Играл пастушок на дудочке

Тот день я хорошо помню – десятое декабря, перемена после второго урока. Мой знакомый учитель математики Сашка М;хачев нашёл меня в кабинете. Учеников – в коридор, дверь – на ключ.

– Соню видел?

Соня – это наш завуч Софья Геннадьевна Белых.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Случилось…

И смотрит так, что не понятно: то ли он переживает, то ли ржёт надо мной.

– Пономарёв попался с ученицей. С твоей, с Одинцовой.

– ?!

– Сам не могу поверить. Вчера вечером был звонок в полицию. Сообщили, что учитель Пономарёв встречается с несовершеннолетней. Те – к нему. Так и есть: Полинка. Закрылась в туалете, юбка порвана. Спрашивают – кто? Она в ответ – Пономарёв. Смотрели книжки, называется.

– Одуреть… А Пономарёв?

– Говорит – всё ложь. Одинцова пришла без приглашения, юбку порвала сама. Никаких приставаний не было. Информация уже в Интернете, можешь почитать.

А чего читать? И так понятно. Ситуация паскудная.

Сашка поддакивает:

– Так и есть.

И начинает меня пытать: 

– У тебя у самого ничего с ученицами не было? Шутки всякие, то-сё?

– Ты, что, рехнулся?

– Тут рехнёшься. Сказали, Басов едет с департамента.

Басова я знал. Тот ещё типчик. На нём крови учительской – в пять слоев.

– Будет составлять расстрельный список, – подтвердил Мухачев. – В твоём классе – поголовный опрос. Если было чего – тебе кирдык.

– Да не было ничего.

А сам вспоминаю: точно не было?

– Моё дело – предупредить… – И глаза щурит, гад. Ему то что? Он – в стороне, он к Одинцовой – никаким боком.

– Следаки будут Пономарёва трясти, а Соня за нас примется. Она, конечно, та ещё коза, но сейчас её лучше слушать. Ей эта проверка тоже не нужна. Мой совет – не жди, когда вызовет, сам ступай. Спроси – чего да как? Может, планы какие дописать, мероприятия? И, главное, кайся. Не доглядел, Софья Геннадьевна, моя вина. Всё такое.

Урок начался, а у меня – ни говорится, ни пишется. Учебники раздал – читайте. Минут через двадцать вызывает Белых. В кабинет зашёл, и сразу мне вопрос:

 – Что у вас за игра была в классе – пастушок? Вспоминайте…

………………………………….

Разве я думал когда, что вернусь в школу? Я – чиновник. Управленец областного уровня, пять лет стажа. Отдельный кабинет, трое подчинённых и квартальная премия.

А потом «добрые» люди принесли документ: сокращение, весь отдел – на улицу. Стреляйтесь, господа-товарищи, или начинайте новую жизнь. А у меня – ипотека, и каждый месяц в телефоне эсэмэсочка из банка. Аккуратно, в один и тот же день: гоните деньги. Поэтому с новой работой приходилось решать быстро. Тут и подвернулся Мухачев, знались ещё с института.

– Нужен историк. Давай к нам.

Физиономия сморщилась сама собой.

– Нет, в школу не пойду. У вас там ЕГЭ.

– Тебя к ЕГЭ близко не пустят, завалишь. Дадут среднее звено, пятые тире девятые. Плюс персональный коэффициент.

– Сколько на руки?

– Двадцатка – минимум.

– Как я проживу с ипотекой на твою двадцатку ?

А жена сказала: соглашайся.

– До пенсии три года. Подработку возьму. Выживем.

«Три года» – это она о льготной пенсии, я её в сельской школе начал зарабатывать, и потом пять лет по субботам вкалывал. Хотя «вкалывал» – сильно сказано. Так, рассказывал, что помнил, знакомый директор подарил пятиклашек. Час – туда, час – обратно, два часа на уроки. В класс зайдёшь – три человека. Хочешь – спи, хочешь – песни пой, милое дело. За такую школу я двумя руками. А тут – толпа дикарей, и все хотят твоей крови.

– Не переживай, не понравится – уйдёшь, – не отставала супруга.

Дочь тоже поучаствовала:

– Может тебя полюбят.

– Твои слова, да Богу в уши…

Оказался прав: любить меня никто не собирался, особенно, старшие. Не замечали в упор.

– Кто там?

– Да этот, новенький…

Из своих, хуже всего получалось в девятых. Не слушались, гады. Совсем.

– А чего ты хочешь? – наставлял меня Мухачев. – Скажи спасибо, не матерятся.

– Могут?

– Запросто. Кто хотел учиться, давно в лицее. Раньше после девятого уходили, теперь – после шестого. Так что привыкай, кроме этих идиотов, никого не будет. Окраина. Лучше скажи, как у тебя с классным руководством?

Я пожимал плечами: никак.

Не хотелось мне брать этот класс (как и любой другой). Но, во-первых, когда жена вкалывает на двух работах, привередничать не приходится: бери, что дают, зарабатывай копейку. А во-вторых – Мухачев, наставничек. Начал мне мозги пудрить: это не часы, это – совмещение, надоест – откажешься.  Я, дурак, повёлся.

Дали десятиклассников, двадцать человек, половина – не местные, с ближних деревень. Продукт оптимизации. Старшие классы в сельских школах позакрывали, вот они и двинулись, кто куда.

Часть «оптимизированных» жила в интернате, остальные – по квартирам: кто у родни, кто у знакомых. Различал я их с трудом. Пока привыкал – двое ушли, а в списке появилась Полина Одинцова. Что ни скажешь – головой кивнёт, и ресницами – хлоп. Сможешь ругаться, когда у человека такие ресницы? И когда ругаться? Сентябрь – самый дикий месяц: приказы валятся на голову, как снег в хорошую зиму. Ещё эти ФГОСы, божье наказание…

Но месяц прошёл, и стало проще. Школьная жизнь в этом отношении имеет замечательное свойство – повторяемость. Урок за уроком – те же слова, те же лица. Осваиваешься быстро. Вчера пришёл, ничего не знаешь, а сегодня уже бежишь в том же темпе, что остальные. Такая крепкая лошадка, у которой, если и случится сбой, то, учитывая длину дистанции, шансов на хороший финиш всё равно остаётся море. Так мне казалось. А тут ещё премия (День учителя). Ну, что здесь скажешь? Супер.

