Завтрак на балконе

Правильный сценарий
Завтрак на балконе

Правильный сценарий

Цецилия целый день шляется по городку, заводит себя в разные заведения и заводи. Наслаждается безделием, безмыслием, безветрием. Узнала выражение – tourismo de nadismo, где последнее слово произведено от nada, «ничего». Вольный перевод – туризм-пофигизм, смысл в том, что турист никуда не спешит, определенного маршрута у него нет, плана путешествия тоже нет, куда стукнуло – поехал, где понравилось – завис.

Медленно сужая круг, Це подыскивает себе место для вечера. Порту Сегуру – старый город. Колониальное прошлое, церковь в центре, разноцветные одноэтажные домики, оранжевые, голубые, кремовые, ярко-розовые, старая площадь, крохотный беззвучный фонтан, сплошное очарование. Все это мило и любопытно, но очень негусто, изучить можно за один день. Все-таки главное в курортном городе – это пляжи и бары. Вода и водка. Кайпиринья в каждом баре. При такой погоде это стало совершенно необходимым. Это при какой же погоде кайпиринья становится необходимой. - Да при любой, - считает сейчас Цецилия. Там лед, много льда; лайм, тоже много. Кашаса*, и ее больше, чем льда и лайма вместе. Да и лайм ли это.

*Кашаса – тростниковая водка. Не каждый сможет пить в чистом виде.
 
Одну заводь Це берет на заметку. На берегу океана. Кайпиринью здесь делают лучше всех на побережье. Со сдачей все честно, даже не пытались обмануть глупую безъязыкую гринго. Меню только на португальском. В принципе можно сообразить: arroz - это явно рис, carne - точно мясо, не рыба же. На первое время вокабуляра должно хватить. В любом случае удобно есть одной рукой, а читать - другой. Ленивые локти на стол. Достоевский. Сейчас вот кажется, что это постановочный кадр. Дескать, как русская туристка, так сразу томик Достоевского в руках. Мы бы и рады прилгнуть, мол, Тютчев, Тютчев это был, томик Тютчева же. Но нет, не Тютчев это был, а Федор наш Михайлович. Чтобы лишний раз не лгать читателю, просто скажем так, как было.

Дикая русская туристка в совершенно дикой нерусской глуши ищет место: нужно, чтоб было тихо - книгу читать; чтоб на океан глядеть; при этом чтоб коктейли не по полчаса ждать и чтоб вкусные при том. Странно, но все это в одном месте - практически несуществующее сочетание.

Впрочем, сначала коктейль приготовили слабовато. Ход их мыслей понятен: женщина – раз; белая – два; да вообще гринго. Це привыкла к тому, что она тут все равно гринго, хоть кол на голове теши. Ну, иногда разве принимают за бразильянку из Санта-Катарины, это тот штат, откуда Жизель Бюндхен. Похоже, русских девушек с их неповторимым облико морале тут не бывает. Приходится объяснять официанту, покрепче сделай, амиго, что ж ты мне одной воды налил. - Воды?! – ужасается тот. - Mamma mia, ладно, сделаю вам покрепче. Приносит новый. Опять жидковато.

- Амиго! – устало зовет Це. – Неси бутылку, я покажу, сколько кашасы.

Приносит. Наливают вместе.

- Так пойдет?
- Да, вот именно так. Давай последнюю, и счет сразу.
Симпатичный какой, - грустно думает Це. Не то чтобы красивый, но смешной и такой, пламенный. Тусовщик местный. Хотя кто не тусовщик в этих краях. Чем тут еще заняться. Он по теме?..

Щедрые чаевые, - пусть меня запомнит. До вечера несколько часов, которые надо заполнить восхитительно приятными делами: искупаться; крем для тела купить. Це в каждом новом городе покупает крем для тела с маслами и экстрактами местных трав, плодов, орехов и пальм, и каждый раз восхищается ароматами и качеством. Вьетнамки надо новые купить под новое платье. Но главное - подыскать подходящее место на вечер, причем успеть до наступления темноты; в темноте искать не с руки.

И ведь как оно все работает. С одной стороны, интуиция четко говорит – здесь. Это здесь, больше ничего искать не надо. А с другой стороны, что-то очень похожее на ту же интуицию прямо кричит в ухо – нет! Уходи прочь. И вот как определить, кого слушать. В одно ухо тот голос, в другое – этот. А вообще такое ощущение, что отсюда надо бы бежать, но это уже невозможно: в том сценарии, который писали наверху, быть Цецилии надо именно здесь; хочешь или не хочешь, но его придется разыграть.

У амиго полыхнули глаза, когда он увидел свои чаевые за час. Улыбается широко-широко, не подобострастно, а просто радостно.

- Спасибо, спасибо, сеньора. Не отрывая от нее внимательных глаз. - Вот какие гринго бывают, - с восторгом думает он.
- Да ладно тебе, - говорит ему по-русски Цецилия в ответ на его мысль.

Отличный бар. Все, поиски окончены. Или еще пройтись? И снова два голоса, по одному на каждое ухо. С парнем контакт есть, это всегда кстати. Смуглый, худенький, быстрый, по виду немножко наивный. Однако кажущаяся наивность всегда может обернуться обычной глупостью, или мастерски скрываемой ушлостью, или чем угодно еще. Но этот парнишка вроде без подлинки, простодушный такой.

Дальше по побережью, километра через три - другой бар, потом еще один, и последний, все дальше и дальше друг от друга. Обзор километров двести в одну сторону, и столько же, если обернуться назад. Это штат Баия, благословенная Баия. Если в Бразилии куда и ехать на пляжи – то это сюда. Попробуйте сказать бразильцу, что вы едете загорать… в Рио. Это все равно что русскому человеку сказать – я еду загорать в Санкт-Петербург. Загореть-то можно. Но выбор странноват. 

Здесь совсем другой масштаб по сравнению с камерными пляжами Европы. Це идет по однообразной кромке океана бездумно, однако глаза цепко высматривают лучшие места. Ничто не предвещало... Главное - найти место, где можно почитать спокойно, по-нашему, по-московски; если получится – в тишине. Сидишь себе в кафе с увлекательной книгой, никого не трогаешь, тебя никто не трогает. Здесь с этим сложно. В самом дорогом ресторане Сан-Пауло, - там да, там конечно, никто вас не тронет, в смысле не помешает читать. А если местечко попроще, то и нравы попроще. Но со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Есть такой вид туристов, которые не любят все, что для туристов; им подавай жуткое, зато аутентичное место, куда только местные ходят.

Откуда ни возьмись, на совершенно пустом пляже появляется торговец фруктами. Он материализуется из плотного марева жары прямо перед Цецилией; без страха, но с сомнением она всматривается в то, что навалено в его корзине на спине. Элегантным танцевальным движением тот снимает корзину и ставит ее наземь: это цитрусы. Не то, чтобы апельсин, но и не сказать, что лимон. Не мандарин точно, но и не лайм вовсе. – Это апельсин «декопон», - с гордостью говорит мужчина. Сложно понять, это сорт такой - Декопон, или же это слово означает какую-то характеристику плода, переводится как-то; или это вообще приглашение его попробовать на местном диалекте. Це с любопытством берет себе три «декопона». У торговца вопросы. Це терпеливо отвечает почти на все и наконец отворачивается к своим трофеям, всем видом показывая, что сейчас все, сейчас -  дегустация. Для мужчины это как раз самое интересное место и есть, но Це устала от разговора.

Декопон. Если привычный нам апельсин – оранжевый цитрус, а лимон – желтый, то этот фрукт – белый. По размеру он как гигантский мандарин; по форме точно как мандарин-переросток. Кожура желто-зеленая, рыхлая, средней толщины и снимается вполне охотно. Мякоть плотная и сочная, с кисло-сладким вкусом; ароматность средняя, но необычная, как будто кроме собственно цитрусового вкуса добавили что-то еще. Обычные оранжевые апельсины имеют очень концентрированный, насыщенный вкус; этот – и сам светлый и вкус полегче. Если делать сок, будет светлый желтовато-зеленый кисленький напиток; не сравнить с термоядерным оранжевым соком на завтрак. Для разнообразия отлично пошел. Название вообще высший класс. Приятно есть и думать – «я ем декопон».
 
Последний бар на побережье; возможно, там дальше есть и другие, еще километров через пятнадцать, но проверять неохота. Вопросы всегда одни и те же, хоть пластинку записывай. Откуда вы? Как вас зовут, есть ли у вас компанейро, что вы забыли здесь, по работе или туристка, не хотите ли выпить и переспать с нами со всеми? Прямо сейчас?

Погуляла, поискала; протрезвела; вернулась. Знала же с самого начала, что это лучшее место на побережье. Откуда эта подлая привычка игнорировать свою интуицию? Почему бы не полюбить наконец себя и не начать относиться к себе со вниманием. Понять бы только, в каком ухе голос слушать.
 
- Вы такая красивая, - говорит тот же юный амиго, и протягивает руку, и осторожно, будто неведомую гусеницу, трогает кожу Це подушечкой среднего пальца. Парень прекрасно понимает, Це прекрасно понимает, все вокруг прекрасно понимают, что ему «не светит», ну хоть одним пальцем потрогать. Наверное, так дети всегда хотят потрогать лошадку или кролика, - интересно же.

Це вздрагивает. Еще свежо в памяти то эпическое путешествие с ментами из Рио в Сан Пауло. Хотя этот парень очень милый. Нежный такой. Все-таки гей? Да без разницы, - думает Це. На секс все равно пока мораторий. У меня Достоевский и кайпиринья, а лучшее – враг хорошего.

Но не все так просто; кто-то сверху явно или неявно руководит постановкой, не особо интересуясь нашим мнением. Там что-то пишут и пишут, а нас пинают, чтобы мы исполняли предписанные роли. Оно потому так трудно и идет, что нам сценарий не показывают никогда.

Боковым зрением Це видит тень, даже не тень, а просто движение слева от себя. Инстинктивно глаза вверх и влево – и там Она.

Она вышла из нутра бара наружу, к столикам на улице. Це дотоле даже не задумывалась, что там еще что-то есть какое-то нутро, воспринимая картинку фрагментарно – тут столики; вот тут я. Вон официант. Внезапный взрыв нового фрагмента заставляет Цецилию искренне вздрогнуть.

Кто это говорил, Татьяна Черниговская?.. Вроде как мозгу требуется полсекунды, чтобы отреагировать на сигнал извне. Любой сигнал – жар, холод, боль… А тут и жар, и холод, и боль; богатый пляжный коктейль. Это она.
 
Мозгу требуется полсекунды, чтобы сообразить: если тут жжет - надо отдернуть руку или отшвырнуть горячую кружку с тонкими стенками; если там жжет – вскочить с уголька, на который ненароком опустил попу у костра, и спустя полсекунды пожалел об этом.
 
Здесь те же полсекунды, чтобы понять: жжет. В мозгу. Что именно сейчас надо отдернуть?.. Це отвлеченно, как будто со стороны (хотя почему «как будто». Все мы немного  «со стороны» сами себе) отмечает, что пять минут назад все было по-другому, вся жизнь была другой. Что-то случилось прямо сейчас, только что, и все, что было, можно с легкостью назвать пыльным шипящим  словом – «прошлое». Что-то треснуло и разорвалось в воздухе в соответствии с «их» сценарием; у Цецилии был другой, просто ее не спрашивали.

- Я вроде только что наслаждалась одиночеством. Мораторий же. Или это не у меня? А что тогда у меня? И кто это опять спрашивает?.. - Привязался тоже. Хуже радио.

Слово «вышла» ни о чем не говорит, это просто констатация факта перемещения тела в пространстве; была там, стала здесь. А здесь у нас - львица, которая выходит из своей пещеры, или что там у них, у львов. Невидимый разрывной снаряд в голову Цецилии; Це чувствует себя солдатом без шлема. Умеют же некоторые люди выходить на люди.

Фемина скрещивает руки на груди, будто вскидывая щит. Стоя от Це в двух шагах, оглядывает пространство перед баром, столики с посетителями. Внимательнейшим образом шерстит взглядом всю площадку против часовой стрелки, как будто против шерсти, столик за столиком, лицо за лицом. Це сидит наискосок от нее. Следит за глазами той, как завороженная. Напряжение, как перед прыжком. Она останавливает наконец свой шерстистый взгляд в ее глазах, и Це не успевает, ничего не успевает… За пол-то секунды не много успеешь. Особенно, когда «их» сценарий идет.

Она тоже неприметно вздрагивает, встретившись с Цецилией глазами. Вздрагивают глаза – чуть-чуть.

- Хотите, садитесь за мой столик?.. Я как раз сейчас кайпиринью закажу… – Це пригласила ее, хотя почти полсекунды назад пришло знание, что та - хозяйка заведения, а вовсе не местная баба, зашедшая выпить; таких Це усаживала за свой столик десятки раз теми же словами. Та как будто почувствовала, что приглашение пришло не в той форме. Ей не понравилось.

Но брякнуть всегда выходит быстрее, чем за полсекунды. Женщина смотрит еще внимательнее, но слишком вежливо и настороженно. Осекается на том, что собиралась сказать.
 
- Спасибо, н-нет, наверное, - произносит с запинкой, на слове «спасибо» глядя Це в глаза, а на слове «наверное» уже на асфальт или куда-то вбок.

Может, он и правда основной, этот инстинкт. Не доказано. Как бы там ни было, Це позвала ее (да, это был зов) в мгновение ока, инстинктивно, а собиралась сидеть одна – мораторий же.

Красивая, ух. Типичное португальское лицо. Лицо гордых прямоносых завоевателей. Волосы вьются, причем сильно. Цвет русый, без тени краски или химии, даже геля для укладки нет – разлетаются от любого ветерка. Косметики ноль, из украшений только простая штучка на шее, орех какой-то или косточка, на местный лад. У них тут такие косточки встречаются, что иногда с тыкву размером; Амазония, тропики, вот это вот все. Цвет лица великолепный, ни одной морщинки, хотя нет, чуть-чуть в уголках глаз, но мы простим, потому что все равно она выглядит лет на двадцать моложе своего возраста. Никакой косметики, а такая красавица, вся естественная, сплошь натуральная… Ой нет, - спохватывается Це. Только не «натуральная»… Натуральные «не в тему».

Глаза карие, серьезные, проницательные, а сами так и ждут, когда бы рассмеяться. Сама сосредоточенная, даже чуть-чуть озабоченная. Ох хорошо бы, милая; будь озабоченной. 

Львица возвращается.
 
- Позволите к вам присесть? Вы не против? Не помешаю ли я, с вашего позволения?

Думаете, было хоть что-то, похожее на это? Ничуть не бывало. Она просто взяла и села за столик Цецилии. Как будто весь вечер тут сидела, да отлучилась на минутку. Она грузно села на пластмассовый стул, с громким жирным звуком развернула его к Цецилии. Ну и характер, - думает Це.
 
