Кубань догонит Айову

Стояла зима 1956 года. Саманные хаты занесло снегом, нечастым на Кубани гостем. От входа до калитки, а от калитки до самой железной дороги Пётр Петров, местный житель, сорокалетний рослый  мужчина,  прочистил широкой деревянной лопатой дорожку. Благо, дом стоял в пятидесяти метрах от насыпи. Насыпь тоже прочистил от снега, иначе на мост не подняться – скользко! Пётр взял штыковую лопату и вырубил в насыпи что-то вроде ступенек.  Ведь по этой дорожке его и чужие дети в школу ходят, а взрослые – на станцию, на базар. Закончив работу, он оглядел дорожку и остался доволен собой. Убрав  лопаты на место, хозяин  направился в дом, вошёл в небольшой коридорчик, в котором было холодно, так как печью отапливались только три небольшие комнаты в хате. Отряхнул снег с валенок, снял рукавицы, шапку –ушанку, вошёл в комнату и положил всё это на чуть тёплую грубку самодельной печки.  Экономя дрова, топили только утром и вечером. Детвора – шесть ртов - сгрудилась у печки , ловя уходящее тепло.
- Замёрзли? – Бодро спросил отец,- ничего, потерпите, мать с базара вернётся – растопим!
Пётр оглядел комнату,  подошёл к стене, где  на гвоздике висело  радио – чёрный кружок, из которого лилась новая  очень энергичная песня: « Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову в мирных сраженьях труда!» Он выключил радио и снова обратился к детям:
- Сидеть без дела всегда холодно. Ну-ка, шевелитесь, ребята! Люба,-  обратился он к младшей дочери, - вытри нос Юрику, заправь одежду в штанишки и почитай ему сказку, а ты, Людочка, с Виталиком позанимайся, пусть потренируется с письмом, а то пишет, как курица лапой. Ты, Славик,  у нас самый сильный, возьми рушку да нарушь кукурузные початки. Крупу сделаем, мать принесёт молоко – каши наварим!  А где Вадим?
- Тут я, - отозвался из маленькой спаленки мальчик.
- Что? Опять стихи сочиняешь? Стихами на хлеб трудно заработать, зато мозги развивают! – Он засмеялся и, продолжая улыбаться своими синими глазами, выразительно продекламировал:
Вот так брючки для растяп,
Сразу видно разницу:
Одни – голову растят,
А другие – задницу!
Запомните, дети, голову надо растить, го-ло-ву! Иначе всю жизнь быкам хвосты крутить будете!
* * *

