Казачья Сага, 12-Новая семья

Глава 12.               
Солнце скрылось над горизонтом, но ещё было светло. Почтарь Куликов Василий Афанасьевич ехал из Иловли и недалеко от своего хутора Лог, увидел человека с котомкой за плечами. Человек вышел из балки и, ели передвигая ноги, тяжело опираясь на палку, шёл ему наперерез. Куликов поравнялся с ним.

Здорово живёте! Сказал прохожий.
Слава Богу.
Чего захворал, что ли?
Да вот ноги трошки побаливают.
А куды путь держишь?
Да на Арчаду иду.
А чего на железки не едишь?
Да по железки мне нет надобности.
Ну, садись, до хутора подвезу.
Куликов помог ему сесть на телегу. Дорогой разговорились.
Как тебя зовут-то?
Семёнов Григорий.
А я, Куликов Василий Афанасьевич.
А откедова будешь родом?
Безродный я.
Да, плохи твои дела.
А к кому идёшь?

Да вот похожу, поищу, где нужен бондарь, там и остановлюсь.
Да бондарь завсегда везде нужен. Вот хуть бы взять у нас есть один бондарь, руки у него золотые, но понимаешь, водится за ним один грешок: - запойный он, то пьёт, то опохмеляется, а работать некогда.
Поехали к нам. Мы с женой одни живём. В обиде у нас не будешь. А работы тебе нанесут по горло.
Уже стемнело, когда они въехали на баз. Жена вышла встречать.
Ну, мать принимай гостя! – весело сказал муж.
Кто же это? Подумала Анна Ивановна. Она никого не ждала. Дочь с зятем жили на хуторе Заворыгином, братья с жёнами, рядом.
Она подошла, поздоровалась, но знакомого в госте не узнала. Гость, как-то неловко, опираясь на палку слез с телеги. Анна Ивановна пригласила его в кухню. Гриша превозмогая сильную боль, в ногах и пояснице, еле прошёл несколько шагов до кухни и свалился на скамью. Голова горела, как в огне, всё кружилось, его тошнило. Анна Ивановна уже хлопотала у печки: достала чугун с молочной пшённой кашей, черепушку с зажаренным горячим молоком и поставила на стол. Посмотрела на гостя и ахнула: да ты никак хворый! И чего же у тебя болит, мой сердечный? В её голосе было столько теплоты и участия, что Грише показалось, будто перед ним стоит его бабушка.

Ноги у меня болят и, голова разламывается.
Ну, ну, посиди малость, я мигом тебе постелю, молочком попою и тебе полегчает.
Она побежала в курень, достала овчинный тулуп, подушки, постелила на кровать в два раза сложенную полость* и пошла на кухню. Гриша ели сидел.
Она напоила его горячим молоком, помогла подняться, отвела в курень, уложила на кровать и накрыла тулупом. Вошёл муж, поглядел на Гришу.
Что свалился наш  гость? – спросил он шёпотом, - а я так и думал, что свалиться. Ну пошли на кухню вечерять. Я ведь его на дороге подобрал, жалко стало, круглый сирота. Уж дюжа на нашего покойного Васятку похож. Ты пригляди за ним, мать, Григорием его зовут.

Анна Ивановна всю ночь просидела около Гриши, прикладывая холодную мокрую тряпку к горячей голове. Он бредил, чаще всех в бреду произносил имя Маша и такие слова, как народ, лжецы и другие непонятные ей слова. Утром он уснул. Анна Ивановна пришла в горницу к мужу.
Ну, как там  Григорий, спросил он.
Жар у него сильный, видать дюжа простыл, всю ночь бредил.
Ваня, а может он какой беглый и его полиция ищет. Как бы нам греха не набраться Может надо . . .
Чего надо? – перебил он. Ты у меня гляди, чтобы на базу никого не было. Сам разберусь, чего надо.

Через три дня Грише стало лучше. Анна Ивановна от него не отходила, ухаживала, как за родным сыном: давала ему отвары трав от простуды, растирала грудь свиным нутряным салом, поила горячим молоком. Гриша уже и не знал, как благодарить этих добрых людей. Василий Афанасьевич подбадривал его. Анна Ивановна бегала к хуторским знахаркам узнать, чем лечить ревматизм.
А у тебя, Анна, чаво ж, ревматизма что ли приключилась?
Да, ноги дюжа ломют.
А ты срежь верх чёрной редьки прямо на корню, выдолби в ней дырку и налей туда водки, а потом накрой срезанной частью и залепи края глиной или яйцом. И пущай стоит две недели, а потом выдерни редьку, вылей из неё водку и пей по чайной ложке три раза в день. И как рукой снимет твою ревматизму, - посоветовала Ефросинья.