В голове все обвалилось в момент, опыт, установки, привычки. Она такая, такая… разрушительница. Неописуемая. Львица; не просто львица, а хозяйка, главная, старшая в прайде. Львица-вожак. А вроде мораторий. Собиралась с книгой посидеть. А тут такое…. такая… Элизабет… Львица, богиня, красавица, оказывается, таких еще делают. Я не готова. Элизабет, кто ты…

Я уже люблю тебя, Элизабет, как назло. Но я не хочу, слышишь, не хочу возвращаться  домой с разбитым сердцем. Что я буду делать там, в Москве, без тебя, Львица, пощади. Вся моя жизнь идет псу под хвост после знакомства с тобой. Все эти месяцы здесь я боролась за то, чтобы вернуться домой с нетронутым сердцем, я намеренно ухожу от любых зависимостей и привязанностей. Богиня, освободи меня.

Куда там.

- Вы туристка?
- Еще какая.
- И как вам тут у нас, в Порту-Сегуро?
- Как, как. Ясно, что прекрасно мне тут.

Народ за столиками с интересом наблюдает за беседой прекрасных дам. На одну уже было интересно смотреть, ту, которая с книжкой; на курорт приехала - нашла, чем заняться. Видеть же их вдвоем – это уже, считай, шоу. Обе привычны ко вниманию; одна глядит на посетителей внимательно, но без бубнового интереса – это Элизабет. Работа у нее такая. Другая глядит мельком и со скукой, стараясь не встречаться с ними глазами. Это Цецилия.

- Ладно, мне надо работать, - так же резко встала и почти ушла.
- Ну да, - вздыхает Це.

Со стороны посмотреть - женщины просто беседуют. Однако в какой-то момент Це понимает: началось. У Це обострена интуиция, Це быстро чувствует особые вибрации, которые идут откуда-то сверху, возможно, из космоса, а там кто его знает. Может, они идут как раз от нас и отражаются потом оттуда? Некоторым дано их чувствовать. Це ощущает движение небесных скрижалей; там идут легкие колебания. Хотя как сказать, легкие. Для Цецилии они совсем не легкие.

Так, молодец, - хвалит себя Це. Интуиция работает. Так и есть, она хозяйка. - Я, говорит, попозже к вам подойду. Конечно, любимая, подойди ко мне, - думает Це, подойди и не уходи больше никогда.

Официант, все тот же, становится с Цецилией еще любезней. Еще бы, виданное ли это дело, сама Хозяйка почти час сидела с этой бледнолицей, болтали и хохотали, жаль только, что на английском все. Может, важная персона какая. Пьет не по-детски, сама не пьянеет, чаевые оставила в прошлый раз – ух! - Может, теперь смогу своей Ане-Клаудии купить наконец то ожерелье, которое ей так нравится, - хитрит он про себя… А не то его купит для нее кто-нибудь другой… Каралья*, опять я об этом думаю, - спохватывается Аилтон. Вот зараза, не выходит у меня из головы, ну что за девка. Пойду-ка лучше спрошу блондинку, не надо ли ей еще чего-нибудь. И он с улыбкой, кстати, совершенно искренней, снова подходит к столику Цецилии, спрашивает, не нужно ли все-таки меню. Заодно объясняет: пока Элизабет занята, я тут за вами пригляжу, мол, ничего не бойтесь. Це видит его насквозь, кажется, даже про ожерелье знает. Душевный парнишка.

*Caralha – нехороший мат, поверьте на слово.

Элизабет все еще занята, Це не может удержаться и время от времени крутит головой и глазами ищет ее внутри бара. Да, вон она. За стойкой обсуждает что-то с подчиненной, похоже, отчитывает. Перед ними разложены бумаги неопрятной кучей. Счета, наверное.

- Амиго! - зовет Це. - Когда бар закрывается?
- В два часа ночи.

Ага. Значит, закрываемся, потом она наверняка тут задержится, коли она хозяйка. Нужен план. Подожду до двух, а потом… Хотя нет, так она решит, что я ее дожидаюсь. А она точно так и решит, - прошелестели внутри. Негоже. Уйду раньше. Может, ей станет жаль, что я ушла. Да, именно, пусть ей станет жаль, что ее русская ушла.

В течение вечера Элизабет подходит еще два раза. Поболтать. Потом извиняется, опять идет работать, проверять, контролировать. - Драгоценная моя добыча, уж не рисуешься ли ты передо мной? Вся из себя деловая женщина. Невероятно, но ведь точно рисуется… Слегка. Честно говоря, это немного неприятно. Хочется, чтоб любимый человек был идеален, без недостатков, а на самом деле вон что – бывает, и в носу ковыряет и еще пятно на шортах. А вообще пусть себе воображает – это отличный знак. Це снова дирижирует губами и руками:

- Амиго!
- Си?
- Счет.

Уже неохота даже «пожалуйста» добавлять. Чаевые как в прошлый раз. Кайпиринью проглотить только. Цитрус выплюнуть.
 
Подожду, когда она выйдет, попрощаюсь и пойду спать. Покурю перед сном, попереживаю. Ох, нет, - Це хватает эту мысль за горло и душит ее. - Я сюда не страдать приехала. Покурить надо, в гамаке покачаться на сон грядущий. А! Как это я забыла, там же в гостинице бассейн есть, пыхну воздухом и пойду поплаваю. Надеюсь, не будет каких-нибудь оголтелых постояльцев из Европы. Те так себя ведут, будто дети в первый раз в жизни в аквапарке.

- Спасибо за беседу. Вы завтра придете? – эх, опять она вежливая стала.
- Наверное.

Ей тоже не стоит слишком надежду подавать.

Разговор на английском, так что непонятно, «ты» она говорит или «вы». Тело у нее полноватое, а роста она небольшого. Но полнота ее не выглядит грузно. Несмотря на рост, она производит впечатление мощи, как стаффордширский терьер. Грудь большая, жаль, - отмечает про себя Це; хотя без лифчика. Может, это знак, что она будет согласна? Вот это да, я сейчас рассуждаю как тупой мужик, - хмыкает Це. - И потом, на что согласна? А на все. Лишь бы с ней, с Цецилией.

С утра Це купается в бассейне для бодрости. На завтрак опять опоздала, даже кофе уже убрали. А! Есть же цитрус какой-то, - вчера купила в ночном супермаркете. Написано было – апельсин сорта «Lima Persia», не иначе как «Лимон Персидский». Це кладет плод перед собой и внимательно его рассматривает. Светлый, желто-зеленый, небольшой. Кожица тонкая и натянута так, что изнутри выпирают дольки. Чистим – да, кожа тонюсенькая и прилипает к тельцу, приходится отдирать. Аромат действительно лимонный, и даже не самого лимона, а вот зимой как сорвете листик лимонного дерева, выращенного из косточки на подоконнике, да разотрете пальцами, - вот так пахнет. Мякоть сочная; вообще интересная. Кислота отсутствует напрочь. Если выжать сок и не предупредить, что это цитрус, то с закрытыми глазами можно решить, что это сок шелковицы. Сладкий, со слабо выраженным вкусом, не активнее, чем вкус березового сока. Пленочки горчат, жевать их не хочется. Любопытные ощущения; чистили лимон, а едим шелковицу с горчинкой.

 На ресепшн двое парней. Це кладет ключ на стойку, задерживается на секунду - удостовериться, что парень повесил его куда следует. Бодро шагает к выходу. По приобретенному здесь обыкновению вертит похудевшей нижней частью тела, и это как-то само собой получается. Да здесь все так ходят. В этой стране можно ходить так, как хочешь. Никому не возбраняется делать любые телодвижения, да пожалуйста, валяй - верти, крути.

- Красавица! - слышит она вслед.

Чтобы закрыть дверь, нужно развернуться лицом ко входу. Дверь из двух половин, нижняя как калитка, верхняя отдельно. Днем обычно верхняя створка отодвинута и прикреплена железным крюком к стене сбоку от двери, так что входишь в отель через как бы калитку. Которую потом сам же, выходя, запираешь снаружи на задвижку, опустив руку внутрь гостиничного пространства. Развернувшись и закрывая дверцу на щеколду, Це бросает угрюмый взгляд в сторону парней.

- Кисуля! - вторит другой.

- А знай наших, - думает Це, но ответом их не удостаивает. Так, куда пойти. Не успев ничего придумать, Це обнаруживает, что ноги сами несут ее к тому бару. Пришла как собачка на веревочке.

Закрыто, - ужасается Це. - И слава богу. Днем все видится по-другому, это всем известно. Вдруг моя милая в дневном настроении была бы? Что тогда? Ладно, я на пляж. Потерпеть до вечера.

Вечером Элизабет предлагает Цецилии переехать к ней из отеля. Це соглашается, но все же оставляет в номере огромную сумку, почти пустую. Пусть лежит, как брошенный якорь. Мало ли, что там Элизабет в голову стукнет. Бразилейрос же могут решить, что она съехала насовсем, и кого-нибудь заселят в ее номер. А она вообще-то за него вперед заплатила. Для них это не самый весомый аргумент, так что лучше принять меры. Бросить в номере якорь, и все, номер мой.

Все происходит немного как во сне. Элизабет взяла и предложила переехать к ней; Це взяла и переехала.

Про первый поцелуй написано много, так много, что это давно стало совершенно отдельным сюжетом. Как розы в акварели.

Попробуем и мы атаковать этот жанр. Тут несколько условий должны сойтись для успеха. Нужны четыре губы. Нужно их взаимное притяжение; такое, чтобы они сначала кокетливо вились друг вокруг друга, как бабочки на солнце. А потом чтоб слились неудержимо и трепетно, как те же бабочки, но в тени. По-португальски бабочка – «борболета». Вот надо, чтобы губы порхали, борболетали друг вокруг друга, но ровно столько, сколько нужно; главное – не дожидаться заката. Сверху добавить пыльцы сумасшедшинки. Можно сразу сыпать на двоих - тут не переборщишь; пусть осыпается с ресниц. Это для самого действия. Но еще нужен кто-то с пером в руках, чтобы все это описать, а также с опытом любви в душе, чтобы все это описать правильно.

Признаться, поначалу их первый поцелуй был как и многие описанные ранее, то есть мучительно сладким, как пожираемые в темноте конфеты; он также, как и многие другие, описанные до него, никак не хотел заканчиваться. Он продолжал расти. У всех четырех губ такое ощущение, что поцелуй стал самостоятельным образованием, вроде и связанным с ними обеими, но в то же время материей независимой. На материальном уровне в этом поцелуе было все: и пряное манго, от которого рот наполняется слюной, и маракуйя, возбуждающая ноздри, но успокаивающая скрипящие зубы, и немного папайи там было, и чуть-чуть корицы, и даже перца чили. А иногда Це ощущала даже легкий привкус мяса. Но с этим проще всего - это просто потому, что Эли слегка прикусила ей губу до крови.

Ой, - тихонько охает вдруг Це, слегка отстраняясь от губ Эли. Что-то вдруг мешает, не то чтобы сильно, но так, создает приятное неудобство. Еще не до конца оторвавшись от губ любимой, Це подносит руку ко рту. В ладони ее оказывается роза, довольно крупная, прекрасная, нежная, зеленовато-белая прохладная роза. Батюшки, это еще откуда? Це ловит испуганный взгляд Эли.

- Это что еще такое? – начинает Эли чуть ли не угрожающе.
- Не видишь, это роза.
- Откуда она взялась?
- Ну вот взялась откуда-то. Похоже, от нашего поцелуя.
- Тебя это не удивляет? – вот и подозрения пошли.
- В общем нет.
- А что, у тебя такое уже было с кем-нибудь? – это уже с ревностью и сдвинув брови. Надо же, - удивляется Це, она меня уже ревнует.
- Да нет же. Я и не знала, что такое бывает, но почему-то это меня не удивляет. Мы с тобой целовались, и это было… как-то так, что… - Це усиливается подыскать слова.

Какие тут слова подберешь, если при поцелуе с любимой женщиной распускается роза на губах.

- Кстати, это она у кого выпала изо рта? У тебя или у меня? – требует Элизабет.
- Не знаю, милая. Похоже, что у нас.

Полчаса спустя Эли без всякого предупреждения переходит на великолепный французский, начиная со слова «дерьмо»:

- Вот дерьмо, меня достало на английском разговаривать. Больше не могу. Давай по-французски.
- Никаких проблем, любимая. Мне совершенно все равно.

Це уже не удивляется. Такой сценарий. Хорошо хоть, удалось хоть как-то его заранее прочувствовать – не так больно. Эли вообще не упоминала, что знает французский. А сама разговаривает, как француженка. Ни акцента, ничего. Почти так же хорошо, как Це. Цецилия в очередной раз поражается наглости любимой женщины. Между собой они все время говорили по-английски, Эли не в курсе, что Це знает французский, как свой собственный. Вот эгоистка, еще бы на финском заговорила. Английский ей надоел, видите ли.   

Це не сразу придумала, как называть любимую. Элизабет – это красиво. Но иногда хочется как-то нежнее… Как у англичан, например? Бетти. Чушь. Какая из нее Бетти. А как тогда? Лиза? Тоже как-то… Лиза-подлиза, Лиза-скандализа, бедная Лиза. Не то.
Ник придумался в какой-то момент сам, как будто без усилия мозга. Эли. Нежнее некуда. Эли. Любимая, Эли, милая. Слава богу, ей тоже понравилось.

- Ты знаешь, меня так еще никто не называл.
- Естественно. Я люблю тебя больше всех. Это я придумала.
- Мне нравится! Так и зови. А по-другому не зови.
- Да, командир.

Элизабет, в свою очередь, интересуется, как Цецилию называют друзья. Це объясняет, что зовут чаще всего «Це», иногда  - «Це-Це».

- Ха, почти как Че, - я имею в виду команданте Че.
- А его называли Че-Че? – а про себя Це думает - «чё-чё»?
- Да нет, ты не поняла. Просто где «Це» - там и «Че», - хохочет Эли.
- Обхохочете живот.

Поначалу Эли стесняется. Руки ее лежат вдоль тела на одеяле. Ах ты так, - нежно злится Цецилия. Ишь, снежная королева! Просыпается азарт: завести ее во что бы то ни стало. Специально для Элизабет быстрый мозг Це рождает такую штуку: поцеловать ей все тело, вообще все, каждый квадратный сантиметр. Найти все волшебные точки и оживить спящие вулканы. Замучить ласками. Довести до потери пульса. Выжать из камня воду.

Когда я уеду, будет помнить: я была везде. Будет принимать душ, стоять под горячими струями воды, поднимет руку, посмотрит на нее, повернет так и эдак. Будет вспоминать, как каждый квадратный миллиметр был мной облизан. Смотреть и вспоминать, потом, когда я уеду, - Це морщится. И станет моей женщине жарко, но не от горячей воды.

Цецилия целует ее самозабвенно, пожирает, обгладывает каждый клочок ее кожи. К концу этой пытки Эли горяча, как раскаленная булочка в духовке. Она как в лихорадке, впечатление, что она бредит. Она произносит странные слова, смысл которых Це не улавливает. Тело ее стало податливым и горячим, из ее недр течет и течет… горячее, густое повидло. Да, именно так. Булочка с горячим повидлом… Це уже вся в этом повидле, не только пальцы, а и губы и щеки.

