Бабочка
Сидел я за просаленным столиком, пил свое Жигулевское, и так было хорошо. Хорошо от того, что в тот вечер в баре почти никого не было, разве что старикашка дурного склада, но по-моему, он и не выходил никогда, и стал чем-то вроде украшения, этакая статуя завсегдатая. А потому он меня нисколько не смущал, и даже напротив: я сидел, всматривался в его профиль, а он в меня совсем не всматривался, да и вообще ни на что не смотрел, ибо казалось, что он видит то, чего другим увидеть просто не под силу. Будто пустота открылась перед ним, и не было для него ни этого бара, ни меня, ни молодой пышнобедрой барменши за стойкой, которая настолько привыкла к постоянному клиенту, что, проходя мимо него, не пренебрегала возможностью по-матерински взлохматить тому шевелюру. А старикашка не думал обижаться, - напротив, ему была приятна всякая ласка. Да и как можно было устоять перед соблазном сказать ему что-нибудь доброе, - ну, вы только взгляните на этого бедолагу! И тут же все поймете.
Но дело не в нем. Как я уже сказал, в баре никого больше не было. И я на радостях решил выпить еще, - такое спокойствие в «Союзе» редчайший случай. Я уже сделал барменше заказ и спокойно ждал свою бутылку, как вдруг дверь бара распахнулась и впорхнула бабочка. Бабочка стройная, длинноногая такая. В юбке и какой-то куртенке. Бабочка была на высоте, и потому приземлилась не сразу. Она долго смеялась, не замечая своего приземления, и лишь когда я положил руку на ее плечо, она замерла, посмотрела на меня с удивлением и… засмеялась снова. Но уже как-то нарочно, нарочито, и в смехе ее слышалось что-то вроде «…я бабочка! И никто не посмеет меня убить». Я улыбнулся. Эта девушка не вызвала во мне ни тени раздражения. Она была юна, свежа, но напилась в дупель, и потому вся эта ее юность перла из нее, отдавая всевозможными оттенками. Это было так естественно! И совсем не пошло, а это редчайшая редкость. Именно за эту непошлость я ее и полюбил. И решил познакомиться поближе.
Знакомство было натянутым. Поначалу она наотрез отказалась от моей компании и села совсем одна, в другой конец. Так мы сидели минуты две. Она в одном углу, я в противоположном. Но бабочке стало скучно, и вскоре она подпорхнула сначала к статуе завсегдатая, а затем, поняв, что ему можно лишь лохматить голову, переметнулась ко мне.
Сперва я растерялся. Она еле села на стул, а затем долго смотрела на меня с самым серьезным выражением лица.
- Мне идет этот вид? – спросила она, наконец.
- Какой такой вид? – поинтересовался я.
- Мое лицо. Ты убил во мне бабочку. И теперь я вынуждена умирать.
- Прости, я совсем не собирался тебя убивать! К тому же, ты не умерла. Порхай, порхай!
- Бесполезно! Мои крылья обожжены. Их обожгли до тебя.
- Но я видел, как ты летала. Значит, твои крылья целы.
- Нет, то был полет смерти! – воскликнула она и рассмеялась, а затем вскочила, запрыгала, затопала, заносилась по бару. А потом вернулась ко мне. – Проводи меня.
- Куда?
- В мою обитель, где я достойно встречу свою погибель.
- Ты хочешь домой? Хорошо, я провожу, тем более, что сама ты вряд ли доберешься.
- Мои крылья обожжены, я неспособна летать…
Мы вышли на воздух. Ночь была первосортная, сырая, свежая. Пахло весной, жизнью. Мы шли, и моя бабочка, несмотря на непоправимую травму крыльев, порхала из стороны в сторону. Мы много болтали. Она поведала мне, что ее бросили два молодых человека, и – край жестокости – одновременно. Таким образом, каждый прижег ей по крылу, и теперь она вынуждена умереть. И было непонятно, горевала она или была безумно счастлива, а потом я решил, что и не нужно этого понимать. Дойдя до ее обители, мы расстались. Бабочка упорхнула домой, и я надеюсь, что с ее крыльями было все в порядке, ибо летала она, как ангел.
2017
Свидетельство о публикации №217033100067