познакомился за эти полтора месяца и
           маленькая слеза покатилась по холодной щеке.
      Он шёл, а зарево становилось всё ярче и ближе, и страх медленно заполз в сердце Славы и больше оттого, что он никак не мог понять, что же это такое происходит у села, а, может быть… и в нём.
      Рассвет усилился и стали видны первые покосившиеся домишки, и он накинул на себя рубаху учителя физкультуры. И тут он вспомнил схему, которую ему рисовал Никита и… задрожал от ужаса, так как горела скорее всего… школа.
     -     О, Боже, как это? – остановился он, но появившиеся вдалеке
           патрульные заставили его резко взять и упасть в сугроб у
            огорода Савелия Ножова – первого справа.
     Обождав минут десять, он пополз дальше на соседний участок, потом на следующий, затем ещё, считая остающиеся в стороне дома. И вот он, одиннадцатый! Никакого света в доме нет, но дверь со стороны участка приоткрыта и из неё он вдруг услышал громкое рыдание. Слава встал и осторожно подошёл к двери, а затем сделал пару шагов вовнутрь.
     -     Кто там, кто? – услышал он испуганный возглас.
     -     Мне бы Любу Сивую увидеть, - тихо произнёс он, - Савелий
            Ножов сказал, что…
     -     Так ты Славик? - застучали быстрые шаги и тёмная
            фигура бросилась к нему, - Я без света сижу, хотя лампа
            есть, но там в школе творится такое…
      И женщина зарыдала в голос.
      -     Что, что там случилось? – схватил он женщину за руку.
Но та успокоилась только минут через пять, а потом с трудом проговорила:
     -     Немцы залили бензин через подвальные окошки внутрь
            подвала школы и… подожгли, а там они держали наших
            мужиков и… это было ужасно – слышать их крики.
     -     Вот негодяи, - вскрикнул Слава.
     -     А, до этого они взорвали храм, но оттуда кто-то
            стрелял и убил одного солдата.
      И юный партизан прямо - таки сжался в комок – он понял, что это скорее всего были дядя Савелий и Фёдор, даже не предполагая, что вместе с ними палил из автомата и тоже погиб священник.
     -     Гады, гады, гады, - зарыдал он
     -     Тише, тише, родной! И я вот теперь боюсь, что они примутся
            и за нас, женщин. Давай я тебя лучше сразу спрячу. Да брось
            ты свой топор…
     -     Нет, ни за что – это теперь моё оружие и память об Отце
            Евлампии..
      И женщина вдруг замолчала, отвернувшись и простояла так немного, а потом зажгла керосиновую лампу и потащила Славу на кухню, где под столом оказался узкий лаз, ведущий в подвал и пока тот спускался туда по лесенке, она принесла ему хлеба и две луковицы.
     -     Что бы ты не услышал над собой, не выходи, ладно? –
            попросила Люба, оставляя ему коробок спичек и горящую
            керосиновую лампу.
     -     Хорошо, - кивнул головой подросток.
     И он прилёг на большой ящик из-под картошки, прокрутил в голове всё, что только что услышал, ещё немного поплакал, а потом, затушив лампу, накинул на себя сверху плотную рубашку физрука и уснул – пережитое напрочь отобрало у него силы.
      Он проснулся от грохота над головой и понял, что это ходят по дому солдаты. Потом раздались женские крики, продолжавшиеся с полчаса, а затем всё стихло. Слава зажёг керосиновую лампу и тут же ощутил сильный голод. Съев хлеб и лук, он осторожно стал подниматься по лесенке. Но вот голова коснулась люка, но руки не смогли поднять его и от понял, что тот чем-то сверху завален. Отдохнув немного, он согнулся и, став ещё на одну ступеньку, упёрся спиной в люк. На пятой попытке люк чуть приподнялся, и он увидел, что сверху лежат поленья, и он, опять немного отдохнув, стал двумя руками сдвигать их в сторону. Наконец, он смог ещё немного приподнять спиной люк и начал выползать на пол из подвала.
     В доме творилось чёрте что: стол и табуреты были перевёрнуты, вся кухонная утварь валялась на полу, а в комнате на кровати смяты и изорваны простыня и подушки. Славе был пятнадцатый год, и он уже понимал, что тут могло произойти и ему стало противно. Но чувство это вдруг перешло в ненависть, когда он услышал рёв моторов мотоциклов и машин, крики женщин и детей. Потом всё начало постепенно стихать.
     -     Увезли, наверное, эти сволочи, всех оставшихся в город, -
            подумал он и был прав – по приказу генерала Кёльтера 
            фашисты сгоняли народ со всех деревень к
            железнодорожному вокзалу, где затаскивали их в вагоны,
            и отправляли потом в Германию…
      И Славе ничего не оставалось делать, как утеплиться, накинув сверху куртки найденную в сенцах женскую кофту, а сверху «маскхалат» и двинуться за ними, ориентируясь по вдавленной колесами машин снежной белой колее. Но через три часа силы его иссякли, и он потерял сознание.
      Сколько это продолжалось, он не знал, но вот это состояние вдруг перешло в сон, и он увидел, что плывёт на катере по морю, а рядом с ним сидят улыбающиеся папа и мама. Они о чём-то говорят, но он не слышит. Потом появились большие волны, и катер стало сильно раскачивать, а затем волны неожиданно исчезли, и он услышал, что отец кричит ему:
     -     Вставай, пацан («И почему отец называет меня так, а не
            Славиком?», - подумал мальчик), - Ну, ставай, - добавил
            грубый голос, - Приехали уже…
      Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на телеге, а рядом с ней стоит справный мужик в тулупе.
     -     Где я? Кто вы? – испуганно посмотрел на возницу Слава.
     -     Ты в деревне Кривцово, парень, вот.
     -     А как я туда попал?
     -     Да я еду, а ты лежишь на дороге. Думал, что мёртвый, ан нет.
           Вот и взял тебя с собой. А куда тебе надо?
     -     В город.
     -     В го-о-род? – удивлённо посмотрел на него возница, - И что
           ты там будешь делать?
     -     У меня там бабушка живёт, - тут же сообразил, что сказать, 
            подросток.
     -     Ну, до Белгорода отсюда километров пятнадцать-двадцать и
            мне туда не надо.
     -     А как же мне добраться?
     -     Что, очень нужно?
     -     Да.
     -     А ты откуда?
     -     Из Васильевки. Там всё село немцы разрушили.
      Мужчина почесал шею.
     -     Ладно, покумекаем и что-нибудь придумаем. Слезай, вот
            мой дом, - указал он на небольшое строение, окружённое
            деревьями, - Пошли щи похлебаем – моя жинка хорошие
            варит. Только вот разнуздаю Пятнашку, как зовёт лошадь
            она из-за белого пятна между ушей. Хотя та уже не
            Пятнашка, а пятно – старая стала. Да брось ты свой топор.
      Но Слав этого не сделал и не стал ничего больше спрашивать, а слез с подводы, подождал, пока мужик освободит лошадь от оглоблей, и проведёт её в сарай, а потом пошёл за возницей в дом. И из-за того, что тот был небольшим, в нём было жарко – печь трещала поленьями вовсю, а возле неё суетилась полноватая женщина, вытаращив глаза на него и на топор в руке.
     -     О, гостя привёз, отец?
     -     Агась. На дороге валялся, а я его подобрал.
     -     Ну и хорошо – щец на всех хватит. Раздевайся, малой, а
           топор положи в сенцах, - приказал женщина.
      И Слава стащил с себя сверху всё, оставшись в свитере. Сели за стол, и хозяйка поставила перед ними глиняные миски со щами, от которых шёл вкусный дух.
     -     Тебе нельзя – малец ты, а мне самогон не помешает, - налил
            хозяин дома себе мутно-белесоватую жидкость в стакан.
     -     И как тебя зовут, гость ты наш? – спросила женщина, кладя
            на стол нарезанный хлеб.
     -     Слава.
     -     А меня Маланья Григорьевна, а мужа Фрол Яковлевич. В
            город тебе надо?
     -     Да.
     -     У них в Васильевке погром был, вот он и сбежал, - объяснил
            хозяин дома, почему-то улыбнувшись.
     -     И где ж родители твои? – поинтересовалась хозяйка.
     -     Погибли… - хмуро произнёс Слава, беря деревянную ложку
            и хлеб, и начиная есть.
     -     Ладно, хлебай щи, пацан, потом всё расскажешь. Но у меня
            есть один вопрос, который я хотел бы задать сейчас. И зачем
            тебе белая большая рубаха и топорик? Ты что, партизан что
            ли? – хитро ухмыльнулся хозяин дома.
      И Слава подумал, подумал и рассказал почти всё, исключая действия их маленького отряда.
     -     Да, потрепала тебя уже война, - вздохнула женщина.
     -     Ничего, крепче будет, - хмыкнул возница, - Ванька вот,
            сосед, завтра повезёт кур на рынок в город, и я его
            попрошу, чтобы взял тебя с собой, пацан.
     -     Спасибо, - улыбнулся, вставая со скамьи тот.
     -     Нет, подожди, Славик, - засуетилась Маланья Григорьевна, -
            Я тебе сейчас приготовлю травяной чай – он сначала
            поможет тебе крепко уснуть, а за ночь прибавит сил. Вишь,
           Фрол, какой мальчик бледный.
     -     Агась, - зевнул тот, опрокидывая в рот ещё полстакана
            самогона, - А я и так засну…               
      Иван оказался мужчиной лет пятидесяти пяти с одной левой рукой. И Славу удивило, как он ловко правит лошадью, как засунув вожжи между колен, скручивает самокрутку и зажигает спичку, держа коробок между грудью и подбородком.
     -     Что удивляешься, малец, я в Гражданскую ещё три дня
            воевал с одной рукой – устроили засаду «белые», а до
            госпиталя не на чем было добраться. Вот и возникла
            гангрена и её пришлось ампутировать.
     -     А за курами сами ухаживаете? – спросил Слава.
     -     Да. Жена померла два года назад, зато мать ещё жива и дочка
            есть. Правда, она прихрамывает, но ничего, помогает. А ты
            действительно из Васильевки?
     -     Да.
     -     Так у меня там дружок живёт – Савелий Вениаминович
            Ножов.
     -     Неужели? – удивлённо посмотрел на него мальчик, - Я тоже
            его знаю, то есть знал.
     -     Нет, ты его не знаешь. Все его принимают за блатного, а он
            ведь не воровал и не убивал. Он спас девушку от
            насильников, а те в суде сказали, что он из их банды, а
            доказать обратное Сева не смог. Вот и пошёл с ними вместе   
            на зону. Там они хотели с ним расправиться, но он уложил
            двоих и ему продлили срок, так как никто из
             соседей - сидельцев его не сдал. А в юности он очень
            увлекался подрывным делом.
     -     Неужели всё это правда? – восхищённо проговорил Слава.
     -     Да, верь мне, - кивнул головой однорукий, - И как он там в
            Васильевке? Я слышал, что в селе взорвали церковь, но
            подробности никто не знает.
     -     Я знаю, - хмуро произнёс мальчик.
     -     Поведаешь?
     -     Да я уже деду Фролу рассказывал…
     -     Ну, повтори тогда. А потом я тебе скажу такое, что ты не
            знаешь, но может тебе пригодиться в чём-то или… спастись.
     -     Что-о-о? – обалдело посмотрел на дядю Ивана тот.
     -     Что слышал. Так договорились? Как говорят, баш на баш, а?
     -     Ну, ладно, - и Слава повторил свой рассказ, не забыв
            выложить и о своих взрослых друзьях и что они сделали, а
            также признавшись, что никакой бабушки у него в
            Белгороде просто не существует, добавив, что об этом
            Фролу он ничего не сказал.
И Иван вдруг так разволновался, что упустил вожжи, а лошадь, почувствовав это, остановилась.
     -     А я уж испугался, - признался мужчина, - что ты рассказал
            ему всё - всё. Ведь мой сосед, такой добренький с виду, а
            служит... немцам.
     -     Что-о-о? – аж подскочил на телеге юный партизан.
     -     То-то и оно! Он разъезжает по деревням, якобы для обмена
            своих глиняных свистулек, которые искусно лепит, на еду, а
            на самом деле осторожно расспрашивает деревенских о
            партизанах, связи их с подпольщиками, а некоторых со
            слабыми мозгами уговаривает, чтобы они добровольно
            уезжали в Германию, где жизнь как в раю.
     -     Неужели?
     -     Да. Клянусь здоровьем своей матери и дочери.
     И тут Слава побледнел как мел.
     -     Ты чего? – заволновался мужчина.
     -     Какой я дурак! – воскликнул подросток, - Я же ему сказал
           адрес бабушки Никиты, выдав за свой. И если он
            доложит об этом полицаям, то Маше хана. Да и топор,
            подаренный Отцом Евлампием я у него забыл.
     -     Теперь уже поздно обо всём этом жалеть, парень. Но учти,
            Фрол, посчитав тебя связным партизан, разболтает всё
            полицаям в соседней деревне, а те сообщат в Белгород кому
            надо и дом покойной бабушки твоего убитого друга вновь
            станут обыскивать, забрав для допроса девушку к себе, а
            там…ну, сам знаешь. Поэтому, ты должен сразу же при
            прибытии в город идти туда и предупредить Машу, чтобы
            она уходила из того дома. А ещё лучше тебе как-то связаться
            с подпольщиками и всё им рассказать. И про Фрола тоже.
     -     А у нас Никита и его отец уничтожили двух предателей!
     -     Ты уже говорил мне. Ладно, успокойся. Лошадь отдохнула и
            теперь мы её заставим бежать ещё быстрей. Сам то адрес не
            забыл сейчас с перепугу?       
     -      Нет.
     -      Тогда вперёд с Богом!
      Но проехать в город они не смогли – впереди показался шлагбаум и кучка немцев с автоматами возле него. И хорошо ещё, что началась метель и они заметили их заранее. Дядя Ваня тут же свернул в кусты и, тяжело вздохнув, промолвил:
     -     Всё, парень, дальше иди пешком. Эти полицаи меня знают, а
            вот тебя нет и могут запросто тебя арестовать. В общем,
            сделав полукруг через лес, ты обойдёшь пост и часа через
            три будешь в Белгороде. Волков здесь нет, так как всё время
            ездят машины с солдатами. А войдя в город, ты, я уверен,
            найдёшь какие - нибудь развалины, где переночуешь –
            Белгород перед захватом бомбили вовсю, а утром сразу к
            тому дому. Понял?
     -     Да, - кивнул головой подросток.
     -     Ну, ладно, вот тебе хлеб, - достал однорукий из-за пазухи
            мешочек, - и ещё там кусочек сала и лук - тебе на два дня
            хватит. Ну, с Богом, молодой вояка. Пусть он тебя хранит до
            конца твоих дней.
     -     Спасибо, дядя Иван, - соскочил с телеги мальчик, пожал
            руку новому знакомому и исчез в лесу.