Не в силах сдерживаться, Эли кладет руки на голову Це, то прижимая ее, то как будто стараясь оттолкнуть. Непонятно, то ли она поощряет Цецилию, то ли сопротивляется, то ли… направляет. Чуть погодя руки ее взлетают вверх, как будто птица махнула крыльями. Це краем глаза отмечает побелевшие костяшки пальцев, снова вцепившихся в простыню. Бедра Эли ходят ходуном вправо-влево, вверх-вниз, потом по кругу, затем снова вправо-влево, вверх-вниз…

Отдалась, полностью отдалась, она моя, моя! - ликует Це. Дикий прилив возбуждения заставляет ее коленками комкать одеяло. Она подбивает его под себя и начинает двигаться тоже, ни на мгновение не отпуская любимую губами. Только в самом конце, на несколько секунд отрывает губы от бутона, чтобы прокричаться. Но руки Элизабет требовательно пригибают ее голову обратно, сжимают, прижимают, тянут за волосы. Дикое возбуждение Цецилии передается обратно Эли. Матка Цецилии пульсирует и вибрирует так, что, кажется, в воздухе сейчас музыка зазвучит.

Второй палец тоже?.. Все-таки у Эли это первый раз… наверное, надо помягче.
Це слепляет пальцы, точнее, подушечку среднего приклеивает к ногтю указательного. Два пальца. Угадала. Стоны становятся громче и в то же время глубже; королева бьется в руках Це, как блестящая плотва. Стоны у нее красивые, низкочастотные. Хорошо бы записать их, - думает Це. И потом слушать в наушниках в метро. Тьфу, вот лезет в голову, тут же нет метро… а у меня наушников. О чем это я думаю вообще, - спохватывается она.

Стоны бывшей Снежной Королевы переходят в мучительные крики. Сейчас Це озабочена тем, чтобы любимая не дергалась слишком сильно, ведь так можно ненароком поцарапать ее нежную розу зубами или ногтями.

Некоторые, встречаясь с такими наименованиями, как бутон, роза, лепестки какие-то, повидло, а особенно нефритовая пещера, - морщатся. Однако поверьте, если вы полюбите женщину так, как Цецилия, - эти слова будут самыми уместными. Не называть же ее нежный, розовый, сумасшедше любимый бутон бездушным медицинским термином, как в учебниках по женской физиологии. Еще есть звонкое матерное слово на букву «П». Но для Цецилии это - роза. Це любит эту женщину самозабвенно, всю ее: руки, ноги, кожу, печень и все остальное. Руку или ногу по-другому особо не назвать, хотя у бывшего своего поклонника Борова Цецилия называла их «отростками», как и его член. Но особые места любимой женщины называть вульгарными или научными словами все-таки странно. Если ты любишь.   

Надо будет ей якорь поставить, - мысль Це опять дает неожиданный крен. На коленке поставлю, - нет, чуть повыше. Как только начнет биться и вырываться, вот тут надо не забыться самой от счастья, а поставить якоречек. Тогда любимая всякий раз при прикосновении к этому местечку будет разгорячаться мгновенно и непреодолимо, - такова природа якорей. Молодец, вовремя это я, - хвалит себя Це. Мозг работает обостренно, там как будто беззвучно работает мощная бензопила. О, сделаю-ка я так: когда у нее наступит, как говорят французы, «le point de non-retour», точка невозврата, возьмусь одной рукой повыше коленки, и по-особому сожму. Пару раз для верности, больше не стоит. Це с благодарностью вспоминает инструктора по НЛП, который научил их группу ставить якоря на одном из первых же семинаров.   

Как только волны прибоя-оргазма откатились, Элизабет… рассмеялась. Да так, что Це замерла от удивления. Волшебный смех! Яркий, радостный, свежий, как яблочко, звонкий, как у двадцатилетней (некурящей), мелкий кудрявый смех. Если бы Це в этот момент не видела, кто именно смеется, - точно решила бы, что молоденькая девчонка. Неужели ей сорок?..

- Что ты вытворяешь со мной вообще, - стонет она сдавленно.

Це не находится, что ответить; улыбается, пожимает плечами. Они лежат, обнявшись, на кровати. Не совсем так. Це хотела было дать Эли отдохнуть, но Эли берет Це за руки и подтягивает к себе, буквально втаскивает на себя. Це прекрасно понимает, что это значит. Королеве уже приятен контакт с моим телом, она хочет меня ощущать, мое тело, кожу, все. Она меня будто приятное одеяло на себя натянула. Отличный знак. Молодец, Цецилия. Некоторое время Элизабет гладит Це по спине, плечам, голове, потом вдруг крепко прижимает Це к себе и резким движением перекатывает, переворачивает ее вниз. Зацеловывает ее с каким-то даже остервенением, так, что Це теряет дыхание. Приятно ощущать тяжесть ее тела.

- Любимая, тебе принести что-нибудь? Воды, кофе? Может, фруктов? – это Це.
- Да нет же, дай я сама тобой займусь. Я все сделаю, - это Эли.
 
Она резко приподнимается на руках, глядя Цецилии в глаза, потом снова ложится на нее, не выдерживает, целует ее еще раз, затем, с трудом оторвавшись от губ Це, приподнимается снова. Садится на кровати, нащупывает ногами вьетнамки, не отрывая взгляда от Це. Вьетнамки в Бразилии называют «гавайки». As havaianas. А французы называют – «les tongs». Тонги.

- Не двигайся! – опять командует. Я сама всем займусь, поняла? - и еще пальцем пригрозила.

Це кивает с нарочито серьезным видом, прикрыв глаза и выпятив губы, мол, что ты, и в мыслях не было двигаться. Но как только нога Эли ступает на площадку лестницы, Це начинает бегом одеваться. Вот в такие минуты наступают страшные прозрения – что не тот, не тот это человек. Но и оторваться от него невозможно.

Эли спускается на первый этаж, на середине лестницы начав напевать что-то. Це слышит, как та чем-то громыхает на кухне. Вот хлопнула дверца холодильника. Ну и еще через секунду:

- Це, спустись-ка помоги мне, а?

Це счастливо ухмыляется. Так и знала, - думает она. Она действительно это знала, и к этому моменту была уже одета и даже причесаться успела. Быстренько слетает вниз.

- А, так ты уже одета? Я, кажется, просила тебя не двигаться.
- Ну да, просила. Но я же знала, что ты меня позовешь.

Вместе они делают горячие бутерброды с ветчиной, маслом и салатом, варят кофе, моют фрукты и грузят все на поднос.

- Так, я это все несу наверх, а ты стулья расставишь на балконе, ясно?
- Да, сэр! – Це отдает честь.
- Давай, давай, поприкалывайся надо мной еще. Живо наверх, а то остынет.


Перекусили, ухаживая друг за другом, глядя друг на друга… и на океан.

- Знаешь, мне надо тебе сказать одну вещь, - говорит Элизабет нарочито серьезным тоном.

Так, стесняется, - Це тактично смотрит в сторону океана. - Сейчас скажет что-нибудь про секс.
 
- Мне никто никогда так не делал. Никто: ни мужчина, ни женщина. Я даже не представляла, что это может быть так.

Це слушает с ошарашенным видом.

- Как это – никто? За всю жизнь?
- Ну да. Никогда. Тебе-то делали, я уверена.

А вот это обсуждать не стоит; Це краснеет. Мозг услужливо подсовывает разные картинки-воспоминания. Це краснеет еще больше.

- Ну… допустим, я знаю, что это такое. Но тебе понравилось? – она переводит разговор в более безопасное русло.
- «Понравилось»? Ты меня чуть с ума не свела, дорогая моя. Ты слышала, как я кричала. Никогда такого не было. Обычно все как-то спокойно, знаешь… без особых эмоций… А сейчас меня на части разорвало.

Це от смущения наклоняет голову и смотрит куда-то вниз и вбок. Улыбается своим мыслям.

- Ты чего это так улыбаешься? – Це улыбается еще шире.
- Давай, рассказывай! – требует Эли.
- Мне просто приятно это слышать…

На самом деле это неправда. Точнее, не совсем правда. Це вспоминает К., которой за все ее 25 лет ни один мужчина не доставил удовольствия. Ждала, не иначе, когда Це приедет. «Хорошо, что приехала». Вообще странно. Породистой красотке К. сейчас двадцать пять лет, и время было, и мужчины были, а вот поди ж ты – про оргазм она только в журналах читала. А взять Эли - никто никогда не занимался ее бутоном, за всю ее жизнь. А не переселилась ли в меня душа Казановы, – вот что на самом деле думает Це с глуповатой самодовольной улыбкой. – Вот опять я как мужик рассуждаю, - думает она.
 
- Иди уже ко мне, садись давай на колени, - тянет Эли капризным тоном.

- Кокетничает, – с удовольствием думает Це. Поднимается и нарочно выходит из комнаты, - воды принести. Вода нужна всегда.

Це возвращается, Элизабет сидит, откинув голову назад. Глаза закрыты. Она вдыхает запах океана. Легкий ветерок; пальмы хищно шуршат листьями. Абсолютно счастливая женщина. Какое счастье, это же я. Это я делаю ее счастливой! Це подходит сзади, обнимает ее обеими руками, целует ей шею, нежно-нежно. Не в силах остановиться, целует еще и еще, рот ее наполняется слюной. И по тому, как Эли реагирует, склонив голову вбок, открывая шею, подставляя ее и подводя к губам Це, почти толкая ее губы шеей, Це вдруг понимает, что Эли подозрительно горячая. Еще? Уже?
Правой рукой она гладит ей грудь, живот, снова грудь, уже слегка сжимая ее, чуть-чуть, соски острые, почти царапаются через гладенькую шелковую маечку. Как только ее рука касается внутренней поверхности бедер, Эли моментально раздвигает ноги.

Быстро ты, милая, - хвалит ее про себя Цецилия. Гладит ее треугольничек, сначала над шелковыми шортиками, потом, вспомнив, что только что мыла руки, нежно и в то же время настойчиво под ними.

Эли почти кричит с закрытым ртом, пытается оторваться от губ Це, чтобы выпустить стон наружу. Не тут-то было. Це не хочет прерывать поцелуй; к тому же они на балконе. Если так продолжать, то соседи начнут сыпаться со своих балконов, любуясь интересной постановкой. Да еще и с таким звуковым рядом. Нет уж. Пусть обсуждают за ужином что-то другое. Це насильно удерживает Элизабет левой рукой за шею. В результате Эли выпускает стон прямо в легкие Це, отчего вся грудная клетка Цецилии начинает гудеть и вибрировать. Це чувствует: после того, что было час назад, Эли так просто не успокоится, бутон у нее сейчас как оголенный нерв, надо поаккуратнее.

Поверхность кожи на пальцах не совсем гладкая, а слегка рифленая, там есть крохотные рисочки, гофринки, те самые, которые создают отпечатки пальцев. Если правильно этим воспользоваться, то рисочки эти дают легкие, но фантастические по силе вибрации. Вероятно, именно этого эффекта алкали производители презервативов, когда выпускали резинки с гофрированной поверхностью. Мало кто оценил их грубые пупырышки. Це также чувствует, что сегодня на этом они не остановятся; Эли будет просить еще и еще. А может, и все три раза, вот так: еще, еще и еще.

Нашла наконец то, что искала всю жизнь, то, что ищем все мы. Две половинки сошлись. Задвигались небесные шестеренки, прибавилось в мире гармонии ровно на одну единицу, которой стали эти двое, и там наверху, на скрижалях, была поставлена галочка – программа завершена.

Це в то же время знает, во что выльется для нее лично вся эта романтика с ветерком и пальмами. Эли раскрылась. Этого она Цецилии не простит. Возможно, возненавидит. С нее станется. В голове проносятся всевозможные ужасные последствия. Скорее всего завтра же утром, уже за завтраком, Королева будет с Це по-особому холодна, с особым цинизмом холодна, нарочито холодна. Ее лицо будет выражать что-то вроде: у меня тут свои проблемы; ты для меня не много значишь, и рассказывать о своих делах я не собираюсь. А может, она прямо скажет, но так, как бы к слову, мол, для меня секс вообще-то не очень важен, и мне в принципе все равно, есть он или нет. И вообще, все эти сексуальные игры меня не интересуют. Вот точно. Так и скажет, как пить дать. И чем сильнее будут ее ощущения ночью, тем яростнее она будет отрицать их нужность при свете дня.
 
А то и хуже. Начнет доказывать Цецилии, что та для нее ничего не значит. Обнимет какую-нибудь из подчиненных с особой лаской в присутствии Цецилии, и будет поглядывать – мол, как там Це? Мучается, нет? Это будет больно; но это, пожалуй, хороший знак. Если уж Эли возьмет себе за труд специально показать Цецилии, что на ней свет клином не сошелся, - значит, точно неровно к Цецилии дышит. Иначе зачем бы трудиться. Подчиненные ничего не знают. Пока. Они не могут этого знать, значит, спектакль не для них. Весь спектакль для Це. Элизабет изо всех сил будет стараться показать, что ничего между ними и в помине нет, пусть, мол, эта самонадеянная русская и не надеется, а то разбежалась.
Нет, querida*, это ты разбежалась. Поиграть хочешь. Ты меня еще не знаешь. Но ты меня еще узнаешь. Я с тобой поведу такую игру, я тебя так заиграю - будешь не рада, что начала. Такую достоевщину разведу, которой отродясь не было в ваших местных сериалах. У нас, русских, это в крови. У нас все вглубь; у вас вовне. Вы любите показать, а мы – докопаться. – Все, пошла за лопатой, - внезапно хмыкает Це.
*Querida – дорогая. Иногда Це называет ее на свой лад – керидуся.

И вообще все это немного чересчур, все это немного слишком. Да и возможно ли поверить? Но как же хочется верить… 

Завтрак будет, судя по всему, со вкусом того цитруса, который Це купила вчера на улице. Какой-то бродяга подтянул к бару свою грязную тележку, доверху заполненную какими-то фруктами. Це не сразу распознает в них цитрусы. Размером с некрупную сливу, сантиметра два с половиной в диаметре. Желто-зеленые, твердые шарики, которые весело посыпались на дорогу, когда лохматый торговец лихо накренил свою повозку. Пытался продемонстрировать Цецилии самый лучший ракурс. Называется его сокровище – лимон Галего. Кислый как жизнь в нищете, никогда дотоле Цецилии не приходилось есть что-то настолько кислое. Кожура тонюсенькая и ее приходится соскребать с плода. Косточки еще. Кожура издает такой аромат, что хочется отдирать и отдирать. Наконец-то запах не кулинарный, а парфюмерный; очень кислый, зеленый аромат. Однако более изысканный, чем лайм; как будто лайм обогатили ароматом соломы и ледяным итальянским ламбруско, а также ананасом и дымком. Аромат сложный, богатый, а вкус оценить не удается - из-за кислоты. Там ее столько, что у Це начинает активно дергаться глаз; кисло до такой степени, что не до нюансов. Лимон Галего, наверное, хорош вместо уксуса. Жаль, что вкус распробовать не удалось – при одном воспоминании рот наполняется слюной.
 
