go, Jew Go, go...

      О чём может мечтать человек, находящийся в утробе? О том, что он всё-таки родится. И он, зная о себе всё, от начала и  до конца, весь свой путь, вырывается из удобного плена к неведомой и изменчивой свободе.
       Go был точно уверен: он высокий,  мускулистый, голубоглазый ариец. И это ему удалось на все сто процентов. «Смотри какого жида ты родила!», - крикнули молодой еврейке в сельском роддоме. Этим черноволосым и упрямо молчащим комочком  и был Go.  Мечты сбываются. Веллкам.  Он рос и радовался такой возможности – познакомиться с этим миром. Музыка, даже в бетонном мешке отчуждения, была прекрасна. Окраина провинциального города. Рабочие семьи. 
       Детский сад. 5 лет. «Папа, папа, смотри какого жида я нарисовал!» Go бежал к растерянному отцу,  ожидавшему его в раздевалке. «Воспитатель сказала,  что жиды у меня получаются. Смотри, папа. Классно? Правда?». На листе ватмана был нарисован какой – то несуразный человечек с книгой и под ярким огромным и уверенно-расточительным  и щедрым Солнцем. Потом они шли через город  к дому. Или они стояли, а город, как в проекторе, менял пластинки диафильмов. И  Go помнил крепкую и одновременно бессильную руку на плече. Больше он не рисовал. Не получалось. Писать жида нелегко. Это как откровение – один раз и навсегда. Он перестал рисовать.
      Школа. 7 лет. Первый класс. Перемена. На стене крупно   мелом: « Раппопорт и Янкельзон - это медалисты и жиды. Только жидам нужны медали. Бей их».  Go стоял и  читал вместе с остальными и тихо радовался , что он не «янкельзон» и тем более не «раппопорт», а тихий Go. Ведь он голубоглаз и  блондинист . Это его секрет.  А  чёрные волосы, карие глаза и большие уши  - временное явление. Он подрастёт и недоразумение пройдёт. Вот так.  Из школы под улюлюканье гнали пару подростков. Он и она. Янкельзон Боря и Раппопорт Рая. Боря пытался удержать портфель без ручки. Оторвали в драке. Рая. Её глаза. Где-то он уже видел такое выражение. Точно, в церкви. Соседка брала его как-то туда. Там был такой человек, с такими же глазами. Как его звали?  Go предстояли прекрасные 10 лет учёбы.  Чудесное время. И он учился так, как будто учёба - это был единственный спасательный круг и пропуск в другой мир. «Тебе некуда отступать. Тебе надо быть лучше во много раз. Иначе ты останешься тут. На окраине». Он это слышал и от отца и от дядей, и от деда. А он так не хотел остановок. Всегда ждал ледохода. Потому, что тут не превращаются в тех ариев, из его мечты. А ещё попадаются те, про кого папа говорит: «Посмотри, это наш человек». И Go научился безошибочно угадывать «своих». Во что бы они не рядились и как бы не пытались своим внешним  видом походить на жителей городка. Одним из своих  был и Абрашка.
      СССР  держал диссидентов в  объятиях заклятого друга. Так не хотелось отпускать этих людишек, веривших в то,  что где-то есть море и нету мела и стен. Стен с красиво написанным текстом. Утвержденным по умолчанию. 9 лет. Вы знаете, что такое «Дважды Еврей Советского Союза»? Вырваться из Союза в середине 70-х было нереально. Союза о котором так ностальгируют те, кто не шёл, пригибаясь,  сквозь строй. Человек, решивший прорваться за флажки проходил все мыслимые и немыслимые лишения. Конечно, не сравнить с этапом на Колыму. На Колыму гнали «столыпины» и внутри все были равны. На Колыму было легче. Те, в вагоне, жили ненавистью. Эти, решившиеся, любовью. Скорее всего это одно и то же.  И кто-то вырывался, не оглядываясь.  И шёпот кухонь становился отчетливей: « Ему удалось. А? Слышишь?» Удачливые прибывали в родные Палестины и начинали  с нуля. Нуля, бывшего намного полнее единицы.  Они много работали и со временем двери, не бывшие никогда закрытыми,  открывались настежь. Ну о этом написаны сотни книг. Тут  о другом. Двери открывали на ту настежь, которая была всегда. Но часто её не видят. Не верят и не хотят. Свобода - это ответственность. Это полёт. Зачем? Когда плен  понятен и приемлем. В плену ты, как все. Ты смотришь на стену. И стена крепка.  Но была, смейтесь,  и  часть тех, кто нырнув под флажки, под охотничьи номера, добившись в новой стране права на свое место под Солнцем, заполнившим собой всё и вся, вдруг решали вернуться. Что было причиной. Может ностальгия по берёзкам? По калине красной? По кладбИщам своих предков? Фиг его знает.  