Юрка и Старик Большая Шляпа

                ЮРКА И СТАРИК БОЛЬШАЯ ШЛЯПА.

Я уже давно забыл об этой печальной истории, но в последнее время мне почему-то часто стал сниться мой школьный друг, Женька Оружейников. Может быть, он хочет, чтобы я объяснил, почему его имени нет среди имён известных русских музыкантов? Может быть, он хочет как-то оправдаться? Но разве только он виноват, что судьба его сложилась так ужасно? Разве нельзя обвинить Судьбу, что она обошлась с ним слишком жестоко? Что он не заслужил такой коварной подножки? Но ведь тоже самое может сказать о своей жизни каждый второй человек: там споткнулся об одну подлость, потом о другую. И жизнь рухнула!
А ведь у Женьки был шанс выкарабкаться, но он его презрительно отпихнул. Молодость, амбиции, слепая вера в свою звезду. Как всё это преодолеть? Очень многие, именно в молодости, получают психические травмы, которые калечат их на всю жизнь. Я сам такой… Вынужден признаться…. Я чудом выскочил из болота, в котором меня поджидала гибель… Чудом, да… Моей личной заслуги в этом совершенно нет…
Заканчиваю вступление… Нужно писать! Очень печально, что главные действующие лица этой истории, весьма интересные и значительные люди. Выдающиеся, талантливые… Они, сами того не желая, и погубили Женьку. Они, которые обязаны были вырастить из Женьки незаурядного, яркого музыканта! И вырастили бы! Если бы не вмешался «человеческий фактор» по имени СПЕСЬ… Впрочем, у этого фактора много имён…

В пять лет у меня прорезался голос, и я запел. Хорошо, красиво, душещипательно… Моя бабушка пришла в восторг. Она считала меня гением, и называла «мой Лоретти!» , да и ещё «мой Ярон», за то, что я завернувшись в простыню, говорил и пел что-то из оперетты…
Однажды она пришла из овощного магазина странно возбуждённая, ярко румяная, глаза её сверкали. Ей сказала какая-то приятельница в очереди за картошкой, что на Большой Грузинской улице, у метро Краснопресненская, есть музыкальное училище, в котором учатся одни мальчики. С хорошими голосами. Они поют хором. Выступают перед правительством, и лично перед Никитой Сергеевичем Хрущевым. Идёт набор в первый класс. Сто человек на место…
На следующий день мы понеслись. Маленький особняк кишел мальчишками. Родители нервничали, сияли, хмурились. Они видели своих «гениев» вступающими на путь к славе, к счастью! Только бы попал! Только бы взяли!
Меня взяли. Тогда я впервые увидел Юрку, то есть Юрия Михайловича Румянцева, директора и худрука училища. Это мы, мальчишки, прозвали его Юркой. Юрий Михайлович руководил хором мальчиков, который выступал перед правительством…
Юрка, прослушав моё пение, попросил меня повторить ритм, который он настучал карандашиком. Я это сделал. Оказалось, правильно. Потом Юрка сыграл на пианино довольно хитрую мелодию, и тоже попросил повторить, спеть. Я спел. Юрка довольно улыбнулся, и записал в тетрадку мою фамилию.
Два слова о Юрке. Это был красивый человек, невысокий, стройный, рано лысеющий, невероятно важный и самодовольный. Таким я его помню все последующие десять лет обучения.
Что дальше? Ну, учился я, пел, радовал советское правительство. Оно радовало нас. Всё бесплатно: интернат для иногородних, обслуга, концертные костюмы, своя кухня, отличная кормёжка, обязательные походы в театры и кино. Даже автобус свой был! В нём нас возил на концерты добродушный, улыбчивый Абдул, человек с железными зубами, непонятной национальности…
Рядом с училищем—зоопарк. Там было интереснее, чем в училище. Вопят-визжат макаки… Дерутся… Ходят друг по другу, как мы по асфальту… Очаровательная хохма природы, жирафы, удивлённо смотрели на нас из-за облаков… Тяжёлые, словно литые из меди, бегемоты восхищали нас беззастенчивостью своего поведения…
Всё это было весело, хорошо. А в училище—педагоги! Это опасно, противно. Ходи как собачка на верёвочке. Впрочем, когда педагоги уходили куда-то по своим делам, мы бесились так весело и свободно, как макакам и не снилось… Куда им, запертым…
С Женькой Оружейниковым мы подружились сразу. И дружили все 10 лет обучения. И дальше, до его гибели.
