Пути-дороги - геологический штурм Белухи

   АНАТОЛИЙ МУЗИС

СЕЛО БЕРЕЛЬ. 5.06.56

   Ведение дневника хлопотное и ненужное дело. Но без дневника мне не написать «Белое Пятно» и др., и поэтому я с превеликой неохотой делаю первую запись. Впрочем, это неверно: мне просто неохота было начать, а записав первые две строки, я уже легче пишу дальше.
 Итак, первую запись я делаю в Берели. Коротко о минувших днях: 24/V — мы выехали из Москвы, 28/V — прибыли в Шемонаиху, 2/VI — в Берель. Дорога от Москвы до Шемонаихи была ничем не примечательна: пассажирский поезд без вагона-ресторана, купированный вагон и в нем 15 человек из нашей экспедиции, в том числе 9 человек из нашей партии: Шарковский М. Б. — начальник партии, геологи — Гостева Т. О., Сизов В. И. и я; техник-геофизик Луньков Е., коллекторы Шуклена М. Л., Сердобов И., Куликов О. Ф. и Гапонов И. О. (он же Сергей).
   В нашем купе — Шарковский, Гостева, Шуклена и я. Спим, бьем «козла» в домино и пытаемся съесть захваченные из дома припасы, которых хватило бы, наверное, на весь вагон, иногда на остановках покупаем у бабушек вареную картошечку, бережно завернутую, чтобы не остыла.
   Да! Коротко о каждом из спутников: Шарковский — второй год едет начальником партии. Если в прошлом году я опасался, что он пойдет по гендлеровским стопам (он слишком круто утверждал себя как единственный хозяин партии), то в этом году я еду с ним без всяких колебаний. Дневник, как бы тайно он не хранился, рано или поздно бывает прочитан посторонними и. поэтому, я не буду делать комплименты Шарковскому, скажу только еще, что по моему мнению, мы сработались и достаточно понимаем друг друга.
   Таня Гостева — очень интересный человек. Она родилась на юге в семье лесничего, возможно, поэтому в ее характере заложились простота, выдержка, спокойствие. Она мыслящая женщина — качество весьма редкое для женщины даже нашего советского государства. И, тем не менее, жизнь ее сложилась не очень удачно. Она оставила первого мужа и ушла к другому, а тот, в свою очередь, оставил ее. Толстой в подобной ситуации процитировал — «мне отмщение и аз воздам» и бросил Анну под поезд. Таня не поступит по Толстому. У нее есть дочь, Таня любит ее, любит жизнь, но будущего своего, по-моему, еще не видит и поэтому мечется. То она хочет поехать «в поле», то остаться на базе, то уйти в Прибалхашье, то полезть на Белуху. Меня очень интересует и волнует ее судьба. Я, так же как и она, хочу знать ее будущее, я пытаюсь предвидеть его. Таня может пойти по обычному пути — осесть на месте, заняться воспитанием дочки (она даже поговаривает о том, чтобы взять на воспитание еще ребенка), забыть о том, что существует широкий мир, мужчины (она говорит, что не хочет отчима для своей дочки, а случайные временные связи, по-моему, не в ее характере) и жить маленькой, тихой, незаметной жизнью. Если это будет так, то она потеряет для меня всякий интерес — это слишком обычный и слишком недостойный ее путь. Ведь, я повторяю, она мыслящая женщина, активная и настойчивая, целеустремленная и волевая. Она может пойти по иному пути. Но каков этот путь? Вот это я сам и хотел бы узнать. Во всяком случае, мне ясно, что это путь исканий, ошибок, поражений и побед, радостей и огорчений. Он может, в данном частном случае, ни к чему не привести, а может явиться примером для других женщин — ведь Таня не одинока в своей судьбе, а в священном писании сказано не только «мне отмщение…», но и «ищущий, да обрящет». Вот пусть она и ищет, а я постараюсь помочь, чем смогу. Меня настолько заинтересовала ее жизненная история, что я рискнул написать небольшой рассказик о ее судьбе, а назвал — «Это жестокое слово».
   Перечитал и считаю необходимым добавить самое важное на втором пути — это уметь отличить главное от второстепенного и не жалеть принести в жертву это второстепенное. А второстепенным, по-моему, является все то, что может привести к первому пути. Кажется просто, но на самом деле жертвы эти могут оказаться столь велики, что поглотят и человека. Ну, поживем — посмотрим.
   Сизов производит впечатление чудаковатого человека. Выезжая в поле, он запасся всякой чепухой, начиная от справок о здоровье и кончая калошами. Он все «знает» и на каждое действие у него есть свой вариант. Кончается это обычно тем, что от тяжелой работы он уклоняется. Боюсь, что вывод мой окажется преждевременным, но сегодня, когда мы таскали тяжелую кладь, а он ушел ставить палатку (это, вообще-то говоря, тоже нужно было делать) у меня мелькнула мысль, что он представляет собою новую разновидность филонов — филон-рационализатор. Подтверждением этому может служить его послужной список — он нигде не работал больше одного года.
   Лунькову лет 30. Он скромен, исполнителен, любит возиться с приемником — до работы геофизиком он был радистом. Хорошая черта — он ничего не рассказывает о других, с кем работал, что бы могло оказаться не желательным для них.
   Рита Шуклена — молодая жена. Таня в простоте душевной полагает, что она замужем всего второй месяц. Рита учится на 5 курсе горного факультета политехнического институтата, но (я не хочу ее обижать) все-таки достойно удивления, как мало она знает и еще меньше имеет желания использовать свои знания. Поэтому Шарковский и не смог взять ее больше, чем на коллекторскую должность.
   Игорь Сердобов коллектором первый год. Два года до этого он работал рабочим. Если я не ошибаюсь, я видел его два года назад в кабинете Ренгартена, когда его мать хлопотала, чтобы сына взяли на работу. Петр Александрович согласился, но предложил юному Игорю (он тогда был совсем тщедушным пареньком) познакомиться с таким объемом геологической литературы, что я был твердо уверен, что никогда больше с ним не встречусь. И вот мы едем в одной партии. Игорь за два года возмужал, окреп и превратился в доброго паренька. Он активен, исполнителен и хороший в обществе. Видел я у него книжку Обручева «Основы геологии». Видимо, «дочитывает» тот список. Думаю, он будет хорошим коллектором и членом нашей партии.
   Олег Куликов — инженер-физик, старший лаборант физического факультета МГУ, едет с нами как альпинист (на должности коллектора). Он очень славный парень, культурный, веселый, трудолюбивый. Как отличительную особенность следует отметить его атлетическую, при невысоком росте, фигуру с замечательно разработанной мускулатурой.
   Иван /он же Сергей/ Гапонов едет в должности коллектора и будет заниматься хозяйственными делами. В экспедиции он первый раз, не представляет себе ни что ждет его впереди, ни что будет делать и выглядит подчас «белой вороной». Насколько я его знаю — это тип неудачника или, в лучшем случае, незадачливого человека. Боюсь, что он не сумеет воспользоваться случаем работы в экспедиции и удержаться здесь. Например, еще не успев доехать до Шимонаихи, он заявил, что на будущий год вряд ли поедет в экспедицию, так как ему надо (!) присутствовать на международном фестивале (в качестве зрителя!!!). Но, что будет дальше пока скрыто мраком неизвестности, а пока мы едем на восток.
   На третий день пути монотонный стук колес был прерван лекцией Олега Куликова на тему: «Основные меры предосторожности при передвижении в горах». Он рассказывал, как надо передвигаться по осыпям и скалам, ледникам и крутым склонам, как вязать узлы, страховать при падении товарища и страховаться самому (особенно запомнился один из советов: «Если упадешь в трещину, то не волнуйся, все равно это тебе не поможет») — и я удивлялся, как это я до этого ходил, не зная правил, и ни разу не сорвался (хотя вру — срывался). Но все равно, первое правило — осторожность и разумный выбор маршрута. Правда, Белуха другое дело. Тут, кроме разума, нужны еще знания и опыт альпиниста. Но и это впереди.

   25.05
   Мы благополучно высадились в Шемонаихе и первое известие, которое мы здесь получили, было о том, что Юрка Пантелеев — муж Риты — отправлен в сумашедший дом! Я мог ожидать чего угодного: пожара, наводнения, светопреставления, но это было так дико, и так нелепо, что не укладывалось в сознании — Юрка Пантелеев, товарищ, с которым мы весь прошлый год проработали бок о бок, спали в одной палатке, ели из одного котла — сошел с ума.
   Шарковский сказал: — «Начинается…».
   Нам рассказали, что он заговаривался, видимо, по пьянке проиграл деньги (у него должно было быть 100 руб., а он обнаружил только 5 руб.). Выяснилось, что он и раньше был не здоров, ну и прочее. А парень в психиатрической лечебнице в Усть-Каменогорске. Рита два дня плакала, побледнела, осунулась, — боюсь, что с потерей Пантелеева, он должен был работать у нас геофизиком-радистом, мы потеряем сразу двух человек.
   Другие новости тоже были не утешительными. Не было снаряжения, продовольствия, денег, лошадей. Одним словом, наш выезд ничем не напоминал подготовку к путешествию на «Кон-Тики».
   Я пытался звонить в Москву. Заплатив 3 руб. 60 коп. за вызов и прождав 2 часа, я получил ответ, что в моей собственной комнате в 8 часов вечера никто не подошел к телефону! Нелепость и очередные фокусы связи. Послал телеграмму, написал письмо — имею желание поругаться по этому поводу со всей связью Советского Союза. В 11 часов ночи в темноте и под мелким дождичком топал по незнакомым улицам на базу экспедиции.

   31.05
   Мы выехали в Берель. Шарковский, не знаю уж каким путем, добыл большую часть снаряжения, продукты под аванс из магазина геолпродснаба и 1000 руб. наличными. Альпинистского снаряжения мы так и не получили, если не считать двух ледорубов.
   Выехали двумя машинами: ГАЗ-69 и «дредноут» ЗИЛ-151. Дорога мне уже знакома. Сначала Казахстанский мелкосопочник, потом предгорья — долина Иртыша, древняя долина Бухтармы с прекрасно выраженным по левому борту тектоническим уступом, чудесная складчатость, а потом Катон-Карагай, Урыль, хлипкий паром через Бухтарму и родная Берель. Погода была переменная. Из Казахстана в горы мы ехали навстречу дождю. Он не преминул нас накрыть, как только мы начали спускаться с перевала, потом снова немножко солнышко и немножко дождь. Точнее, дождя больше, солнца меньше.
   По дороге через Усть-Каменогорск заехали навестить Пантелеева. Жуткое зрелище. Серый барак за серым забором. Окна зарешечены. Видны больные в халатах. Какой-то мальчишка дико засмеялся, увидев нас. Другой поминал Кузькину мать и милицию и доказывал, что он лучше других знает демократические законы нашего государства. Больные алкоголики принимали на крыльце очередную дозу лекарственной водки, проделывая с ней непонятные мне махинации. К Пантелееву прошли Рита и Шарковский. Рита вышла снова вся в слезах, Шарковский мрачный. Врач сказал, что если умопомрачение на почве алкоголизма (белая горячка), то Юра пролежит месяца 2—3, если нет, то и больше — может быть, совсем не выйдет. Подавленные виденным и слышанным, мы поехали дальше.
   Берель встретила нас дождем. Дождь шел три дня и только сегодня к полудню прояснилось. Машины уехали. Мы получаем имущество и пр. Все как будто нормально. Должен только отметить, что Таня держится очень замкнуто. Нехорошо. Мне это очень не нравится.

   7.06
   Дожди продолжаются и горы вокруг вместо того, чтобы чернеть, становятся белыми. Уехавшая 5/VI машина увязла в грязи, не доезжая парома, даже «дредноут» и тот увяз.
   Вызывали трактор вытаскивать их. Получено сообщение по рации, что трактором вытаскивали и машину Молчановского. Но мы твердо уверены, что и сюда придет лето. Сегодня снег на ближайших склонах сошел, но дальние вершины стоят ослепительно белые, особенно, когда в «окно» проглядывает солнце. Из Шимонаихи с нами приехали двое рабочих и повариха. Рабочие — Анатолий и Рая. С Анатолием уже произошло «приключение»: он должен был отгонять на выпас арендованных лошадей, оседлал себе коняшку, бодро приехал в лагерь, бросил повод на шею лошади и стал слезать. А ноги, конечно, в стремени по колена. Нога застряла, он упал, а лошадь испугалась и поволокла его. Хорошо еще вовремя высвободился — проволокла метров 20, а могло быть хуже. Когда он отогнал лошадей, они побежали не на пастбище, а в табун, откуда их только что пригнали. Анатолий спокойно поехал за ними. На вопрос Шарковского, почему он не торопится завернуть лошадей, он ответил что-то вроде Соколовского «не убегит».
   Рая — молодая, здоровая девчонка, эдакий 17-летний «фордик». Особенно сильна грудь — молодая упругая, торчком. У Раи имеется интересная черта: в отличие от обычного круга набираемых рабочих, которые держатся обособленно от «интеллигенции», она не делает никакого различия между начальником, геологом, коллектором, рабочим и резвится, если можно употребить это слово, словно попала в родную компанию. Думаю, что это у нее от молодости и неведения — она, кажется, первый раз в экспедиции. А, в общем, такая душевная простота — это очень хорошее качество.
   Поварихе Клавдии Ивановне — лет 40. Она очень чистоплотна, старательно, разнообразно и вкусно готовит.
   Теперь о делах текущих. Вчера истопили баньку и славно попарились. Перед баней остриглись наголо. Теперь за столом сверкают пять «бритых лбов». В фильме «Котовский» есть такой эпизод, когда один из бойцов на вопрос как его стричь, ответил: «под Котовского». Сергей, когда сел стричься, сказал: «Сделайте мне прическу под Шарковского».
   День сегодня выдался солнечный и жаркий. После завтрака закончили оформление лагеря и Олег повел нас на та тренировку по скалолазанию. На вершине 25—20 метров скалы он вбил два крюка и мы поочередно совершили подъем и спуск по скальной стенке со страховкой веревкой. Сначала был подъем. Когда поднималась Таня (после Сердобова, которого я страховал), мне казалось, что все просто и было даже весело смотреть, как она «распятясь» (от слова «распятие») на скале ловит ногой невидимую опору. Когда же я сам полез, то оказалось, что это совсем не смешно. Стенка гладкая с маленькими выбоинками и приступочками, а ведь все-таки я человек с размером и весом. В одном месте я так и не нашел за что уцепиться и преодолел его сам не знаю как. Когда вылез наверх, руки и ноги гудели, словно перетащил на гору воз дров. Спуск показался мне легче, хотя тоже не везде было ясно, как и куда поставить ногу. Тем не менее, в результате первой тренировки, у меня появилась уверенность, что мы взойдем на Белуху.
   Еще о тренировке — мы (Сердобов, Таня Гостева и я, Рита и Шарковский) поднялись и спустились по такой стенке, где никому из нас и в голову не приходило бы спускаться или подниматься. И ведь все это мы сделали, хотя и со страховкой, но без помощи веревки, т.е. поднялись и спустились совершенно самостоятельно. Потом купались. Вода в Бухтарме ледяная. Один нырок и на берег — но хорошо, не расскажешь!

   9.06
   Сизов получил полевую сумку и навесил на нее маленький замочек (!). Чудесное дополнение к его калошам.
   Вчера состоялся первый совместный маршрут. Цель — составление разреза. Шли гурьбой и, естественно, это было не по рабочему шумно. Кончилось тем, что Шарковский прекратил работу и сказал, что завтра даст каждому по участку для самостоятельной обработки. Сегодня, после завтрака, вышли на разрез каждый на свой участок. Вчера же прибыли лошади из Кош-Агача — 60 или 90 лошадей. Их гнали через Укок. В Берели выяснилось, что на них нет нужного санитарного оформления и местные власти поставили их на карантин на 1.5 месяца. Интересно, как наши выйдут из этого положения.
   Умерла хозяйка дома, в котором мы еще два дня назад ели и пили. Пришло письмо от Боба, оно полно восклицаний, но нам так и осталось неясно: женился он или отложил это дело до осени. Из Каменогорска сообщили, что Юрке не лучше. Ритуля ходит молчаливая, почти не улыбается. Она здорово изменилась со времени замужества — просто новый человек стал. Таня все время рядом с ней.

   11.06
   Два дня стояла одуряющая жара. Моя шея за один день сгорела до того, что я не мог вертеть головой. Лицо, руки, плечи «обуглились», приняли коричневый цвет. Мы продолжали работу по составлению разреза. Серо-зеленая толща, состоящая из прослоев от 2 см до 2 м, успела набить оскомину в первый же день. Как-то, возвратившись с разреза, я сказал, что у меня голова вспухла и больше не воспринимает бесчисленные прослои.
   — Ты не геолог, — сказала Таня. — Ты путешественник, писатель, как угодно, но не геолог. — И добавила: — Мне это стало ясно с первого же маршрута. Я согласился с ней: — Да, я не геолог.
   Но, хотя я сам отчетливо сознавал справедливость такого определения и никогда не думал, что смогу стать геологом с большой буквы, мне, на этот раз, почему-то стало немножко грустно.
   На следующий вечер (я спал до или после ужина, не помню) пришли Таня с Ритулей, разбудили меня и напустились за то, что они прошли по некоторым участкам моего разреза и не обнаружили ни одной складки, о которых я рассказывал. Они предложили мне пойти на разрез и показать то, что я считал складкой. Я взъерошился и сказал, что убью их на месте, если докажу свою правоту. Олег (он ходил со мной) взял ружье и спросил, будем мы их уничтожать прямо на обнажении или после. В таком воинственном настроении мы полезли на скалы. Я показал одну складку, вторую, третью, четвертую. Таня сопротивлялась изо всех сил, но все-таки сказала: — «Мы с Ритулей посрамлены». По их выражению, мои глаза сияли как два… не помню что, в общем сияли торжеством. И все-таки впечатление, что я не геолог, я не считаю опровергнутым и мне все также по-прежнему немножечко грустно.

   13.06
   Приехали Игорь Кунаев, Виктор Голиков, Кирилл Белоусов и др. Как и мы, они не получили в Шемонаихе ни продуктов, ни денег, ни снаряжения. Мы их накормили, дали спальные мешки, чтобы они могли переночевать хотя бы одну ночь. Игорь спал рядом со мной и мы до полуночи разговаривали: вспоминали Ленинград, общих знакомых, кратко делились мнениями о последних прочитанных книгах и событиях на «материке».
   А по палатке опять барабанил дождь и вдали шумела Бухтарма. Она вздулась, поднялась на 1 метр и уже начала заливать берега. Я боялся, что ночью зальет лагерь. Сегодня утром вода как будто стабилизировалась, но к вечеру поднялась еще. Она пошла по старице за нашим лагерем и мы очутились на острове. Днем еще можно было перебрести ставшую протокой старицу в сапогах, а вечером, возвращаясь из деревни в лагерь, пришлось уже пробираться по уступам прибрежных скал.
На Бухтарму страшно смотреть. Она с огромной стремительностью и напором несет мимо нас свои мутные воды. А облачность цепляется за верхушки низких гор. В общем, картина.
   Вечером нам сообщили, что приехали (вернее, пришли пешком) алмазовцы. Они так злы на скверную организацию работ и на нас, за то, что мы приехали раньше и кое-что успели для себя сделать, что даже не пришли к нам в лагерь с «визитом вежливости». Впрочем, это их дело. Не хотят жить в тепле и сытости, пусть живут как знают. Сейчас они где-то в деревне пытаются вызволить своих лошадей из карантина (теперь новый срок — не 1,5 месяца, а неделя).
   Сегодня же мы с Таней строили мой разрез на миллиметровке. Получается сложно и интересно.
   Клавдия Ивановна кормит нас исключительно вкусно: жареная картошка с грибами, уха и пр., и пр.
   Сизов веселит нас своими изречениями. Вот одно из них: — «Такса — собака строевая. У нее пятки вместе, носки врозь, все равно, как в строю стоит». Не удержался, набросал о нем небольшой рассказик, назвал — «Лошадиная история».

   БЕРЕЛЬ-КОККОЛЬ. 20.06.56
   Никак не могу приучиться вести дневник ежедневно. Когда много работы — устаешь и писать не хочется, когда работы мало одолевает лень, тоже не до дневника. Так что иные мелочи, примечательные и интересные, выпадают из поля зрения, остаются не зафиксированными. А ведь из таких «мелочей» и складываются иногда последовательные и грандиозные события. С другой стороны, прерывистое ведение дневника имеет то преимущество, что, оглядываясь на прошедшее время, можешь как-то осмыслить события, обобщить и записать не только пост-факты, но и выводы. А выводы относятся прежде всего к людям и это самое главное и интересное. Вот я сейчас и попытаюсь восстановить события со дня предыдущей записи и дать одновременно некоторые выводы.
   Наша жизнь в Берели протекала размеренно и без особых происшествий. Вода в Бухтарме поднялась, грозя затопить лагерь, потом уровень воды опустился; потом это повторилось еще раз, но особого волнения ни у кого не вызвало. Продолжались работы по составлению разреза. Большое «веселье» доставлял нам участок, составляемый Сизовым. О своем «методе» он рассказывал мне так: «Я отхожу от обнажения подальше и на глаз определяю, где песчаники, а где сланцы. Потом закрываю глаза, вытягиваю руку и иду туда, куда указывает палец. Если пачка, к которой я подошел, определена правильно, то все остальное тоже верно». И это при условии, что в разрезе мы выделяем прослои до 2-х см мощностью. Неудивительно, что в разрезе Сизова оказались песчаники и сланцы мощностью в 150—210 м (?). Но даже и при таких «наблюдениях» разрез Сизова представлял собой вопиющую неграмотность. В тот день, когда производилось сопоставление участков разреза, я ездил в Язевку за картошкой. По возвращении в палатку ко мне зашла Таня и в ужасе убеждала меня, что Сизова надо воспитывать и непонятно почему Шарковский так спокойно к этому относится. Я ответил, что переучивать (а точнее, учить заново) Сизова себе дороже и что Михаил возьмет от него что можно, а там видно будет: — «Сизов, — стихийное бедствие, — сказал я. — Тут уже ничего не поделаешь». Так шло время.
   Погода — день солнце, два дня дождь, карантин на лошадей и др. привели Шарковского в такое дурное настроение, какого я еще никогда у него не наблюдал. Ему захотелось напиться. Он предложил мне составить ему компанию. Я сказал, что вдвоем это скучно. Он решительно отверг все остальное общество.
   Единственный человек, который был приемлем — Олег, но он не пил. Мы долго не знали, как поступить. Пить одним в лагере — некрасиво и не по-товарищески, пить всем вместе — никакого желания и «горючего» мало. Наконец, Шарковский предложил:
   — Пойдем в гости. И мы пошли к Василию Филипповичу. Я пил мало и только коньяк. Шарковский пил коньяк и спирт. Ночью мы возвращались в лагерь и говорили бог весть о чем. Я «пожалился» ему, что Таня не считает меня геологом и спросил, как я прошел свой разрез?
   — Не как геолог, — ответил он, — но и не как путешественник.
   Следующий день у нас был выходной. Мылись в бане, готовились к отъезду. Это было 17/VI, a 18/VI — c утра занепогодило, к тому же удрали лошади. Ночью был такой удар грома, что я подумал — скала за рекой рухнула. Не только у нас в лагере, в деревне и то все проснулись. A 19/VI — под ясным солнечным небом мы вышли на Кокколь.
   С Берельского лагеря я тронулся первым — Шарковский назначил меня ведущим. Но уже за мостом мне пришлось передать свою вьючную лошадь Клавдии Ивановне и возвратиться разыскивать отставшего рабочего Толю-II. Он, не проехав и 1,5 км, уже успел отстать и свернуть не на ту дорогу. Когда я вернулся, моя вьючная лошадь уже порвала уздечку и пыталась лечь с вьюком. И в таком духе пошла вся дорога. Я постепенно отставал, пропуская вперед вышедших вслед за мной караванщиков, подгоняя уставших и поднимая «падших», перевьючивая вьюки и т. п. На седьмом километре лошадь под вьюком с картошкой стала припадать на переднюю правую. Пришлось снять с нее вьюк. Как раз подвернулся Олег, картошку погрузили на его лошадь, а он охотно пошел пешком. Кстати, еще о сборах: Олег впервые ехал верхом, Сизов оказался счастливым обладателем 6-ти пар обуви: тут были и калоши и тапочки, и ночные туфли и т. п. Олег сказал: — Семь пар сапог. Седьмая — Сизов. Таня не пожелала ехать на смирной лошади и взяла дикого «мустанга». В первый момент он сбросил ее, не дав даже сесть в седло, потом не давал седлаться, потом на него сел конюх казах Толя-III. В Язевке Олега сменили и так продолжалось до тех пор, пока нас не нагнали лошади, которых гнали порожняком. Тогда заседлали нескольких и все опять поехали верхом.
   Дорога по Берели, а потом по Язевке была потрясающе красива. Я и в прошлом году ехал по ней. Но тогда, почему-то, я не так воспринимал ее красоту. Может быть в этом году мне помогли занятия ботаникой. Я наблюдал чудесный ковер субальпийских цветов: пионы, жарки, колокольчики, анютины глазки, незабудки и многие другие названия, которых я не знал и не знаю. Большинство из них я собрал и засушил в специальной гербарной сетке, взятой мною в Университете.
   Менялась также и древесная растительность: внизу преобладали кудрявые березки, потом пошел смешанный лес, а за Язевкой (поселком) по правому крутому борту р. Язевке стоял густой темный дремучий лес — в основном, пихта. Деревья я, конечно, не коллекционировал, но, поскольку мне позволяла моя роль — роль ведущего-замыкающего, фотографировал их.
   Так мы проехали Язевские водопады — я поклонился родным местам и не удержался, чтобы еще раз не сфотографировать, а в долине Язевского озера нам открылся вид на Белуху. Двуглавая белоснежная красавица — встала перед нами и, казалось, до нее совсем недалеко.
   До ночлега оставалось 4—5 км и я, уверившись, что теперь все в порядке, решил проехать вперед, чтобы организовать стоянку. Я тронул свою лошадь рысью и, оставив позади Таню, Олега, Игоря и Женю, поехал обгонять караван. Но, только я поднялся на очередной увал, передо мной открылась картина: — дорога. Дорогу пересекает небольшой ручей, образуя болотце — даже не болотце, а густое месиво из воды и глины и в этом месиве лежит лошадь. Морда ее в грязи — видимо она пыталась встать, но не смогла. Видна также спина под вьючным седлом. Вьюки сняты. А вокруг стоят «караванщики» и смотрят. Никто не пошевельнется. Тут же лежат еще две лошади под вьюками. Я первым делом кинулся вытаскивать лошадь, потом глянул на наблюдающее скопище, в сердцах гаркнул на них, чтобы они шли дальше. Повторять приказание не пришлось. Все подхватили своих коней — вьючных и ездовых — и исчезли, как мираж.
   Я влез в грязь и начал снимать вьючное седло. Подъехали Игорь и Женя. Игорь с ходу так же кинулся в грязь — даже рубашку сбросил, чтобы сподручней было, и мы втроем стащили седло, которое от налипшей глины стало многопудовым, затем стали поднимать лошадь. Она увязла прочно. Даже без седла и с нашей помощью — мы тащили ее за хвост, поднимали сбоку — она не могла встать. Тогда Игорь догадался — продел под передние ноги лошади веревку и мы стали тянуть — лошадь, наконец, выцарапалась.
   Между прочим, интересно отметить, что этот эпизод очень похож на подобную историю на Обь-Енисейском водоразделе, когда мы вытаскивали увязшую в болоте лошадь. Женя даже, как Терешин отвернулся, когда мы хлестали лошадь плетью, заставляя ее подняться. Но, дальше: лошадь вытащена — она вся в грязи. В грязи седло, подпруги и даже вьюки. Решаем, что лошадь отгонят на заезжий двор в Язевое порожней, а оттуда пришлют две освободившиеся под вьючными седлами. Все уехали, я остался один. Но уже через 10—15 минут услышал крик Игоря. Я поднялся на бугор и увидел, что все наши лошади разбрелись по болоту, а ребята и девчата вытаскивают их. Я кинулся к своей кобылке, впопыхах забыл плетку, вернулся за ней и стал выгонять лошадей на дорогу. Особенно упорствовала одна — со спецчастью.
   Наконец, на дороге показались Сизов и Толя-III. Сизов шел пешком в сандалиях и войлочной панаме, как пилигрим. Толя, будучи конюхом, равнодушно взирал, как я гоню лошадь. Все же я передал ее им и они исчезли, как и остальные. Я присел на вьюки передохнуть. Уже остыв, я сообразил, что лучше оставить у вьюков кого-нибудь другого, а самому все же проехать вперед. Но теперь думать об этом было поздно. Используя свободное время, я занялся сбором цветов для гербария.
   Через полтора часа, когда я почти совсем замерз (в 9 часов вечера уже холодно), с противоположных сторон подъехали Сизов с двумя вьючными лошадьми (он встретил Ритулю, которая одна отважно ехала ко мне навстречу) и Шарковского с Филиппычем, которые задержались, разыскивая убежавших лошадей. Мы погрузили вьюки и седло и тронулись дальше к заезжему двору на Язевом озере. Я ехал впереди, за мной Сизов с вьючной лошадью, за ним, так же ведя вьючную лошадь, Шарковский и, последним, Василий Филиппович, ведя двух лошадей-беглянок. Вскоре мы с Сизовым оторвались и тут произошел эпизод, о котором нельзя умолчать. Сизов вдруг крикнул мне:
   — Толя, подожди!
   — Зачем? — спросил я.
   — Подожди!
   Я подождал. Сизов подъехал ко мне и сказал:
   — Возьми мою вьючную лошадь.
   Я удивился.
   — Это еще с чего?
   — Там в кустах чья-то лошадь бродит, — сказал он.
   Я подумал, что, возможно, это одна из наших лошадей, которые перед этим разбежались по болоту, взял вьючную лошадь у Сизова и поехал вперед, а Сизов повернул к лесу, где он видел в кустах лошадь. Вьючная, как и всякая скотинка, которую неизвестно зачем тащат на поводу, шла упираясь, вымотала мне руку, а Сизова все не было. Наконец, он догнал меня почти у самого лагеря. Сизов был один.
   — Где же лошадь? — спросил я.
   — Это лошадь наших охотников, — ответил Сизов.
   Когда Игорь уезжал от меня, я условился с ним, что он приведет вьючных на подсмену и, когда приехал Сизов и сказал, что взял этих лошадей у Ритули, я еще тогда подумал, что Игорь и Женя пошли на озеро ловить рыбу или пострелять уток — они оба заядлые рыболовы и охотники. Поэтому объяснение Сизова показалось мне вполне правдоподобным. И только приехав в лагерь я увидел, что наши охотники никуда не уходили и, следовательно, позади нас никакой лошади не было.
   Правда, в горячке организационных дел по устройству лагеря, я не обратил на это внимания и вспомнил об «охотниках» только на следующий день, когда Сизов повторил аналогичную проделку с Шарковским. Сизов отдал ему свою вьючную с тем, чтобы поправить плохо привязанный спальник на своей лошади и 18 км «привязывал» спальник, а Шарковский тащил его вьючную лошадь. В связи с этим, я вспомнил историю военной службы Сизова, рассказанную им самим. Сизов, по его словам, одно время служил в авиадесантных частях (потом я уточнил, что это был аэросанный десант).
   — Ну и как, — спросил я. — Участвовал ты в десанте?
   — Нет, — ответил он.
   — Почему?
   — А нас выстроили и спросили: «Кто не может идти в десант?». — Я первый крикнул: — «Я!». Меня спросили: — «Почему?». «Нога стерта», — ответил я. Остальных спрашивать не стали и отправили на операцию, а я остался сторожить склад.
   — У тебя правда была нога стерта? — спросил я.
   — Нет, — ответил Сизов.
   И отвечал он и рассказывал с легкостью необыкновенной, словно подобный поступок был проявлением солдатской смекалки и ничего предосудительного в том не было. Но, после того, как он меня и Шарковского, просто скажем, обманул при переброске каравана, я укрепился в мнении, что Сизов — филон, просто филон, даже не рационализатор. Беспокоит меня только одно — не проявилась бы только его недобросовестность в маршруте. Маршрут проверить можно, но трудно, а неверный маршрут может испортить всю карту или задать нам такую головоломную задачу, которую без проверочного дублирующего маршрута не решить. Опять же обуза, вместо помощи. Ну и «специалист» нам попался!
   Я рискую свести весь свой дневник к описанию «похождений» Сизова, но обойти его молчанием тоже никак не могу. На ночлеге с ним произошел очередной эпизод. Взглянул Сизов на заезжий двор, где мы собрались ночевать и вдруг раскричался: — Это черт знает что! Инженеры, люди с высшим образованием спят на полу. Неужели нельзя было вымыть пол? Да я из своих личных денег бы заплатил 15—20 рублей. И рабочих заставляете спать в грязи…
   Я никогда еще не видел Сизова таким неистовым. У него аж глаза побелели. Вымыть пол в заезжей было, конечно, не вредно, но часы показывали почти полночь, люди измотались трудной дорогой, перевьючкой, были заняты ужином и, конечно, ни о каком мытье полов в настоящий момент не могло быть и речи. Полы не просохли бы, если бы их даже и вымыли. Это чувство нереальности, полное отсутствие здравого смысла, как и во всех остальных поступках Сизова, всех развеселило и я постарался перевести разговор в шутку.
   — Мы никого не заставляем, — сказал я. — Ставим вопрос на голосование: — Кто не хочет спать в заезжей?
   Любителей идти за Сизовым на улицу не нашлось и он ушел один. Где он ночевал, не знаю.

