Написано на роду

Так обычно говорят, когда у человека судьба совпадает с его личными качествами. А если не совпадает? Если он с детства любил музыку, а его отдали учиться на бухгалтера, как это случилось со Штраусом младшим? Хорошо еще Штраус оказался человеком железной воли и пробился в композиторы вопреки принуждению, а кабы слабовольный был? Это была бы вся жизнь испорчена!

Еще в тогдашней Европе что, а в странах тоталитарных, живущих по принципу «не можешь – научим, не хочешь - заставим», и вообще с этим делом кошмар. Я вот часто прокручиваю в памяти свою жизнь, и такая жалость к себе возникает, такое отчаяние охватывает, когда вспоминаю бесполезно потраченные годы! Так и хочется крикнуть: «Люди, будьте внимательны, не корежьте судьбы тех, кто слабее вас!»

Я уже писал о том, что мне выпала честь (оно же испытание) родиться с редким математическим даром, я умел видеть в воображении математические выражения, и решать в уме задачи любой сложности, прокручивая за краткий миг сотни вариантов, и отбирать наиболее оптимальный, что до сих пор не могут даже суперкомпьютеры.

Конечно, дар этот развился не сразу, и мой папа, сам прекрасный ученый, немало со мной повозился, прежде чем я к 1-му классу школы освоил высшую математику, но в школе требовали от меня лишь усвоения программы. Не приспособлена наша школа к выявлению талантов!

Вот интересно сравнить, как работал со мной отец, и школьные педагоги. Отец постоянно наращивал требования, и при этом следил за моей психической реакцией. Иными словами, он нащупывал всегда мой предел возможностей и оберегал меня от нервного срыва. Заметит, что я начинаю «тормозить», тянуться к перу и бумаге, или настроение мое становится из игриво-уверенного боязливо-надрывным, - и переводит тему немного назад, в ту ситуацию, где я чувствовал себя царем природы и повелителем мух. Я, конечно, вновь обретаю уверенность в своем всемогуществе, на моей физиономии вновь появляется нахальная улыбка, как у чемпиона мира по штанге, когда ему предлагают на телекамеру поднять штангу с алюминиевыми «блинами». А отец вдруг как ввернет ма-аленький такой элементик новизны! Я, как грузовик десяток метров песчаной отсыпки, по инерции и преодолеваю новизну эту! Она становится как бы частью усвоенного ранее.

В школе же этого нет, там если ты в классе решаешь под ответ, и домашнее задание делаешь, тебе ставится оценка. И всё. То есть, тебя стимулируют быть как все, не высовываться. Образцового солдата из тебя делают, надежного винтика в общественной машине. Не знаю, как сейчас, но в СССР это было именно так.

И, мне кажется, у каждого человека своя скорость обучения. В старых аристократических семьях это в свое время принималось во внимание так же, как и природные склонности. С приходом большевиков с их фетишизацией общинности всех стали стричь под одну гребенку.

В общем, я думаю, что на стадии школы я лет 5 потратил напрасно. А что это значит для человека одаренного (а так или иначе одаренных, я уверен, большинство)? Когда машина может ехать быстрее, а ее заставляют ехать медленнее, - ее мотор тратит больше горючего и быстрее изнашивается. Применительно к человеку это избыточная трата драгоценных умственных ресурсов, что приводит к депрессии, а через нее к лени.

Помню, мы с товарищем по парте для преодоления этой уравнительной методики обучения прорешивали дополнительные задачки из задачника по алгебре, причем делали это на скорость. Потом, правда, товарищ этот, Гера Пырьев, стал не математиком, а, вроде, правоведом.

Кстати, и я, по большому счету, профессиональным математиком чувствовал себя, только обучаясь в московской аспирантуре. Обстоятельства складывались так, что приходилось заниматься не тем, чем заниматься хотелось, а тем, что было доступно.

Как я уже писал, после школы меня не допустили к вступительным экзаменам в Энергоинститут, поскольку мой родной отец числился без вести пропавшим на фронте. А ехать в ту же Москву я тогда не решился. С одной стороны, из-за слабого зрения, которое наложило свой тяжелый след на всю мою жизнь, а с другой, - семья наша была не богата, и сесть на шею родителям мне не захотелось. В общем, пришлось идти на завод учеником слесаря.

Я отходил от математики всё дальше и дальше. Не желая терять время, и, в то же время, стремясь отвязаться от вездесущих «органов», я поступил на вечерние подготовительные курсы при Текстильном институте, куда через год был принят на вечерний факультет, специальность «Машины и аппараты». Мало того, что я на этом маневре потерял 2 года (один на подготовительных курсах, а второй на том, что на вечернем факультете учились 6 лет, а не 5, как на дневном), я еще обрел специальность, в которой математика была, как ни крути, предметом вспомогательным.

