По-человечески

Душно. Духота стоит страшная.
В густой темноте я слезла с печки. На цыпочках пробежала к двери по прохладным деревянным половицам, прямиком в сени. «Вот сейчас разлягусь на холодке да посплю немножко,» – представляла я, сладко зевая. Тыкнулась, а там… что-то лежит на полу, мешает, бревно, что ли. Начала шарить руками в темноте, а тут сонный голос Маруськин проворчал:
- Ася, ты что ль спать не даешь. Чего шастаешь по ночам? Ложись уже.
Только, казалось, глаза закрыла, а меня уж будят. Коротки летние ночи.
Неприятно так спросонья колоском щекочут. По носу – терпимо еще. А тут по пяткам! Ну всё! Я их!
- Ай! Встаю, говорю! Встаю!
Вскочила я.
Сумерки стоят. Полутемь. Сидят Маруся с Тоней, мне в лицо смеются, колоском помахивают.
- Хватит спать тебе! Айда на сенокос! Коси коса, пока роса! – заверещали они.
«Надо же, как быстро пролетела половина лета», - размышляла я, идя по колее за сестрами и Лешкой. Мама шла впереди. Все с орудием, как положено.
Душа пела трелью. Сердце будто крыльями белыми хлопало и на распашку выворачивалось. А это свежий ветер трепал косынку из стороны в сторону, раздувал пузыри на сарафане. Было и томно, и бодро, как обычно бывает ранним-ранним утром. С полей шел густой аромат разнотравья, свежескошенного сена. Красно-оранжевое солнце в пышном праздничном одеянии замерло над горизонтом, вальяжно расправляя свои лучи во все стороны света. Оно грело ласково. До полуденного выжигающего зноя было еще далеко.
Куда ни кинь взгляд, везде луга, и ведет нас дорога-колея среди них, как посреди моря зеленого, цветастого, прямиком в пойму Суры, на покосы. Распустился в лугах душистый клевер, навострил остренькие лепестки свои волжский колокольчик, забелели нежные цветки икотника. Но что за торжество без песни! Залились звонкой трелью пестрые хохлатые жаворонки. Из высокой травы засвистел луговой чекан: фьюи чик-чик-чик, фьюи-чик-чик-чик. Зажжужали работящие пчелы и важные жуки. Вот и музыка утренняя!
Так и добрались до своего покоса. Дружно принялись за работу. Стали сырые копна ворошить, кругами разваливать, чтобы побыстрее от росы обсохли.
Солнце уж припекать начинало, и глаз невольно искал тенька. Смотрю: трава высокая у лесополосы на краю покоса, отдохнуть бы там маленько. Стала местечко высматривать потенистее. Как вдруг, в зелени кустарника мелькнула и замерла на ветке какая-то птица. Да уж точно не ворона. Красивая…. Я подкралась поближе. А птица сидит, не шелохнется, все куда-то смотрит, голову не поворачивая. Размером она как будто с голубя, голова и спинка рыжие, в бурую полоску, брюшко белое, тоже в полоску. А хвост такой длинный, узорчатый, как будто ромбиками выложенный. Хвост свой птица кверху приподняла, словно красуется. Клюв хищный, слегка книзу загнутый.
Сидит птица, не двигается, четырьмя пальцами с двух сторон за ветку вцепилась, и смотрит все в одну точку. «Мертвая ежели была б, то сразу с ветки свалилась, не иначе как охотится на кого-то, раз хищная», – рассудила я.
Раздвигая руками высокую траву, подползла еще ближе. А там впереди, в ямке, посреди травы чета чеканов построила гнездо. Один попестрее, с белой полоской на голове и под клювом, видно папаша, носил в клюве пух, бережно укладывая его в колыбельку, где уже лежали четыре голубовато-зеленых яичка и сидела на них другая птичка, порыжее – мама. Сами размером с воробья, головки черно-бурые, рыжие шейки, а брюшки белые.
«Что ж этот ястреб хитрый задумал? Неужто хочет сцапать этих малюток?» – сердце во мне забилось от негодования.
Тут за спиной вдалеке раздался голос Маруськи:
– Ася, ты чего там отдыхаешь? Мамка с Тоней вона где, а ты тут разлеглась!
Я обернулась и быстро-быстро замахала руками, мол, идите сюда. Маруся недоверчиво усмехнулась и стала подходить поближе. Я хлопаю руками по земле, мол, пригнись, ложись. Увидев всю эту картину, Лешка, любитель играть в разведчиков, бросился на землю, в траву, и по-пластунски, перегнав Марусю, подполз ко мне.
– Чего тут? – шепчут.
Я им показываю на птиц.
– Вон ястреб, что ли, сидит, хочет птичек склевать, – шепчу им в ответ.
– Да какой же это ястреб, кукушка, как пить дать, – поклялся Лешка.
– Правду говорит, на кукушку похожа, – подтвердила сестра.
– Чё ж ей надо то, окаянной? – удивилась я.
Тут чекан расправил крылья, вспорхнул в воздух и закричал пронзительно: «Чек-чек!» Мы пригнулись, думаем, вспугнули, не иначе. Ан нет. Он не на нас. Он к кукушке. Подлетел к ней грозно, кричит снова: «Чек-чек-чек!» А она как будто глухая, не понимает, нахалка. Взметнулась и стала низко над травой туда-сюда летать, родители – в кусты. А кукушка мигом на гнездо и сидит, не шелохнется опять.
– Что она делает, глупая, – говорю я. – Сама хочет высиживать что ли? Наглая какая.
– Тссс, – шикнула на меня Маруся. – Смотри.
Не прошло и минуты, кукушка выпрыгнула из гнезда, оставив в нем… голубое яйцо. Новенькое, крупное, в крапинку, покрупнее прежних. Как бы опомнившись, молниеносным движением схватила она другое яйцо, поменьше, в клюв, хвостом махнула и улетела.
А тут и родители вернулись. Похлопали у гнезда крыльями, подмены не заметили и уселись насиживать.
– Ну и дела! – все удивлялась я, когда мы возвращались вечером домой с поля. – Подмены-то не заметили… Что ж они теперь с этим кукушонком делать-то будут, когда вылупится, как поступят?..
– Как, как.. Воспитают как родненького, вот увидишь! – важно ответила Маруся. – По-человечески, как положено!