   21.06
   По-прежнему погода благоприятствовала нам. Караван вышел с Язевого и опять растянулся на длинной дороге. Проехали чье-то зимовье и для меня начались уже незнакомые места. Продвижение на этот раз шло более организованно. Умудренные опытом предыдущего дня, мы уже так увязали вьюки, что даже когда моя вьючная легла и перекатилась через спину, вьюк даже не пошевелился. Я ехал почти первым и, сняв вьюки с лошади, пропустил весь караван, ожидая Игоря. Он замыкал караван, налегке, помогал «упаковывать» растрясшиеся вьюки. Правда Сизов, проезжая мимо меня, предложил мне свою помощь, но я только испугался. Помощь Сизова — не к добру.
   Подъехали Игорь и Шарковский и мы тронулись дальше. Моя вьючная, оказалось, легла в самом верховье долины Б. Берели. Метрах в 300 был мост и за ним красивый подъем серпантином по крутой стенке тропой, а в истоках Б. Берели виден был крутой и высокий конечно-моренный вал Берельского ледника и «хвостик» самого ледника. Вокруг высились острые и зубчатые как пилы хребты и вершины. Снег не держался на их обрывистых склонах и они представляли разительный контраст черных стен с белыми снежными пятнами. Суровая и прекрасная картина.
   Так называемый Нижний Лагерь находился в устье р. Кокколь, впадающей в Б. Берель. Долина Кокколя, как и все боковые долины притоков Б. Берели, была подвешена метров на 200—300 и Кокколь обрывался в долину Берели 80-ти метровым водопадом. Вода «кипела» и пенилась на скалах, в воздухе стоял туман из мелкой водяной пыли. И все это сверкало на солнце, а на площадке над водопадом стояли домики Нижнего Лагеря — базы Коккольского рудника. Издали домики казались симпатичными, но вблизи оказалось, что окна везде повыбиты, печи разрушены, комнаты занавожены, словно здесь прошел Мамай войной.
   История Коккольского рудника мне известна в очень кратком виде. В 1935 году Никонов нашел глыбу с вкраплениями вольфрама. После него нашли и коренной выход. Сначала вольфрам разрабатывался старательскими артелями, потом здесь был организован рудник. В войну, когда требовался вольфрам в больших количествах, повыбирали наиболее обогащенные рудой жилы, а в 1954 году, в связи с обедневшей рудой и скверной дорогой, затруднявшей снабжение рудника и вывоз руды (и значительно удорожавшей ее), рудник закрыли. Одной из задач работы этого года и является для нас выявление геологических перспектив Кокколя. Впрочем, в этом же районе и с этой же задачей здесь будет работать специальный поисковый отряд Нурбаева.
   Но вернемся к Сизову. Сердце его могло радоваться. Дом (бывшая контора), где мы решили расквартироваться, чистили, драили и мыли полы, сложили печь, навесили двери, рабочие сделали себе нары — словом, сделали все, чтобы можно было жить прилично и удобно. Остается только добавить, что сам Сизов в этом, к сожалению, принимал очень слабое участие.
Завершить описание перебазировки на Кокколь можно двумя высказываниями. Игорь, слезая с седла, сказал:
   — Мне сейчас ничего не надо, только подушки и мази.
   А Клавдия Ивановна сказала:
   — Ну и дорога! Не захочешь большие деньги получать.

   КОККОЛЬ. НИЖНИЙ ЛАГЕРЬ. 23.06.56
   20/VI — Вечером, когда работы по устройству лагеря были в самом разгаре, Шарковский достал карту и начал обозревать окрестности. Я решил, что он намечает маршруты на завтра (т.е. на 21/VI). Но Шарковский объявил день отдыха. Олег со стайкой юнцов тотчас рванул на восхождение. Я собирал цветы для гербария, писал дневник. Во второй половине дня Шарковский распределил маршруты и распорядился о подготовки к ним. Таня, Рита и Сизов уходили на три дня, я и Михаил должны были идти по Берельскому леднику — он по правому борту Большого Берельского, я по левому борту Малого Берельского.
   В 1953 году я смотрел на Катунские белки с вершины Теректинского хребта. На Катунском было черно — тучи не сходили с него. В 1954 году я ходил по западной части Катунского хребта, выходил к Быстринским гранитным высотам. Тогда я подумал: — Не завидую тому, кому придется здесь работать.
   В 1955 году мне самому пришлось работать в районе Катунского водораздела от Быстринских вершин до подножья Белухи. На Узун-Карагу, В. Карагане, Канчале я ходил по хребтам зубчатым как пилы, поднимался к ледникам и над ними по боковой морене, видел трещины, слышал грохот рушащихся камней. Прямо скажем, я нервничал. Три несчастных случая все время держали в постоянном напряжении. В каждом маршруте стоял вопрос: — «Кто следующий?». А впереди стояла Белуха, неведомая и опасная гора, к подъему на которую мы были совершенно не подготовлены.
   И вот 22/VI — мне было сказано, что моим первым маршрутом будет восхождение по краю Берельского ледника… И, странно, я ничуть не встревожился и не взволновался. Может быть, опять сказался опыт прошлогодних восхождений, а, вернее, я просто не успел взволноваться. Ведь в прошлом году вопрос о восхождении на Белуху все время стоял перед нами, а в этом году мы подошли к ней и сразу полезли. А лезть дело привычное и не страшное, т.е. не страшнее, чем в другом месте.
   23/VI — к ночи занепогодило. Выход в маршрут задержался. Сизов (опять Сизов) подошел к Шарковскому и заявил, что у него болит мякоть на левой ладони.
   — Ну и что? — спросили его.
   — Как же я буду лезть на склон с больной рукой? — ответил он.
   Два часа он ходил жалкий и бледный (от страха) и ныл, как же он будет с больной рукой? Мы высмеяли его. Я предложил ему махнуться маршрутами: — Там, — сказал я, — не нужно карабкаться по склону. Разве в трещину провалишься или лавина на тебя сойдет. Лицо у Сизова вытянулось еще больше и он сказал, что, пожалуй, пойдет в свой маршрут, хотя и не знает, как же он будет с больной рукой.
   В 11 часов распогодилось и Шарковский, Луньков, Женя, Олег и я вышли в маршрут. Повстречавшаяся нам на пути Таня Гостева пожелала нам счастливого пути. Мы ей ответили тем же.
   Конечно, моренный вал Берельского ледника представлял собою грандиозное зрелище. Трудно передать словами. Представьте себе огромную насыпь, вроде железнодорожной, высотой с 50—60 этажный дом, шириной около километра и протяженностью до 7—9 км. Сложена эта «насыпь» огромными глыбами черных роговиков и ороговикованных (измененных) сланцев, сцементированных мелкой щебенкой и глиноземом. По краям эта «насыпь» окаймлена высоким и узким валом-гребнем, как забором, так что внутри его — ровная вытянутая площадка, образует нечто вроде взлетной площадки. Только лететь оттуда нельзя. Трудно даже представить, какие грандиозные силы формировали этот рельеф. Когда говорят о море, то представляют себе нечто огромное, подвижное живое. Когда говорят — горы, то представляют себе нечто огромное, но застывшее, неподвижное. А на самом деле горы живут, «дышат», сбрасывают с себя лишнее, передвигают на большие расстояния огромные каменные массы, обрушивают снежные лавины. В горах, пожалуй, не спокойнее, а страшнее, чем в море. А что стоит гроза в горах, эта самая гроза и оборвала нам маршрут.

   24.06
   Месяц, как мы из дома. Дожди и холод. В Москве 30 градусов, а мы мерзнем. Вокруг в горах снег, мы в зоне облачности. Белые и черные космы облаков цепляются за вершины, ползут под ногами. Мы забились в дом на заброшенном руднике, застеклили окна, восстановили печи. Играем в преферанс и с тоской поглядываем в окна. Июньский план под угрозой. А что, если все лето будет такое? Таня, Ритуля и Сизов мокнут где-то второй день. Как-то у них? Женя непрерывно крутит настройку радиоприемника. Маленький портативный ящичек соединяет нас с большой землей. Последние известия, легкая музыка, детские передачи, утренняя гимнастика. В Москве еще вечер. На востоке рассвет. Мы между западом и востоком, между небом и землей. Радио с нами первый год. Обычное ощущение забытости всего мира помимо нас сменилось обратным ощущением — мир существует, а мы забыты.

   26.06
   Дождь, дождь, туман. Седые космы облаков плывут за окном по деревьям, по подножьям склонов. Вершина скрыта белой мутной пеленой. Шарковский дал радиограмму, что район закрыт снегом, склоны лавиноопасны и работа связана с риском для жизни. Просил снять 500 км плана. Сам он уверен, что его просьба не будет удовлетворена.
   Интересно отметить, что в прошлом году я поднимал перед ним вопрос о целесообразности работы в области ледников. Наш подход к Катунскому леднику был весьма показателен. Ведь Сапожников 17 дней ждал погоду, прежде чем совершить восхождение. А мы не только не имели время на ожидания, но и абсолютно не подготовлены к восхождению. Нет ни ботинок с триконями, ни капроновой веревки, ни касок, ни самых элементарных приспособлений. Ведь не полезешь же на Белуху в рабочих ботинках с геологическим молотком в руках. Я говорил, что никто с нас не взыщет, если мы обойдем ледники.
   Шарковский возражал мне, говоря, что хотя формально с него и не взыщут, но как геолог он не может допустить такого пробела на карте (их площадь 200—250 кв. км.).
   И вот теперь, не получив по голове сорвавшемся камнем в ущелье М. Кокколя, чудом, как он сам говорил, уцелев, скатившись по снежному склону (ехал на «пятой точке» и толкал впереди себя лавину), безуспешно пытаясь пройти по Берельскому леднику, он практически пришел к выводу о невозможности работы в этом районе при сложившихся обстоятельствах. Подобной истории не было еще прецедента и я не знаю, чем все кончится. Налицо пока следующее:
   1. Июньский план рухнул.
   2. Очерк «Белое пятно» также трещит, т.к. мало того, что я не взойду на Белуху, мы еще просто можем отступить отсюда ничего не сделав. Белое пятно так и останется белым — какой же смысл тогда в моем очерке.
   3. Дождь не думает переставать, снег стаивать, а высота у нас от 2500 до 3000. Не ожидает ли весь наш сезон участь июня?

   25.06
   В 10 часов распогодило и мы вышли в маршрут по Малому Кокколю. Мы — это Шарковский, Женя, Олег и я. Половину пути прошли вместе, потом разделились. Шарковский и Женя полезли на гору, а я и Олег пошли правым бортом Малого Кокколя. Обнажения по нашему маршруту были только на крутых обрывистых склонах и мы, как наши славные предки, карабкались на четвереньках вверх-вниз, опять вверх, а над нами, словно в насмешку, пролегала хорошая дорога. Мы вернулись в лагерь в седьмом часу. Нас встречал отрывистым лаем Индус, да Гапонов нехотя вышел на крыльцо. Вскоре он попросил у меня уделить ему несколько минут — он хотел со мной посоветоваться и просмотреть на его подсчеты по общественному питанию. Я нашел там несколько существенных ошибок. Гапонов полез «в бутылку».
   Ведя дневник, я давно хотел сделать обобщающие записи о тех, с кем мне ежедневно приходилось сталкиваться, да как-то не получалось. То я уставал, записав события дня, то просто не было повода. Теперь есть повод поговорить о Гапонове. В нашей партии он выглядел «белой вороной». Ни чего не умеет, ни к чему не приспособлен. Своими функциями он считает передачу приказаний от начальника рабочим. Его приятелем в партии является Сизов.
   — Очень уважаемый и авторитетный человек, — отзывается о нем Гапонов (Сизов — это человек!). Сам Гапонов очень невысокой культуры. Его главными атрибутами в городе являются — велюровая шляпа, макинтош и «министерский портфель». Его остроты примерно такие: «50% наших доцентов говорят портфель» (ударение на первом слоге). До сегодняшнего дня мне Гапонов представлялся двояко: с одной стороны, не приспособленный и ни к чему не пригодный человек, с другой — я видел в нем энтузиазм, желание идти в маршрут, желание что-то сделать. Но, первые же столкновения с трудностями — маршрут с Шарковским на Берельскую морену в дождь и подсчет стоимости котлового питания, вскрыли для него самого его неприспособленность к жизни и работе партии и он спасовал, принял решение уволиться и уехать к своей велюровой шляпе. Жалкое ничтожество! Конечно, куда спокойней сидеть за 300 рублей в почтовой конторе, перебирая ничего не говорящие бумажки, а потом одеть макинтош и воображать, что он человек. Ничтожество и еще раз ничтожество. И еще одну черту я подметил у него. Когда я ему сказал, что ему будет трудно материально, он ответил, что найдутся люди, которые помогут ему. Насколько я понимаю, он неоднократно (и безвозмездно) пользовался такой помощью. Иждивенчество мне также претит, как трусость и малодушие. И черт с ним, перейдем к другим делам.
   Вернулся Шарковский. Злой и угрюмый. Он с Женей не прошел маршрут, мало того, чуть не угробился. Они сорвались на снежнике. Рассказывает, что все вершины, все кары забиты снегом. Пройти невозможно. Как же работать? Словно подтверждая его слова, вернулась Таня.
   — Я даже не дошла до своего участка, — сказала она. — Началось с того, что мы нигде не смогли перебрести Большой Берель (это с Филиппычем-то!), а потом я заболела. Мы ее «утешили»:
   — А ты думаешь, мы что-нибудь смогли сделать?
   С Таней вернулся Василий Филиппович. Он подстрелил козла и глухаря. Значит, какое-то время будем с мясом.
   Меня немножко беспокоит Сизов. Хотя у него и не ума палата, а все-таки жаль, что он потеряет последнее, что у него есть.

   28.06
   Когда мы ехали на поезде, Олег прочитал нам небольшую лекцию об основах альпинизма и, в том числе, о приметах устойчивой хорошей погоды. Такими приметами считались: звезды не мерцают, ночью холодно, закат красный и т. п. Но так как у нас дождей было больше, чем солнечных дней, то мы уже начали шутить по поводу этих примет. Так, например, глянешь вечером на небо — оно все в тучах, и скажешь: звезды не мерцают, завтра будет хорошая погода. Или кто-то сказал, глядя на облачность: «Лыжи! Это к хорошей погоде!». И мы каждый вечер, глядя на густую пелену, говорили — «Лыжи»!
   Так было и в ночь на 27/VI. Звезды не мерцали, шел дождь и мы легли с тоскливым ощущением, что лето в этом краю вообще не наступит. Но утром «туман сел в долину» и день выдался солнечный и ясный. Мы ушли в маршруты. Мне предстояло пройти по кару левого притока Малого Кокколя. Таня ушла в трех дневный маршрут и забрала Олега. Я пошел с Женей.
   Мы перебрели приток и начали подниматься по склону. Все правила техники безопасности, как и снаряжение — отсутствовали. Единственно, что было у нас на вооружении — это собственная осторожность. Ей противостоял план, который надо было выполнять. Мы с Женей лезли по скалам посередине между небом и землей. Над нами возвышалась крутая стена, под нами — солидные обрывы. Путь пролегал через острые боковые скалы-хребтики. Ничего не зная об альпинизме, мы совершали — траверс. Все это требовало много сил и напряжения и к 4-м часам дня мы прошли весьма небольшой участок маршрута и дошли до обрывов, которые простому смертному преодолеть было невозможно.
   Мы сидели на острой скале, я записывал наблюдения, а Женя закусывал хлебом с маслом, когда по осыпи перед нами пролетел первый камень. Это был средней величины валун. Он летел, прыгая по осыпи и, достигнув ее подножья, улегся там в ряду с другими камнями. Мы только подумали, что не хотелось бы встретиться с ним на его пути, как по той же осыпи пронеслась огромная глыба. Она неслась со скоростью метеора, почти не касаясь земли, легко перенося свое огромное и тяжелое тело по воздуху на большое расстояние. Она пронеслась перед нами раньше, чем до нас долетел треск — звук ее обрыва. Эта глыба пролетела гораздо дальше первой и выкатилась вниз на середину заснеженной морены, оставив на снегу длинную глубокую борозду.
   Прямо скажу, мне стало не по себе. Никакая храбрость не позволит человеку стать на пути слепо мчащегося курьерского поезда. То же самое думал и Луньков. Мы решили закруглять маршрут, т.к. дальше мы все равно могли пройти только метров 200. Оглядываясь наверх, не догоняет ли нас какая-нибудь «дура», мы спустились со скал вниз на морену и, прыгая с камня на камень или проваливаясь в снег по колено, осторожно отошли от опасного склона. Позади нас время от времени слышался треск срывающихся камней. Это продолжался камнепад. Оттаяло, вот и посыпалось. А вокруг все в снегу.
   Мы вернулись в лагерь в седьмом часу вечера и думали, что нам попадет от Шарковского за не пройденный маршрут. Но Шарковского в лагере не оказалось. Он с Василием Филипповичем уехал на Верхний Лагерь. Приехал он примерно через час после нашего прихода и на мое сообщение сказал:
   — Я видел ваш маршрут и так и думал, что вы дальше этого места не пройдете.
   Потом он сообщил, что Верхний Лагерь и горы и вообще все вокруг в глубоком снегу и что он принял решение снять отсюда партию и перебросить ее на Калмачиху. Там высоты поменьше и снега не должно быть. Для меня он приготовил «сюрприз». Он с Филиппычем и Женей решил пойти Черной Берелью через Чиндагатуй и верховья Калмачихи, а меня с караваном пускает в обход через с. Берель. Исполнять обязанности начальника партии в течении 4—5 дней меня не очень обрадовала, но… другого выхода не было. И мы пошли в баню. Баня по черному на берегу ледяного Кокколя. Мы парились, выскакивали, окунались в воды Кокколя и снова лезли на полать. Здорово, исключительно!
   А сегодня камералили, комплектовали вьюки. Филиппыч съездил на Итольгон, разыскал лагерь Тани и сказал, чтобы они возвращались. Из Берели получена радиограмма: прибыла машина с грузом и с ней двое в нашу партию — ст. инженер-геофизик Леонтьев и некая Костровская. Даже Шарковский не знает, кто она и зачем и на какую должность едет к нам. А погода, словно насмехаясь, установилась отличная, и Белуха краешком выглядывает из-за хребтов — чего она дожидается?
   Гапонов поинтересовался хуже ли дорога по Калмачихе той, по которой мы ехали? И когда узнал, что никакого сравнения (в самом деле, тележная дорога это не заросшая тропа по ущелью) — глаза его округлились от удивления. он считал, что хуже быть не может. Но то ли еще будет. А вот очерк мне остается написать только о том, как я не смог написать его.

   КОККОЛЬ-БЕРЕЛЬ. 30.06.56
   Мы отступили. Первую битву человека с природой выиграла природа.
   Дорога от Кокколя до Берели прошла снова перед нашими глазами, но только в обратном порядке. На что я обратил внимание:
   1. Как только мы спустились с Кокколя в долину Берели (300 м ниже), как уже стало настолько тепло, что я снял рубашку. Наверху, даже в солнечные дни, я и думать не мог позагорать.
   2. Дорога стала много суше.
   3. Яркие пионы зацветали в верховьях Берели, а в низовьях уже ссохлись, сморщились.
   В районе села Берели (еще 500—600 м ниже) стояла изнуряющая жара. Неопытному человеку трудно поверить, что мы не смогли работать наверху из-за снега.
   Не успели мы приехать в Берель, как нас догнал Шарковский. Они бродили Берель, чуть не утопили лошадей, замочили все продукты, спички, порох и вынуждены были вернуться.
   Получил письма из дома и расстроился. Такая безысходчина, что хоть топись. Неужели Рина, та самая Ринка, которая считалась бесенком в армии, теперь способна только на то, чтобы гулять с Илюшкой и ждать очередную получку? Да и хоть получка была бы достаточная, а то копейки.
   Костровская оказалась студенткой Львовского Университета. Приехала на практику после 3-его курса. Ездить верхом не умеет, плавать не умеет, к полевой жизни не привычна. Ничего не скажешь, выбрала место для практики. Алтай, экзотика!