Все это проносится в голове за мгновение, не помешав Це и не замедлив процесс. --- С чего это я сейчас про цитрус думаю? - Це знай улыбается своим мыслям. – А, в том смысле, что пора перестать так улыбаться? Пожалуй, перестану улыбаться, а то неудобно. Я тебе сейчас так сделаю, что… Она знает, что Эли привяжется к ней намертво, хотя и изо всех сил будет это скрывать, и показывать обратное, и нарочито сердиться и обижаться и так далее… Лишь бы не признаваться. Есть такой тип людей. Да и привяжется ли?и
 
 Пусть побудет врединой, раз ей так хочется. У меня свои недостатки; и она тоже та еще штучка. Еще неизвестно, можно ли ее со своими тараканами знакомить, - Це со страхом поднимает глаза на любимую – не наблюдает ли она за ее лицом? Нет, Королева изволит получать удовольствие с закрытыми глазами. Значит, одним скандалом меньше.

И еще вот что Королева может придумать: сказать, что Цецилия сделала ей больно, например, оцарапала ногтем, хотя это исключено. Маникюр у Це свежий, пальцы нежны, как ни у кого другого в радиусе ста километров вокруг этого богом забытого Порту Сегуру. В этом городе девушки вообще как-то мало значения придают маникюру. Может, оно и к лучшему. Наверняка Эли присматривалась к рукам своих местных подружек, так просто, по европейской привычке. Смотреть там особо не на что, и подсознание тотчас заботливо отправляет в сознание короткое сообщение: это царапается.

Эли всегда найдет, к чему придраться. Це с самым серьезным видом попросит прощения за ногти и пообещает в следующий раз (тут главное не засмеяться, поскольку следующий раз уже на подходе) быть поосторожней. Повнимательней. Понежней, да, любимая, конечно. Эли ответит, - мол, неизвестно, будет ли «следующий раз», потому что она, королева, еще ничего не решила и вообще все это совершенно не ее тема. Жестокая женщина.

Це знает и то, что Эли при каждой возможности будет просить, требовать удовольствия. Она уже открыла для себя новый мир, как бы она там ни ворчала. Немного испугалась. Главное - понравилось. Цецилию не обманешь. Это мужчин можно обмануть, за исключением самых искушенных, но кто их видел, этих искушенных. Надкушенных да, укушенных да.
 
Не сможет Элизабет отказаться. Ей было так хорошо, что почти непереносимо для нервной системы. Принимая во внимание многовековую историю португальцев, Це  надеется на генетическую прочность нервов у этой гордячки. Взрослая женщина. Достаточно взрослая, чтобы понимать: никто никогда толком не занимался ее телом, и вдруг - прилетает наслаждение. Так вот это наслаждение надо ловить, поймать, удержать. Наслаждение - штука ветреная, сегодня оно у тебя, завтра где-то еще.

Нужен план действий. Или не нужен? И так все понятно. Це спрашивает себя: что я хочу? Я хочу, чтобы она осталась со мной. Что для этого нужно делать? Все. Для начала не замечать агрессивности Эли, буде таковая появится. А она появится. Придется делать вид, что ничего особенного не происходит. Надо дать любимой время освоиться. Как с ребенком во время переходного возраста. Бесполезно орать, ругаться, обижаться. Нужно просто любить, прощать, терпеть и ждать. Как это банально звучит из уст кого-нибудь другого, и как банально прочитать об этом в книге. И до чего же это все остро ощущаешь, когда это – твое, когда ты сама настроена на то, чтобы - любить… прощать… терпеть… ждать.

Це снова улыбается, хотя и губы, и язык, и даже нос – заняты. Она знает, что будет вскоре, и улыбается от счастья этой предсказуемости. Вопрос нескольких минут.

- Удивительно, между делом припоминает Це, - как иногда удовольствие отличается по вкусу от партнера к партнеру. Насколько Цецилии было хорошо с К., но… К. чертенок, она вся – егоза, движение, и новые вещи открывает для себя со страшной скоростью, торопясь и частично проглатывая, спеша скорее дойти до конца опыта и перейти к следующему. А теперь Эли, ведь тоже новичок, а насколько по-другому все воспринимает. По-взрослому, как-то по-серьезному, что ли.
 
И та, другая, в Рио… Та хотела только одного: новых ощущений. Та была опытная, знала, что делала. Так сложились тогда обстоятельства, и еще этот ее брат. Она спешила испробовать на Цецилии сразу все, довести ее до белой пены, не теряя ни минуты, потому что в ту ночь Це уезжала из Рио. Темперамент, власть, плюс экзотика - русская женщина… Да еще такая красивая.

В том, что она – красивая женщина, Це больше не сомневается. Ей шагу не дают ступить. Мужчины и женщины щелкают языками, присвистывают, а некоторые даже что-то шипят ей вслед. Даже клерк в банке, который выдавал ей деньги с ее счета, - и тот попросил ее личный и-мэйл, а вместо объяснения – зачем, вдруг густо покраснел. И еще он очень, слишком медленно, как во сне, не глядя, перекладывал бумаги из одной стопки в другую, а из другой – в третью, а потом обратно все складывал в первую. В этой стране Цецилия пользуется в прямом смысле сногсшибательным успехом – вспомнить того парня в отеле, который скатился с лестницы, увидев ее.

Да, та, в Рио, была великолепна. Бесподобная мулатка с правильными чертами лица. Надо бы ее навестить. Да как ее теперь навестишь. По своей воле Цецилия не уедет от Элизабет ни на один день. Да и скрыться от контроля Эли, мегеры этакой, невозможно. У нее такая интуиция, что телефон даже на пару часов не отключить. Все прознает. И еще момент – неизвестно, с кем та кариока*, искательница приключений, успела встретиться за время отсутствия Це. Мало ли что. Нельзя даже думать о том, чтобы рискнуть здоровьем Эли. Да и не хочется. Це с удивлением прислушивается к своей душе. Душа отвечает: - у тебя женщина-сокровище, твоя мечта. Зачем тебе та мулатка.

*Жительница Рио-де-Жанейро. Примерно соответствует ироничному наименованию «москвачка».

Эли уже некоторое время наблюдает за Це.

- Ты о чем это опять думаешь?
- Ну…Не знаю.

Вот ведь, стоило вспомнить про других дев, Элизабет тут же почувствовала вибрации от Цецилии и насторожилась. Дьявол, а не женщина.
 
- Знаешь ты все! Давай рассказывай. Ты не обо мне думала, я же чувствую! – нервно настаивает она.


- Что ты хочешь услышать, Эли? – молча думает Це в ответ. - Как у меня было с другими? Ну нет.

Однако приходится что-то отвечать. Схитрим-ка мы тут немного.
 
- Не хотела я об этом говорить. Мне ведь ехать уже надо, и я… меня это… мучает, понимаешь? Здесь так хорошо, и к тому же я с тобой (не говорить же ей, что все из-за нее. Неизвестно, что она после этого выкинет), и вся эта красота… В России сейчас уже осень наступает, и… муторно даже думать об этом. Ты представляешь себе осень в Москве?
- А, ну это... это да. Слушай, а ты так сильно хочешь уехать?
- Хочу? Ты издеваешься надо мной?! Да я из-за этого отъезда просто с ума схожу.
- Я тоже.
- Что?..
- У меня то же самое. А ты вообще собираешься когда-нибудь вернуться?
- Конечно! И как можно быстрей! Для начала, как только приеду, найду курсы португальского, чтобы выучить его как следует, а потом буду искать здесь работу. Я не знаю, как-то же люди это все делают.
- А я хотела тебе предложить остаться у меня… Ну не знаю, насколько. Как сама захочешь. Как тебе такая мысль?

Це почти не верит своим ушам. Она еще спрашивает, эта жестокая женщина. Хочет ли Це остаться у нее жить. Це молча курит. Прикасается подушечками пальцев правой руки, в которых дымится сигарета, к вискам, безымянным пальцем трет переносицу. Изо всех сил показывает, что эта идея никогда не приходила ей в голову.

- Да, я бы с удовольствием тут бы осталась на некоторое время… Даже на очень некоторое время… Но... Вообще говоря, у меня деньги заканчиваются. А я не могу позволить тебе меня содержать, понимаешь. Так не делают.

Эли строго глядит на Це. Держит паузу. Затягивается сигаретой. Затягивает паузу.
Слушая их разговор, со стороны можно подумать, что две дамы (ничего личного) обсуждают взаимовыгодные условия сотрудничества.
 
- Что тебе учить. Ты уже на нем говоришь.
- Да нет, это не то, мне надо по-настоящему.
- Давай я тебе буду давать уроки. Хочешь, начнем прямо сегодня. И вообще ты иногда, знаешь, такая странная. Ты каждый день болтаешь со своими бразильскими подружками, я же слышала, как ты говоришь. Нормально ты говоришь.
- Да, но мне все время кажется, что что-то не то…

Тут Эли не выдерживает, взрывается от злости.

- Только не рассказывай мне, что хочешь вернуться в Россию, чтобы выучить язык! Это идиотизм, Це! Лучший способ выучить португальский – это жить здесь!
- Ну да, с одной стороны…
- А другой стороны нет! Почему ты хочешь уехать? Ты хочешь меня бросить, так?

Эли уже чуть не плачет. С этого момента их разговор совсем не похож на формат «ничего личного». Эли шмыгает носом. Отворачивается. Це сдержанно ликует.

- Ты можешь работать у меня в баре. Я возьму тебя к себе.
- Разве ты можешь?
- А что, это же мой бар. Нанимаю кого хочу.
- А меня ты хочешь? - сейчас она скажет что-нибудь в том духе, что еще не решила, и надо подумать, и все такое. Вредная она.
- Я еще не решила, но… как вариант. Ты знаешь языки, а португальский тебе вообще - раз плюнуть. Не в Москву же ехать его учить.

С этого момента все разговоры только по-португальски, в случае чего – французский или английский как костыли. Общаться становится легче. Элизабет стонет теперь тоже по-португальски.

- Лизавета.
- Что?! Как ты меня назвала? Лизавета? Это что, по-русски, что ли?
- Ну да, - смеется Це, - это по-русски. - У нас так крестьянок называют.
- Вот именно. Я это почувствовала, понятно? И к тому же это звучит как Lisa bete! (Лиза глупая – фр.). Ты почему меня так назвала?
- Да я просто пошутила, вообще-то.
- Не смешно, ясно? А тебя это веселит, я смотрю?

- Начинается, - думает Це. - Главное – наехать. Это она от страха. Не волнуйся, любимая. Я же тебя не съем… Хотя… Сегодня же вечером и съем. Сама напрашивается мне на ужин. Це снова отвлекается и начинает думать о том, как она вскоре начнет поедать свою Королеву. В голову почему-то лезет очередной цитрус, купленный давеча. Сколько же здесь разновидностей, успеть бы все перепробовать до отъезда. Какого еще отъезда. Черта с два я вернусь.

Сон – полное блаженство. Снится что-то розово-зефирное, воздушное, эфирное. Це в каких-то облаках из сахарной ваты, их можно есть, а можно с ними спать… Так. Це просыпается. В первые несколько секунд не может собраться с мыслями. Осознает, что происходит, но все еще не верит – наверное, это снова сон во сне.
 
Скользит рукой вниз. Так и есть. Упрямая квадратная голова Элизабет, ее нежнейшие кудрявые волосы оказываются между пальцами Це. Не может быть. Началось! Началось. Или я все это сплю? – думает она разочарованно. Да нет же, нет, кричат все ее рецепторы, не спишь! Это она, Эли. Це иногда позволяла себе осторожно мечтать об этом, только не знала, сколько еще времени предстоит мечтать. Эли часто повторяет, как будто оправдываясь, мол, дорогая Це, вряд ли я смогу тебе делать так. Я никогда этого не делала, ни с мужчинами, ни тем более с женщинами еще какими-то, и вообще… Как-то это все… не знаю.

Це знала. Знала и ждала. Но не ожидала, признаться, что это произойдет так быстро. Прошел всего месяц с того момента, как Це впервые заставила Элизабет получить то удовольствие, о котором многие женщины мечтают… всю жизнь.
Началось! Началось!
Чтобы не взлететь, Цецилия вцепляется обеими руками в спинку кровати, закинув руки за голову.

Пройдя уже половину лестницы на седьмое небо, Це решает продлить свое удовольствие. Язык Элизабет действует как живой человек, он прохаживается, прогуливается по лепесткам, как будто по улицам, сначала неуверенно, потом, почувствовав ландшафт и нащупав искомую траекторию, все более настойчиво.
Ох, нет, - думает Цецилия, это все закончится за пять минут, если так будет продолжаться. Це пытается продлить свой кайф. Немного замедляет движение бедрами, но на седьмом небе уже не спрашивают ее мнения. Небо уже втягивает трап, по которому Це забирается наверх с помощью языка и рук Элизабет. Не проходит и двух минут, как Це заходится криком, в котором сливается все: и долгое ожидание этой ласки, и неожиданность пробуждения, и, главное, любовь, любовь к этой удивительной женщине.

Ох-хо-хо, - думает Це. Дорого же мне придется заплатить за это. Наверняка Эли придумает сегодня же какой-то особый, иезуистский способ показать, что это все вовсе не то, о чем я думаю; да и вообще ничего не было. Хотя… Вся надежда на второго Близнеца. Це уже знает, что тот, второй, скрытый Близнец – друг.

Ну что ж, Лизочка, милая. Поздравляю тебя. Добро пожаловать в клуб настоящих женщин. Теперь ты знаешь, что такое доставить удовольствие женщине. Теперь ты умеешь почувствовать настоящее удовольствие, в чистом виде, без примеси запаха мужского пота, без этой смешной жесткой палки, которая тыкается как попало, без концепции. Да еще и в резиновом футляре.

На самом деле Це давно склоняется к мысли, что женщине может быть по-настоящему хорошо только с женщиной. Ведь они, по сути, являются представителями одного вида, и хромосомы у них одинаковые. Почему же столь многие стремятся спариваться с представителями других видов? Точнее, другого вида (про зоофилию мы умолчим, хотя гетеросексуальные пары напоминают о зоофилии по определению – другой вид же). Если уж есть такая необходимость – завести ребенка, почему бы тогда не спариваться всего пару-тройку раз в жизни, чтобы продолжить род? Ну или там, десять раз, это по желанию. Если почитать справочники о жизни природы, можно узнать, что есть множество животных, которые спариваются раз в году – слышали об этом? Есть виды, в которых самка сразу после спаривания убивает и сжирает самца – а об этом? Вооот. Смысл спаривания только в одном, -  думает Цецилия. В том, чтобы родить детеныша, а не в том, чтобы совместно накапливать материальные ценности и по вечерам смотреть телевизор. Вот лезет же всякое в голову, - отстраненно рассматривает Цецилия откуда-то сверху свои собственные мысли, которые проплывают мимо нее в виде то каких-то облачков, то вполне осязаемых предметов, которые спустя несколько мгновений после своего появления превращаются в… нечто вроде дымки, которая испаряется быстрее, чем вы успеваете отметить ее траекторию рассеивания.

