3. О первом секретаре райкома КПСС Можине
Всё же Абраменко был выходцем из числа строителей Новосибирской ГЭС. Он был толковым инженером и прекрасным общественным деятелем, но был далек от жизни научных коллективов. К чести его он и не пытался вмешиваться в эту жизнь. Он был тактичен и, я бы сказал, мягок. Я никогда не слышал, чтобы он с кем-либо грубо разговаривал.
Можин, тем более, всегда был спокоен, доброжелателен, улыбчив.
Вспоминая историю с попыткой исключения меня из партии в связи с эпидемическим характером заболевания детей в пионерлагере дизентерией, я могу отметить только что он тогда выполнял спущенную ему директиву первого секретаря Обкома КПСС Горячева: «Снять мерзавца с работы и отдать под суд!».
Но, не осмелившись ослушаться, он не действовал грубо и беспардонно: не было с его стороны издевательских подковырок или тенденциозных нравоучений. Он и в этом достаточно сложном эпизоде оставался человеком. Подневольным, – да, но человеком. Но уже человеком Горячева, а не Лаврентьева.
Разница между Абраменко и Можиным состояла в том, что не мог я прийти к Абраменко и поделиться с ним мыслями о развитии культурной среды, об интеллектуальном одиночестве некоторых ученых, о пользе дискуссий, в том числе и политических, и по другим подобным вопросам. В лучшем случае, он меня бы не понял. А к Можину мог прийти с любым вопросом.
Признаться, я сразу «признал» его своим. Можин был на 5 лет старше меня, выглядел молодо, не заносчиво и по-простому. Улыбчивое интеллигентное лицо. Понимание юмора. До поры, до времени мне казалось, что и мысли его крутятся в унисон с моими.
Я знал, что он занимается экономикой сельского хозяйства, хотя и не понимал, как можно было что-то делать в последние 10 лет «волюнтаристских» метаний Хрущева, особенно в сельском хозяйстве. Тем более, после отстранения Хрущева, когда начали ругать взятые им на вооружение «агрогорода».
Можин окончил два института, у него было юридическое и экономическое образование. Он уже успел поработать в финансовом институте Минфина и защитить кандидатскую диссертацию.
В Академгородок его пригласили в 1962 году, и когда его избрали первым секретарем, меня попросили посодействовать в получении им полнометражной квартиры. Такая просьба означала, что я не должен выступать против в Центральной жилищной комиссии, которая работала на паритетных началах, а я, к тому же был её председателем. Так что, очень скоро, получив полнометражную квартиру, он стал жить в одном дворе со мной, и я его начал встречать утром у мусорной машины.
Мы вскоре познакомились. Владимир Потапович внешне мало чем отличался от моих сверстников. Разговаривая, он улыбался доброй свойской улыбкой. Речь у него была интеллигентная, спокойная.
Он внимательно слушал меня, задавал вопросы по-существу, просил аргументировать. В общем, располагал к себе. И уже после первого разговора-знакомства я вернулся к себе окрыленным – теперь у нас будет поддержка в райкоме, и работать станет проще.
И действительно, поначалу все было замечательно. Он не вмешивался в нашу работу, хотя некоторые события были, мягко скажем, неординарными. Например, дискуссии в Интеграле иногда выходили за рамки идеологических установок ЦК КПСС, причём это всегда встречалось аплодисментами. Массовые мероприятия в ДК «Академия» типа масленицы тоже были на грани дозволенного, да и само проведение такого праздника считалось проявлением религиозной пропаганды, поэтому масленица маскировалась под «проводы русской зимы».
Но пока что на нас мало обращали внимания, больше интересуясь проявлениями вольнодумия в НГУ.
И осенью 1966 года ни Владимир Потапович Можин, ни Рудольф Григорьевич Яновский, занимавший кресло 2-го секретаря райкома, т.е. ответственного за идеологию, не имели к нам претензий. Или имели, но никто со мной на эту тему не разговаривал.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/03/31/559
Свидетельство о публикации №217033100540