                Х

     -     Подозрительный всё-таки мальчишка, - повторил Фрол,
            прикуривая самокрутку от зажигалки Андрея Головко –
            старшего полицая в соседней деревне.
     -     И чем? – спросил тот.
     -     Да, белая рубаха не его размера, да ещё топорик, который я
            ночью припрятал, а пацан его забыл, а также сильное   
            стремление попасть город. Не к подпольщикам ли он идёт?
     -     Ну, да, рубаха для него как маскировочный халат, топорик –
            оружие, но деревню то его подчистили капитально и что ему
            оставалось, в принципе, делать?
     -     Нет, Андрюшенька, чует моё сердце – не простой он.
           Хорошо хоть адрес сказал, где бабка его живёт – можно
            будет засечь его там и понаблюдать за ним.
     -     Это да. Ладно, завтра поеду в Белгород и зайду в
            комендатуру к Ваське Сомову. Он там как связной между
            бригадой СС и полицаями в нашей области.
     -     Вот и спасибо. Да, будешь заезжать ко мне, Маланье ни
            слова о пацане – дюже он понравился ей.
     -     Лады. В общем, если что определится, заеду, расскажу. Но
            проследить за ним можешь только ты, потому, что знаешь
            его в лицо. Поэтому в Белгород поедем завтра вместе –   
            расскажешь Сому поподробнее, что мальчишка тебе
            набрехал.
     -     Как скажешь, Андрюшенька. Мне с моей бабой уже
            надоело сидеть дома просто так. Быстрей бы весна, и я   
            начну разъезжать опять по деревням в поисках пособников
            партизанам.
     -     Тогда, до завтра, Фрол. И давай, поезжай в город сам на
            своей кобыле, чтобы не зависеть от меня, а я рвану попозже
            на мотоцикле. А встретимся прямо у комендатуры, лады?
     -     Есть, начальничек, - ухмыльнулся тот.
     -     Да хватит шутить, Фрол. Скажи лучше своей бабе, чтобы
            нам жратвы приготовила в дорогу. И не бойся – всё будет
            ништяк.
     -     Ладно, сделаю.
      Да, Андрей Головко действительно любил что-нибудь вставлять в разговор из тюремной трепотни, так как служил перед войной охранником в Курском остроге. Поэтому, когда его вышвырнули оттуда за связь с уголовниками, он тихонько перебрался в Белгородскую область, боясь, что, либо его соратники, либо заключённые найдут его когда-нибудь и выпустят ему кишки. Вот и стал он при приходе немцев что-то типа тайным агентом, получая, правда, за это мизерное вознаграждение, но зато в рейх марках. Он копил их, чтобы, когда наберёт нужную сумму, уехать в Германию и открыть там небольшой магазинчик.
      И вот теперь Головко сразу загорелся идеей, что этот пацан – связник между партизанами и подпольщиками и если он его расколет, то получит хорошенькую сумму.
      Но хитрый Василий Сомов, который тоже любил деньги, не очень - то поверил Фролу, но не стал отговаривать от этой затеи, надеясь, что стукач действительно что-то «накопает» и доложит ему, а он скажет фрицам, что это он всё разведал и получит за это неплохие бабки. Он же в прошлой жизни, то есть до начала войны, был обычным вором-медвежатником.
     -     Ладно, Фрол, действуй, - заключил Сомов, - Ищи своего
            пацана здесь и, если что, сразу ко мне.
     -     Но мне бы где-нибудь бы остановиться на это время, -
            осторожно попросил тот.
     -     Да найду я тебе комнатушку – у нас много одиноких баб,
            трясущихся за своё барахло живёт в одиночестве. Они не
            откажут принять постояльца, боясь, что их отправят в
            Германию. Зайди завтра в обед сюда, и я тебя направлю по
            нужному адресу.
     -     Премного благодарен, - поклонился тот, пятясь задом к
           двери и оставляя Андрея Головко наедине с бывшим
           уголовником.   
      И Фролу пришлось эту ночь провести в телеге. И хорошо, что он положил туда побольше соломы и сена – не было ему уж очень холодно на них спать, накрывшись с головой тулупом.

                Подпольщики

      Фрол был на улице Калинина в восемь часов, но не стал ходить из конца её в конец, чтобы не привлекать внимания, а остался лежать в телеге, повернувшись на бок, чтобы видеть дом номер пять сквозь чуть приоткрытые веки – вроде бы устал мужик и никак не может проснуться. Слава заметил его от самого начала улицы и тоже замаскировался, спрятавшись за забором полуразрушенного бомбой домика. Так они и прождали друг друга до половины двенадцатого, а потом предатель уехал в комендатуру.
     -     И что мне делать? – пробормотал юный партизан, - Тащиться
            за ним, или стукнуть в дверь домика? Но по виду он какой-
            то неухоженный: площадка перед ним не очищена от снега и
            занавески на окнах задёрнуты. Нет, подожду ка я ещё с
            часок, а потом пошляюсь по городу – вдруг повезёт и я
            устроюсь к кому-нибудь пожить.
     Но час ему ждать не пришлось – мимо дома медленно прошла неряшливо одетая девушка, дошла до конца улицы, развернулась напротив разрушенного домика, за палисадником которого прятался Слава, а потом пошла назад. У дома, где жила бабушка Никиты, она остановилась якобы поправить шнурки на ботинках, а сама внимательно оглядела окна, а потом двинулась дальше. И это была Маша, которая раз в три дня приходила сюда, надеясь, что Вера Максимовна вернулась, но признаков, что в доме кто-то живёт, она не находила.
     -     Что же такое? – шептала она каждый раз себе под нос, -
           Неужели бабушка осталась жить у сына в Васильевке? А
           может, немцы её там держат для какой- то цели? Ну, ещё
           раз приду и всё. Боюсь, что соседи запомнят меня и доложат
           в полицию – таких не так уж и мало теперь.
     И этот приход к дому был действительно последним…
И когда она дошла до конца улицы, чтобы свернуть направо на ту, где она пряталась у Прасковьи Ивановны, Славу ка током ударило.
     -     А может быть, это Маша? – промелькнуло у него в голове, -
            И она приходит сюда, надеясь, что вернётся бабушка
            Никиты?
      Две секунды и ноги сами рванули за девушкой.
Так он её проводил до нового жилья – двухэтажного дома на Мичурина, 9. И когда та вошла в подъезд, он решился – поднялся за ней на второй этаж и стукнул кулаком в закрывшуюся перед его носом дверь.
     -     Кто там? – услышал он старческий голос.
     -     Да ваша дочка платочек потеряла, - сразу сообразил, что
            сказать подросток.
     -     Подождите, сейчас я у неё спрошу, - услышал он в ответ, но
            прошло минут десять, а никто не вышел.
      И тут Слава услышал шаги за дверью, а через некоторое время она приоткрылась, и он увидел в проёме девичье лицо.
     -     Чего тебе? – недовольно произнесла она.
     -     Ты…Маша? – рискнул спросить он сразу.
     -     Нет, а что?
     -     Да меня просили передать Маше Храмовой привет от… - и
            Слава пытливо уставился на неё.
     -     От кого? – встрепенулась она.
     -     Но ты же не Маша, поэтому я пойду, - стал медленно
            разворачиваться Слава, чтобы якобы уйти.
     -     Постой, а от кого привет? – повторила свой вопрос девушка,
            не выдержав – у неё вдруг возникла мысль, что послание это
            от Веры Максимовны или Никиты.
     -     Да от одного парня и его бабушки. Ладно, я пошёл, - сделал
            шаг к лестнице подросток.
      И Маша вся содрогнулась – она скорее всего права! И в то же мгновение схватила его за куртку и затащила в квартиру. Посадив на кухне на табурет, она впилась в него расширенными глазами.
     -     А хочешь чаю с пирожком? – вдруг спросила она.
     -     Ты сначала скажи, кто ты, а потом будем разговаривать, -
            решил по осторожничать юный партизан.
      И Маша опять не сдержалась – напряжение неожиданной встречи с незнакомым подростком, странно себя ведущим, защекотала ей нервы.
     -     Да, я – Маша Храмова, - выпалила она.
     -     Чем докажешь? – ухмыльнулся Слава.
     -     А ты спроси что-нибудь? – вопросом на вопрос ответила она.
     -     Ладно, скажи, откуда я пришёл.
     -     Из Васильевки, - тут же ответила Маша.
     -     Кто мог меня направить?
     -     Никита Ершов и Вера Максимовна.
      И Слава тут же соскочил с табурета, подошёл к девушке и показал большой палец правой  руки.
     -     Отлично! А теперь последний вопрос: кем я могу быть?
      Маша на минуту задумалась, а потом её лицо просветлело, и она шепнула:
     -     Тем, кого прятали в своём доме Ершовы.
     -     А как его зовут? – решил чуть поиздеваться над ней он.
     -     Слава, - тихо произнесла она и вдруг испугалась, - Так или
            не так?
     -     Давай руку, - повторил он, - Я действительно Слава Денисов.
      И их ладони встретились и рукопожатие было крепким.
     -     Быстрей рассказывай, - не сдержалась Маша, - Как они?
     -     Нет, сначала дай поесть, а потом поговорим – я всё съел
            ночью – грелся едой в развалинах, если можно так сказать, -
            сглотнул слюну Слава, и правильно сделал – девушка вряд
            ли спокойно будет вести себя после тяжёлых известий.
     -     Ладно, - кивнула Маша головой и крикнула Прасковье
            Ивановне, копошившейся на малюсенькой кухоньке, -
            Бабушка Паша, принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть
            гостю –  он с вестями из Васильевки.
     И та принесла, сразу же понравившаяся подростку своей простотой и ненавязчивостью. Он быстро умял три пирожка с капустой, испечённых старушкой, запив их морковным чаем и… рассказал им всё.
                Х

     -     Я нашёл тебе приют, Фрол, - рассмеялся Сомов, - Тут на
            Калинина, 5 освободился домик, но там сейчас дежурит
            одна моя подчинённая, точнее беженка и ждёт
            возможных «гостей». Я думаю, что с ней ты сговоришься,
            ха-ха.
     -     Калинина, 5! – ахнул немецкий прихвостень.
     -     Да, а что? – удивлённо посмотрел на него полицай.
     -     Так я только что оттуда. Пацан именно этот мне адрес
            назвал.
     -     Как? – заёрзал на стуле Сомов.
     -     Вот так!
     -     Значит, не зря я эту бабу там оставил. Вот и будете там
           сидеть в засаде… лёжа, - захохотал он, - Только пацана не
            упустите.
     -     А я входную дверь не буду закрывать, но к ней изнутри
            привяжу верёвку, а на неё повешу склянки – вот и получится
            сигнальная хрень.
     -     Молодец, Фрол! – похлопал его по плечу Сомов, - В общем,
           надежда только на тебя. Ведь эта баба нам помогает из-за
           страха, что её отправят в Германию. Всё, поезжай на своей
           телеге туда и, ха-ха, займись ею – она от страха безотказная,
            а я пойду к эсэсовцу, который меня теперь курирует и
            доложу об интересном повороте дела.
     -     А, телега и лошадь поместятся в саду?
     -     Ну, возможно, но ты как-нибудь замаскируй их, чтобы с
            улицы не были видны.
     -     Ладно, - встал с табурета Фрол.
     -     Вали, хотя постой, на тебе вот это, - и Сомов протянул ему
            старенький наган, - Но постарайся пацана взять живым.
     -     Постараюсь.
      И через полчаса телега уже стояла впритык к боку дому, накрытая сверху какими-то тряпками и старыми попонами, которые предатель нашёл в обветшалом сарайчике, куда с трудом поместил и лошадь, с радостью, начавшей жевать сено.
      Женщину звали Норой («Еврейка что ли, - подумал Фрол, - поэтому и готова на всё, лишь бы её не убили»), и она совсем не удивилась его приходу – получила наставления накануне вечером от Сомова, заглянувшего к ней «на огонёк». Пообедали, поболтали, потом новый сожитель осуществил свою мысль - сконструировал «сигнализацию» и завалился спать в комнате, где раньше спала Маша. Нора же с первого дня пребывания здесь обустроилась в кладовке, где отдыхала Вера Максимовна, и где ей было комфортней и теплей, а теперь не так страшно и ночью, как раньше одной – «волчица» боялась мести подпольщиков.
     А в то время, когда Фрол замаскировывал телегу и обустраивал лошадь, Васька Сомов разговаривал с приставленным накануне к нему эсэсовцем, который должен был теперь контролировать его «деятельность» - Куртом Бахом, подробно рассказавшем ему всё, что случилось в Васильевке.
     -     Ну, и хрен с ними со всеми, - обрадовался бывший вор, -
           Деревенские в других сёлах будут теперь бояться вас ещё
            больше, а значит станут намного послушнее.
     -     Ладно, русский полицай, теперь рассказывай ты, что узнал.
      И тот изложил всё, что ему поведал Фрол Гудов.
     -     Отлично! Сегодня вечером у моего штандартенфюрера будет 
            пьянка – устраивает её наш офицер Генрих Штаубе по
            случаю своего дня рождения. И я думаю, что Фридрих Зельц
            не будет возражать, если ты примешь в ней участие, заодно
            прослушав то, что ты мне сейчас рассказал. Может быть, к
           этой операции он приобщит и свою офицерскую молодёжь –
            хватит им пьянствовать. Согласен?
     -     Премного благодарен, - вытянулся по струнке Сомов.
     -     Тогда в семь вечера у Центрального парка имени вашего
            лидера Ленина– квартирует штандартенфюрер
            на соседней улице Островского.
      И всё получилось так, как сказал бывший вор – Фридрих Зельц дал задание своим молодым офицерам во всём помогать новому его агенту в раскрытии сети подпольной организации. Но мальчик на улице Калинина, дом 5 в течение недели так и не появился.

