Пустоцвет. Глава 27. Надежды и мечты

Глава 27. Надежды и мечты

***
А вот и та самая обитель, «цитадель» моего Пахомова, приглашения в которую я так «ловко» и столько раз отвергала.
Сдалась, пала «наша» перед гнетом обстоятельств, давлением перипетий судьбы… Но я и рада. Очень рада быть здесь. Быть Его… И более того… отныне между нами нет тайн. По крайней мере, с моей стороны.

- В общем, - задумчиво протянул Костя, кружась на месте. – Дверь и окна – бронированы. Но всё же… никому ни на что не отвечать: звонки, стук. Шторы не открывать, на улицу не выглядывать, как и на балкон – лучше не открывать и не выходить на него.
- А свет включать можно? - язвительно ухмыляюсь.
- И включать, и выключать, - паясничает (но добро). Улыбается.
- Сама щедрость, - тихо смеюсь.
- Я такой, я могу, - хохочет. Звонкий вдох: - В общем, в остальном– всё что угодно. Всё в твоем распоряжении… - махнул рукой около. Ухмыльнулся вдруг: - Конечно, желательно соседей не топить и хату не палить… но если уж сильно захочется – что уж тут, как-то да переживем.
Залилась смехом я.
- Короче, - спешно добавил, – мой дом – твой дом. И ни в чем не смущайся, не стесняйся… и не отказывай себе.
- Даже кота завести можно?  - хохочу язвительно.
Коварно, томно прищурился Пахомов. Шаги ближе – и обнял, притянул к себе. Глаза в глаза; шутливым, соблазнительным шепотом:
- Я тебе буду… вместо кота, - прилип коротким поцелуем к моим губам - хотел, было, уже оторваться, как тут же осекла, удержала подле себя: смело ответила, уволакивая в плен нежности и чувств. Поддался, послушно, покорно… бесстыдно, Костя.
Минуты шальных ласк, жарких объятий, смелых блужданий рук по телу – и приговор: отрывается от меня. Нежным бархатом на ухо:
- Может, кушать?
Конфузливо смеюсь:
- В душ. Очень хочу в душ.
- Ну, в душ, так в душ… Пошли.
- Что значит «пошли»?! – громко выдала я, лживо строя недовольство. Немного отстранилась. Глаза в глаза. Чувствую, как щеки мои запылали от смущения.  Но миг – и позорно проигрываю, заливаясь звонким хохотом, уступая "подлистым" кривляниям сего "гада": – Это я в душ, а ты – кушать.
- Ну да, - съязвил шутливо Пахомов. - Так я тебя одну и отпустил, - игривый рык, откровенно уже забираясь мне под платье.
- Тебе что, мало? – изумленно, едва ли не визгом; выпучила на него очи. Живо пресекаю, останавливаю нахальства ход.
- Мне всегда тебя мало: хочется еще и еще, -  ржет негодяй. - И потом, я же тебя на кровати еще так и не пробовал, - бесстыдный гогот.
Невольно рассмеялась и я:
- Ты меня много еще где не пробовал. И что теперь? Пока не поставишь все галки, не остановишься?
Враз приблизился. И коварно на ухо жарким, манящим, сводящим с ума, шепотом:
- Да. А потом… по второму кругу, и по третьему…
- Да Вы, Сир, тот еще… похотливый извращенец, - смущенно хохочу, невольно заливаясь краской.
- А Вы, Леди, только сейчас это поняли, да? Ох, тяжела же ваша судьбинушка… тяжела.

***
И всё же душ. И всё же… общий, на двоих ритуал. Кое-как уговорила… силы поберечь… и меня заодно.
Шаги в комнату.
- Садись на диван, - кивнул в сторону своей, на скорую руку заправленную, постель.
Поддаюсь.
Мигом метнулся к серванту. Достал что-то с полки. А дальше в шкаф – полотенце закинул себе на плечо.
Присел на корточки у моих ног.
- Ты что задумал? – смущенно улыбаюсь.
- Не боись… я добрый доктор…