   ТРОПА ПО КАЛМАЧИХЕ. 5.07.56
   Шарковский сказал: «Не то, так другое». — Эту фразу можно поставить заголовком следующего раздела моего очерка. Не снег, так бездорожье, крайняя залесенность, сложность транспортировки и т. д. Но, по порядку!
   Брод через Калмачиху оказался на редкость чудесным — переезжая, можно читать газету. Дальше нас повела хорошая тропа, виденная мною ранее у глубокого брода. Я шел в маршрут с Димой Леонтьевым. Он старший инженер-геофизик экспедиции, но, пока не приехали геофизики-студенты, временно замещает их. На вид Леонтьев — молодой, лет 25—26, несколько полный и рыхнотелый, отпускает «полевые» усы с бородой, т.е не бреется в поле. В маршруте он оказался очень подвижным и опытным. Несмотря на высокий административный чин, он весьма тщательно и добросовестно исполнял все коллекторские и геофизические обязанности и я был весьма им доволен.
   Мы привязали лошадей у тропы в начале нашего маршрута, а сами полезли в гору. Склон представлял собой ряд скалистых стенок одна над другой, и мы лезли, цепляясь как обезьяны, поминая ботинки с триконями, которые остались лежать на складе (40-й размер и свыше 300 руб. стоимость) и нашу администрацию, которая хотя и заботится о нас, но еще не достаточно.
   Должен сказать, что за 10 лет работы наше снабжение значительно улучшилось. Мы все, включая рабочих, имеем хорошие спальные мешки с двумя вкладышами каждый, у нас у всех лошади и хорошие кавалерийские седла, значителен комплект новых вьючных седел, палаток и пр. Рацион питания составляют доброкачественные концентраты и консервы. А ведь я помню время (1946 г.), когда спальники (на вате) выдавались только ИТР и без вкладышей, когда была одна лошадь на двоих, а седло на троих, когда сидели на затирухе и т. п. И все же окончательное доброкачественное снаряжение экспедиции это вопрос будущего. Тем более специального снаряжения. И вот мы карабкаемся по отвесным скалам без всякого предохранения, в рабочих 100-рублевых ботинках и с геологическим молотком в руке. Я думаю, что даже в старину геологи не ходили так бедно.
   Над скалами, на нашем пути, лежал лес, заваленный буреломом, затем стланник и карликовые деревья, которые иссекли мне ноги до крика, затем курумы. Мы уже влезли на самую вершину, совершив подъем около 1200 метров, когда нас накрыла гроза. Прямо наваждение какое-то: стоит только вылезти на вершину, как начинается гроза. Со всех сторон бухало. Потом так дало около нас, будто земля треснула. Заяц от облавы не бежит так стремительно, как мы с Димой спускались по осыпям. В обратном порядке прошли курумы, стланник, бурелом (ой, какой бурелом!), скалы. В 7 часов вечера мы спустились к Калмачихе. И тут началось совершенно невероятное. Дно долины Калмачихи оказалось настолько завалено делювиальными свалами и буреломом, что идти по нему не было никакой возможности. И все-таки мы шли. На нас лила вода со всех веток. Местами мы просто брели по самой Калмачихе. Мы торопились. Надо было до темноты подойти к нашему броду и перебрести его. Около 9 часов вечера мы подошли к лошадям. До брода было еще около часа ходьбы. Но мы были так измучены, так мокры и голодны, что не могли пойти дальше не перекусив. Банка баклажанной икры и четверть булки хлеба исчезли в такой промежуток времени, что со стороны, наверное, показалось бы, что мы и вовсе не останавливались поесть. В 10 часов 10 минут мы вышли к броду. Вода поднялась, но раздумывать не приходилось. Темнело. Я сходу вошел в реку. Лошадь мою стало сносить. Все же мы благополучно перебрели. Как сказал кто-то:
   — Какая это вода, если она за стремя не хватает. Вот, когда седло заливает, — это вода.
   Седла не заливало, но мы и так были мокры до пупка. В лагерь вернулись уже в темноте. Кода подъехали, я крикнул:
   — Выверните меня наизнанку и повесьте сушиться!
   Переоделись, поужинали, попробовали просушиться — ничего не получилось и мы легли спать.
   На следующий день, т.е. вчера, сушились до полудня, затем выехали вверх по Калмачихе с расчетом, что, если быстро проедем до намеченного для лагеря места, то сделаем хотя бы часть маршрута или хотя бы один маршрут на двоих. Но все сложилось иначе. Мы доехали до места предполагаемой остановки и это место нас не удовлетворило. Кроме того, было уже 4 часа и в маршрут идти было поздно. Мы проехали дальше и на расстоянии одного часа езды нашли чудесное место для лагеря.
   Расположенное на берегу Калмачихи, у брода, удобное для работы на все четыре стороны, с хорошими лугами для лошадей и сухим лесом. Словом, все как нельзя лучше. Луньков и Леонтьев остались подготовить лагерь, а я и Шарковский выехали в обратный путь навстречу каравану, помочь ему в переходе и указать место остановки. Долго ли, коротко ли, мы встретили караван. Около одного из ручьев на спине, а точнее на вьюках с радиостанцией, вверх ногами лежала лошадь, а около нее беспомощно суетились люди. Мы с Шарковским сходу ринулись к лошади и, освободив ее от вьюков и седла, перевернули ногами с верхнего участка склона, куда она, естественно, не могла встать даже порожняя, на нижний, где она сразу вскочила на ноги. Но вьючить ее уже было нельзя — лошадь выбилась из сил. Шарковский распорядился отдать под вьюк мою кобылку, «Холеру», а я взял иноходца, который, кстати, являлся моей сменной лошадью.
   Наконец, с нашей помощью караван перебрался через ручей и пошел дальше, но не было Толи-II и Юры. Они где-то очень сильно отстали с вьючной лошадью, и мы с Шарковским продолжали свой путь на запад, вслед уходящему солнцу. А караван ушел на восток.
   Долго ли, коротко ли, вдруг мы встретили на тропе лошадей под казачьими седлами и незнакомых мне людей — девушку и двух парней. Я подумал, что это лесоустроители, мы знали, что они работали по Калмачихе, но это оказались наши студенты-геофизики и девушка-геолог, та, которую мы ждали — Галя. Они сообщили нам, что лошади, которых мы ищем, сорвались с обрыва и Василий Филиппович их вытаскивал.
   Василий Филиппович с караваном не шел. С ним в Берели произошла обычная история — он подвыпил. А этот дурак, Гапонов, повел лошадей без проводника. Он, видимо, полагал, что это Язевская дорога?! Как только Гапонов вышел из Берели, туда пришла машина ЗИС-151. Привезла нам троих — Вадима Щербину, Галю и Толю-IV, четыре бочки бензина и все! Продукты — ёк.
    Василий Филиппович вышел с новенькими на следующий день и, хотя у него оставались одры, а не лошади, догнал караван и, как видно, вовремя. Когда мы с Шарковским подъехали, лошади уже снова стояли на тропе и завьючка подходила к концу. И вот мы вновь тронулись в путь, но теперь на восток. Я ехал впереди, передо мной вилась широкая, выбитая нами и караваном тропа и я ехал не очень вглядываясь в нее, а так, мечтая не помню о чем и прикидывая, успеем ли мы добраться засветло до лагеря. Вдруг окрик Шарковского остановил меня. Оказалось, что караван сбился с тропы, проложил новую куда-то в сторону, а я путался ехать его следом. Мы разделились. Я повел второй караван истинной тропой, а Шарковский поехал догонять караван Гапонова. Они от ручья, где мы их встретили, прошли по тропе всего метров 300—400, а потом сбились. Долго ли, коротко ли ночь прихватила нас как раз на месте первого предполагаемого лагеря. Шарковский с запоровшимся караваном ночевал ниже нас по склону, но это, казалось бы небольшое расстояние, пройти ночью было невозможно: болото, бурелом, крутосклонные ложки. Мы расседлали лошадей, кинули на землю спальные мешки (у кого они были), посидели у костра, съели одну банку рыбных консервов на 9 человек и легли спать. В 6 часов утра меня поднял Шарковский. Он пробрался к нам и мы все пошли к каравану Гапонова. Они ночевали на какой-то плоской скале, не имея места, где лечь как следует. Гапонов выглядел жалко. Он пытался что-то объяснять. Ему вчера здорово влетело от Шарковского. И действительно, он совершил три грубых ошибки:
   1. Уехал без проводника;
   2. Не имел в караване замыкающего, не ждал отставших и, если бы не Василий Филиппович, трудно сказать, чем бы окончилась эпопея Толи-II и Юры;
   3. Потеряв тропу, он не вернулся по своему следу, а продолжал на ночь глядя ломиться в тайгу. А по тайге ходить в велюровой шляпе мало, надо иметь еще и голову.
   Долго ли, коротко ли, прорубая тропу и кляня Гапонова, мы вывели лошадей на тропу, а оттуда провели их к лагерю. И тут встала новая проблема: маршрутчики, возвращаясь, могли пойти по караванному следу. Я снова сел на лошадь и в третий раз поехал по этой тропе, выехал к месту отворота каравана, развесил там «литературу» — записки: «Тропа влево, правый след ложный», «торопитесь, мы вас ждем и беспокоимся», «так держать!», «до лагеря полтора часа езды», «тропа местами залита водой, будьте внимательны!» А на караванном следе: «Стоп! Ни шагу дальше, след ложный, — тропа проходит слева». Потом я с лошадью стал ходить по нужной тропе, вытаптывая ее шире караванного следа. И только, когда тропа стала как Язевская дорога, поехал домой в лагерь.
   Вскоре после меня приехали Таня и Алла. Сообщили, что Сизов потерял лошадей и сутки искал их. И что им было очень приятно идти по нашему следу, читая оставленные записки. Думаю, что и Ритуля, и Олег, и Сизов, и Рая, когда пойдут завтра, тоже будут довольны. И я тоже доволен, хотя устал дьявольски, почти не спал и не ел. И формула Шарковского — «не то, так другое» — остается в силе.
   Когда все возвратились в лагерь с караваном, я спросил у Лунькова и Леонтьева (они рыболовы) — «Уха готова?». «Нет» — ответили они. «Ну и не надо? — сказал я. — Мы и так нахлебались».
   Таня сообщила мне потрясающую новость — Сизов в маршруте пытался приставать к Алле. Девчонка две ночи не спала. Таня забрала ее у Сизова, оставив ему на день Олега. Вот кретин! Вот идиот! Девчонка ехала в партию, первый выезд, светлые надежды и вдруг — бац! Ничего себе первые впечатления.
   Когда Олег с Сизовым вернулись, я сказал Олегу: «И ты привез его живым?».
   Случай с Аллой — последний толчок. Теперь я твердо решил написать о Сизове рассказ. Что-нибудь вроде — «Филон-рационализатор» или «Лошадиная история», рассказ о человеке, имеющем диплом, но абсолютно не отвечающем требованиям производства. И, тем не менее, такой человек переходит из одной организации в другую и никто не выгонит его взашей, потому что у него диплом.

   КАЛМАЧИХА. 3.06.56
   Шарковский разделил, наконец, съемочный и транспортный отряды. Мы вчера вышли на Калмачиху и завтра, после двухдневных маршрутов, должны встретиться на условленном месте. В это место должен прийти и караван. Поведет его Гапонов. Мы вчера проехали половину пути. Тропа нормальная, но интересно, как она ему глянется после Язевской дороги. Алла Костровская ехала с нами. Шарковский дал ее в пару Сизову. На лошадь она села в первый раз, а Сизов (третий акт комеди-франсес) нагрузил ее всем своим барахлом. Да и не уложил-то барахло как следует. Пришлось Шарковскому вмешаться и повыкидывать кое-что из запасов Виктора Ивановича. Тем не менее, он сунул Алле палатку, а в палатку свои сапоги. Ему, видите ли, удобнее ехать в сандалиях.
   Гапонов, с видом бывалого геолога, явился около Аллы и сказал ей (еще в Берели):
   — Вам исключительно повезло. — Это по поводу ее назначения к Сизову. — Виктор Иванович — это человек!
   Смотреть, как Алла ехала верхом, было свыше человеческих сил. Я некоторое время «конвоировал» ее, потом поехал догонять ушедших вперед товарищей, остановил их, и мы подождали пока Сизовцы догнали нас. Потом они отставали еще два раза, а потом мы расстались. Таня, Сизов и Ритуля с подопечными ушли на приток Калмачихи Фомину, а я и Шарковский поехали дальше вверх по Калмачихе.
    К вечеру поставили общий лагерь, натянули две альпийки. Мне, а завтра Шарковскому, надо бродить Калмачиху, и мы поехали посмотреть броды. В месте, где мне надо бродить, нашли выбитую звериную тропу и звериный брод через реку. Но, как говорят, и как в действительности, пусть в этом месте медведи бродят. Глубоко и вода кипит меж огромных камней. Мы посидели с Шарковским на берегу. Место исключительно красивое и дикое. Потом поехали искать другой брод. Нашли место, где река шире и мельче, только на середине небольшая быстринка и спуск к реке очень плох. Возможно, поэтому звери и бродят выше.
Сегодня мне надо бродить. Вечер вчера был чудесный, мы сварили шикарный ужин, сейчас варится завтрак, а у меня из головы не идет брод. После того, как в 54 году у меня в отряде на Катуни сшибло человека с лошади, я отношусь к переправам с исключительным недоверием.

   КАЛМАЧИХА. 11.07.56
   Даешь Калмачиху! Под Этим девизом прошли последние пять дней. Наконец, мы дорвались до настоящих маршрутов. И, как водится, сразу нагрузка выше головы. 7, 8 и 9 я с Димой и Толей-IV ходил в маршруты в истоках Калмачихи. Кары, крутые травянистые склоны, скалы, снежники, осыпи — к концу девятого я уже еле тащил ноги. Ходить с Димой Леонтьевым очень хорошо. Он имеет опыт работы в горах, физически вынослив и силен. Часто он шел впереди меня, выбирая дорогу. Это значительно облегчало мне работу. В общем, все было хорошо. Только все тот же Сизов, который стоял со мной общим лагерем, несколько «разнообразил» спокойный фон работы. В первый день работы он в маршрут не пошел. Во второй обежал 20 км. На третий полез на «контакт». Возвратясь в лагерь, я с удивлением узнал, что он лазил на мой «контакт», да и то не долез до него.
   Алла ходила с Таней и Олегом. Таня говорит, что она способная девчонка, имеет хорошую теоретическую подготовку, но очень изнежена и не приспособлена к полевой жизни. Это подтвердилось и вчера вечером. Мы устроили «ташкент» и все сидели у огня, не было только Гали и Аллы. Я пошел позвать их. Они сидели в темной палатке. Алла плакала. Этот дурак Гапонов что-то брякнул ей, а она все принимает близко к сердцу. Я стал успокаивать ее, а она плакала и говорила, что не пойдет к костру, а если бы был свет в палатке, она лучше бы писала письмо маме — единственному человеку, который никогда не обидит ее. Она так напомнила мне Надю, что я пообещал ей, когда она будет в Москве, дать прочесть «Жизнь и камни». К костру я их все-таки вытащил, но впечатление у девчат пока безрадостное. Они чувствуют себя отдаленными и обиженными. Одиночество! Тяжелая болезнь, от которой может излечить только близость какого-то одного определенного человека. А если такого человека рядом нет? Как быть?

   ПЕРЕВАЛ НА ЧИНДАГАТУЙ 12.07.56
   Вчера вышли из лагеря в пятидневный маршрут. Лагерь будет перебрасываться отдельно на Черную Берель. До истоков Калмачихи доехали быстро. Небольшой отрезок в 1.5—2 км преодолевали 3 часа. Тропка еле видна, вьется по курумам, по кустарнику. На перевале оказалось совсем плохо. Еле-еле провели лошадей по гранитным развалам. Даже Шарковский задумался — каравану здесь не пройти. Особенно без нас. Решили, что караван пойдет на Черную Берель через села Берель и Рахмановские. Путь как будто более дальний, но более верный.
   На спуске в притоки Чиндагатуя мы разделились. Шарковский с «хивой» поехал дальше, а я и Ритуля с напарниками остались. Будем делать этот кусок. Огляделись — кругом ни деревца, одно болото и скалы. Все-таки стали ставить лагерь. Нарубили стланика, корявого и сырого, на смешных низких «витых» кольях натянули две палатки, развели костер, сварили ужин. Палатки поставлены на более или менее (а скорее менее) ровном пятачке, но уклон все же чувствителен. Я всю ночь сползал вниз, а потом карабкался наверх. В общем, одну ночь перебедовали. Хочу быстренько обежать свой кусок (одни граниты) и завтра сняться отсюда.
   Несколько слов о Ритуле. Я опасался, что с потерей Пантелеева мы потеряли как работника и ее. Опасения оказались неверными. Наоборот, сознание ответственности за двоих и другие обстоятельства заставили ее более активно относиться к работе, проявлять к ней большой интерес.

   13.07.56
   Лагерек на болоте. Тучи комаров. Лошадей пасти негде. Привязали на склоне, так две оторвались, а третья захлестнулась веревкой и чуть не удавилась. Вчера вечером свыше двух часов варили суп. Карагальник — карликовая ива — это не газовая плита! Вчерашний маршрут прошел, но сегодняшний остался на сегодня. Болото навевает тоску. Пути назад нет. Путь впереди неизвестен — болото и брод через Чиндагатуй. Собираются темные тучи — вероятно, будет дождь. Партия далеко — до нее еще три дня. Ритуля с Раей сегодня уезжают от нас — они закончили этот участок.
   Как бы я хотел сейчас быть уже в Чиндагатуе.
   …И был день, и был дождь, и было очень плохо. Мы сняли лагерек и шли по болоту и кустарнику, без тропы, в неизвестности — что впереди? Участок моего маршрута скрыт туманом и дождем. Дима Леонтьев сейчас уже в Берели. В таких случаях он любил говорить: «Нет, это не Рио-де-Жанейро и в белых штанах здесь не ходят».
   Мы вышли за рамку своей территории, а вокруг было все по прежнему: болото, кустарник. Ни воды для питья, ни травы для лошадей, ни дров для костра. Наконец, под камнем на небольшой высотке обнаружили воду, неподалеку кой-какой кустарник. Травы нет, но что делать? Остановились. Рита и Рая поехали дальше. Мы пожелали им счастливого пути. Счастливого пути! Хорошей дорожки — только тот, кто сам бродил по горам без троп и дорог, кто сам должен пройти по следу товарища, кто знает, какие трудности и опасности ждут геолога на неведомом ему пути — только тот вкладывает в эти короткие слова напутствия искреннее чувство, искренние пожелание, т.к. он желает товарищу то, что желал бы самому себе. Счастливого пути! Хорошей дорожки! Мы с Толей-IV остались одни. Лагерь, который стоял выше, казался теперь раем. С трудом выискали местечко, где можно было поставить палатку. Поставили, пол сразу стал влажным от сырости. Под дождем сварили обед (он же завтрак — ведь мы вышли не поев), залезли в мешки и заснули. В 4 часа проснулись — светит солнце, погода хорошая. В маршрут идти поздно. А жаль. Но хоть отдохнул немножко. Во мне уже накопилась такая хроническая усталость, что вчера я еле ноги притянул из маршрута. Но за сегодня мне от Шарковского влетит: выполнение плана — государственный закон — радировал ему Клочко в ответ на июньскую сводку. Но я прикинул по карте, если к 15.07 все, что намечал Шарковский будет выполнено, то июльский план уже есть. Ладно! Завтра с утра в любую погоду в маршрут и потом длинные ноги через Чиндугатуй на Черную Берель. Хоть она и Черная, а все-таки родная — там лагерь, там люди, там свои.

   ЛАГЕРЬ НА БОЛОТЕ — ЧИНДАГАТУЙ — ЧЕРНАЯ БЕРЕЛЬ 17.07.56
   Лагерь — это маленькая крепость, из которой человек совершает вылазки во вражеский стан Природы. За тонкими парусиновыми стенками, в кругу товарищей он чувствует себя в безопасности. Сюда не ударит молния, не забредет хищный зверь, не скатится сорвавшийся со скалы камень.
   И лагерь на Черной Берели стал нашей мечтой. Хорошо работать, когда знаешь, что в конце маршрута ты выйдешь на тропу, которая ведет в лагерь. Но мы были между небом и землей, между Чиндагатуем и Калмачихой, впереди лежала территория без троп и притом территория чужого планшета, до лагеря на Черной Берели было 30—35 км — расстояние приличное даже для хорошей дороги. Поэтому неудивительно, что Толя Ютцев предложил мне поднять его 14.07 утром в 5 часов. Он брался приготовить завтрак с тем, чтобы в 7 часов мы уже вышли в маршрут.
   Толе 21 год, в экспедиции и на Алтае в горах он впервые. У него еще такие мальчишеские представления (а, точнее, никаких представлений) о своих производственных обязанностях. Он даже здесь, в горах, на работе чувствует себя студентом МГРИ, счастливым обладателем мотоцикла — что «несомненно» делает его выше в собственных глазах его товарищей. Этакий аристократ на мотоцикле. И он решился встать в 5 часов.
   Должен оговориться, что подобное поведение присуще всем молодым людям, студентам в частности, попадающим в экспедицию. Они считают, что их обязанность, скажем, ходить с прибором — как у Ютцева (радиометр), а ставить палатку, готовить дрова, варить ужин, нести в маршруте рюкзак с образцами, комплектовать караван, завертывать образцы и многое другое — это должен делать кто-то другой, но не они.
   Итак, я разбудил Ютцева в 5 часов 20 минут. 10 минут он потягивался, потом вылез из мешка. Я вновь задремал. Время шло. Мои часы показывали уже 7 часов утра, когда я окликнул его:
   — Толя, готово у тебя?
   Я вылез на свет божий и стал ему помогать. Медлительность вообще свойственна людям, не привычным к полевой жизни, но 1,5 часа… Я спросил его, что он делал столько времени. Ютцев даже как будто обиделся. Он не терял ни одной минуты. Он размялся, потом умылся, потом перевязал лошадь на новое место, потом разжег костер, потом… В 8 часов 30 минут мы вышли в маршрут. Нам предстояло обойти по подножью каров, проследить контакт гранитов с роговиками и не позже 3 часов вернуться к нашей палатке — иначе бы мы не успели проехать за Чиндагатуй.
   Нечего и говорить, что в этом маршруте я больше думал об обратной дороге, чем о той, по которой шел. К тому же у меня разболелся палец на ноге. На обратном пути я уже не шел, а ковылял. Дойдя до палатки, я сказал Толе: «Сейчас я пол часа буду помирать». Я действительно пролежал с пол часа, но перед этим я разулся и увидел, что палец у меня нарывает и здорово.
   В любом другом положении человек не стронулся бы с места. Но мы были на необитаемой земле, нам хотелось поскорее в лагерь на Черную Берель и, потом, сколько не сиди ничего не изменится, только кончатся продукты. И я кончил «помирать». Одел на больную ногу здоровенный горный ботинок, и мы с Толей стали собираться. Сложили палатку, заседлали лошадей, перекусили и тронулись в путь. Перед нами было два направления, по которым можно было идти. Слева шла слабая тропка и терялась где-то в кустарнике; справа — след прошедших впереди нас товарищей. Ритуля тоже ушла вправо. След был виден Достаточно хорошо, но идти было достаточно скверно. Кустарник, курумы, болота, крутые скалистые склоны — я шел впереди, ведя в поводу лошадь. Толя следовал за мной.
   Надо сказать, что в первом маршруте он попробовал первым перейти речку по камням, шлепнулся в воду и, благодарение господу, его не снесло. После этого, он послушно следовал все время позади меня, а если ему и случалось выходить вперед, то останавливался, ждал и всегда спрашивал, в каком направлении и куда идти. Нога моя болела, но я продирался все вперед и вперед и думал только, как хорошо, что караван отправили через Берель. По этой дороге они бы не собрали ни одного вьюка.
   Наконец, мы выбрались на хорошую тропу, которая привела нас к броду через Чиндагатуй. По другой стороне пролегала колесная дорога, которая долго ли, коротко ли привела нас к руднику Чиндагатуй. Я ехал верхом, разглядывая суровые скалы, белые снежники на них и думал о Борском. Именно в этом месте, на этих скалах и этих снежниках он разбился в прошлом году.
   Домики рудника серые, заколоченные безжизненно стояли на высоком бугре. Мы проехали, не заезжая к ним. Чья-то одинокая собака облаяла нас сверху. Чьи-то лошади паслись внизу на болоте. Но людей не было. Все вокруг было мертво и безжизненно. Мы пересекли болото и вышли на тропу, которая вела к озеру Алахинскому, намереваясь пройти до ночи еще км 10—12, как вдруг позади послышался крик. Мы обернулись. У домиков стоял человек в красной рубашке и кричал нам. Мне показалось, что он кричал: «Давайте назад!». Мы отъехали от домиков уже довольно далеко, пересекли болото, кроме того, нога моя привела меня в состояние такого перенапряжения, что стоило бы мне только остановиться, как я уже не смог бы сдвинуться дальше.
   И у меня не было ни малейшего желания возвращаться назад, чтобы выяснить, что возвратиться надо было потому, что какому-нибудь сторожу рудника нужна была заварка чая. Правда, я предполагал, что здесь могли находиться алмазовцы, но что мне было до них? Итак, я продолжал продвигаться вперед, но, правда, медленнее.
   Человек на бугре продолжал кричать нам, потом я увидел, что он спускается и направляется к нам. Я остановился. Мы перекрикивались, но что именно мне кричали, я не различал. Вдруг я услышал, что человек зовет меня по фамилии. Значит, это была не случайность? Даже если это были алмазовцы, — подумал, — может быть у них есть какое-нибудь дело до нас. И потом перспектива переночевать в гостях у соседней партии тоже не так плоха. Я повернулся и пошел навстречу человеку, который уже верхом на лошади продолжал нас нагонять. И вот, когда мы сблизились, я вдруг увидел, что это был Шарковский.
   Откровенно говоря, я обрадовался. Впереди у меня был еще один маршрут, который из-за ноги пройти не смог бы, да и веселее ехать группой, чем поодиночке. Мы сблизились. Оказалось, что на руднике и Таня и Ритуля. С нами стало восемь человек. Мы вернулись к домикам. В них обитали алмазовцы, но партия вся была в разъезде, здесь были только повариха и конюх.
   Я разулся и начал «помирать» вторично. Палец мой выглядел еще хуже. Меня знобило. Ходить я не мог. Шарковский все-таки заставил меня сходить вымыть ноги, а потом сделал мне перевязку с мазью Вишневского. Он не пожалел ни бинта, ни ваты, и получилась такая перевязка, словно у меня оторвало пол ноги. Таня и Ритуля приехали из маршрутов поздно. Шарковский и Луньков наловили рыбы — штук 200 хариусов. На ужин сварили уху и гречневую кашу с мясом. Сидели за столом в тепле, пили чай с вареной сгущенкой, блаженствовали.
   На следующее утро, когда я сидел и смотрел куда-то вдаль, Шарковский спросил меня:
   — Ты что загрустил?
   — Я не загрустил, — ответил я. — Просто я сижу и с удовольствием думаю, что сегодня впереди поедешь ты, а не я.
   Свинский ответ, но мы оба засмеялись, потому что я сказал святую правду и мы оба знали, что первому ехать гораздо тяжелее, чем любому за ним. А Шарковский, надо сказать к его чести, никогда не уступит никому другому тяжелого участка.
   Тропа от Чиндагатуя к Алахинскому перевалу была хотя и видна, но достаточно плохая. Километрах в 10 от рудника встретили Сизова и девчат — Галю и Аллу. Дальше поехали все вместе. Ехали и с тревогой поглядывали на перевал — там лежал снег. Перед перевалом нас застигла гроза. Молнии раскалывали небо над головой и били в соседние вершины. Дождь с градом был страшнейший. Мы остановились, сбились в кучу — кони и люди — и стали пережидать грозу. Через полчаса можно было ехать дальше.
   Снег на перевале оказался не очень глубоким. Он лежал отдельными, правда большими, пятнами. Некоторые из них мы объехали, а по некоторым проехали прямо на лошадях. Было только очень холодно.
   На Черной Берели не оказалось леса. Мы проехали уже место, намеченное под стоянку лагеря, а впереди все еще простиралась голая широкая долина, заболоченная посередине и заросшая низким кустарником по краям. То, что лагеря не оказалось на условленном месте, нас не удивило — не было леса, следовательно нельзя было ставить и лагерь. Но оправдание не служит утешением. Снова пошел сильный дождь.
   И вот мы увидели двух всадников, едущих нам навстречу. Это были Игорь и Толя-II. Велико же было наше удивление, когда оказалось, что они едут к месту, где была назначена стоянка лагеря. Игорь шлиховал Калмачиху и ехал, как и караван, через село Берель. Значит, если на его пути не оказалось лагеря, то где же он? Сначала мы шутили, что едем разыскивать «пропавшую грамоту». Олег рассказал альпинистскую историю о следах, которые вели в бергшрунт — горную трещину и там исчезали. Я сказал, что наш отряд из поисково-съемочного превратился в поисково спасательный. Но шутки скоро утихли. Лил дождь, надвигалась темнота.
   Мы уже проехали от места предполагаемой стоянки километров 10—12, уже пошли по бокам деревья — одиночные и группами, а лагеря все не было. Таня высказала общее предположение, что, наверное, это опять Гапонов завел лагерь не туда, куда следует. В десятом часу вечера, в сумерках решили остановиться на ночлег. Где лагерь? — было неизвестно. Необходимо было до темноты успеть поставить палатки и запастись дровами, чтобы сварить ужин. Спустились к реке, привязали лошадей. Люди кинулись по дрова, я с топориком — вырубать колья. Кто-то попробовал надергать на «мушку» хариусов на жареху.
   Один Сизов не принимал участия в общем деле. Сказал, что поедет дальше по тропе, поищет лагерь. По его мнению, лагерь все же должен стоять где-то дальше. Мы его не держали. Но дальше была территория, заснятая нами в прошлом году, и ставить там лагерь не было никакой необходимости. Так или иначе, Сизов уехал. «Сизов с возу — кобыле легче», — жестко пошутил кто-то.
   И вот, когда третий кол, обструганный и ровненький, лег к моим ногам, я услышал возглас: «Ракета!». Кричал Толя-II. Побросали работу, ждали — может быть, выстрелят еще. Нет, сигналов больше не было. Но ракету видели еще Толя-IV и Алла. Решили ехать. Минут через 15 навстречу нам выехал Василий Филиппович, а еще через 15 минут мы были в лагере. Он стоял в устье Аракана. Как же лагерь очутился в этом месте? Гапонов объяснил так: у Рахмановских сорвались две вьючные лошади. Пока он их вытащил, перевьючил и догнал караван, последний уже стоял на этом месте и лошадей расседлывали. Василий Филиппович сказал так: «Мне сказали стать на Черной Берели, а где, не сказали. Я и стал, где лучше».
   Гапонов каялся и говорил: «Да, я виноват». Вид у него был жалкий. Я сказал ему: «Ну, хорошо, можно поставить лагерь в любом месте, тем более, что выше по Черной Берели нет леса, но как не подумать, что мы вас будем искать, как не оставить „маяка“ или не развесить записки с указанием, где вы? Ведь вы шли по нашему следу на Калмачихе, сколько я вам записок оставил?».
   — Да, я ошибся, — сказал Гапонов, — но ничего, все это школа…
   Дорого дается нам его «школа».
   Гапонов привез мне письмо от Витюшки. Пишет, что «устроился хорошо». А вот от Рины нет писем. Скоро два месяца и всего одно письмо.