– Как дела? Легче? – спрашивал Мухачев.

– Даже в девятых.

– Так и должно быть. Опыт не пропьёшь…

Обычно мы встречались в столовке. Немаловажная деталь, кстати. Кормили дёшево и вкусно. Котлеты мы таскали домой. А что? Каждая – с ладонь, стоят – копейки. Социализм, мать его…

– В учительской тебя приняли. Хотя переживали, – продолжал разговор Мухачев.

– С чего переживали?

– Ты же начальник. Думали, придёшь, начнёшь выпендриваться. А ты – ничего.

Я – молчок, жую котлету. Сам думаю: дураки вы, ребята. Я начальником был всего год, а до этого – обычный клерк, одно что в Доме правительства. Нашей братии там – три этажа.

А Сашка – не останавливается:

– С людьми надо быть проще. Компромиссы нужны. Это у нас Пономарёв максималист.

– Литератор?

– Да, Валерий Витальевич. Принесло на нашу голову. Он к тебе не приходил? Ещё придёт. От него все классные воют. Подавай ему идеальных детей. Чтоб никаких телефонов, чтоб тетради – на каждом уроке… Знаешь, как его зовут? Пономарь.

– А тебя?

– Муха.

– А меня?

– Лермонтович. Твои придумали. Германович – Лермонтович. Не худший вариант. У нас и Крыса есть, и Облом. Химик была – Пробиркой звали. А он хочет, чтоб они Достоевского читали…

Сказать, что нужно классному руководителю, если он решил узнать детей? Ни анкеты, ни психологи. Надо, чтоб твоя лаборантская находилась тут же, в кабинете, за перегородкой, и дети не знали, что ты там сидишь, тетради проверяешь.  Одна перемена – и мозги встают на место. Сначала их, конечно, встряхнет пару раз, но потом – всё. Смотришь на мир реальными глазами. Я, например, узнал, что моя староста Любаша Косова (дюймовочка, коса до попы) любого в классе посылает запросто. Да-да, туда, где три буквы. Делает это спокойно, не напрягаясь, словно означенный адрес – вещь такая же обыденная, как, допустим, её село Осокино. Вот откуда такое? Родители – нормальные, он – водитель, она – бухгалтер, в аттестате порядок. А у дочки никаких тормозов.

Я её потом одну прижал:

– Думай, что говоришь, это не улица.

Она смотрит – улыбка как у наркоманки, которая собралась тебя кончать. Оказалось, девочка давно живёт семейной жизнью. То ли муж, то ли не муж (как назвать?) калымит где-то в Москве, и ей чуть ли не родственник.

– Если надо, приедет…

Она мне всё это говорит, всю эту уголовщину, а я про себя матерюсь: зачем я это начал? Мне только разборок с мужьями не хватало.

Но здесь обошлось. Косова ругаться перестала, а я на неё больше не наезжал. Даже со старост снимать не пришлось. Чего, думаю, в самом деле? Ну, послала одного, другого. Так они для неё – пацаньё. Пусть не пристают, она – дама солидная. Объяснила, как смогла. Настоящие проблемы начались не здесь.

………………………………….

Этому Сашка научил меня сразу: главная у нас – Соня. Директор – тот строитель. Новая крыша, стадион, мечта о бассейне – это всё его. А совещания, двойки, поурочные планы (будь они неладны) – это Соня. Гребёт под себя всё, что может. Я думаю, её судьба – умереть за рабочим столом. Но до этого пока далеко. Пока она полна сил и ловит кайф от должности. Я таких в прежней жизни повидал. Идёт, каблучками по паркету – тюк-тюк, тюк-тюк. По одному звуку понятно: жизнь у женщины удалась.

Соне тоже хочется, чтоб жизнь удалась, пусть даже за наш счёт.

– Никто ни хрена не работает. Это она так думает… 

Мы в тот день с Сашкой пили пиво. Выпили изрядно, вот его и несло.
– Ещё это мистика… Ты знаешь, что все неприятности, о которых она говорит, сбываются? Называется – сглаз. Другие говорят – опыт. Наивные люди, мне их жалко. Она же ведьма. Ты приглядись, какие у неё глаза. Посмотрит и всё.

– Что всё?

– Жди беды…

Как в воду глядел.

Шёл октябрь, где-то середина. Неожиданно вызвали к завучу. А там уже Сашка, и с ним человек десять, кто в старших классах пашет. Оказалось, накануне в интернате две девицы, не поделив с кем-то кавалеров (я так и не понял, с кем), решили восстановить справедливость. После бутылки водки, естественно. Правда, недопитой, уточнилась Белых. В результате – разбитый нос, волосы, облитые клеем, и сломанный почему-то унитаз.

– Всё это – на половине лицея.  Работники интерната в ужасе. Сергей Сергеевич тоже.

Самого директора на совещании не было: колдовал, наверное, где-нибудь со строителями, наколдовывал очередной ремонтик. Вопрос должна была решить Белых. Она и решила: девиц – вон! Немедленно.

Родители сидели тут же, переживали: класс-то выпускной…

Белых была категорична:

– Забирайте документы, иначе сообщим, куда следует.

Мы помалкивали. Наверняка не я один жалел родителей, да и девиц этих непутёвых. Но как скажешь? Соня рвёт и мечет. И Сашка делает знаки: молчи… В общем, простились с девицами.

Закончив совещание, Белых велела мне остаться.

– Как вам классное руководство? Разобрались? – И смотрит, не отрываясь. – Я хочу поговорить о ваших ученицах. О Колосовой с Лопатиной. Что вы о них думаете?

Я пожал плечами. Подружки, из одной школы, обе – Катьки, как специально. Живут на квартире у тётки Лопатиной. Что ещё? Пропусков немного, двоек – как у всех. Наверняка, покуривают. Других замечаний нет.

Это и сказал: замечаний нет. Улыбнулся ещё, кретин.

