Последняя ложь

Жена Павла Николаевича умирала. Врачи сказали ему об этом заранее, поскольку на благополучный исход шансов не было никаких. Последние два дня она мучилась страшными болями и, чтобы облегчить её тяжкие страдания, ей через каждый час кололи морфий. Наркотик хоть как-то успокаивал старую женщину; она впадала в сон и забытье, вся измученная и истощённая давней болезнью.
Врачи разрешили ему, по его просьбе, находиться рядом с ней безотлучно. И он понимал, что в последние часы её жизни обязан быть с ней рядом и уже этим помочь жене пройти оставшийся путь… Ведь что ещё надо человеку в такой ситуации? Когда тело почти недвижимо, но сознание ещё есть, пусть не постоянное, отрывочное, но способное улавливать дыхание жизни, уходящей в вечность. А присутствие самого близкого человека в такие моменты действует успокоительно, облегчает душу и даёт если не радость, то какое-то утешение. В тяжёлые минуты жизни, а тем более на грани смерти, рядом с страдающим обязательно должен быть самый близкий или один из самых близких людей.
Павел Николаевич, усталый и понурый, сидел на больничной койке, у изголовья, держал в своей крепкой руке маленькую, уже иссушенную ручку жены и нежно гладил и гладил... И её рука отзывалась теплом, а она сама в редкие мгновения начинала улыбаться, пытаясь вступить в разговор. Многих её слов он понять не мог, но вот вдруг, более или менее отчётливо, услышал:
– Ты меня любишь?
– Да! Конечно, да! Конечно, люблю! – ответил он без всякого промедления.
И она разом ответила улыбкой – скромной и кроткой, такой, на что хватило её угасающих сил.
«А какая улыбка была у неё в молодости!? И когда они познакомились. И когда поженились. И ещё многие-многие годы, пока её не настигла эта проклятая болезнь… Увы, но от них, болезней, никто из нас не застрахован, все мы во власти Всевышнего, и Он каждому из нас давно расписал своё, очевидное: кто что заслуживает, исходя из наследственных данных, от древних корней».
Её улыбка на ясном, бесхитростном и добром русском лице украшала и без того её тонкую и нежную натуру, очаровывая и завораживая. В молодости Павел Николаевич, будучи офицером, постоянно ходил с ней на танцы в Дом офицеров, и об их паре не раз говорили восторженно: мол, вылитые Наташа Ростова и Андрей Болконский. Она внешностью и улыбкой украшала не только мужа и других мужчин, находившихся рядом, но и большие компании, серьёзное общество. А улыбка ей досталась в наследство, вероятно, от родителей: от отца, который прошёл всю Великую Отечественную, остался жив, завёл семью, построил дом, вырастил трёх дочерей; и от матери, которая нарожала детей, вскормила их, а по работе славилась лучшим мастером-закройщиком по пошиву мужских и женских костюмов и радовалась каждый раз, когда получала призы и грамоты за свой труд. Красивая улыбка – это, пожалуй, награда от Природы за твою принадлежность к порядочному роду, за полученное достойное воспитание и образование, за образцовый труд, за открытый и добрый характер, тонкую душу. Не так ли?
А вопрос «ты меня любишь?» она задавала ему, Павлу Николаевичу, с первых дней знакомства, и когда поженились, и все-все годы – правда, чем дальше, тем реже, но, как правило, в хорошем настроении и всё с той же ослепительной и слегка смешно-хитроватой улыбкой. В последние же годы она задавала свой коронный вопрос чаще всего тогда, когда он возвращался домой значительно позднее обычного или задерживался в постоянных командировках по работе; однако здесь он был пунктуален, и о своих задержках или опозданиях предупреждал её своевременно. Так что он никогда не опаздывал домой и это её радовало.
Да, большую часть совместной жизни, более сорока лет, они прожили в любви и согласии. Они были богаты друзьями, постоянно приглашали их в гости к себе и не отказывали в визитах к ним. Принимали участие в различных публичных тусовках по случаю многочисленных праздников, ездили нередко на просмотры новых фильмов, на встречи с известными актёрами, писателями и поэтами, композиторами… Словом, вели активный образ жизни. Когда хотелось не только быть в обществе, но и показать себя. Тем более что их пара привлекала своими талантами: она считалась успешным современным дизайнером, понимала толк в одежде и моде, в устройстве домашнего интерьера – и квартиры, и дачи. А он любил и знал русскую литературу, писал весёлые стихи и юморески и, вообще, был прекрасным собеседником, а также заядлым и опытным игроком в любые настольные игры, начиная с шахмат, шашек, домино, а в настольном теннисе или игре в бадминтон ему не было равных. Потому их пара была любимой и желанной в компаниях, к ним тянулись друзья.
Но, как известно, женщины увядают раньше, чем мужчины. Редко какой особе в пенсионном возрасте удаётся удержать себя в форме, сохранить привлекательность и обаяние. Даже если ты талант. К тому же физиология женщины такова, что после пятидесяти она становится инфантильнее, любовь для неё уходит на последний план, а всё больше она печётся по-прежнему о детях и подрастающих потомках, а разросшееся домашнее хозяйство поглощает с головой, не давая передышки.
