Старцы моей юности

Памяти архимандрита Кирилла Павлова, духовника Троице-Сергиевой Лавры
(8 сентября 1919, деревня Маковские Выселки, Рязанская губерния — 20 февраля 2017, Переделкино)

                Генеральная исповедь

Это было в 1976 году. Мы стояли у входа в монашеские кельи и ждали отца Кирилла.  Мне-то он был не нужен. Я стоял за компанию, старец был нужен моему крестному. В том году отца Адриана, отчитывавшего бесноватых, перевели в Псковско-Печерский монастырь. И всех своих духовных детей он поручил отцу Кириллу. Мой крестный был духовным сыном отца Адриана. Вот поэтому мы дежурили у входа в монашеские кельи. С нами стояла толпа народа. Все ждали отца Кирилла. 
Он должен был появиться после чтения акафиста у мощей Сергия Радонежского. Я слушал этот акафист, потом проповедь. Акафист отец Кирилл читал еле слышно, я, по крайней мере, ничего не слышал. Но вместе со всеми пел «Радуйся, преподобне чудотворче Сергие, отче наш» после каждого икоса. И любовался на иконостас; некогда созданный Андреем Рублевым в похвалу преподобному Сергию. Проповедь отец Кирилл говорил тоже очень тихо. Но каждое его слово, даже не расслышанное, ложилось на душу. Вернее, проникало в душу. Никаких новых слов он не говорил. Все привычное, уже слышанное. Но и слышанное много раз, в его устах становилось новым. Становилось открытием. И хотелось слушать его дальше и дальше. Но он оказался предельно краток. Подал крест сослужившим с ним и ушел в алтарь. Нам крест давали уже другие священники.
И вот отец Кирилл показался на улице. Очередь к нему растянулась от Троицкого храма до входа в кельи. И он шел вдоль этих рядов людских и благословлял. Иногда группы загораживали ему дорогу и он останавливался, отвечал на вопросы. У него было два сопровождающих, справа и слева, молодые иноки вели его за руки и отгоняли народ. Но народ не сдавался и иногда побеждал, прочно, надежно перегораживая дорогу. Народ представлялся здесь исключительно женщинами, в основном, пенсионного возраста, но бойкими, полными сил и настойчивости получить не только благословение, но и разрешение своих проблем. Они постоянно бегали вокруг отца Кирилла и перегораживали ему дорогу. Подносили к нему свои сложенные лодочками руки и он благословлял. А мы стояли и ждали в своей засаде. Мимо нас он точно должен был пройти и мой крестный должен был ринуться к нему и спросить когда отец Кирилл назначит генеральную исповедь, чтобы принять его в свои духовные чада, от отца Адриана. Я убеждал моего крестного, что надо просто пойти исповедоваться в надвратном храме у любого монаха и идти домой, заниматься делами. Крестный был иконописец и дома его ждали залевкашенные доски и голодные дети, а он не первый день с 5 утра ловил отца Кирилла, чтобы исповедоваться только ему.
- Иначе нельзя – поучал он – я теперь только у отца Кирилла могу исповедоваться. Меня ему передали. И я должен послушание исполнить.
Я знал, что и вчера, и позавчера он пропадал в Лавре и безуспешно. Сутками он простаивал возле входа в кельи, но поговорить с отцом Кириллом ему не удавалось. Иногда, впрочем, он объяснялся с дежурными монахами, они выслушивали, сочувствовали, входили в его проблему, и пускали в кельи, и он ждал там, в прихожей, и пускали даже дальше, там дальше была большая комната, как бы, гостиная. Туда прорывались и женщины. В основном женщины! И сидели все ночи напролет, нарушая монастырский порядок. От женщин монахам невозможно скрыться даже в строгом монастыре.
Ждали долго. Путь от Троицкого храма до келий представлялся полосой бесконечных препятствий, и чем ближе к кельям, тем неодолимее становились препятствия. К отцу Кириллу подводили слепых, хромых, подкатывали на колясках безногих. Рядом со мной стояла женщина, от которой нестерпимо несло мочой. Я перешел от нее подальше и обнаружил, что стою рядом с человеком, лицо и руки которого покрыты струпьями. «Прокаженный», -  ужаснулся я, отошел и от него. Но отойти было некуда. Всюду стояли люди с явными признаками тяжелой судьбы, горького горя, неизбывных несчастий.
Наконец, отца Кирилла провели и мимо нас, но мой крестный не смог даже  приблизиться к нему. На входе толпу оттеснили и безжалостно отсекли. Но никто и не думал расходиться, люди стали громко обмениваться впечатлениями, делиться мнениями.
«А меня он благословил поехать, а меня, чтобы я уехала. А меня чтобы я приехала. А меня к врачам благословил».
Оказывается отец Кирилл успел решить многие судьбы одним словом. И без его слова невозможно было ни «приехать», ни «уехать». И вообще никакого дела сделать.
Я отправился домой, а крестный остался ждать. «Послушание, послушанием, но надо и самому головы не терять» – думал я про себя, понимая, насколько ничтожны и малодушны мои мысли, мои представления об истинной вере, и безмерности подвигов во имя веры. На следующий день предстояло причащаться, и я отправился готовиться. Крестный жил недалеко и приютил меня у своей семьи, чтобы мне было удобно посещать Лавру, а не ездить каждый раз из Москвы. Крестного ждали допоздна, но не дождались, легли спать. Он явился только утром, рассказав, что всю ночь сидел в «прихожей», но к старцу так и не попал. Из «прихожей» их два раза выгоняли на улицу, когда менялась смена сторожевых монахов и дважды запускали назад. 
Явился он не столько расстроенный, и смертельно уставший, сколько удивленный. И даже пораженный. Он говорил, что отец Кирилл, тоже всю ночь не спал, принимал людей. И прошлую ночь тоже. И так каждый день. Ему никогда не дают ни поспать, ни исполнить монашеское правило. Причем, где он принимает, никто не знал. Много раз им говорили, что он ушел, но он неизменно появлялся из самых неожиданных дверей, мелькал в окнах и всегда его окружали и шептали в оба уха люди. «А ему ведь раннюю служить» – удивлялся крестный, и смотрел на нас потрясенный и растерянный. Вид у него был ужасный. Не первые сутки он уже так безуспешно пытался исполнить послушание и неотступно стоял возле келий с генеральной исповедью в руках. Он бы там и упал, и умер, настолько решимость его была неколебимой. Вернулся он только потому, что полностью растратил силы, и уже ничего не мог соображать.