Белых покачала головой.

– Я не стала говорить при всех, но ваши подопечные участвовали в этом безобразии. Есть свидетели. Ваши, конечно, водку не пили, но всё началось с них. Это они оговорили девушек из лицея. Типичная провокация.

– Зачем?

– А я не знаю, зачем. Это вы должны объяснить, зачем.

И опять сверлит глазищами.

– Больше скажу. Колосова с Лопатиной не только у нас отметились. Знаете, чем они занимались в своей школе? Распыляли перцовый газ. Причём, делали это изощрённо, когда в школу приглашались ветераны. Ладно, никто не узнал. А если бы узнали? Накануне Дня Победы. А вы говорите – замечаний нет.

Белых замолчала. Я тоже молчу. Хотя, мог бы ответить. Откуда мне знать, что у них в школе творилось? Моя ответственность, пардон, с этого года. И то – по минимуму, в соответствии с оплатой.

Белых, видно, это почувствовала.

– Конечно, вам не просто. Тяжелее, чем другим – Вздохнула (уже хорошо). – Дети – не наши, что у них в душе – неизвестно. Но именно поэтому надо разобраться. А то устроят нам с этим газом…

Это – совсем по-дружески, можно сказать, на улыбке.

Люблю, когда начальство со мной так разговаривает. Тут я ко всякой работе готов.

– Всё понял, Софья Геннадьевна, всё сделаю.

Даже интонация прежняя вернулась (это я когда чиновником к начальству ходил).

А мне – последнее пожелание:

– Постарайтесь успеть до отъезда.

Значит, всё про всё – неделя. Потому что потом – курсы: освоение стандарта. Или применение? Не помню. Главное, что командовала курсами моя институтская любовь. Мы с ней на третьем курсе семью хотели создать, да Бог уберёг. Теперь у неё два развода, сын в Москве и горячее желание ностальгировать.

– Приезжай, кутнём, как раньше…

«Как раньше» – это она от радости. Столько было уже не выпить. Но даже если половину – и то получалось небольшое землетрясение. Только надо было подстраховаться, и грядущий дуэт превратить в квартет, как минимум. Мало ли что Вероника могла придумать, у неё в последнее время личной жизни совсем не было. Требовалась компания, чтоб в нужную минуту красиво отъехать в сторону, и я обзванивал наших. А там – как ждали, запрыгали от радости: где? когда? чего закупать? сколько? Парад планет, словом. О Колосовой с Лопатиной совсем не думалось. А делать-то надо. Я – к Сашке: выручай, говорю, мне их грехи раскапывать некогда. Поищи знакомых, может, кто их раньше знал, пусть посвятят в детали с перцовым газом. Он поискал, и нашёл.

Оказалось – День Победы ни при чём, просто кто-то сводил счёты с физиком. А в школу пришли пенсионеры учиться компьютерным делам. Учил как раз физик. Занятие прошло, надо дверь открывать, а в коридоре – перцуха. Вдохнуть ещё можно, а выдыхать уже нечем. Тётки, бедные, так на стены и повалились. Побежали за врачом. Через неделю – та же история. Директор вызвал полицию.

– Те приехали, собрали линейку и прочистили мозги. После этого всё прекратилось.

– Это точно Колосова с Лопатиной?

– Говорят про них.

– А знакомый что думает?

– Могли. Девки непростые. Хотя и другие могли. Физик – тот ещё кадр. Половина школы стонала.

Я от Сашки – к девицам. В нашей школе есть такое место, называется лохотрон. Второй этаж, в конце коридора. Там длинный стол, не знаю, с каких времён. За ним школьники в карты режутся, когда их не гоняют. А когда гоняют, просто так сидят, фигню перебирают. Правда, это мы так считаем – фигню. Они-то думают, что фигня – это у нас на уроках, а у них «конкретный базар». Учителя в этом месте появляются только в силу крайней необходимости, а персонально за лохотрон отвечает обэжист, капитан в отставке. У него с лохотронщиками договор: не орать, не материться, опаздывать на уроки не больше, чем на пять минут. Когда ребёнки это забывают, он приходит и рявкает. Силища у капитанского голоса – позавидуешь, детей сдувает в секунду. И кто скажет, что это неправильно?

Колосову с Лопатиной я там и нашёл. Сидят, дорогуши, в телефоны уставились. Сейчас, думаю, вы у меня отхватите. И сразу про перцовый газ: было такое?

Что тут началось! Да сколько можно, да почему мы, и в той школе нас мучили, и в этой начинается…

Я в ответ – про историю с интернатом:

– Вы же там участвовали.

– Кто сказал?

– Какая разница.

Они совсем возмутились.

– Может мы и водку пили?! – накинулись. – Вы скажите. Мы же алкоголики. Мы каждый день эту водку пьём.

Ситуация становилась дурацкой: теперь уже мне приходилось оправдываться.

– Нас вообще там не было, – продолжала кипеть Колосова. – А этой дуре надо рот заткнуть, чтобы врала меньше.

– Какой дуре?

– Которая в интернате работает…

Оказывалось, был случай, когда мои хотели попасть в интернат, а дежурная не пустила: мало ли что надо, время позднее, и нечего тут…

– И вы ей нахамили. – Догадаться было несложно.

– А чего она… Будет нам указывать. Вот и мстит теперь.

И опять понеслось про вечную несправедливость. А я смотрю на них и понимаю: что ни скажи – в ответ получишь столько же, если не больше. Воспитательный момент надо было сворачивать.

– Успокойтесь. Не делали – и не делали, – пошёл на мировую. – А на будущее знайте: вечерами надо уроки учить, а не по улицам шастать.

Чушь, конечно, полная, но что-то надо было говорить?

Потом – к Соне докладывать: разобрался, работу провёл.

– Врут они всё, – сказала Белых, подписывая командировку.

«Может, и врут», – не стал я спорить. Меня уже Сашка на выходе ждал отбытие моё отметить.

Сидим в кафе, коньячок кушаем. Неожиданно он меня за рукав ловит.

– Смотри, женщина идёт. Бывшая жена Пономарёва.