                Х

       Они сидели в доме, где жила теперь Маша. Славу же пристроили к себе Сергей с Зиной – он понравился им своей простотой и серьёзностью не по годам.               
       Прасковьи Ивановны ушла на вечерню в открывшуюся недалеко церковь – разрешили немцы это сделать, якобы для восстановления вероисповедания, которое притеснялось коммунистами в России, а на самом деле чтобы контролировать прихожан. Ведь храм – это очень удобное место для встреч партизан с подпольщиками и Зельц послал туда для наблюдения Баха, хорошо знающего русский язык.
     -     Ходи на все богослужения, Курт, прислушивайся к
            разговорам, запоминай подозрительные личность.
     -     Есть, господин штандартенфюрер, - выкинул правую руку
            вверх тот, - Хайль Гитлер!
     -     Хайль, - кивнул головой Зельц.
      И вот теперь четвёрка молодых подпольщиков обсуждала появление новой незнакомой личности в церкви – баба Прасковья хоть и имела достойный возраст, но глаза и память у неё были ещё неплохими.
     -     Странный этот человек: не молодой, не старый, крестится
            как-то неуверенно и зыркает глазами на всех, - доложила она
            им, вернувшись с вечерни. Надо бы кому-то из вас
            проследить за ним.
     -     Я сделаю это, - сразу же предложила Зинаида, - я знаю эту
            церковь.
     -     Тогда я пойду, отдохну, ребятки, а то ноги устали и уже
            плохо держат меня. Да, ещё вот что: когда я поднималась по
            лестнице, то услышала быстрый топот на площадке нашего
            этажа, а потом хлопнула дверь соседей.
     -     Да это, наверное, соседский Генка вернулся с рынка, -
            сказала Зина.
     -     А-а-а, ну ладно, тогда я пошла спать.
      И те остались одни, перейдя на шёпот.
     -     Я днём прогуливалась по Калинина, - проговорила
            Маша, - и видела в окнах дома Веры Максимовны, как кто-
            то раздёргивает занавески.
     -     Да ну? – удивлённо посмотрел на неё Слава.
     -     Точно! – кивнула головой девушка.
     -     Тогда надо понаблюдать за домом, - предложила Зинаида, -
            Живущий там не может долго обходиться без еды и пойдёт в
            магазин или на рынок.
     -     Правильно! – поддакнул ей Сергей.
     -     А я могу ночью залезть в сад и посмотреть что и как, - сказал
            Слава.
     -     Замётано, но как ты без ничего пойдёшь?
     -     У меня есть кое - что. В туалет житель ведь точно пойдёт.
     -     Он за сараем, - чуть покраснела Маша.
     -     Понял. Серёга, а как там твои старшие друзья –
            подпольщики? – спросил его новый товарищ.
     -     Да собираются взорвать мост под Курском и операция будет
            совместной с партизанами.
     -     А для чего? – подала голос Зинаида.
     -     А потому, что по нему не только переправляют танки и
            солдат под Москву, но и увозят наш народ в Германию.
     -     Ужасно! – вырвалось у Славы.
     -     Да тише ты, - зашикала на него Маша, - Прасковью
            Ивановну разбудишь.
     -     Хорошо, извини, но и нам бы что-нибудь из оружия, а,
            Серёга?
     -     Это точно! Я поговорю с Мамонтовым, может что и выделит.
     -     А кто это?
     -     Да помощник командира одного партизанского отряда. Он
            является связным между им и подпольщиками.
     -     Отлично! – чуть опять повысил голос подросток, и Маша
            показала ему кулак.
     -     Ладно, ребята, мы домой, - встал со скамьи Сергей, - Пошли,
            Зина. Слав, ты с нами?
     -     Нет, я немного посижу здесь.
     -     Ну, как хочешь.
      Маша проводила ребят до двери, а когда вернулась, увидела, что Слава одевается, зажав между ног зажав между ног большую белую рубаху.
     -     Ты куда? – удивилась она.
     -     На Калинина. Темень уже достаточная, чтобы можно было
            проскользнуть во двор.
     -     Один?
     -     А лучше одному – белая рубашка одна единственная, да и я
            худее тебя – пролезу в любую щель в заборе.
     -     Ну, ладно, - как-то странно посмотрела на него Маша, -
            Успеешь до десяти? А то потом наступит комендантский
            час.
     -     Успею. Пока…
      И он исчез за дверью.
     Маша подождала минут пять и тоже собралась, решив, что она может понадобиться новому подпольщику.
       А тот уже топал быстрым шагом по пустынным улицам, держа в правом кармане куртки финку – с ней ему было не страшно и она придавала ему уверенности. Но вот и дом номер пять. Поискав болтающуюся доску в штакетнике, он выломал её и пролез в сад и… вовремя – по улице заскрипели сапоги подвыпивших солдат.
      И Маша была права – слабый свет исходил из бокового окна, а подойдя к нему поближе, мальчик услышал невнятную речь.
     -     Чёрт, - прошептал он, - Нет, чтобы приоткрыть форточку, а
            то сидят в духоте.
      И верно, середина декабря была временами с оттепелью, но снег всё равно шёл постоянно.
     -     Ладно, пойду поброжу, - приказал сам себе Слава и стал
            обходить вокруг дом и тут же наткнулся на то ли сложенные
            доски, накрытые чем-то чтобы, не мокли, то ли горку с
            навозом.                Но тут же подумал, что Вера Максимовна вряд занималась всерьёз огородом – возраст не позволял, поэтому он стал осторожно стаскивать какие-то тряпки или половики и… обалдел, увидев телегу.
     -     А не Фрола ли она? – подумал подросток, - И где же тогда
            лошадь?
      Он обвёл взглядом сад, и заметил очертания небольшого сарая.
     -     А если она там? – чуть задрожал от напряжения он, - Ведь
            лошадь то старая и не высокая, не то, что у дяди Ивана.
      Он осторожно потянул дверцу на себя, та немного скрипнула, и он тут же услышал лёгкое ржание. Свет от уличного фонаря был слабым, но он различил голову лошади с белым пятном на лбу.
     -     Точно, Пятнашка! – с восторгом прошептал Слава, -
            Значит, в доме прячется Фрол и он… ждёт меня.
      И тут заскрипела входная дверь дома и на фоне снега появилась женская фигура и он тут же шлёпнулся в снег, накрывшись рубахой физрука с головой. Но женщина не была долго в туалете и скоро протопала назад в дом, не заметив его.
     -     Неужели эта тётка тоже работает на фашистов или… Вот
            гад, а как же Маланья Григорьевна? 
      И тут хлопнула форточка.
     -     Вот спасибо, что решили подышать свежим воздухом, -
            прошептал Слава, - Попробую ка я что-нибудь услышать.
      И он быстро вскочил и пробрался под окно. И действительно услышал несколько фраз:
     -     Нора, я завтра вечером съезжу к Сомову домой – хватит
            нам загорать здесь вдвоём все сутки.
     -     У-у-у, - тяжело вздохнул женский голос, - А как же я? Мне
            что ли одной ждать твоего мальчишку?
     -     Придётся побыть немного и без меня. Всё, давай спать.
      И тут же свет потух.
Но когда Слава оказался вновь на улице, то увидел, что парочка солдат ведёт какую-то невысокую женщину и по тому, как та сопротивлялась и проклинала их, он понял по голосу, что это… Маша.
     -    Твою заразу мать! – выругался он, не снимая с куртки
           рубаху, - И зачем она пошла за мной? Куда немцы
           повели её?                И быстрым шагом он кинулся за ними. Так он проводил Машу, ведомую двумя солдатами, до самой комендатуры…

                Слава

       Она испугалась. Но не из-за того, что попала в комендатуру, а потому, что могла там встретить кого-нибудь из офицеров, устроивших расправу в её родной Васильевке. Но первым её допрашивал Василий Сомов в десять утра.
     -     Ну, сучка, рассказывай, что ты делала на улице Калинина,
            дом 5 в комендантский час.
      Маша с несчастным выражением лица посмотрела на полицая.
     -     Я гуляла по центру города, когда ко мне стали приставать
            немецкие солдаты. Я стала убегать от них и попала на эту
            улицу. Я на ней никогда не была, поэтому заблудилась. Но
            ещё тогда запретное время не наступило.
     -     Это те, которые тебя привели?
     -     Нет, эти были вежливыми со мной.
     -     А что хотели те? – с издёвкой спросил Сомов.
     -     То же, что и все мужики, - пустила слезу девушка.
     -     А где живёшь и с кем?
     -     На улице Мичурина, дом 7 с бабушкой Прасковьей.
     -     А где родители?
     -     Погибли во время бомбёжки.
     -     Не врёшь?
     -     А зачем?
     -     Ну, хотя бы затем, что на Калинина, 5 тоже жила такая же,
            как ты девка, связанная с подпольем, а потом исчезла куда-
            то. Не ты ли это, паскуда?
     -     Нет не я. Я у бабушки Паши живу с начала войны, - не
           моргнув глазом, отчеканила Маша.
     -     А мы проверим. И вот скажи, ты не знаешь такую старуху по
            имени Вера Максимовна?
      И сердце девушки забилось в два раза чаще, чем обычно – вот он самый главный момент, то есть, немцы ищут её до сих пор.
     -     Нет, а что? – взяв себя в руки, ответила она.
     -     А ничего. Придётся тебя познакомить кое с кем, которые
           знали эту пропавшую девку. Или она – это всё же ты? –
            покраснел, как рак от злости Сомов, - Говори, стерва!
      И он подошёл к сидящей на стуле Маше и дал ей пощёчину. Та не ожидала такого сильного удара и свалилась на пол, проехавшись по нему лицом. И сразу почувствовала что-то солёное на губах.
     -     Что, не вкусно? – заржал Сомов, - Вот я знаю одного
            немца - любителя таких, как ты, он из тебя всё выбьет, всё –
            и дурь, и правду, и всё остальное. А потом я отведу тебя к
            штурмбанфюреру Зельцу – мастеру психологического
            воздействия. Чего валяешься, зараза, поднимайся!
     Но девушка продолжала лежать, но не из-за того, что разодрала щеку до крови, а потому, что услышала фамилию старшего офицера, командовавшего карательным отрядом в её селе. А вдруг он узнаете её? И что тогда будет?
     И она решилась на дерзость.
     -     Ты за что меня бьёшь, немецкий прихвостень? Что я такого
            сделала, урод?
      И от такой наглости у предателя полезли глаза на лоб.
     -     Что-о-о, сучка? А ну как встань!
      Маша начала медленно подниматься, но тут же опять оказалась на полу – удар кулаком в челюсть вернул её в прежнее положение. Она громко заревела от боли, но и была… рада – теперь у неё на лице будут не только ссадины, но и синяки и вряд ли её кто-нибудь теперь узнает из окружения Зельц, и он сам.               
      Потом вечером её допрашивал Курт Бах, но тот был вежлив и не бил её, хотя очень внимательно всё время к ней присматривался. Девушка повторила предыдущую «легенду», и он приказал полицаю её отпустить. Но как только Маша закрыла за собой дверь, Бах сказал Ваське:
     -     Понаблюдай за ней пару-тройку дней. Что-то в ней есть
            подозрительное, да и зачем она шлялась вечером по городу в
            тёмное время?  А вдруг она связная подпольщиков? Понял?
     -     Так точно! – вытянулся полицай, тут же решив использовать
           Андрея Головко – нечего ему отсиживаться в своей деревне.
      А дома Машу ждал Слава, чтобы сначала пожалеть её и расспросить, как прошло пребывание в комендатуре, а потом отругать за то, что пошла за ним на улицу Калинина.
     -     Ты учти, я один не заметен, а если бы тебя застукали тогда,
            когда я выходил со двора Веры Максимовны на улицу?
            Чтобы тогда было?
     -     Да не кричи ты на меня, - взвилась девушка, - Я старше тебя,
            вообще то.
     -     Но вряд ли умнее, - пробурчал подросток, - И не вздумай
            пойти за мной сегодня вечером.
     -     А ты что, двинешься туда же?
     -     Да, мужик, что живёт сейчас в доме Веры Максимовны - это
            Фрол и это он меня нашёл на дороге. И он работает на
            немцев – я уже говорил вам об этом. А сегодня он поедет к
            какому-то Сомову…
     -     Что-о-о? – аж подскочила на скамейке Маша, - Сомову?
     -     Да.
     -     Так это же он меня первым допрашивал!
     -     Тем более, - посерьёзнел сразу Слава, - Будем знать, где
            живёт ещё один предатель.
Но этого не случилось – он столкнулся с Фролом прямо у дома Веры Максимовны, когда он выезжал из сада на телеге.
     -     Постой, пацан, - спрыгнул тот на землю и схватил его за
           руку, - Тут тебя один человек хочет увидеть. Поехали со
           мной, Славка. Ведь ты Славка, шкет?
     -     Вы ошиблись, - спокойно ответил подросток, - Я не Слава, а
           Николай.
     -     Как так? – опешил Фрол, - Я же тебя нашёл на дороге, и ты у
           меня ночевал. Если бы не я, ты бы замёрз намертво.
     -     Вы путаете, дяденька, - попытался вырвать руку Слава, - Я
           никуда из города не ездил с тех пор, как сюда вошли немцы.
     -     Ничего, Сомов, разберётся – он на связи с подпольщиками. А
           ну, сигай на телегу, сопля!
    И второй рукой Фрол схватил его за воротник пальто и буквально забросил на солому и ощупал всю его одежду.
     -     Сиди тихо, и я ничего тебе не сделаю. Васька только      
            Поговорит с тобой и всё.
     -     Ладно, - вдруг согласился подросток, странно взглянув на
            предателя, - Можно и прокатиться.
     -     Вот и ладушки. Но-о-о, Пятнашка! – дёрнул Фрол вожжи и
            лошадь медленно тронулась вперёд.
    Наступал вечер и народу на улицах поубавилось. Через двадцать минут Слава понял, что они едут на самую окраину города.
     -     Далеко ещё, дяденька? – спросил он.
     -     А ты что, обоссался, худосочный? – хохотнул Фрол.
     -     Да нет, давно хотел познакомиться с подпольщиками.
     -     Ещё минут пять (лошадь то старая) и мы у его дома. Вон тот   
            с чёрной крышей, - махнул рукой мужик в конец улочки.
   «Тогда пора действовать, - подумал мальчик, доставая из валенка финку, - Потом будет поздно».
    Улочка была совсем пуста, и он встал на колени и потихоньку стал придвигаться к предателю. И тот как будто почувствовал опасность и повернул голову.
     -     Тебе чего, пацан?
     -     А дайте лошадью по управлять.
     -     Она чужих рук не слушает. Сядь, а то вдруг дёрнет, и ты
            свалишься под телегу.
     -     Не свалюсь, предатель, - сам не ожидая от себя, сказал
            Слава.
     -     Чего? Чего ты там вякнул? – опять повернул голову Фрол.
     -     А того – поднялся во весь рост подросток и сбил с его   
            головы шапку.
     -     Ты что творишь, гадёныш? – остановил тот лошадь и,
            развернувшись всем телом к подростку, сунул руку в карман
            тулупа, где у него лежал наган.               
     -     А то, что надо. Смерть фашистским прихвостням!
   И Слава мгновенно, не размахиваясь, воткнул её в обнажившуюся шею предателя.
     -     А-а-а, - захрипел Фрол, обливаясь кровью, - Да я тебя…
   И вдруг повалился спиной назад на телегу и затих.
        И Слава вдруг почувствовал противную слабость в руках и тошноту. Но тут перед глазами встал образ Никиты почему-то с петлёй на шее, и волна ненависти захлестнула все неприятные ощущения. И юный партизан, а теперь и подпольщик осторожно, чтобы не испачкаться в крови, пошарил по карманам тулупа Фрола и, вынув из правого чуть тёплый наган, спрыгнул с телеги и исчез в начавшемся вновь снегопаде. И ему повезло – никто на улочке за эти страшные минуты не появился.
                Х