Дети заулыбались и безропотно принялись исполнять поручения отца. Он считал леность, «ничегонеделание» страшным, губительным пороком.  А потому самыми бранными словами у него были: «тунеядец», « дармоед» и «квартирант». Чтобы не попасть в презираемую отцом категорию людей, дети делали  по дому всё: мыли полы, посуду, топили печь, таскали дрова. С ранней весны до поздней осени они помогали родителям в огороде: сажали картошку, пололи  грядки, поливали, таская вёдрами воду из бывшей воронки от бомбы. Родители поощряли детей, выделив каждому из них «огородик», участочек в полтора квадратных метра. Мама давала рассаду, дети сами сажали, поливали, пололи и с нетерпением ждали урожая  и того момента, когда она, вернувшись с базара, начинала  раздавать деньги: «У тебя, Славик, выросло шесть огурчиков, молодец, хорошо ухаживал, тебе  полтора рубля.  У тебя, Вадим, всего четыре, получше поливай, тебе рубль, а у тебя,  Людочка, только три…» Принимая из рук мамы первую в жизни «зарплату», все  испытывали гордость,  осознавая свою значимость.
Зимой огород отдыхал, зато в сарае всегда было много работы: вычистить навоз, подсыпать свежей соломы, чтобы кормилице-Зорьке было сухо и тепло. Надо надёргать из копны сено и положить ей в ясли, чтобы всегда сыта была, нужно подогреть воды,  чтобы не простудилась…
Зорька, в благодарность за заботу, отдавала всё молоко, из которого мама делала творог, сметану, а по вечерам лепила огромное количество вареников с творогом. Пока она с дочками стряпала, старшие мальчики по очереди трясли руками  закрытую крышкой трёхлитровую банку со снятой с молока сметаной. Трясли до тех пор, пока в ней не образовывался комочек масла. Вареники заправляли сметаной и маслом, дети уплетали их, особо гоняясь за «вареницами», бантиками из теста, которому не хватило начинки.
А ещё мама всегда готовила в духовке ряженку из цельного топлёного молока с красивой золотистой корочкой.  В семье всегда не хватало денег, поэтому она относила ряженку на рынок. Зимой – это была единственная статья дохода.
В семье обожали рисовый молочный суп и молочную лапшу, которую мама нарезала сама, раскатав тоненько тесто. А какая была вкусная молочная  каша из кукурузной крупы, которую мололи сами! Сахара не было, зато папа добывал тягучую патоку,  заменявшую  сахар.
Дети очень любили  корову Зорьку и не роптали, когда нужно было вставать в шесть утра, чтобы отогнать её в стадо. А вечером встретить её, угостить свежескошенной травой, которая буйно росла на полянах, вдоль тропинок и дорог. Всё, что исходило от Зорьки, несло радость и пользу, даже её навоз, который бережно складывали за сараем, а потом, перегнивший, сыпали на грядки, которые  давали хороший урожай овощей.
Кормилец – огород был щедрым всего полгода, а Зорька снабжала семью круглый год, не считая времени отёла. Рождение телёнка всегда было самым волнующим и радостным событием . В тревожные ночи ожидания отёла не спал никто, кроме малышей. Это событие всегда происходило зимой, поэтому закутанного в старое одеяло телёночка папа приносил в комнату, где топилась печь, где спали, ели, делали уроки дети. Он отгораживал угол, стелил подстилку и клал на неё новорождённого. Детвора гурьбой обступала его, любуясь малышом. С восторженной радостью  наблюдали, как постепенно обсыхала шерсть телёнка, как неуклюже он пытался встать на ноги, а потом,  некрепко стоя на дрожащих ногах,  падал и поднимался вновь. Девочки осторожно гладили его, любуясь симпатичной мордашкой, а потом все вместе придумывали имя новому члену семьи.
Молоком кормили сначала телёнка, оно называлось «молозево» и не годилось для питания человеческих детей. Мама наливала в алюминиевую чашку молозево и,  согнув пальцы, опускала в неё  ладонь. Телёночек находил в молоке мамины пальцы, принимал их за вымя, начинал сосать их, втягивая в себя тёплое молочко. Молока хватало всем, многодетная семья благополучно доживала до весны, благо, что на Кубань она приходит рано.