   АРАСАН. 20.0756
   Карта. Когда пройдены первые маршруты, когда произведены первые наблюдения, появляется необходимость обобщить виденное, сравнить факты, сделать какие-то выводы. Назначается камеральный день — день обработки полевых наблюдений. На пока еще чистый лист топографической основы выносятся линии маршрутов, цветными карандашами проставляются индексы пород, наносятся элементы залегания пород и т. п. Черновая работа сделана. Теперь, глядя на карту, сразу видно, где, скажем, фиолетовые сланцы — они намечены фиолетовым карандашом, где зеленые песчаники — зеленый карандаш, где граниты — красные крестики и т. п. Стрелочки элементов залегания показывают: здесь породы наклонены в одну сторону, а здесь в другую, противоположную — значит вырисовывается перегиб пласта в виде «горба» — антиклинальная структура, как говорят геологи. Если одинаковые породы наклонены друг к другу образуется прогиб, вроде «седла» — вырисовывается синклинальная структура. По точкам /цветным/ и элементам залегания проводятся цветные линии. Теперь структуры одевают, видно, как в одном месте земля прогибалась, и прогиб заполнялся иными породами, в другом выгибалась и размывалась, обнажая лежащие еще глубже более древние породы.
   Но не всегда просто произвести такую интерпретацию. Земля живая. На протяжении своей многомиллионной истории она не раз сминалась в складки внутренними силами, разрушалась, выравнивалась внешними процессами, трескалась и отдельные ее части смещались относительно друг друга. Породы изменялись под влиянием давления, температуры внедряющейся из земных глубин расплавленной магмы, трения подвижек и т. п.
   Не сразу и не все может объяснить геолог. Позже, зимой, ему на помощь придут анализы лабораторий, обобщающий обзор более широких пространств, научная литература, микроскоп, а пока перед ним возникает то, что мы называем «загадками природы». И решить их надо на месте.
   Бывает, что никакая камералка зимой не восполнит пропущенного маршрута, непродуманно нарисованной линии. И вот, когда «замеры» не бьют, когда показания одного геолога не сходятся с показаниями другого, — соседа, — когда возникает неясность, а нужно найти «объяснение положенным на карту фактам, тогда-то и требуются от геолога все его знания, все умение ориентироваться в сложной обстановке исторических, давно минувших процессов развития земли, оставивших сейчас на своей поверхности лишь слабые полустертые следы. Бывает, приходится идти в повторные маршруты; бывает, что много дней уходит на составление «разрезов» — детальное изучение отдельных, наиболее важных и типичных участков, но так или иначе геолог не уйдет с «поля», не получив нужного ответа.
   Нужно еще заметить, что теория синклиналей и антиклиналей все более признается устаревающей, ей на смену идет Вегенеровская теория развития земли, основанная на дрейфе континентов. Но, пока мы работаем по старой…
   И вот кусок сделан. Теперь можно смотреть на него со стороны, читая землю как книгу. На карте отражено все: и состав пород, и их возраст, и структура. И если есть где-либо полезные элементы, а на них составляется особая карта, то, глядя на карту геологическую, можно уверенно сказать, где и как их надо искать, сказать о законах распространения полезных ископаемых на исследованной территории.
   Но процессы формирования земной оболочки, так называемой, литосферы, остались областью давно исторических времен. Ее формирование и, в частности, «лика земли» происходит все время, непрерывно, и в настоящее время. Эти процессы находят свое отражение на особой карте — геоморфологической. На «лике земли» с особой силой и наглядностью сказываются противоречивые силы, формирующие земную оболочку.
   Внутренние, так называемые, эндогенные силы пытаются вспучить землю, разбить ее на «куски», поднять. Это силы тепла и давления, находящиеся в сердцевине земного шара и ищущие выхода наружу. Это они сотрясают землю землетрясениями, поднимают равнины под небеса, образуют гигантские трещины, в которые проваливаются материки или через которые на земную поверхность вырываются огромные массы расплавленной магмы (как, например, в Эвенкии).
   Внешние, экзогенные, силы, наоборот, пытаются выровнять все, что «вспучили» силы внутренние. Текущая вода, морозное выветривание /разность температур/, ветер, лед и т. п. разрушают землю. Вода вымывает глубокие ложбины, лед обдирает скалы, ветер подхватывает и переносит на далекие расстояния пыль и даже гравий. Поднятая страна /равнина/ расчленяется, превращается в горную страну, а формы рельефа этой страны хранят следы факторов, их образующих.
   Геоморфолог видит: вот эта долина — эрозионная, она прорезана текучей водой, а другая долина — ледниковая. Он видит, как один эрозионный цикл сменялся другим. По числу оледенений читает климат последней эпохи. Он видит, где происходит разрушение, где снос, а где аккумуляция /отложение/ разрушенных пород.
   Все это находит отражение на карте, позволяя поисковикам и разведчикам точно определить местоположение, так называемых, россыпных месторождений. Поиски полезных ископаемых являются, конечно, основной задачей геологии. Но геология — это и наука, наука широкого познания мира, в котором мы живем. Она помогает раскрыть его объективные законы, каждая новая карта расширяет наши знания о земле, позволяет делать большие обобщения, а с их помощью научно предвидеть как пути развития природы, так и практические способы использования природных ресурсов на пользу человеку. Вот почему особенно важно покрыть всю поверхность земли геологической, геоморфологической и т. п. съемкой, не оставлять на ней «белых пятен».
   Составлением геологической карты занимался Шарковский, Гостева ему помогала, я принимал весьма посильное участие, давая пояснения по своим маршрутам — ведь не все удается отразить в записной книжке. Геоморфологическую карту составлял я. Шарковский корректировал меня. На это дело мы «убили» два дня. Правда, мы 17-го хотели уйти в маршруты — но не было хлеба, а 18-го пол дня лил дождь.
   Вечером мы собрались в палатке (6 человек) и распили бутылочку коньяку и бутылочку красного вина. У Тани еще сохранилась красная икра, у меня банка шпрот. В общем, получилось хорошо. По радио транслировалась легкая музыка, и мы все были очень довольны и результатом /картой/ и тем, что хоть рах в месяц можно вот так посидеть, не думая о завтрашнем маршруте.

   19.07.56
   Мы ушли каждый на три дня. С утра погода была приличная, а потом дожди, ливни, гроза. Я с Толей доехал до Арасана. Ехали без тропы. Долина Арасана троговая, выработанная ледником. Днище плоское, склоны обрывистые, крутые. Два раза пытались спуститься с лошадьми — не смогли. Третья попытка удалась. Скользя и падая, мы спустились, а вот как будем выбираться? Вчера в дождь поставили палатку, едва обогрелись и обсушились (вечером поутихло). Ночью шел дождь и сегодня (20.07) весь день шпарит дождь. Мы как в тоннеле: по бокам отвесные скалистые склоны, а сверху на скалы насажена плотная серая муть облачности. В два часа дня как будто прояснилось, и мы решили все же пойти в маршрут. Пешком, т.к. вокруг болота и с лошадьми неудобно, перебрели Арасан и начали взбираться на гору, как нас снова прижало. На этот раз гроза с молниями, бррр… Мы «занорились» под пихту и ждали до 4-х часов. Затем, видя, что вокруг все та же серая «безнадега», решили вернуться в лагерь. Арасан бродили уже не раздеваясь — не имело смысла. Залезли в спальные мешки — я и сейчас пишу лежа в спальном мешке, — а дождь шпарил до шести часов. Сейчас семь. Толя вылез, разжигает костер. Что будет с нашей работой, если погода не наладится?
   Вспомнил! На общем лагере Гапонов как-то высказался: «Разве это жизнь? Ни кино, ни танцев». А Сизов поддержал его: «Да, здесь поневоле тупеешь». В этой связи мне необходимо еще написать не только о трудностях, но и о радостях геологической жизни. А их у нас тоже немало. Баланс все-таки в их пользу.

   24.07.56
   Красота, а не маршрут. Подъезд на лошадях, возврат на лошадях. Пешком по водоразделу всего семь км. Каждый бы день ходил в такие маршруты.

   АРАКАН — ОРОЧАГАН. 28.07.56
   Хорошо писать дневник утром. Голова ясная, мысли сами просятся на бумагу. Так и сегодня. Через тонкие стенки палатки уже просвечивает солнце, но лагерь еще спит. Впереди камеральный день, никто и ничто не мешает мне и вот я пишу.

   25.07.56
   Ездил описывать канавы, а ребят отпустил на озеро ловить рыбу. С утра день был замечательный и я даже ехал без рубашки, но во второй половине дня пошли проливные дожди и я изрядно вымок, т.к. не взял с собой плаща. Промокли и рыболовы. Тем не менее, они привезли хороший улов рыбы и это было очень кстати, поскольку Гапонова все не было и мы сидели уже который день на пустой каше. Он должен был прибыть 25 и я ждал его весь день, но вот уже стало смеркаться, а каравана все не было.
   Наконец, уже в темноте приехал Толя-III и привел с собой три вьючных лошади. На мой вопрос: «Где остальные?» — он сказал, что они где-то позади. Как потом выяснилось, он сказал Игорю, что Генкина лошадь не идет и Гапонов просил выслать им навстречу свежую лошадь, но я узнал об этом слишком поздно, было уже совсем темно, как ловить и седлать лошадь в темноте я не знал и решил, что благоразумный человек не попрется ночью без лошади, да еще через брод, а заночует где-нибудь и рано утром пройдет оставшиеся несколько километров. Может быть я был и не прав, но именно так я бы поступил на месте Гапонова.
   Но Гапонов рассудил иначе. У него с Генкой промокли спальники и, вообще, он считал, что ему должно быть уделено особое внимание. Он перебрел Черную Берель ночью, пешком (надо отдать ему в этом должное) и пришел в лагерь в двенадцатом часу ночи. Я еще не ложился. На мое приветствие он буркнул что-то нечленораздельное, а набросился на Толю — почему тот не привел ему сменную лошадь. Не знаю, был ли он или не был прав по существу, но его тон, грубость и раздражение вызвали во мне такую же ответную реакцию. В конце концов, все мы люди, у всех нервы и когда кто-нибудь один слишком часто повторяет, что ему нехорошо, вспоминаешь, что и тебе тоже не сладко.
   Я взял ответственность за не высланных лошадей на себя, облаял Гапонова за грубость и сказал ему, что он мог прийти в лагерь завтра утром и мир от этого не рухнул бы. Гапонов исключительно самолюбивый тип — свойство всех никчемных людей. Он сразу полез «в бутылку», начал кричать, что мы его еще не знаем, что он нам всем еще сделает что-то страшное, что в партии у нас бардак, что Шарковский дрянь — не обращает на караван никакого внимания, а караван это главное (!) в работе партии, т.к. если нечего будет есть, то и не будет работы. А потому, заключал он, нужно отобрать лошадей у маршрутчиков и отдать каравану. Не говоря о том, что все это ерунда, он не подумал еще, что всех вьючных лошадей посбивали и позагоняли именно они — караванщики.
   Гапонов «отошел» немного и хотя заявил, что завтра он никуда отсюда не пойдет, все-таки разговор у нас принял мирное направление. Мы еще долго сидели у костра, пока он сушился и ужинал, и «выясняли отношения». Потом, пожелав друг другу «спокойной ночи», разошлись по своим палаткам. И хотя я в Москве несколько раз говорил Шарковскому, что не беру никакой ответственности за Гапонова (и Шарковский ни разу не упрекнул меня за него), меня все-таки мучает совесть — ведь это я привел Гапонова в нашу партию. Пожалел человека, помог ему устроиться в экспедицию — он так хотел этого, а теперь из-за него (и меня) страдает вся партия. Этот недоделыш утверждает в разговорах, что только «обиженные судьбой люди могут работать в таких условиях. То ли дело в Москве, — говорит он, — хоть в кармане пусто и в животе сосет от голода, оденешь велюровую шляпу, серый макинтош, пройдешь с портфелем по улице Горькова — все думают, что ты важная персона». Тьфу! Даже бумагу жалко на такие «высказывания». Но, ладно, до осени потерпим — и мы и он. Это одно из хороших свойств нашей работы — если с человеком не сработался, с ним легко и безболезненно расстаешься в конце сезона.
   Но прошла ночь и наступило 26 июля. Погода не обещала ничего хорошего. Я встал в 6 часов утра и оформлял металлометрические пробы. В 6—45 Сайлау пригнал лошадей. Я поднял ребят и, пока не было дождя, мы стали ловить лошадей и набрасывать на них вьючные седла (пока сухие спины). Все мы были заняты делом, все, кроме одного. Этот человек не пришел вчера поздно ночью с караваном, не ходил в маршрут и, тем не менее, он счел возможным подняться не спеша, позже всех, пойти умыться (на полчаса, пока хорошая погода), потом он вернулся к себе в палатку и копошился там в личных шмутках. Нетрудно догадаться, что этим человеком был мой «аристократ» Толя Ютцев. Я все ждал, что в нем заговорит совесть товарища, но, т.к. этого не случилось, я вынужден был навестить его и сказать, чтобы он «кончил заниматься туалетом и шел седлать лошадей». Я был не очень вежлив и Ютцев надулся, как мышь на крупу. Потом он сказал, что я «напрасно кричу на людей». Так, прерываемые или поливаемые дождем, мы заседлали лошадей, завьючили первые две пары и я отправил вперед Ютцева и Гену. Все равно от них не было проку. Впрочем, мало проку было и в остальных. Лошадей вьючили, в основном, Игорь, я и Гапонов. Последний, опять-таки надо сказать к его чести, поднаторел в этом деле.
   За ними отправили следующую пару с Юрой, затем с Клавдией Ивановной и Толей-II. Люди уходили пешком, на двоих была одна ездовая лошадь. Толя-III с моей кобылой провожал их до брода, перевозил через Аракан и возвращался обратно. Осталось три вьюка и три вьючных лошади. Казалось, сейчас мы загрузим оставшиеся шмотки и прощай Аракан — здравствуй Орочаган! Но это только казалось. Вдруг выяснилось, что нечем вьючить — нет веревок. А ведь в Берели веревок была куча и я предупреждал Гапонова, чтоб он их прибрал. Гапонов тоже «удивился»: «Веревки были», — сказал он. Но «были» это прошедшее время. Пришлось оставить часть груза и шестиместку на старом лагере, Гапонова и Сайлау с лошадьми и уйти с теми вьюками, которые у нас были.
   Я, тем более, не мог долго размышлять, а тем более возиться с вьюками без веревок, потому что дождь задержал наш выезд, караван растянулся и появилась угроза, что мы или не поставим лагерь до темноты или, вообще, растеряемся. А ведь вечером на новый лагерь должны были собраться все маршрутчики.
   Я на своей кобылке поехал вперед, оставив в заслоне Игоря и Толю-III, которые оказались без вьючных лошадей. И правильно. Минут через 15 я догнал Клавдию Ивановну. У нее одна вьючная сдернула уздечку и гуляла как хотела, только не в нужном направлении. Тут же подошел Толя-III. Я сказал ему, чтобы он отдал свою лошадь Ивановне, а сам с Игорем и Толей-III поймали эту лошадь. У озера Коксу я догнал Толю Ютцева, провел некоторое время его лошадей, а он ехал на моей кобыле. Потом я таким же образом подменил Юру и всю вторую половину пути шел пешком, ведя двух вьючных лошадей. Дождь принимался несколько раз на день и хотя я снизу был мокр выше колен, все остальное было надежно прикрыто моим добрым плащом. По дороге нас нагнали Грозный и Индус, из чего я заключил, что Шарковский и К* едут сзади меня.
   Если они ехали через лагерь, — думал я, — возможно они захватили оставшиеся вьюки, т.к. у них были веревки-арканы. Еще мы встретили по дороге Вадима, а потом Сизова. Смотрю, идет по дороге охламон, а на нем зеленый балахон — это и был Сизов в штурмовых штанах и дамском прозрачном зеленом плащике-накидке. Они потеряли лошадей и шли их разыскивать (вместо маршрута). Лошадей мы видели в одном из боковых логов — там же стояла палатка Риты.
   Не доходя до Аракана, морена, по которой мы шли, приняла такой характер, что я стал опасаться — найду ли я место для лагеря. Я остановил караван на полянке, которая хоть и не была хороша, но все же могла служить местом прибежища, а сам поехал вперед посмотреть, что там. Место для лагеря нашлось и, когда я вернулся к каравану (минут через 20), нас догнал и Шарковский. Мы поехали вперед и вскоре под дождем поставили лагерь.

   3.08.56
   Утро. Я слышу, как за палаткой потрескивает костер — то Ивановна жарит рыбу. Пришел караван, привез письма и продукты. За плечами июль месяц и с ним 1000 кв. км плана. Когда ты на коне, а конь на тропе, то можешь считать себя уже дома. Мы «на коне» и хотя впереди еще самый трудный участок — Катуньские белки, но впереди еще и 1,5 месяца — можно отсидеться в непогоду, досмотреть неясные участки и безусловно заснять оставшиеся 500 кв. км. Но вернемся к последовательно-повествовательной форме.
   
   29.07.56
   Шарковский, Таня, Сизов и другие — всего 10 человек ушли на три дня в район Звончихи. У меня тоже был маршрут на правобережье Коксу между Звончихой и Игнатихой, и я хотел сделать его первым из тех трех, которые мне предстояло сделать из лагеря. Но Шарковский посоветовал мне начать с другого маршрута, т.к. броды через Коксу были нам неведомы и лучше было обождать, когда спадет вода после дождей. Сами они должны были бродить Коксу километрах в двух ниже меня и ехать с ними не было ни какого резона. Я поехал в маршрут по левобережью Коксу, а кавалькада тронулась в противоположную сторону. Есть что-то трогательное в моменте, когда люди разъезжаются в разные стороны и особенно на несколько дней. Каждый смотрит в сторону товарища, думает о трудностях, которые ждут его в горах, кратким напутствием, а иногда просто жестом или взглядом желают удачи. 
   Счастливого пути! Хорошей дорожки!
   И вот передо мной вновь тропа, по которой я вел караван к этому лагерю. Но тогда шел дождь, а сейчас светило солнце. Тогда мы шли навстречу с товарищами, сейчас мы расходимся в разные стороны. Даже на одной и той же тропе каждый день проходит по иному.
   Мы доехали до начала маршрута и даже какую-то часть пути подъема по склону проделали на конях, потом я назначил Сайлаю встречу в 8 часов вечера и мы с Толей полезли на скалы. Маршрут этот не был чем-либо особо примечателен. Труден был только спуск в кар, но и его мы преодолели. Однако, времени на весь маршрут у нас не хватило. Проделав 3/4 работы в 7 часов вечера я должен был прекратить работу и начать «сваливаться» к лошадям. Я рассчитывал, что в 8 — начале 9-го буду в условленном месте, но не тут-то было. Дно долины, хотя и плоское /относительно/, но завалено камнями, поросшее кустарником и заболоченное оказалось совсем неудобным для передвижения. Два часа мы интенсивно пробивались к лошадям и я устал за эти два часа больше, чем за весь маршрут. В 9 часов мы встретились с Сайлау и в 10-ть на рысях уже почти в полной темноте вернулись в лагерь.

   30.07.56
   Утром Ритуля рассказала мне, что Шарковцы перебрели благополучно Коксу и ушли на Звончиху. Исключение составил, разумеется, Сизов. Он выехал из лагеря первым, но не захотел брести Орочаган в объезд, где нормальный брод, а полез в устье Орочагана, где вода глубокая, быстрая, и, что хуже всего, огромные валуны. Здесь тоже можно бродить, но, очевидно, только в низкую воду. Даже казахи, проезжающие на Рахмановские ключи, бродят в обход этого места. А Сизову, конечно, нужно было перебрести именно здесь. Кончилось тем, что Шарковский с отрядом успел объехать Орочаган, перебрести и спуститься к устью, а Сизов все еще бился на камнях на этой стороне.
   Шарковский с той стороны сказал ему нечто крепкое, после чего Сизов подхватился и поехал в объезд, а отряд не стал его, разумеется, ждать, поехал дальше, и в нужном месте перебрел Коксу. Сизов подъехал к этому же месту и, как рассказывает Ритуля, которая в это время шлиховала Коксу, полез опять на глубину вместо того, чтобы переехать явно по мелкому месту.
   Когда лошадь уходит под воду и вода начинает заливать седло, то всякий благоразумный человек повернет обратно, но не Сизов. И вот, рассказывает Ритуля, перед ней река, над рекой по пояс Сизов и впереди него уши лошади — больше ничего не видно. Когда она мне это рассказывала, я представил себе Сизова, переезжающего через реку на рыбе: вода, из воды тянется повод, за который держится Сизов, а под ним огромная рыба, за жабры которой и зацеплен повод.
   Шутки, которые могли плохо кончиться. Сизов все-таки вынужден был вернуться на левый берег и скрыться в кустах. По предположению Раи, он там выжимал свои штаны. Но если бы только дело было в штанах Сизова! Он промочил карты, аэроснимки, хлеб — все! Бредя по глубине, он даже не удосужился надеть на себя полевую сумку — она была привязана к луке седла и находилась примерно на уровне колена. Свой «брод» он объяснит так: «Я разве для себя — я для людей. Можно было перебрести и на мелком месте, но я думаю: а вдруг девчата поедут сюда, надо показать им, что здесь глубоко».
   Я чуть не умер со смеху, а главное, кому он хотел «показывать» брод. Ритуля два года шлихует по речкам нашего района. Она знает эти речки как никто и, я уверен, лучше любого из нас, и даже Шарковского, может перебрести любую речку. Таня очень правильно выразилась как-то о ней и Рае, назвав их «отважным отрядом». И, действительно, какое бы задание они не получили, всегда это задание бывало выполнено без разговоров, без сетований — безмолвно, как любое рядовое повседневное задание. А ведь шлиховать горные реки тоже не мед.
   Ну, одним словом, Виктор Иванович подсушился, переправился и на этом пока с ним можно бы покончить. Вопрос стоял, где переправиться мне. Ритуле надо было продолжать шлиховать Коксу и мы поехали вместе. Первый брод, который она мне показала, Сайлау забраковал: «Не знаю, — сказал он, — здесь лошадь понесет». Второе место было просто отличное. Мы перебрели Коксу даже не замочив ботинок. Я помахал рукой Ритуле, которая следила за нашим бродом, и… полез в гору. Собственно, так начинается почти каждый мой маршрут.
   Объезд Орочагана, брод и т. п. заняли довольно много времени. Кроме того, учитывая, что перед этим мы вернулись очень поздно, что мне нужно было еще раз брести Коксу, на этот раз выше лагеря и мне могло не хватить времени на все, я торопился. Особенно меня смущал брод. Дело в том, что и выше нашего лагеря и ниже его, Коксу течет по широкой долине. Река меандрирует, течение ее спокойней и глубина меньше, чем на участке против лагеря. Здесь Коксу врезается, скорость течения увеличивается и река представляет собой сплошную белую пенящуюся на камнях ленту. Но, хотя я и смотрел издали место, где мне предстояло бродить и встречать Сайлау и видел, что перебрести можно, я не был уверен, что он сможет перебрести именно в этом месте и что все будет нормально.
   А заночевать на том берегу без спальников — бррр… такая перспектива мне не улыбалась. Поэтому весь маршрут мы проделали в темпе и спустились к Коксу в 6 часов вечера. Сайлау должен был встречать нас в 8 часов. Берега Коксу были здесь сильно заболочены и поросли кустарником. Ждать Сайлау можно было только на маленькой галечниковой косе. Донимали комары, надвигался дождь. Толя стал уговаривать меня бродить Коксу пешком. Если бы мы ее перебрели, то минут через 20—30 мы могли быть в лагере. Я видел, что перебрести Коксу можно, но колебался.
   — Что тебя удерживает? — спросил Толя.
   — Несчастные случаи, — ответил я.
   Несчастные случаи, правда, как правило происходят по собственной глупости. Но глупость никогда не ведет к гибели преднамеренно. Не глупо ли, думал я, пытаться брести Коксу пешком, когда через 1,5—2 часа за нами придут кони, и мы переедем реку запросто и без риска. Тем более, что можно было набрать сушняку, развести костерок, погреться у него, а дымом отогнать комаров и подать Сайлау сигнал о месте нашего расположения.
Но близость лагеря, а с ним и настоящего отдыха, была столь заманчива, что я подался на уговоры Толи.
   — Хорошо, — сказал я, — но я пойду первым и, если вода будет заливать мне колени, то я вернусь.
   Я засучил брюки и вошел в воду. Толя остался на берегу. Он только спросил меня:
   — Мне подождать или брести?
   Я подумал: Вот! Втравил меня в брод, а сам остался на берегу, но, разумеется, сказал ему: «Подожди».
   Вода на середине залила мне колени, но выше колен не поднималась. Значит, глубина была не опасная, зато течение норовило стащить меня. Но и оно оказалось недостаточно сильным. Я перебрел на левую сторону Коксы. Толе я велел взять кол и упираться им. Он послушался и вскоре так же был на левом берегу. Мы вылили воду из ботинок, отжали носки и бодро тронулись по направлению к лагерю. У самого лагеря нам встретился Сайлау. Он вел нам коней. Увидев нас на тропе, он оторопел и даже как бы окаменел от удивления. Мы с Толей не могли удержать улыбки.

   31.07.56
   Я вышел в третий, последний из заданных мне маршрутов по левобережью Орочагана. На топографической карте, так как этот маршрут был Шарковским намечен линией, было нечто загадочное. Был показан крутой обрывистый склон, на котором не было даже горизонталей, а стояли значки обрыва и по нему вверх была показана тропа. Шарковский задал мне маршрут на гору по тропе, а там по водоразделу. «Но, ты, — говорил Козьма Прутков, — не верь написанному». «Тропа» оказалась ручьем, текущим в крутой узкой расщелине — просто картографы ошиблись. И я полез на гору без тропы. Надо сказать, что если Ритуля поднаторела по части бродов, то я теперь мог влезть на любую гору, как бы крут и обрывист не был склон. Но дело не в том, что я стал отличным скалолазом, нет, я никогда с триконями или без триконей, со страховкой или без страховки /пусть меня страхует даже сам Абалаков/ не полезу там, где можно сорваться. Просто я научился выбирать место для подъема, так же как Ритуля место брода. И на этот раз я так же благополучно поднялся наверх, хотя со стороны склон казался стенкой. Правда, я затратил на подъем много времени и вылез наверх только к 3-м часам дня, но наверху были однообразные граниты и мы прошли маршрутом в намеченные сроки. Сайлау поехал посмотреть брод и сейчас же вернулся. Вода у берега заливала выше сапог. Мы поехали в обход. Мы были на коне, а конь на тропе. Позади был июль и 1000 км плана.
   Пусть хлещет дождь, думал я и тут же поправлял себя, нет, не пусть. Ведь товарищи мои еще в маршруте. Правда, они заканчивают маршруты, им остаются только подъезды к лагерю, но все равно, пусть они вернутся, а тогда… тогда пусть дождь хлещет хоть неделю. Все равно накопилось очень много камералки.
   Но дождь не хотел подчиняться никакой логике и хлестал вовсю. Ритуля была уже в лагере. Она перебрела Орочаган в устье. Приехали в лагерь и Таня с Олегом. Мы сидели под тентом у костерка, ели горячую обворожительную уху и ждали остальных. Снизу должен был подъехать Шарковский, сверху караван. Но темнота уже вступала в полные свои права, а сроки возвращения были самые оптимальные (в смысле — при самых благоприятных обстоятельствах). Мы устали за эти дни и вскоре разошлись по своим палаткам.
   Утро первого дня августа месяца встретило нас солнцем и сиянием голубых небес. У Тани оставался на этот день еще маршрут, я поехал доделывать первый незаконченный маршрут, Ритуля пошла шлиховать Орочагон вместо Игоря, а Игорь с Толей-II я оставил в лагере делать печку. Так начался этот день, который по идее должен был быть камеральным или днем отдыха.
   Мой маршрут был коротким и, с точки зрения дневника, примечателен лишь разговором с Ютцевым. У него испортился прибор (радиометр) и я, вручая ему рюкзак, сказал, что единственный раз за весь сезон он будет исполнять свои прямые обязанности. Он возразил мне, сказав: «Я не коллектор». Я пыхнул и сказал, что мне безразлично как он называется и мне нужен помощник, а не аристократ. И если он не хочет мне помогать, то я могу его откомандировать к Шарковскому. Некоторое время длилось молчание, потом он спросил: в чем заключаются его обязанности. Я сказал ему, что в его обязанности входит нести рюкзак с образцами, отбирать и обрабатывать металлометрические пробы, обрабатывать образцы, готовить к маршруту продукты и т. п. Он спросил, а чем же занят я. Я долго и терпеливо объяснял ему, что я веду маршрут и геологический и по трассе, что я составляю карту, получаю задание, продумываю его, отбираю снимки, отвечаю за работу и за жизнь и свою и его, Ютцева. Я спросил его, было ли когда-нибудь, чтобы я заставлял его работать, а сам ничего не делал. Он сказал: нет.
   — Вот, когда ты будешь инженером, — сказал я ему в заключение, — тогда ты поймешь, как важно иметь в работе хорошего помощника.
   Ютцев сказал, что он согласен делать все что от него требуется, но, что, во-первых, он не получает от этой работы никакого удовлетворения, а во-вторых, по его мнению, он все же «не должен делать черную работу». Остальную часть маршрута мы прошли мирно. Он нес рюкзак, но держался весьма пассивно. Будущее покажет, к чему приведет этот разговор.
   К 5 часам мы возвратились в лагерь. Ивановна в ожидании возвращения маршрутантов напекла лепешек и я только перекусил, как подъехали трое казахов. Они ехали с Рахмановских, у одного из них на седле был трехлетний мальчуган, прикрытый плащом и в лихо заломленной грязной белой панаме. У мальчугана сохла левая рука и левая нога, его возили лечиться и, говорят, помогло.
   Казахи сообщили, что на Рахмановских наш караван сегодня не ночевал. Значит, сегодня караван ждать уже не приходилось. Лил дождь. Я предложил казахам переночевать у нас, освободил им одну палатку. Приехали Таня, Олег и Гена — все мокрые насквозь. Переоделись, поужинали, а шарковцев все не было.
   Решили, что, видимо, их задержала непогода, и завтра к обеду они вернутся. Если их не будет и завтра — послезавтра утром выезжаем им навстречу — решили мы с Таней. Правда, было неясно, что может дать наш выезд. Их было семь человек во главе с начальником. Если что-нибудь с кем-нибудь случилось — их было достаточно, чтобы оказать помощь, принять меры к спасению, сообщить в наш лагерь. Но, с другой стороны, бывает же, что следы ведут в бергшрунт и там обрываются. Горы вокруг суровые и молчаливые. Никогда не узнаешь, почему они не отпустили от себя человека. В эту ночь у меня не было ощущения, что мы на коне, а конь на тропе. Я думал, что придется «свернуть с тропы», снова ехать на Звончиху, терять время. Пятый день отсутствия товарищей — это серьезное дело. Не даром я на Арасане беспокоился, что меня пойдут искать.