       А в этот же час Зельц и Бах сидели в большой комнате дома недалеко от парка и обсуждали события, прошедшие за неделю.
     -     Господин штандартенфюрер, я приказал Сомову проследить
            за этой девчонкой, которую во время комендантского часа
            остановил патруль.
     -     Что за девка? – налил себе коньяка в бокал эсэсовец, - Да,
            Курт, плесни и ты себе, и выпьем за нашу армию, быстро
            продвигающуюся к Москве.
     -     С удовольствием, Фридрих, ох простите меня.
     -     За что, друг, - улыбнулся штандартенфюрер.
     -     Да за то, что я периодически забываюсь и называю вас по
            имени.
     -     Брось, Курт, мы с тобой одногодки и уже как три года
            знакомы и почти всегда вместе проводили карательные
            операции, начиная с Польши.
     -     О, да, действительно!
     -     Поэтому, когда рядом нет нашей любвеобильной молодёжи и
            солдат, называй меня по имени.
     -     Слушаюсь, господин штандар… простите, Фридрих.
     -     Вот именно. Так что та девка?
     -     Да она мне показалась знакомой…
     -     Вот как? И где ты её мог видеть?
     -     Да в Васильевке, когда на площади после доклада
            Председателя сельсовета произошла стычка между русской
            свиньёй и нашими солдатами.
     -     Это когда ты хотел отдать двух деревенских девок нашим
            молодым офицерам?
     -     Да, и когда одна из них ударила меня по щеке, а потом её то
            ли ухажёр, то ли брат набросился на солдата, ранил его и
            был тут же убит.
     -     А-а-а, помню, - посерьёзнел Зельц, решив не признаваться,
            что он помнит всё, то есть и нокаут, полученный Бахом, -
            Тебя ещё тогда чуть не зацепил очередью из автомата один
            из наших солдат.
     -     Точно, господин… извини, Фридрих.
     -     Да, это был неприятный момент, а вот у второй девки я
            заметил изумительной красоты глаза.
     -     Так вот про похожую на неё я и говорю…
     -     Так ты её допрашивал?
     -     Да, и эта ночная бродяжка, гулявшая по улице Калинина, и 
            напомнила мне о той.
     -     И что ты с ней сделал?
     -     Да отпустил, но приказал проследить за ней.
     -     Правильно, Курт. И я бы тоже хотел с ней поговорить, -
            блеснул пронзительным взглядом штандартенфюрер, - А 
            вдруг это действительно именно та, что была тогда на
            площади в селе?
     -     Так нет вопросов, Фридрих, Я сейчас прикажу дежурному
            солдату, чтобы он вместе с Гансом Брауном привёз её сюда.
            Хотя…
     -     Что? – поднял левую бровь Зельц.
     -     Да этот мой новый подопечный избил её во время допроса.
     -     И что?
     -     Да лицо всё в синяках и ссадинах.
     -     А я буду смотреть на её глаза, а не рассматривать всё её тело,   
     -      усмехнулся эсэсовец, - Зови солдата, Курт.
      Но дежурный вдруг сам появился перед их глазами.
     -     Тебе чего надо, рядовой, что вбегаешь. даже не постучав? –
            спросил недовольно Фридрих, но солдат посмотрел на
            Курта.
      -     Извините, штандартенфюрер, но мне нужен господин Бах.
            Пришёл русский осведомитель и просит, чтобы он вышел к
            нему – у того какое-то срочное сообщение.
     -     Ах, вот как? Тогда зови его сюда.
      И через минуту Сомов возник перед офицерами.
     -     Что случилось, Васька? – небрежно спросил переводчик.
     -     Извините, господа, что я так…
     -     Нагло ворвались к нам? – прервал его Бах, сделав злое лицо.
      Сомов побледнел.
     -     Ох, простите, но у меня неприятная новость…
     -     Быстро говори, а не как у вас говорят, «жуй сопли».
      И итак бледный предатель стал белым как мел.
     -     Полчаса назад одного моего агента убили прямо недалеко от
            моего дома, воткнув ему в шею финский нож, - выпалил
            Сомов.
     -     Как так? – поднялся из кресла переводчик.
     -     Переведи, переведи быстрее, - заелозил задом Зельц.
     -     Секунду, Фридрих, пусть он договорит пару фраз. Ну,
            Васька, продолжай.
     -     У меня была с ним назначена встреча, и он должен был
            приехать ко мне на своей телеге.
     -     Из деревни?
     -     Нет, он здесь с моей… гм, помощницей дежурит в том доме
            на улице Калинина, откуда вы забирали бабку-
            переводчицу, и видно это ему уже надоело и… - замялся
            Сомов, - и…
     -     Хватит, - заорал вдруг штандартенфюрер, - Переведи
            быстро, Курт - этот придурок, бьющий молодых девок,
            просто раздражает меня.
      И, наконец, Бах перевёл, добавив:
     -      Он сторожил тот дом, где рядом и повязали вот эту
            самую девку, о которой я только что говорил вам, Фридрих.
     -     Тогда скажи этому олуху, чтобы быстро привёз её сюда.
            Мне всё равно, кто и за что убил его русского помощника.
            Быстро, Курт! Иначе эта девка опять от нас ускользнёт.

                Книгохранилище

      Слава шёл медленно, постоянно оглядываясь, и периодически нервный озноб сотрясал его всё тело, отнимая силы. Что делать дальше, куда идти? Ведь теперь начнётся настоящая охота на подпольщиков – никто ведь не подумает, что убийство совершил он - худенький четырнадцатилетний подросток. Господи, хоть бы немцы не вспомнили про Машу, а то опять её заберут в комендатуру – она первая подозреваемая сейчас в связи с подпольем, которую поймали солдаты около дома, где жила Вера Максимовна – отчаянный человек, подавший знак сыну (отцу Никиты) о готовящейся провокации.
     -     Надо её куда-нибудь спрятать, - решил Слава, - Серёжка
            связан с подпольщиками, и они должны помочь.
      Но когда он постучал в дверь квартиры Прасковьи Ивановны, ты вышла к нему заплаканной и стонущей.
     -     Что случилось, бабушка? – испуганно посмотрел на неё
            Слава.
     -     М-машу опять забрали немцы…- схватилась за голову
            старушка.
     -     Как так? – остолбенел подросток.
     -     А вот так: ворвались, даже не дав ей переодеться, и
            потащили в стоящую рядом с домом машину. Что будет?
            Что с ней будет, Господи? – перекрестилась Прасковья
            Ивановна, - И хорошо, что тебя не было дома – забрали бы
            вместе с ней, сволочи.
     -     Ладно, успокойтесь, - по - взрослому уверенно проговорил
            Слава, - Мы что-нибудь придумаем.
      И развернувшись, поспешил в соседний дом, где жили Туриновы – Серёжа, Зина и их мама с бабушкой. Те уже спали, но на его стук в дверь тут же выскочил первый, протирая глаза.
     -     Ты чего, Слав? – уставился он на товарища.
     -     Надо поговорить…
     -     Чёрт, ночь уже! Давай завтра с утра.
     -     Этот разговор нельзя откладывать.
     -     А что случилось?
      Слава перешёл на шёпот.
     -     Я убил предателя, который поджидал меня в доме на
            Калинина, 5.
     -     Молодец! – похлопал его по плечу Серёжа.
     -     И… немцы опять забрали Машу…
     -     Что-о-о? – охнул парень.
     -     То, - кивнул головой подросток, - Ворвались в квартиру,
            схватили её и повезли куда-то…
     -     Тогда заходи, - открыл дверь шире Туринов, и Слава прошёл
            в коридор.
      Они расположились на кухне, и Серёжка закурил папиросу.
     -     Расскажи поподробнее о предателе, - попросил он и юный
           мститель поведал всё, начиная с его разведки прошлой
           ночью, первом аресте Маши прямо у того дома на улице
           Калинина и то, что произошло недалеко от дома Сомова.
     -     Надо идти к Мамонтову – у него есть свой человек среди
            полицаев, и, я думаю, тот сможет всё разузнать о Маша.
     -     И напомни об оружии – я просто так этим гадам, если что, не
            сдамся, - твёрдо произнёс Слава.
     -     Тогда давай вместе сходим к нему? – предложил Сергей, -
            Пора тебе, парень, с ним познакомиться.
     -     Согласен, - кивнул головой тот, решив о револьвере пока ему
            ничего не говорить.
      Сергей быстро оделся, и они двинулись вперёд по каким-то развалинам, улочкам-переулочкам, перелезая через заборы, чтобы не попасться на глаза патрулям и просто подвыпившим фашистам.
И Слава был очень удивлён, когда провожатый юркнул в подъезд разрушенного большого дома, спустился в подвал и ещё минут пять они шли в темноте. Потом впереди мяукнула кошка, Сергей в полголоса сказал: «Пятый» и тут же возник неяркий свет. И Слава увидел крепкого мужчину с автоматом в руках, стоящего в проломе стены и держащего фонарик.
     -     Проходите, - кивнул головой он, пропуская их мимо себя, -
            Владислав на месте.
      И они вновь сделали вниз по бетонным ступеням шагов десять, увидев впереди только слабый свет свечи.
     -     Ты что ли, Серый? – услышал Слава мягкий голос.
     -     Да, Влад, - ответил Сергей.
     -     Один?
     -     Нет, с другом.
     -     Тогда по левой стеночке в десяти шагах будет ещё пролом, а
            дальше увидите сами.
      Но Сергей видно сбился и свернул раньше, так как в темноте они вдруг упёрлись в стену. И тут же послышался смешок:
     -     Промахнулся ты, Серый, иди назад.
      Они развернулись, и свет им ударил в глаза.
     -     Да опусти ты фонарик, Влад, - недовольно произнёс Сергей,
            - Ослепнем.
      Голос хохотнул:
     -     Ладно, идите за мной.
      И теперь перед ними замаячил тёмный силуэт, у которого были чётко видны только ноги, освещённые фонариком. Ещё три минуты, и они вошли в большое помещение, где было много пустых стеллажей, о которые они стали натыкаться.
     -     Это библиотека, точнее, хранилище книг, - шепнул Сергей
            Славе, - Немцы всё перетаскали к себе и используют книги
            вместо топлива для печек. И каждый раз Мамонтов путает
            меня, меняя помещения.
     -     Ладно, говори громче, - услышали они тот же голос и свет
            теперь уже керосиновой лампы осветил угол, где вместо
            стульев стояли пустые ящики, - Садитесь и быстро
            рассказывайте. Да, парень, как тебя зовут?
     -     Слава, - с хрипотцой ответил тот – его поразила чёткость
            конспирации и большой подвал.
     -     Тогда докладывайте о самом главном.
      Но мальчик решил рассказать всё, и, как ни странно, связник между подпольщиками и партизанами не перебил его ни разу.
     -     Да, хреново, - наконец подал голос он, - Моего, так сказать,
            агента-полицая вчера… раскрыли и расстреляли. Поэтому
            будем искать другой способ выяснения создавшейся
            ситуации. И боюсь, что вызволить вашу девушку будет…
            невозможно.
     -     Как так? – в один голос спросили ребята.
     -     В здании комендатуры тоже есть подвал, но он отличается от
            этого.
     -     И чем? – подал голос Сергей.
     -     Там нет запасного выхода, а здесь есть.
И вот теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Слава увидел, что перед ним сидит худой высокий молодой мужчина лет двадцати пяти.
     -     В общем, пацаны, за завтрашнее утро я всё разузнаю, а
            вечером пришлю к вам кого-нибудь.
     -     Спасибо, - прошептал Слава.
     -     Тогда до завтра. Коля, проводи гостей.
      И ребята ещё раз удивились, как всё здесь слажено и как аккуратно ходят по подвалу подпольщики, да так, что они не услышали, как помощник Владислава подошёл к ним.
     Обратная дорога была чуть дольше, и они вылезали на поверхность через канализационный люк у какой-то помойки.
Николай молча пожал им руки и исчез в глубине подземной коммуникации, задвинув за собой люк. И опять Сергей таскал Славу по каким-то задворкам, разрушенным домам и рытвинам, но пришли они потом точно во двор дома, где жили Туриновы. Зина сразу же кинулась к ним, но обрадовать её было не чем, и она вернулась в свою комнату. И Слава опять остался у них ночевать…