Но однажды всё  как-то странно изменилось. Отец по-прежнему  трудился в совхозе разнорабочим, но теперь приходил с работы раздражённый и даже злой. Это было непривычно детям, они всегда с радостью встречали его, висли на руках, обнимали за ноги и задавали «вечный»  вопрос:» А что Вы нам принесли?» (Во всех семьях на Кубани тогда принято было говорить родителям «Вы»).  Отец загадочно улыбался и таинственным голосом рассказывал о том, как он повстречал в поле зайца, который нёс кусочек хлеба своему зайчишке, а когда узнал, что у папы целых шесть детишек, отдал  ему хлеб и попросил передать его своим послушным и трудолюбивым детям.   Кусочек чёрного хлеба был примятым, подсохшим, сёстры и братья делили его бережно, не роняя ни крошки, и ничего на свете не было вкуснее этого хлеба от зайца.
Вечером, уставший, недовольный, он валился за стол и говорил жене:
- Представляешь, Рубисово поле кукурузой засеяли! И на втором, и на третьем отделении все поля под кукурузой!  Он перечислял поля,  которые раньше засеивались пшеницей, горохом, клевером, викой, овсом, свеклой, морковью и другими культурами. Да это и понятно, ведь совхоз был плодоовощной и прекрасно  выполнял своё назначение.
-  Как же так! – Негодовал  отец. –   Они что   там совсем с ума посходили! Ну разве можно кормить скотину одной кукурузой, какой бы питательной она ни была!   Вот ты, обращался он к Шуре,- любишь пряники, они вкусные. А если тебя одними пряниками полгода кормить?! Завоешь! И болячек себе наживёшь от переизбытка сахара. А скотине ведь тоже разнообразный рацион нужен! Погубят всю скотиняку! Всю!
Пётр выскакивал во двор,  чтобы никто не видел его слёз,  ходил по огороду, ничего не замечая вокруг, и возвращался в дом, только немного успокоившись.
Следующий раз он вернулся с работы, словно с похорон: на нём не было лица. Мама даже испугалась:
 -- Петя! Случилось что? Что с тобой?
-  Случилось…    Яблоневый сад уничтожили…  весь…
- Как! Наш  знаменитый сад!?  Зачем? – Шура не верила своим ушам.
--Под кукурузу…,- с горькой усмешкой ответил Пётр.
Все, даже дети знали этот сад. В нём росли лучшие сорта яблонь, которые плодоносили ежегодно. Яблок было так много, что приглашали на уборку даже детей, начиная с восьмилетнего возраста. Дети Петровых работали в саду каждое лето. Мальчики лазили на деревья или сколачивали ящики, а девочки собирали падалицу. Ни одного яблочка не пропадало: подгнившие –  на корм скоту, целые – на винзавод, а самые лучшие яблоки упаковывались в деревянные ящики и в тот же день отправлялись  на север.
Радио на стенке говорило целый день, и дети невольно слышали о переменах, происходивших в стране. Главным человеком теперь стал Хрущёв, потом поменяли плакаты и портреты,  висевшие в школе и в клубе. Они мало что понимали в происходящем, но запомнили наиболее часто повторяющиеся слова: «царица полей» - это так стали называть кукурузу, «культ личности» -это о Сталине. Как дразнилку, хором повторяли невесть откуда взявшуюся песенку: «Берия, Берия, вышел из доверия!» А потом в мозгах отложилась часто повторяющаяся строчка из песни, звучавшей по несколько раз в день: « Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову в мирных сраженьях труда!»
Дальше стало происходить совершенно непонятное: в совхозе вырубили виноградник, потом черешневый сад, потом перепахали все поляны, где  раньше играли дети, не оставили даже самые маленькие. Перепахали даже узкие полоски травы  вдоль дорог. Теперь, чтобы набрать Зорьке травы к ужину, приходилось лазить вдоль заборов, вдоль насыпи, собирая по травинке корм.

* * *

Однажды во время обеда Пётр углубился в газету «Советская Кубань», а потом отбросил её с усмешкой:
- Гляди-ка, мать, скоро Америку догоним!
- Балабол! – засмеялась Шура. – Еле- еле раны после войны зализали, оклемались чуток. Куда нам тягаться после такой разрухи!  Их землю никогда не палили, как нашу. Да и ЗАЧЕМ?
- Я не балаболю! – вскипел Пётр. – На вот, почитай!
- Не до газет мне,- отмахнулась Шура.
- Ну так я тебе почитаю! Штат Айова в Америке есть, слыхала? Так что наш «кукурузник» придумал!  Приказал, Чтобы Кубань, житница наша, догнала и перегнала этот штат по  молоку, по мясу, по птице!
- Что ты буровишь? – не верила жена
- А то! – Внезапно сникнув,- ответил Пётр. – Хана нам теперь всем. Крышка. Где ж они возьмут столько мяса, молока?
- Где? – теперь уже тревожно  спросила Шура.
- У народа отымут!-  закричал отчаянно отец  большого семейства, отбросил газету и,  как ошпаренный, выскочил на улицу.
--Нет! Нет! – закричала ему вслед  мать большого семейства.- Они не посмеют! НЕ  ПОСМЕЮТ!
  Дети, все шестеро,  слыша отчаянные крики родителей, испуганно притихли.