   2.08.56
   Мы камералили; до 4-х часов заняла обработка металло-метрических проб. Мы работали и все поглядывали на дорогу — не едут ли? И вот к 6-ти часам вечера с обоих сторон одновременно подошли караван и отряд Шарковского. Снова все были в сборе. Снова все заботы и тревоги остались позади. Шарковский исхудал и стал черный, как грач. Он рассказывал нам, как наблюдал контакт двух интрузивных тел, причем одно из них рвало другое, расспрашивал нас о маршрутах, где что кто видел. У меня была сварена банка сгущенки. После ужина мы взяли кружки с чаем, залезли в палатку, зажгли свечу и до половины двенадцатого сидели и говорили о том, где что есть, где что должно быть и как все это будет.
   Впереди несколько дней большой камералки.
   Когда мы все вечером собрались на ужин, я спросил Сизова:
   — Виктор Иванович! Говорят, ты Коксу на рыбе переезжал?
   И Сизов начал объяснять:
   — Так я же не для себя, я для людей…
   Взрыв хохота охватил всех поголовно. А Сизов продолжал:
   — Я вижу, девчатам надо переезжать, а здесь глубина. Я и поехал туда, чтобы они видели, что здесь глубоко…
   Хохот был настолько дружный, что люди не могли есть, — до спазм в горле, до слез, до колик. Сизов еще что-то объяснял, а Олег, все еще смеясь, сказал ему:
   — Вы бы еще утонули там, чтобы показать, что можно утонуть.
   А я добавил:
   — Не для себя, а для людей…
   И снова все хохотали и долго еще не могли успокоиться. А Толя Ютцев сказал мне потом:
   — Не понимаю, зачем он говорит очевидные глупости. Можно в шутку сказать глупость раз или два, но всегда говорить глупости, все время…
   — То это похоже на правду? — спросил я.
   И Ютцев пожал плечами.
   Похоже, что это выражение — «Я же не для себя, я для людей…», — станет надолго общей поговоркой.
   За этим же ужином я рассказал, как мы с Толей бродили Коксу, и мне немедленно влетело от Олега.
   — Вы сумасшедшие, — сказал он. — Кто же бродит горные речки поодиночке? И какой смысл? Одному перейти и смотреть, как тонет другой?..
   И тут же дал мне подробную инструкцию: брести надо вдвоем, положив руки на плечи друг другу. Или «таджикской стенкой» — обнявшись за плечи. Тогда каждый поддерживает соседа и брести легче и безопасней. Тут же выяснилось, что он с Таней несколько раз таким образом бродили реки и что на Звончихе их чуть не снесло /все-таки/.
   Таня рассказала, что они встретили в маршруте медведицу с медвежатами. Дело было в каре, медведица поднималась снизу прямо на них.
   — Сначала мы испугались и не знали, что делать, — рассказывала она, — а потом стали кричать. Медведица подхватилась и припустилась в сторону, причем она бежала вверх по таким осыпям и таким скалам, что мы с Олегом решили, что она непременно разобьется.
   Мы все посмеялись, «пожалели» медведицу, а я подумал при этом, что если бы медведь дал мне гарантию, что не съест меня и позволит сесть на себя верхом, то лучшей скотинки для передвижения по горам не придумаешь.

   ОРОЧАГАН. 10.08.56
   Большая камералка вылилась по сути в то, что Шарковский составлял карту; Таня ему помогала, закрашивая оконтуренные участки; я присутствовал при этом, а остальные отдыхали. Надо сказать, что свести в единое целое показания маршрутантов по целому листу это не то, что зарисовать отдельный участок. Кое-что «не било», кое-что объяснялось с трудом и слишком сложно. Но, в общем, итог был положительный и 6.08 мы вышли в 4-х дневный маршрут на северо-восточную часть верхнего листа. Это предпоследний задел. Поднявшись на гору, я видел перевал на Кокколь. Сделав большой круг, обойдя множество гор и долин, мы вновь подошли к нему, но теперь уже с другой стороны, «с тыла».
   Надо сказать, что «с тыла» Кокколь еще менее доступен, чем с «фронта». Высокий перевал — около 3000 м — отделял его от долины Орочагана. На перевале лежали снежники — не сплошь, так что можно было объехать, но все-таки препятствие. За перевалом, в клубящейся облачности, пряталась Белуха, а острые гребни Катуньского водораздела тянулись прямо над нашими головами, и то тут, то там оттуда спускались по долинам языки морен, увенчанные в своих истоках белыми шапками снежников и ледников.

   7.08.56
   Мы вышли в самый дальний и трудный маршрут. Нам предстояло дважды перебрести Орочаган, взять в лоб крутой склон, пройти по сложному участку изуродованной разломами пестроцветной толщи, выйти под самый Катуньский водораздел и пройти где-то под его гребнем. Было еще и продолжение этого маршрута вверх-вниз через глубокие долины и крутые склоны, но я уже сразу предполагал, что за день всего мы не пройдем. Во всяком случае, чтобы сделать максимум, мы с Толей поднялись в 6-ть часов утра. Чтобы знать, что это значит, мало представить себе окружающую обстановку. Наша палатка стоит в устье средней составляющей Орочагана. Долина ведет прямо к ледникам и по ней, как по трубе, все время дует холодный сильный порывистый ветер. Палатка стоит на границе леса, у группки последних деревьев. Это кедры. Дальше идет сплошное высокотравье, даже без обычных для этих мест карликовых кустарников.
   Там негде привязать лошадь, нечем сложить костер. А до начала маршрута 3—4 км. Трава покрыта росой и идти по ней рано утром все равно, что идти в дождь. Солнце поднимается и освещает долины в 8 — начале 9-го. Пока солнце не пригреет, холодно как на полюсе. Телогрейка и поверх нее брезентовая куртка едва-едва спасают от холода и ветра. Костер горит ярким, взметающимся пламенем. Сухая хвоя и древесная мелочь прогорает моментально.
   Орочаган, в том месте где мы встали, врезается узким маленьким /метров 20—30/ каньоном и вода по нему мчится, образуя белый каскад. Воду для пищи мы берем из бокового маленького ручейка. Два часа уходит на то, чтобы сварить завтрак — гречневая каша с мясом, поесть и выйти в маршрут. Теперь перед нами возникает еще одна проблема: начинаем мы маршрут на правой стороне Орочагана, а заканчиваем на левой. Брод метров 150 выше палатки, но бродить пешком, т.е. намочиться сразу с первых минут маршрута — нет, это не дело. Переехать на лошадях? Значит, надо брести за ними вечером. Решаем: переезжаем на лошадях, Толя одну лошадь отводит обратно, вновь переезжает на правый берег и вторую лошадь привязываем к коряге в лощинке. Теперь, по какому бы берегу мы не вернулись, везде нас будет ждать одна лошадь.
   Пока происходит сложная процедура переправы, солнце поднимается достаточно высоко, трава подсыхает, но холодный ветер дует по прежнему и я, впервые за весь сезон, иду в маршрут в телогрейке. Твердо зная, что надеяться на устойчивость алтайской погоды не приходится, за плечами в рюкзаке я несу еще и плащ. Мы проходим участок до следующего брода относительно быстро, но мои надежды, что выше Орочаган уже или там есть камни, по которым можно перепрыгнуть с одного берега на другой, не оправдались. Орочаган мельче и только.
   Ютцев высматривает место, где бы лучше пройти «без особых затрат». Но везде одинаково. Я засучиваю штаны и, не разуваясь, лезу в воду. Через несколько минут (или минуту) я на другой стороне. Разуваюсь, отжимаю носки, выливаю воду из ботинок. Ютцев перебирается вслед за мной и присоединяется ко мне. Мы лезем вверх по крутому склону. Склон покрыт травой и мокрые ботинки как нельзя лучше способствуют падению и срывам. Но сорваться там негде — склон безопасен. По водоразделу идти куда лучше. Только холодный ветер налетает с таким остервенением, словно всерьез хочет сбросить нас сверху. Мы спускаемся в верховье кара, а оттуда полусклоном, вновь набирая высоту, идем под Катуньским водоразделом. Можно выбраться и на водораздел, но погода все хуже, времени остается все меньше. Я уже сомневаюсь, пройдем ли мы даже то, что предполагали пройти сегодня. Сидя на одном из обнажений, я вдруг увидел, как по соседней долинке, где лежала большая морена, двигаются две бурые фигурки.
   — Толя, — сказал я, — хочешь видеть медведей?
   — Где? — живо спросил он. — А! — и тут же добавил, — это всадники.
   Я присмотрелся и действительно различил, что это были два всадника. Вероятно, Игорь с Толей-II шлихуют, — предположили мы.
   Вскоре мы встретились. Игорь рассказал, что вчера (то-есть 6.08) они все поднимались на перевал, доходили до Верхнего Лагеря и обогатительной фабрики, показал куски кварца с рудой.
   Вести были хорошие. значит, перевал открыт, тропа прослежена — можно будет без особых трудностей перебросить лагерь. Кокколь! Кокколь! Если бы ты встретил нас более приветливо, мы сейчас уже заканчивали бы площадь.
   Но Кокколь не только 1,5 месяца назад встретил нас неприветливо. Он и сейчас был не очень рад нашему появлению. Погода, портившаяся уже несколько раз на день, испортилась окончательно. Началась пурга, со снегом, со страшным ветром. Нам надо было пройти еще в лог с мореной, где я впервые увидел «медведей», но все вокруг заволокло снежной пеленой, работать стало невозможно. Пережидать пургу тоже не имело смысла. Время было позднее, проще было вернуться сюда на лошадях и посмотреть, что надо. Так я и решил.
   Игорю надо было дошлиховать еще один ручей, и мы договорились, что он нагонит нас у брода (который мы брели пешком) и перевезет на другую сторону. Но, когда мы дошли до борода, ждать Игоря уже не было смысла. В ботинках хлюпала вода, брюки были мокры по пояс. А снег продолжал хлестать вовсю. Не разуваясь и даже не засучив штанин, мы перебрели Орочаган и пошли к себе, хотя и по тропе, но все-таки по высокой мокрой траве. Только быстрая и непрерывная ходьба могла нас выручить. Лошадь ждала нас там, где мы ее привязали. И, хотя пурга осталась позади (оглядываясь, мы видели, что район Катунского водораздела, откуда мы отошли, все еще затянут снежной пеленой), возиться с переводом лошадей с одного берега на другой явно не хотелось. Я попробовал перейти и здесь вброд, но вода поднялась, а главное, очень бурлила на камнях. Тогда мы с Толей сели вдвоем на одну лошадь (он в седло, я сзади на круп) и благополучно перебрели на свою сторону.
   Первое, что мы сделали, это переодели ботинки и носки. Второе — костер и ужин. И, заодно, сушили прямо на себе мокрые штаны. Брезентовые брюки исключительно хорошо сохнут у костра и часа через полтора мы уже сухие и довольные жизнью черпали ложками из кастрюли пшенную кашу с мясом. Было 8 часов вечера. В Москве — 4 часа дня. И я представил себе, что в то время, как мы полулежим здесь в телогрейках, спрятавшись от ветра за большим камнем и, греясь у костерка, с наслаждением уплетаем прозаическую пшенную кашу, Рина гуляет по двору с Илюшкой, стоит солнечная августовская погода, а когда мы ляжем в свои спальные мешки, застегнув палатку на все застежки, Рина, быть может, только начнет готовить обед, а ночью будет спать при раскрытых окнах. Какая разная жизнь!
   На следующее утро мы встали также очень рано. Небо было абсолютно чистое и холодное как ледышка. Здесь всегда так: после зверской непогоды день или два небо всегда чистое. Свой маршрут я решил провести на конях. Во-первых, ноги еще гудели после вчерашних горок; во-вторых, по карте и снимкам казалось, что везде можно проехать на лошадях. Да и Шарковский говорил, что это конный маршрут. Мы выехали, влезли на конях на водораздел и прошли по нему почти до перевала.
   Я все время смотрел туда, где нам надо было идти и видел, что с лошадьми там будет очень плохо. Если и можно будет пройти, то, во всяком случае, придется тащить их за собой, а не ехать на них. И я думал, что лучше не пытаться идти с лошадьми, а отправить их в лагерь с Толей, а самому пройти одному.
   В этом дневнике я, конечно, опускаю всю геологическую сторону маршрутов, потому что, во-первых, в маршруте ведется специальный геологический дневник, а, во-вторых, потому, что не всем надо знать все, что я вижу в маршруте.
   И вот, когда вопрос уже подходил к моменту, когда надо было решать, вдруг по тропе нам навстречу вышел Филиппыч. Оказалось, что Шарковский делал здесь соседний маршрут со мной, они выехали на перевал на конях и Филиппыч остался ждать их, а Шарковский и Луньков ушли пешком.
   Я и раньше уже писал, что никогда не чувствовал себя в своей работе одиноким. Я всегда знал, что пусть на большем или меньшем расстоянии от меня работают мои товарищи, но в этом, почти завершающем маршруте, это почувствовалось с особой силой. Почти каждый день с той или иной горы мы вилели палатки Тани Гостевой — они стояли в 3—4 км от меня, вчера мы встретили Игоря, сегодня Филиппыча. Наш общий лагерь отстоял в 2-х часах по тропе — можно ли было чувствовать себя одиноким?
   Мы договорились с Филиппычем, что он сведет наших лошадей к концу маршрута и привяжет их на видном месте, а сами, я и Толя, вновь пошли пешком. В этот день мы прошли много и хорошо, спустились в 7.30 к условленному месту, нашли лошадей и скоро были уже у своей палатки.
   Маршруты, заданные на 4 дня, были, в основном, закончены. Осталось только пройти по участку, где нас застигла пурга.
   8-го утром горы, по которым мы ходили, были еще белыми от выпавшего снега, но уже к полудню снег стаял, и вечером они снова предстали перед нами чистыми и свободными для передвижения. Утром 9-го августа мы встали не торопясь, сварили последний супчик из последней горсти перловки, заседлали коней и поехали. Настанет время, когда осуществится мечта геологов о ковре-самолете /или, по крайней мере, о вертолете/ и геолог сможет подлетать к любому интересующему его месту, осмотреть его, как это необходимо, сравнить с соседним участком и т. п. А пока таким «ковром-самолетом» служит конь. Не везде можно проехать на коне, не всегда он выручает — иногда бывает и обузой, но все же до чего легче и спокойней работается, когда можно передвигаться на лошади. К 2-м часам дня мы закончили все и около 5-ти вернулись в Большой Лагерь. Галя и Алла уже вернулись, почти вслед за нами подъехала Ритуля, за ней Игорь. Шарковский вернулся уже в сумерках. Не было Тани и Сизова. Наконец, уже в полной темноте, подъехали и они. Снова все были в сборе.
   10-го августа был камеральный день. Каждый привез груду образцов, обработка и просмотр их заняли очень много времени. Последними просматривались образцы Сизова. Шарковский направил его на точку, откуда перед этим Таня принесла образцы грейзенов /приконтактная рудная порода, сложенная кварцем со слюдами и (или) топазом/, Это было уже Коккольское рудное поле и вся геологическая обстановка — разломы, контакт гранитов с роговиками, грейзенезация по контакту, говорили о том, что здесь могут быть полезные.
   И Шарковский не ошибся. Сизов проковырялся на этой точке 2 дня и привез оттуда кучу образцов с большими или меньшими вкраплениями рудных минералов. Это была новая рудная точка, которая могла увеличить перспективы возрождения Коккольского рудника. До нее еще не доходили люди, о ней не знали. И каждый из нас по очереди с трепетным волнением брал образцы, рассматривал их. Это была наша большая победа.
   Это было основное, ради чего ведутся все геологические работы. Человеческие знания, настойчивость, целеустремлен-ность оказались на этот раз сильнее скрытной природы. Горы вынуждены были открыть нам еще одно свое затаенное место. Правда, это было только начало, только ниточка, за которую мы ухватились, но ведь, ухватив ниточку, можно размотать и весь клубок!
   Сизов ходил ликующий, говорил обычные глупости, и никто на него не сердился. Шарковский изменил первоначальное намерение — переброситься 12.08 на Нижний Лагерь. Он сказал, что мы простоим здесь еще неделю, тщательно обследуем рудную зону, поканавим ее, а заодно уточним стратиграфию этого участка: мы все понавезли столько разностей пород и столько еще осталось неясного, как не было, наверное, на всей площади вместе взятой. И неудивительно — ведь рядом рудное поле, а там, где есть что-нибудь интересное, как правило, всегда сложная геологическая обстановка.
   В течении дня, как всегда, обменивались впечатлениями, рассказывали, кто где был. Таня и Олег поднялись на Катунский водораздел и смотрели на его северную сторону. Мне даже завидно стало, ведь я имел возможность проделать то же самое — я был под самым гребнем. Потом выяснилось, что одну из точек наблюдения Таня и Олег поставили перейдя через каровый ледник, причем Таня поскользнулась и поехала вниз. Как говорит Олег, опасность была не очень велика, но он инстинктивно прыгнул за ней (ведь у них не было даже веревки, которой можно бы было страховать друг друга), схватил за плечо и поехал вместе с ней, тормозя каблуками ботинок (кстати — и каблуков у него не было — отлетели). Что еще интересно, это что Индус поднимался с ними на вершину, и Таня с Олегом назвали гору его именем.
   В геологической партии, как правило, всегда есть собака. В этом году их у нас две. Одна принадлежит Филиппычу. Ее зовут — Грозный. Грозный уже старая охотничья собака. Индус в прошлом году был маленьким щенком, и, когда мы стояли в Берели, все время терся возле лагеря — сытно! Он пытался даже уйти с нами, за что ему нещадно попало от хозяина. В этом году Индус вымахнул в здоровенного черного кудлатого пса. Он узнал нас, приветливо махал хвостом, прыгал и лез на грудь передними лапами. То ли он надоел хозяину, то ли тот решил, что все равно с Индусом ничего не случится, но так или иначе, он не возражал, когда Индус последовал за нами. Несмотря на большой рост, Индус остался еще глупым щенком. Мы его звали дармоедом и всегда отдавали предпочтение Грозному — умному и славному псу. И вот Индус совершил восхождение! Симпатия сразу повернулась к нему лицом. Он теперь признан полноправным членом нашего коллектива и заслуженно получает с общего стола свою долю. Отсюда мораль: нужно совершать восхождения и не нужно быть ленивым.
 
   12.08.56
   Пришел караван /вчера вечером/. Вернее, приехал один Сергей и привел две вьючные лошади. Выяснилось, что на подъеме от Берели на Мон-Булак они потеряли одну вьючную лошадь. Сергей ехал впереди /что уже ошибочно/ и вел одну лошадь в поводу, а Генка с двумя вьючными позади. В один прекрасный момент они оглянулись и видят, что второй вьючной, т.е. последней, лошади нет. Сергей забрал вьючную у Геннадия, а тот поехал искать пропавшую лошадь. Как говорит Сергей, он ждал Геннадия около двух часов, потом потихоньку поехал на Рахмановские, т.к. вьючные лошади стоять без движения не могут. На Рахмановских Сергею сказали, что его товарищ /т. е. Геннадий/ проехал не останавливаясь, ведя в поводу серую вьючную лошадь. Приметы совпадали, Сергей решил, что Геннадий, найдя лошадь, проехал где-нибудь напрямую. Ему, правда, показалось странным, что Геннадий, у которого были все продукты, не стал дожидаться его, Сергея, на Рахмановских, но так или иначе, утром на рассвете он один, проклиная всех рахмановских курортников, отказавшихся ему помочь, завьючил двух лошадей и в 5 часов вечера был на нашем лагере. Надо сказать, что Сергей за лето изрядно поднаторел в комплектовке и вождении каравана, но, как говорится, «не повезет, так не повезет…», неприятности преследуют его на каждом шагу. Он сидел у костра измученный, серый, небритый, жалобно-виноватым голосом рассказывал, как все произошло и нам всем было искренне жаль его.
   Правда, были два момента, говорящие не в его пользу. Во-первых, когда он уезжал, ему предложили взять с собой Толю- III. Толя — казах, конюх, местный житель, — случись с ним то, что с Генкой, он непременно нашел бы лошадь и догнал Сергея. А Генка? Мы сидели и обсуждали вопрос, где и как его завтра искать? Во-вторых, рассказывая о случившемся, Сергей упирал на то, что у Генки манера гарцевать на лошади, ехать напрямик, без дороги и т. п. По-моему, это не хорошо. Даже если бы Сергей и не сам выбирал себе помощника, что могло ему помочь в данном случае? За то, что Генка гарцует, отвечает опять-таки он.
   А через час приехал и Генка. Приехал он один, не найдя лошади, и сегодня утром Сергей, Филиппыч, Толя-III и Гриша вновь отправляются в Берель на поиски лошади. Теперь дело осложнилось. Высказывались два предположения: они найдут лошадь живую, но без седла и вьюка или они найдут лошадь с седлом и вьюком, но павшую. Седло и вьюк тянут около 1500 руб. А Генка невозмутим. Вот такие дела. Остается только добавить, что на пропавшей лошади остались крупа и концентраты — как раз то главное, за чем ходил караван. Сегодня нам вновь идти на 4 дня, а из еды брать с собой почти нечего. Здесь, на Большом Лагере, нас выручила рыба. Столько рыбы в Коксу — страсть!
   …Начал писать утром, дописываю вечером. В 11 часов дня мы впятером — Шарковский, Луньков, Таня, Толя Ютцев и я — выехали в верховье Орочагана. Отснятый нами кусок оказался очень сложным, мы не разобрались в нем как следует и, чтобы выяснить целый ряд геологических вопросов, вновь выехали в этот район. Лагерем стали там, где раньше стояли палатки Тани и Игоря. Место хорошее, площадка ровная, рядом река — не глубокая и не мелкая — можно и искупаться при желании, жара установилась совершенно одуряющая — как в прошлом году на Суеткинском «канале». Мы поставили палатки в 3 часа и решили, что сегодня в маршрут не пойдем. Вскипятили кастрюлю чаю, вскрыли две банки сгущенки и расположились по дачному на берегу Орочагана.
   Перед нами были зубчатые вершины Катунских гор, и Шарковский вдруг спросил Олега:
   — Вы на вот эту хотели подняться?
   Олег начал объяснять, что да, на эту, что пойдет он с геологией, что вершина не трудная — чисто скальная работа и т. д. и т. п. В заключение он сказал:
   — Я, конечно, могу отказаться от восхождения, если мы пойдем на Белуху.
   Шарковский усмехнулся и сказал, что на Белухе нечего делать. Это было неверно, т.к. он сам в прошлом году говорил мне, что, хотя с него и не спросят, если там не будет геологических точек наблюдения /район труднодоступен, ледники, снаряжения никакого, опыта восхождений так же/, тем не менее, он, как геолог, не может оставлять такую большую площадь без осмотра, тем более, что по Катуньскому хребту проходят разломы, могущие изменить геологию района.
   Но это он говорил в прошлом году, на заре своей начальнической деятельности, а теперь, на втором году работы, познав на случаях с Борским и Богатовой всю тяжесть ответственности за жизнь вверенных ему людей, он думал иначе. И был, конечно, прав. Но подняться на Белуху ему безусловно хотелось и, под нажимом с трех сторон /Олег, Таня и я/, он сначала признал, что не прочь подняться, но у него нет времени, потом прикинул несколько вариантов распределения работы — получалось, что на Кокколе всего 6 маршрутов — правда, Кокколь и Белуху надо было делать одновременно, ни то, ни другое нельзя было оставлять на время позднее августа, даже на конец августа и то был риск, что нас накроет снег. И все-таки было решено, что Белуху сделать можно.
   — Только, — сказал Шарковский Олегу, — одного я вас не пущу.
   И верно, конечно. Если что-нибудь случится, первый вопрос будет: почему он послал туда других, а сам не пошел. Я рассчитывал, что третьим возьмут меня. Ведь мы еще прошлой осенью поклялись с Шарковским, что свяжемся одной веревкой и полезем на Белуху. Но мне было отказано — сразу! «Во-первых, — сказал Шарковский, — это слишком жирно, пускать на Белуху сразу двух съемщиков. Кто же будет делать Кокколь?» А, во-вторых, — сказал Олег, — при подъеме на Белуху нужен очень высокий темп продвижения». А я, как я и сам понимал, не мог, конечно, угнаться за молодыми здоровыми ребятами, которые на 10—12 лет моложе меня, тем более надо было нести на себе спальный мешок. Шарковский, я знал, вообще бегает по горам, как козел, Олег и того прытче. И я умолк. А начались горячие обсуждения, как лучше организовать восхождение. Ведь у нас не было почти никакого снаряжения — даже ледорубы и те были в Берели, не было питания, способного обеспечить подъем трех маршрутантов, не было ничего, кроме желания взойти на Белуху. Решили, что Олег поедет в Берель и организует все, что сможет. Через 3—4 дня он приедет в Кокколь, а там будет видно. Мне, в виде вознаграждения за утрату, было обещано подробное описание восхождения. А потом от серьезных разговоров мы перешли к шуткам, говорили о ракетах, которые будут пущены с высоты королевы Алтая, о пробках, которые полетят в потолок, когда они вернутся и т. д. и т. п.

   ВЕРХОВЬЕ ОРОЧАГАНА. 14.08.56
   Вчера совершил повторный маршрут по хребтику над нашими палатками. Шел, как всегда, осторожно и аккуратно. На возврате, около самого лагеря, Олег подал нам лошадей. Лошади были не оседланы — только переехать пустяковый брод. Я стал садиться на лошадь, а она то ли испугалась молотка, который я держал в руке около ее морды, то ли просто дернулась, я сделал интенсивное движение посадки: наклонился к ее шее и закинул ногу ей на круп. В этот момент лошадь взбрыкнула, я перелетел через ее голову и рухнул на камни. Я рассек себе голову и потерял сознание. Правда, не надолго.
   Олег рассказывает, что первые полминуты он весело смеялся (когда я слетел с лошади) и думал, что я притворяюсь и не встаю нарочно. Потом он подскочил ко мне и начал поднимать. Как только он дотронулся до меня, я пришел в себя, но, поднявшись на ноги, все еще качался и думал, что упаду снова. Олег забинтовал мне голову. От второй попытки переправы на неоседланной лошади я отказался и перебрел Орочаган пешком. Воистину, как говорится, можно переплыть океан и утонуть у самого берега.
   А сегодня шел дождь. Он начался ночью и лил до часу или двух часов дня. В маршрут мы не пошли, спали, валялись у костра, болтали всякую всячину. Без работы все-таки очень скучно. Лунькова послали в лагерь за продуктами. Сейчас уже вечер и небо хмарное. Если погода не переменится вновь к лучшему, то маршрут на Белуху может сорваться. А какая из этого маршрута может получиться финальная глава для очерка — блеск!