А мимо нас – дама. Вся из себя, по сторонам не смотрит, сзади – дядя в очках. Ухажёр, дураку понятно.

Мухачев подмигивает:

– Хороша? Я бы с такой винца попил. Хмырь только этот…

Сашка стал много ругаться. Кругом у него дебилы и хмыри. Раньше такого не было. Я думаю, это от невезухи. Ему в лицей хочется попасть, а его не берут. Причём не так, чтобы «вы нам не подходите», а всё сторонние причины называют: то ставки нет, то классов – не комплект. Он бодрится, говорит, не больно и хотелось, а сам психует, я-то вижу.  И Соню винит, как без этого?

– Всё она, её козни. Договаривается, чтоб не брали. Так бы давно ушёл.

А я думаю наоборот: был бы нужен, давно бы взяли. Но Сашке этого не говорю: обидится.

Так вот, о Пономарёве. Пока сидели, я всё о нём узнал, Сашка все слухи из учительской выдал.

– Какие слухи? Чистая правда, – горячился Мухачев. – У него роман был на работе, ещё в медколледже. Лаборантку нашёл. А жена засекла. Выгнала на фиг. Теперь один живёт.

– А лаборантка?

– Тоже выгнала. Кому он нужен, такой дебил? С ним же нормальные люди общаться не могут. У него же принципы.

– А жене изменил.

– А чего ты хочешь? Душа поэта жаждет перемен. Я вот думаю, кто у него следующий? Жена на 10 лет моложе, любовница – на двадцать. Разница нужна в тридцать лет. Это если математически.

Смотрю, Сашку не в ту сторону загибает. Я его опять – на школьные рельсы. Почему, говорю, Пономарёва Сонька ценит, если он с такой биографией?

– Это ты врёшь. Белых – тётка вредная, но не дурочка. Его Сергеич опекает.

– А причина?

Сашка плечами пожимает:

 – Фиг знает. Но интерес есть, определённо. Сергеич – старый хитрован, ничего просто так не делает. Опять же дисциплина.  Единственный предмет, где дети убирают телефоны. Без напоминания.

Ничего себе, думаю, у меня хоть заорись…

– А сколько разборок было, ты всего не знаешь…

Ну и что? Узнал. С курсов вернулся – тот же Мухачев и обрадовал.

Сначала по-настоящему обрадовал. Про девчонок, которых выгнали. Они у меня из головы не выходили: куда им теперь? Столько проучились…

– Не переживай, вернуться, – сказал Мухачев. – Недели две помаются, и Сонька обратно примет. Это у неё метода такая, чтоб страх не теряли. Не в первый раз.

Так и случилось.

– Учатся, страдалицы. Ниже травы, тише воды, – доложил Мухачев.

А потом обрадовал в кавычках:

– А ты, парень, влетел. Тебе Соня что велела?

– Что?

– С Колосовой разобраться.

– Я разобрался.

– Ничего ты не разобрался. Это Пономарёв за тебя разобрался. А теперь будут разбираться с тобой.

И вот что рассказал. Шла контрольная по литературе. Колосова с Лопатиной решили списать, а Пономарёв заметил. Слово за слово, началась перебранка. Девицы спрятали шпоры в сумки, Пономарёв сумки забрал. Здесь бы всем и успокоиться, но Пономарёв, понятно, что в сердцах, обозвал их пигалицами, а Колосова (она-то с чего будет уступать?) взяла и послала его куда подальше. Он – сумки в охапку и к Соне. Та стала искать шпоры, а нашла баллончик с газом. В сумке Колосовой. Вот так.

– И что дальше? – мрачнел я на глазах.

– А дальше рулил Сергеич. У Колосовой вызвали родителей. Папаша оказался серьёзный, своя пилорама. То, что надо. В итоге: Колосовой – предупреждение, в кабинет Пономарёву – плазму, то, что получил Сергеич, – тайна навсегда, а тебя – в чёрный список. Как не оправдавшего доверие.

– То есть я – крайний?

– А ты как думал? – И ухмылка такая противная, как он умеет.

– И чем это грозит?

– Чморить будут. По полной программе. Минус премия по итогам полугодия.

– Сколько?

– На пятёрочку попал, не меньше. 

Конечно, я могу написать, что обозвал их козлами или, как Сашка, дебилами, но слова были другие. Есть такие слова в русском языке – «другие». Как раз для подобного случая.

– Совершенно верно, – согласился со мной Мухачев. – Только не так громко.

– Два года вытерпеть. Пенсию получу, ноги моей здесь не будет.

– Это, конечно… – Сашка вынул из кармана сложенный вдвое листок. – Колосов телефон оставил, просил позвонить.
 
………………………………….

С Колосовым мы встретились через неделю. Нормальный оказался дядька: Иван Ильич.

– Раньше надо было подъехать, всё некогда. А Катьку не жалейте. Один страх понимает.

Мы сидели в кабинете, уже стемнело, Иван Ильич отключил телефон.

– Да ну их…

Листал журнал, смотрел оценки, на каждую двойку качал головой.

– Ничего с матерью понять не можем. Жили – худого слова не было. Парни выросли, та же картина. Старший – со мной, Вовка – контрактник, одни благодарности. А эта – не уймётся, что не месяц, то сюрприз. Заноза, что ли какая в заднице? И ведь наказываем…

– Может Лопатина влияет?

– Младшая?

Я не понял. Что за младшая, спрашиваю.

– Мы их так зовём – старшая, младшая, чтоб не путать. У них разница – три месяца. С пелёнок вместе. Где одна, там и другая. Но верховодит наша, проверено. Как скажет, так и делают. С газом этим... Баллончик-то Вовка привёз, додумался.

– Зачем?

– Для самообороны, сказал. А она, смотри, чего удумала. Людей травить…

Иван Ильич стал собираться.

– Ничего. Мы ей новый телефон хотели купить, а теперь – шиш, на телевизор денежки ушли, литератору этому. Пусть смотрит, где теперь её телефон и локти кусает. И думает, чего делает.