Дай Бог тебе здоровья, Фросюшка! Я так и сделаю.
Через две недели Анна Ивановна стала поить Гришу этим настоем. Он почувствовал себя лучше, стал подниматься с постели. Добрые его хозяева радовались как дети. Он им заменил безвременно ушедшего из жизни сына. Гриша стал выходить на баз. Сидеть без дела он не мог, перебрал все кадушки, отремонтировал хомуты, переделал всё то, до чего не доходили руки Василия Афанасьевича. Гриша стал делать кадушки и соседям. Все заработанные деньги отдавал хозяйке.
Молва о молодом бондаре облетела хутор и работы у него стало невпроворот, как и предполагал Василий Афанасьевич. Анна Ивановна души не чаяла в своём приёмном сыне, как она его называла. Под разными предлогами, всё чаще и чаще к Анне Ивановне стали приходить  девчата, украдкой поглядывая на Гришу. Но его не привлекали хуторские красавицы. Его беспрестанно преследовала одна мысль: подлечить ноги и идти из хутора в хутор до Арчеды искать Машу. Ведь не спроста же друг Михаил сказал:
Её надо искать по хуторам до самой Арчеды, а то и в самой Арчиде. Оттуда часто приезжают торговцы, может быть, она с ними и уехала.
А как идти, ежели не идут ноги, - думал он.
Прошло уже восемь лет, как они расстались, а любовь к Маше не угасала.

*  Полость – покрывало, сваленное из шерсти.

Он старался убедить себя в том, что она его уже забыла, нашла себе по сердцу человека, народила детей и живёт счастливо. Но душу его не трогали такие убеждения. Их не мог охладить и физический недуг, который он испытывал ежеминутно.

                * * *

Вот уже и прошла зима, с её вьюгами метелями, наступили тёплые весенние дни, а Инины ничего не знали о Грише. Двадцать пятого апреля, в первый день пасхи, поп ходил по дворам со множеством икон. Все хуторские шли за святцами и пели: «Христос воскресе.» Вышел встречать попа и дед Семён, но поп приказал не заходить в этот проклятый дом. Дед стал просить попа зайти к ним и отслужить молебен, но тот с усмешкой сказал: «Гусь свинье не товарищ!» И все прошли мимо: и друзья, и однополчане, и родня, не поздоровавшись с ним. У деда перехватило дыхание. Мать с бабушкой прилипли к окну и глядели с испугом, как проходил мимо куреня поп с его причетом. Бабушка упала на колени перед иконами и зарыдала. Дед с палкой вбежал в курень, чтобы на бабушку вылить всё зло, душившее его, но увидел скорбные в слезах старческие глаза, так страстно просившие помощи у Бога и опустил палку. Ему стало досадно на Бога, что тот не слышит её молитвы. И он со злостью стал бить палкой по иконам, приговаривая:
Чаво же это вы, черти облупленные, оглохли и ослепли што ля?
Не видитя, как вас молють? Вот вам, вот вам! И он стал срывать деревянные образа с гвоздей и бросать на пол. Бабушка перепугалась.

Ой, ой, помогите! Дед с ума сошёл. Закричала она,- и чаво ты делаешь, старый дурак. Прогневаешь ты Бога и спошлёть он на нас свою немилость!
Дед ударил её по голове, она упала. Осталась одна икона Бога Савовога. Он стал совать ему палку в рот, в глаза.
Ну вот я побросал твоих угодников по полу, кричал он, - небось думаешь испужался тебя? Нет, вот зараз и до тебя доберусь! Ну ты чаво же млчишь? Наказывай! Вот я твой раб, бей меня громом и молнией! А то я тебя зараз вдарю. Всё равно жизни нету. Это не жизня, а пытка. Ну, наказывай! Чаво же молчишь? Или у тебя кишка тонка? Или ты просто-напросто деревянная дощечка, а не Бог?
Так за каким же чёртом мы тебе молимся? Дед Семён как-то тихо захохотал. На крик жены вбежал Иван Михайлович, увидел погром и пришёл в ужас.