                Х

     -     Господин штандартенфюрер спрашивает тебя, откуда ты
            приехала к своей бабке и как тебя зовут, - хмуро произнёс
            Бах, который эту ночь провёл в мученьях из-за
            разболевшегося зуба.
     Маша замялась, что заметил Зельц, но тут же, вспомнила географическую карту СССР.
     -     Я Валентина из Чернигова, - не моргнув глазом, соврала она.
      Курт перевёл, и Фридрих кивнул головой – они этот город заняли раньше, и девушка действительно могла бежать с родителями от немцев на восток страны. Потом были вопросы о фамилиях, именах и отчествах отца и матери, на что Маша отвечала чётко – Прасковья Ивановна в первый же день её появления заставила всё это выучить, точнее данные её сына, погибшего в финскую войну и невестки, умершей от тифа.
     И на это Зельц тоже согласно кивнул, сказав:
     -     Да, не смотря на кровоподтёки, она всё же похожа на ту
            девку из Васильевки и именно глазами. Ладно, теперь это не
            имеет никакого значения – она практически сирота, а бабка
            старая и ей осталось мало жить.
     -     И что, Фридрих, ты решил? – спросил Курт Бах.
     -     А я её отправлю к моей матери в Хемниц - пусть ухаживает
           за ней. А вернувшись из этого пекла, возьму стареющую
           жену из Данцига и перееду с ней и мутер в Ахен – там наше
            родовое поместье, где эта замарашка будет у нас прислугой,
            - улыбнулся пошловато Зельц, - А может и ещё кем…
     -     А и правильно. Через неделю пойдёт поезд с будущими
            русскими рабынями и ты отправишь её вместе с ними.
     -     Нет, я сам отвезу эту девку, - покачал головой Зельц, - А то
            ещё заразится чем-нибудь от этого отребья.               
     -      Когда?
     -     Через два дня. Меня вызывает мой непосредственный шеф
            штурмбанфюрер Гонтар, и мы с ней полетим в Берлин на
            самолёте с ещё офицерами так что…
      Бах шмыгнул носом.
     -     Везёт тебе, Фридрих, увидишь нашу родину.
     -     Да я всего на двое суток. Пора ведь и тут разобраться с
            подпольем – один агент Сомова доложил, что готовится
            подрыв моста под Курском, поэтому нас перебросят туда
            для предотвращения этого теракта, но сначала будет здесь
            одна интересная операция.
     -     И что за агент?
     -     Да один мальчишка, позарившийся на богатую жизнь в
            Германии, ха-ха!
     -     Вот это да! А я думал, что только взрослые предают свою
            страну.
     -     У него отца с матерью расстреляли в 37-ом – врагами народа
            оказались. И они были не первыми – Сталин с Берия дали по
            задницам некоторым своим воякам, расстреляв их перед
            началом нашего вторжения в Польшу. И спасибо им за это,
            ха-ха. Так что давай, Курт, готовь нашу группу к настоящей
            мужской работе.
     -     Есть, господин штандартенфюрер! – выкинул правую руку
            вверх в партийном приветствии переводчик, - Хайль Гитлер!
     -     Да пошёл ты в задницу, лизоблюд! Ещё раз услышу, - громко
            рассмеялся Зельц, - и отправлю тебя на передовую – будешь
            там допрашивать русских перебежчиков и «языков».
     -     Как скажешь, Фридрих, - опустил головой Бах, вздохнув, - Я
            на всё согласен.
     -     Тогда налей коньяку – я уже предвкушаю встречу с мамой
            и… баловство с этой девчонкой. Давай, приведи её в
            порядок, Курт. Понял?
     -     Так точно! – взялся за бутылку «Наполеона» тот, -
            Позавидуешь тебе, друг, как сыр в масле здесь катаешься,
            как говорят русские свиньи.
     -     И то верно, наливай!
                Х

      В одиннадцать вечера в дверь постучали.
     -     Это, наверное, от Владислава, - подумал Серёжа и пошёл
            открывать.
      И действительно в проёме открывшейся двери стоял Николай.
     -     Заходить не буду, – сказал он, - Боюсь, что меня пасут. В
            общем, похоже, что девочку вашу штандартенфюрер
            Зельц хочет забрать в Германию, прислуживать больной
            матери. Вот и всё. Пока. Если что, мы ещё два дня там, где
            вы были, а потом уходим к партизанам.
      И ночной гость тут же исчез.
     -     Ё моё! – ахнул Слава, вышедший из-за шкафа в прихожей, -
            И что делать?
      Сергей закрыл дверь на задвижку и прошёл на кухню, товарищ за ним. И тут же прибежала Зинаида.
     -     Ну, что, ребята?
     -     Машу хотят увезти в Германию, - хмуро произнёс Слава, -
            Этот Зельц (рассказывал мне Никита про эту меченную
            сволочь) хочет сделать из неё прислугу для матери.
     -     Какой ужас! – всплеснула руками девушка, - И почему он
            «меченный»?
     -     У него на левой щеке шрам.
     -     Вот оно что? – усмехнулась Зина и посмотрела на брата, - И
            что же тогда делать?               
     -     Не знаю. Она в подвале комендатуры и туда не
            прорвёшься…
      Но Слава его прервал.
     -     Надо как-то отвлечь дежурных солдат ночью и…
     -     У нас оружия нет, - вздохнул Сергей.
     -     А у Мамонтова если попросить?
     -     Ладно, схожу сегодня под утро к нему. Но дело не в этом –
            всё равно нам Машу не вызволить – охрана там серьёзная. И
            боюсь, что за нашим домом сейчас наблюдают – Николай
            сказал, что заметил вроде кого-то на улице.
     -     Тогда я с тобой, - тут же предложил Слава и… вытащил из
            кармана наган Фрола.
     -     А это откуда? – вытаращилась на него Зина.
     -     Да это того предателя, которого я убрал.
     -     Когда?
     -     Вчера ночью.
     -     Молодец, герой!
     -     Да уж, герой, а Машу не сберёг, - стал оправдываться Слава,
            - Хотя она сама виновата - засветилась, когда пошла за мной
            к дому, где жила у бабушки Никиты и где меня, так сказать,
            ждали до сих пор.
     -     Надо было нас поставить в известность, - недовольно
            произнесла Зинаида, - Мы бы её не отпустили ни за что.
     -     Ладно, поздно говорить об этом, - чуть стукнул кулаком по
           столу Сергей, - Я думаю, что вряд ли штандартенфюрер
           будет её отправлять поездом со всеми. Скорее всего его
           просто вызывают в Берлин по делам, и он возьмёт заодно с
           собой Машу.
     -     Тогда можно напасть на машину, когда они будут ехать в
            аэропорт, - предложил Слава.
     -     Вот об этом мы и поговорим с Владиславом. И времени у нас
           почти уже нет…
     -     Тогда, может быть, пойдём прямо сейчас?
     -     Только перекусим и пойдём, - кивнул головой Сергей, -
            И тише, а то мать с бабушкой могут проснуться.
     -     И я с вами, - твёрдо заявила Зинаида, - у меня зрение, как у
            орла.
     -     Ладно.
И через полчаса они уже были на улице, которая оказалось пустой.
     -     Патрули, возможно, уже спят, - шепнул Слава, - Сон на
            рассвете самый глубокий.
     -     Всё равно двигаемся осторожно и быстро, - приказным
           тоном произнёс Сергей, - А ты, сеструха, вовсю гляди по
            сторонам.
     -     Есть, командир, - усмехнулась та.
      Разрушенное здание библиотеки встретило их тишиной.
Спустились в подвал и по памяти прошли по нему метров десять, услышав потом голос Николая:
     -     Кто?
     -     Ты был у нас часа два назад, - ответил Сергей.
     -     Серёга, ты?
     -     Я.
     -     Один?
     -     Нет, с сестрой и Славой.
     -     Тогда за мной.
      И как в прошлый раз, осветив только свои ноги и кусок пола, Николай пошёл вперёд. Теперь они шли дольше, и всё время сворачивали куда-то. Наконец, впереди замаячил свет, и они вошли в небольшую комнату, где за полуразвалившимся столом сидел на табурете Мамонтов.
     -     Ага, явились, торопыги?
     -     Мы на пять минут, Влад, - сказал Сергей.
     -     Садитесь, - махнул он рукой на обтрёпанный диван, - И
            быстро рассказывайте.
     -     Мы подумали и решили, что Зельц отправится в Берлин с
            Машей на самолёте – на поезде опасно, долго и там будет
            наш контингент угнанных.
     -     Правильно мыслишь, Серый. И что?
     -     А, как ты думаешь, отбить её мы сможем или нет? Ведь в
            аэропорт их явно повезут на легковушке, а не на грузовике.
     -     Резонно говоришь, парень. И вы хотите девушку спасти,
            кокнув штандартенфюрера и его водителя?
     -     Да.
     -     Но у них, скорее всего, будут автоматы, а у нас…
     -     Что, совсем плохо с оружием? – встрял в разговор Слава.
     -     Да, не шибко. Один «шмайсер» мы найдём, а вот для вас…
     -     Хотя бы один пистолет, - попросил Сергей, - Слава вот
            достал себе наган.
     -     И как же? Говори, смельчак.
     -     На Калинина, пять была засада, где ждал меня полицай с
            «волчицей», подозревавший меня в связи с вами…И так
            получилось, что я наткнулся на него, ехавшего на телеге к
            Сомову…
     -     Знаю эту падаль. А дальше?
     -     Ну, он меня схватил, усадил на телегу, не обыскав, а у меня
            была финка и…
     -     Ясно. Признайся, страшно было?
     -     Да после, а ещё и трясло, и тошнило.
     -     Бывает, но всё равно молодец! Одной предательской твари
            стало меньше. Ладно, найду я для тебя, Серый, «вальтер».
     -     Отлично!
     -     Тогда, Коль, тащи мой заветный чемоданчик.
     -     Слушаюсь, коман…- начал помощник связного, но его тихий
            голос прервал громкий крик, ужасный по своей сути:
     -     Сдаваться, партизан, или смерть!
      Все повскакали с мест, а Владислав прошептал:
     -     Сдал всё-таки нас кто-то. Так, Николай, ты с ребятами в
            подземный переход, а я отвлеку немцев.
     -     Нет, ты нужен партизанам, Влад, поэтому давай ка я
            прикрою.
     -     Тогда открывай наш запас и забери автомат.
     -     А у меня ещё и один рожок остался…
     -     Это хорошо, и ты знаешь, как тебе тоже вернуться к
           тоннелю. Мы тебя будем ждать в парке.
     -     Есть, командир! Вот чемоданчик…
      И тут голос по усилителю повторил:
     -     Выходить или мы вас уничтожать!
      И тут же горячая волна воздуха ударила из коридора.
     -     Огнемётом полыхнули, твою мать, - вскрикнул Владислав, -
            Всё, ходу, ребята!
      И Сергей с сестрой и Славой побежали за маячившей впереди фигуркой Влада на фоне слабо освещённого фонарём пути.
      А сзади уже загремели автоматные очереди и взрывы гранат, а через некоторое время засвистели пули и над их головами.
     -     Всё, ребята, - бросил на пол подвала потухший фонарь
           Мамонтов, - Нас догоняют и… я остаюсь, а вы сейчас прямо,
           а через двадцать шагов налево, а затем через десять направо
           и попадёте в тот же подземный ход. Прощайте, ребята!
     -     Прощай, - тихо произнёс Сергей.
      И они бежали, спотыкаясь о куски кирпичей, разломанную мебель и ещё что-то. Впереди, естественно, был Сергей, затем его сестра, а потом Слава, который думал только об одном – выбраться, выбраться отсюда и… отомстить фашистам за всех.
     Но Судьба распорядилась по-своему: при одном из поворотов впереди них вспыхнуло яркое зарево, и грохнул взрыв, раскидав всех в разные стороны.
                Изгои