Мы договорились, что я позвоню, если будут проблемы. Но звонить не пришлось: девчонок, словно подменили. Ни одного замечания, не вру. В кабинет заходят, первый вопрос – чем помочь? Видали? Прямо тимуровки. А я не поддаюсь, смотрю сурово: пусть не расслабляются. Вывод сделали? – спрашиваю. Конечно. Ещё будете? Никогда…

Но больше всего удивила литературная гостиная. Проводил Пономарёв, посвящалась местным поэтам. «Для аттестации», – объяснил Мухачев. Ребятёнки выходили на сцену и читали стихи. Главным было – не забыть слова. В зале – скукотища. Местные поэты в такой гостиной повесились бы непременно. Хотя, может быть, я и преувеличиваю.

Вдруг Колосова поднимает руку. Народ оживился. Я тоже шею вытянул: чего, думаю, такое?

А та – милым голоском:

– Валерий Виталич, почитайте свои стихи.

– Что? – то ли он не понял, то ли не расслышал.

– Вы сочиняете, я знаю. Почитайте.

Пономарёв растерялся. А Колосова не садится, на лице – словно чёрт какой пляшет.

– Я писал, но это было давно.

– Почитайте, – теперь уже включилась Лопатина.

– Мне надо вспомнить…

Следующий час мы слушали Пономарёва.

Я в поэзии – лох, стихи – это всегда мимо. Рифма, не рифма – ничего не понимаю. Но поэт в живую – это, я вам скажу, вещь. Пробивает здорово. Сам себя начинаешь слышать:

На свете встречи не случайны,
Лишь расставания случайны.
И дело случая – прощанье
Для всех бессмысленных прощаний…

Сначала Пономарёв читал своё, потом – любимых поэтов. Дети снимали его на телефоны. Когда всё закончилось, подходили, задавали вопросы. Я тоже подошёл спасибо сказать.

А он – волнуется, листки в руках мнёт.

– Думал, меня ненавидят. А они… Как они узнали? Колосова и эта, вторая…

– Лопатина, – подсказал я.

– Да, Лопатина… Правда, есть информация в Интернете, но надо искать. Получается, искали? А мы их ругаем.

Знал бы ты, Валерий Витальевич, что они искали. А я тоже, дурак, подпеваю: ах, Колосова, ах, Лопатина. Смотрите, какие умницы-разумницы. Словно в школе не работал. Да тут с одного взгляда было понятно: девки что-то придумали, что-то готовиться в нашем тихом королевстве. Потому что не бывает так: вчера – перцовый газ, а сегодня стихами интересуемся. Я, может, тоже стихи полюблю, но для этого жизнь должна пройти. А тут – месяца не было. Куда мы глядели? Ну, Пономарёв, понятно: минута славы, крыша едет в любом случае. А я? Моя-то крыша о чём думала?

А я скажу, о чём она думала. Она о Соне думала, и о премии, которую не дадут. Я тогда обиделся капитально. И в самом деле, разве не свинство? Вкалываю, можно сказать, до посинения, а меня моих кровных лишают. Мухачев тоже скалился:

– А чего ты хочешь? Все у неё тунеядцы. Я бы на твоём месте назло ничего не делал.

– Я и не делаю…

Тут очередное совещание, и опять меня трясут (чморят, в терминологии Мухачева).

Разговор зашёл о пропусках.

– Как же так? – распекала нас Белых. – Ученики уроки гуляют, а вы не реагируете. Например, Одинцова.

Я встрепенулся: Полина?

– У этой куколки, – Белых обратилась уже ко мне, – постоянные пропуски. Вы считали, сколько у неё пропущенных уроков?

Была мне забота считать, как же. Никто не считает, а я – давай? Хотя насчёт куколки – это в точку.

– Если столько пропусков, как можно не реагировать? Нам, в конце концов, деньги за это платят.

Вот, думаю, чего вспомнила – деньги. Наши крохи, с кровью пополам.

Сашка тоже возмутился. Шепчет:

– Это ей платят. Нам по бедности подают.

Белых и тут заметила.

– Вопросы, Александр Петрович? Тогда не мешайте… – Оглядела всех. – С пропусками разобраться. Немедленно! Иначе, ждите… – И пригрозила тотальной проверкой.

Понятно, как придаётся ускорение? Назавтра все сидели в учительской, считали в журналах «энки».

А мы с Сашкой сидели в столовке и дули чай. Демонстративно.

– Сама пусть разбирается…

Плюнуть на угрозы начальство, пусть даже временно, – не последнее из удовольствий.

Я, понятное дело, возмущался:

– Реагировать… Когда реагировать? Урок за уроком. Перемена – десять минут, мозги не успевают на место встать. К своим придёшь – там пять человек. Где, спрашиваю, остальные? Плечами пожимают. По школе бегать, искать? На классные часы тоже не ходят.

Сашка кивал: так и есть, так и есть...

– Мне одна сказала, используйте обеденную перемену. Вот – здрасте-пожалуйста. Все, значит, будут обедать, а я – прогульщиков ловить? За что мне такая радость?

– Давно говорил: нужен освобождённый воспитатель. Хотя бы на самые бестолковые классы. 

– Мои – не бестолковые, мои – пофигисты, – уточнял я.

– Это дела не меняет…

Вообще-то Мухачев прав, нужен освобождённый. Или платите, как следует. Тогда я часы отдам, и займусь воспитанием. Буду пропуски считать, если хочется. А так – извините, Софья Геннадьевна, дураков нет в три ноги бегать…

Горячие темы требуют продолжения: после уроков мы с Сашкой купили винца и отправились к нему. Потому что нечего из нас идиотов делать, не плебеи какие-нибудь. Это я жене объяснял, уже вечером.

– Да ложись ты, страдалец…

Замечательная у меня супруга, на предмет выпивки никогда не шумит. Зато остальные темы – как у всех. В том числе и денежные. Любые траты – всегда неожиданность. Нет, чтоб как-то подготовить, настроить. Подождать хотя бы. Ты же видишь – мужику не можется. Так нет. Сели завтракать – давай грузить:

– Ленке сапоги нужны.

– Срочно?

