Если он от вас не сбежит

Мне не довелось учиться у Василия Ивановича Лопухова. Более того, воочию я впервые увидел его, сам уже будучи неоднократно дедом (с грустною улыбкою вспоминаю, как же когда-то, в армии, мы торопились стать «дедами» - вот бы теперь начать обратный отсчёт!). Я-то - дедом, а вот Василия Ивановича впервые увидал -  д е д у ш к о й.  В мой кабинет вошла  чудесная русская пара серьёзных лет. Миловидная женщина-невеличка с аккуратно подобранными седыми волосами и внимательными-внимательными серыми глазами – поскольку она легонько вела под руку, направляла мужа, сразу становилось ясно, почему у неё такой пристальный взгляд: смотреть ей следовало за двоих. И такой же подобранный, аккуратный, не с иголочки, но старательно обихоженный дедуля. Даже если б и не знал предварительно, кто ко мне пожаловал, можно было бы без труда угадать: пожилая учительская пара. Учительство прямо лучилось в них:  в застенчивой сдержанности манер, в доброжелательности и просто в самих многое повидавших на своём веку притомившихся, умных глазах.
И ещё одно ласково лучилось сквозь них: это была не просто интеллигентная учительская пара – это была  л ю б я щ а я  пара . Признаков тому можно и не перечислять: они, как ни странно, внешне совершенно не заметны,  но узнаёт, угадывает их каждый, на чьём пути повстречается такая нынешняя редкость: любящая пожилая пара.
Увидал я его впервые, но наслышан о нём с детства. Оставшись без родителей, с марта 1962 года я учился и воспитывался в школе-интернате № 2 печально известного ныне, но в те времена почти безвестного провинциального городка Будённовска Ставропольского края. А осенью того же года, в  девятый класс, к нам пришла группа подростков из восьмилетнего «первого» интерната того же городка. Наш, новый, до поры до времени был средним, а тот, старый-престарый, на базе педучилища, открывшегося ещё до революции, – начальным, и ребят перевели к нам для продолжения и жизни, и учёбы.
 Они очень скучали по своему первому интернату, по его патриархальному быту и даже по самому патриархальному, старинному зданию с «архитектурой» и множеством небольших, но ясных-ясных окон по периметру.
 И больше всего – по старшему воспитателю, Василию Ивановичу Лопухову. Ещё до «старшинства», будучи просто учителем, он и начинал их когда-то учить с первого класса.
 А ещё раньше, до учительства, Василий Иванович, тоже круглый сирота, как и большинство из нас, сам воспитывался в этом же интернате, именовавшемся тогда просто детским домом.
Они и тосковали по нему по-домашнему, как тоскуют, скучают по своим близким, которых у большинства из них не было, если не считать того же Василия Ивановича.
Больше всего я слышал о нём от двух мальчишек, ставших впоследствии моими закадычными друзьями на всю жизнь. От Николая Кошелева – этого мальчонку Василий Иванович и вёз когда-то в электричке от престарелой бабки из Ессентуков в Будённовск, и бабка на прощание сказала учителю: «Будет удивительно, если он от вас не сбежит на первом же полустанке». И учитель так занял своими рассказками малыша, уже привыкшего беспризорничать, что тот действительно не сбежал, а Василия Ивановича вспоминал добром - я свидетель - всю жизнь. И от Вити Омельченко, невысокого, складного паренька с удивительно большими, вдумчивыми глазами: он не то шестой, не то девятый в семье - есть над чем задуматься!
…Василий Иванович и Татьяна Борисовна принесли «общую» тетрадь в дерматиновой обложке, всю исписанную ровным учительским почерком. Я уже и не знаю, то ли это писал, преодолевая надвигавшуюся слепоту, сам Василий Иванович, то ли диктовал жене.
Это была первая глава воспоминаний старого учителя и редкостного директора – да, он после дослужился  и до директорства в нескольких школах.  Редкостного, потому что учителей ведь любят куда чаще, чем их начальников, директоров. А Лопухов, судя по всему, и в директорстве оставался – учителем. И даже – родителем.
Он, оказывается, тоже слыхал обо мне, вот и приехал в Москву со своей верной супругой и верной своей, заветной тетрадкою.
И нашёл меня – в издательстве.
Страшно смущаясь попросил меня почитать и по возможности - издать.
Ни он, ни я не знали тогда, что эта наша первая встреча окажется и последней.
И что первая глава его воспоминаний тоже окажется последней.
Он успел описать только то, что было до его поступления в детский дом, и рассказать о годах в детдоме, где он оказался вместе со своей сестрой: тетрадка так первоначально и называлась: «Впереди - детский дом». Сиротское военное детство, первые послевоенные лихолетья…
Весной его не стало, а тетрадка, слава Богу, сохранилась. И мы с Татьяной Борисовной всё же решились выпустить её на волю.
 В ней много не только печального, чего нам – всей стране – забывать не стоит, но и поучительного. И просто интересного, потому что интересно всё, что самим прожито, пережито. Тем более, если оно рассказано искренне и самобытно.
Теперь я понимаю, почему вечно удиравший из всех детприёмников Кошелев задержался в той электричке (вру: тогда ещё была паровозная тяга), хотя учитель и не пристегнул его к себе своим брючным ремнём, как то советовала сделать кошелевская сердобольная бабуля.
Год назад ушёл и Коля Кошелев в последний свой беспризорный побег. Прекрасный друг, непревзойдённый детский врач. Он с детства заикался, как многие из чересчур умных людей, и это, как ни странно, сразу располагало к нему больных детишек. Он начинал говорить, и они тотчас, как щенята, чувствовали в нём своего и бесстрашно доверялись ему.
Айболит… «Улица Кой-Кого…»
Есть старая, твёрденькая, старинной выделки фотография, где все они вместе. Всем интернатом на фоне своего красивого, до сих пор самого красивого в городе – тоже старинной, твёрденькой  выделки! – здания в интернатском старинном, цветущем саду. Человек сто, наверное. И все льнут к одному, взрослому (и тот не то, что безусый, но, наверное, ещё толком и не бреющийся). Который в центре. Он тут один без пионерского галстука – по этому  признаку я его сразу и отыскал. Старший воспитатель, не забывший своё собственное сиротство. Что, как и кошелевское заикание, тоже, наверное, помогало ему сразу находить общий язык с такими же, как и сам он когда-то, только очень уж маленькими, современными подранками.
И  все  они  тут – живы.  В  одной  весенней  божественной  горсти –  ж и з н и.  А ведь сейчас нету уже  многих и многих.
Пускай эта скромная книжечка будет памятью и о Василии Лопухове, который даже в начальниках  умел оставаться не только учителем,   наставником,   но   и   другом   своим   подопечным,   и   тем  его  ученикам,  в о с п и т а н н и к а м , кто, надорвавшись ещё в детстве, раньше сроков оставил этот старый-старый, но всё ещё зацветающий по весне мир.