С вами каши не сваришь, - миролюбиво улыбается Це своим мыслям. Хороший план… 

Даже думать про нее доставляет физическое удовольствие со всеми отовсюду вытекающими. Цецилия всегда узнает, не глядя на трубку, когда ей звонит Она. Все локаторы круглые сутки настроены на любимую женщину, связь с ней сильна. У Цецилии настройки потоньше, чем у Элизабет. Но мысли скачут, не то, что у Королевы. Все-таки как же я вижу ее насквозь, удивительно. Интересно, это потому, что я ее так люблю или потому, что она такая простая? Да ведь она вроде не простая. То есть, какое там «вроде», она совсем не простая… Или это мне так кажется, потому что я ее люблю? Тьфу, опять по кругу. Короче, так: я ее люблю, потому что она непростая. Или все же она мне кажется такой непростой, потому что я ее уже люблю? Кто бы мне подсказал, а? С другой стороны, зачем? Что у меня с головой?..

Це вспоминает прошлую ночь, мельчайшие подробности. Что милой понравилось, что нет. Ей непривычно?.. Может, надо было нежнее? А там - наоборот?
Сейчас проверим…

И вот ласковый пальчик Це у нее внутри, опять и опять… Ох, милая, любимая, опять мой палец у тебя там, где все горячо и жидко, опять это расплавленное повидло, милая, я с ума от тебя схожу. Милая кричит уже просто вне себя, потому что это невыносимо, знаете ли, если у вас такой характер, а вам тут вдруг такое.
Самое занятное – как эта сука просыпается. Да, сука, вы не ослышались. Эта сука просыпается и первые полчаса после подъема игнорирует Цецилию. Не желает признать, что ей все понравилось давеча. Це про себя смеется. Хотя вообще-то не очень смешно. Эта сука наутро ведет себя так, как будто это не она разрывалась от крика прошлой ночью. Она говорит с Це чуть ли не сквозь зубы, ну знаете, так, как хозяин дома с надоевшими гостями. Мол, как хотите, так и думайте, что вам дальше делать. Но Цецилию голыми руками не возьмешь. Час спустя Це проходит мимо Эли, которая сидит за своим вечным ноутбуком. Мимолетом касается плеча любимой женщины рукой, ну так, чисто мимо проходя. И что вы думаете? Эли сразу же хватается рукой за руку Це, притягивает ее к себе, никакой двусмысленности, все понятно, милая, как я хочу тебя, прости меня, сделай мне так еще, пожалуйста, солнце мое, Цецилия, сделай мне так еще.

Тяжеловато любить суку. Но что поделаешь. Уж какая есть.
Ох, милая, кричи, пожалуйста, кричи. Ну что за женщина такая. Ночью раскрывается, и она вся моя, а утром что? Черт знает что.         

Тем временем Це ловит себя на том, что Элизабет уже давно что-то ей объясняет, а она не слушает. Це не сразу врубается в то, что Эли ей говорит. Смотрит непонимающе, при этом делает вид, что это она так размышляет над словами любимой. Так-так-так, о чем это она?            

Оказывается, та говорит о том, как она представляет себе работу Цецилии в ее баре. Похоже, уже правда раскаивается в том, что наехала ни за что, ни про что. Похоже, опять второй Близнец ей там нашептал, мол, ну чего ты пристала к человеку? В Близнецах определенно что-то есть. Точнее, чего только нет. Разве только стабильности нет. Вы-то в разговоре с Близнецом думаете, что общаетесь с одним человеком, а там внутри сидит еще один. И до поры до времени помалкивает. Ждет, когда вы уйдете, чтобы спокойно все обсудить с первым в ваше отсутствие. А когда вы вернетесь, они наверняка уже все решат; что именно, вам еще предстоит узнать. В общем, весело.

Однажды Це собралась посмотреть соседний городок под названием Аррайял д`Ажуда. Все говорят, что там очень красиво. Даже отец Каролины, и Цезарь, компаньеро Цецилии в Сан Пауло. Насмотревшись на красоты Порту Сегуру, Цецилия недоумевает, неужели где-то еще лучше. И неужели настолько более красиво, что нужно обязательно съездить посмотреть, как советуют местные?

И вот Це собирается. Ну то есть как собирается, узнает расписание автобуса, который ходит туда раз в день с автовокзала. Предупреждает Элизабет, что завтра едет на целый день, и к вечеру вернется. Эли неодобрительно качает головой.

- Ты уедешь на целый день? – хм. А я как раз собиралась делать покупки для бара.

Это неправда, в баре есть все необходимое, и должно хватить на два дня точно. И обе знают это.

- Но, дорогая, ты можешь попросить Жиля, если тебе понадобится помощь.
- Ах, Жиля попросить? И что, мне теперь каждый раз его просить, пока ты будешь развлекаться?

Это совершенно несправедливо, и опять же обе знают это. Захотелось посмотреть .другой город, тем более что он всего в часе езды на автобусе, что тут такого.

- Ну, милая, не обижайся. Я же вечером приеду.

На всякий случай Це решает отстоять свои права. А то в следующий раз, если ей в голову стукнет где-нибудь прошвырнуться, Эли вообще истерику закатит, что ли?
В общем, решила ехать и все тут.

Встают они вместе. Це усиленно пытается скрыть свое приподнятое настроение, а Эли, напротив, и не собирается скрывать недовольство. Це, делая вид, что ничего не происходит, варит кофе, готовит фруктовый салат, как любит Эли, ненаглядная сука. Свежая папайя, пара кусочков атемойи, чуть-чуть ацеролы. Только чуть-чуть, для кислоты.

- Нет уж, мне сегодня точно не будет кисло, - усмехается Це своим мыслям.
- Что смешного? – недовольно сдвигает брови Эли. Заметила, ну ты подумай.
- Так, ничего, настроение хорошее.

Наступает переломный момент, Эли понимает, что Це настроена решительно и ее не удержишь, все равно поедет, так что зачем продолжать спектакль.

- Я сейчас сразу еду в бар, надо там кое-что подготовить. Ты зайдешь перед твоим автобусом?
- Конечно, любимая! – Це выдыхает с облегчением. Слава богу, королева оттаяла. Конечно, зайду, как же я могу уехать, не попрощавшись.
- Давай, солнышко, собирайся. И не забудь взять запасной купальник. Денег много не бери, они там ни к чему. Там кафешки очень дешевые на берегу, и пляжи просто обалденные, тебе понравится. Вообще-то ты могла бы подождать пару дней, и поехали бы вместе.
- Так ты же отказалась?
- Ну и что, что отказалась? Я уже передумала и хочу, - капризничает Элизабет.
- Ну, милая, ладно тебе! Я сегодня съезжу, а потом мы с тобой вдвоем съездим еще. Давай?

Це бросает купальник на матрац, подходит к Эли. Обнимает ее, сжимает сильно.

- Ох, как я тебя хочу, любимая!
- Ой, ладно тебе! Хотела бы, не бросила бы меня на целый день! – Ну ладно-ладно, я пошутила. Езжай себе, посмотри, там правда ужасно красиво. Вообще-то я не знаю, чего ты так долго думала. Давно бы уже прокатилась.

Вот чертовы Близнецы.

- И план не бери с собой! Я не хочу, чтобы ты курила без меня, и вообще одна.
- Ну что ты, милая! Я уж подожду до вечера как-нибудь.

План был упакован на дно сумки самым первым делом, еще до того, как билет куплен.

Какое счастье – целовать любимую женщину, ее тело, кожу, мять ее, тискать, да если б было можно, Це разорвала бы ее на части и съела бы по кусочку.

Перед автобусом Це заходит в бар. Эли что-то говорит Сильване, Це не может расслышать, что именно, из-за ветра, обе склонились над какой-то бумагой. Эли поднимает голову в тот момент, когда Це уже совсем близко.

Так, похоже, настроение у Элизабет опять испортилось. Она с неодобрением смотрит на Цецилию. А Цецилия на нее, усиленно приказывая чертикам в своих глазах не светиться и не колбаситься как сумасшедшим.
И что же? Чертовы чертики. Подвели.

Эли выходит из-за стойки бара, подходит вплотную, грозно смотрит Цецилии прямо в глаза. Говорит:

- Пойдем-ка со мной, дорогуша.
- Что такое, Эли?
- Сейчас узнаешь.

Це недоуменно следует за Элизабет, останавливается перед барной стойкой. Эли оборачивается, подзывает ее пальцами.

- Давай-давай, иди сюда! Заходи за мной.

Сильвана, барменша, посторонилась, пропуская Це. С улыбкой поздоровалась.
Це все в том же недоумении заходит в комнату для персонала. Маленькая комнатка без окон. Эли там хранит на полках чистые полотенца, стиральные порошки, там же стоит пара ящиков с чем-то, Це до сих пор не знает, с чем.

- Так, ты что это задумала? – начинает Элизабет с наезда.
- В смысле? – Це невинно поднимает брови.
- Ты меня хочешь сейчас?
- Конечно, хочу. Я всегда тебя хочу.
- То есть ты возбуждена?
- Ну… Не совсем, конечно. Тебя я хочу постоянно, ты же знаешь.
- И как, ты думаешь, я тебя отпущу в таком состоянии? У тебя на лбу написано, что ты возбуждена.
- Эли, ты чего это? Конечно, я возбуждена, но это потому, что у меня поездка и все такое. Я же в Аррайал еду!

Эли без лишних слов прижимает Це к стене и начинает ее целовать, левой рукой сдерживая, не давая вырваться, а правой… Ох уже эта ее правая рука. Она наступает, рвется в бой, гладит уже все, что можно гладить. Це делает слабую попытку вырваться.

- Любимая, ну ты чего? У меня же автобус через двадцать минут, мне надо…
- Молчи. Не отпущу тебя такую возбужденную. Вот я сейчас тебе… Тогда я буду спокойна.
- Эли, ты хочешь меня изнасиловать?
- Да. Прямо сейчас.

Сказано – сделано, и ее рука уже внутри, и обе тяжело дышат. Вырваться нет никакой возможности, да и не хочется. Це обнимает подругу изо всех сил, и, не сдержавшись, через пару минут кричит, захлебываясь от счастья. Элизабет, умница, дает ей всласть покричать, ну а сразу после:

- Тише! У меня же тут весь персонал за стеной!
- Ну и что? Ты сама виновата. Я не могу по-тихому, ты же знаешь. И ты сама не можешь, кстати.

Це размякшая, горячая, возбужденная. Через шорты Эли чувствуется, как там все кипит и…

Це, не долго думая, властно стягивает с Эли ее микроскопические шортики на веревочке. Не давая той опомниться, встает на колени. Эли сразу и с готовностью принимает язык Це, и пальцы, все. Оседлать лицо Цецилии. Больше тут сесть-то здесь и некуда, тем более прилечь. Что ж, отлично, давно пора было попробовать стоя.
Эли придерживает руками голову Це, неравномерно покачивает бедрами.

Ах ты моя ковбойша, думает Це из-под низу. Стоны Эли набирают обороты. Меньше всего на свете она думает про свой персонал. А между тем эти гаврики наверняка столпились под дверями, обмениваются шутками и улыбками, прикладывая уши к дощатой стене. А может, и нет. В конце концов, для местных это дело обычное. Может, они вообще недоумевают, почему Элизабет и Цецилия не делают этого прилюдно. Ведь и так всем давно все известно.

Эли дышит часто-часто, и с такой же частотой из ее легких вырывается крик/вздох, легкий, частый, быстрый. Еще быстрее, еще, давай, любимая, дыши, кричи.

Наконец, замерев на секунду, она испускает мучительный долгий вздох, на ее лице разливается блаженство, хотя Цецилия и не может его видеть. Эличкино блаженство разливается в материальном выражении Цецилии по пальцам и губам.

Автобус пропущен. Какой еще автобус. Це встает с колен. Вот, джинсы испачкала. Эли прижимает Це к себе, они долго, со вспотевшей нежностью гладят друг друга, волосы, спины, плечи. Какой тут, к черту, автобус. Проехали.

Выйдя из каптерки, они встречают понимающие улыбки персонала. Элизабет серьезна, как и полагается боссу, который только что кричал от наслаждения за стеной; Це, наоборот, улыбается широко и хулиганисто; закатывает глаза, встретив взглядом Сильвану. Сильвана хохочет. Жиль дает Цецилии незаметного тычка в плечо, улыбаясь так, что кажется, у него сейчас кожа на лице лопнет, уже видны и нижние, и верхние десны. Зная характер начальницы, он сдерживается из последних сил, от этого еще смешней его натянутая кожа.

Те, кто подобрей, рады за Це; некоторые завидуют, хотя все равно беззлобно. Элизабет никогда бы не сблизилась ни с кем из них - по умолчанию. Це – достойный вариант для их ненаглядной начальницы; они рады видеть Эли счастливой. Кстати, интуитивно они знают: теперь она весь день будет с ними поласковей. А так-то вечно орет.

Значит, Аррайял д`Ажуда пойдет в следующий раз. Вот ведь женщина, а? Всего добьется, чего захочет. И Цецилию удержала, и изнасиловала ее, считай, на рабочем месте, и сама успела, опять же. Одно слово – Королева.

Це остается в баре, и целый день мучается от желания подойти и обнять любимую. Ловит сигналы от тела Эли. Це не решается. Клиентов много, зачем всем вокруг знать, что тут творится.

Через пару недель Цецилия все-таки собирается съездить в Аррайял. Когда же она объявляет об этом Элизабет, следует скандал. А за скандалом Це собирает вещи, складывает их в рюкзак и направляется к выходу.

- Ты куда это собралась? – подозрительно спрашивает Эли.
- Как куда? Я ухожу.
- Как это уходишь?
- Да вот так. Ты не можешь на меня орать. Никто не может на меня орать.
- Ты что, хочешь совсем уйти?
- Да, дорогая, я съезжаю в гостиницу.
- Не пойму, что случилось-то?

Ну вот опять. Она снова сама нежность и воплощение любви. Но Цецилия не даст себя провести. Слегка погладив подругу по руке, Це выходит за ворота. На огорченный поцелуй сил нет. Элизабет кривит губы. Солнце жарит вовсю, воздух не шелохнется. На дороге ни одной машины. И – Океан, Океан, грохот Океана. Ничего, подождем. Через какое-то время появляется звук, вульгарно громкий для такого пейзажа. Из-за поворота вдали показывается мототакси и собирается пронестись мимо. Черт, надо было джинсы надеть, а то сейчас платье будет развеваться на ветру, а все эти местные бабники подумают, что это я нарочно… Ну да черт с ними со всеми.