Обработать перекисью раны, кое-что даже пластырем заклеить.
И снова присел у моих ног. Странный взгляд в очи.
- Что? – пунцовею под его молчаливым напором.
Мгновения волнительных скрытых мыслей, интриги, соблазна – и внезапно закачал головой:
- Ничего. Просто… до сих пор не верится, что затащил тебя к себе. Что ты теперь – моя.
Смущенно улыбнулась, пряча на мгновение взор.
- А я и так была твоей… причем… с первой нашей встречи.
Рассмеялся враз, но еще миг – и осекся, прервал себя. И снова... соитие взглядов.
Закивал одобрительно:
- А я – твой. Только… сам этого не понял. Потому... столько времени упустил.
- Но у тебя еще была… Ирина.
И снова кивки, болезненно кривляясь и виновато пряча очи.
- Да. Была…
Момент – и внезапно замотал головой, будто прогоняя мысли из головы. Зажмурился. Скривился:
- Но… слава Богу, всё позади, - устремил взгляд мне в глаза, пристальный, говорящий, глубокий. - И все ошибки… грубо, но исправлены. И теперь у каждого из нас есть шанс… быть счастливым. В том числе – и у Малого.
Немного помолчав, добавил:
- И ты – теперь моя, а я – твой. Всецело.
Вдруг движение – и несмело, бережно взял мою ступню в свои ладони. Нежное касание, поглаживание по голени – и неожиданно коснулся, прилип губами. Сладкий, короткий поцелуй… и ход дальше. Перебежками, робким напором… поднимался всё выше и выше – пока вовсе не повалил меня на спину и проник между ног, нагло, откровенно разводя их в стороны. Мнусь, сопротивляюсь – да только… это уже неважно: скользя влажным языком по внутренней стороне бедер, нежностью, трепетной, до дрожи доводящей, ласки… до стонов изнеможенных накаляя меня, Костя творил свою дерзкую, шальную… умопомрачительную феерию. Жадный, бешеный, отрешенный крик разорвал тишину, оповещая весь мир о моем поражении, сокрушении… и самозабвении. Звезды взорвались блеском, рассыпаясь по темному полотну искренних, но вместе с тем… и сказочных ощущений и чувств.

***
Жадно прижаться друг к другу – и попытаться уснуть.
Однако… чем сильнее я пыталась прогнать мысли, тем упорнее… они возвращались обратно и с новой, большей силой затевали очередной вихрь. И неважно, что голова гудела, раскалывалась на части, тело ломило, будто каток переехал меня, - рассуждения... куда более беспощадным изувером оказались, кромсая, пиля, рвя меня на ошметки, душу испепеляя заодно.
- Знаешь… о чем я еще думаю? – осмеливаюсь на самое жуткое, потаенное. Но, словно воздух наконец-то хлебнув,  почувствовав невероятное облегчение, сознавшись ему, моему Косте, покаявшись… пооткровенничав с ним, я больше не могу, да и не хочу останавливаться: высказаться, избавиться от внутреннего груза… разделить горе напополам. Ведь только так... у меня появляются силы... жить, идти дальше, вперед.
Эгоистично? Нагло? Самонадеянно?
Возможно… возможно и так. Но не могу уже… иначе.
Пахомов - это всё моё, весь мой мир... и я хочу в нем раствориться, прошлое... позабыв навсегда.
- Что?  - так и не дождавшись продолжения, отозвался учтиво мой мальчик.
Прожевала страх, собрала волю в кулак – и решилась на... важное:
