Товарищи на бечеве

Папа мой по Волге перевозил на лошадях баржи.
Тогда самоходных судов на Волге было еще мало, и баржи тянули конные упряжки или бурлаки, шедшие вереницей вдоль берега. Судно тянули против течения, а течение волжское, как известно, сильное, да быстрое. Тянули по «большой воде», значит осенью или весной. Лошади шли по бечевнику, узкой тропе у самой кромки воды. Бечева крепилась к кнехту на корме, поднималась на мачту, проходила там через серьгу. Затем шла в коуш тонкого троса, который назывался брундук. Брундук крепился к парным ушам на носу баржи. На берегу к концу бечевы привязывали подсады, скрепляли ее с упряжкой. Когда нужно было подойти ближе к берегу, брундука «подбирали», так и говорили, «Подбери брундука!», когда отойти маленько, огибая воронку или мыс, – отпускали, мол, «Отдай брундука!»
Коноводам приходилось идти целый день, с утра до ночи, в холоде и сырости, перебираться вброд через встречные ручьи и рукава Волги, часто под проливным дождем по размокшему бечевнику. И людям, и лошадям приходилось не сладко. Ноги утопали в глинистой грязи, вязком песке. Баржи были тяжелые, нагруженные, или дровами, или чем: пшеницей, лесом.
Случилось это холодной весной. Волга гнала и ломала лед по темной-серой, почти черной воде. Взглянешь бывало в эту темную, ледяную муть, и жутко становится, кажется, что дна нет, начала и края. Тут и там крутили лед, кромсали его и проглатывали весомые куски бешеные воронки. (Волга воронками славится. Сколько людям Волга жизнь дала, но сколько людей утянула она в воронки колдовские – нет счета.)
Ну и вот, идет отец тропкой вдоль ревущей реки, связку лошадей ведет. А тут под ногами берег начал крошится. Закружила воронка в аккурат у берега. Закружила, завертела, завыла. Стала земля в воду ломтями отваливаться. Лизала Волга тропу, один за другим куски берега пожирала. Лошади заплясали, на дыбы встали, начали копытами яро по земле бить-пропалывать. Да только скользили по грязи в водяную пропасть… Одна лошадь и ушла в большую яму, воронку. Отец бросился спасать лошадей, лошади-то были связаны ремнями, по три-четыре в связке. Полез он резать ремни, чтобы они расплылись, сам поскользнулся и упал в воду. Лошади его замяли, и он не смог выплыть, утонул. Нашли его только через неделю.
Папа утонул, ему было тридцать три года, а мама осталась беременная шестым ребенком.
Мама про случай этот говорить не любила, молчала. Ей было, конечно, тяжело с нами.
Помогал воспитывать нас дедушка, отец мамы. Так он, бывало, плевал в землю и ругал всё, на чем свет стоит, сокрушался, что, если б отец до дна по сердцевине воронки доплыл, мог бы оттолкнуться да резко в сторону уйти, так бы и вынырнул.
Старший брат, Лешка, зол был на отца, что недолюбил его, верно, не успел, да язвительно посмеиваясь, говорил:
- Что ж скотину эту спасать полез, а об своих детях и не подумал?
А дедушка, помолчав немного, качал головой, словно убаюкивался, и отвечал:
- А ты б товарища своего спасать полез?
- Ну полез, - петушился Лешка. Он выставил вперед ногу, глаз прищурил для важности.
- Так и он полез. В одной связке с лошадками по полгода ходили. Трудились вместе, в стужу, непогоду всякую – завсегда вместе. Голодали вместе, вместе на сене спали да сеном покрывались. В одной связке они были, товарищи на бечеве.
И вправду сказать, издавна человек с животиной бок о бок живут, вместе трудятся, вместе землю топчут. Кони ни раз отца выручали, на хлеб зарабатывать помогали, так и он лицом в грязь не ударил. Спас товарищей.