Матушка взяла у него из рук «генеральную исповедь» и стала раздевать. Сама она уже была одета. Надо было идти на работу и отводить детей в детский сад. Одет был и я, так как собирался на позднюю.
Эту «Генеральную исповедь» я видел не раз. Сначала она умещалась на одной страничке. Но постепенно разрасталась чудовищными метастазами. Страничек уже не хватало, и она была перенесена в тетрадь за 12 копеек. А потом я видел уже и две тетрадки. Казалось, что в тетрадочки вместились все грехи, совершенные человечеством от Адамова изгнания. И он собирался каяться в этом пред старцем.
На этом мое первое знакомство с отцом Кириллом закончилось. И неслышный акафист, и проповедь и «полоса препятствий», все это так сильно запечатлелось в душе, что стоит немного подумать, как снова это предстает перед газами живо и ярко. Через несколько дней мой крестный все же добился приема, прочитал свою исповедь и надолго успокоился, вернулся к иконам, к семье. Но, кажется, больше никогда не мог пробиться к отцу Кириллу. Земные заботы навалились на него, и он не повторял свои подвиги. От него я слышал много чудесных рассказов об отце Кирилле. Многое забыл. Но один рассказ я запомнил точно. Потому что этот рассказ я слышал много раз от разных лиц, исповедовавшихся старцу. Разными словами пересказывали одно и тоже. Приведу этот рассказ совсем кратко и не приукрашено литературно. Вот все мучения позади и  исповедник пришел в келью, остался один на один со старцем. Теперь рассказ от первого лица:
- Я прочитал ему свою исповедь. И посмотрел на него. Жду, что он скажет. А отец Кирилл молчит. И смотрит в окно. Я жду в недоумении, ожидая самого сурового приговора… А он молчит… И я молчу… тут слезы неожиданно нахлынули на меня. Он быстро накрыл меня епитрахилью и прочитал разрешительную молитву. А я рыдал все сильнее. И когда вышел, и пока шел домой, слезы текли из моих глаз то тихо, то бурно, то неудержимо и с рыданиями.
Чудо? Наверное.
Конечно отец Кирилл, да и никто из страцев, не читал все эти тетрадки от корки до корки. Обычно отец Кирилл клал руку  на тетрадь, спрашивал, какешься ли во всех этих грехах, и добившись положительного ответа, покрывал голову епитрахилью и читал разрешительную молитву.
И еще один загадочный рассказ.  Однажды крестный показал мне человека, которому отец Кирилл предсказал, что он будет жить при антихристе. Этот человек был немногим старше нас. «Значит, и мы будем жить при антихристе» – рассуждали мы.  Такая перспектива не радовала. Но особо раздумывать на эти темы не приходилось. Насущных проблем хватало. А вскоре я узнал, что тот человек умер. Сначала я как-то растерялся, и ложный прогноз меня смутил, но потом мы рассудили, что значит, и нам при антихристе не живать, если он, конечно, уже не пришел. Так, мы и живем при разных антихристах, по сей день по слову отца Кирилла.

Отец Серафим

А ведь в то время совсем не архимандрит Кирилл занимал место духовника Лавры. Лаврским духовником был отец Серафим. К нему на исповедь никакой очереди не существовало. Когда я сейчас хотел найти в Интернете какие-нибудь сведения о нем, то ничего не нашел, кроме одной фотографии. Даже не мог найти его фамилии.
Я на общих, законных основаниях, не в кельях, а крипте, в нижнем храме Успенского собора, не однажды исповедовался у него. Отец Серафим был согнут пополам. Он не разгибался. Лагеря довели его до такого немощного состояния. Его седые волосы не падали на плечи, а завивались клубком и образовывали вокруг головы кудель. Похож он был всем своим кротким обликом на божью коровку. После моих исповедей он всегда стращал меня Страшным Судом и концом света. Тогда постоянно передавали в новостных программах о войсках, стоящих вокруг Иерусалима, о войне, которую ведут израильтяне с филистимлянами (палестинцами), египтянами, и другими соседями. И он указывал мне места в Евангелии, которые  говорят, что это приметы конца света. (Мф. 24.6.) А мне было не страшно. Страшнее было не сдать экзамен по марксизму и вылететь из института за веру в Бога. Сесть в сумасшедший дом за веру, или в тюрьму. Что и случилось. И часто, после его наставлений, встречая трудности в своей жизни, я думал: «Когда же конец Света?» Казалось, что на земле меня ничего не удерживает и ничего хорошего не ожидается. Конечно, если бы у меня в жизни было хоть что-то ценное, то расстаться с этим было бы огорчительно. Но ни тогда, ни сейчас, ничего нет. Поэтому Конец Света представляется мне очень интересным событием. Не я же в нем виноват буду?
И все же отец Серафим научил меня относиться к Евангелию не как к просто книге наставлений, притч и прекрасных образов, а как к жизненному руководству. К книге, из которой узнаешь, как устроена жизнь. И никакая друга книга это не расскажет.
К отцу Серафиму, как к лаврскому духовнику, выстраивались в очередь монахи. Они не задерживались. В узеньких проходах нижнего храма отойти подальше было невозможно и мне становились слышны краткие монашеские исповеди. Глуховатый на оба уха отец Серафим переспрашивал иногда очень громко. И я помню, как стоящих к нему в очереди «на откровение помыслов» немолодых иеромонахов, после их односложной исповеди, он спрашивал: «А в Бога то веришь?» И добивался громкого ответа, потому что не слышал кроткого монашеского «Да!» И монахи громко, во весь храм повторяли «Верую!» А другие добавляли: «Помоги, Господи, моему неверию!» Вскоре отец Серафим, божественный и кроткий старец, так похожий на божью коровку, умер. И тогда его место занял отец Кирилл Павлов. 