Женька среди нас резко выделялся. Он был по талантам своим, по музыкальности, на 10, 20, 30 голов выше нас. С первого класса он стал сочинять оригинальную музыку, поражая опытных педагогов. У него был острейший слух. Можно было задницей сесть на клавиатуру, и он спокойно называл прозвучавшие ноты. О нём сразу заговорили. Женька понимал, кто ОН, и кто Мы. Но если и драл нос, то слегка, изредка, не навязчиво. Где-то к 8 классу, стало ясно, что этот талант и дальше будет крепнуть и очень удивлять. Юрка стал Женькой хвастать. Придут к нему какие-нибудь знакомые музыканты, и Женьку немедленно призывали в Юркин кабинет. Подвыпивший Юрка, развалясь в кресле, небрежно трепал Женьку по щеке и просил:
--Жень, сыграй нашим гостям пару своих прелюдий! Позабавь их!
Женька играл. Музыканты цепенели, потом эмоционально высказывали своё восхищение. Юрка кайфовал: вот, мол, какие у меня алмазы-бриллианты растут!
Женьке пророчили славу великого музыканта. Основания были. Но пока оставим Женьку и поговорим о Юрке и Старике Большая Шляпа. Это главные персонажи моего повествования. Старик Б.Ш. постоянно ходивший в удивительной серой шляпе с очень широкими полями, за что и получил свою кличку—в музыке фигурой был огромной. Он возглавлял Московскую консерваторию, руководил Главным Хором Страны, дружил с членами Политбюро… Он был увешан орденами. Он был всесилен. Наше училище он организовал в 1944 году. Сейчас удивительно, но тогда появление таких учреждений считалось нормальным. Да, шла война, но снимались фильмы, организовывались театры, печатались журналы. Советский Союз спешил жить! И жить полнокровно!
Юрка был любимейшим учеником Большой Шляпы. Он учился у него и студентом, и аспирантом. Юрка был очень талантлив, но как человек, не очень ясен Большой Шляпе. Иначе, вряд ли бы Старик назначил его директором СВОЕГО училища. Не только бы, не назначил, но засадил бы его куда-нибудь в тюрягу. Сослал бы на Колыму. Старик мог всё.
Хор училища сразу стал невероятно известным. Выступления в лучших залах Москвы… Победы на международных конкурсах… Гастроли за границей… Участие в знаменитых спектаклях Большого театра. Совместное пение с ансамблем песни и пляски им.Александрова. И громовые концерты со знаменитым тенором страны, Козловским. Ну что ещё… В общем, мы—звезда первой величины!
И чем ярче светила наша звезда, тем отчётливей прорисовывался конфликт между Юркой и Старой Шляпой. Особенного накала он достиг в год, когда наш класс (12 пацанов) заканчивал училище. Мы были ещё мальчишки, по 16 лет за плечами, но кое-что мы уже видели, понимали…
Старик два раза в месяц, по средам, приезжал заниматься с хором, с мелюзгой, то есть, которая и была главной силой училища. Мы, старшие, прошедшие период мутации, уже не пели, голоса наши, как и положено, стали почти мужские. Нас готовили к дирижерской деятельности.
Во время визитов Старика, мы полукругом стояли у стены зала, в котором проходили репетиции, и наблюдали, как старик работает. Это называлось практикой. Старик работал очень нервно. Наливался малиновой краской, кричал, визжал, пищал, и постоянно делал Юрке замечания, которые страшно Юрку раздражали.
Старик, обессиленный работой, падал на стул у рояля, и плачущим голосом выговаривал Юрке, что мол, они у тебя не умеют ни то, ни сё… Получалось, что хор не умеет вообще ничего, что вряд ли было справедливо… Но Старик всегда был недоволен, и недовольство своё высказывал крайне бестактно и гневно. Лицо Юрки серело, мрачнело, он играл желваками, но молчал. Пошли слухи, что Юрка не собирается дальше терпеть такое отношение со стороны Старика, кричал «под мухой», что Старик ему только мешает, что училище обязано своей славой только ему, Юрию Румянцеву, а Старик давно выжил из ума, и лучше ему сидеть в своей консерватории, а здесь, в училище, разберутся и без него… И прекрасно разберутся!
Только что, Юрка самостоятельно, без всяких сумасшедших Стариков, записал с хором пластинку классики, и она получила Золотого Соловья на конкурсе в Берлине!