- Иногда мне кажется… что если бы я хотела… действительно хотела этого ребенка, то он бы… выжил. Держался бы до последнего. Вопреки всему…
Обмер, пришпиленный заявленным Костя. Долгий, жуткий миг тишины, безучастия, отсутствия вдохов  – и словно очнулся: враз сжал крепче в своих объятиях, невольно сильнее зарываясь носом мне в волосы.
Еще вдох - и шепнул на ухо:
- Лизонька… Девочка моя… Что суждено, то суждено. И мы не в силах что-то изменить. И всё, что должно было случиться… с нами: со мной, с тобой,  с нашими близкими – всё и случилось. И только благодаря этому (горькому опыту, радости и печали) мы те – кто мы есть сегодня. Только так бы… мы встретились с тобой. И только так бы – обрели друг друга. Не потеряли, не оттолкнули, не профукали…  Только так… мы ныне безумно ценим и дорожим тем, что у нас есть. Только так…
- Но Его больше нет, - болезненно рычу я от обиды, заливаясь, захлебываясь уже слезами. – Ни его… ни других. И никогда уже больше не будет.
- Мы что-нибудь придумаем…
- Что?! – горько, отчаянно, невольно дернувшись в его хватке, но не поддался, не уступил.
Все так же сдержанно, нежно, успокаивающе:
- Что-нибудь, - приговором. – Люди в космос летают… А то… с таким мы не справимся.
- Космос? – отчаянно, озлобленно гаркаю. - Ты серьезно?!
- Сколько детей… без родителей растут. Без семьи, без дома... Кому-то да надо их брать, любовью одаривать… И заодно – судьбу спасать.
Обмерла я в рассуждениях.  Болезненные за и против. Решаюсь:
- А тебе не обидно? – жгуче, себя режа заживо.
- Насчет чего?
- Тебе же... любая…  может родить. Любая! Твоего… по крови родного. А тут – от всего отказаться. И ради чего?
- Ни чего, а кого, - невольно грубо вышло, озлобленно гаркнул. Но тотчас осекся, сменив тон на прежний: - Ради себя… и тебя. Не нужен мне никто иной. Только ты… И если не дано… иметь общего ребенка – то я это принимаю. И ничего здесь сверх... колоссального, сверхъестественного нет. Это - мое решение, - твердо, уверенно отчеканил слова. – И мне с ним жить. И пока у меня есть ты, и я счастлив рядом с тобой – пока всего этого мне будет хватать с головой. Я с радостью с тобой усыновлю ребенка. Да и за наших с тобой… поборюсь. Гляди, медицина не стоит на месте. «ЭКО-шмеко»… Че у них там есть? Всё можно перепробовать…
Отчаянно, скорбно рассмеялась я, зажмурившись от боли:
- И все-таки… надеешься. Ждешь.
- А ты? – резво спохватился, расселся в постели. Уставился на меня, да так, что буквально чувствую тактильно его взгляд. Поддаюсь – отрываю веки. Очи в очи. Продолжил: - Или все: сказали – и ты сдалась. Быстро руки опустила. Да?
Виновато, пристыжено прячу взгляд.
Долгие, шумных, тревожных вздохов, мгновения – и сдается:
- Ничего, - будто гром, звук его. Невольно вздрогнула я от испуга. Резво уставилась ему в глаза. Поддается, отвечает тем же: - Решим проблему нашу – и вернемся к этому разговору… И ты у меня уже не отвертишься, - игриво, коварно вдруг заухмылялся мой диктатор. – Будут у нас еще дети, - приказным тоном. - Сами родим или нет – неважно. А БУДУТ.