Что тут стряслось? – спросил он.
Ох, горе нам, горе! Он сошёл с ума!
Дети кричали. Иван Михайлович связал тестя, уложил бабушку на кровать. Она была без сознания. Мать стала приводить её в чувства.
Дед в хорошем расположение духа, всегда говорил:
У меня пятиминутная сердитка, а апосля меня бери хуть голыми руками.
Прошла эта «сердитка». Дед увидел, что натворил и понял, что даром ему это не пройдёт и решил притвориться сумасшедшим и спастись от наказания за богохульство. Его отвели в сарай и закрыли на замок.

Слух о сумасшедшем деде Семёне разнёсся по хутору. Все ахали: да как же это? С чего бы это? Он ужотко был в здравом уме.
Да его сам Бог покарал за нехристя внука. На самого батюшку хулу возвёл! Слыхано ли такое! – тараторила Башаниха.
Бабушка знала, что он не сумасшедший, знала и дочь.
Маманя, а мне сдаётся, что он не сумасшедший.
Тише, тише! – оглядываясь, зашипела бабушка. И не дай Бог и неприведи Господь, ежели кто узнает. Не миновать нам туды большого горя. И детям не вздумай сказать про это, а то разболтают. Сама знаешь и помалкивай, а для людей делай вид, кубыть дюжа убиваешься. А ишо помене с бабами на прогоне гутарь.
Бабушка строго следила, чтобы к деду никто не проник, часто подходила к сараю и никого к нему не подпускала. Но дети иногда подбегали и дразнили деда. Соседи спрашивали бабушку:

Григорьевна! И чаво это стряслось с Семёном Степановичем?
У няво тихое помешательство, - отвечала она, - и никого чужих к няму не пущать.
Вскоре приехал урядник. Дед перетрусил и стал изображать сумасшедшего. Плёл всё, что приходило в голову. Урядник покачал головой и сказал Ивану Михайловичу:
Вы за ним получше глядите, запирайте от греха подальше.
Урядник уехал. Мать с бабушкой упали на колени перед образами и молили Богу, что бы он послал им милость, и с урядником всё обошлось благополучно.
А деду уже порядком надоело сидеть в сарае. Долго ишо я буду сидеть, как кобель на цепу! – заорал он на бабушку, когда она принесла ему обед.
Тише, тише! Не дай бог люди услышат. Так нечто я виноват.
Ты ить поднял руку на самого Бога!
      Ну, Ну!  Погутарь ишо мне, погутарь! – сказал дед, толкая жену локтем.
      Когда засыпали дети, бабушка выпускала деда и он, озираясь по сторонам, ходил по базу.

Месяц просидел дед в сарае. Все почувствовали себя вольнее: дети не получали удары деревянной ложкой по голове за столом подзатыльников за шалости. Бабушка ходила свободнее без оглядки. Но всех угнетало исчезновение Гриши. Хуторяне постоянно спрашивали у детей и родителей; ну как не возвернулся ли ваш Гришка ишо домой?  А, иде он зараз? А как здоровье у Семена Степановича? Бабушка устала отвечать на вопросы, а деду порядком надоело быть сумасшедшим. Она с его согласия позвала Бабку Мамычиху выгонять из него беса. Мамычиха шикала, шептала, плевала, а дед кривлялся, корчился, охал и стонал. Наконец он уснул и Мамычиха, довольная, ушла. За обедом, когда все сидели за столом, бабушка сказала:

А ить деду-то полегчало. Сегодня он со мной по-нормальному гутарил. И глаза стали, как есть нормальные.
Дети сразу разнесли эту новость по хутору. К Ининым стали приходить соседи.
Григорьевна! Мы слыхали, кубыть Семёну Степановичу полегчало?
Полегчало, мои сердечные, полегчало! Дай Бог здоровья Зенихе за лекарства и Мамычихе. Она ить выгнала из няго беса. Ой, как дед дюжа корчился, когда бес то из няго выходил. А как вышел, дед зараз же и уснул. Мамычиха гутарила, что так завсегда бываить.  Бес убегёт, а ангелы прилетять и крылушками сон нагоняют. Вы уж пока не ходите к нему, а то он дюжа ослабел апосля лечения.
Так дед, стал постепенно выздоравливать. В его старческой душе от непрерывных переживаний произошёл какой-то облом. Он стал более замкнут, слезлив. Обижался даже на маленьких внучат-несмышлёнышей, уходил за амбар, садился в облюбованный уголок и скрестив руки на животе, часами сидел один.