               
Отец Адриан

Несколько лет подряд я ездил в Елгавскую пустыньку к прозорливому старцу Тавриону (Батозскому). О нем я написал отдельную книгу. В 1978 году он  умер. Мы остались без духовника и наставника. Тогда то и вспомнил об отце Адриане (Кирсанове), перемещенном в год моего крещения в Псковско-Печорский монастырь. Я слышал о нем от своего крестного очень много рассказов. И в 1984 году попал к нему на прием, когда совершал паломничество по святым местам.
Начну рассказ десятью годами ранее.
В 70-е Лавру одолевала дискотека. Накануне праздников, и каждую субботу, в Лавре слышалась роковая (ударение где угодно) и танцевальная музыка. И как назло, Парк культуры и отдыха, в котором проходили дискотеки, примыкал к той стороне необоримых стен Троице-Сергиевой Лавры, где находились монашеские кельи. С той же стороны находится и Трапезный храм, и когда я стоял по субботам на всенощной, то и во время тихих пауз на службе можно было слышать доносившиеся из-за толщи стен звуки советских шлягеров. Каково же было монахам. Многие удивлялись тогда, что монахи наизусть знают слова советских песенок.
Но дискотеки тогда заканчивались рано. Не то, что сейчас, к утру. К 12 ночи воцарялась тишина. И тогда начинался настоящий ужас. Вокруг кельи отца Адриана начинали шуметь бесы. Они никогда не унимались, не уставали и беспокоили монахов до утра, мешали спать и молиться. Бесы мстили за то, что  отец Адриан изгонял их из людей.
Шум слышался разнообразный. Например, казалось, что по кровле, у тебя над головой, кто-то ходит. Но если подняться на крышу и выглянуть, то там никого. Или шумят за стеной. Или шум драки на улице. Хотя никто за стеной не шумит и никто не дерется в монастырских закоулках. И так до утра каждую ночь.
Монахи попросили перевести отца Адриана от них подальше, и его перевели в особую келью, подальше от братских. Двери этой кельи выходили сразу на монастырскую площадь. Однажды, уже перед самым отъездом, ночью в дверь кельи постучались. Отец Адриан открыл дверь и увидел двух пьяненьких, которые, держась друг за друга, стояли перед ним.
«Кто их ночью пустил?» – недоумевал старец, и перекрестил их. На ночь Лавра всегда закрывалась. Пьяницы, пошатываясь, стали удаляться от кельи, а когда почти дошли до колокольни, то воспарили над землей и не спеша, полетели на небо. Тогда отец Адриан и понял, кто это были такие. Бесы предвозвещали его удаление из Лавры. Но напрасно они радовались, потому что в Псковско-Печерском монастыре отец Адриан продолжил свое служение и отчитки там проходили еще более сильные и продолжительные.
Об отчитках отца Адриана по Москве ходили легенды. Мало того, что неизлечимые больные выздоравливали. Совсем здоровые советские граждане на отчитках вдруг начинали орать, визжать и корчиться на полу. Бесы в некоторых бесноватых предсказывали конец Советской власти. А в одном бесноватом бес умолял: «Дедушка Ленин! Дедушка Ленин, спеши на помощь, ангельская рать побеждает!»
Конечно, такая проповедь Кремлю совсем не нравилась. Лавра тогда превращалась в показательную, называлась она очень прилично: «историко-культурным заповедником», туда возили делегации со всего мира. А тут такое. В «заповеднике» объявились неучтенные сущности.
Несколько слов хочется сказать о Лавре тех лет. Она была во всем образцово-показательной. Кроме духовного центра жизни, она стала центром экскурсионной жизни. В Лавру со всех концов света съезжались туристы. Делегации всех фестивалей Московских, особенно помпезного Кинофестиваля, возили в Лавру по несколько раз. Иностранцев тут бывало не меньше, чем россиян. Иностранцы сильно отличались внешним видом от нас, аборигенов. И я бы не сказал, что в лучшую сторону. Они выглядели как чучелы. Может быть на стогнах столиц мира они смотрелись бы иначе, вполне прилично. Но здесь они поражали своей нелепостью. Тогда дресс-кода не существовало и в Лавру являлись одетыми по моде. Арабы, японцы, европейцы, вливались в ворота, следуя за своими гидами и я негодовал от еще одного осквернения, которое претерпевает Лавра. Но потом понял, что, конечно, здесь центр мира. Поэтому все сюда стремятся.
 
Однажды, минуя толпы туристов, я пришел на отчитку. Заглянул в храм и увидел тех, кто ждал отца Адриана. Этого мне хватило. Вид их был так страшен, что я убежал к мощам преподобного, не дождавшись заклинательных возгласов и экзорциста.
В Псковско-Печорском монастыре, когда я прибыл с паломничеством, настоятелем был отец Гавриил. В послушники он меня не принял, но убеждал, что я могу поступить в послушники в Данилов монастырь в Москве. Я говорил ему, что на месте монастыря сейчас огромная яма. Но даже в эту яму не принимают. Действительно, тогда там был вырыт внушительный котлован под новое епархиальное здание, в котором потом утвердился Отдел Внешних церковных сношений и резиденция Патриарха. В знак того, что разговор окончен, отец Гавриил ткнул в меня какой-то палкой.
Я не придал этому никакого значения. Устроился на постой поблизости от входа в монастырь, у каких-то старушек и все дни простаивал на службах. От старушек то я и узнал, когда и где будет принимать старец Адриан. Конечно, попасть к нему было моей мечтой.
Он тогда не отчитывал. Говорили, что отец настоятель воспретил. Это настораживало. Мы привыкли к внешним гонениям, но совсем не к внутренним. Задолго до условленного времени я подошел ко входу в монашеские кельи. Там уже стояла очередь женщин, одетых во все черное, длинное и серое. И я молча занял место в хвосте. Неожиданно очередь разбежалась. Все на бегу оглядывались на что-то. Я тоже, поддавшись общей панике, поспешил спрятаться за фонтан и видел, как тот самый отец настоятель, с которым я уже был знаком, с той самой палкой в руке, разгонял группку женщин. И кричал примерно такое: «Сколько раз я вам говорил, не крутитесь возле монашеских келий!» И свою палку он пускал в ход и бил ей этих женщин, которые отбегали от него в разные стороны, но недалеко, и останавливались. Да, это был отец Гавриил, а палкой в его руке был на самом деле настоятельский посох.