Вскоре после этого разговора у магазина, у конторы, у клуба появились большие объявления. Они приглашали в клуб всех жителей посёлка на  общее собрание по вопросу государственной важности . . Ходило много тревожных слухов, поэтому пришли все, кто мог передвигаться, оставив маленьких детей под присмотр старших детей. Выступал парторг совхоза, о политической ситуации в мире говорил, напоминал коммунистам про их долг, беспартийных  граждан призывал к сознательности. Чувство патриотизма пробуждал: мол, негоже нам, кубанцам, перед Америкой пасовать. Переплюнем её , к чёртовой матери! Долго говорил, а привёл всё к тому, что всем сельчанам своих коров нужно отдать, с завтрашнего же  дня приводить их на скотный двор совхоза.
По залу прошёл сначала стон, а потом  завыли, заголосили женщины. Мужчины, которые покрепче, и отцы многодетных семей  стали возмущаться и выкрикивать неудобные вопросы:
- А кормить наших коров чем будете? На них-то корма не рассчитывали!
- А держать где будете? Под открытым небом? Ладно, лето, а зимой – куда?
- Разве это по-хозяйски?! Погубите нашу скотиняку, кормилиц наших!
- Так ведь план по мясу тоже как-то надо выполнять,- отбивался от крикунов парторг, а директор совхоза молчал и смотрел в пол. Он, умный и опытный руководитель, вышедший из «низов», не разделял «генеральную линию» партии. Прекрасно понимал, чем закончится очередная кампания, исходящая от вершителей народных судеб, но молчал. Слишком свежа была память о репрессиях.
Боясь непредвиденного развития событий, парторг и директор  быстро закрыли собрание.


Шура почернела от горя. Как теперь жить? Что будет с детьми? Как пережить зиму? Где добыть копейку? Впрочем, эти же вопросы задавали себе очень многие.  Многодетная семья жила почти в каждой хате Меньше троих детей ни у кого не было. Власть. желая поскорее  решить  острую проблему роста народонаселения, после войны запретила аборты. Тех, кто пытался сделать это тайно, ожидало уголовное наказание. О том, каким образом зарождаются дети,  говорить было не принято, поэтому и просвещения в этом вопросе никакого не было.   Вот и рождались в семьях желанные и нежеланные дети, но всё равно любимые кровинушки. Корова тоже была в каждой семье, без неё, без подсобного хозяйства в тяжёлые послевоенные годы выжить  было невозможно.
Отдать задарма  здоровую дойную корову ?! Ради чего!? Зачем?! Эти вопросы не укладывались в сознании вечных тружениц-матерей. Да будь она проклята, та Америка! Век  жили без неё и опять проживём!  Проклятия не только в адрес Америки невольно срывались с губ  самых отчаянных  и отчаявшихся людей.


- Не отдам, ни за что не отдам! Пусть хоть расстреляют меня! – однажды решительно  заявила Шура мужу.
-  Сейчас не расстреливают.  Заставят… сама отведёшь -  тяжело вздохнул он в ответ.
 