   ЛАГЕРЬ НА КОКСУ. 17.08.56
   15 августа мы с Шарковским пошли в контрольный маршрут по участку, где я уже ходил, но который оставался неясным. Шарковский предполагал там наличие пород девонского возраста, участок этот хорошо дешифрировался на аэрофотоснимках, а я принес оттуда фиолетовые сланцы Кураганской толщи и образцы эффузивов (изверженные магматические породы), непонятно как залегающих и неизвестно в каких отношениях находящихся с осадочной Кураганской толщей.
  Еще когда мы ехали вверх по ручью, Шарковский обратил мое внимание на целые глыбы эффузивов. Потом мы полезли с ним вверх по склону. Коренные породы, которые мы с ним простукивали молотками, были действительно в странном непонятном невиданном доселе взаимоотношении. Отдельные выходы совершенно четкой эффузивной толщи — туфы, туфобрекчии, туфоконгломераты с огромными бомбами, порфириты, фельзиты — чередовались с мощными пачками фиолетовых сланцев точь в точь как в Кураганской свите. Когда я шел по заданному мне маршруту, несмотря на его предупреждение о девоне, я, все же, был лимитирован заданным мне сроком. Я прошел по водоразделу, приняв фиолетовые сланцы за Кураганскую свиту, а выходы эффузивов /правда, не таких как мы встретили с Шарковским, а гораздо менее выразительных/ за жильные тела, связанные с многочисленными разломами. Я сопоставлял виденное со старым, уже известным мне, искал сходные элементы и сопоставления, находил их и поэтому ошибся.
   Толщи, в целом, отличаются друг от друга так же как человеческие лица. На каждом лице есть нос, рот, уши, глаза, брови и т. п. и, тем не менее, редко, только у близнецов, встретишь два лица похожие друг на друга. Так и в толщах. На «лицо» новая толща была похожа на одну из известных нам. В ней была четко выраженная слоистость, яркие фиолетовые сланцы, пологие залегания — и все-таки это была другая толща, другое «лицо». Его характерными отличиями были: наличие эффузивных и туфогенных прослоев, которых не было в Кураганской толще, мощные, по сравнению с Кураганской, и однообразные фиолетовые сланцы, отсутствие других прослоев, свойственных Кураганской и т. п.
   Я еще раз имел возможность убедиться, что в Шарковском живет настоящий геолог, настоящий исследователь, который видит не только известное ему, но и то, чего он еще не знает. Выйдя на неизвестную ему толщу, почувствовав здесь нечто новое, он как охотничья собака кинулся по следу. Он лазил по крутейшим склонам и обрывам, где только мог заметить мало-мальски интересное обнажение, он ходил взад и вперед, вверх и вниз по хребту, отыскивая контакты, выясняя взаимоотношения эффузивных и осадочных прослоев, он не знал ни усталости, ни опасности.
   И действительно: думает ли конструктор, просиживающий ночи над чертежами своего изобретения, о том, что это время полезнее употребить на отдых; спортсмен, выходящий на ленточку финиша думает ли о спокойном кресле; летчик, летящий на Северный полюс, физик, работающий в полях высокого напряжения; биолог, пробующий на себе новую вакцину — думают ли они об опасности. Нет! Живой интерес дела поглощает все остальные мысли. Он является руководящим инстинктом в поступках человека и редко подводит его. Истинный геолог, лезущий по скалам за редким образцом, никогда не сорвется.
   И все-таки, следуя за Шарковским или наблюдая за ним издали — я не мог поспеть за ним, — я боялся за него. Но он перебегал по скалам, съезжал вместе с мелкой щебенкой по осыпям, перепрыгивал ручьи и делал свое дело. В конце дня, когда мы заканчивали маршрут, он объяснил мне виденное и мне тоже многое стало понятно. Он объяснил мне, что эта новая толща не эффузивная, как виденная нами ранее девонская, и не осадочная, как Курагпнская, а эффузивно-осадочная и принадлежит, очевидно, к верхнему разрезу нашего девона, т.е., иными словами, она формировалась в период, когда вулканическая деятельность затихала, проявлялась импульсами, между которыми отмечались прослои осадочного материала.
   Теперь Шарковскому, да и мне стало ясно, что находится и на соседнем участке у Тани. Она также посчитала новую толщу за Кураганскую, а Кураганскую отнесла к серо-фиолетовой и мы с ней не «сбились» /в предыдущих маршрутах/, а теперь, хотя и надо было многое уточнить, общая структура была ясна, появился еще один верхний этаж — эффузивно-осадочный девон, и Шарковский уже думал об участках, где встречались подобные образования, но по первости и скудости знаний, они не были выделены так же четко, как здесь и что надо будет их навестить и проверить.
   Работы прибавлялось. Водораздел, за которым стоял Кокколь, был совсем рядом, погода установилась чудесная — сейчас бы только сделать Кокколь с Белухой, но новая толща приковывала нас к себе, требовала внимания, задерживала. И я подумал: когда человек бежит от медведя, чтобы задержать зверя, он кидает ему то шапку, то рукавицу. Он может кинуть что-нибудь очень дорогое — например, сумку с записями — лишь бы уберечь самого себя. Так и Кокколь. Чтобы «задержать» нас, он «кинул» сначала рудные точки — оторвал на неделю шесть человек, теперь новую толщу. Еще неделя задержки на изучение толщи, составление разрезов, увязку разрозненных кусков и т. п.
   А август уже переваливает за первую половину и иногда в это время здесь уже ложится первый снег. А погода дразнит веселым солнцем, а взгляды наши обращены к Кокколю. Если здесь интересно, то как же интересно должно быть там?
   …Все эти вопросы обсуждались утром 16 числа. В первую очередь была поставлена под сомнение возможность восхождения на Белуху. Шарковский спросил Олега:
   — Поздно ли будет пойти на Белуху в первых числах сентября?
   Олег ответил:
   — Я боюсь, что из летнего наше восхождение превратится а зимнее.
   Я спросил:
   — А в чем отличие зимнего восхождения от летнего?
   — Летом совершают восхождения, а зимой нет, — ответил Олег.
   Душа альпиниста загрустила. Нам и самим было жаль отказываться от мысли, что мы не взойдем на Белуху. Я снова предложил вариант, при котором на восхождение пошли бы Олег, Вадим и я, но Шарковский категорически отверг его. Свою мысль он сформулировал примерно так:
   — Лучше мне самому разбиться, чем отвечать за то, что погибнет один из вас.
   Но кто из нас собирался погибать? Таня спросила, нельзя ли как-нибудь форсировать осмотр этого участка. И Олег снова предложил:
   — Ответ на все вопросы может дать только гребень, а что пробираться по осыпям?
   Но так как обычный водораздел, по которому мог пройти каждый из нас, по мнению Олега, не мог «дать ответа», а искать этот ответ надо было только на гребне 3 или 4 категории трудности, то и этот вариант не был принят. Наконец, мы пришли к такому соглашению: сейчас Шарковский и я возвращаемся в лагерь, а Таня остается дорабатывать свой участок. Затем Шарковский с девчатами приезжает сюда, составляют разрезы, заканчивают работу и переезжают на Кокколь, куда я в несколько приемов должен перебросить лагерь. Олег где-то в промежутке съездит в Берель, подготовит все что можно к восхождению на Белуху, а там будет видно. Если ничего не задержит и погода будет благоприятствовать — в последних числах августа восхождение состоится.
   Плавное течение наших планов неожиданно было прервано возгласом:
   — Где же лошади?
   Я поднял голову и увидел, что место, где только что паслись 6 лошадей, пусто и что нет даже моей Холеры, которую я всегда привязывал. Впрочем, скоро лошадей обнаружили неподалеку в кустарнике. Таня, Шарковский, Луньков и Ютцев пошли за ними, Олег чистил кастрюлю на реке, я пошел за чуркой, к которой была привязана моя лошадь. там я увидел обрывок перегнившей веревки, взял чурку и отнес к палаткам — к ней мы привязывали лошадей, когда седлали их. И вдруг я увидел, что лошади, вместо того что бы направляться к чурке, спокойно перешли речку и направились вверх по тропе. Дело принимало дурной оборот. Лошади порвали веревки и путы, стабунились и пошли от лагеря вверх по тропе — картина знакомая. В прошлый год, примерно в это же время, мы «загорали» 4 дня на Суеткинском «канале». 18 лошадей исчезли, как в воду канули. Пять человек не могли их найти, хотя обшарили все окрестности. Правда, мы тогда отдохнули, построили запруду на речке Суетке и назвали сооружение «Суеткинский канал», но работу нашу это мероприятие вперед не продвинуло. И, если бы местные пастухи-казахи не пригнали бы нам лошадей (а, может быть, они их и угнали), кто знает, сколько бы мы там просидели.
   Я вспомнил и другие случаи, как приходилось в маршруте по несколько км бежать за ушедшей лошадью и сходу кинулся в брод через Орочаган наперерез лошадям. Но я не успел. Три лошади уже обошли меня, остальные, подняв хвосты, «ударили» за первыми и все они галопом умчались — только мы их и видели. Я подобрал по дороге веревку, оборванную одной из лошадей, и пошел за ними. Я знал, что рано или поздно, мы догоним лошадей, но где? — Не знал. Это могло случиться в верховьях каров в 12—15 км отсюда. Я только еще успел заметить, что моя Холера бежала без узды — значит у меня в перспективе было ехать вообще «на веревке». Впрочем, скоро меня нагнали Шарковский, Таня и Ютцев. У Тани была узда с моей Холеры — Таня подобрала ее на дороге. Она шла в сапогах на босу ногу и в сапогах хлюпала вода. Ютцев бежал в одних трусах, босиком. Шарковский держал портянки в руке, потом обулся. Мы продолжали следовать за лошадьми. Я один раз попытался обойти их сбоку по осыпям, но как только лошади увидели меня, они снова ударили в галоп, и мои усилия оказались тщетными.
   Когда мы ехали в поле, то накупили по дороге всяких книжек Вальтера Скотта и Майн Рида, и сейчас эта погоня за лошадьми напомнила нам эпизод из «Всадника без головы» — охоту за мустангами. И хотя наши лошади не были мустангами, но бежать за лошадьми пешком даже по долине, даже по тропе — я думаю, что даже Морису-мустангеру такая задача показалась бы сложной. Но, как я уже сказал, наши лошади не были мустангами, а потому, отбежав от нас на изрядное расстояние и видя, что люди /беспомощные человеки/ спокойно следуют где-то позади них, вышли на хорошую луговину и стали пастись. Тут Шарковский обошел их по пойме, а я со стороны склона и мы начали отгонять их обратно по направлению к лагерю. Но т. к. на тропе стояли Таня с Ютцевым, а Ютцев в трусах страшно походил на первобытного человека, то лошади забрали вверх по склону, и вскоре мы их подогнали к осыпям.
   Лошади могут ходить по камням, но, в принципе, боятся делать это. Два раза они прорывались мимо нас обратно на тропу. Один раз я с Шарковским поймали трех лошадей на веревку, но перегнившая веревка оборвалась еще раз. Впрочем, мы бы и не удержали трех лошадей. Таня все тянулась к своему, протягивала ему сахар и звала:
   — Рыжий… Рыжий…
   Но, Рыжий, в обычное время готовый залезть за куском сахара в палатку, сейчас не обращал на нее никакого внимания. Поводя ушами и поджав хвост он выглядывал, как бы прорвать оцепление. И прорвал. Но я с Шарковским вновь натянули веревку и задержали двух лошадей: Холеру и Иноходца. Начало поимки было положено. Я зауздал Холеру, Шарковский сел на нее и стал уже верхом загонять остальных лошадей к камням. Вскоре был пойман и Рыжий и кобыла Шарковского. «Махно» Лунькова и Лысанка Олега не давались дольше других. Их мы просто гнали по тропе между нашими, уже пойманными, лошадьми. А когда они приобвыкли, поймали и зауздали их.
   В лагерьке выкипала уже третья кастрюля чая, солнце перешло зенит, а часы показывали два часа пополудни. Танин маршрут рухнул. Еды не оставалось и в половине четвертого мы все выехали в Лагерь на Коксу.
   Вспомнил: когда мы ходили в контрольный маршрут с Шарковским, то встретили медведя. Мы только полезли к обнажению, как на увал выскочил Луньков и что-то закричал, делая знаки руками, чтобы мы шли к нему. Мы были у реки, которая заглушала то, что кричал нам Луньков, но, по его жестикуляции, догадались в чем дело и со всех ног кинулись к лошадям. Когда мы выбежали на бугор, то увидели большого бурого мишку, который улепетывал от нас со всех ног. Он бежал вниз по речке, которой мы только что поднимались и, возможно, шел по нашему следу. Когда мы его увидели, он был уже довольно далеко, но Луньков с Ютцевым говорят, что медведь подходил довольно близко и пустился наутек, только лишь когда Луньков стал звать нас.
   По дороге в лагерь мы с Таней разговорились об Олеге. Когда она рассказывала мне о том, как они ходят в маршруты, я хорошо представлял себе все, но, сейчас, когда пишу эти строки, все припоминается уже снова очень смутно — вот что значит, когда не видел сам. Но один эпизод мне запомнился ярко. Таня рассказывала, как они лезли по крутому склону к контакту и, в конце концов, она убедилась, что ей добраться туда надо очень много времени. Она решила отказаться от этой попытки и тогда Олег предложил, что он сходит один. Таня отпустила его и с трепетом сначала наблюдала, как он карабкался по скалам (очень красиво лез), потом поднимался выбивая ступеньки по крутому снежнику, потом исчез из вида — тут Таня переживала за него больше всего — и, наконец, появился у контакта. Вскоре он начал спуск. Особенно красиво и быстро он спускался по снежнику (4 минуты спуск — 20 минут подъем), упираясь ручкой молотка и делая петли вправо и влево, он скользил по снежнику в ботинках, как слаломщик на лыжах, наклоном корпуса придавая телу нужное направление. И во всей его пригнувшейся в коленях фигуре, в снежных брызгах, вылетающих из-под рантов ботинок, в скорости, с которой он спускался, было нечто от слалома. А когда он достиг подножья снежника и распрямился, точь в точь как лыжник, прошедший ленточку финиша, и теперь имеющий право пройтись спокойно и не спеша, было в его фигуре и торжество победителя и удовлетворение спортсмена, хорошо прошедшего свою дистанцию. Ко всему этому Таня добавила, что Олег принес очень подробное и очень толковое описание контакта.
   Но что значит «лезть красиво»? Лезть красиво это значит не балансировать. Олег поднимается по склону плавно и в то же время быстро. Как будто какая-то неведомая сила тащит его вверх. Тело его перемещается над скалами спокойно, без рывков. Он не задерживается, выбирая точку опоры, но нога его никогда не срывается. Он не озирается, не колеблется, кажется, что даже не раздумывает при продвижении, как не раздумывает человек, идущий по ровной гладкой дороге.
   Любой из нас двигается совершенно иначе. В движениях чувствуется осторожность, вызванная недоверием к точке опоры, крутизне склона, правильности выбранного направления. Движения наши порывисты и перемежаются с периодами длительного раздумья или передышками. Скорость подъема незначительна - сразу чувствуется, что человек идет не по обычному пути.
   Вообще, надо сказать, что в Олеге, в каждом его движении, в каждом взгляде и т. п. чувствуется истинный исследователь. Все его интересует, он все хочет знать, всему ищет объяснения. Будучи физиком, т.е. человеком точной науки, он и здесь хочет получить о всех явлениях природы точный, математический ответ. Он притаскивает на своих могучих плечах груды камней, чтобы спросить Шарковского, что это, а что то? Он колотит камни в маршруте. Увидев что-то ставшее ему знакомым, он проверяет себя, спрашивая:
   — Вон там контакт?.. Здесь складка?..
   И еще один эпизод. Звончиху они бродили из озорства. А вот Фомину, оказывается, они бродили, потому что иного выхода не было. Я живо представил себе этот момент: вечереет, солнце уже опустилось за высокие хребты и в глубокой каньонообразной долине реки Фоминой уже сгущается темнота. По крутому склону спускаются две человеческие фигурки — одна идет впереди, прощупывая дорогу. За плечами большой рюкзак, но движения четки, уверены, тренированы. Фигурка с рюкзаком то и дело останавливается, поджидая вторую, которая идет медленнее, не так уверенно, осторожно ощупывая каждый шаг. Первая фигурка — Олег, вторая — Таня. Они спускаются по заданному им маршруту. Внизу, в темноте под скалами шумит река. Спуститься к ней, и ты дома — знакомое ощущение каждому, кто ходил крутыми склонами. И вот они внизу. Вздох облегчения, но рано. Фомина шумит, бьется на камнях. Ее течение стремительно, мелководность обманчива…
   Две фигурки стоят на берегу. Иного пути как через реку нет. Позади стена, по которой они только что спустились. Да и куда идти назад? По бокам валуны, болото и приторы. Надо переходить реку. И тогда снова на выручку приходят знания и опыт Олега. Они обнимаются с Таней за плечи, образуя, так называемую, «таджикскую стенку» и вступают в воду. Олег идет справа, выше по течению. Но одному, даже такому сильному и опытному человеку как Олег, не удержаться под напором горных вод. Олег опирается на плечо Тани, Таня на плечо Олега — четыре ноги это в несколько раз прочнее двух ног, плечо товарища — самая лучшая опора. И вот река позади. Мокрые, они выбираются на противоположный берег. Где-то здесь тропка, которая приведет их к палатке. Веселые и довольные две фигурки топают в сумерках по каменистой тропке…
   Можно говорить отдельно об Олеге, можно говорить отдельно о Тане, а можно и правильнее всего говорить о маршрутной паре — Олеге и Тане. Это было не просто сочетание двух людей разных качеств, дополняющих в маршруте друг друга, это было новое качество — маршрутная пара, столь же индивидуальная и неповторимая, как и каждый из маршрутантов в отдельности. Умение лазить по скалам с одной стороны и неодолимое желание залезть на скалы — с другой. Интерес к живой природе и знание законов этой природы. Молодость и энтузиазм, опыт и увлечение. Общность походной жизни, любовь к палатке, к вечернему костру. Сочетание, рождающее успех. Не было маршрута, который бы эта пара не смогла бы пройти, не было задания, которое оказалось бы им не под силу, не было таких трудностей, которые могли бы омрачить радость их труда. Там, где Таня ничего бы не смогла сделать одна, приходил на помощь Олег, там, где Олег был бы бесполезен один, вдвоем с Таней они добивались настоящего результата геологического исследования. Эта пара была настолько органична в своем содружестве, настолько соответствовала условиям и требованиям нашей работы, что какой бы трудности не доставался участок другому геологу, никому и в голову не приходило потребовать Олега к себе.
   …В 7 часов вечера мы приезжаем в лагерь на Коксу. Одновременно подходит с противоположной стороны караван. Его предвестником служит Грозный, который появляется из лесной чащи и занимает свое место около кухни. Прибыли продукты, письма. Все в порядке. Лошадь с вьюком найдена в лесу. Все цело, хотя сама лошадь обессилела — так ей и надо, не надо обрываться. Но этот (хороший) вариант нами не был предусмотрен. Сегодня, 17-го августа, Шарковский, Таня и Рита уехали на день к Сизову, я сейчас приступлю к комплектовке вьюков. Завтра начнется последнее Великое Кочевье на Кокколь.

   НИЖНИЙ ЛАГЕРЬ. 19.08.56
   Снова Кокколь. Вчера утром, а точнее днем, мы вышли с восемью вьюками — первая переброска. С утра погода была ясная, потом надвинулись грозовые тучи. Мы думали переждать, но дождь шел стороной и подготовка к отправке не прерывалась. Когда ушла первая тройка, грянул град. Мы пережидали его более часа и между первой группой каравана и второй образовался разрыв. Перед нами уехала съемочная группа: Шарковский с девчатами. Мы двигались неспешно и благополучно. Вдруг Гапонов вспомнил, что Филиппыч не расписался в ведомости, которую надо было уже отправлять в Берель. Мы достигли лагеря Шарковского, но застали там только Риту и Таню, они ставили палатки. Шарковский уехал с Галей и Аллой в сопровождении Филиппыча к месту разреза новой толщи. Гапонов остался его ждать и забыл передать нам ключи от ящика с консервами. Под перевалом нас вновь накрыл град. Тропа на перевал вела хорошая, но крутая, мы продвигались очень медленно, а град (до 1 см) хлестал все яростней.
   Природа прилагала последние усилия, чтобы не допустить нас на перевал. Вокруг высились мрачные черные и буро-красные (от лишайников) скалы. Бесконечные осыпи покрывали склоны. Висячие каровые ледники тускло смотрели на нас белыми бельмами.
   И вот, среди всего этого хаоса камней, града и мрака, возникли перед нами домики. Они стояли в камнях (на высоте около 3000 м), полуразрушенные, окруженные хламом, сопутствующим всякому отступлению. Глазища окон без стекол мутно смотрели в заволоченное тучами небо. Опустошением и тоской веяло от них. Они стояли немыми свидетелями победы природы над человеком, а среди камней и развалин продвигалось несколько фигурок — конники с вьючными лошадьми в поводу. Они двигались, спрятав головы под капюшоны, не различая дороги, думая лишь о том, как бы скорее выбраться из этой мертвой, обездоленной земли.
   В 6 часов 10 минут вечера мы вышли на дорогу к Нижнему Лагерю. Град, видя, что нас все же не остановить, поутих, стал мельче и вскоре прекратился вовсе. Мы ехали по широкой тележной дороге. Впереди светилась на солнце долина Б. Берели. Густел лесок. Там, мы знали, нас ждут комнаты и ужин. В 8 часов мы были на старом родном пепелище. Не все здесь было так, как мы оставили. Не было печей и труб — их вывезли в Урыль, стекла были выбиты; лишь в одной комнате на стене красовалась надпись: «Пусть здравствует и процветает дружба лесоустроителей и геологов!» и, вместо восклицательного знака, стояла опрокинутая над стаканом бутылка. Лесоустроители, как и мы, бродячий народ. Случилось нам однажды оказать им услугу, и вот теперь, зная, что мы придем на Кокколь, они приветствовали нас этой надписью.
   Мы взломали ящик с консервами и уже кончали ужин, как приехал Гапонов. Он гнал в темноте. Перевал и брошенные домики привели его в еще большее, чем нас, неприятное состояние. Ему на ум пришли всякие ведьмы и домовые. А Олег сказал, что когда он был здесь с Таней, стояла одуряющая жара, и перевал походил на обширную каменистую пустыню. Мы переночевали вповалку в одной из комнат, а сегодня утром разъезжаемся: Олег и Толя-III уехали в Берель, я и Толя-IV уезжаем обратно на Коксу. Остальные остаются. Но, хотя мне и предстоит еще двойная дорога — на Коксу и обратно — я уже считаю себя на Кокколе, т.е. дома!

   КОКСУ. 20.08.56 
   Вчера вновь пришел на Коксу. Верхний Лагерь проходил в ясную погоду и он не показался мне таким мрачным. И все-таки картина опустошения и запустения угнетающая. Ехал вдвоем с Толей Ютцевым, вели четырех коней. Сначала вели их в поводу, потом гнилые веревки пообрывались и мы провели лошадей гоном. Проезжал лагерь Шарковского, оставил ему последние радиограммы. Какую только ерунду не передают по радио. Между прочим, забросить нам в Катон свежие овощи. Заманчиво, а как мы их заберем из Катона? Еще раньше предложили аэровизуалку. Шарковский запросил самолет между 1—5 сентября. Надеюсь, что полеты возместят мне восхождение на Белуху.
   В лагере на Коксу двое: Ивановна и Сайлау. Масло, как и консервы, в Верхнем Лагере на замке, а ключ у Гапонова. Хотел взломать ящик, но Ивановна воспротивилась. Страсть к экономии у нее просто болезненная — жалеет масло для самой себя. Накормила нас ухой и в 7 часов вечера я завалился спать. Спал до 7 утра, позавтракал и снова проспал до 2-х дня.
   Приехали Сизовцы. В одном из маршрутов они обнаружили пещеру — говорят, человек 30 уместится. Пол выложен каменными плитами, когда вскрыли плитки, обнаружили яму и в ней лед. В самой пещере нашли жаровницу — горшок диаметром 35—40 см, сделанный из гравийного материала или скорее дресвы гранитов, цемент глинистый. Горшок с наружной стороны гладкий, с внутренней — черный и прокаленный на 3/4 толщины стенки, видимо, в нем держали угли. Еще нашли большую продолговатую гальку, которая могла служить пестиком и подобие каменного ножа. Истинная ценность и датировка этих предметов определятся в Москве, но и сам факт находки уже очень интересен. Хотел бы сходить осмотреть эту пещеру сам, но завтра уезжаем, а с Нижнего Лагеря ее не достать, разве что Шарковский захочет осмотреть ее специально.
   Днем через наш лагерь проходили пьезокварщики из Усть-Каменогорска. Ходят по одному, карты у них рыжовки, вид неавантажный. Я подумал: мы снабжены не блестяще, но все же у нас хорошая топооснова, аэроснимки, достаточно коней, хорошие кадры. А у них? Один из них, только на том основании, что у него на руках дрянная рыжевка с разреженной сеткой горизонталей, скопированная с карты 100 000 масштаба, считает, что они проводят здесь съемку /геологическую!/ и поиски, также 100 000 масштаба. И лесоустроители снабжены не лучше — не имели жизненно необходимых для них фотосхем. Так что мы живем еще не так плохо, по сравнению с другими.
   …Вечером соорудили «ташкент». На Сизова неожиданно снизошло трудовое вдохновение и он тащил к костру одну корягу за другой. Даже Ивановна удивилась, сказав:
   — Когда нужно дров, никого не допросишься, а сейчас кому он таскает?
   — «Он же для людей!» — вспомнил кто-то…
   Но, так или иначе, мы славно посидели у костра. Я вновь начал расспрашивать о пещере и выяснилось, что это была, собственно, не пещера, а искусственное каменное жилище, которому потолком и стенкой служили большие каменные глыбы, а боковые стенки были выложены каменными плитками, как и пол. Потолок, т.е. верхняя глыба, был закопчен. В пещере был так же гладкий камень, служивший лежанкой.