И тут я с тревогой заметил, что наше опустевшее место перед дверями в кельи, занимают какие-то новые, посторонние женщины, и поспешил встать за ними в очередь. Почему-то я не подумал, и в голову не могло придти, что и меня он может этим посохом прогнать за ворота. Теперь моя очередь стала намного ближе. Те, кто были первыми, не решались вернуться. И как я понимаю сейчас, только благодаря отцу Гавриилу с его посохом, я попал тогда к старцу. Иначе стоял бы в очереди по сей день. И все-таки, напоследок мне довелось отведать настоятельского посоха. Об этом потом.
К отцу Адриану у меня был всего один вопрос. Глупый, конечно, но тогда он меня  беспокоил. Не сидит ли во мне бес? К такому мнению я пришел из-за того, что в жизни ничего не ладилось. За что бы я ни брался, все рушилось. Ничто не приносило успеха. И я решил для себя, все свалить на беса. К тому же, и чувствовал я себя отвратительно. Постоянные стрессы, гонения, не прибавляли мне здоровья.
Новая короткая очередь быстро прошла и я вошел к старцу беспрепятственно. Он сидел в коридоре на маленьком диванчике, у дверей чьих-то, как я понял, келий. Мне поначалу показалось  невероятным, что прием идет в такой бедной обстановке, прямо-таки на ходу. Нигде не было даже икон. Старец указал на место рядом с собой, я присел. Но не успел и рта раскрыть, как он мне  сказал.
- Ты здоров!
Я бы, наверное, меньше удивился, если бы молния ударила в меня, так я был поражен. И посмотрел на отца Адриана вопросительно. И он еще раз, повторил, сосредоточенно всматриваясь в невидимое мной пространство.
 - Ты абсолютно здоров!
И не дав мне опять ничего спросить, он стал меня отчитывать. Отчитывать и обличать.
- Нельзя стоять на месте. Ты же давно уже ходишь к нам. Давно крестился. А все еще как новоначальный. Надо дальше идти. Посмотри, что там дальше-то будет. Это же интересно узнать. 
Тут я хотел было оправдаться, что у меня даже иконы в доме нельзя повесить, что меня отовсюду гонят, сажают в дурдом… И прочие обстоятельства жизни всплыли у меня в голове. Но даже рта раскрыть не успел, как отец Адриан переключился и стал рассказывать, как он жил в общежитии. Странно, но я это помню дословно. И, думаю, что это важно привести здесь.
- Когда я работал на заводе, еще до монастыря, то в общежитии жил, в комнате еще несколько человек жило. Там у меня тоже икон не было. Нельзя было повесить. Сижу на краешке кровати, смотрю в окно и там у меня и Троица, и Божья Матерь, и Спаситель за стеклом. И я им молюсь. А вокруг что творится… И гулянка, и пьянка, и каждый уже привел себе девочку. Я сижу и молюсь про себя, и ничего не вижу вокруг.   
И еще он мне рассказал случай из своей жизни, о котором я уже слышал, и потом тоже слышал от многих, как он ходил спасать одного спятившего с ума йога. Его привезли к нему домой, где жила семья. Сам этот йог уже никуда не ходил. Отец Адриан не смог его спасти. Не смог отчитать.
 - Как его спасти, он даже и некрещеный. И далеко ушел от нас в свои фантазии.
Это он мне рассказал, для предостережения, узнав, что я читаю разные книги.
Потом я попросил благословения посетить Пюхтицкий монастырь. Это стояло у меня в плане паломничества. Отец Адриан очень удивился.
 - Ведь это женский монастырь! – И стал рассказывать, как его духовная дочь, монахиня, ушла из этого монастыря к молодому человеку, нарушив все свои обеты.
- А начиналось все с разговоров, духовными книгами обменивались. Теперь она погибла.
Так он и сказал. Хотя, подумав, и опять сверившись с невидимым мне пространством, добавил: «Хотя, может быть, и не совсем еще погибла».
Благословив меня в паломничество, он наказал ни с кем там не общаться из монахинь. Эта встреча, по ощущениям, длилась не более 5 минут.


           Друг за друга держаться будем и не упадем

Пробыл я в монастыре недели две. Шел Великий пост,  настал праздник Торжества православия. Я подумал, сколько же времени монашеская братия будет прикладываться к иконам? В этот день восстановлено было почитание икон и положено было приложиться ко всем иконам в храме. Матушки прикладывались так тщательно, что ждать пока они оторвутся от иконы совершенно невозможно. «А монахи-то, наверное, еще более боголюбивы – думал я. – И за неделю не обойдут храмовые иконы».
Проповедовал в тот день отец Иоанн Крестьянкин. Я познакомился с ним на длиннющей, крутой лестнице, ведущей из храма Архангела Михаила вниз. Он как-то неодобрительно посмотрел на меня и изрек в воздух: «Зачем приехал. И не поймешь». Я с удивлением  понял, что это относится ко мне и ответил мысленно: «У тебя не спросили. Я ко Христу приехад». Действительно, тогда я имел вид совершенного туриста, стоял запрокинув голову вверх, глазел на храмы, стены, иконы , раскрыв рот. Молитва еще не овладела мной. Пока мы спустились по этой лестнице вниз, я совершенно удостоверился, что это и есть тот самый отец Иоанн, о котором я тоже был немало наслышан. А спускались мы так.
Лестница обледенела и монахи шли, гремя сапогами. Я удивился, какие у них грубые сапоги на ногах. Гремят по обледенелой лестнице, как колодки.  Только тогда я и понял, каково это постоянно ходить в сапогах. А сначала позавидовал: какая у них прочная обувь, а мои башмаки совсем износились. Но зато они стали мягкие, удобные, приняли форму ноги. И не промокают, если не ступать в лужу, конечно. А у них сапоги всегда  жесткие и несгибаемые.
 - Я за тебя держаться буду, - сказал отец Иоанн,  поскользнувшись. Он ухватился, чтобы не упасть за ближнего монаха в мантии. А тот тоже поскользнулся. И тоже сказал.
 -  А я за тебя буду.