– До января проходит, а там – хоть босиком…

Ленка у нас в институте, второй курс. Тремя тысячами не обойдёшься. Это я для себя прикидывал.

А супруга в глаза заглядывает: 

– Премия не предвидится? Ты что-то вчера говорил.

Я вчера много чего говорил, любимая…

– Хорошо бы тысяч семь. Долги отдать.

«А ещё лучше – десять…» – и смотрит так, что всех убить хочется. Вот она, жизнь, а я тут хожу, дуюсь… В общем, протесты – протестами, а премию надо было как-то возвращать.

– С этого дня я – примерный, – предупредил Мухачева.

– Деньги нужны?

– До зарезу. Бывают премии больше пяти тысяч?

– Теоретически возможно всё. Два года назад я десятку получил. Но у меня дети на городе третье место взяли.

Вот и дебилы, думаю.

– Если я Одинцовой мозги вправлю? Зачтётся?

– Маловато, конечно. Но попробуй, станцуй полечку…

Это мы с Сашкой придумали: Полина – полечка. Подходяще название. Я этот танец как представляю? Все – парами, всем весело, на лицах – ни печали, ни тоски. Такой она и казалась, наша Полечка, – ни печали, ни тоски.

………………………………….

Был ещё момент, разозлил меня страшно. Мы, когда у Сашки сидели, спорить начали. Я не знаю, как он к этому отнёсся, может сразу забыл, а я долго пыхтел: обидно было. Жена – и та заметила:

– Что у вас вышло? Всё бубнишь…

А что вышло? Мухачев стал меня учить классному руководству. Тоже мне, специалист. В жизни ни одного класса не выпустил, а туда же: это у меня не так, то – неладно.

– Потому что в классе нет хозяина.

– А я?

– Ты – по должности. А верховодят они. Все это видят, не обижайся. Ты у них за дурачка.

Ничего себе новость... Это почему, говорю.

А Мухачеву моё самолюбие – до лампочки. Потому что обманывают, отвечает. И вспоминает Колосову:

– Чистый развод, а ты купился.

– Я не стал связываться. У меня времени не было, ты же знаешь.

Сашка рукой машет:

– Отговорки. Чтоб раскусить Колосову, мне хватит перемены. А Пономарёв это сделал ещё быстрее.

– Значит вы – профессионалы, а я – так, заплата на коленке?

– Не обижайся…

Такой он и есть, Мухачев. Сначала в душу плюнет, потом – «не обижайся». А у меня, между прочим, семнадцать лет стажа в сельской школе (это без левых, без пятиклашек). Я одного восьмиклассника, гавнюка, своей рукой порол. Меня потом прокурор месяц тиранил, а учителя весь год спасибо говорили. Потому что парень нормальным сделался. Сейчас женился, свои пацаны растут. Никакой обиды. А я, значит, дурачок? Ну, думаю, подождите…

Одинцову нашёл в столовой.

– Пойдём-ка, голубушка…

В лаборантской раскрыли журнал, стали выискивать двойки. Думал, будет больше, получился – пустяк. Но брови хмурил, как положено. Полина на брови – ноль внимания. Когда спрашивал, за что очередной «гусь», она поднимала глаза к потолку и начинала вспоминать:

– Значит так… Эта двойка получена…

На самом деле ничего она не помнила. Я думаю, факт получения двойки вылетал из её головы раньше, чем та оказывалась в журнале. После двоек взялись за тройки, потоптались и здесь, и, наконец, обратились к пропускам. Набежало – ой-ой-ой…

– Болела.

Я кивнул: конечно, что ещё.

– Справки есть?

– Есть.

– Точно?

– Точно… – Тут Полина с ответом всё-таки помедлила.

– Завтра принесёшь.

Полина кивнула, но справок не принесла.

На следующий день опять кивнула, и опять не принесла. И на третий день тоже.

Куда ж годиться? Решил звонить матери (отца по документам не было).

– Зачем? – удивилась Полина.

– Будем разбираться с пропусками.

Оказалось, мать в Турции, уехала по путёвке.

– А ты с кем осталась?

– С тётей Леной.

Вот что здесь могло быть подозрительного? У меня куча знакомых в Турции перебывала. Обычное дело. Поэтому, когда Белых спросила, как у меня с Одинцовой, я ответил: порядок.
 
– Пропусков нет. Когда мать вернётся, встречусь.

– А где она?

– Отдыхает по путёвке.

– Ну, хорошо…

Вижу: настроение у Сони – зашибись.

– Может мне письма родителям подготовить? – спрашиваю. – Выписать оценки, пропуски. Пусть будут в курсе.

Про письма – это мне Сашка подсказал:

– Сработает, точно говорю. Мы их весной отменили. Такая заруба шла, думал, Соня всех порвёт. Пишите и всё. А мы, что, ненормальные? Ещё конверты покупать… Голосованием решали. Так что, пробуй, получится – станешь любимчиком. 

Любимчиком – это хорошо, это то, что надо.

– Мы в своей школе всегда так делали, – продолжаю разговор с Белых.

Она оторвалась от бумаг.

– Так везде делали. И делают, кто с умом. А у нас отказались, ввели электронный журнал. Теперь ревут…

Кому вы говорите, Софья Геннадьевна? Я сам с этим журналом бьюсь.  Виснет, и всё. Причём, у всех.

– Вы что-нибудь делайте, или отменяйте его, – возмущается народ.

Соня в этом вопросе держит нейтралитет, поэтому отбивается Сергеич.

– Это не наша инициатива. Это требуют сверху.

– Если требуют, почему программа бестолковая? Как в ней работать?

Сергеич молчит, только краснеет. Он у нас не любитель критики, тем более несправедливой. Но ответить не может, потому что начальство подставлять нельзя. Первая заповедь управленца. А я эту ситуацию знаю изнутри. Один фрукт в департаменте (я даже в лицо его помню) протолкнул закупку: программа «Электронный журнал» оптом на несколько школ (сколько – врать не буду, но много). А программа оказалась сырой. Может он сам ничего не понимал, а может жулик, но у всех, кто оказался причастен, одно желание – замять скандал, а то новый губернатор и так департамент долбает. Поэтому школам дали установку: разбирайтесь сами. У кого информатик грамотный, те поковырялись, поковырялись, и у них пошло. А у нас информатик – девчонка, вчера после института. Она этой программы больше нашего боится.

