До гробовой доски

Мне позвонили и сказали: «У Василия Михайловича умерла жена… Похороны послезавтра…».
Я пообещал, что приеду.
Михалыча (его так величали в кругу друзей) я знал более тридцати лет. Знал и его жену Антонину Петровну, под стать ему – такую же высокую и статную, жизнерадостную и неутомимую. Бывал у них в гостях. Был и на их юбилее, когда они справляли золотую свадьбу. Именно тогда, Михалыч пересказывал (в какой уж раз!) о любовном романе с Антониной в годы войны. Запомнил и его слова, сказанные при друзьях: «Тонечку я любил, люблю и буду любить до гробовой доски. Только одного у Бога прошу: чтобы она раньше меня не уходила…».
Да что такое смерть? Это закономерное продолжение жизни. Человек, по сути, рождается, живёт, а потом, рано или поздно, умирает. Когда? Как скоро? Кому как Бог на; душу положит. И смерть, ясно, не зло.
Быть может, умирая, дошедшему до края
Как в первый  час пути совсем не тяжело,
И он легко ступает в царство Рая.
Так я писал в стихах давно. Писал и ещё:
И Жизнь, и Смерть в правах равны.
Одна даёт нам, а другая забирает.
И, думается, мы не всегда правы.
Когда и Жизнь, и Смерть мы презираем.
В жизни, на мой взгляд, ко многим явлениям следует относиться по-философски, в том числе и к смерти. Неизбежное не избежать.
Михалыч, мой старый товарищ, в годы Великой Отечественной войны смотрел смерти в глаза тысячу раз. Он был сапёром. Обезвредил мин и снарядов – не сосчитать; такое же бессчетное количество людей спас от смерти.
Однажды, в праздник Победы, он рассказывал о своих былых сапёрских буднях. По его словам, на краю смерти был не раз. Как-то он с подчинёнными разминировал в Варшаве дом, чудом уцелевший от отступающих немцев; занимались этой задачей несколько часов, но безрезультатно… «Понимаешь, – вспоминал Михалыч, – они (немцы – авт.) напрятали взрывчатки по углам и щелям, опутали детонаторами, ловушками, проводами… Не мог понять, откуда что и куда… И всё-таки их (немцев – авт.) хитрости разгадал, понял: надо перекусить провода в двух разных местах. А так ли на самом деле? То было чисто моё, личное, заключение. Времени терять не стал, приказал всем сапёрам уйти в укрытия, право на риск оставил за собой… Вспомнил, конечно, в те минуты и про Тоню; мы были женаты всего несколько месяцев, она в разведроте служила… О ней вспоминал, о товарищах, прежде чем перерезал… Бог знает сколько сидел потом в мёртвой тишине, ожидал взрыва… Не последовало его. Заснуть не мог всю ночь – столько страха натерпелся…».

А наше знакомство с Василием Михайловичем состоялось в середине 80-х. Он в те времена находился на партийной работе. Был не таким уж ахти каким начальником, но всё-таки… Свою работу видел прежде всего в трудовых коллективах, на предприятиях. Не сидел в кабинетах, а всё время – на производстве, среди рабочих. Вникал в технологии, в меры безопасности, а больше – в условия труда, в нужды рабочих, уровень их оплаты, семейное положение…
Помнится, он устроил взбучку директору завода – за то, что тот, в нарушение списка очерёдности на получение жилья, выделил квартиру человеку, не имеющему к заводу прямого отношения.
– Понимаешь, – говорил Михалыч директору завода. – Любые беды – что на работе, что в семье – начинаются с несправедливости. Если справедливости нет, то всё рушится. Справедливость нужна каждому человеку как воздух, вода, солнце… А вы взяли и отказали в законном получении квартиры лучшему токарю… Исправляй свою ошибочку! Как хочешь, хоть свою квартиру отдавай, но тому токарю выделяй срочно, у него трое детей; а семья – основа социалистического общества. Без крепких семей, без любви в них нашему государству не взять и космические высоты…
В конце 80-х – начале 90-х, когда происходил распад СССР и разрушалась экономика, Василий Михайлович, несогласный с политикой правительства, по крайней мере, уберёг подконтрольные ему предприятия от разграбления и приватизации. Правда, стоило ему это дорогого: лишился работы, получил инфаркт… Зато после всех невзгод он постоянно был рядом с любимой женой Антониной; проводили дни чаще всего на даче, на шести сотках взращивали завидный урожай. Приезжаешь к нему в гости, а он перво-наперво берёт за руку:
– Пойдём на грядки… Мы с Тонечкой соревнуемся… Я по своим законам ращу картошку, тыквы, арбузы, огурцы, а она – ягоды, цветы, прочее… – читал он мне «лекцию».
На столе в их доме разносолов было видимо-невидимо. Угощали они и собственными крепкими напитками и наливками. И оба улыбались: она – серебристо-карими глазами и уголками широких губ, а он – всем крупным мужественным лицом с мощными скулами и подбородком. Они вместе, стоя рядом, высокие и крепко сложенные, вылитые словно из металла, олицетворяли собой величие мужчины и женщины – истинно русские, богатырские. Природа удачно наградила их гармонией крепких тел и красотой!