- Так друг за друга держаться будем и не упадем - добавил отец Иоанн. И они оба быстро  покатились, вниз, гремя сапогами.
Я попал в самую гущу монахов. И не мог ни пропустить их вперед, ни остановиться, так и спускался вместе с ними до самого конца лестницы. А потом уже, внизу, уступил дорогу, отступил в сторону и наблюдал, как монашеское воинство скоро, не задерживаясь, после службы идет к кельям. Шли пономари, певчие, канонархи и старшие священники. Мелькали черные мантии, скрывавшие лица старцев, скуфейки рясофорных  послушников, открывавшие юные лица. Многие домогаются старцев, чтобы получить назидание. А я больше назидания получил от этой  памятной, обледенелой лестницы.
«Друг за друга держаться будем, и не упадем» - афоризм, рожденный на этой лестнице отцом Иоанном. Только в миру не так. Вокруг никого. И на многие годы никого. Так что некому руку подать, и ухватиться не за кого, «в минуту душевной невзгоды», как жаловался поэт. 
И вся помощь — это только слова на бумаге, слова на экране, которые мало кто читает.

***
Кроме отца Иоанна и отца Адриана, в монастыре жили и другие удивительные монахи. Имена их мне неизвестны. Однажды я остановился у церковной лавочки, примыкавшей к Успенскому собору. Там целыми днями шла торговля. И я не обращал никакого внимания на монахов, постоянно занятых записыванием имен в поминальные книги, продажей цепочек, да крестиков. И вот как-то вечером, в темноте, стоим мы с моим новым знакомым, местным жителем, у этой лавочки и разговариваем. И я вдруг слышу, что на вопросы, которые я задаю, отвечает себе под нос, монах, который считает деньги, выручку за день, за стеклом своей лавочки.
 - Прошу у них денег, хоть сколько, они не дают. Жадные монахи – говорит мой знакомый. Я уже было полез за мелочью, как из-за стекла, слышу ответ монаха.
 - Мы только закусывать даем. А на выпивку нет.
И вдруг чувствую, что от моего знакомого попахивает вином. Монах не мог этого слышать. Он за стеклом и далеко. Мы стоим не около окошка, а в стороне. Рука моя так и осталась в кармане.
Потом знакомый стал жаловаться на семью.
 - Мира не будет – послышалось из-за стекла.
Потом разговор зашел про пенсию, которую он оформлял. И опять комментарий из-за стекла.
 - Да. Вот пенсию то лучше бы вовремя оформил.
Наш разговор монах не мог слышать.  Мы стояли спиной.
Кто был этот прозорливый монах, не знаю. А может быть, все они там были такие.
+++
В ту пору с утра до ночи, мне приходилось проводить на ногах. Отстояв воскресную, праздничную литургию, и причастившись, я ощущал крайнюю усталость и с трудом, без всякого внимания слушал проповедь уже знакомого мне по ледяной лестнице священника, который был опознан как отец Иоанн Крестьянкин. Я прислушивался и вот после проповеди отца Иоанна усталость прошла. Неожиданно и сонливость слетела и вернулась концентрация и силы. Я это помню отчетливо. Он так настроил нас, что хотелось вообще никогда в жизни больше не садиться и непрестанно молиться, вытянувшись по стойке смирно. Потом, через много лет,  я написал письмо отцу Иоанну, и он мне  быстро ответил подробным, длинным письмом. Приведу его, если найду в своих архивах. 
Наконец, настала пора почитать иконы. Братия выстроилась на аналое и гуськом последовала вдоль стен храма, каждый прикладывался, ни одна икона не была пропущена, но и никаких задержек не последовало. Все почитание уместилось в краткие минуты.  Меня это крайне удивило. С тех пор я стал так же поступать. И никогда не задерживаюсь у иконы. Образы надо иметь всегда перед внутренним взором.
Уезжал я поздно вечером. В полной темноте вышел из Успенского пещерного храма и направился на дорожку в туалет. Это очень холодный храм, просто ледяная пещера. От переохлаждения у меня начался острый цестит и частое посещение туалета стало необходимостью. И вдруг, из кромешной темноты, выступила зловещая фигура в черном и преградила мне знакомым посохом дорогу.
Я объяснил, куда мне надо. На это настоятель ткнул меня посохом и сказал, что по этим делам идти мне надо вон из монастыря. Я переспросил, не понимая и не веря в такой поворот. И он еще решительнее направил меня посохом к выходу, к «дороге крови», как называется в монастыре путь, по которому несли окровавленного настоятеля, игумена Корнилия, во времена Иоанна Грозного. Делать нечего, я затопал к выходу.
«Архимандрит Адриан и архимандрит Гавриил – думал я – живут в одном монастыре.  К одному очередь, и людей он оживляет словом. От второго бегут в страхе, но у него власть и палка в руке».
Читая потом жития старцев, я много раз находил моменты в их жизни, когда им запрещали принимать людей. Так было, например, с моим небесным покровителем Львом Оптинским. Но никто не оправдывал настоятелей и более высокое начальство за такие поступки. Наоборот, в любом житии говорилось, что они не правы и воспрещают старцу принимать людей из зависти, из глупости, из самодурства. Никому не приходит в голову оправдывать их. И только в книге «Несвятые святые» я читаю полные раболепства оправдания отца Гавриила. Вот до чего дошло. А я до сих пор жалею, что не начистил ему морду. Ну, а кто со мной не согласен, пусть не пользуется туалетом! И дует себе в штаны!
Еще раз мне пришлось встретиться с отцом Гавриилом уже заочно.   Где-то в нулевых годах шел я по Ордынке и увидел высокого человека в подряснике, просящего милостыню. Оказалось, что он дьякон у того самого Гавриила, его повысили из настоятелоей во еписопа. Дьякон приехал по делам в Москву, попал в больницу. Долго лечился. И оказался без денег; так что на обратную дорогу пришлось просить милостыню. Он звонил в свою епархию, но владыка Гавриил отказал. В Патриархии тоже не нашли денег. Я дал что у меня было и пригласил в наш приход вечером, на беседу. Что-то мы бы ему собрали.
Дьякон, узнав, что я знаком с Гавриилом еще по монастырю, много успел порассказать о своем владыке.  Он постоянно обижал людей вокруг себя. Дьякон заведовал секцией кино. Снимал, фотографировал все службы владыки.