Хозяйство вёл Иван Михайлович. Подросли сыновья, такие же крепко сложенные, как отец, словно вырубленные из цельного ствола могучего дуба. Отец не послушал деда. Все его дети учились в школе в разных классах и помогали один другому в учёбе. Способностями их природа не обидела. Да и было от кого наследовать дарованиями. Сам Иван Михайлович не учился в школе, но был человеком незаурядного ума. Большой его мечтой было, дать детям образование. Сам он много работал в саду и вырастил высокосортные яблоки, сливы, груши.
Всё было бы хорошо, да день и ночь точила его душу, как ржа железо, тоска по Грише.
Иде же он, зараз живёт? – думал он. Кому же он калека нужен? А можеть, зараз сидить под забором,  да просит милостыню с протянутой рукой.  А можеть уже давно помер и лежит один-одинёшенек в сырой земле на чужой сторонушке. Комок подкатывал к горлу, мучительно сжималось сердце и, слёзы затуманивали ему глаза. 
               
                * * *

 Прошло два года, как Гриша жил у Куликовых. Однажды Василий Афанасьевич говорит ему: Гриша, дочь наша Варвара, как ты видишь, уже отрезанный ломоть, живёт далеко, приезжает редко, а мы стареем. Уже не та хватка стала. Женился бы ты. И Анне Ивановне помощь была бы.
Да нет, Василий Афанасьевич, куда мне калеки жениться. Да и кто  за меня пойдёт?
Ну, чего ты Гриша! Да я любую тебе сосватаю, только укажи кого.
Никого не надо, Василий Афанасьевич, никого.
Ну! Как знаешь, смотри сам. А то я думаю, чего бобылём ходить, как неприкаянный. А женатый человек всё при деле.

И Гриша рассказал ему всю правду о себе. Всю ночь не спал Василий Афанасьевич. Словно налетевший вихрь сломал, завертел его мысли.
Вася! И чего ты всё возишься, не спишь. Аль на почте чего?
На почте ничего не стряслось. А вот нету сна и только.
А ты не прислухивайся  спи себе, тебе рано вставать доить корову.
Да. Вот это любовь, думал он, - а я ему – женись да женись!
Но больше всего Василия Афанасьевича беспокоила мысль, что Гриша уйдёт домой, а они с Анной пропадут с тоски без него. Долго он думал, как удержать его, и надумал.

Поеду-ка я с ним по хуторам до Арчады, пущай сам увериться, что Марьи нету. А ежели и найдём, то она уже замужем, раз она красивая, а красивая баба его ждать не будет. А потом эту любовь с него, как рукой снимет, и он женится на нашей хуторской. И будет жить с нами. А домой ему нету резона ехать, чтобы жене в глаза Марьей не тыкали.
Василий Афанасьевич попросил начальника почты отпустить его на недельку  в Арчеду. Начальник согласился и дал ему небольшое поручение. Он пришёл домой возбуждённый.
Гриша! Собирайся. Поедешь со мной в Арчеду! Начальник по делам меня посылает.
Вася! А зачем ты тянешь Гришу за собой? – спросила его жена, - растеряешь его в телеге, опять захворает.

Ничего! Нехай пообветрится малость, а то шибко засиделся.
Через неделю они возвратились. Как и предполагал Василий Афанасьевич, Машу ни на хуторах, ни в Арчеде не нашли. Гриша приехал в подавленном состояние. Он потерял последнюю надежду найти её. Но зато Василий Афанасьевич, был в хорошем расположение духа. Всё шло так, как он задумал.

Теперь осталось с хорошей девкой его свести. Только надо трошки повременить, а то и дров наломать недолго. Вот у Кочетова, дочка Матрёна, уж больно хороша: что тебе телом взяла, что душой, что лицом. Щёки у неё завсегда огнём горят, поднеси спичку, зараз вспыхнет. А сама смирная, ласковая. Ну лучше Григорию и не надо, а лучше её на хуторе и девки то нету, - думал он, - надо сказать Анне, пущай она поразузнает у Кочетовых, чего они думают за Гришу. Да ёщё сказать, чтобы не шибко распускала свой бабий хвост, а то всё дело испортит.

Далее, глава-13 И скатилась падучей звездой....
http://www.proza.ru/2016/10/21/813