Господи, как больно. Це делает навстречу мототаксисту пару шагов, машет рукой. Улыбчивый парень сажает ее позади себя, протягивает шлем. Це надевает шлем, застегивает его уже на ходу. Мотоцикл мчится прочь, Це не дает себе труда оглянуться.
Даже когда сзади раздается крик какой-то птицы, Це не оборачивается, несмотря на всю свою любовь к орнитологии. А кричала не птица, кричала Элизабет, просто ветер отнес ее вопль вбок. На повороте Це скашивает глаза на зеркало, потом, сердясь на себя за слабость, все-таки оборачивается. Эли бьется на земле, нелепо согнувшись, заламывает руки, колотит ими красную пыль. Це в ужасе крутит головой, одновременно в панике крича: эй, амиго, тормози, стой, стой!!! Парень испуганно тормозит. Они тут не очень любят стрессы. Что, милая, забыла что-нибудь? Да, да, забыла! Скорей обратно!
Через сколько-то секунд Це спрыгивает с мотоцикла, срывает с себя шлем, швыряет его на землю, бросается к Элизабет. Милая, вставай, Це тянет ее за руки, ну же, любимая, давай я тебе слезы вытру, Эли, прошу тебя, да встань же ты с этой дороги уже. Эли поднимает на нее заплаканные глаза, в которых ясно виден тихий ужас, а также, ну-ка посмотрим поближе... Да, да, раскаяние, даже, наверное, стыд.

Вот это да, - думает Це. Эли начинает целовать свою русскую подругу, плачет, снова целует, прямо-таки впивается той в губы. Одной рукой Эли обнимает ее за талию сзади, а вот другой, да, другой рукой что, как вы думаете, она делает? Правильно. Это все та же ее правая рука. Эли, ты что, милая, мы же на улице, и парень этот смотрит стоит. Эли не слушает, она настойчиво добивается от Це ответа. Ну Эли, а этот коричневый улыбчивый парень, как же мы, прямо у него на глазах?.. Парень спокойно выключает мотор, присаживается бочком на свой драндулет и достает сигареты. Закуривает и продолжает опять-таки спокойно на них смотреть. В этой глуши мало развлечений, да еще с такими женщинами в главной роли. Да еще и белыми! Наверное, это лучший день в моей жизни, - думает он, ух как приколятся Рональдо, и Эусэбио, и Фабиано, и вся компания сегодня вечером, когда я им все расскажу за кружкой пива.

- Ну мы едем или не едем? – этот вопрос парень не задает, нет уж, не такой он дурак. Он его только подумал. Эли машет на него рукой, мол, отстань, подожди, и разворачивает Цецилию так, чтобы той не было видно спокойного парня. Парень наблюдает со все возрастающим любопытством за происходящим. Время от времени он прикасается рукой к натянутым, сейчас лопнут, штанам. Вскоре не выдерживает, тем более, что воздух вокруг все жарче, а стоны Цецилии все громче. Он отшвыривает сигарету и сует руку в штаны, быстро входит в раж, другой рукой судорожным рывком расстегивает ширинку, шумно дышит и с присвистом вдыхает раскаленный воздух.

Ну и сцена, доложу я вам. С одной стороны - океан, с другой – высоченный забор дома с садом, который Эли снимает, со всех сторон пальмы скрежещат, посередине дорога, а посреди дороги стоят трое, и все трое стоя занимаются сексом. Девочки вместе, мальчик сам по себе. Мальчик яростно, не в силах сдержать стон, который больше похож на рык, работает правой рукой, не отрывая взгляда обезумевших глаз от правой руки Эли и насквозь мокрого платья Цецилии. Цецилия стонет, не открывая глаз. Мототаксист, глядя на них, разрывается практически сразу вслед за Це.

Женщины поворачиваются к нему, одна с возмущением, другая с блаженством и туманом во взгляде, но обе тут же начинают хохотать. Эли шлепает парня по заднице со словами: вот бесстыжий! Ишь, примазался! Парень тоже весело и изумленно хохочет, снова достает свой прибор. Девочки, ну хоть взгляните, молит он. Очередной невероятный бразильский хобот, - мельком взглядывает Це. - Может, попробуете? Точно не хотите?.. Эли топает на него ногой. Дубинка его стоит как пальма, как железное дерево, как камень. - Убери свое безобразие, козел! - Сами хороши, смеется парень. - А вы вообще местные? Ах, да, кстати, Эли, подожди, ему же надо заплатить. - Парень, сколько я тебе должна? - Да за что? Ничего не должны, что вы! Вы такие восхитительные (он так и сказал - восхитительные), что… дальше он говорить не может, снова хватается обеими руками за штаны. Женщины фыркают на него, как две кошки, и задрав хвосты, с достоинством покидают дорогу и заходят в ворота охраняемой территории. Парень машет им рукой, вешает брошенный Цецилией шлем на руль и, восторженно посигналив им на прощание, отъезжает с газом.
Чуть погодя Эли с Цецилией на берегу бассейна обсуждают, поверит ли ему кто-нибудь в целом городе, чем они занимались, стоя прямо на дороге. А Це еще добавляет, интересно, а куда он?.. В штаны себе или на улицу, фонтаном?..

- Це, милая, прости меня. Пожалуйста, прости, не знаю, что на меня нашло.
- Да ладно, проехали… Любимая, мягче, мягче надо быть. Не надо мне показывать зубы, я этого не заслужила.
- Це, как ты меня напугала, боже мой… Я так разрыдалась, когда ты умчалась… Я думала, может, ты шутишь и сейчас вернешься, а ты… И вообще, кто этот парень? Где ты его подцепила? – ну вот, уже наезд.
- Я подцепила?! Ты совсем с ума сошла, meu amor*. Это же таксист!
- Да знаю, знаю… Я шучу.
- Сейчас ты у меня дошутишься, фашистка чертова, Геббельс! – Це хватает Элизабет за плечи и сталкивает в бассейн.
- Ах ты… Ах ты… - Эли отплевывается, не находит слов и с силой обрызгивает Це, зачерпнув воду рукой, а потом еще, и еще.
- Хватит, коза ты такая, у меня уже все платье мокрое!
- Ничего, высушишь! Оно у тебя не от этого мокрое!
- Ну я тебе сейчас дам! – Це в одно касание срывает мокрое «не от этого» платье и прыгает в воду.
*Любовь моя (порт.)

На их крики прибегает охранник территории, но, убедившись, что девочки просто играют, а не ссорятся, улыбается им и спрашивает:

- А мне можно к вам присоединиться?
- Мы тебе сейчас такое присоединим, что мало не покажется! – отвечают они хором и обрызгивают его с головы до ног.
- А чего вы такие вредные? – он отскакивает подальше, но улыбка не сходит с его лица.
- А нам и без тебя хорошо! – они снова начинают целоваться. Для охранника это, конечно, новое развлечение, но кто ж его допустит в зрительный зал? Девочки быстро вылезают и шлепают босиком в дом, бегут на второй этаж.               
 
Засыпая, Це включает в голове особую музыку, которая всегда помогает ей засыпать. Прижимается к спине совсем уже сонной Эли. Засыпает. Но не сразу. Сначала она закидывает ногу на бедро любимой, гладит ей грудь, целует сзади шею. От всех этих действий тот пожар, что давеча бушевал во втором центре и притух на время, снова вспыхивает. Ладно, милая, спи, отдыхай. Разбужу тебя завтра. Языком.
Секс в спальне у них называется «спать на снегу». Во-первых, это дань тому, что Це русская, а Эли думает, что в России все покрыто снегом. Во-вторых, потому что кондиционер установлен только в спальне, и там всегда упоительно свежо, почти холодно. А в-третьих, кровать огромная, почти три на три, и белье всегда белое-белое. Эли обожает белое белье.

И вот однажды.

- Так, голубушка, собирайся. Мы едем в Форталезу, – это Эли. Командным тоном.
- В Форталезу? Эли, ты что, серьезно?
- Серьезней некуда, давай-давай, собирайся.
- Эли, а можно еще раз? Мы едем в Форталезу - вообще-то не хрен собачий, самолет, три часа в воздухе и вообще?
- Да. Я же сказала. Едем в Форталезу, у меня там дела.
- Эли!
- Что?
- Ну, Эли, сволочь ты этакая, хотя бы скажи мне, когда мы вылетаем… Разумеется, Це не собирается произносить неполиткорректные вещи подобного рода, но думает их очень громко.
- Вылетаем завтра утром.
- Отлично.
- Так что давай.
- Эли, я-то даю, ты мне скажи уж, дорогая (сука такая – за скобками),  на сколько мы едем, что с собой-то брать?
- Давай собирайся на пару дней, а мы уж там решим.

Сука. «Мы» там решим. Это она все решит, как обычно, ну и ладно, это и есть любовь, вот такая любовь.

- Эли, ну хоть скажи мне, зачем мы едем? – Элизабет играет в бизнес-вуман, Це играет в невинную овечку.
- Мы едем, ну в общем, я хочу поболтать с тем мужиком, о котором я тебе говорила (никогда ты мне не говорила, - встречь думает Це), мне нужно договориться о поставках пива. В смысле сюда. В Порту Сегуру.
- Ок, не вопрос. Я пошла собираться. А что, поближе пива не нашлось, что ли.

Це давно решила вопрос, кто и какие вопросы решает.

Но есть что-то еще во взгляде любимой суки, что-то такое, что женщина не может скрыть от женщины, только Эли не такая искушенная, а Цецилию не проведешь на мякине.

- Эли, а еще что?
- В смысле, - «еще что»?
- Элизабет, не прикидывайся, сука такая (это про себя). Ты что-то еще хочешь там сделать, но мне почему-то не говоришь?

Пауза. Она думает.

- Да, хочу.
- И что именно?
- Я хочу пойти в секс-шоп.

Так, отлично. Ну королева и есть. Она не обязана вас уведомлять о том, что она там себе придумала. И все же.

- Эли, а… зачем?
- А затем. Хочу купить один там дивайс, знаешь ли.
- Какой?
- А увидишь.

Ясно. Сопротивление бесполезно. Поехали за дивайсом. Це чует, что дело скорее не в заключении контракта на поставки пива, хотя это тоже важно. Местные поставщики наглые донельзя, понимают: коли ты такая умная, что открыла бар в этой глуши, значит, за пиво будешь платить как миленькая. Стало быть – наша цена, пиво твое. А в Форталезе поставщиков больше, можно выгодно договориться. Це чует, что дело не в пиве.
Приехали. Форталеза – и снова красота космического масштаба. Как русские монастыри – вроде все похожи друг на друга, ну что, купола-колокольни, иконы. Но в каждом есть свое, имеющий глаза да увидит. И не надоедят никогда в жизни. Если глаза есть. Так и здесь. Красиво до такой степени, что потом ходишь немой еще несколько дней, боясь расплескать. Иногда плюешь на фотоаппарат и ничего не снимаешь – зачем, кому. Настолько все впечатывается в мозг, что помощь не нужна, не нужны эти фотографии на мобильном. Да и делиться ни с кем не хочется. Вот в Форталезе так. 

Первую половину дня Эли активно занимается делами. За пару часов они успевают объехать по заранее разведанным адресам троих поставщиков, и еще с троими договариваются о встрече на вечер. В середине дня образуется окно.

- Так, ну чего? Пошли? – это Эли.
- В смысле – куда? – это Це.
- Как куда? В секс-шоп.
- Конечно, пошли, любимая.
- Ты готова? – нервно.
- Конечно. А что, надо было готовиться?
- И ты так спокойно об этом говоришь?
- Ну конечно.
- Но ведь ты же не знаешь, что я хочу купить?
- Вот именно, Эли. Я же не знаю, что ты хочешь купить. Поэтому я спокойна.

Вот сука. Ей мало просто заинтриговать, ей подавай драму на ровном месте. Но Це выдерживает характер и, не моргнув глазом, отправляется с ней в секс-шоп. Только позже до Це доходит, что в Порту-Сегуру-то невозможно сходить в такой магазинчик, потому что все сразу же станет известно всему городу. Правда всему. А тут город побольше, да и мы сами не местные.

Секс-шоп, улица 13 мая.
 
- Так, что тут у вас? – с наглым видом бросает Королева.

Продавщица по акценту Эли сразу понимает, что мадам - португалка. Значит – крутая, иначе бы ее тут не было. Значит – при деньгах.

- А это что? – спрашивает Эли.
- Это – то самое, - отвечает продавщица.
- Беру.
- А вот это не хотели бы посмотреть?
- Давайте.

Це знает, что Эли хочет купить что-то совсем другое, поэтому берет и то, и это (хотя, кстати, и то и это будет кстати), лишь бы не начинать с главного.
Так, а что же главное. Це гадает. Эли начинает выбирать… Вот это игрушка. Це тихо ахает. Ну, любимая, ты моя лучшая ученица, чес-слово. Такими темпами… Це зачарованно глядит на Элизабет. Эли бросает строгий взгляд на Це:

- Це, ты что, не собираешься поучаствовать?
- Как это нет? – тут же встрепенулась Це. - Конечно, собираюсь. Просто тут столько всего, столько всего…
- Вот и я о том же. Иди давай сюда и помоги мне выбрать.

Начинают выбирать. Там действительно есть все (Бразилия есть Бразилия), как и обещала вывеска. Есть огромные, розовые, китайские. Пахнут дрянью. Есть поменьше, привезенные из Штатов. Цвет получше, и запаха никакого. Но какие-то… Черт их знает… Некрасивые, что ли. Неаппетитные. Слишком похожи на член. Дальше. Есть бразильского производства, на них взгляд не падает сразу, но в итоге они и оказываются самыми лучшими. Цвет – правильный. Самое то. Можно выбрать: бирюзовый, фуксия, золотой, фиолетовый – прозрачный…

Дома Эли с порога говорит:

- Милая, ты от меня не уйдешь.
- В смысле? Я вообще-то и не собиралась…
- Давай-давай, шути, сколько влезет. Только раздевайся побыстрей. А не то я сама…

Эли вдруг отшвыривает пакет, который был у нее в руках, и набрасывается на Цецилию. Быстро и жестко раздевает ее, точнее, все с нее сдирает. Достает свежекупленную штуковину. Дышит тяжело, по глазам – сама не своя.

- Эли, ты чего это? – Це имитирует испуг, ровно настолько, насколько нужно, чтобы раззадорить любимую (если это вообще нужно, потому что Эли и так не в себе).
- А того. Сейчас я тебе задам.
- Эли, ты что?
- А то. Сейчас я тебя буду наказывать.
- За что?!
- А вот это мы потом обсудим. Если ты поймешь.
- Эли, но ведь эта штука только что из магазина?!
- Я ее уже помыла и кипятком обдала, а ты все прощелкала.

Ого, - думает Це. Милая настроена серьезно.

При этом Королева хладнокровно и очень быстро надевает на себя пояс, застегивает ремешки, не отвлекаясь ни на секунду на Цецилию, которая не сводит с нее восхищенных глаз.

- Эли.
- А ну, молчи. – Надо же, уже вошла в роль.
- Эли!
- А ну, тихо! – Элизабет бросается на Цецилию, подминает ее под себя.
- Эли!!