     Утром следующего дня Машу разбудил грубый женский голос:
     -     Вставай, сучка, пора тебя привести в порядок.
      Она открыла глаза и увидела толстую высокую женщину в полицейской форме.
     -     Что вы сказали? – стала медленно подниматься с широкой
            скамьи она.
     -     Что слышала, грязнуля. Штандартенфюрер приказал тебя
            отмыть, запудрить синяки и накормить.
     -     Зачем? – почувствовала девушка нарастающий озноб по
            всему телу.
     -     Потом узнаешь, - заржала женщина, - Всё, пошли.
      И действительно она привела Машу в комнату, где был душ и она долго затем мылась, а полицейская до боли тёрла мочалкой всё её тело и мерзкие мысли стали приходить в голову девушки, а перед глазами замелькали тошнотворные картины насилия.
      Потом ей принесли не новую, но чисто выглаженную одежду – кружевное бельё, платье, чулки с поясом и туфли на небольшом каблучке. И ей стало ещё хуже на душе и противно до такой степень, что её замутило.
     -     Ничего, сейчас наешься и всё пройдёт, - пошленько
           захихикала дылда, - Господин Зельц у нас интеллигент и
            имеет вкус, и к женщинам относится хорошо.
      Наконец, Машу привели в другую комнату, где стояли кресла, красивый стол с пищей, о которой она только слышала и бутылки с разноцветными этикетками.
     -     Ну, всё, вот и я стану «волчицей», - подумала она и
            разрыдалась.
     -     Так ты ещё не… - расхохоталась полицейская, - Ну, это не
            беда – привыкнешь. Сиди тихо, господин штандартенфюрер
            сейчас придёт.
      И девушка, помнившая его жёсткое со шрамом лицо на площади перед сельсоветом в родной Васильевке, ну просто затряслась от страха и омерзения. Но последующие десять минут одинокого пребывания в этом месте, похожем на гостиницу (так оно и было – комендатура располагалась в центре города в самой лучшей из них), несколько успокоили её и момент встречи теперь не показался таким ужасным, как до этого.
     Но Зельц пришёл не один, а с Куртом Бахом и это Машу как-то успокоило. Они расселись с двух сторон её, и переводчик сказал:
     -     Ты понравилась господину штурмбанфюреру, и он хочет
            отвезти тебя к своей маме в Германию – будешь там
            ухаживать за ней. Поняла?
      Маша с трудом кивнула головой, поражённая услышанным. И у неё совсем даже не хватило сил возразить фашистам. «Всё, прощай,                Родина, мама и бабушка, - подумала она, - и здравствуй рабство. Но неужели подпольщики не спасут её? Ведь знают, что я здесь в комендатуре».
      А Бах продолжил:
     -     И полетите вы на самолёте с комфортом, и ты сверху
            увидишь, какая прекрасная наша страна.
     И девушку опять затрясло от ужаса. Ведь эти офицеры думают, наверное, что она не та, которую они видели в Васильевке, а то бы разговор был другим. А, может быть, не надо было уезжать из родного села? И всякие другие мысли нахлынули на неё с такой силой, что она побледнела и у неё закружилась голова.
     -     Эта девка, наверное, есть хочет, - произнёс Зельц, - Давай,
            Курт, накладывай ей еды и не забудь налить коньяку.
     -     Есть, Фридрих, всё сделаю в лучшем виде.
      Завтрак медленно перешёл в обед, а потом несчастная Маша, выпив всего глоток тёмно-коричневого напитка, стала зевать, и Бах спросил Зельца:
     -     Может, отвезти её к тебе, дружище?
     -     Вези, но без меня. Надо подготовиться к ночной акции –
           мальчишка дал координаты здания, где прячутся
            подпольщики.
     -     Хорошо. Сейчас я, быстро.
     -     Поторопись, Курт, но там не будет ни допросов, ни пресс-
            конференции – наши солдаты просто их уничтожат. То есть,
            ты там не нужен.
     -     Понял. Тогда, Фридрих, удачи вам!
     -     Спасибо, друг, мы тоже поспешим и уничтожим всех
            до одного – агент Сомова уже выявил их другие явки.
            Забирай девку, но…
     -     Я понял, - рассмеялся Бах, - И пальцем её не трону.
     -     Верю тебе, старый ловелас.

                Х

      Сознание вернулось к нему с чувством дикого давления на грудь. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Руки потянулись к месту боли и наткнулись на кусок кирпичной стены. Теперь и ноги ощутили тяжесть, а лицо толстый слой из земли и разбитого цемента.
     -     Где я? – мелькнуло у него в голове, - Что случилось?
      И минут десять он ещё лежал без движений, пока мозг отбросил лишние мысли и вернул его к реальности и… ужас жуткой потери охватил Славу - понял, что только он остался жив. С трудом сдвинул с себя кусок стены и поднялся на четвереньки. Чёрт, и почему он с собой не носил спички? И в этой пугающей темноте он начал обшаривать пол. Первым, на кого он наткнулся, была Зинаида. Руки прошлись по её одежде и в области живота наткнулись на толстый железный штырь от арматуры, торчащий из тела. Кровь была уже вязкой, и Слава понял, что прошло как минимум часа два. Значит наверху ещё ночь. Вытерев руки о штаны, он пополз дальше кругами, и только примерно через полчаса наткнулся на Сергея, у которого не было обеих ног. И тут силы оставили его, и он упал рядом с трупом. И так захотелось ему заплакать как в детстве в голос, что он стал кусать губы, так как слёзы не хотели вытекать из глаз.
     -     И похоронить я вас, друзья, не смогу, - прошептал Слава, - И
            тем более сообщить о трагедии маме и бабушке – в их    
            квартире могут быть немцы. Но куда мне деваться? К ним
            нельзя, вернуться в Васильевку не смогу, да и что там
            делать, а в дом на Калинина идти просто абсурд, хотя… Но
            там же эта баба и, наверное, уже знает, что её, так сказать,
            сожитель – немецкий агент мёртв. А если припугнуть её
            местью партизан или подпольщиков, а? Может быть и
            сработает. Да, надо забрать пистолет, выданный Серёге
            Мамонтовым – два не один.
      Но мысль, что тот и Николай живы, даже не пришла в его голову, так как он был уверен на 100%, что немцы уничтожили их.
      Слава повернулся на бок и опять стал обшаривать тело друга, и «вальтер» оказался в его правой руке, пальцы которой уже сковала смерть, И, он с огромным трудом разжал их. Да, теперь у него два пистолета, но что толку? Других подпольщиков он не знает, искать партизан глупо – можно нарваться в лесу и на карательный отряд фашистов. И только одна задача была теперь у него – освободить Машу…
       Он встал и на ощупь пошёл сначала прямо, уткнувшись сразу в стену, потом попытался идти по кругу, ощупывая её и хорошо, что двигался медленно – только одна нога попала в воронку от взрыва гранаты, а так бы он мог и поломать кости. Но как-то они попали же сюда? И он увеличил радиус поиска, найдя выход только через полчаса, как ему показалось. Но куда теперь идти? Направо или налево? Стал слюнявить палец, надеясь ощутить движение воздуха и… ощутил.
     -     Вроде бы всё, - шёпотом произнёс он, - Надо идти в ту
            сторону, куда указывает похолодевшая сторона пальца.
      И еле передвигаясь, он направился направо, дважды по пути наткнувшись на трупы немецких солдат. Но когда впереди чуть замаячил свет, он остановился. Ведь на поверхность ведёт люк, а если темнота ослабла, значит он приоткрыт. Не ловушка ли это?
Да и рано идти, так как ещё ночь - его вечный и единственный друг.
     И как ни странно, есть ему не хотелось, но рот пересох так, что язык еле ворочался и… он вернулся к трупам солдат. И только у одного он нащупал в кармане шинели фляжку и три плоских сухаря.
     -     Крекеры, наверное, - промелькнуло медленно в его голове
            именно в тот момент, когда он выливал всю воду в рот и
            прожёвывал твёрдые хрустящие ломтики.
И он тут же вспомнил родителей, которые водили его в театр в Белгороде, где он ел похожие на эти крекеры с мороженым. И одинокая слеза всё же скатилась по щеке.
     Процедура поедания несколько согрела его и он, с трудом стащив с солдата шинель, завернулся в неё и прилёг на пол у стены. Но тут как током дёрнуло его – часы, у солдат ведь должны быть часы и… фонарики! И он опять вернулся к трупам и в одном ранце нашёл то, о чём вспомнил. Облегчённо вздохнув, включил фонарик и посмотрел на часы, убедившись, что был прав – те показывали половину шестого, и он устало опустился на пол, тут же уснув.