Но они снова шли к барьеру и пересекали его, бросаясь в снег вокруг ног, стоящих в том строю, через который они уходили. Ещё где-то в этой жизни. Их принимали радушно. Им предлагали высказаться. Их звали в президиумы. Гебня давала им пайкИ, а не пАйки. Их пример тиражировался. Битва с агрессором всего Ближнего Востока, казалось, была выиграна. Хотя сам факт возвращения был более чем вызовом. Это - как воскрешение из мертвых. Пасха. Это - как тот человек, с глазами, как у Раи. Вернувшийся, не мог по определению остаться прежним. Ему,  отравленному воздухом пустынных просторов, хотелось рассказать о том, что летать реально и за это не бьют влёт. Комитетчикам  такая постановка вопроса не нравилась,  и психиатрические лечебницы становились новыми пристанищем для неугомонных странников.  Их закалывали серой и, превращая в полуовощи, размещали в поднадзорные однокомнатные квартирки провинций. Такого соседа и видел 9 – летний   Go. Абрашка в редкие минуты просветления прекрасно играл в шахматы и ходил босой по снегу в чёрных семейных трусах. Ноги был залиты зелёнкой. Его дети, сверстники Go, забирали отца с улицы. Улица молчала. « Всё равно ему удалось. А? Слышишь?» А сосед вдруг лукаво подмигивал и незаметно прикладывал палец к губам.   
      17 лет. Новая надпись на стене школы. Теперь Go было не отвертеться и не затеряться в толпе зевак. Именно его имя было на стене. Именно ему приходилось, как переходящее красное знамя, нести разорванный портфель. Ну может отличие было в том, что голова была не опущена.  Опускать её было не менее страшно, чем смотреть вперед. Но страх  - это личное дело каждого.
      Высокий и крепкий ариец упорно не сдавался и Go вопреки тишайшей жизни его семьи решается пойти в армию. И ему это удаётся. Более чем. Фильмы и их достоверность повлияли на воспалённое воображение. Реальность, как сюжет, писал наверняка гениальнейший режиссер. Он предлагал участникам импровизировать. Новый подход. Свежий. Посреди реальных спорсменов со значками ГТО и прочими «мастер спорта» на широченной груди щуплый и невысокий Go был как нельзя кстати. «Жид в сушилку. Как стемнеет». И жид шёл в сушилку. Стены комнаты были увешаны ватниками, так летать между стенами не так больно. Опыт Go. Проходит и это. Но полёт остается. И желание сорваться вверх. А стены ничто. Их можно не замечать. Но вот взвод бежит вдоль залива и надо окончить этот бег всем вместе. И один из героев сушилки – высокий, до которого  Go было не дотянуться в драке,  ну никак, просто теряет силы и собирается выйти из строя. И вот тогда кто-то берёт его автомат, а потом подсумки, а потом и вовсе его тащит к финишу. Тащит, потому что на войне нет победителей. На войне, как на войне. И нет счетов. Потому, что этот кто-то не упал. И он спешил рассказать как это, когда ты паришь. И как это, когда умеешь прощать. Ну как тот человек, ну в той церквушке. Как же его по имени? Так было в фильмах. Они виновники всему. «От героев былых времен...» Больше сушилок не было. А была дружба. И осталась.
      21 год. Актовый зал. Юбилей. 70 лет ВОСР. Лозунги. Золотые погоны поздравляют друг друга с благополучием их самих же. «Товарищ генерал, а почему, гласность же, в супе сало с волосами, но не мясо? Потому что сало - это мясо, товарищ курсант».  Золотые погоны в партере, много. Со сцены поют песни и читают стихи молодые коммунисты. Выпускники академии. Go разрешили тоже прочесть. Маяковского. Проверенного, своего, пролетария. Правда Go не коммунист. Но это упустили из виду. Спецфакультет. «Чужие здесь не ходят». Вот и его очередь. И вместо: «.. в коммунизм из книжки верят средне». Вместо этого: «Евтушенко». Пауза. «Танки идут по Праге». И уже без остановки.  «Танки идут по «Правде», которая не газета...», "чуешь наивный Манилов хватку Ноздрёва по глотке?...".  И в завершение: «...русский писатель раздавлен, русскими танками в Праге». Брали ли Зимний в тишине? Звенящей, как тогда, в том зале.  Полковник-замполит сострил, спасая свою карьеру. Юморист. « Ну какой же Go русский? Так, еврей». Животы, обтянутые генеральскими мундирами, почти синхронно всколыхнулись от дружного смеха. Абрашка из далёкого детства радостно взмахнул руками и исчез вместе с птицами, летящими за горизонт. Стена исчезла. И ариец исчез. Не нужен он был. Не «наш», оказывается, это человек. Полёт. Красный диплом не помог. Москва в распределении  оказалась на самом деле  пустыней. Пустыня, почти как та, из тех, сбитых набекрень, рассказов сумасшедшего.  Южные рубежи. 
 
  To be continued

Тель Авив. Апрель семнадцатого.