Обыск 1-22

                НЕМНОГО О СЕМЬЕ, С КОТОРОЙ ПОРОДНИЛСЯ ДЕД ФЕДОТ
               (Воспоминания Деляры Прошуниной, снохи Федота Кондратьевича.
                Написаны в конце 90-х годов.)

                (1/22) Обыск

     Свою жизнь я помню с 26 марта 1938 года, когда, проснувшись среди ночи от яркого света, увидела, как три чужих дяди вынимают из шкафа мамины платья.
     -Спи, спи, сероглазка,- сказал один из них, заметив, что я проснулась.
     -Я не сероглазка, я кареглазка,- уточнила я.
     Это был обыск. Папа уехал в Ленинград в командировку. Там его арестовали, а ночью пришли в московскую квартиру с обыском. Хотя мне тогда было восемь лет, я помню все, будто зритель, смотревший незабываемый спектакль.
     В квартире полно народа. Папин племянник Семен, инженер из Ленинграда, приехал в Москву по делам, остановился у нас. Как мне кажется, в те годы в гостиницах жили только очень важные персоны. А все остальные устраивались у знакомых и родственников. Мамин племянник Эскендер, студент Бауманского института, засиделся и остался ночевать у тети. Мамина сестра, Умай, приехала погостить у нас. Моя няня Ольга Борисовна, которая гордилась тем, что была "белой" горничной у одной из барынь Морозовых. ("Белая" горничная одевала и причесывала барыню, следила за исправностью ее туалетов и гладила кружева.) В роли понятых - дворник и еще кто-то из домоуправления. Главные действующие лица - трое мужчин в штатском, проводящие обыск. И, наконец, мама и я.
     Тетя Умай и Семен держат маму, которая бросается с кулаками на мужчин в штатском и обещает выцарапать им глаза. Они вроде бы не замечают, только время от времени предлагают: "Перетащите буфет в прихожую или хотя бы вынесите посуду. Ведь им,- кивок в мою сторону,- понадобится, а мы комнату опечатаем". Или "Соберите ее одежду и книжки,- опять кивок в мою сторону,- ведь ей завтра в школу". "У нас каникулы",- опять влезаю я. Мужчины смеются и сами выносят мои игрушки и книжки. И патефон. "Ей пригодится",- будто оправдываются они.
     Я уже оделась и хожу по пятам за мужчинами, не сводя с них глаз. А они листают книги, которых очень много в комнате, ее взрослые называют папиным кабинетом. Понятых Ольга Борисовна поит чаем в кухне. Эскендер выносит посуду, стулья, ковер со стены, еще какие-то мелочи.
     Потом мужчины в штатском опечатали две комнаты, оставив нам с мамой одну.
     -Хорошо, если бы кто-нибудь из вас взял девочку,- на прощание посоветовали они.
     Сегодня я понимаю, что эти трое сделали для нас максимум того, что могли. Они выполняли приказ, но от себя не добавили ни капли зла.
     После их ухода маму чем-то напоили, и она уснула. А все остальные уселись в прихожей на вынесенные из опечатанных комнат стулья и стали думать, что делать со мной.
     Семен взять меня не мог, у него жена - секретарь райкома. Дочь "врага народа" в своем доме она не потерпит. Почему-то никто не сомневался, что папу осудят, хотя, по-моему, никому и в голову не приходило, что он шпион или диверсант. (Он был военный, его должность называлась, кажется, заместитель инспектора пехоты РККА. Сначала у него было три ромба, а потом стало три шпалы. Мама никогда на эту тему не говорила, документов не осталось, узнавать потом - мне не хотелось).
     Тетя Умай тоже не могла меня взять. У нее муж военный, мое присутствие опасно для его карьеры и даже жизни на свободе. Эскендер сам живет в общежитии. Ольга Борисовна сказала, что она меня, конечно, возьмет, но ей 82 года и надолго сил ее не хватит, да и жить нам будет негде, если нас выселят из этой квартиры. На этом всё и закончилось.
     Надо признаться, что я перемены в своей жизни не понимала. Пока мне было просто интересно. Поэтому утром, едва дождавшись, часов в десять я позвонила своей школьной подруге Викторине Придворовой, младшей дочери поэта Демьяна Бедного, и с жаром начала ей рассказывать о ночном приключении, а она почему-то повесила трубку. Я позвонила снова, и взрослый голос мне сказал: "Вам лучше забыть этот номер". Больше всего меня поразило слово "Вам".
     Это был не последний совет забыть номер. Года через два в маленьком детском парке на Покровском бульваре я радостно кинулась к мальчику Алику, фамилии уже не помню, с которым вместе ходила в немецкую группу с трех до семи лет. В группе нас дразнили жених и невеста.
     -Чего тебе, девочка?- строго спросила бабушка Алика.
     -Анна Сергеевна, это же я, Деля.
     -Ты ошиблась, мы никакой Дели не знаем.
     Я изумленно уставилась на Алика, но он смотрел в сторону.
     Такие истории я хорошо запоминала, хотя они меня вроде бы и не огорчали, только удивляли.
     На следующий день после обыска дом опустел. Семен ушел к товарищу, Эскендер в общежитие, тетя Умай вечером уехала в Краснодар, где жила с мужем. Мама металась по прихожей, курила и проклинала советскую власть. Мы с Ольгой Борисовной, как мышки, сидели в оставленной нам спальне и боялись высунуть нос. Боялись маму. Она казалась совершенно невменяемой. Хотелось есть, но Ольга Борисовна велела потерпеть, пока мама устанет и ляжет. Так и случилось. Потом несколько дней мама с утра уходила, приходила вечером, серо-зеленая от гнева и усталости. Ольга Борисовна поила ее валерьянкой и ни о чем не спрашивала.