На аспирантуре я, правда, полностью отыгрался. Это был столичный головной ВУЗ, МТИ им. А.Н.Косыгина, кафедра сопротивления материалов, научный руководитель проф. С.П.Вострокнутов, корифей в области разработки новых нестандартных методов расчетов деталей машин. Правда, его любимая тема была расчет тонкостенных стержней на устойчивость, а меня больше интересовала контактная задача Герца, которую великий немецкий математик решил с большими допущениями, еще терпимыми применительно к стали, но совершенно не лезущими ни в одни ворота для эластичных материалов.

Годы в аспирантуре были самыми плодотворными в моей жизни, мне удалось открыть неравенство нулю контактного давления на границе контакта, и дополнительно вывести формулы для расчета перемещений и деформаций в точках поверхности и в глубине эластичного покрытия отжимных валов текстильных отделочных машин.

Если бы вы знали, сколько сотен систем дифференциальных уравнений в частных производных мне пришлось перерешать в уме, прежде чем расчет совпал с экспериментом! А параметров в задаче были десятки, и все эти эксперименты с контактом валов с разными диаметрами, толщинами обрезинки, разной твердостью резины, удельным давлением на единицу длины вала и т.п. должны совпадать с одной единственной простой по структуре формулой!

Когда я защищал диссертацию, Ученый совет проголосовал за присвоение мне ученой степени кандидата технических наук единогласно. Казалось, теперь-то все преграды для меня сняты, впереди работа в ВУЗе, на кафедре, решение динамической контактной задачи (те же валы, только в движении), новые открытия, докторская диссертация, - и дар мой, достигший тогда апогея, обеспечен работой еще лет на сто!

Но… в СССР ученые степени присваивались не умудренными седовласыми докторами и академиками, перед которыми проходила защита, а государством в лице чиновников ВАК СССР. А у них, тех, кто действительно решал вашу судьбу, был всемогущий начальник – КГБ СССР. А у КГБ была практика подавления инакомыслия путем поддержания атмосферы всеобщего страха.

Ни один человек не должен был чувствовать себя в безопасности, меч возмездия за несуществующие грехи мог обрушиться на любого, - правда, если при Сталине без всякого исключения, то при «лично дорогом Леониде Ильиче» уже действовал кастовый принцип: трястись от страха должны были только члены касты быдла, к номенклатурщикам же это не относилось. Последние после смерти «отца народов и лучшего друга физкультурников» первое что сделали, это гарантировали себе, своей касте, неприкосновенность. Эдакую индульгенцию от массового террора государственной машины (а заодно и от закона вообще). Наверное, это потом и угробило СССР, явилось причиной политической гангрены государства, перерождения его в криминал-фашистский вертеп.

Страх в научной среде нагнетался путем системы так называемых «черных оппонентов», которые как бы «случайно» рассматривали уже защищенную диссертацию, и давали на нее решение – «отменить решение Ученого совета, присудившего степень».

Конечно, «случайность» тут была шита белыми нитками. Выбирали людей, которые не могли постоять за себя, из простых, как тогда говорили: «из безродной черни». Кроме неприкасаемых членов номенклатурных семей, были еще «условно неприкасаемые», - те, у кого были связи.

Надо сказать, что СССР времен Брежнева уже не был сектой религиозных фанатиков, они уже давно жили «по понятиям». Распри внутри касты номенклатуры не поощрялись, да и сама номенклатура обрастала толстым слоем «нужных людей».

Я, увы, к ним тоже не принадлежал. Моя мать была стержневщицей в литейном цехе, а отец, при всех его трех университетах, сам не имел даже ученой степени.

Существовал норматив на количество набегов «черных оппонентов», - за время многочисленных последующих допросов на Лубянке я подсчитал, что примерно 100 человек ежегодно лишались ученых степеней этой иезуитской системой.

К чести Путина, его государство «черных оппонентов» отменило, теперь ВАК имеет право дезавуировать решение диссертационного Ученого совета только в случае невыполнения им регламента.

Отменило, но ранее пострадавшие от них ученые так и не были реабилитированы. Увы, распри внутри касты номенклатуры не поощряются и до сих пор. Их за ранее совершенные преступления не судят, и их жертв не оправдывают.

Но я вот тогда под этот «меч» попал. И вся моя дальнейшая жизнь к математике уже не имела отношения. Необыкновенный дар мой от стрессов и неприменения потихоньку угасал, и однажды исчез вовсе. Потребовалось мне как-то решить одну задачку по работе, а перед мысленным взором вместо логарифмической сетки неожиданно нарисовалась гладкая бетонная стена.

Божий дар не яичница, мы над ним не властны. Он как приходит, так и уходит, не ставя нас в известность. Мало ли что написано у тебя на роду, должны еще быть созданы условия для развития талантов, должна существовать, в конце концов, потребность в этих самых талантах. Должна быть конкурентная экономика. Да много чего надо, чего у нас нет и вряд ли будет. И потому мы будем по-прежнему удивлять мир подковыванием блох, а компьютеры и телевизоры покупать за границей.

Валентин Спицин