Первыми отвели коров на совхозный двор коммунисты. За ними потянулись другие, понимая, что это хоть какой-то шанс спасти от  голодной смерти  корову. Поле под сенокос не дали, отруби и пшеницу тоже, жмых и тот невозможно было достать. Все поляны перепаханы, самим пасти негде. На пастбище выгонять запретили – только для совхозных коров. Шура , мучаясь, не спала ночами, слыша голодное мычание Зорьки. Однажды утром Пётр и Шура с трудом подняли её на ноги, развёли тёплое пойло из картофельных очисток, напоили. Затем хозяин надел корове налыгач, подтянул его, густно похлопал корову по холке и вывел  со двора. Шура бежала за ними, голося, как по покойнику, потом споткнулась, упала на дорогу и лежала до тех пор, пока за нею не прибежали старшие сыновья. Поддерживая  под руки, привели домой и положили на кровать. В этот день она не вставала. Дети  всё по дому делали молча, переговаривались вполголоса и затыкали ладошкой  рот пятилетнему брату, который, чувствуя в доме неладное, пытался  заплакать в полный голос.

С этого страшного дня прошло  два месяца. В первое время все хозяева коров каждый день приходили на скотный двор в тревоге за свою любимицу. Каждый старался вытащить из тощего стога пучок сена и подкормить свою корову. Бригадир  разгонял несознательных собственников, но они пробирались тайком и подкармливали животных   хлебом из дома, отбирая его у детей.. К началу зимы от стога осталась только труха.  Удои резко снизились, голодные  коровы не хотели и не могли отдавать молоко. Тогда , на собрании, парторг обещал, что каждая семья каждый день будет получать бесплатно три литра молока, теперь об этом не было даже речи. С  приходом зимы пришла и настоящая беда. Всех коров загнали под одну крышу, рассчитанную на количество животных, вдвое меньшее, чем требовалось. Теснота, грязь, недокорм стали валить животных. Начался массовый падёж коров. Тех, что ещё держались на ногах, везли на бойню. Люди роптали, возмущались, но открыто выразить свой протест не могли. Не умели. Или не смели.

Шура Петрова  возвращалась с базара домой, неся в руках алюминиевый бидончик с молоком. Пётр получил зарплату, целых десять рублей, вот они и решили побаловать детей  молочной кашей. К тому же Виталик промочил ноги и заболел ангиной, нужно было отпоить горячим молочком. Она шла осторожно, потому что на её ногах были  бурки, сшитые ею из старого пальто, а сверху резиновые галоши, которые постоянно скользили. Женщина шла, останавливаясь и постоянно выбирая место, куда поставить ногу. Так, с предосторожностями, она дошла до моста, теперь предстояло главное: спуститься с насыпи. Хорошо подумав,, она повернулась спиной  к дорожке, прочищенной мужем, наклонилась до земли и , двумя ногами упираясь в вырытые им же земляные ступеньки, одной рукой крепко держа бидон, а другой, держась за землю, медленно сползала с насыпи. Уф-ф-ф! Кажется пронесло! Теперь по очищенной от снега дорожке идти было легче. Облегчённо вздохнув, но всё ещё с опаской  подошла к дому, вошла в холодный коридорчик и протянула  руку, чтобы открыть дверь в хату.  Рука, протянутая к ручке двери , неожиданно взлетела вверх, нога ушла в сторону… Она услышала только глухой, тяжёлый стук бидона об пол. Молоко разлилось по холодному полу…
Дети, услышав непонятный шум в коридоре, открыли дверь и увидели мать, стоявшую на четвереньках и собиравшую  в бидон пригоршнями с пола разлитое молоко. Их испугало лицо матери, а точнее, её взгляд: он был неживой, как у слепых людей, из этих неживых глаз ручьём лились слёзы. Если б она голосила, не было бы так страшно. Старшие мальчики попытались поднять её с колен, она, молча сопротивляясь, продолжала сгребать с грязного пола остатки молока. Дверь в хату оставалась открытой, и  надоевшая песня   из радио хорошо была слышна: «Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову по надоям молока!» Шура, словно очнувшись, медленно поднялась с пола, огляделась, нашла веник с длинной ручкой, подошла к радио и стала яростно колотить его веником. Оно сорвалось с гвоздика и повисло на шнуре, но продолжало трансляцию.Потом упало на пол и заглохло.А мать безотчётно  продолжала бить его, шепча что-то про себя  побелевшими губами..