   КОКСУ — НИЖНИЙ ЛАГЕРЬ. 23.08.56
   21.08.56 Я проснулся рано утром. Солнце еще не взошло, но небо было ясное, чистое, на траве лежал иней — все предвещало хорошую погоду. Торопиться было некуда и я поднялся в половине восьмого. Сайлау уже не было — он ушел за лошадьми. Я разбудил остальных, мы позавтракали, сняли палатки, приготовили последние вьюки, а Сайлау с лошадьми все еще не было. Наконец, в 10-м часу он пригнал несколько меринов, а все кобылы с жеребцом так и не были найдены. Сайлау поел и с Геной отправился на поиски. Я решил отправить первую группу. Первым ушел Толя-II. Он повел хромую лошадь и я освободил его от вьючки. Часов в 11 вышли с вьюками Сизов, Щербина и Юра. Сайлау лошадей еще не нашел.
   Солнце припекало, было безоблачно, мы лежали на тенте без рубашек и я думал, что будет, если не найдут лошадей. Как водится в подобных случаях, мы отправили с первыми вьюками весь хлеб и продукты и, случись нам действительно задержаться, нечего будет даже поесть. Впрочем, я не особенно беспокоился. Геологическая судьба приучила меня к тому, что ничего не бывает гладко, но и ничего не кончается печально (тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!). И в самом деле, к 2-м часам дня лошади нашлись — они ушли на самый водораздел — к пещере, там не было мошки (гнуса).
   Времени оставалось впритирку. Мы быстренько завьючили лошадей и вышли. Дорога была знакомая, сколько раз мне приходилось проезжать по ней, но это был последний переезд. Каждый отработанный и оставляемый позади кусок и радует и печалит. Я ехал, последний раз оглядывал склоны, по которым карабкался, камни, о которые спотыкался и думал о Кокколе, об очерке, о доме, о чем угодно. Верхний лагерь мы проехали в хорошую погоду. Правда, был уже вечер и было холодно, но солнце освещало рудник и он казался теперь приютом среди камней. По скалам, по бортам каров видны были хорошо выбитые дороги, которые вели к слепым темным входам в штольни, склоны были в рубцах разведочных канав, по ручьям виднелись отвалы перемытой породы. Брошенные кувалды, какие-то колеса, части машин — говорили о том, что человек здесь потрудился изрядно…
   А дорога вела нас все дальше и дальше и вот перед нами снова Нижний Лагерь. Так как Ивановна ехала с нами, то кашеварили Алла и Таня. Мы как раз поспели к ужину. Все были в сборе. Все, кроме Сайлау и Гены. Они гнали лошадей, вырвались вперед и, не зная дороги, упороли «в не туда». Впрочем, скоро приехали и они. Кроме наших на Лагере были еще четыре туриста — ленинградцы. Мы их кормили — как водится, у них вышли все продукты.
   22 и 23.08 камералили, мылись в бане. Приехал Олег, привез что мог для Белухи. Рассказал, что встретил в Берели знакомых туристов. Один из них — высокого роста, с ясными серо-голубыми глазами, в тирольской короткополой шляпе со шнурком и ботинками с триконями на ногах, с объемистым рюкзаком, из которого торчит ледоруб. Этот турист рассказывал, что идут с Шилвы, поднимались в кар на ледник длинною 2 км, хотел бы пойти на Белуху (у него 3-й разряд альпиниста), да не с кем. С удовольствием пошел бы с нами, да не может ждать — 7 дней! Он 5-го сентября должен быть уже в Ленинграде и приступить к работе. Еще Олег сказал, что группа альпинистов из МАИ подошла сейчас к Катунскому леднику и собирается подняться на Белуху. Просто обидно, что столько народу поднималось и поднимается на эту гору из чисто спортивного интереса, а нам предстоит по необходимости повторять проторенные маршруты в неудобные для нас сроки и без необходимого снаряжения.
   По рации сообщили, что высылают нам свежие овощи и сегодня снарядили в Берель караван — 6 вьючных и 4 человека. Прямо регулярное сообщение.
   Таня рассказывала, как она и Шарковский лазили в штольни на Верхнем Лагере. Там все обледенело.
   — Мы идем по заброшенной штольне. Идем со свечками. Штольни обледенели и неровные желтые отсветы неяркими бликами ложатся на стены. Впереди темнота, позади темнота. Холод. Мы идем почти что ощупью. Михаил продвигается быстрее и я отстаю. Он ждет меня. Над головой черное отверстие — вертикальная выработка — гезенг. Я подхожу и он начинает подниматься вверх. Ступенек нет. Стенки и крепления обледенели. Все неверно, шатко — вот-вот рухнет. Я спрашиваю:
   — Мне подниматься за тобой?
   — Нет.
   Он лезет наверх и вскоре слабый отсвет его свечи исчезает. Очевидно Михаил вошел в новую штольню, параллельную той, в которой осталась я. Слабый ветерок колышет пламя свечи, вот-вот задует его. Я жду. Одной в глухой темной штольне глубоко под землей — жутко. Я кричу:
   — Ми-ша-а!
   Ответа нет.
   — Ми-ша-а!.. Ми-ша-а!..
   — А-а-а… — доносится сверху неясный ответ.
   Наконец, над головой появляется пятно желтого света, что-то шуршит, осыпается мне на голову и плечи. Я отодвигаюсь. Шарковский спускается вниз и спрашивает:
   — Ты что?
   — Ничего. Вдвоем гораздо веселее. Что у тебя там было интересного?
   …Мы идем к выходу. Вот вдали забрезжило что-то светлое, вот оно округляется, принимает четкую форму — это выход, дыра, через которую мы проникли под землю и теперь возвращаемся обратно. Дыра все ближе, ближе. Мы ускоряем шаг. И вот мы снова на земле.
   Шарковский о исследовании штольни рассказывал так:
   — Оледенение штольни — не натечное, а кристаллическое. Освещенное пламенем свечи, штольня представляла собою сказочно-фейерическое зрелище. Кристаллы льда на стенках вспыхивали и искрились под разными углами, как многогранные алмазы. Если поднести свечу к стене, то видна была их причудливая узорчатая форма. Особенно красиво было в забое. Здесь было небольшое сферическое расширение, свободное от крепи. Только большие, до двух метров, сосульки спускались с потолка и поднимались от пола, образуя ледяные сталагмиты и сталактиты. Полая, вогнутая поверхность забоя сверкала как внутренность шара, выложенного алмазами. Правда. свет свечи не проникал далеко и поэтому отдельные блестки «алмазов» были как бы выхваченными из темноты. В самой штольне было не так красиво — мешали крепи полудверного характера. От штольни вверх поднимались вертикальные ходы, так называемые «гезенги», или «восходящие». Гезенги были выложены крепью на подобие колодезного сруба. В стороны от гезенга, и особенно в его верхней части, шли коротенькие слепые забои. Я там еле на брюхе прополз. Вернулся, как черт. Видишь, и сейчас вся телогрейка в стеарине.
   Завтра надо идти в маршруты, но погода вновь захмарилась, несколько раз собирался дождь, но так и не собрался… Что-то не пишется, сейчас лягу спать, а завтра посмотрим — утро вечера мудреней.
   24.08.56 Весь день за окном дождь. Шарковский сказал:
   — Чем нас проводил Кокколь, тем и встретил.
   26.08.56 Третий день льет дождь, а точнее, мы просто находимся в зоне облачности. Как-то в июне я писал отсюда домой: «Если вы хотите посмотреть, как мы живем, в непогожий день поднимите голову и посмотрите наверх. Там, на высоте облаков и среди них, находится наш лагерь». Но, то было в июне, а сейчас конец августа, т.е. время, когда на Кокколе уже ложится снег. И мы смотрим в окна и не знаем: может быть пришло это время?
   Туман плотный, белый. Он окутывает все вершины вокруг лагеря, а о дальних и говорить нечего. Иногда туман разрывается и тогда видно как горы седеют. А мы сидим и ждем. Сапожников ждал погоду перед восхождением на Белуху 17 дней, но это было его единственной задачей и это было в июле. Для нас 17 дней ожидания — неслыханная роскошь. Мы сидим и смотрим на небо только потому, что остальная площадь уже заделана, потому что нам необходимо дождаться ясных дней и, хотя бы по снегу, закрыть Коккольский участок, потому что у нас нет сейчас другой задачи, как сидеть и ждать. И я подумываю: не добился ли Кокколь своего, кидая нам «куски» на Орочагане, не задержал ли мне кульминационные и выигрывающие главы очерка. Рушится восхождение на Белуху, парадное завоевание Кокколя, «пунша пламень голубой» и т. п. И, вообще, я устал носить очерк в голове. Мне уже хочется, чтобы все было кончено, хочется сесть за машинку и положить свои мысли на бумагу. Но, до конца далеко, точнее — конца не видно и от этого настроение мое, как погода — скверное.
   Да и не только у меня. В партии также чувствуется и усталость и близость конца полевых работ. Народ стал грубее, в частности Шарковский. Галя Григораш не пишет писем, т.к. уже не ждет на них ответа. Она полагает, что 15/IX выедет уже из Берели. Но особенно «проявился» в эти дни Луньков. Я даже удивился. Началось это еще на предыдущем лагере. Шарковский с девчатами уходил на детализацию, мне была поручена переброска лагеря. Я прикинул — получалось, что лагерь надо было перебрасывать в два приема: не было веревок, лошади были посбиты, людей не хватало. Правда, я не учел, что ко второй переброске должны спустится с гор 6 человек Сизовского отряда, но, так или иначе, я рассчитывал на Лунькова и поэтому, когда он сказал, что вот, мол, он приедет, раскинет рацию и будет сидеть на Кокколе, я сказал ему, что рация пойдет вторым караваном, а он со мной сходит два раза туда и обратно. Вот тогда-то он меня и удивил. Сначала он сказал:
   — Я не могу прерывать связь на столько времени.
   — Ты и не будешь прерывать ее надолго, — возразил я, — через день ты вернешься. Кроме того, что проку от связи, если начальника нет на лагере, все равно отвечать ты не сможешь.
   И тогда он сказал:
   — Все равно, это не моя обязанность перебрасывать лагерь.
   Я даже опешил:
   — А кто обязан? — спросил я. — Я обязан?
   Его разговоры настолько походили на рассуждения Ютцева, что я даже озлился.
   — Мне странно от тебя это слышать, — сказал я ему, — еще когда студенты говорят подобное, то это куда ни шло, но ведь ты старый экспедиционный работник, тебе ли говорить подобные вещи?
   Но воздействовать на Лунькова логикой оказалось невозможным. Он стал повторять, что не его обязанность везти вьюк /кроме рации/, не его обязанность готовить вьюки, работать радистом и даже чинить приборы. Примитивность и ограниченность его рассуждений была столь очевидна, что я оставил его, сказав: «Поступай, как знаешь».
   Вечером приехал Шарковский, он ездил к Сизову, и, когда я рассказал свой разговор с Луньковым, только рукой махнул:
   — Отправь его на Кокколь. Пусть сидит там. Здесь меньше вони будет.
   И добавил:
   — В Москве мне говорили: «Луньков! Луньков!» А на деле он оказался дерьмом на палочке. Ему бы только сидеть где-нибудь на полярной станции, чтобы большие деньги сами текли на водку.
   Насчет водки он заметил правильно. Луньков страдал от отсутствия водки, даже прикладывался к одеколону. В последний приход каравана Гапонов, по его просьбе, привез ему поллитровку, но Шарковский отобрал:
   — Вот еще! — сказал он. — Каждый будет здесь разводить пьянку, когда ему вздумается.
   Шарковский еще сказал мне, что Луньков вообще последнее время ныл, вроде Ивановны, выражая недовольство полевой бродячей жизнью и мечтал об оседлости. Мы его тогда также квалифицировали, как человека случайного в нашей работе.
   И вот лагерь переброшен. Луньков оставлен на Кокколе, я возвращаюсь на Коксу и снова прихожу на Кокколь. В нашей комнате во всю длину стены установлены топчаны, а один топчан стоит отдельно — это топчан Лунькова. Перед ним столик, на столике рация и приемник. За это претензий у меня к Лунькову нет — наоборот, правильно, рабочее место всегда должно быть удобно для работы и хорошо оформлено. Но вот наступает вечер, ночь, а из приемника все несутся звуки легкой музыки. Луньков ловит ее на всех волнах всех радиостанций. Больше его ничего не интересует, даже последние известия. Я выразил некоторое неудовольствие как репертуаром, так и его обилием. Луньков опять «забурился». По обидчивости он превосходит даже Гапонова.
   — Я имею право слушать музыку, — сказал он.
   Но шел уже первый час ночи и я возразил:
   — А я имею право на отдых. И по законам общежития после 12 часов радио выключается.
   Луньков заявил, что он может переселиться из этой комнаты, если большинство не хочет слушать музыку, а я ответил, что и я могу уйти отсюда, если большинство хочет слушать эту бесконечную какофонию. После этого я накрылся с головой и заснул.
   Наутро была камералка, я работал над картой, а Луньков перетащил в это время свой топчан, рацию и приемник в соседнюю комнату. За ним переселился и Игорь. Шарковский остался на старом месте, Олег (по приезде) тоже. Луньков и Игорь притащили раму, застеклили окно, сложили печку и зажили как на зимовке. Вечерами к ним собирается народ — слушают музыку, да и вообще в куче веселее. Я избегаю заходить туда. И не из-за конфликта — плевать я хотел на этот конфликт и на Лунькова /Мы с Шарковским еще смеялись, когда происходило переселение и я в шутку предложил: «Давай переселимся и мы туда, а потом снова скажем, что нам не нравится и опять выживем Лунькова»/, просто, как я уже сказал, у меня скверное настроение, а на людях оно становится еще хуже. На этом с Луньковым можно покончить.
   Остается только рассказать, как проходят эти непогожие дни. Шарковский сначала доделывал карту, потом с Олегом они занялись ремонтом обуви и подготовкой снаряжения к восхождению. Раздобыли где-то шинную резину, надергали из старых ботинок и ящиков гвоздей, сделали из трубы «лапу» и стали сапожничать. К ним присоединилась Рита. Целый день они кромсали резину, заколачивали гвозди, точили «кошки», подгоняли их под обувь и т. п. Надо сказать, что получилось у них совсем не плохо. Пусть несколько грубовато, зато прочно.
   Таня, Галя, Алла и Рая полдня готовили для Белухинской группы красные бумажные флажки (Олег сказал, что такими флажками метят дорогу на ледопадах, чтобы при возвращении не тратить времени на отыскание мест для спуска). На оборотной стороне девчата писали всякую чушь, вроде: «Вперед, к ослепительным вершинам Белухи», «Счастливцы, мы вам завидуем» и т. п. Особенно «хороши» были надписи, сделанные Раей. Грамматические и стилистические ошибки начисто искажали смысл пожелания, но все сходились на том, что пожелание будет понято правильно. Одна из Раиных надписей на флажках гласила: «Альпинисты, смотрите на зад!». Надписи делались тайком от белухинцев, так сказать, в виде приятного сюрприза. Они должны обнаружиться уже в маршруте, когда будет метиться путь по леднику.
В перерывах между этими двумя выше описанными занятиями, играли в преферанс, я стал брать у Гали уроки стенографии. Плюс ко всему, выяснилась еще одна «трогательная» подробность: кончилась крупа. Вчера на ужин выдали по порции сгущенки с хлебом и чаем без сахара. Караван придет только завтра или послезавтра. Правда, он привезет свежие овощи, но что мы будем есть два дня до его прихода?..
   Ну, вот, озлился, и немного полегчало. Жаль только, что все написанное имеет очень маленькое отношение к очерку.
   Справедливости ради я должен добавить, что любовь и пристрастие ко всему, что относится к радио, заслуживает Лунькову самое высокое одобрение.
   …Я проявил 6 пленок и сварил 3 бутылки «зелья» на праздник. На время занял себя, но все равно — ничего не радует. Зашел в комнату к рабочим. В железной печурке гудит пламя. Жара — в одной рубашке и то не вытерпишь. Генка валяется на нарах, изнывает от жары и безделья. Толя Меркулов и Рая в два голоса орут: «…Видно любит здорово! Но не говорит. Слова, без которого…» Пропоют до конца и опять сначала.
   Райская жизнь — кормят, а работу не спрашивают. Работяги считают, что вот так просидим до 15 сентября /и ведь сроки-то знают!/, а потом уйдем в Берель. Черт бы их побрал, если это будет так. Пожалуй, единственный человек, у которого необъяснимо хорошее настроение — это Таня. Если она не ходит колесом, то только потому, что нет места.

   27.08.56
   Сегодня с утра — в 6.45 — за стеной Луньков уже включил музыку. Небо по прежнему серое, вершины окутаны туманом. Вчера рацион питания был следующий: утром — чай с остатками сгущенки, вечером — чай не сладкий с остатками масла. В обед девчата из серой муки смастерили лапшу. Она не хотела сохнуть и суп получился вроде густого месива. Его заправили мясными консервами. Я достал черный молотый перец, который берег для плова. Приступы одиночества лечил сном и преферансом.
   Около 10 часов утра зашла Таня, обругала нас «сонями» (а мы вовсе не спали, а интенсивно обсуждали вопросы вечной мерзлоты, морозного выветривания и новации) и сказала, что «по ее маршруту просвечивает солнце». Я вышел. По ее маршруту — Катун-Берельский водораздел, лежал плотный белый туман, но над головой действительно просвечивали голубые пятна чистого неба и где-то внизу по долине Берели было какое-то подобие солнечного света. Прибежал с умывания Олег, сказал, что вода спала — значит ночью не было дождя. И еще он сообщил, что Шарковский изменил распределение маршрутантов и берет его с собой с тем, чтобы быстрее сделать Коккольский участок и — на Белуху! Ура! Мы ломим — гнутся шведы… Вопрос: кто кого? — кажется решается в нашу пользу.
   11 часов. Облачность поднялась, солнце скрылось. Вершины и водоразделы покрыты снегом. Снова пошел дождь. Нехорошо!
   11.45 — солнце! Много солнца. Шарковский принял новое решение: если погода установится, то завтра они выходят на Белуху.
   15 часов. Снова дождь, снова облачность закрывает все вершины.
   ...И так все время — то дождь, то прояснение. В 5 часов вечера пришел караван. Его предвестником был Грозный. Радости его не было края. Он заглядывал в комнаты /как дисциплинированный пес в комнаты он не входит/, приседал на задние лапы, виляя хвостом, умильно заглядывая в глаза. Стоило только позвать — «Мошенька… Грозненький…» — как он кидался со всех ног. А ведь я помню эту собаку, когда она впервые в прошлом году пришла к нам с Филиппычем. Она легла под тентом у седла и недобрым ворчанием встречала каждого, кто подходил к седлам.
   Вскоре прибыл и сам караван. Картошка! Помидоры! Огурцы! Два дня мы сидели на клецках. Народ сбежался к каравану. Вьючные лошади хватались на расхват, моментально расседлывались, а вьюки торжественно сносились к кухне. И вот отлетают первые планки от ящиков. Красные помидоры! От них нельзя оторвать взгляда. К ним тянутся руки. Генка уже хрустит зеленым огурцом. Еще мгновение и начнется «голодный бунт». Приходится вмешаться. Я разогнал народ, отказываю в маленькой помидоринке Шарковскому, прогоняю Игоря, делаю замечание Ритуле — словом, наживаю себе кучу «недругов». Но порядок восстановлен.
   Ивановна готовит салат — каждому по полной миске. Ритуля ставит вариться картошку. Ей привезли посылку с яблоками, они лежат горкой на столе и так пахнут — сил нет! На ужин не пришлось кричать дважды. А когда первый аппетит был удовлетворен, начались прочие разговоры. Олега интересовало, встретил ли Сергей альпинистов из МАИ, восходивших на Белуху. Сколько их поднималось? Когда начали подъем и когда кончили спуск? Кто-то спросил, были ли с ними девушки? И т.д. и т. п. Сергей отвечал, что да, он встретил эту группу сегодня 5 часов назад, что это были студенты МИСИ им. Куйбышева, а не МАИ, что их было 7 человек, из них 2 девушки, одна из них хорошенькая и обе они были в свитерах с оленями. Эти ответы — на остальные вопросы он ответить не мог — мол, у него не было времени на разговоры с ними, настолько умилили нас, что я спросил дополнительно — как звали хорошенькую девушку и не взял ли он ее московский адрес. Олега я «утешил», сказав, что все, что его интересует, можно будет выяснить в Москве!
   Потом Гапонов передал остальную часть разговора с МИСИвцами. Они спросили, есть ли у нас ледовые крючья, т.к. без них нечего и идти. Я сказал, что нет. Они сказали, что это плохо. Но я сказал, что у нас есть инструктор-альпинист. Они сказали, что это хорошо.
…Мы весело смеялись. И, хотя погода не налаживалась, настроение резко поднялось. А на Верхнем Лагере снег лег на 20 см — рассказывали пьезокварщики.

   30.08.56
   Проснулся — за окном бело. Падает густой мокрый снег. Все в снегу — трава, деревья, дома. А как же восхождение? Очерк? Малый Кокколь? У меня снова резко упало настроение. Попробовал проявить порвавшуюся на Берельском маршруте пленку — ослепил ее и испортил. А один кадр там был просто потрясающий — Олег на фоне большого ледопада и надо всем вершина Белухи. Все это можно было разглядеть на пленке, но не больше. Я выбросил ее.
   Сейчас 12 часов 45 минут. Снег продолжает падать густыми белыми хлопьями. Он покрыл всю землю, травы не видно. Бело до боли в глазах. По рации приняли сообщение — с Голиковым плохо: сердце, повышенное давление. Его вывезли вчера на самолете в Шемонаиху. Я смотрю в окно и мысли у меня невеселые. Этот снег, наверное, уже не сойдет. Ему и время здесь, обычно он ложится еще раньше — в середине августа. Теперь вопрос только в упорстве белухинцев! Сколько времени они будут выжидать погоду? Действительно обидно: собраться, подойти к подножью Катунского ледника и… вернуться. Три дня, нам нужно было еще три дня хорошей погоды.
   Весь день падал снег. Сейчас вечер. За окном сначала туман, а затем темнота скрыли как дальние вершины, так и ближайшие к нам дома и деревья. Нас на Кокколе 11 человек. Почти все мы собрались в комнате у Лунькова. В печурке потрескивают дрова и красные отсветы огня ложатся на выбеленные дощатые стены комнаты. На столе радиоприемник и светильник конструкции Виктора Ивановича — фитиль в стеарине (я под подсвечник приспособил фарфоровый изолятор).
   По стенам двигаются наши тени. Луньков извлекает из приемника различные концерты, сообщения и т. п. Именно «извлекает», потому что приемник «Дорожный» слишком слабосильная конструкция, чтобы взять далекие от нас станции, но в сочетании с рацией плюс умелые руки Лунькова и мы слушаем музыку, последние известия, концерты так, словно трансляционный узел находится рядом в соседней комнате. На самом же деле мы на Кокколе одни. Одиннадцать человек здесь и одиннадцать где-то в снегу и тумане. Маленький черненький ящичек сейчас единственное, что связывает нас с внешним миром.
   На руднике существовала специальная должность — топтогон. Люди с лошадьми ходили от Нижнего Лагеря к Верхнему и обратно протаптывая дорогу. От Нижнего Лагеря, где мы сейчас стоим, вниз ведет крутая извивающаяся дорога. Сейчас она, видимо, раскисла, идти по ней будет очень трудно. А наши где-то за пределами этой дороги. Шарковский, Олег и Вадим сидят, вероятно, у Катунского ледника. Сколько они там будут сидеть? Вероятно, пока не кончатся продукты. Для Олега возвращение будет большим ударом. Да и для всех нас. Мне просто хочется закричать:
   — Боже! Если ты есть на белом свете, дай три дня хорошей погоды!
   Таня тоже где-то дрогнет в альпийке. Догадалась бы вернуться на Кокколь. Ведь все равно по снегу не работа, а ждать, пока сойдет снег, еще дольше, чем просто ясных дней. Нет, работы здесь, по всей видимости, закончены. Тот пятачок, что оставался за мной и Сизовым, не существенен. Его можно интерпретировать между соседними маршрутами. Игорь, наверно, уже в Берели. Послезавтра он выйдет обратно на Кокколь. И быть может зря. Мы как на зимовке в Заполярье. Мерцает светильник, звучит музыка. На топчанах спальники, на спальниках мы. Сколько нам зимовать? Я все время возвращаюсь к этому вопросу.
   Боже! Дай нам три дня хорошей погоды, чтобы наши могли благополучно взойти на Белуху и вернуться обратно.