Что ещё нужно в доказательство того, что Старик училищу больше не нужен?!
Золотой Соловей—приз серьёзный, авторитетный. Юрка задрал нос выше крыши, расцвёл как молодой георгин, обезумел от самовлюблённости, и однажды, после третьего стакана, позвонил секретарю Старика, и попросил передать, что он, Юрий Румянцев, просит Большую Шляпу, ректора консерватории, более не беспокоить его БЕСПОЛЕЗНЫМИ И ДАЖЕ ВРЕДНЫМИ ВИЗИТАМИ!!!
…Пауза… Долгая… Потом отголоски грома и молний… И опять, пауза… Тяжёлая, страшная… Щенок нагло облаял огромную, старую, могучую собаку с крепчайшими, железными клыками, «которая его, щенка, сделала человеком!»
С Юркой надо было что-то решать! Такую обиду Старик простить не мог!
ЕГО! ОСНОВАТЕЛЯ УЧИЛИЩА! БЫВШИЙ ЕГО СТУДЕНТ, СОПЛЯК, В КОТОРОМ ОН ДУШИ НЕ ЧАЯЛ, ВЫТАЩИЛ ИЗ ГРЯЗИ, СДЕЛАЛ ИЗВЕСТНЫМ МУЗЫКАНТОМ, ОТКАЗЫВАЕТСЯ БЛАГОДЕТЕЛЯ СВОЕГО НА ПОРОГ ПУСКАТЬ?!! ЕГО?!!!
Нет, эту неблагодарную тварь нужно было уничтожить немедленно, беспощадно, с шумом и треском! Чтобы уже не смог подняться! Никогда! Стереть с лица земли! Чтобы места мокрого не осталось!
Но как это сделать?! Училище, хор его, считались лучшими в стране! И Старик сам об этом говорил на всех углах! Расхваливал Юрку как никого и никогда! Называл лучшим своим учеником! Намекал, что Юркина карьера только начинается! Что Юрий Румянцев моя надежда! (Мол, скоро Румянцева посажу на своё место. Трепещите, враги Юрки!)
И теперь, после всего этого шоколада, Юрку снять, выбросить, уничтожить?! Не получалось!! Юрка, хоть и был человек глупый, но всё рассчитал правильно! Нахрапом, его не взять! Обломает Старик об него свои ужасные зубы!
Так, наверно, торжествующе, думал Юрка… Но и Старик тоже думал! Ну, например, задействовав свои связи, он мог сдунуть Юрку с директорского кресла, как пушинку. Но обращаться к члену Политбюро с просьбой помочь в войне с такой мелочью, как Юрка, Старик не мог. Это было унизительно, невозможно, позорно даже… И Старик, покумекав, решил справиться самостоятельно. Как выяснилось, былой остроты ума он вовсе не утратил.
И пока над головой Юрки сгущались тучи, пока конфликт незримо наливался кипящими, злыми, гнойными соками, мы закончили училище. И все мы, 12 парней, решили поступать в консерваторию, к Старику под крыло. Мы же были свои? Мы рассчитывали, что нас ждут? Ведь так было всегда? К тому же, мы были очень неплохо подготовлены, и не боялись любой конкуренции. Нас боялись, а мы нет.
Атмосфера экзаменов опьянила нас. Прекрасные, таинственные существа, девушки, проходили мимо нас, распространяя волшебный аромат импортных духов, купленных с рук у женщин, опекаемых милицией.
Сердце делало сбой! Богини! Нимфы! Рядом с нами! Не может быть!
Яркие, лукавые взгляды «нимф», брошенные в нашу сторону, явно спрашивали: а что вы из себя представляете, взлохмаченный, румяный сэр?
Понимая этот вопрос, мы потели, краснели до цвета вишнёвого ситро, и старались поскорее исчезнуть, забиться в любой тёмный угол.
Нас удивляли и восхищали огромные классы для занятий, с драгоценными роялями, с окнами почти от пола и до потолка. С кожаными креслами такой величины, и углублённости, что в них вполне мог бы уместиться крупный, бурый медведь.
Нас приводили в дрожь и трепет своими сверхчеловеческими знаниями, остроумные и деликатные консерваторские профессора, консультировавшие нас перед экзаменами.
Мы нахально, словно свои, пили пиво в буфете Малого зала, начинавшего работать почти с утра, с 12 часов. Студенты поглядывали на нас добродушно и снисходительно: мол, хрен с вами, салаги, можете с нами пивка попить, пока мы добрые.