Но это так, между прочим. А наш разговор с Соней закончился превосходно.

– Надо выступить на педсовете, – сказала она. – Журнал – журналом, а письма – проверенная форма, зачем от неё отказываться? А я вас поддержу.

Когда Сашке рассказывал, у него глаза блестели.

– Молодец Сонька, вернёт письма, не мытьём, так катаньем. Но готовься, ругань будет до неба. Наши бабенции просто так победу отдавать не станут.

А мне что? Я готов. Мне даже интересно. Подтянул к этому делу Колосову с Лопатиной: помогайте.

Девушки согласились, и мы сели за труды: одна диктовала оценки, другая их заносила, я подписывал.

– А где Одинцовой? – спрашивают.

– Пропустим.

– Почему?

– У неё мать в Турции.

– Кто сказал?

И тут выяснилось, что никакой Турции нет.

– Она вас обманула.

– Как обманула?

– Очень просто. Она всем врёт.

– Вы знаете, сколько стоит путёвка? – уставилась на меня Колосова.

– Тысяч пятнадцать.

– А тридцать не хотите? Это мои родители ездили в Турцию, а не её. Нормальный телефон купить не может…

Я, конечно, в своей работе с обманом встречался. Мне однажды пришлось клептомана учить. Пока приноравливался, он у меня в кабинете всё, что можно, спёр. Даже объектив от кинопроектора «Украина»: выкрутил и на школьном дворе закопал, рядом с забором.

– Зачем? – спрашиваем с участковым.

Улыбается…

Но этот тип злодея понятен: негромкий голос, в глаза не смотрит. В любой нормальной голове мигалка сама собой включается: к такому – спиной нельзя! А здесь-то? Полина, божий одуванчик. Как-то по двору шла, а на скамейке парни сидели. Я загадал: сколько повернётся? Все повернулись. Все! И вот такой сюрприз.

 «Так. Письма в сторону».

– Сидите и ждите.

– А вы куда?

– За Одинцовой…

Иду, глазами сверкаю, успокоиться не могу: словно пацана вокруг пальца… Как же я насчёт денег-то не сообразил? И ладно бы кто другой сказал, а то Колосова. Сидят сейчас в кабинете, ржут надо мной…

Одинцову увидел – ещё больше разозлился: стоит себе, шоколадку кушает.

– За мной! Быстро!

Через пять минут в кабинете началась показательная порка.

– Значит врала? Всё время? Не стыдно? – И дальше в том же духе.

Одинцова молчала. А мне всё равно: молчи – не молчи, я о своём думаю: мне картина нужна – «Кто в доме хозяин».

– Меня, Полина, обмануть легко. Я привык людям верить. Ты вот их попробуй обмануть, – тычу на Колосову. – На обмане жизнь не построишь, отвечать придётся, как тому пастушку.

– Какому пастушку? – перебивает Лопатина.

– Не знаете? Плохо. Народную мудрость надо знать.

– А вы расскажите.

Вот ведь приставучая…

– Пастушок один развлекался, врал всё время. Кричал: «Волки, волки!». Люди верили, бежали на помощь. А когда настоящие волки пришли, никто не пришёл. И сожрали его, дурачка, вместе с коровами.

– У нас волков нет, – старалась поймать мой взгляд Лопатина.

– У нас такие волки, тебе не снилось. Оглянуться не успеешь, как сцапают.

– Это вы про людей?

– Это я про жизнь. Ты хоть поняла чего? – повернулся к Полине.

Та вздохнула.

– Мать дома?

– На вахте.

– Опять сочиняешь?

– Работает на вахте. В столовой.

– Тогда напишу письмо, как её… Тёте Лене? Чтоб дала нагоняй. Пусть распишется, привезёшь обратно. Мать приедет, сразу ко мне.

Полина смиренно кивала. На том и расстались.

Ну, что сказать? Я – сачок, признаю. Надо было самому звонить этой тёте Лене и всё рассказывать. А ещё лучше – вызывать в школу. Так обычно и делают. Но как вызывать, тоже поймите? А если она – скандалистка? Я таких родственников знаю. Почище родителей будут. Начнёт права качать: где раньше были, почему не сообщали? Пойдёт к Соне жаловаться, все мои труды – коту под хвост…  А так – письмо написано, информация доведена, ждём возвращения матери. Что ещё надо?

– Она всё равно вас обманет, – услышал я Колосову.

Оказывается, эти двое уходить не собирались.

– Думаете, не подействовало?

– А чего ей будет? Подпись подделает и всё, – перебирала Лопатина письма.
 
– Давайте мы сами её поучим, – предложила Колосова.

Теперь я замолчал. Что ответить? С одной стороны – правильно: она же действительно всех обманывала, наша куколка. Но согласиться? Получается, я с ними заодно? Как-то это всё… Не укладывалось, словом.

– Не переживайте, никто не узнает, – наблюдала за мной Колосова.
 
– Мы с этой тётей Леной встречались. На рынке торгует. Та ещё халда, – добавила Лопатина.

Вот видите? А я о чём говорю?

– Одно условие. Это не должно повлиять на учёбу.

– Не повлияет…

Девушки знали, что говорили: в конце ноября мы вышли в успевающие. То есть, без двоек. Получили грамоту, вручала Соня.

– Но появились смешки. Обратите внимания.

Хорошо, отвечаю, поработаем.

С Полиной – тоже ничего такого. Растерянность в глазах была, так она прошла.

Тревогу забил Мухачев.

– Твои игру придумали – «Пастушок». Не замечал? Одинцову обманывают. Что не спросит – врут. Думал, шутка такая. Потом смотрю – нет, не шутка. Решил выяснить…

У Мухачева страсть – выяснять. У него везде осведомители.

– Так и есть, две недели уже. Правило одно – не говорить правду.
– Вот паразиты…

А Мухачев продолжает:

– В лицее был случай, ты ещё в департаменте был. Девчонку так же изводили, только молчанкой. До суицида дошло. Хорошо, в интернате заметили, успели остановить. А так, представляешь? Хоть самим вешайся. Тут глаза да глазки.