Куда там. Эли как одержимая, она не дает Цецилии ни секунды вздохнуть, португальская моя женщина, да что с тобой такое? Конкистадор чертов. Элизабет, не давая Це опомниться, буквально ездит по ее телу, давит ее, размазывает. И делает это с такой страстью, не помня себя, что Це диву дается. Кайф этот безмерен, но все-таки есть в нем нечто такое… что Цецилию настораживает. Уж больно Эли упорствует в своем стремлении показать нечто… нечто… как бы определить это нечто. И вот сквозь помехи собственного невыразимого наслаждения Це начинает чувствовать… Что же это? Что? Пунктиром?..
Ненависть. Самая настоящая. Горькая. Злая. Она. 

Це на какое-то время удивляется, вспомнив, что вообще-то Эли любит ее; при этом Це всем телом ощущает отчаянную ненависть, которую излучает Эли. Це уже и не знает, что, собственно, такое. Какое-то время просто наслаждается этим беспределом. Вскоре она слышит слова, которые Эли не произносит вслух; вряд ли даже осознает.
 
Сволочь, ненавижу тебя, - так начинается это странное признание в любви. Ненавижу тебя за то, что ты такая, ненавижу за то, что я попала в эту зависимость, ненавижу за то, что я собиралась быть всегда одна – а ты испортила все мои планы, сволочь ты русская. Ненавижу за то, что люблю тебя, за то, что ты доставляешь мне такое удовольствие, без которого я уже не могу жить, ненавижу, ненавижу, из-за тебя я несвободна! Несвободна!

Тут Це понимает, за что, собственно, ее наказывают. Эли именно наказывает, она груба, даже почти жестока. Она вертит Цецилию в разные позы, жестко, бескомпромиссно, зло. Настоящий бразильский мачо. А вроде португальская женщина. Хм-м, думает про себя Це, странное наказание. От него, во-первых, удовольствие сумасшедшее, раз за разом, во-вторых, только и ждешь повторения… Педагогическая ценность такого наказания весьма спорна.

Эли прет как танк, буквально размазывая Це по кровати. В основном Эли сверху, логично. Иметь так иметь, наказывать так наказывать. В какой-то момент, незадолго до очередного взрыва, Це со всей дури шлепает Эли по заднице, Эли издает короткий острый стон, почти вскрик. Ускоряется. Це бьет ее еще раз. Эли вдруг замирает, пристраивается поудобней – и вдруг… Це снова шлепает ее по заднице, да так, что немеет рука. Эли со стоном проглатывает этот шлепок – кто кого наказывает? – и раскатисто поет, поет, поет.

- Ну что? – Требует Элизабет чуть погодя. Насильница любимая.
- Что – «что»? – Це невинно улыбается.
- Поняла?
- Что поняла?
- Поняла, за что я тебя…
- Наказывала?
- Да.
- Поняла.
- И за что же?
- Эли, я не хочу говорить об этом.
- Что значит – не хочу?
- Элизабет, ты меня слышала. Цецилия тверда. - Если ты хочешь что-то сказать – говори. Я все это обсуждать не желаю.
- Хм. А почему?

Вот чертова сука, а? Угораздит же полюбить такую.

- Эли, хватит. Я пошла на пляж.
- А меня не хочешь с собой взять?
- Эли, ну ладно тебе. Куда я без тебя на пляж.

Эли по-быстрому собирается. Даже в глаза заглядывает. Це тайком, отвернув лицо в сторону, зажмуривается от счастья, все лицо ее сплющивается, даже рот приоткрывается.
       
Что там Львица говорила про бар? План Эли: она нанимает Цецилию совершенно официально, не менее официально платит ей зарплату, и живет Цецилия у нее. У Це мгновенно и сильно заболела голова от напряжения, что называется – вступило. Что именно и куда там вступило, неизвестно, но по ощущениям как будто сильно ударили по голове тем-то большим, мягким и слегка теплым. Наверное, как раз такие ощущения от удара пыльным мешком. Даже в носу защекотало. Или нет, в носу – это от другого.

Но неужели все так просто? Неужели так повезло? - Эли, ты серьезно? – переспрашивает Це, и чуть не плачет от волнения (нос). Нет, правда, можно бы и расплакаться, но жалко время терять на слезы, а то обязательно бы расплакалась… от счастья.

Вместо слез Це достает из холодильника свежий новый цитрус. На сей раз это танжерин. Размером с самый крупный мандарин, и дольки в принципе похожи. Очень темно-зеленый, темнее лайма в несколько раз; шкурка тоненькая, сдирается с некоторым усилием. Сам фрукт очень легкий, освежающий; не сильно кислый и не сладкий, в такую жару – самое то, что нужно.

В баре Цецилия, орудуя всеми своими языками, в том числе уже и португальским, принимает посетителей, кстати, довольно много вдруг стало иностранцев – не иначе, после карнавала понаоставались и решили попутешествовать по стране. Це поддерживает беседу, расспрашивает про их гостиницы, - почему-то все всегда очень охотно рассказывают о том, у кого какой гамак в номере и есть ли холодильник. Це внимательно записывает их пожелания насчет степени прожаренности мяса, насчет крепости кайпириньи, а также насчет погоды. Какой силы ветерок подать завтра утром к вашему балкону, сеньор?

Элизабет открывает бар в пять вечера. Утром можно со спокойной совестью спать до одиннадцати, потом пляж, потом за покупками для бара. К пяти и Це, и Элизабет, свежие и веселые, после пары-тройки знойных часов на пляже, этакие веселые знойные сучки, которым на все наплевать, кроме друг друга, приступают  к работе. Закрывается бар официально около двух ночи. Однако иногда, в случае особенной жары, когда никто на свете не хочет идти спать, включая персонал, - в такие ночи бар бывает открыт и до пяти утра. Персонал в Баии забавный. Когда ночь хороша, и клиентов много, они сами могут запросто предложить Элизабет «подежурить» еще пару часов. Домой им неохота, они с удовольствием проводят «рабочее время» на улице. Не требуют оплаты сверхурочных. Они и слова-то такого не знают – «сверхурочные». Но Элизабет все равно им всегда приплачивает.

Каждому животному нужно определенное личное пространство. Вокруг Це и Эли это пространство практически безгранично. С одной стороны оно отторочено пушистым океаном, а с другой лежат бесконечные просторы Бразилии itself, и крохотная точка – бар на кромке океана, и из космоса его не видно. Если животному этого пространства не хватает, у него наступает стресс, который может и убить. Или привести к трагическому распаду пары. Или же, в более мягком случае, к поиску возможностей жить более свободно. Здесь же этого пространства столько, что, стоит им расстаться всего гна несколько часов, - расставание становится непереносимым. Посреди пустоты их взаимное притяжение вырастает до физической боли, как будто они связаны физически, и эти связки начинают попросту болеть, когда они далеко друг от друга. Они стараются найтись в этом пространстве, которое вдруг охватывает их со всех сторон, и от которого делается иногда жутко одиноко.

Так продолжается полгода. А потом Це вдруг заскучала, затосковала и стала подумывать о Москве.

Банально? Вы, конечно, так и знали. Думали, курортный роман? Вы что, поверили? И зря. Это  шутка. Ни капли ее не тянет в Москву.

Но, к сожалению, в Москву ехать придется. Этого требуют дела. Нужно заплатить за квартиру, телефон и прочее, возможно, сдать квартиру, полить цветы, в конце концов… Забрать Кочку! Конечно, Ненуфар прекрасно за ней ухаживает, но Це скучает по своей странной подружке. Не у каждого в доме живет говорящая болотная кочка.

Це уже знает, в принципе, кому можно сдать квартиру. Можно предложить  Ненуфару, а можно разыскать Фернандо. Он бразилец, только пожилой и вроде бы семейный. Преподает португальский в Лумумбарии. Правда, неизвестно, станет ли бразилец ездить из центра города на банановую аллею. Созвонившись с ним (ура! мобильный тот же), Це с радостью узнает, что он готов по ее приезде посмотреть квартиру. Оказывается, он теперь и в инъязе преподает тоже, а это в двух шагах от Це.

Забронировав билет и подготовившись к отъезду, Це отпрашивается у Эли на несколько часов. Надо посидеть в одиночестве на пляже, глядя на воду. Думать о Москве сейчас все равно что думать о принудительной высылке в Сирию в период военных действий. Поэтому Це старается сконцентрироваться на делах, которые ей предстоят. Даже взяла с собой блокнотик и карандаш, чтобы составить список. Оплатить счета. Сдать квартиру. Полить цветы. Когда Це уходит с пляжа, время близится к пяти. Блокнотик остается пустым. Какой смысл записывать отдельным пунктом – «полить цветы», находясь от этих цветов за десятки тысяч километров.

Ужас, ужас, ужас расставания на две недели подступает сзади, морозит спину. А вдруг со мной там что-нибудь… А вдруг Эли кого-нибудь… А вдруг то… А вдруг се… Нет, волю в кулак, тело в самолет. Дела сделаю и скорее назад, сверкая пятками… Хотя там особо не посверкаешь, там уже зима.

Как пишут те, у кого не хватает воображения? «Москва встретила Цецилию морозами и пургой». Строго говоря, Москва вообще ее не встретила. Москва прямо от аэропорта отторгнула ее, сразу дав понять, что новоиспеченной бразильянке тут нечего делать. Сюда не принято возвращаться с бескрайних жарких пляжей. Це дико озирается, не узнавая Шереметьево, а оно не узнает ее.

Первые две ночи Це не может спать. Звонить никому не хочется. Кроме Эли. По ночам они разговаривают часами, обнимая и гладя подушки по разные стороны океана.

Надо что-то решать с Кочкой.

- Кочка, милая, как я скучала по тебе.
- Да ладно, скучала ты. А то я не вижу, ты ведь так и рвешься обратно, - грустно ворчит Кочка. Если это вообще возможно, проворчать что-либо грустно. Но Кочка еще и не то может.
- Кочечка, милая, я тебя заберу с собой. Только тебе придется потерпеть. Причем ужас сколько. Часов примерно двадцать, может, и больше. В чемодане. И прикинуться ветошью… Или чем угодно. Сама знаешь, какие там порядки, в этих аэропортах. Сможешь?
- Я-то все смогу, главное, чтобы ты сама смогла, - ворчит Кочка, но уже вроде не так сердится.
- Слушай, Коч, а как тебя лучше… того… транспортировать? В пакете или как?
- Ох, не знаю… Надо подумать. Никогда не летала этими вашими самолетами. В пакете – плохая идея, могу задохнуться. Или запреть. А ты можешь узнать, какой там температурный режим?
- Да чего там узнавать, я тебе и сама скажу. Хотя нет, подожди. Я же знаю только про то, что там у пассажиров, в смысле, какая в салоне температура, а что в багажке, понятия не имею.
- А «багажка» - это что?
- Ну, понимаешь, когда пассажир летит куда-нибудь, он большие сумки сдает в багаж, то есть они летят себе в багажном отделении, типа в трюме, ну помнишь, что такое трюм? Я тебе объясняла как-то… А с собой в салон самолета берут только сумочку, ну или там вазы, чтобы не разбились.
- Ну так и возьми меня в сумочку!
- Коч, не могу. Там у них правила строгие, и ручную кладь могут в любой момент открыть и проверить, типа что там у меня. А растения нельзя вообще никуда провозить, ни туда, ни обратно. Коч, пойми, я бы и рада, но меня могут вообще с рейса завернуть. Я ж тебе объясняю, что для тебя есть только один способ улететь отсюда со мной – в чемодане.
- Так, все ясно. Чемодан, темнота, теснота. Хорошо.
- Что хорошо, Коча?
- Да ничего не хорошо, надо подумать… как выжить-то, черт. В этом трюме твоем.
- Коч, ну ты чего, обиделась, что ли? Да ладно тебе! Прекрати. Тебе же лучше. Потерпишь немного, зато потом – вечный кайф…   

С Фернандо все уладилось как нельзя лучше. Во избежание неприятных сюрпризов Це договаривается со Сбербанком, чтобы все коммунальные платежи просто списывали с ее счета, который Фернандо должен будет регулярно пополнять. Все складывается отлично, и Це улаживает все дела за десять дней. Как только она понимает, что основные дела сделаны, она решает наконец обзвонить друзей.

Ночь.

- Нет, милая, не надо приезжать меня забирать из Салвадора, - уговаривает она любимую.

Втайне надеясь, что та приедет. Боже, какое счастье было бы увидеть ее уже там, в страшном городе Салвадор. Не ждать в одиночестве раннего утра в аэропорту, когда начинают ходить официальные и, главное, более-менее безопасные такси и автобусы, а сразу запрыгнуть в машину с жарко натопленным кондиционером.

- Как это я не хочу? Я-то мечтаю об этом, но ты же целый день потеряешь. Милая, ну зачем тебе переться за мной, любимая, приезжай, конечно, с тобой невозможно спорить, я так соскучилась, я просто умираю как соскучилась.
- Це, ты там готовься: я тебя изнасилую прямо в аэропорту, еще багаж получить не успеешь.

У Це поднимается страшный жар почти везде, она закрывает глаза и с трудом выдыхает.

Скорей, скорей увидеть ее.

По приезде новость. Новость года, новость века, новость жизни. По крайней мере так показалось.
 
У Эли в Баии есть близкий друг. Он живет в Форталезе. Он один из тех, с которыми они тогда встречались по поводу поставок пива в Порту Сегуру. У него там бизнес. Точнее, не в самом Порту, а чуть дальше, в Аррайял д`Ажуда, том самом. У него там ресторан, лучший в округе. В Порту он только собирается наладить еще одно дело. Гей одинок, потому что слишком умен и красив. Он аргентино-португало-немецко-индейского происхождения; он слишком хорош, чтобы найти себе пару надолго. Вот что придумала Элизабет.

- Слушай, милая, как тебе нравится Талеш?
- Талеш? А что? По-моему, он прекрасен. Еще и красивый.
- Да при чем здесь это, - Эли раздраженно отмахивается. - Он очень умный и порядочный человек.
- Да я верю, верю, что я, не верю, что ли. А почему ты о нем заговорила?
- Да я тут подумала… Просто он вчера в бар заходил, ну и разговор зашел.
- О чем? А, так он сейчас в Порту?..
- Ну да, раз я тебе говорю, что он в бар заходил. Понимаешь… Он одинокий, и все такое.
- И что?
- Ну и… он хотел бы создать семью.
- И? Ты хочешь, чтобы я обзвонила своих друзей-геев в Москве, и отправим его туда отдыхать? – Це смеется, но Эли почему-то не поддерживает веселья. Наоборот, становится еще серьезней. Це уже с большим интересом всматривается в ее лицо. Милая явно что-то задумала.
- Це, мне нужно с тобой серьезно поговорить. Це обливается холодным потом от мысли, проскочившей на мгновенье. Неужели они с этим Талешем решили… пожениться? И Элизабет, любимая несравненная Элизабет сейчас ей скажет об отставке? Всему конец?.. Это то, о чем я знала еще тогда?..
- Ну давай, пожалуйста, скажи мне, что случилось? Что он хочет? – у Це страшно заболела голова от напряжения. Це чувствует свою голову как раздувшийся арбуз, переполненный спелой жидкостью, и арбуз этот вот-вот лопнет, и шкура снаружи горячая, а внутри все красное. Ей кажется, что и лицо все красное, и ей очень жарко. На самом деле наоборот. Она вмиг стала очень бледной, Эли даже забеспокоилась.
- Милая, ты чего это такая бледненькая у меня?
- Эли, давай сначала дело обсудим, а потом мой цвет лица.
- Он хочет… То есть короче. Я подумала…
- Да говори уже, - Це чуть зубами не скрежещет, только сил нет.