Нам казалось, что мы попали в Рай!
Начались экзамены.
Все мы, в числе 12, получили четвёрки и пятёрки по гармонии и сольфеджио. В стане соперников началась тихая паника, но вскоре сменилась бурным торжеством: на главном экзамене—по специальности, (по дирижированию) мы, десять человек из двенадцати, получили двойки. Чувства—перед носом с грохотом упала крышка рояля. Напоминаю звук—бумс! Сердце уходит в пятки и дальше… Хорошие отметки получили двое: я, четвёрку, и Лёшка Окунев—как всегда, пятёрку. У него был красный диплом, и пятёрка по специальности, автоматом сделала его студентом консерватории. Для него экзамены кончились. Почему я получил четвёрку, а не пару, как другие, я не знаю. Я не был лучше других. Среди неудачников были ребята сильнее меня и основательно сильнее.

На Женьку страшно было смотреть. Он не понимал, что произошло. В МИР МУЗЫКИ он мечтал войти красиво, уверенно, как Наследный Принц…
Принц неожиданно получил удар такой силы, после которого не выживают. Но Женька выжил. Он был уверен, что произошла какая-то дикая ошибка, которую он быстро исправит.
Через неделю мы узнали, что Юрку сняли с должности, и всё поняли. Старик договорился с Председателем экзаменационной комиссии, нас срубили, срубили тонко, не всех, но пугающее большинство. Таких провалов наше училище ещё не знало.
И в Министерство культуры молнией полетел документ, в котором Старик обвинил Юрку в чудовищном развале, ошибочно вверенной ему, знаменитой творческой организации, им, Стариком, лично созданной. Основную часть вины Старик взял на себя. Недоглядел. Проворонил. Стыжусь. Умный Старик прошёл железную сталинскую школу. Конечно же его экстренно успокоили, сняли с него грехи, которые он сам себе придумал, а Юрку вышвырнули как щенка.
Женька отреагировал на эту ситуацию неожиданно. Он заперся в классе, лёг на пол, положил себе на грудь свои сочинения, и поджёг их. Мы еле спасли его. Месяц он лежал в больнице, пытался отравиться, но его опять спасли, и пригрозили психушкой. Женька струхнул, успокоился, и, выйдя из больницы, поступил в Институт культуры. У него не было выбора. Либо этот не очень интересный институт, либо Армия. Женька, естественно, скрипя зубами, выбрал институт. В институте он мгновенно стал звездой. Конечно, стал пить, пропускать скучные занятия, на которых ему ничего нового сообщить не могли, и, окончательно осмелев, переехал жить из общежития к ресторанной певице Лоле, по прозвищу Шамаханская царица. Лоле было 40 лет, жизнь (то есть, водка и романы) потрепала её весьма серьёзно, но она была умна и красива. Она считала себя великой певицей, и конечно же, неудачницей, тоже великой. Лола восхищалась Женькой, Женька восхищался Лолой. Всё было хорошо. Всё было прекрасно. Самосожжение и самоотравление забылись как страшный сон. Началась взрослая, интересная жизнь. Женьке ведь было всего 18 лет, и были в этой жизни вещи, которых он не знал, не понимал, и которые интересовали его не меньше музыки. Но продолжалась эта благодать очень недолго. Лола сделала большую ошибку. Она оббежала всех своих знакомых музыкантов (а их у неё накопилось великое множество), и сообщила, что у неё живёт гениальный мальчик, способный запросто сочинить и аранжировать любую музыку. Сочинить мгновенно, и именно так, как нужно заказчику. Проверили. Оказалось—правда. И потекли к Женьке заказы. А вместе с заказами и деньги.
Эти деньги и добили Женьку. Нельзя их иметь несчастному мальчишке, сведённому с ума, которому сломали жизнь, и швырнули грязью в душу. Лола и Женька пили. Пили страшно, запойно, быстро теряя облик человеческий. Музыка перестала их интересовать. Как это произошло, они и не заметили.
Кончилось это так, как и должно было кончиться. Лола умерла, а Женька куда-то исчез.
Однажды зимой, ранним утром, его нашли замёрзшим в десятке метров от консерватории. Он лежал на ледяном асфальте у входа, покрытый коркой собственной кровавой рвоты.
Как он там оказался, выяснить не удалось. Но ПОЧЕМУ он там оказался было совершенно ясно.