***
Часа четыре утра было, когда его вызвали на работу.
- А кушать? – взволнованно дернулась я в постели; пытка продрать глаза; увидеть, разглядеть нормально своего мальчика. – Давай хоть завтрак приготовлю? – живо кидаюсь на край дивана - голова невольно пошла кругом.
Но и без того - тотчас пресекает мне путь Пахомов: присев рядом, ловит в сильные, жадные объятия. Прижал к груди, короткий поцелуй в губы. Шепотом на ухо:
- Не надо, зай. Некогда. Там где-то заскочу, перекушу. Ты, главное, сама поешь. В холодильнике что-нибудь да найдешь… - резво отстранился, сорвался на ноги. Шаги по комнате. - А вечером уже привезу что-то более толковое, идет? Как и одежду - скинешь мне потом смс с размерами.
- Костя… - коротко, серьезно обронила я.
- Да? – невольно вздрогнул от удивления, учуяв неладное; резко уставился на меня.
Жгучие, резиновые мгновения – и отваживаюсь. Искренне и всецело осознавая:
- Я люблю тебя.
Вздернул невольно бровями. Округлились очи. Шальные секунды, дабы побороть шок, - и решается, заливаясь смущенной улыбкой:
- А я тебя, Лиз… Очень люблю.

***
Жуткий, пустой день… И пусть интерес брал свое – и изучать доселе закрытую от меня жизнь Пахомова было очень увлекательно, голова все же в основном туманилась другими мыслями: сердце откровенно изнемогало по своему мальчику. Едва обрела – всецело, безоговорочно – и надо отпускать. Волноваться… что, где, как. Лишь бы ничего плохого не произошло.
Честно, даже не представляю… как Ирина всё это выдерживала. Верю. Честно, верю… что она его любила. Какой-то странной, сдержанной, может быть, скрытой… нелепой любовью… Но любила. Ведь иначе просто не может быть – нет. Как можно Костю не любить? Когда он такой искренний, добрый, нежный, заботливый... верный, отважный, веселый… Не смотря на все «но», он хороший. Очень хороший…
Закачать в негодовании головой и шумно вздохнуть.
Скривиться.
И тем не менее, так плюнуть в душу, так предать…
Хотя… и я не лучше: по отношению к Буранову – тоже демон. Тоже – черти что…
Обмерла невольно у серванта, в мыслях своих потопая. А потому не сразу заметила, осознала, что взором наткнулась на что-то... до боли знакомое. В самом углу, в закромах блестела та самая заколка. Живо открыть стеклянную дверцу – и забраться внутрь, схватить цацку. Нет, не показалось (невольно смеюсь сама себе под нос): кручу в руках вещицу. Надо же… сохранил. Та самая… моя злосчастная заколка, что я моему Костику, моему "Захватчику", в «плату» за доброту, веселье и «лекарство» оставила, небрежно (тайно) обронив в машине.
Та самая, что для меня в те, кажется уже, далекие… времена немало мне нервов стоила.  Буранов…. Чертов Буранов. Давно мы с тобой познакомились, очень давно – мне тогда только семнадцать стукнуло. Закрутилось, завертелось. Страсть, яркие впечатления, чувства… первая любовь. Ты стал для меня целым миром, я же для тебя – лишь попыткой… обрести что-то стоящее. Всё сомневался, всё что-то искал на стороне, куда-то душа твоя тянулась. А я терпела, ждала-выжидала… Надеялась, искренне надеялась, что наступит день – и я стану для тебя не просто девушкой, не просто даже… женой, а любовью – настоящей, единственной и неповторимой. Но единственное, что ты упорно дарил, изо дня в день, – так это вранье. Чистое, красивое, блестящее – как эта мерзкая заколка. Покрытая лишь позолотой – так и наши отношения, твое ко мне отношение – было лишь позолотой. Вместо бриллиантов – фианиты: вместо чувств – надежда; потом - игра, а затем... и вовсе пустая, вредная привычка.
Долг. Даже наша свадьба, в итоге,  стала… лишь – долгом, и то... перед ребенком, а не – мной… Тебя же я бесила, твоя душа требовала свободы – я тянула тебя на дно: тихий, закрытый омут, где предложить могла лишь – заботу и тепло. Но это пока не явил ты мне свое истинное обличье – закрутилось, завертелось, забурлило подводное течение, рождая холод, злость, презрение в ответ – и топя уже нас вместе заодно.
Погубили… вместе погубили наше дитя: ты - своей жаждой чего-то иного, нежели есть у тебя уже, а я – своей глупостью. Вместе – трусостью.
Подарив заколку, думал, что я тебя прощу, что я пойду за тобой вновь… и в огонь, и в воду; стану женой, рабом. Жертвой паду на алтарь нужды и долга – а в итоге… ничего. Ни желания… ни нужды.
Ненавижу тебя. Ненавижу… Как и эту заколку… до сегодняшнего дня.
Дивная, жуткая вещица. Неоднозначная барышня. Вовсе неоднозначная.
Еще недавно – оплот, символ горя и слез, разочарования моего, Буранова.
А уже сегодня, сейчас – чувств, отношения… Кости ко мне. Ведь сохранил…
Действительно… с первой встречи я зацепила Его (и снова смеюсь сама себе под нос). Вопреки всему… и собственной холодности, принципам (ведь еще женат был), безучастию… а сохранил, сберег на память… обо мне – глупой, сбежавшей Невесте.
Чудеса… чудеса, ей Богу… и нет ничего в этой жизни однозначного. То, что сегодня является для тебя горем и тащит на дно, завтра может оказаться ступенью, поворотом, дорогой… к чему-то иному, более настоящему, к чему-то большому и действительно стоящему…

***
Явился Мой Герой домой даже не под вечер… а аж под самое утро.
Ночь без сна. Вся на иголках. И слезы наворачиваются на глаза – вот только… без зла, без обиды, без гнева. Если Буранов гулял, развлекался – то тут я знаю, верю… Костя не поступит так со мной (по крайней мере, пока)…
А потому, едва раздался шорох, застучал ключ и щелкнул замок, вторя оборотам, я тотчас, счастливая, сорвалась с места и помчала встречать своего суженого…

- Мой руки – и кушать! - радостно скомандовала, заливаясь смущенным смехом. - Я, конечно, тот еще повар… да и запасы у тебя не ахти...  - затарахтела, словно старая лебедка.
- А просто пельмени? – заливаясь блаженной улыбкой, покорился моим наставлениям: в ванную, да за мыло жидкое…
- Опять сухомятку? – оторопела я, скривившись в негодовании.
- А мы чайком разбавим, - хитро прищурился.
Смыть пену долой и живо вытереть руки полотенцем. Резвый шаг вперед, хватая меня в свои объятия. Короткий поцелуй в губы.
Взгляд обрушивает в глаза:
- Я соскучился…
- Кушать сначала, - грозно рычу, хотя не без притворства.
- Вот и я о чем же, - коварно захохотал и силой, нагло потащил в комнату…


Рецензии