 - Подхожу после службы за благословением, весь увешан аппаратурой.  И камеры, и фотоаппараты, и штативы, и треножник, а владыка говорит: «А ну, снимай все с себя.  Ты пришел технику бездушную благословлять или душу свою?» Так и не благословил. А эту аппаратуру и поставить некуда, и оставить без присмотра невозможно.
Вот такие рассказы. Кстати, владыка и тут не прав.  В церкви можно и нужно освятить любую вещь.  И любую технику, и машины освящают, чтобы не ломались и в ДТП не попадали. Так что благословлять съемку и аппаратуру, вполне законно и нужно. А то еще покажут человека в кривом свете.  Надеюсь, что у меня вышло правдиво, а не криво.Потому что у меня благословение есть. И на перо и на чернила.


                Отец Кирилл

Я и не предполагал, что когда-то и мне предстоит повторить путь моего крестного. Его крестный путь. Извините за каламбур, который так напрашивался и случайно слетел с языка. Но настало такое время, и я вспомнил про отца Кирилла. И двинулся к нему со всей решительностью. Тогда я работал в отделе Московской патриархии. Но по каким-то причинам мне не платили зарплату. Обедал я на работе. Ужинал с родителями и деньги нужны мне были только на дорогу. И все-таки, я стал потихоньку узнавать, почему мне уже третий месяц не платят ничего, хотя остальные регулярно получают зарплату. Не с первого раза, нет, не сразу, в бухгалтерии мне объяснили причину. В ведомости моя фамилия была, но не хватало пустяка, который мог разрешить легкий взмах руки, вооруженной ручкой. Сначала я пытался добиться нужного росчерка от своего непосредственного начальства. Не удалось. Пришлось добиваться самого митрополита. Войдя к нему в приемную, я обнаружил там его помощника, архимандрита, в окружении трех женщин. Архимандрит, только завидев меня, мгновенно вскочил со стула и, несмотря на мои нечленораздельные протесты и объяснения, взял меня за грудки и решительно вытолкнул за дверь, с возмущенными возгласами: «Да вы что? Да как вы могли! Да вы знаете как себя надо вести здесь?»
Помятый, удивленный и рассерженный я долго стоял за дверями не зная, что делать. Что я сделал не так? Последняя надежда на мирное разрешение вопроса растаяла. Тогда-то и вспомнил об отце Кирилле. И даже обрадовался такому случаю. Такому случаю в жизни, который ведет меня напрямую в монастырь. И никакими другими средствами на земле разрешить эту ситуацию казалось невозможно.
И вот я стою на том самом месте, что и пятнадцать лет назад, в Лавре у входа в кельи. Мне было страшно интересно, как старец отреагирует на мою ситуацию. Мне казалось, что ни у кого ничего подобного в биографии не встречалось. Выяснилось, что отец Кирилл будет только завтра. Но я то знал, чтобы ни говорили, тут никому верить нельзя. Стоял и молился. И действительно, через несколько часов, увидел отца Кирилла, шествующего к кельям, причем, совершенно одиноко. Я тут же бросился к нему и спросил, когда я могу с ним увидеться, и он благословил меня и сказал, что примет и назвал завтрашний день. И с этого времени, я всем воспрещающим мне вход монахам шептал на ушко: «Отец Кирилл ждет меня, он назначил мне аудиенцию».
Оделся я очень представительно. Костюм и галстук. Мало ли что? Может быть, я хочу пожертвовать пару миллионов рублей церкви?  Времена наступили новые, неожиданные. На дворе стоял 1990 год, умер патриарх, избрали нового. Предстояли большие перемены. И вскоре они нагрянули, неожиданно и бесповоротно изменив все.

Наступила ночь, и я пошел на заранее обговоренный, уготованный мне ночлег, чтобы назавтра к 5 утра быть на месте. «Отец Кирилл ждет!» И около пяти я уже занял свой пост и монах,  после некоторого колебания и небольшой отсрочки,(но отец Кирилл назначил!!!)пропустил меня внутрь, в «гостиную». Здесь уже толпилось множество народа. Откуда они проникли, необъяснимо. Сесть было невозможно, да и встать некуда. Все вели себя крайне нервно, знакомые, оттесненные в разные концы комнаты, кричали что-то друг-другу, остальные громко переговаривались. Похоже было на посадку в общий вагон скорого поезда, во время трехминутной остановки. Наконец, вышел отец Кирилл и начался молебен. Пели все хором, воодушевленно. Потом он прочитал молитвы пред исповедью и скрылся за дверью, пропустив за собой первых счастливцев. 
А я, вместе с остальными, стал ждать. Из этой общей комнаты было три выхода. Один к отцу Кириллу, другой в комнату где принимал отец Наум. Другой старец Лавры. К нему тоже была очередь. И на проходную. Я набрался решимости никуда не выходить, и оставаться здесь до конца жизни, если потребуется вся жизнь, чтобы превозмочь эту очередь. Собственно, идти то было и некуда. И я предавался своим горестным мыслям.
- Может подстеречь где-нибудь этого архимандрита, из Отдела, да и проучить как следует, по-христиански? – думал я. – Нет, не напрасно они имеют собственных персональных водителей, пересекают улицы перебежками. Не подловишь.
Мой митрополит никогда не обедал в общей трапезной. Только дома. Архимандрит же обедал вместе со всеми, и я имел возможность наблюдать, как он общался с семинаристами, у которых были какие-то послушания в Отделе. Он неизменно унижал их, задевая самолюбие. Делал это прилюдно. И если к архимандриту Кириллу стремились тысячи людей, то от нашего архимандрита бежали и старались не попадаться ему на глаза. Мы обедали за соседними столиками, и он делал вид, что не знает меня, а мне очень хотелось стукнуть его и напомнить, как надо обходиться с православными христианами.
Я подготовился к осаде Лавры серьезно. Взял с собой маленькую бутылочку воды, два пирожка и следованную Псалтырь. 