Мужчина же после пятидесяти, если имеет достойную работу и перспективу, если придерживается режима дня и питания, если не забывает о физической активности и дружит со спортом, если, наконец, не злоупотребляет алкоголем и не спился – то такой мужчина может купаться в женской любви ещё очень долго – кто до восьмидесяти лет, кто до девяноста; да ещё и детей плодят, ибо в наше время молодые женщины предпочитают спать с крепкими стариками (у них в кармане всегда есть деньги), нежели с молодыми парнями, обкуренными или запутавшимися в сетях Интернета.
Наш герой Павел Николаевич как раз и относится к тем мужчинам, мимо которых молодые женщины не могут пройти равнодушно и не обратить внимания. И последние все годы он, сам не желая того, превратился не иначе как в бабника – уж если приглянётся какая-то особа, да ещё и не сопротивляется, то тут он не упустит своё… И скольких он женщин обольстил – одному богу известно. Но на одной, правда, долго не задерживался. С какой-то любовный роман лишь в одну ночь. С иной (а бывало и такое) любовь длилась несколько месяцев. И всегда из каждой любовной истории он выходил сухим и невредимым, здоровым и никому ничего не обязанным, а перед женой – кристально чистым. Ну, подумаешь, задержался в командировке или на работе! С кем не бывает!? Да, времена сегодня такие, что рассчитать что-то, то же время, трудно… XXI век, всё-таки!
Было, однако… Было, несмотря на бдительность и осторожность. Пару раз он всё же влип в неприятности. Не по своей вине, а случайно. Да и шило в мешке утаить сложно. Как-то он познакомился с двумя певицами (были в подпевках у Михаила Шуфутинского). С одной сошёлся близко, удержать любовный пыл не смог. И, пожалуй, долго длились бы их отношения, если бы вторая певица, неравнодушная к нему и обиженная его невниманием, скорее всего из мести, не позвонила его дражайшей супруге. Рассказала всё как есть, из чувства женской солидарности.
Жена отреагировала мгновенно… Хотя, следует заметить, без всякой причины не ревновала его, не требовала от него излишнего ухаживания за собой, беспричинно не придиралась ко всему и никогда не устраивала ему неприятные сцены или скандалы. А тут, получив обличительную информацию, она взбесилась как тигрица и вылила на него поток обвинений:
– Я тебя облизываю, обглаживаю, а ты, сукин сын, крутишь хвостом на стороне… Не нравлюсь, что ли, тебе? Разлюбил меня?.. – и она трясла рукой своим личным дневником в синей обложке, как бы давая понять, что данный его «прокол» будет в дневнике зафиксирован.
– Любовь моя, успокойся! – Павел Николаевич встал на колени и, задрав голову вверх, как преданный пёс, смотрел на неё невинными голубыми глазами. – Ты у меня была и будешь самой желанной и любимой. А то, что обо мне кто что сказал – не верь! Враньё это. Сущее враньё!..
О дневнике он умолчал, поскольку в него никогда не заглядывал и не имел на то привычку.
Короче – она поверила, и он из той неприятной истории выпутался вполне удачно. А написала она что-либо в дневнике – это ему было безразлично.
Однако года через два он снова попал жене в немилость. Когда он как-то мылся в ванной, собираясь в командировку, в зале зазвонил его телефон, и жена, из лучших побуждений, подняла трубку. А оттуда, не дожидаясь ответа, раздался мужской голос:
– Паша, поторапливайся… И не забудь цветы… – голос в трубке также неожиданно умолк.
Она даже не успела спросить: кто это, что передать? Видимо, звонивший был уверен на все сто, что трубку поднял хозяин. У неё же возник вопрос: при чём тут цветы, если он, по его словам, торопится на самолёт – лететь в Новосибирск. И она, когда он вышел из ванной, весь розовый и размякший, растирая крепкую грудь полотенцем, схитрила и произнесла с присущей ей очаровательной улыбкой:
– Торопись, дорогой. Не забудь: тебе ещё надо успеть купить цветы…
Он замер как статуя. Его лоснящееся от крема свежевыбритое лицо запылало красными пятнами. Начал что-то мямлить… А она, как ни в чём не бывало, продолжила говорить – спокойно, сохраняя полное хладнокровие:
– Женщины любят цветы. Любят, когда за ними умеют ухаживать…
Лучше, если бы она это не говорила. Сказала бы короче – как бы ударом в поддых. А так, за эти секунды, он сумел взять себя в руки, собраться с духом и мыслями и произнести в ответ то, чем была богата его фантазия:
– Да-да, дорогая… Так как командировка длительная… то я собирался ещё выскочить в соседний магазин и купить для тебя, милая, твои любимые розы.
Он так и сделал, как сказал. Всё быстро и стремительно, по-военному. А вручив ей шикарный букет, всё также торопливо и на ходу поцеловал её нежно в губы и скрылся за дверью:
– Как прилечу, сразу отзвонюсь! – отрапортовал напоследок.