Элизабет собирается. Решается. Молчит еще с минуту, двигая губами.

- Я вот подумала… - снова начинает она. - Может, мы заведем ребенка? В смысле - от него.
- Как это – «мы»? - Це не понимает, хоть тресни, вся во власти своих собственных кошмаров; или наоборот, понимает слишком хорошо.
- Ну так, вот «мы». Мы с тобой. Я предлагаю, - твердо говорит Эли, - чтобы он сделал ребенка мне. А потом тебе. У нас будут дети от одного отца, и… В общем, у нас будет двое детей.
- Эли, ты что предлагаешь? Menage a trois?* – Це, все еще не понимая, выпучивает на нее глаза, зная, однако, что этого делать не надо. От волнения она переходит на французский, но Эли не поддерживает.
- Да ну нет же. Он не будет с нами жить, он будет приезжать, навещать нас, и вообще, я тебе говорю - он обалденный. Я его обожаю, он единственный, от кого я бы согласилась завести ребенка. Ну, не единственный, но… один из. И поверь мне, ты тоже, только если чуть-чуть получше его узнаешь.
- Эли, подожди, любимая, объясни, в чем твой план, я никак в толк не возьму, - Це старается собраться изо всех сил, но в голове пульсирующий триллер, фабула которого: она хочет семью и детей, а меня бросить?
- Це, слушай, соберись уже, и слушай, что я тебе говорю.

*Menage a trois – «хозяйство на троих». У французов распространенное дело. Мама-дочка-дочкин муж. И других вариантов полно, только говорить о них гадостно.

Эли наконец справляется с собственным волнением и принимает обычный тон. Це мгновенно успокаивается. До этого момента было страшно видеть Эли в неуверенном состоянии. Когда взволнованы два близнеца сразу, это может означать что угодно и закончиться чем угодно.

- Соберись давай. Слушай меня, что я все по три раза объяснять должна. Он сделает ребенка, тебе – одного, мне – другого. Он будет самым лучшим папой, поверь. Он мечтает завести детей, ему 48, а так что-то никого и не встретил. А детей он хочет, правда. У него никого нет, кроме родителей. А он не хочет просто так взять и все - кануть в лету. Он считает, да я и сама так считаю, что он достоин иметь продолжение. Ну поняла теперь?

Це берется обеими руками за голову, пытаясь таким образом остановить ее безудержное кружение.

- Подожди… Давай я повторю, правильно я поняла или нет. Мы рожаем ребенка, я одного, ты другого. Жить твой друг с нами не будет. Просто будет приходящим папой – обоим детям?
- Дошло наконец, - Королева недовольно хмурит брови.

О Господи, - думает Це. Эта женщина меня все время доводит если не до оргазма, так до сердечного приступа. Нет чтобы сразу сказать.

- Эли, почему было сразу не сказать?
- Ну вот я говорю! – уже сердится. - Битый час объясняю.

Це собирается с мыслями.

- А знаешь что? А давай. Сделаем. А как это все будет выглядеть юридически? Я-то ведь вообще иностранка пока что. Так ведь и ты тоже, - вдруг вспоминает Це, широко раскрывая глаза.
- Це, я совсем идиотка, ты думаешь? – Уж чего-чего, а этого Це не думала никогда. Ни того, что Эли совсем идиотка, ни того, что она идиотка хоть в малейшей степени. – Це, я уже все обсудила со своей адвокатессой, она все сделает, что нужно. Сначала он на тебе женится, потом разведетесь, потом он на мне женится, потом мы разведемся. Или в Голландию с тобой съездим и брак оформим, какие проблемы, да придумаем что-нибудь. Да ты о чем думаешь-то? Я думала, ты обрадуешься, – Эли делает вид, что совсем рассердилась.

Но Цецилия слишком хорошо ее знает, и уж точно знает, что нужно делать прямо сейчас. И делает это. Все решим, все мы решим.

Но ведь нет. Неправда, что мы сами пишем сценарий. То есть мы пытаемся, что-то там чирикаем; но злой редактор сидит и правит, правит. Или мы так плохо пишем?

Талеш. Он прекрасен. Он красив как бог, знаете, есть такие мужчины с ресницами, которые как бабочки взлетают и ты каждый раз думаешь – ведь выше бровей же взлетят. А они нет, раз и обратно, а потом ты вновь смотришь, и они опять как бабочки – раз и… Он образован и талантлив, он - мечта. Но он совершенно бесплоден. Провели кучу процедур, все анализы. В его сперме не находится и одного процента жизнеспособных сперматозоидов. Что-то из серии один на миллион. Только даже этого одного не нашли! Просто предполагают, что он там должен быть. Или это ему так сказали, потому что клиент за такие деньги должен возвращаться в клинику и делать анализы снова и снова. Но ничего нет; он пуст, мертв, как протухший старый кактус.

- Давай пива выпьем. Я что-то в шоке.
- Что значит в шоке. Найдем мы все. Я же тебе говорила про Тони?

Так. Про Тони точно ни одного слова не было. Что за Тони еще. Сука, сука, скрытная сука.

- Ну вот говорю, – уже сердится. - Битый час объясняю. Иди лучше фрукты принеси, похоже, ты перегрелась.

Це послушно идет на кухню, моет, вытирает и приносит на блюде помкан. Очередной цитрус, но что с рецепторами? Вкус не чувствуется, а ведь какой интересный фрукт… как мандарин или… да плевать. Но не мандарин. Вкуса все равно сейчас не ощутить.

Тони. Они уже двадцать лет вместе. Какая интересная история. Он в Португалии улаживает дела. У него развод и две дочери, алчущие решения суда; не говоря уже про жену, которая там приплясывает в нетерпении. Эли ни словом не обмолвилась е это время. - А зачем говорить? – спрашивает она. –Действительно, зачем, - в бешенстве думает Цецилия. – Действительно незачем.

Тони приезжает сорок дней спустя. – Какая неприятная цифра, - Цецилию мимоходом корябает эта мысль. За это время Цецилия похудела втрое. Тони, Тони, Тони, от тебя-то чего ждать.

Оказалось, - нормально. Тони замечательный. Высоченный, тощий, белые волосы до плеч. Ему за шестьдесят. Очень спокойный, шутить любит; веселый. Так же весело и спокойно он и умер – сказал, что пойдет освежиться в душ, а потом Эли звала его из патио, где она делала шураско*. И как назло попросила Цецилию сходить за ним, и как назло именно Це и обнаружила его в душевой кабине. Никогда Эли не смогла этого Цецилии простить. Вся ее ненависть к Цецилии, ненависть независимой натуры, внезапно погрязшей в зависимости, все это помножилось на эти ужасные последние мгновения ее возлюбленного, ее Тони, который валялся в душе, сложенный как сломанный манекен, - ноги туда, руки сюда, и все это в воде, распухшее и белое и в разные стороны.

*Шураско – шашлык по-нашему. Немножко все по-другому, но это все равно шашлык.

А что Тони. С Талешем не вышло – либо сценарий был совсем плохо написан, либо не совпал с другим сценарием, который там писали наверху. Це с мукой вспоминает книгу – «Как управлять вселенной, не привлекая внимания санитаров», пытается улыбнуться, но мышцы снаружи как окаменели. Внутри улыбка все-таки успевает сверкнуть, как искорка. На таких вот искорках и можно продержаться.

Тони, а что Тони. Хотел посмотреть на русскую. Вот приехал посмотрел. Лежит теперь в душевой кабине. Белый как всегда. Вызывает только злость. Испортил все всем троим.

Эли отправила Цецилию за покупками, но там сразу было что-то не то. Не надо было ехать все это покупать, Цецилия знала это совершенно точно, вчера же все закупили. Но разве с Элизабет можно спорить. Что они там делали, что Тони такой был потный, аж мокрый, когда Це вернулась с рынка.

Полиция долго проверяет документы, у Цецилии дольше всех. До того долго, что Цецилию начинает сильно тошнить, причем она еле-еле умудряется сдержаться и ей приходится бежать бегом через холл, где все сидят нога на ногу, кофе у них и холодная вода в стаканчиках. Когда она пробегает мимо всех, полицейские поднимают на нее глаза, чисто сафари, кто-то явно, а кто-то скрывает это движение глаз. Но все видели, как она вскочила и побежала, и все придирчивей рассматривают ее паспорт. Це сидит потом с каменным лицом, терпеливо отвечает по десятому разу на одинаковые вопросы, заданные чуть-чуть в другой форме.

Чуть погодя Це снова встает – да плевать уже, мне на воздух надо, - и выходит. Садится на крыльцо и роняет лоб на руку. Просто подышать. Но и подышать не дадут. Почти сразу за ней выходит самый молодой из полицейских, вроде как покурить. Они что, реально думают, что я его убила, Тони этого, что ли.

- Будешь курить? – Це вздрагивает от неожиданного тыкания.
- Извините. Курить будете? – вторая версия входит в ухо.

Це разозлена. Мне этот Тони кто вообще. Никто. С чего на меня столько подозрений. Похоже, пора начать говорить о своем адвокате. И главное, Эли не помогает ни в чем.
 
Сигареты из соломы, Souza Paiol. Как скрученный табак, но лист не табачный, а действительно соломинка. Крепко и – скорее гадость. Хотя сейчас все – гадость. Одну такую покурить и потом долго не курить. И еще резиночкой перекручена посередине. Резиночкой! Как для денег, только чуть-чуть потоньше.

- Мне надо что-то съесть, - говорит Цецилия. Я с утра ничего не ела. Меня Элизабет отправила за покупками, и я полдня моталась то на рынок, то за пивом для бара.
- Что? Так вас не было дома? – молодой аж закашлялся.
- В смысле не было?.. Я была. Сначала была, потом ездила за покупками для бара, - меня Элизабет отправила, она же моя начальница. Потом я приезжаю, она шураско жарит… На чеке из магазина время стоит, наверное? Во сколько пробила…

При слове «начальница» парень вскидывает на нее глаза – так вы разве не партнеры?.. Просто она-то говорила партнеры. – Нет, - решительно отрезает Це. У меня есть рабочий контракт с ней, принести? Я у нее работаю по контракту вообще-то.
- Я потом вернулась, и как раз Тони пошел в душ. Да я сто раз уже вам говорила.

Молодой бежит объяснять. Мимолетный взгляд Элизабет, полный ненависти; - нет, а она что хотела? Чтоб меня посадили тут? Це вдруг хватает ртом воздух.

Це все-таки встает и снова идет на кухню. Плевать. Надо что-то съесть прямо сейчас. Опять цитрус. Этот называется Мещирика Краву. Мещирика гвоздичная! Как много в этом звуке… но нет. Ну цитрус. Ну зеленый, пахнет цитрусом. Кожура уже под ногтями, сок на пальцах. Це не чувствует вкуса, главное – проглотить это в себя, чтобы было в желудке. Кисленький; ну хоть один рецептор работает.

Попробовать другой фрукт? Что-то тут есть в холодильнике. Це не узнает цитрус, который сама же вчера купила. Так. Сицилийский лимон – это как наш лимон, обычный желтый лимон. К черту, не буду я жрать лимон, - мысли вообще странно текут. Что еще. Вот другое что-то купила вчера. Называется «Апельсин-груша». Не апельсин он и уж точно не груша. Опять желто-зеленый, некрупный. Цитрус ни о чем. Це ест его и не понимает, он кислый или он сладкий. Кажется, там косточки, но их проще проглотить, чем выплевывать в руку и потом искать, куда выбросить; сразу и не сообразишь, из-за трупа этого дом совсем чужой, не вспомнить, куда это все выбрасывать. Шкурки же ще. Эксперимент с цитрусами, похоже, провален. На нижней полке Це находит еще «уксусный лимон» - ровно так написано на упаковке. Черт бы с ним, пробовать его смысла нет. Кимкат? Похоже, это кумкват. Нет.

Це копается в холодильнике, по несколько раз перебирая пакеты. Снова проверяет полочки на двери. Не то. Злобно хлопнув дверцей, Це идет в кладовку. Точно. Там же почти целая корзина «апельсинов из Баии», Эли сказала – сок будем делать. Вот эти ребята больше всего похожи на то, что в России известно под названием апельсины. Снаружи оранжевые, шкурка душистая и брызгается, вкус насыщенный. Почему-то вдруг вспоминается Барселона и завтрак в виде испанских апельсинов с виски в пластиковом стаканчике – и все это до шведского стола в шесть утра. К черту Барселону. – Что-то я много чертыхаться стала, - Це медленно чистит апельсин Баии. – Начнешь тут чертыхаться, когда у тебя труп в ванной, и поесть не дают. – Ну ешь давай. – А я и ем, - вообще иногда помогает поговорить с самим собой. Ну что - апельсин из Баии?.. Местный фрукт. А не отличить от тех, что в Москве. Как будто и не уезжала. Странная штука – матрица… 

- А вас всегда тошнит? – офицер пристально смотрит в глаза Цецилии.
- Подавись, - злобно думает Це. – Меня никогда не тошнит, просто у нас немножко труп в доме.
- Вы уже видели труп раньше?
- Какой труп - Тони? В смысле?..
- Вы. Когда-нибудь раньше. Видели труп?

У Це вмиг невинное лицо; их ли это дело?

- Я? Никогда.
- Знаете что. Мы вообще думаем, что вы нам мешаете. Нам только русских не хватало в расследовании, - тут все начинают переглядываться и хохотать. Бразильцы.
- Я тоже так думаю.
- Вы могли бы уехать?
- О да. Но только можно я сначала с Элизабет переговорю?
- А вот это как раз не факт. Мы хотим от вас избавиться (Це вздрагивает); у нас скорее к Элизабет вашей (нашей? – дергается Цецилия) вопросы. – А с ней сейчас вы разговаривать никак не должны.

Эли не разговаривает с Цецилией уже пятьдесят четыре часа. И разговаривать больше не будет. По крайней мере сейчас кажется именно так. Ненависть – сильное чувство, особенно когда она идет изнутри и надо ее направить на кого-то снаружи. Увы, снаружи как раз Цецилия. Но Це знала это, знала с самого начала, что придется заплатить очень дорого за всю эту историю.

Вот что значит плохо написанный сценарий счастья.

И никакие цитрусы не помогли, а ведь как интересно было.