- Не-ет, меня отсюда не выкурить, - думал я. Моя осада будет плотной и вечной. Около двери, ведущей к моему спасителю, люди толкались и спорили, толпа колебалась и волновалась, я же достал Псалтырь и углубился в чтение. И чем громче возвышался гул людской, тем громче начинал я читать. И даже однажды негромко заметил в воздух. «Вы мешаете мне молиться!» И с удивлением почувствовал, что гул притих. И я продолжал чтение, отгоняя от себя и собственные помыслы и нервозность, царящую вокруг.
Когда кто-то начинал спорить, около двери, кому за кем идти, я читал «Да воскреснет Бог, да расточатся враги его!» Люди понимали, что это относится к ним, и притихали, и вели себя скромнее. Люди вокруг стояли совсем не такие, которых я некогда встречал на улице. Сюда проникли только здоровые и хорошо одетые. Из их разговоров выяснилось, что они знают Лавру и всех насельников, как свои пять пальцев. Из разговоров же выяснилось, что большинство были церковные и работали в храмах, пришла сюда и вся «десятка» какой-то церковной общины во главе со старостой. К отцу Кириллу шли выяснять не только личные, а внутрицерковные проблемы. И заходили иногда не по одному, а целыми «десятками» и «двадцатками». Постепенно очередь таяла, стоять стало немного просторнее. Наступило время обеденное и многие, судя опять по разговорам, решили идти в трапезную. Я, честно говоря, тоже не против был последовать за ними. Но остановил себя и еще крепче стал держаться за свою псалтырь, решив дочитать ее до конца, во что бы то ни стало. Хоть раз в жизни это стоило сделать. Как раз подходящий момент. Когда комната совсем опустела, настолько, что мне даже удалось сесть, появился отец Кирилл. Как всегда, неожиданно. Все, конечно, кинулись к нему. Он стал благословлять и сказал, что уезжает, и принимать не будет. И вдруг, откуда ни возьмись, опять нахлынул народ и стал рвать отца Кирилла в клочья. Не знаю, как мне пришло на ум, но поскольку я стоял к нему ближе всех, то шепнул ему на ухо: «Можно мне дождаться вас?» И он ответил утвердительно. Душа моя ожила.
Не знаю, как удалось отцу Кириллу выйти из этой уже, неизвестно какой по счету толпы, живым, но он все же проскользнул к проходной, и вся толпа двигнулась, понеслась, завилась следом за ним. Комната в очередной раз опустела. Я опять сел на стул. Осмотрелся, и подумал, что позиция очень даже хорошая. Когда будет возвращаться, мимо не пройдет. 
Из разговоров и реплик, доносившихся до меня, я понял, что моя проблема не самая серьезная по сравнению с теми проблемами, которые посетили желающих исповедоваться старцу. Этих производственно-церковных проблем оказалось множество. Меня это несколько привело в чувство и немного даже обидело. Я-то считал, что мой случай самый вопиющий.
ХХХ
Как описать облик отца Кирилла? Боюсь, что это невозможно. Нет у меня таких дарований. Но это необходимо, без этого очерк останется незаконченным. У всех людей есть характерные черты. Их можно уловить, запечатлеть, сфотографировать. Есть много фотографий старца. Но его характера фотографии не передают, передают только старческие черты. А на самом деле ничего старческого в нем не было. Он был молод! Незабываемое ощущение свежести, молодости, исходило от него
Отец Кирилл производил впечатление бесплотного существа. Так же как его тишайший голос, медленная речь, весь облик его ускользал из этого мира. Его лицо было цвета его бороды. Не бледное, нет, серебряное лицо. Лицо, подернутое серебристой дымкой. И как у всех постников, отказавшихся от мясного, лик его был прозрачен, что, конечно, никак не передают фотографии. Нельзя сказать, что лицо было совершенно безэмоциональное. Просто все черты его находились в абсолютном покое. Весь его облик, взятый целиком, поражал хрупкостью. Невозможная, несовместимая с земной жизнью хрупкость. В нем жила особенная благоговейность, лишенная экзальтации, а полная умиротворенности и гармонии. Только на первый взгляд он казался болезненным. При ближайшем знакомстве от этого впечатления не оставалось и следа.
Помню, как в комнатку, где он принимал нас, с улицы зашла кошка, приоткрыв мордочкой неплотно закрытую дверь. Отец Кирилл стал ее выгонять своим тишайшим голосом: «Уходи  кошка, тут нельзя тебе». Конечно, кошка его не слушалась. И мы все поневоле заулыбались. Одна женщина встала, взяла кошку за шкирку и выставила за дверь без лишних слов.
Потом я слышал, как обмениваются впечатлениями: «Он и кошку выгнать не может» –
радостно делились меж собой женщины.
ХХХ
В какой-то момент я понял, что сижу в комнате совсем один. Я оторвался от спасительной псалтыри и огляделся внимательнее. Вокруг висели иконы. Возле одной, у которой возжена лампада, мы все молились. В комнате было окно, оно выходило во внутренний дворик. Осмелев, я приоткрыл правую дверь, и увидел, что там, в полной тишине сидят люди, некоторые стоят на коленях. Я вошел и застыл. Это была комната, в которой принимал отец Наум. Отец Наум сидел в центре. Пред ним стояла на коленях какая-то монахиня, и он ее слушал. Все остальные, стало быть, ждали своего часа.  На меня никто не обратил никакого внимания. Отец Наум сразу поразил меня своей духовной силой и властностью. Он стал что-то говорить монахине очень строго, даже резко.
Я вскоре вернулся на свое одинокое место. Но меня в покое не оставили.  Явился монах и решительно потребовал, чтобы я удалился на улицу. Я, конечно, произнес заготовленную фразу, которая, по моему мнению, должна была убедить любого насельника Лавры: «Отец Кирилл велел мне ждать его здесь!» Но я нисколько не убедил строгого монаха, и он препроводил меня к проходной. И я в ужасе осознал, что зря бросил читать псалтырь, нельзя было ни на секунду отрываться! И что теперь опять меня выгнали на улицу. Я стал умолять его громче и горячее. «Не могу не исполнить волю архимандрита, он велел ждать!»