                Его война

      Прежде чем постучать, он трижды обошёл домик, прислушиваясь у окон к раздававшимся за ними звуками и заглядывая в щели между занавесками, но услышал и увидел только женщину, готовящую себе еду.
     -     Значит к ней никого не подселили, - решил Слава, - Ну, что
           ж, попробую рискнуть.
      И он подошёл к входной двери и стукнул в неё три раза. На минуту в доме воцарилась тишина, а затем скрипнула щеколда.
     -     Кто там? – услышал он испуганный голос.
     -     Я от Сомова, Нора, - постарался сделать грубым голос
           Слава.
     -     Сейчас, - услышал он непонятную возню и дверь
            приоткрылась, и в свете свечи, увидев, что она держит в
            одной руке вилы, и тут же сунул ей под нос револьвер.
     -     Тихо, женщина, дом окружён партизанами. Мы знаем, что ты
            продалась фашистам, но если ты спрячешь на время у себя
            меня, то останешься в живых. Ну, решай!
      И её рука, державшая свечу мелко задрожала. Нора не была дурой и ей просто некуда было деваться, а этот дом её очень как устраивал. И она решила схитрить: будет всё спокойно и она постояльца не выдаст немцам, а если Сомов вновь заглянет к ней, то станет действовать по обстоятельствам.
     -     Хорошо, я пущу тебя, но ненадолго.
     -     Нас это устраивает, - кивнул головой Слава и добавил,
            повернув голову вправо, как будто там стояли партизаны, -
            Всё в порядке, командир, можете идти на явочную квартиру.
      И только тут женщина заметила, что перед ней стоит невысокий подросток, но не подала виду, решив всё же как-нибудь сообщить потом о нём Сомову, подумав: «Это ведь тот, кого мы с Фролом ждали, точно!».
      А Слава, не опуская револьвер, вошёл в сенцы, разделся, сам задвинул щеколду в двери и сделал театральный жест, мол заходи ты в дом первой, женщина. И она поняла, что парень то не простой и надо быть с ним осторожной. И широко отворив дверь в комнату, проговорила:
     -     Проходите, пожалуйста, я здесь одна. Будем вместе, так
            сказать, завтракать.
      После приёма пищи ему очень захотелось спать, но он пересилил себя и только подрёмывал, следя за Норой через полуоткрытые веки. И до рассвета он тоже не сомкнул глаз и не из-за того, что не доверял этой бабе, а потому, что мысль о Маше не покидала его ни на минуту. Женщина только один раз выходила из дома в туалет, но Слава всё же на всякий случай проконтролировал её действия, осторожно выйдя за ней во двор с револьвером в руке, но она не попыталась сбежать, и он успокоился. Но как быть дальше? Ведь если он пойдёт к комендатуре, выслеживать офицера со шрамом на щеке, то есть штандартенфюрера Зельца, как поведёт тогда себя эта «волчица»? Побежит тут же закладывать его или нет? Что придумать? И ответ возник тогда, когда уже стало светло и он выходил во двор помочиться, то есть увидел моток толстой верёвки, висящей в сенцах на гвозде.
     -     Да свяжу её и все тут, - решил Слава, - Ничего, потерпит,
            если нужда возникнет.
      И план у него был таким: узнав выходящего из комендатуры Зельца, он пойдёт за ним и попытается проникнуть в его «логово», а там, как Бог даст – если штандартенфюрер не откажется от своего решения в отношении Маши, то Слава его просто убьёт…
      И вот завтрак закончился, и он сходил за верёвкой. Увидев это, женщина прикинула: а справится ли она с этим пацаном или нет, если тот её решит повесить - что со страху не полезет в голову. Но тот придумал другое.
     -     Так, Нора, режь верёвку на два куска и одним связывай
            себе ноги.
     -     Зачем? – огрызнулась она.
     -     А затем, чтобы не сбежала к Сомову.
     -     А я и не собиралась.
      Слава вытащил из кармана револьвер.
     -     Ну?
И ей ничего не оставалось, как выполнить его приказ.
     -     А теперь ложись на кровать, - повёл дулом револьвера он.
     -     Зачем?
     -     Делай, что говорю или…- и подросток взвёл курок.
      Та запрыгала к кровати, где до этого лежал Слава, чуть не грохнувшись на пол. И он тут же связал ей руки. Затем нашёл в сенях варежку и затолкал её в рот женщины. Маскировку он тоже продумал, то есть покопался в шкафу и достал оттуда длинное платье и нацепил на себя. Нора была не худой, и её потрёпанное короткое пальто легко налезло на его куртку. И, сменив свои рваные и грязные валенки на её, накинул на голову и тёплый платок. Потом, показал ей кулак, вышел во двор и навесил на петли двери замок с ключом, которые нашёл на печи, закрыл его и, мысленно перекрестившись, вышел на улицу. Походкой он, конечно, не был похож на старушку, поэтому прикрыл нижнюю часть лица концом платка, тем более, что естественная причина для этого была– утром мороз усилился.
      На улицах народу было немного, а патрульных он вообще не встретил, то есть спокойно дошёл до комендатуры. И благо, что напротив стоял дом, окружённый металлической оградой, что позволило Славе стать за ней, внимательно вперив взгляд в дверь бывшей гостиницы. И он так прождал до обеда, прилично под замёрзнув под ледяным ветром – метель началась ещё с ночи.
      Штандартенфюрер вышел не один, а с ещё одним немолодым офицером и солдатом. Они прошли к стоящему «виллису», солдат сел за руль, офицеры на заднее сиденье.
     -     Чёрт, они же сейчас поедут, и я не смогу их догнать, -
           огорчённо решил Слава, но метель здорово ему помогла,
           занеся дорогу снегом, и машина поехала медленно, что
           позволило ему быстрым шагом двинуться за ней, не упуская
           из виду.
     Так они добрались до парка, остановившись у трёхэтажного, когда-то, видимо, красивого дома, и Слава понял, что это гостиница. Офицеры вышли из машины, а солдат остался, в ней сидеть. Первые вошли в подъезд, а через минуту, увидев, что солдат отвернулся и прикуривает сигарету, Слава проскользнул за ними. По стуку закрывающейся двери он понял, что немцы на последнем этаже. Осторожно стал подниматься по лестнице. Но как войти в квартиру? Кем представиться? Господи, помоги! Наконец он на площадке третьего этажа, а там две двери… В какую стучать? За какой эти ненавистные эсэсовцы?
     Он подошёл к той, что выглядела получше, и прижался ухом к замочной скважине и… чётко услышал немецкую речь. Здесь! Здесь эти сволочи! И трижды уверенно нажал на кнопку звонка.
     Минута и женский голос спросил по-русски:
     -     Кто там?
     -     Я-а-а, - постарался подражать немцам Слава.
     -     Штольц?
     -     Я-а-а, - повторил германское слово «да» он.
      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел… Машу.
     -     Ой! – только и произнесла она.
     -     Тихо, - прошептал он, - Офицеры здесь?
     -     Да, Зельц и Бах.
     -     Ещё кто?
     -     Солдат - повар и горничная – оба немцы.
     -     Он вооружён?
     -     Да.
     -     Пистолет?
     -     Да в поясной кобуре.
     -     Ладно, иди вперёд и скажи, что пришёл, как ты назвала,
            Штольц. А кто он?
     -     Водитель «виллиса». Ты что задумал, Слава? – дрожа всем
            телом спросила Маша, - Нам надо немедля бежать отсюда!
     -     Но водитель то остался в машине и, увидев нас, поднимет
            шум…
      И тут они услышали немецкую речь.
     -     Всё, вперёд, - приказал подросток, вынимая из обоих
            карманов револьвер и «вальтер», и входя в широкий
            коридор.
     Но повар уже был тут как тут, держа в руке пистолет.
И Слава не стал раздумывать – пальнул с обеих рук ему в грудь, и рванул вперёд. Впереди в комнате закричала женщина, но он уже был на её пороге. Но он просчитался – офицеры быстро среагировали, выхватив оружие и спрятавшись: Зельц за диваном, а Бах в другом помещении вместе с горничной.
     Но отец учил Славу разным ситуациям и он, увидев, что комната пуста, тут же на всякий случай упал на пол, сорвав с себя пальто Маруси и отбросив его в сторону. И вовремя – из-за дивана раздалось два выстрела. Одна пуля попала в пальто Норы, а другая в его правую руку ближе к плечу. Но боль не остановило его: перекатившись под стоящий посередине комнаты круглый стол с толстой столешницей, он перевернул его на бок и, прячась за ним, протащил его метра на два в сторону дивана. Затем паля из двух пистолетов в диван, он молниеносно переместился в другой его конец, выстрелив ещё три раза из револьвера, так как раненая правая рука не смогла опять поднять тяжёлый «вальтер». И понял, что попал – ответной пули он не получил. Прыгнув на диван, он увидел за ним Зельца, шею которого заливала кровь.
     -     Ну, вот, за Никиту я уже отомстил! - прошептал он и
            бросился в другую комнату, но там его ожидал сюрприз:
            Маша стояла в объятьях Баха, приставившего к её голове
            пистолет, а каблуки горничной уже стучали по полу 
            коридора вон из квартиры.
     -     Не шути, партизанская свинья, - сказал на русском Курт, -
            Дёрнешься и я её убью. Брось оружие!
      И вдруг Маша закричала:
     -     Беги, Славик, беги. Он убьёт и тебя и меня.
И тот понял, что она права и только он сможет потом ей помочь. И, качая «маятник», как учил его отец, рванул в коридор, получив ещё одну пулю в ногу, выпущенную из оружия переводчика. И… тут же столкнулся с солдатом-водителем, который услышав выстрелы, бросился в дом. Но не ожидая увидеть подростка, замешкался, чем и воспользовался Слава – последняя пуля из револьвера попала тому в живот. Минута, и он уже на улице, ещё одна и «виллис» заурчал в его руках. Машина сначала пошла юзом, но потом быстро выровнялась, но он проехал только половину квартала, так как вспомнил дорогу, по которой они пробирались последний раз втроём с Зиной и Сергеем в библиотеку, и она была отсюда недалеко, и… выскочил из «виллиса». Развалины домов заслонили его от всех прохожих своими стенами, а также ему помогли уйти  свидетели перестрелки, бросившиеся толпой навстречу ревущей машине с патрулями и дезориентировавшие их. И никто из немцев не смог догадаться, что спрячется мститель в подвале всё той же библиотеки, попав туда через знакомый ему канализационный люк.
      Первая пуля только поцарапала кожу, а вторая прошла навылет через мышцы голени. Фонарик Слава не вынимал из кармана куртки и теперь тот ему пригодился – он тщательнее обыскал ранцы обоих солдат и нашёл пакет со стерильным бинтом, какой-то раствор, пахнущий спиртом и… «колотушку» - немецкую гранату с длинной ручкой.
     -     Вот это подарок, - обрадовался он, перевязывая раны, - Будет
            что преподнести офицерам в кафе.
      Да, он уже решил, что ещё одно возмездие должно произойти. И это будет месть за смерть физрука, Фёдора, Савелия и Фишмана, а также Отца Евлампия, Зинаиды и Сергея. Ну, и ещё раз за Никиту, которого он считал своим названным братом. Но куда потом идти? Искать подпольщиков без толку – после расправы в подвале библиотеки они, узнав об этом, скорее всего, залягут где-нибудь более капитально. Тогда придётся всё же уходить в лес – прятаться у Норы стало теперь ещё опаснее. Но сторон света четыре и куда бежать? Ладно, на первом месте акция в кафе, а потом видно будет…
      Но всё же, когда стемнело, он пошёл с трудом сначала на Калинина, 5, – желание отомстить прибавило ему силы и он почти не замечал боль. Нора лежала на боку и по её посиневшему лицу было видно, что ещё немного и она задохнётся. Слава освободил её от пут и кляпа, и она тут же побежала в туалет.
     -     Готовь поесть, - приказал он ей, когда та вернулась.
     -     Пшённая каша пойдёт? – еле выговорила она.
     -     Что угодно, только бы набить желудок.
     -     Ну и как в городе? – отвела женщина взгляд в сторону.
     -     Спокойно, - невозмутимо ответил он.
      И тут она сказала:
     -     Мне кажется, что приходил Сомов.
      И Слава чуть не свалился с табурета. Да, он был прав, когда навесил на входную дверь замок и замкнул его – это «сказало» ему, что женщины в доме нет.
     -     Он подёргал замок, а потом ушёл, - продолжила Нора.
     -     Ладно, вари кашу, - зевнул подросток – в подвале
           библиотеки он спал плохо, всё время, просыпаясь и ожидая
           прихода эсэсовцев.                И пока та кашеварила, он достал из-за брючного ремня «колотушку» и спрятал её под кровать.
      После ужина они легли спать, но, когда он услышал лёгкий храп женщины, встал и привязал верёвкой свою не раненную ногу к дверной скобе – помощнице полицая всё равно доверять нельзя. Утро принесло головную боль и лёгкий озноб, и он понял, что воспалилась рана на ноге.
     -     Не знаешь, лекарства какие-нибудь в доме есть? – спросил
            он Нору, когда та проснулась.
     -     А что? – подозрительно посмотрела на него женщина.
     -     Да простудился я, - ответил он, не глядя ей в глаза.
     -     Была в ящике стола коробка, сейчас её принесу.
      Лекарства Слава знал (мать же работала Главной медсестрой в госпитале), поэтому сразу нашёл противовоспалительные и обезболивающие препараты, а когда Нора пошла в туалет, перевязал рану на ноге, увидев, что та распухла и покраснела.
     -     Да, хреново, - прошептал он, - Самое время показаться бы
            врачу, но где его возьмёшь? Да и пора осуществить свой
            второй план возмездия. И это главное сейчас!
     К вечеру он почувствовал себя немного лучше, и решил, что пришло его время. Не маскируясь, он одел только всё своё, чтобы лишняя одежда не мешала ему. Затем сунул за брючный ремень гранату и «вальтер» (револьвер без патронов ему, естественно, был не нужен), и окольными путями стал пробираться на улицу Губкина. Там было кафе под названием «Старые лебеди»,  находившееся в подвальном помещении с окнами почти на уровне земли и в которое любили ходить офицеры СС – рассказывал ему об этом Сергей. У входной двери стояли три немца в шинелях и фуражках, о чём-то споря, и Славе пришлось прождать полчаса пока те не вошли вовнутрь подвала, из которого раздавались музыка, хохот и крики.
       Но вот улица опустела, и он стал осторожно обходить это здание, заглядывая в окна. Нет, он не знал ни Генриха Штаубе, ни Ганса Брауна, но надеялся, что офицеры, уничтожившие практически всё мужское население Васильевки, там были. И он так увлёкся, что не заметил троих мужчин, делавших то же самое.
     -     Ну, с Богом! – перекрестился три раза Слава и прильнул к
            самому большому окну.
     Кафе было забито до отказа и там были не только офицеры, но и солдаты, также усиленно пьющие шнапс и танцующие с продажными русскими бабами, которых все называли «волчицами». Он уже размахнулся, чтобы кинуть в окно гранату, как за спиной услышал шум мотора. Оглянулся и увидел, как из кузова большого «студебекера» вылезают солдаты. И ему пришлось упасть за сугроб, свернувшись калачиком.
     Солдаты вбежали в кафе и, там сразу воцарилась тишина.
Что они там говорили, Слава, конечно, не слышал, но увидел, как посетители направились к гардеробу.
     -     Пора, - решил он и, лёжа размахнувшись, швырнув в окно
            «колотушку».
      Взрыв выбил стёкла и из кафе раздались не только стоны, но и выстрелы – немцы среагировали быстро. Но тут новых два взрыва сотрясли строение с другой стороны и жуткие крики раздались из всех окон. Входная дверь распахнулась и на улицу стали выбегать все, кто был в кафе, но… тут же попадали в снег из-за заработавших сзади Славы автоматов.
     -     Подпольщики! – мелькнуло у него в голове, но вдруг прямо
            перед ним полыхнуло пламя, и он потерял сознание.