После уроков затащил к себе Колосову с Лопатиной. Смотрю на ту, на другую.

– Как дела с Одинцовой?

– Нормально.

– Вы хотели её поучить. Поучили?

Головой кивают.

– Прекращайте.

– Почему?

– Может плохо кончится.

– А мы уже всё, не играем, – сказала Колосова. 

– Мы теперь дружим, – добавила Лопатина.

На другой день смотрю – точно, втроём ходят. Решил, что истории конец. Но потом наступил декабрь, и оказалось, что школьные истории просто так не заканчиваются.

………………………………….

Белых куталась в шаль. Когда ветер в окна, у неё самый холодный кабинет.

Мы сидели второй час. Белых писала докладную. После обеда ждали Басова.

То, что случилось, было теперь понятно. Началось с Колосовой, с кого ещё? Сидела в кабинете Пономарёва, перед глазами – телевизор, купленный на папины деньги, в голове – телефон, которого нет, и мысли, как восстановить справедливость.

– Какая это справедливость?

– Какая есть. Другой не научили… – В мою сторону Белых не смотрела.

Тут – очередной скандал в образовании, как специально: учитель гульнул с ученицей. По всем каналам: да что такое?! Да сколько можно?! Куда смотрит Уголовный Кодекс? Колосова сообразила: чем не вариант? Пономарёв клюнет, сомнений у неё не было. Оставалось найти исполнителя. И снова случай: история с «Пастушком». Одинцовой поставили условие: или она участвует или не будет жизни.

– В итоге – спектакль с юбкой, – закончила Белых.

– Как она пришла к Пономарёву?

– Сказала, пишет стихи, хочет показать. Но вы не так выразились. Не она пришла – он разрешил прийти. Это разные вещи.

– Почему?

– Потому что нельзя разрешать ученице приходить к вам домой, зная, что будите там одни.

– Кто мог подумать, что так случится?

– Это школа, здесь всё может случиться. Поэтому есть правила, обязательные для исполнения, без обсуждения. Не для них – для нас. Пономарёв эти правила нарушил. Больше он у нас не работает.

Так, соображаю, с ним понятно. Теперь – со мной.

Белых пробежалась по докладной, сложила пополам, сунула в ящик. Пальцы – в замок.

– Вы общались с Басовым на старой службе?

– Случалось.

– Конфликты были?

– Один раз.

– Злопамятный человек?

Я пожал плечами.

– Он едет с нехорошими намерениями.

– Наслышан.

Наступила пауза.

– Есть возможность уехать на курсы. Две недели. Возьмёте отгулы, а с понедельника – в командировку. Согласны?

– Конечно, езжай, – поддержал Мухачев. – Отсидишься, пока уляжется. Но премия – тю-тю.

А что он ещё скажет?

………………………………….

Прошло полгода. Сейчас у нас август. Многое переменилось.

Мухачев ушёл в лицей. Всё-таки добился. С новой администрацией у него прекрасные отношения. И вообще он развёл бурную деятельность.

Мы с ним уже встречались, у него задание – доукомплектоваться (вот слово придумали, пока говоришь – язык сломается). Спрашивал телефоны учеников: у меня в классе два толковых паренька, хочет перетащить.

– Своих не хватает?

Ухмыляется:

– Зато в первый класс – очередь.

– У нас тоже очередь.

– Нашу с вашей не сравнить, у нас отбор. А скоро и других в городе подвинем (это он о гимназиях и лицеях). У нас директор – голова. А ваш как?

А наш Сергеич – попался, погорел на окнах. Меняли на двух этажах, ставили пластик. Приехала комиссия, развернули смету, пересчитали – не сходится. Кто что говорит. Мухачев утверждает: вор. А я считаю, подставили. Какой он строитель? Мечтатель. И хорошо, что сейчас попался, всё доделали, а то отправился бы Сергеич куда подальше. А так – только на пенсию.

Ещё у нас выбирали директора. Моё имя тоже звучало. Не прошёл. Думаю, Соня постаралась. И правильно, я – не руководитель. Придёт директор педучилища. У них там реорганизация, объединяют заведения, управленцев надо куда-то пристраивать.

– Тот ещё дракон, я его знаю, – заметил Мухачев. – Теперь наплачетесь. Он да Соня…

Соню он так и не любит. Может она его обидела, может ни один раз. Плохо, когда тебя обижают. Начинаешь защищаться, ищешь способы. Сашка свой способ нашёл, Колосова – свой. А Полина стала выдумывать. Я её понимаю. Кому ж не хочется – чтоб и мама не на вахту ездила, а в Турцию, и с деньгами было полегче? Обижаться не стоит. Главное знать, что есть у девушки такая особенность – выдумывать, и не обращать на это внимания. Учитывать, конечно, но без фанатизма. Как говорила моя мама: выправится. Ещё говорила – израстётся.

А к «Пастушку» мы в классе больше не возвращались. Я, когда с курсов вернулся, они мне похлеще историю рассказали: Басова угробили. Слава Богу, не мои и не до смерти: два ребра сломали дверью. Он по коридору шёл. Тут – звонок, обеденная перемена. У нас в это время умные люди по коридорам не ходят, всё пространство – среднему звену: те из кабинетов вылетают и в столовую несутся. А как же? У них там котлеты. Тут свой – не свой, на дороге не стой. А Басов замешкался и получил дверью в бочину. Сочувствую. Но работа – это же не только докладные читать, правильно? Нос тоже по ветру надо держать, если в школу приходите.

Хотя жене сказал другое: Соня наколдовала.

– Ты знаешь, какие у неё глаза? Посмотрит и всё…

Где Пономарёв, не знаю. Может снова в школе, но я бы не взял. Не наш товарищ, хоть и поэт.

И главное – мне дали десятые классы. Я так понимаю, с перспективой ЕГЭ. Купил два учебника, раскидал на вопросы. Решил, прижму сразу. А может они меня. Эта школа, всё может случиться.