Монах внял моим мольбам и объяснил: «Я сдаю смену. В кельях не должно находиться посторонних. Новая смена вас пустит». И я стал объяснять новой смене сторожей, где мне велел ждать его архимандрит Кирилл. И действительно, новая смена впустила-таки меня назад. Тогда я опять раскрыл свою псалтырь и продолжил чтение. Сидел я до самого вечера и читал псалмы уже не отрываясь. Наконец, вернулся и отец Кирилл. И принял меня.
Свою ситуацию я объяснил в двух словах. «Мне не платят зарплату в Отделе Московской  Патриархии, а заместитель  главы отдела архимандрит Х  вытолкнул меня за дверь, не став даже слушать».
Я замер, затаив дыхание, каков будет ответ? Но ответа долго не было. Отец Кирилл смотрел в окно. Достал деньги, вложил их в конверт и передал мне. Я понял, что мой вопрос, насчет зарплаты, решен. И тут отец Кирилл глянул на меня и неожиданно, с возмущением, заговорил.
- Ах, этот архимандрит Х. Так ли надо поступать? А он тут часто бывает и служит. А вот я ему скажу. А вот он оказывается, какой!
Я сидел в изумлении, сжимая конверт с деньгами.  Отец Кирилл на моей стороне! Это мой защитник!  Так разрешился и второй вопрос.
Потом отец Кирилл вручил мне шоколадку и уже другим, таинственным голосом продолжал: «В Отделе никому ничего нельзя говорить. Никого не осуждай, никого не обсуждай! И добавил такую совсем не евангельскую фразу: «И стены имеют уши!»
Моя аудиенция длилась не больше 5 минут. По крайней мере, мне так показалось. За это время я успел и исповедоваться и получил отпущение грехов...
Несмотря на тяжелый день, выйдя на улицу, вдруг почувствовал себя полным сил. Слезы текли по лицу, а я их не замечал. Простое разрешение вопроса. Просто дать денег, когда они требуются, и все. Я был уверен, что мой-то вопрос даже старец не разрешит. А он оказался пустяковым. Все обиды последних лет схлынули с меня. Я ощущал себя заново родившимся. Передо мной открывался новый, совершенно прекрасный мир, полный новых возможностей, полный всех надежд, и чреватый открытиями и великими свершениями.
К электричке я шел с двумя женщинами, которые тоже, вместе со мной вышли от отца Кирилла. Нам было по пути, и они хотели, чтобы я их проводил. Смеркалось. По дороге в Москву мы разговаривали, делились впечатлениями. Оказалось, что одна женщина пришла к отцу Кириллу, с таким вопросом: завести ли ей собачку? Соседка советовала купить собачку, чтобы не было одиноко жить. Отец Кирилл не благословил. Вторая женщина пришла просить у него денег, и отец Кирилл ссудил ей денег, и, судя по толщине пачки, которую она показывала, денег было в два раза больше, чем в моем конверте. Зачем нужны были деньги, я так и не понял, хотя она всю дорогу до Москвы, объясняла ситуацию. (Не-ет, я бы такой и копейки не дал.)
Я не считаю, что проблемы, с которыми обратились эти женщины к отцу Кириллу, ничтожны, и сами они путаны и глупы. Как ни рассуди, моя проблема была нисколько не лучше, не сложнее, чем покупка мопса. И я мог бы сам, тихими, спокойными переговорами разрешить ее и остаться в Отделе. Но я оказался к этому не способен. Нет, не по горячности, не по гордости, по другим причинам, но не смог, и сам на себя на многие годы накликал неприятности.
В электричке к нашим разговорам прислушивался какой-то мужчина. И когда мы совсем уже подъезжали, попросил помочь ему дойти до такси. Оказалось, что его выписали из больницы с переломом ноги и он не мог двигаться. «Вот это искушение!  Вот это испытание! Вот это скорби! Что мои проблемы по сравнению с этой!» – радовался я.  Наступить на ногу он не может, а костылей нет. Вот так ситуация! Я, конечно, обещал помочь. Решили, что я сначала найду такси, потом вернусь и доведу мужчину до такси. Надо сказать, что даже такая простая вещь, как поимка такси мне никогда не удавалась. Мне вообще ничего не удавалось в жизни. Даже у святого отца, архимандрита из Отдела Московской Патриархии я вызывал только неприязнь. Но тут, таксист сам набросился на меня, только я вышел с перрона. Мало того, узнав, что повезем больного, он велел милиционеру открыть ворота и такси въехало с площади к самому перрону. Я уже ничему не удивлялся и во всю прыть бежал к оставленному человеку. Он стоял на одной ноге, держась за фонарный столб. Наступать на вторую он вообще не мог. Как мы не бились, без костыля его никак невозможно было транспортировать к такси. Тогда я неожиданно для самого себя, взял этого совсем не субтильного мужчину на руки. Поднял как пушинку, и, несмотря на его протесты, понес. Никогда я не отличался мощными бицепсами. Никогда не носил не только мужчин, даже девушек на руках из-за своей немощности. А здесь вдруг ощутил воистину богатырскую силу в себе. И нес, чуть ли не подпрыгивая на ходу, и еще радостно кричал окружающим.
- Поберегись!!! Посторонись!!! У человека сломана нога! - И нам почтительно давали дорогу и разбегались в стороны.
Таксист вез нас плавно, как по маслу. Без единого толчка добрались мы до нужного адреса. Я поднял несчастного на пятый этаж. А потом еще успел на метро.
К сожалению, тех богатырских сил, которые даровал мне отец Кирилл, хватило не на долго. Воодушевление оставило меня. Начались серые будни.
Вскоре я устроился на другую работу, всю первую получку отнес в Лавру, и оставил конверт с деньгами на проходной, написав на нем: «Отцу архимандриту Кириллу Павлову с благодарностью, возвращаю долги».
А о моем обидчике, архимандрите из Отдела Московского Патриархата через несколько лет я узнал из сводки происшествий. Его избили до полусмерти в кельях вновь открывшегося монастыря. И даже выбросили из окна настоятельских покоев. А вскоре он и умер.
Как грустна наша жизнь.
Судьба отца Гавриила, а потом и владыки Гавриила тоже печальна. Скандалы следовали за ним по пятам до самого Дальнего Востока.
А отец Кирилл теперь стал легким дыханием, которое всегда с нами, и к нему не надо выстаивать длинные, мучительные очереди.