На кладбище, в день похорон Тони, я увидел Михалыча чуть сгорбленным, с движениями без присущего ему задора. Горе велико, покинула его боевая подруга, с которой прожили они душа в душу почти семьдесят лет. Которую он никак не хотел отпускать туда, в иную жизнь, раньше себя.
Слёз на его лице не было. Свои слёзы, как он говорил давно, вылил на войне, прощаясь навечно с товарищами-сапёрами, попавшими во вражеские капканы…
Похороны были скромными. Антонину, ушедшую в мир иной, провожали самые близкие, не более десяти человек. В центре, возле свежевырытой могилы, высился Михалыч – стоял как статуя, отрешённый и безмятежный, не глядя по сторонам, казалось, полностью безразличный ко всему происходящему. О чём он думал? Скорее всего, о ней – Тоне, Тонечке, которую любил и продолжает любить. Или о самой смерти? Неприятной и неизбежной, которая, по его мнению, должна была взять вначале его, а затем уж её? Смерти он, прошедший войну, не боялся; она, смерть, по его умозаключению, раскрывает и должна раскрывать смысл не смерти, а жизни; а сама жизнь должна быть не приготовлением к смерти, а победой над ней – так, чтобы, как во Христе, смерть стала торжеством жизни.
А как не торжествовать в этой жизни? Как, если рядом с ним, Михалычем, стоят его сын с женой, его внук с невесткой?! Сын в погонах полковника. Внук ещё лейтенант, а его возлюбленная тоже в военной форме, с лейтенантскими погонами на плечах – оба с голубыми беретами в руках, прижатыми к груди. Вся династия военная! Все! Начиная от Михалыча и Антонины, покоящейся в гробу.
На похоронах главные слова, очевидно, за всю семью, высказал сын:
– Мамочка… Ты воспитала нас правильно… Спасибо тебе за всё!.. Твои подвиги Родина оценила по достоинству, – с этими словами сын-полковник, похожий на отца во всём: в росте, ширине плеч, и лицом – скуластом и мужественном, обратил ко всем находящимся на церемонии бархатную малиновую подушечку – на ней сверкали два боевых ордена, четыре боевые медали, другие награды матери. – Мамочка, спи спокойно, за нас не беспокойся…
Поминки проходили в двухкомнатной квартире (её Михалыч получил на семью более сорока лет назад). Одна из стен большой комнаты, где собрались за столом, увешена фотографиями, в разных рамочках и переплётах – вся история семьи; в центре – большой, увеличенный снимок, пожелтевший от времени, местами в трещинках, и на нём молодые, в военной форме Василий Михайлович и его Антонина; он с майорскими погонами, она – с лейтенантскими; внизу на снимке надпись: «Победа! Май 1945-го!».
Провести поминки в родной квартире была воля Михалыча. Он задолго, за несколько лет до этого скорбного дня, предвидя неизбежный уход из жизни и полагая, что уйдёт первым, так и наказал жене и сыну: «Прошу в последний путь проводить меня в моём доме, тихо и скромно. Чтобы на поминках собрались за этим столом, здесь… Поняли?..».
За этим столом в тот вечер мы и погоревали…

Через девять дней мне позвонили и сообщили: «Василий Михайлович умер… Причина? Сердечный приступ. Сердце не выдержало…».
Чуть-чуть не дожили Михалыч и Антонина до 70-летия Великой Победы.