                Х

     Первое, что он услышал был женский голос, спросивший:
     -     И как же вам удалось скрыться, мужики?
     -     Если бы не «студебекер», мы бы там все полегли, - ответил
           мужской бас, - Немцы, сами не предполагая, нам помогли –
           прибыли на такой хорошей и проходимой машине. Сашка
           тут же убрал водителя, как только они стали стрелять
           из окон кафе на улицу, и мы рванули на ней почти до самого
           леса.
     -     А подросток откуда взялся?
     -     А чёрт его знает, но он первым бросил гранату в окно. И
            этим он отвлёк солдат от нас. Они, по-видимому, приехали,
            чтобы предупредить гуляк, что готовится налёт партизан.
     -     Откуда ж они узнали об этой акции, как ты думаешь,
            Григорий?
     -     Думаю, что это всё тот же неуловимый пацан, работающий
            на фашистов. Он как невидимка появляется и подслушивает
            наши разговоры, а мы его не видим и не слышим –покойный
            Влад рассказывал нам о нём. А как этот наш новый герой?
     -     Да нагноение у него довольно сильное, и боюсь, что
            начнётся остеомиелит или гангрена. Лучше его отправить на
            Большую землю…
     -     Постараемся и спасибо вам, Антонина Глебовна, с нас
            причитается.
     -     Да уж, спирт и обезболивающие у нас почти заканчиваются, 
            а раненые ещё не пришли в себя после позавчерашнего боя.
           Но кто же всё-таки этот смелый паренёк?
     -     Ничего, придёт в себя, узнаем.
      И тут у Славы заныла нога и он застонал.
     -     Ну, всё, закончилось действие обезболивающих, - сказал
            приятный голос и приоткрывший глаза подросток увидел
            миловидную женщину в белом халате и шапочке.
     -     Как ты, смелый ты наш? – улыбнулась она.
     -     Посредственно, - тихо произнёс Слава, - А где я?
     -     В партизанском отряде имени Василия Сталина. Есть
            хочешь?
     -     Нет, попозже.
     -     А как тебя зовут?
     -     Слава.
     -     Хорошее имя. А меня…
     -     Антонина Глебовна, - перебил женщину он и попытался
            встать.
     -     Ты чего это? – подошёл к операционному столу крупный
            мужчина.
     -     Я услышал про мальчика – предателя и…
     -     К сожалению, мы не знаем его имени и где он живёт.
     -     Ну, хотя бы какой у него рост и цвет волос? – прошептал
            Слава, - У меня есть подозрение…
      Но мужчина перебил его, усмехнувшись:
     -     Рост точно небольшой, иначе мы бы его сразу заметили, а
            вот цвет волос мы не знаем. Да и много сейчас пацанов,
            шастающих по городу и прячущихся в развалинах домов.
     -     Плохо.
     -     Ещё как!
     -     Ладно, хватит, Григорий, - хлопнула по плечу мужчины
            доктор, -  Пусть герой наш поест и опять поспит.
     -     Но я уже не хочу, - опять попытался встать Слава.
     -     А я дам тебе снотворного – во сне быстро всё проходит: и
            воспаление в ране и боли. Да, командир?
     -     Это точно! Сам неоднократно проходил муки
            выздоровления. Пока, парень, держи хвост пистолетом.
     -     А где… - начал Слава.
     -     Твой «вальтер»?
     -     Да.
     -     У меня, не беспокойся. Мои бойцы, пока ты болеешь, его
            разберут и смажут.
     -     Спасибо, - откинулся на резиновую подушку подросток.
     -     Тебе спасибо. Сейчас тебе принесут еду, а потом будешь
            спать. Ага?
     -     Так точно, командир! – еле улыбнулся Слава, - Всё будет
            исполнено.
     -     Молодец и судя по твоему говору, отец твой военный?
     -     Да… был.
     -     Жаль. Ну, пока.
      После снотворного он действительно проспал сутки, а проснувшись, почувствовал, что ногу всё же дёргает, но болит, вроде, меньше. Да и сил у него немного, но прибавилось. Вставать ещё было рано, поэтому он стал вспоминать всё, начиная с последнего прихода со взрослыми в Васильевку. И… слёзы сами потекли из глаз. Но это продолжалось не долго – ненависть к немцам подавила его слабость. А воспоминания всё продолжались и продолжались: вот он у Сивой в подвале, вот убегает из села в Белгород, вот его находит предатель Фрол, вот он с Иваном едет на телеге и прощается, не доезжая до пропускного пункта. А вот и встреча с Машей и знакомство с Зиной и Серёгой, и вот они обсуждают план освобождения девушки и… И тут он аж подскочил на лежанке в блиндаже, вспомнив шуршание за дверью, когда они «заседали», и Зина сказала, что это мыши бегают. А ещё Прасковья Ивановна говорила, что слышала быстрые шаги на их этаже, когда она поднималась на лестнице. И с ними всё время рядом болтался на улице Генка, строя из себя дурачка. А ведь и мальчишка – газетчик, подошедший к Никите в городе тоже, как рассказывал его названный брат, был такого же возраста и если бы ему отмыть лицо, то… Чёрт, да ведь он запросто мог быть неуловимым пацаном - предателем!
     -     Неужели… - всё же поднялся с лежанки Слава,
            приговаривая, - Неужели это он, Генка, следил всё время за
            нами и рассказывал об их разговорах немцам? Поэтому и
            попали мы тогда в западню в подвале библиотеки. Он же,
            как и я, мог одеваться во что-то светлое и незаметно ходить
            за нами по ночам даже в девичьем обличие. Да, надо
            рассказать о нём командиру этого партизанского отряда.
     Но Григорий Андреевич Котов отнёсся к этому скептически.
     -     Говоришь, что ему двенадцать лет?
     -     Да.
     -     Тогда чушь всё это. С какой стати он превратился в
            предателя? Что, у него дед был кулаком или служил у
            «белых» и он мстит за них? А родители кто у него, не
            помнишь?
     -     Генка говорил, что они оба погибли на фронте в сентябре.
     -     Ну вот! А какая у него фамилия и какой он был в общении?
     -     Вообще-то замкнутый и всё время ходил хмурый. А фамилия
            у него то ли Перевалов, то ли Самохвалов – не помню.
     -     А чему ему радоваться, если живёт со старой бабкой и ходит
            сам всё время за продуктами?
     -     Но, может, он нам врал про отца и мать? – неуверенно
            спросил Слава.
     -     С какой стати?
     -     А кто его знает…
     -     Вот именно. Так что забудь о нём, Слав, и будем мы все
            искать другого малолетку-предателя.
     -     Но…
     -     Никаких «но», партизан, и не вздумай вернуться в город.
            Понял?
     -     Да, - нахмурился подросток, а сам подумал, - А это мысль!
            Но один я дорогу в Белгород не найду, поэтому надо найти
            себе союзника.
      И через неделю, когда уже, не смотря на беспокоящую его боль и познабливание, стал немного ходить, он стал присматриваться к молодым партизанам и… выбрал двадцатилетнего разведчика Мишу Соколова – вёрткого, умного и дерзкого парня. И однажды после его возвращения с задания, Слава отвёл его в сторону.
     -     Чего тебе? – отмахнулся он от подростка.
     -     Миш, две минуты и всё.
     -     Что-то серьёзное?
     -     Очень.
     -     Тогда, когда стемнеет.
     -     Ладно.
      И после смены постов и наступившей в лагере тишины Михаил сам нашёл Славу и тут же поставил условие:
     -     Говори быстро и по делу.
    И тот рассказал ему суть дела.
     -     Считаешь нужно его проверить? – нахмурился Соколов.
     -     Да.
     -     Тогда трави.
И Слава буквально за две минуты представил свой план.
     -     Нормально. И когда хочешь это осуществить и с кем?
     -     А вместе с тобой, когда ты пойдёшь на связь с
            подпольщиками.
     -     А на лыжах дойдёшь?
     -     Постараюсь. Дело то очень важное!
     -     Замётано. Но как быть с командиром? Доложим ему?
     -     Нет, - уверенно произнёс Слава.
     -     Тогда готовь шею, - усмехнулся молодой разведчик.
     -     Для чего?
     -     Для подзатыльников.
     -     Да и чёрт с ним – правда главное для нас.
     -     Это да. Тогда, герой, жди моего знака.
     -     Всегда готов! – улыбнулся подросток.
А через два дня Михаил, проходя мимо блиндажа, где лежали раненые, свистнул три раза, что по договорённости со Славой означало, что этой ночью в три часа они идут в Белгород.
      Разведчик был одет в маскхалат, держа в руках лыжи и белую простынь.
     -     Накинешь на себя, когда подойдём к городу, - только и
            сказал он, протягивая Славе его «вальтер».
      И всю дорогу тот удивлялся, как Соколов ориентируется в тёмном лесу, ни разу не посмотрев на компас. Но шли они на лыжах медленно - боль в ноге усиливались всё больше и больше, заставляя Славу стискивать зубы. Но их подгоняло серьёзное дело, а ещё вой волков.
      Но вот и Белгород, и они сняли лыжи, спрятав их в снегу у раскидистой ели, нацепив валенки. И опять восхитился подросток Мишиному знанию города, то есть они ни разу не выходили на улицу, пробираясь всё время по заснеженным огородам, подворотням и дворам разрушенных построек. И он даже сразу не узнал трёхэтажный дом, где жили Туриновы и предполагаемый предатель.
     -     Ты постучи погромче, - посоветовал Соколов Славе, - чтобы
            соседи проснулись. А я буду во дворе следить за подъездом.
     -     Ладно, - кивнул тот головой.
     -     Да, и не снимай свою накидку, так как если пацан
            действительно стукач, то, увидев тебя в ней, сразу поймёт,
            что ты от партизан и рванёт быстрей в комендатуру. Понял?
     -     Да, - ответил Слава и поковылял в подъезд.
      Было семь часов утра и тот ещё тонул в темноте, но он не перепутал двери, стукнув три раза громко Туриновым.
     -     Кто? – спросила мать Зинаиды и Сергея – голос её он узнал
            сразу.
     -     Это я, Слава, - сказал он.
     -     Ой! – ахнули за дверью, и та тут же отворилась, - Заходи,
           Славочка, а где Серёжа и Зина?
     -     Сейчас расскажу, - так же громко произнёс он.
      Женщина открыла дверь и просто задушила его в своих объятьях.
     -     Ну, ну, быстрей говори, - проговорила она, но Слава решил
           не спешить – пусть соседский Генка (если он действительно
           предатель) успеет одеться и прильнуть к замочной скважине
            ухом.
     -     Нет, подождите, Нина Ивановна, дайте хоть попить воды и
            чего-нибудь поесть – дорога из леса, где находится
            партизанский отряд была долгой.
     -     Ой, сейчас, Славочка, сейчас принесу, - засуетилась мать
            ребят, - А вот и бабушка тебя захотела увидеть.
      И действительно в коридор медленно зашуршала тапками старушка, вытирая платочком слёзы с лица.
     -     Детки то, детки же наши где? – зашамкала она беззубым
           ртом, но Слава только махнул рукой, не проходя дальше, а
           сел на изодранный кошкой пуфик.
      Нина Ивановна принесла стакан с горячим чаем и хлеб с кусочком сала.
     -     Ешь, милый, ешь. Мы подождём твоего рассказа.
      И толи ему показалось, толи действительно чуть скрипнула входная дверь у соседей, когда он с полным ртом начал  выдумывать, как Сергей и Зина ушли вместе с ним в партизанский
отряд и как те готовят подрыв моста под Курском – он не хотел женщинам говорить правду, которая их может просто убить.
      Но вот он действительно чётко услышал, как кто-то бухнул дверью и затопали быстрые шаги по деревянной лестнице вниз.
     -     Всё, мне пора, - встал он с пуфика, - Меня ждут ваши
            ребята в лагере.
      И тут же, не прощаясь, выскочил на лестничную клетку.
Михаил стоял у подъезда, в нетерпении притопывая ногами.
     -     Пацан побежал в сторону парка, - скороговоркой произнёс
            он, - Я за ним, а ты спрячься между сараями. Понял?
     -     Так точно, - улыбнулся Слава и, сняв варежку, показал
            большой палец, что означало одно – он оказался прав.
      А Соколов уже мчался за Генкой, держась противоположной стороны и черкнув на ходу на одной из улиц на доме номер восемь «галочку». И как только пацан свернул на ту, где находилась комендатура, он догнал его, схватил за руку и зашептал на ухо:
     -     Пошли сразу к Сомову, Геночка, я тоже засёк Славку.
      Мальчик от неожиданности застыл на месте, но твёрдая рука разведчика потащила его назад.
     -     Так он же не там живёт, а в другой стороне, - наконец сказал
            он и тут же почувствовал, как что-то твёрдое уткнулось в его 
            бок.
     -     Молчи, сосунок, или получишь пулю, - зашипел на него
            Соколов, - И не упирайся, а то… Понял?
     -     Да, - задрожал всем телом Генка.
      И через десять минут они были рядом с его домом.
     -     Бабушка не знает… - начал предатель, но Михаил шлёпнул
            ладонью по его губам и заскрипел зубами:
     -     Зато мы знаем, - и потащил во двор, где чуть громче и
           коротко произнёс, - Слав, выходи.
      И тот тут же выскочил из-за сараев.
     -     Ну? – спросил он.
     -     Как видишь. Это он?               
     -     Да.               
     -     Тогда всё, ходу в лес.
     -     А подпольщики?
     -     Знак уже подан. Давай быстрей!
Назад шли дольше, так как Генка всё время упирался, и разведчику пришлось нести его на спине «горшком». Да и Слава еле двигался на лыжах, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.                Но первый дозорный подстегнул их:
     -     Быстро к Котову, Мишка, он рвёт и мечет.
      И они ускорили продвижение, но как только вошли в блиндаж, где располагался штаб отряда и где работал радист, и командир увидел, с кем они пришли, никакого мата не последовало.
     -     Ладно, хрен с вами, - махнул рукой Григорий Андреевич, -
           Победителей, как говорится, не судят. Но вы, безобразники,
           поспешили – утром пришла радиограмма, где помимо нового
           приказа была короткая информация…
     -     И какая? – не вытерпел Соколов.
     -     Не перебивай, а то посажу на «губу», шебутной ты чёрт!
            Юра, - обратился командир отряда к радисту, - отведи
            этого маленького подонка на нашу гауптвахту, а вы, друзья,
            слушайте внимательно.
      И когда они остались втроём, Котов продолжил:               
     -     Юрий Мефодьевич и Екатерина Ивановна Самохваловы, то
            есть отец и мать этого отщепенца были репрессированы в
            декабре 1938 года и отправлены в Гулаг, где и погибли,
            поэтому причины скурвиться, то есть стать предателем –
            мстителем у вашего «языка» были.
     -     И что Центр сказал с ним делать?
     -     Сегодня ночью прибудет самолёт с оружием и провиантом, и
            заберёт обоих, в смысле, нашего молодого героя и этого
            говнюка на Большую землю. Понятно вам?
     -     Да, - кивнул головой разведчик.
     -     Так точно! – откозырял Слава и с трудом улыбнулся.
     -     А пока, беглец, глаз с этого засранца не спускай – жизнью за
            него отвечаешь.               
     -     Так точно! – повторил Слава в знак согласия.
     -     Ладно, - подмигнул им обоим Григорий Андреевич, -
            Идите завтракать, а завтра утром, Михаил, мы снимаемся.
     -     И куда? – спросил тот удивлённо.
     -     Вливаться в отряд Миронова под Курск – взрыв моста никто
            не отменял.
                Эпилог
 
      Слава Денисов, пролежав в госпитале Бурденко полтора месяца, где ему спасли ногу, всё же ушёл на фронт, сбежав из Москвы к ополченцам и пройдя потом более 1600 километров от столицы СССР до самого Берлина, получив ордена: «Красной Звезды», «Отечественной Войны», «За личное мужество» и медаль «За отвагу». А вернувшись, женился на медсестре центрального госпиталя в Белгороде, чтобы до конца своих дней ежедневно вспоминать мать. У него родились двое мальчиков, и до конца жизни он проработал в УГРО, ловя бандитов.
     Машу Храмову всё же увезли в Германию, и сделал это Курт Бах -она тоже понравилась ему своими зеленовато – синими глазами. Там он заставил её выйти замуж за своего сына, который оказался антифашистом, о чём отец не знал до самой своей смерти, погибнув при отступлении немецкой армии весной 1944 году в Румынии.
     А Геннадий Самохвалов, отсидев в колонии для малолетних пять лет, стал вором, не гнушавшимся ничем, а после первого ограбления с убийством был уничтожен милиционерами в перестрелке.
     Судьба же партизанского отряда имени Василия Сталина (название ему партизаны придумали сами) осталась никому неизвестной…
                Конец