Сказки об Индии. Убежденная

Раннее смурное утро в ашраме начиналось  с хриплых, раздирающих пространство, звуков из громкоговорителя. Гнусавый индуистский мужской голос пел мантры. Я каждое утро, вылезая из спальника и ступая на  холодный каменный пол комнатки, молилась в сердцах только об одном: «Господи, сделай так, чтоб он побыстрее Тебе их спел!». Я искренне удивлялась терпению Бога, слушающего надтреснутые завывания каждое утро без выходных. Впрочем, у Бога, конечно, другие уши и доброе сердце, не то, что мое, нервное и  слишком аристократическое, как у дам девятнадцатого столетия.

С аристократической брезгливостью иду в холодную кабинку, именуемую туалетом. Ашрам – это не вам не отель со звездами. И даже не хостел. Здесь узнаешь, что такое аскеза «как-она-есть». В холодный сезон с конца осени до середины зимы в северной Индии льют дожди и температура падает до плюс десяти утром. При сыром воздухе и низкой температуре в необогреваемых помещениях становится нестерпимо  холодно и неуютно. Я, кутаясь в шерстяной палантин, наливаю в пластиковое ведро ледяную воду и, опустив прихваченную из дома спираль-кипятильник, ныряю обратно под отсыревшее одеяло. Еще минут пятнадцать можно полежать, пытаясь как можно глубже внутри спрятать  запасы тепла, собранного за ночь телом. За окнами продолжается надрывное пение. По крышам пляшут обезьяны, слышу, как перескакивают с одного жилого блока на другой, пищат и дерутся. Я пытаюсь дремать, но сон уже спугнули звуки внешнего мира. Лежу еще немного, и когда в ведре начинает шипеть, медленно поднимаюсь, шлепаю в кабинку. Утренний моцион состоит в обязательном душе, так нас учили: тело после сна полно энергии невежества, нужно его смыть, прежде чем начинать новый день. Я быстро  обливаюсь, быстро чищу зубы, быстро вытираюсь, быстро впрыгиваю в уличное пенджаби – местные одежды весьма напоминают  пижаму – плотно укутываюсь в шерстяной палантин, на ноги – толстые шерстяные носки и шлепанцы. И вот я, похожая на высокую бледнолицую сомнамбулу в костюме капусты, вхожу из комнатки наружу.

Снаружи мелкий серый дождь и около пяти утра. К храму, огибая лужи, семенят такие же привидения овощного вида, как я, всех возрастов и национальностей. Правда, белых призраков в нашем сне наяву все-таки больше. Может, потому что ашрам, в основном, принимает западных гостей. Некоторые бегут с зонтами, тихие, скукоженные, продрогшие  и  – убежденные.

Я всегда знала, что убежденность – второе счастье. Если ты правильно сумел убедить себя, значит, ты поистине мудр. Или счастлив. Или… Главное, чтобы убежденность давала силы поднимать себя каждое утро с кровати с осмысленным ощущением реальности. А таковой убежденностью обладал каждый второй, приехавший в ашрам из какой-нибудь далекой страны, где не нашлось ничего, чем можно было бы себя с ног до головы убедить. Индия – страна убежденных и убеждающих. Мне всегда она нравилась этой упорной верой в существовании богов, связи нашего мира и высших планов бытия. Я люблю ее сказки, потому что в них есть надежда, что наше вставание каждое утро с пригретой постели – неслучайно и желательно  не только нам.

И вот я, убежденная, как и все остальные, подхожу к храму, сбрасываю дешевые резиновые шлепанцы в кучу разноцветных,  таких же дешевых, как мои, лаптей.  Снимаю торопливо шерстяные онучи, дождь все-таки, надо успеть сохранить их в меру сухими!  Переборов   в очередной раз ужас и отвращение, шагаю босыми ногами по холодному мокрому тротуару, по скользким мраморным плитам широкой лестницы внутрь храма. Призывное пение, наконец, прекращается, я, как и остальные, распростершись ниц несколько раз перед алтарем, отхожу в сторонку, достаю из тряпичной  кошелки припрятанные носки и быстро надеваю их. В индуистских храмах нельзя находиться в обуви, но никто не запрещает ходить в них в носках. Воспользуемся же этим, друзья! Ибо что индусу – закалка, европейцу – простуда, если не сказать хуже. В храме начинается служба, раскрывается алтарь, звенят колокольчики, гремит гонг. Служитель приносит к алтарю подношения: масляные фитильки на подставке, благовония, цветы, ароматную воду, угощения, одежду. Индусы верят, что боги – почти как люди: любят вкусно поесть, красиво одеться, любят изысканные запахи, цветы и главное – человеческое внимание, преданность и любовь. Для индусов боги – не просто объекты почитания, а  родственники, готовые вознести своих приближенных до небес, если будут довольны служением. Мне нравится такой подход к вечности. Нравится, что можно с ней быть как бы на равных, как бы весомой фигурой для нее и чувствовать, что и она  для тебя ощутима и оформлена, предсказуема и близка.

Я люблю индуистские храмовые службы, если никто истошно не бьет в тарелки и не завывает мантры, что, к сожалению, случается не так уж  редко. В нашем храме служители в основном, сдержанны, если не считать ежеутреннего певца, хрипящего в громкоговоритель, но он, по счастью, работает только в предрассветные часы.  Во время службы люди часто танцуют, что приветствуется и одобряется. Еще один плюс индуистской религиозной системе. Верить - значит испытывать радость и душевный подъем, не так ли? Иначе вера напоминает черствый сухарь или заплесневелый хлеб.
 
Я выхожу на улицу. Уже совсем светло, дождь прекратился, можно идти обратно, не торопясь. Скоро над горизонтом поднимется тусклое алое солнце,  немного высушит промокший и продрогший за ночь город. У меня в комнатке припрятаны бананы, чай в пакетиках и сладкое печенье местного приготовления, мысли о котором согревают сердце, полное убежденности, что завтра продолжится мое восхождение по золотой лестнице к небу. Я медленно направляюсь к своему скромному жилищу и пою – тихо, вдумчиво, радостно, с верой.  Внезапно ко мне подскакивает  маленький, завернутый с головы до ног в одеяло, индус и радостно кричит: «Радхе-Радхе!» Имя богини в полшестого утра, громогласно предъявленное в качестве приветствия, меня обычно деморализовывало. Не помогала и убежденность в благотворных вибрациях таких имен. Я, справившись кое-как,  смотрю косо на поравнявшегося со мной энтузиаста, и выпаливаю так же яростно: «Радхе-Радхе!» Индус, уловив в моих интонациях недоброе, молча ретируется.

Я захожу в комнатку. В ней сыро и хмуро, как в кладовке, в которой долго не убирались. Достаю чай в пакетиках, печенье и бананы. Через семь минут горячий напиток спасет меня от холода, жажды и упаднического духа. Потому что – какой бы ты ни был убежденный, бренная плоть жаждет тепла, еды и сна,  и спорить с ней бывает бессмысленно, а подчас даже вредно.