Она была шокирована его благородным поступком, её лицо озарилось улыбкой. Инцидент был исчерпан. Его странность так и осталась для неё полной неясностью. Туман в тумане.
Павел Николаевич, что и говорить, жил легко и приятно. Умел из любой сложной и неординарной ситуации выходить победителем, не причиняя никакой боли ни жене, ни самым близким в его окружении людям. За это, наверное, его уважали и любили, не исключая всяких женщин, с которыми он время от времени общался.

И вот этот роковой день в больнице. Эта тёмная палата с единственным небольшим окном, выходящим на соседнее серое больничное строение – не видно никаких деревьев, ни самого неба; в такой палате и здоровому человеку станет худо. Эта огромная кровать с различными подъёмными механизмами и возле неё, на треноге капельница – из подвешенной бутыли в прозрачную трубку падают капля за каплей, словно отсчитывают, сколько ещё прожить больному; выживет, не выживет – всё равно. На кровати лежит его жена, укрытая одеялом, на приподнятой подушке её голова с осунувшимся неподвижным землистого цвета лицом, с заострившимся носом, с закрытыми глазами, со сбившимися прядями волос, с уже желтеющей местами кожей на лице. Дышит, не дышит – непонятно.
И вдруг его обожгла неожиданная мысль: «А кто в смертный час будет рядом со мной? Кто в последние минуты облегчит мои страдания? Кто? Некому!». Они с женой в своё время надеялись, что их опорой будут рождённые в любви два сына, но они погибли: старший, будучи лейтенантом разведроты – на войне, на Северном Кавказе; младший – от наркотиков, ушёл из жизни в девятнадцать лет, учась в Бауманском… Отчасти поэтому, потеряв обоих сыновей, у жены и спрогрессировала страшная болезнь, присущая всей её родне по женской линии, и никакие химиотерапия, облучение и прочее не дали излечения. И теперь уже ясно, что ему, главе семейства, предстоит доживать свой век (сколько даст бог) без самых дорогих и близких ему людей. А построить новую семью, да ещё и обзавестись вновь детьми он, как трезво размышлял, уже не сможет. Просто не осилит. Как начинать новую семейную жизнь после пятидесяти? Любовь, возможно, ещё и запылает. Но достаточно ли её любви, да в таком возрасте, для полного счастья?
Размышлениям и вопросам не было конца. Павел Николаевич почти отрешённо всматривался в знакомые черты лица жены. Дышит, не дышит – непонятно.
Он приблизил свои губы к её носу – вроде дышит. Сжал покрепче своей рукой её ладонь, потеребил её маленькие хрупкие пальчики, которые когда-то легко и быстро летали по чёрно-белым клавишам фортепиано и которые, особенно в молодости, он целовал беспрестанно.
– Ты меня слышишь, родная? – тихо спросил он.
Она медленно приподняла веки, приоткрыла безликие, онемевшие глаза… «А какие они, эти глаза, были в прошлом? Блестели как изумруды. Радовались, смеялись и грустили. Говорили обо всём: о любви, о нежности, о преданности… А сейчас молчат. Не выражают ничего-ничегошеньки. Увяли. Затухли. Смолкли».
Она смотрела на него неизъяснимым взглядом… нежным, тёплым, благодарным… И хотела что-то сказать, но ей, видимо, было слишком трудно… Ещё долго лежала она, обессиленная, с закрытыми глазами. Потом начался ужас… И ещё долгие минуты боролась она…
– Ты меня слышишь? – повторил он вопрос.
Она чуть приподняла веки, попыталась улыбнуться и зашептала:
– Ты меня лю…
– Да, родная! Да… – он продолжал повторять эти слова, но она, как он понял, уже не слышала его. А подошедшая дежурная медсестра попросила попрощаться с ней и покинуть палату.

После сорока дней Павел Николаевич, наводя в доме порядок, наткнулся на дневник в синей обложке, который жена вела последние годы. Одна из записей, сделанная ею почти год назад, удивила его и потрясла. Жена писала:
«Муж мой, в отличие от других мужчин, отличается порядочностью. Он прозрачен в мыслях и действиях, никогда не скажет неправду, меня не обманывает и весьма пунктуален – если обещает, что домой придёт в восемь вечера, то придёт обязательно, по нему можно сверять часы. И это меня радует.
Огорчает же сама жизнь. Жизнь в этом огромном мире. В том мире, где вся жизнь (видимая) – это ложь. Постоянная ложь! Ложь, к которой все привыкли. И мы живём, окружённые морем лжи. И в этой лжи живут родители и дети, мужья и жёны, целые народы. Отношения человеческие (видимые и невидимые), государственные и деловые – также одна ложь.
А правда? Есть ли она? Есть. Но возникает она лишь на особо большой глубине человеческих взаимоотношений. Возникает, как думается, редко; а если и существует, то, как правило, короткий срок… Спасибо моему мужу за то, что у него есть правда, пусть малая, ничтожная, но для меня приятная».