   НИЖНИЙ ЛАГЕРЬ. 29.08.56
   Вечером 27.08 был красный закат. Ночью, хотя и было тепло, облачность все же была редкая и высокая. А вчера утром, т.е. 28.08 появились большие голубые разрывы, солнце освещало то один участок склона, то другой. Временами была видна Белуха. Мы начали срочно собираться в маршруты.
   Сизов начал подготовку с того, что еще до завтрака съел миску свежих щей. Он сказал, что ему надоело приходить из маршрутов ночью и он решил выйти пораньше. Мы ловили лошадей, седлали их. Я должен был идти в маршрут с Ютцевым, а Таня с Луньковым, но на 11 часов Пожарсский назначил разговор с Шарковским и Луньков остался. Ютцева передали Тане, а Лунькова мне. Но ждать, когда окончатся переговоры, я не мог и была произведена еще одна перестановка: Олег в этот день должен был пойти со мной, в последующие дни, как и намечалось, я должен был маршрутировать с Луньковым. Таким образом, в свой первоначальный маршрут по Берельскому леднику я снова шел с Олегом. Мы оба обрадовались этому обстоятельству. Я получил хорошего и надежного проводника, а Олег — лишнюю возможность полазить по леднику. Он на радостях даже выехал в маршрут не попрощавшись с Таней, чем очень огорчил ее. Ведь она уходила на три дня и теперь не увидится со своим подопечным до его возвращения с Белухи.
   Мы позавтракали (Сизов съел еще одну миску щей), проехали на конях до Берельской морены и еще несколько дальше вдоль нее по склону, затем отдали коней коноводу и начали с Олегом спуск к морене. Вскоре мы уже шли по ее камням. Олег шел впереди, я за ним. Работая в горах хорошо иметь опытного и надежного помощника. Я знал, что Олег правильно выберет направление и место, где лучше пройти и поэтому не испытывал никакого беспокойства. С человеком, который чувствует себя на восхождении как в родной стихии, не может случиться ничего плохого. Я мог идти и спокойно вести геологические наблюдения.
   Представьте себе, что вы только что научились управлять автомобилем и задумали проехать по московским улицам или какой-нибудь Военно-Грузинской дороге с целью сделать подробные описания. Задача сложная и даже едва ли выполнимая. Если вы проведете автомобиль, то не сделаете описания; если начнете делать описания, то можете просто угробиться или наскочите на кого-нибудь. Другое дело, когда машину ведет опытный шофер. Вы можете тогда спокойно производить свои наблюдения, ни чуточки не заботясь ни о передвижении, ни о своей безопасности. Так и в этом маршруте. А уже первые взятые на морене образцы показали пестроту и необычайность ее состава. Необычайность в том смысле, что по Катунскому водоразделу и, в частности, на Белухе предполагались совсем иные породы.
   Олег вел маршрут превосходно. Мы шли по перекрытому мореной языку ледника. Под грядами камней лежал грязно-зеленый лед. На отдельных участках встречались трещины, которые мы благополучно обходили или перепрыгивали. При обычном восхождении альпинисты шли бы по срединной части ледника, но мы шли геологическим маршрутом, т.е. должны были держаться борта долины, чтобы добраться до коренных пород. Был полдень, светило солнце, снежок на склонах таял и вот до нас донесся звук подобный пушечному выстрелу, а за ним грохот. Мы с Олегом видели, как по противоположному склону, взметая облачко снежной пыли, сошла небольшая лавина пополам с камнепадом.
   Кивнув в ту сторону, Олег сказал: — Живут горы!
   Горы жили. Отдельные камни срывались то тут, то там. Прошла еще одна лавина. Даже со склонов моренных валов осыпалась щебенка и мелкий валунник.
   Искусно лавируя между моренными холмами и трещинами во льду (среди них была одна — ледяной «колодец»), Олег привел меня к скалам. Это был острый хребтик, «стрелка» между сливающимися Большим и Малым Берельскими ледниками. Отсюда и вверх по Большому Берельскому леднику вплоть до упора, до Белухинской стены, пролегал наш геологический маршрут. Мы шли по боковой морене. Чем выше мы продвигались, тем теснее обступали нас скалы. Здесь на морене лежал свежий снег. Пришлось одеть очки. Собственно, очки я одел сразу, как только мы вышли на ледник, т.к. даже на дальние вершины было больно смотреть. Но в темных очках плохо различались породы и я то одевал их, то вновь снимал, а здесь снимать очки было уже просто нельзя. Я снимал их, только когда подходил к скалам. В очках с непривычки как в потемках, только снег кажется розоватым и становится рельефным, фактурным.
   Олег по прежнему идет впереди. Так как с боковых каров спускаются ледопады, да и сама морена лежит на льду, и все это сверху прикрыто (замаскировано) свежим снегом, Олег идет пробуя дорогу впереди себя ледорубом. Он с силой вгоняет ледоруб до упора и только после этого делает несколько шагов. Я иду за ним след в след. Таким образом мы выходим а самую вершину цирка Большого Берельского ледника. Вокруг нас широкий амфитеатр крутых скал, а между ними многочисленные так же очень крутые ледопады. Лед переваливается с плато над скалами и крутыми изломанными ступенями падает вниз.
   Вершины и скалы припорошены снегом, а над скалами и ледопадами — белоснежная вершина Белухи. От нас до нее рукой подать — подняться только по самому длинному /и крутому — около 60 гр./ ледопаду, а там плато и вершина Белухи. Но «почему-то» с этой стороны никто еще не поднимался на Белуху и в нашу задачу это тоже не входит. Я фотографирую ледопады и Олега на фоне Белухи и… фотоаппарат заедает. Я пробую провернуть пленку — она рвется. Закон мирового свинства.
   До последних скал, куда мы еще можем и должны дойти, остается метров 30, но мы пересекаем подножье одного из ледопадов. Лед прикрыт снегом, но опытный глаз Олега различает под снегом трещины — рантклюфт — боковые трещины. Справа от нас серакон — нагромождение потрескавшихся хаотических глыб ледопада, слева ниже морена. Камни, прикрытые снегом, тоже не шик-модерн. Но ледоруб Олега уходит вниз по шейку.
   — Держись от меня на 3—4 метра, — говорит он мне.
   Я спрашиваю: — Чтобы я не мог схватить тебя за рюкзак, когда ты провалишься?
   — Гораздо хуже будет, если мы вдвоем очутимся над трещиной, — отвечает он и я слушаюсь.
   Осторожно нащупывая путь, мы обходим трещины и снова приближаемся к скалам. Наконец, мы у цели. Несколько ударов молотком, образец в рюкзак, точка на аэроснимке и, не делая записи, начинаем спуск. Время 17 часов 45 минут.
   Я думал, что мы будем возвращаться по нашему следу, но Олег уже присмотрел дорогу по центральной части ледника. Мы начинаем выход к нему, но неровности морены, трещины во льду, предательская гладкость свежего снега и др., не позволяют сразу осуществить наше намерение. Олег для страховки связывается со мной веревкой. Он по прежнему идет впереди, осторожно ледорубом прощупывая дорогу. Приходится возвращаться на боковую морену, которой мы шли. Своим следом мы минуем неблагоприятный участок и выходим на срединную часть ледника. Теперь перед нами ровное полого холмистое поле льда, покрытое тонким слоем снега. Продольные трещины тянутся параллельно нашему спуску и мне каждый раз кажется, что они все-таки преградят нам дорогу. Но, Олег мастерски выбирает направление и каждый раз через трещину оказывается или мосток, или трещина сужается и ее можно перепрыгнуть. Я новичок в хождении по ледникам и мне все интересно и, в то же время, страшновато. Впрочем, за спиной Олега ничего не страшно.
   Чем ниже мы спускаемся, тем спокойнее идти. Ледник из закрытого становится открытым, т.е. на нем нет маскирующего трещины снега, да и трещин становится мало. Но идти по льду в рабочих ботинках очень скверно, на них нет твердого ранта и нога скользит, да и мерзнет. Во льду небольшие лунки абсолютно чистой и прозрачной воды. Мы пьем из одной лунки — нос и губы мерзнут. А темнота надвигается быстрее, чем мы идем. Разрозненные тучки наплывают из-за горных вершин и нас начинает присыпать сначала снежной крупой, затем дождичком. Но вот, наконец, и знакомая часть ледника. Долина Берели скрыта туманом. Мы выбираемся на ее зеленый борт и вскоре выходим на тропу. Сумерки сгущаются в мрак. Мы с Олегом идем очень быстро. Просто удивительно, что после такого изнурительного маршрута мы еще можем продвигаться с такой скоростью. Тропа в темноте различается совсем плохо и иногда мы теряем ее. Первый, кто находит тропу, выходит вперед и, таким образом, попеременно меняясь мы двигаемся по направлению к лагерю. Наконец, мост через Малый Кокколь и за ним хорошая тележная дорога.
   В лагерь приходим что-то около половины десятого. Остальные маршрутчики уже вернулись. Все, кроме Сизова. Мы ужинаем, пьем чай со сгущенкой. Я выпиваю три кружки и никак не могу напиться — так взмок на обратном пути. Спрашивая Олега: — Ну как, гожусь я для восхождения на Белуху?
   — Для пятидневного годишься, — отвечает он. — В трехдневном будет тяжело. Здесь мы работали главным образом ногами, а там нагрузка и на руки и на корпус. Да и темп продвижения должен быть еще быстрее, особенно на опасных участках.
   В общем, мы все очень довольны. Еще три-четыре дня хорошей погоды, — а она должна быть хорошей, — и мы все закончим и уйдем победителями. Шарковский разговаривал утром с Пожарсским — через неделю назначена аэровизуалка. Все очень хорошо! Даже фокстротная музыка, которую мы молитвами Лунькова, слушаем каждый вечер, не раздражает. Наоборот, под ее звуки самому хочется двигаться. И в самом деле, первым пускается в пляс Луньков. Подхватив Галю, он пытается что-то выделывать стилем. Галя стилем не танцует. Шарковский идет с Аллой. Простой фокс его тоже не устраивает, он танцует линду. Линда с Аллой не получается. Шарковский идет танцевать с Олегом. В маленькой тесной комнатке заброшенного Коккольского рудника при свете коптилки между топчанами со спальниками они выделывают потешные коленца и всем весело.
   А как же Сизов? Я выражаю беспокойство, на что Шарковский отвечает, что он нисколько не волнуется. На Звончихе Виктор Иванович никогда не приходил раньше часа ночи. На всякий случай он все же выходит во двор и подает ракеты: сначала три, через полчаса еще две.
   Я хочу спать смертельно. Ноги ноют, как будто их целый день вязали узлом. Я оставляю шумную и веселую кают-компанию и иду спать.
   Утро 29.08 — ясное и солнечное. Шарковский, Олег и Вадим собираются на Белуху. Игорь с караваном уходит в Берель. Я и Луньков выходим в маршрут. По совпадению, так же как маршрут по Берельскому леднику я начинал с Олегом и продолжал через три месяца с Олегом, этот маршрут я также начинал с Луньковым и теперь, через три месяца продолжаю с ним же.
   Трог, который в июне был полон снега, теперь абсолютно чист. Даже вершины, припорошенные за последние дни, постепенно освобождаются от снега. Но, как и в первый раз, трог встречает нас грохотом камнепада. Мы смотрим на кулуар (ложбину на склоне), по которому летят камни, и, когда камнепад затихает, быстро минуем опасное место. Мы идем по морене, перекрытой конусами выхода, и видим свеже раздробленные глыбы — результат столкновения и бомбардировки камнями сверху. Маршрут крайне интересный. Мы перебираемся от скалы к скале, ползаем вверх вниз по склонам, балансируя проходим по бортам сыпучих моренных валов.
   То, что в первый маршрут было для меня новым и непонятным, теперь выглядит добрым старым знакомым. И все-таки маршрут настолько сложен, что к концу дня у меня просто пухнет голова. Вечером — новый «взрыв» камнепадов. На этот раз камни рушатся целыми потоками. Они огромных размеров и летят, прочерчивая по осыпи длинные «дымящиеся» следы. Мы видим, как две огромные глыбы сталкиваются в воздухе и разлетаются в разные стороны. Хорошо наблюдать такую картину издали, с безопасной высоты противоположного склона. Но даже то, что мы видим — пустяки по сравнению с настоящим горным обвалом. Со стороны Белухи до нас долетает протяжный грохот на подобие грома. Мы с Луньковым переглядываемся — наверное сошла крупная лавина. Хорошо, что мы не там и что наши тоже еще туда не доехали… А время уже позднее, рюкзак набит образцами, мы спускаемся.
   А Сизов вчера таки пришел в час ночи. Они с Вадимом в темноте упороли куда-то в сторону и сориентировались только увидев ракеты.
   Итак, 29.08, вечер тихий, небо чистое. Завтра уйдем на три дня в верховье Малого Кокколя. Рита советует делать эти маршруты из лагеря, так как все равно уходит много времени на приготовление завтрака и ужина. К тому же там нет дров и, возможно, уже лежит снег. Ладно! Утро вечера мудренее. Утром посмотрим карту, посоветуемся еще раз и решим, что лучше.
   
   31.08.56
   Бога нет. С утра была капель, снег осел и сквозь него проступила трава. Во второй половине дня снова повалили крупные пушистые хлопья. Перед тем, как пойти снегу, приехал Генка за хлебом. Он сказал, что Таня перебросила палатку ближе к мосту и думает продолжать работу. Я не сомневался, что работать на этом участке уже не придется. Вечером, промокшие, продрогшие, залепленные снегом Таня, Гена и Толя Ютцев вернулись на нижний лагерь. После ужина мы вновь собрались у Лунькова.
   Жарко топилась печка. По радио транслировались сразу четыре концерта и Луньков метался по эфиру, не зная, какому из них отдать предпочтение. Таня была расстроена. Она с Шарковским готовилась написать две статьи о тектонике и о металлогении нашего района. Эти статьи должны были войти в сборник ВАГТа «Труды по Горному Алтаю». А теперь все рушится. Кокколь ушел от «медведя».
Правда, мы успели его «царапнуть» и формально откартировать этот участок, но самое интересное — разобраться в нем как следует, провести настоящую исследовательскую работу в этом году мы уже не сможем. Через год будет редакция листа и мы снова вернемся сюда. Мы приедем, когда нам будет удобно — нас не будет давить план и колоссальная площадь, и тогда мы разделаемся с Кокколем как следует.
   Но, до этого далеко, а сейчас обидно, просто обидно, сколько времени было истрачено впустую. Простой подсчет: Гапонов запоролся с караваном — потеряно два дня; не было хлеба — еще два дня; ошибка с первым выездом на Кокколь — 10 дней; вторая ошибка — длительное пребывание на Орочагане. А кому нужно было, чтобы я перебрасывал лагерь и терял на этом драгоценные маршрутные дни? Чтобы девчата три раза повторяли маршруты по Звончихе и два раза по Игнатихе? Почему граниты нельзя было сделать быстрее или оставить их на осень, не задерживаться на Черной Берели, пройти прямо на Орочаган, сделать весь север в начале августа, а сейчас сидеть где-нибудь на гранитах, на том же Арасане, Аракане или Рахмановских ключах? Когда бы знать все это заранее!
   Рухнуло и восхождение на Белуху. Еще день или два они посидят в ожидании погоды и вернутся. Погоды нет и если даже будет — глубокий снег вряд ли позволит совершить восхождение. То есть оно превратится в то самое зимнее восхождение, которое не совершается, а если совершается, то расценивается по категории как гораздо более трудное. Я думаю, что 1-го или 2-го они вернутся. И что тогда? Даже выпить не хочется, такое скверное состояние.

   3.09.56
   1.09. Продолжала стоять скверная погода. Снег больше не падал, даже наоборот с утра была капель и в низинах трава вновь проглянула из-под белого покрова. Но вершины по прежнему прятались в белом тумане и не просвечивало ни единого луча надежды.
   Днем у меня была схватка с Сизовым. Еще в лагере на Коксу, когда мы уходили в многодневные маршруты, случилось встряхнуть сизовский мешок, в котором обнаружились большие запасы концентратов (а они у нас давно кончились) и консервы, в том числе 800-граммовая банка баранины. Шарковский отдал эту банку мне на маршрут и с той поры я несколько раз говорил Гапонову, чтобы он списал эту банку с Сизова и записал на меня с Ютцевым. И вот 1-го числа снова всплыл разговор об этой банке. Гапонов спросил, как же с ней все-таки быть и предложил, чтобы ему было проще с записью, выдать нам в маршруты по банке мяса, а записать обе на меня. Я согласился, а Сизов сказал: — Э, нет. Ты дай мне банку в маршрут, а ему (т.е. мне, Музису) дай две банки, из которых одну он отдаст мне.
   — Зачем тебе вторая банка? — спросил я.
   — В запас, — ответил он и пустился в рассуждения, что экспедиция не заботится о нас, что каждый имеет право обеспечивать себя продуктами, что он за свои деньги может… и т.д. и т.п.
   Я стал ему доказывать, что он поступает не по товарищески, забирая продуктов больше, чем может съесть, оставляя их в запас и съедая, когда у других — его же товарищей по работе, ничего нет. Сизов в ответ понес всякую ахинею, заговорил о зам. нач. экспедиции Рабиновиче, которого сняли за маленький перерасход по транспорту при прочей большой экономии, и пр., так что я не смог больше выдержать, сказал, что прекращаю разговор и ушел. А Сизов разбушевался. Он матерился, кричал на весь дом, что поставит вопрос на партийном собрании об антигосударственном поведении Музиса и т. д. Девчата пытались его образумить, но это только подлило масла в огонь. Тут девчата тоже озлились и тогда выяснился вдруг ряд фактов, которые загнали Сизова в тупик. Он все кричал, что бережет не для себя, а для людей, но Алла спросила его, почему он не поделился консервами, когда они сидели на Звончихе на манной каше без масла; его спросили, почему он сказал Щербине и Ютцеву, чтобы они «уничтожили семь банок сгущенки», которые остались после многодневного маршрута, «чтобы никому не досталось». А остальные в это время не имели ни сгущенки, ни сахара. Его спросили, почему он даже сейчас наливает чай в кружку, идет к себе в комнату, кладет там в чай сахар и приходит на кухню пить уже сладкий чай, в то время как остальные давно сидят без сахара. Рита сказала, что он ведет себя как кулак, как индивидуалист, а не как член коллектива геологов, что он дурно влияет на ребят, что Вадим и Юрка, поработав с ним тоже стали торбохватами, тащат себе в торбу, себе под подушку все, что попадет под руку и т. п. Загнанный всеобщим неодобрением в угол, Сизов ретировался к себе в комнату и не показывался до самого вечера.
   — Он же не для себя, он для людей… — припомнил кто-то.
   А вечером приехали белухинцы. Хлестал не то дождь, не то мокрый снег и вот в эту хлябину в темноте первым прибежал Грозный. Но он не прыгал как всегда от радости, не вилял хвостом, а, наоборот, поджав его, он жалобно скулил, заглядывая нам в глаза, а потом, оглядываясь на нас, побежал обратно, словно с его хозяином случилась беда и он звал нас ему навстречу.
   С его хозяином, Василием Филипповичем, действительно приключилась беда. Он добрался до фляги со спиртом и упился в усмерть. Белухинцам пришлось тащить своего проводника и коновода чуть ли не на себе. Но приехали они бодрые и даже как будто веселые. Шарковский с ходу предложил мне окончание очерка: «…мы ждали ракету с Белухи, вдруг она взвилась перед самым лагерем». Но через полчаса наступила реакция. Если в первые дни непогоды у всех упало настроение, если с установлением погоды, выездом на Белуху и началом маршрутов был всеобщий подъем, энтузиазм, стремление закончить все в кратчайшие строки, если с выпадением снега вновь упало настроение, но еще мелькала маленькая надежда — на что? — неизвестно, то теперь, с возвращением белухинцев, стало ясно: все наши планы рухнули.
   Депрессия была всеобщей. Одна Таня пыталась еще сохранить и подбодрить товарищей, но одной ее не хватило на всех и она вскоре приуныла, так же как остальные.
   А 2-го сентября утром погода стала проясняться. Туман оторвался от земли и нам открылись вершины и склоны Катун-Берельского водораздела сплошь покрытые снегом. Лишь черные полосы сошедших лавин частыми штрихами прочерчивали это обширное белое одеяние. Вершины к югу тоже были сплошь белые. Возобновились разговоры: сойдет снег или так уже и останется лежать? А на небе появлялось все больше синих просветов и вот над Белухой небо обнажилось окончательно. Снежный пик Белухи снова предстал перед нашими глазами, как символ установившейся хорошей погоды.
   Таня вновь завела разговор о восхождении, но Шарковский отказался даже говорить на эту тему.
   — Достаточно, что я потерял уже два рабочих дня, — сказал он.
   И действительно, работы на Кокколе было очень много. Камералка показала, что ни мои маршруты, ни Танины не прояснили обстановки на Кокколе. Наоборот, появились новые толщи неизвестных дотоле пород, не вязались границы и вообще, чем больше мы ковыряли Кокколь, тем больше возникало новых вопросов. Здесь была настоящая, сложная, интересная геология — это почувствовал даже я — и работать здесь можно было бесконечно.
   Вечером мы мылись в бане. Как обычно, первыми пошли я и Шарковский. Мы ходим первыми, потому что паримся, а после нас идут уже те, кто не любит жаркой бани. На этот раз баня была истоплена не очень хорошо, было очень угарно и мы несколько раз вынуждены были открывать дверь. Мытье затянулось.
   В перерывы, не помню как и почему, разговор вновь зашел о Белухе и о том, какое место она должна была занять в очерке. Шарковский доказывал, что на Белуху идти не надо, а я говорил, что это восхождение, в отличие от всех альпинистских, имеет научный интерес и что это будет единственное научное восхождение за последние 70—80 лет — со времен восхождения Сапожникова. К тому же Сапожников поднимался только до седла и был он географ, а не геолог.
   Но разговор остался разговором. Шарковский сказал, что замысел очерка очень интересен, но придется обойтись без Белухи. Я не мог ему возражать — слишком очевидны были противостоящие восхождению факты.
   Вечером опять слушали музыку. Я долго не выдержал и почти сразу ушел спать. Олег сидел в комнате и при свете свечи писал то ли письмо, то ли дневник. Потом лег и он. Мы лежали в темноте и некоторое время переговаривались. Я выразил ему сожаление, что вот так и придется уехать с ничем. Он сказал, что вообще-то и не рассчитывал, что будет восхождение на Белуху. Я спросил, что же тогда привело его в нашу партию. Он не ответил мне, а через некоторое время произнес: — А все-таки жаль.
   Да, было очень жаль, вся партия жалела об этом.
   Утром Шарковский еще спал, когда Олег вдруг сказал мне:
   — Пойдем с тобой на Коккольский пик.
   — Пойдем, — сказал я.
   Проснулся Шарковский и мы начали уговаривать его. Этот маршрут все равно предусматривался, как один из вариантов исследований и Шарковский согласился. Я уже представлял себе, как мы идем с Олегом, как, наряду с описанием движения по леднику, я смогу дать описание передвижения по скалам — со страховкой, с крючьями, со всеми трудностями альпинистского восхождения. Нам придется спать в одном мешке, готовить себе пищу на примусе и т.п.
   В коридоре мне встретилась Таня.
   — Сказать тебе радостную новость, — спросил я ее.
   — Скажи.
   Таня больше всех переживала неудачу Олега с восхождением на Белуху, она больше всех просила Шарковского дать Олегу возможность пройти по какому-нибудь другому, хотя бы тому же Коккольскому гребню и я считал, что она должна обрадоваться этому известию. Но, перед тем как сказать, я ее помучил еще с минуту и только после этого сообщил:
   — Мы с Олегом уходим на два дня на Коккольский пик.
Она действительно обрадовалась и тот час побежала к Шарковскому, а за завтраком она подсела ко мне и, хитро прищурившись, спросила:
   — Сказать тебе новость?
   — Скажи, — спокойно ответил я.
   Она пыталась разыграть меня, как я ее.
   — А вот не скажу.
   — Как хочешь.
   Я действительно был очень спокоен, т.к. любая новость рано или поздно все равно дошла бы до меня, и она не выдержала.
   — А что ты скажешь о восхождении на Коккольский гребень втроем?
   — А кто третий? — спросил я.
   — Я, — ответила она.
   Признаться по совести, я не обрадовался. Правда, я мог бы в этом маршруте наблюдать за работой маршрутной пары, которая меня больше всего интересовала, но при этом моя роль в маршруте отодвигалась на второй план, точнее, я становился ненужен в этом маршруте. И я сказал:
   — Если ты очень хочешь, я могу уступить тебе этот маршрут, а идти и тебе и мне вряд ли целесообразно. Слишком много работы на Кокколе.
   Таня надулась. Пришел Шарковский и она стала его уговаривать, чтобы он пустил ее третьей с нами. Я ее не поддержал и она сказала, что запомнит мне это на всю жизнь.
   В этом разговоре Шарковский сначала отшучивался от нее, а потом сказал, что и мне, вообще-то, придется идти по этому гребню без Олега. Я возопил. Мало того, что этот маршрут нужен был больше Олегу, чем мне, мало того, что без Олега я продвигался бы медленнее и был бы в меньшей безопасности — без Олега этот маршрут был мне просто неинтересен, потому что я интересовался Олегом в маршруте, а не просто маршрутом. Но тут Шарковский сказал нечто такое, отчего я так и остался с открытым ртом — он решил сделать вторую попытку восхождения на Белуху.
   И вот сияет ясное солнце. Небо такое голубое, что и не выскажешь. Белые снеговые вершины четко вырисовываются между синим небом и зеленью оттаявших подножий. В маршрут идти сегодня еще нельзя. Олег энергично во второй раз собирает снаряжение: ведь оно с бору по сосенке. У него мои горные ботинки, критически разглядывая их, он отметил, что они не выдержат подъема на Белуху.
   — Не выдержат, так не выдержат, — ответил я. — Самое главное, не забудь вернуться, чтобы возвратить хотя бы их остатки.
   Шарковский взял у Ритули шерстяные перчатки, у Гапонова штормовку.
   Я сейчас заканчиваю писать дневник и пойду обрабатывать образцы. Они лежат еще с прошлых маршрутов — не было желания ничего делать. Сейчас тоже двойственное настроение. Еще не прошла депрессия. Шарковский собирается на Белуху под девизом: — Мне надоело быть благоразумным!.. Я уже думаю о предстоящих пяти днях ожидания, пока они вернутся с Белухи и чувствую как во мне опять нарастает тревожное напряжение. Кроме всего прочего, я не люблю оставаться в лагере старшим.
   Не успел я дописать эти строки, как раздался крик:
   — Караван идет! Караван!
   Я вышел на крыльцо По дороге ехало несколько всадников и с ними две-три вьючные лошади. Но это был не Игорь.
   Я смотрел, как они подъезжали, и думал, что даже в таком глухом и отдаленном уголке как вершины Катунского хребта постоянно кто-нибудь да бродит. Два раза приходили мы, один раз лесовики, потом пьезокварцчики. Были пастухи и бригадиры Берельского колхоза, и хозяйственники из Уриля приезжали вывезти с брошенного рудника железные печки и трубы. И вот еще одна группа бродячих людей. Кто они? Что ищут?
   И вдруг я узнал одного из них. Это был мастер альпинизма Анвар Хасанович /Виктор Михайлович/ Алексеев. Мы с ним встречались в прошлом году при несколько необычайных обстоятельствах. В прошлом году на нашей территории и на границе с ней произошли три несчастных случая. На притоке Аккема утонула Богатова, на Чиндагатуе разбился Борский и на Большом Берельском леднике — там, где мы ходили с Олегом — погиб от камнепада один турист из Усть-Каменногорска. Он и два его товарища, оставив основную группу туристов на Нижнем Лагере, решили подняться на Белуху. Своим они сказали, что пойдут посмотреть перевал в Катунь. Никто из них не был альпинистом, лишь руководительница имела значок «Альп 1» т.е. была раз в альплагере. На восхождение они взяли бельевую веревку, топор и шерстяное одеяло. Не зная подходов к вершине, они пошли со стороны Большого Берельского ледника. Величайшая смелость, граничащая с величайшей глупостью.
    В прошлом году я точно не расспросил их о маршруте, оказалось, что они прошли по Большому Берельскому леднику, как мы с Олегом, начали подъем по скалам рядом с большим ледопадом и в ложбине, так называемом, «кулуаре», остановились то ли переночевать, то ли перекусить. Начавшимся камнепадом один из них и был убит на месте. Не имея возможности вывезти тело погибшего, его товарищи завернули труп в одеяло и захоронили под скалами. На поиски тела и был выслан спасательный отряд альпинистов, среди которых и был мой сегодняшний знакомый. Мы встретили их дважды на Язевом озере — когда они шли туда и обратно. Их выезд был столь поспешным, что у одного из альпинистов не оказалось с собой спального мешка. Мы дали им спальник, накормили, приняли как могли.
   С ними были тогда и виновники происшествия. Альпинисты подсмеивались над ними, называли «туриками», поход их — «турецким походом», но, в общем, шутки были грустные. На обратном пути они рассказали, что за время перерыва между происшествием и их приездом по кулуару прошло несколько лавин и тело оказалось погребенным — они не нашли его. И вот теперь, по ходатайству матери, написавшей письмо Булганину и по указанию последнего, их снова отправили на поиски. Ребята с ним — инструкторы альпинизма из разных альплагерей. Крепкий, мускулистый, загорелый, мужественный народ. Набор полного снаряжения — да, кстати, когда мы шли с Олегом по Б. Берельскому леднику, мы видели шест среди камней и на нем тряпица. Было поздно и мы не подошли к нему, хотя я и высказал предположение, что здесь или могила или оставлена записка. Оказалось теперь, что на этом месте стоял лагерь спасательного отряда и что там, действительно, была оставлена записка. Я очень жалею, что мы не подошли к шесту.      
   Пришел Шарковский, Олег. Долго разговаривали. — Ну, вот, — сказал я Олегу, ты беспокоился, что не будет спасательного отряда при вашем восхождении. — Мы шутили и смеялись. Все-таки, это очень приятно — встретить в горах родственную душу, те более, что у нас одна цель — взойти на Белуху.
   А солнце светит, снег тает, а настроение все лучше и лучше.

   5.09.56
   3.09 днем пришел караван и было решено устроить вечером маленький «сабантуй». Его лучше было бы устроить по возвращении наших с Белухи, но Игорь и Ритуля уезжали на неделю на запад, Таня на Итольгон, а Олегу, Вадиму и Ютцеву надо было уезжать и была опасность, что собрать всех вместе уже не удастся. Половина дня ушла на приготовления, но началось все с конфликта. Самой свободной и удобной комнатой, где можно было собраться, была комната Лунькова. Кроме того, там был радиоприемник, а музыка, да еще танцевальная, была бы в этот вечер более чем кстати. Но Луньков наотрез отказался участвовать в общем веселье и отдать под веселье свою комнату. — Я даже в армии не пил по команде, — сказал он.
   Пришлось разместиться в комнате Сизова. Ее привели в порядок, установили столы буквой «П», застелили их белыми «скатертями» из детской клеенки, которую Игорю прислали на плащ, расставили вино: шампанское, коньяк, портвейн, водку и мое «зелье» и все это заиграло, засветилось в огнях свечей. Народу было много. Пригласили и альпинистов. Шумная и разношерстная компания до отказа заполнила маленькую комнатку.
   Я открыл вечер, произнеся тост:
   — Товарищи! Мы стоим на грани окончания сезона, на грани завоевания Белухи, на грани расставания с товарищами, отъезжающими домой. Так выпьем за последствия!
   В ответ полетели шутки. Желали, чтобы «грани» были не очень острыми, чтобы не переступить «грань», чтобы не скатиться по плоскости «грани» и т. п. Поднялся шум. Каждый говорил наперебой! Поднялись и чокнулись кружки: эмалированные, алюминиевые, жестяные. Второй мой тост был:
   — Говорят, что земля круглая, но только круглый дурак может этому поверить. Посмотрите, какие вокруг горы. Я пью за тех, кто знает какая земля на самом деле!..
   Запели песни. «Пьем за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют…». «…Пятьсот километров тайга, и холод и лютые звери, машины не ходят сюда, бредут, спотыкаясь, олени…» Инициативу в песнях взяли альпинисты. Казалось, набор их песен не имеет конца. Но не всем было весело в этот вечер. Таня вскоре встала и вышла. Через некоторое время я пошел ее искать. Она сидела во дворе у костерка подперев голову руками…

   8.09.56
   4.09. Шарковский, Олег и Вадим вторично ушли на Белуху. Я с Луньковым ходил в маршрут в верховье М. Кокколя. Все было в глубоком снегу, а я забыл очки. Ночью болели глаза. На следующий день снова маршрут туда же, но на этот раз с очками.
   6.09. Как раз, когда по плану наши должны были подниматься с седла на вершину погода испортилась. Белуху затянуло. Пол дня шел дождь. Если наши и поднялись, то, может быть, только по тому, что подъем начинался в 4 часа утра, когда еще было сносно.
   7.09. Вновь хорошая погода. Смотрел в бинокль на Белуху. Видны верхние 300 метров вершины. По водораздельному гребню снега нет, там коренные породы и он черный. Зато на юго-восточном склоне вершины толщина снега составляет около 150 метров. Видно, как он ополз, образовав гигантскую трещину. Вообще, красивая вершина Белухи.

   17.09.56
   Десять дней ничего не писал, не мог заставить себя взять в руки дневник. Впрочем, не только дневник — ничто не идет на ум, хочется домой. А может быть это просто реакция — три дня болел. Температура прыгала от 37 до 39, потом работа почти закончена, остались только разрезы, да детализация гранитов в районе Рахмановских; вернулись и белухинцы и после этой кульминационной точки уже писать как будто и нечего. Но все же попробую восстановить события этих дней, кто знает как они отразятся в будущих делах /и повествованиях/.
   8.09. Вечером температура у меня достигала 38.8. Знобило так, что не мог отогреться у раскаленной непрерывно гудящей печки. В лагере почти никого не было, только Игорь вернулся — он ездил по Катуни. Я ждал белухинцев: 8-го был срок их возвращения — 5-й день. Но я понимал, что они могут задержаться на день и не беспокоился, просто мне очень хотелось, чтобы все уже съехались.
   9.09. В середине дня пришли альпинисты. Они не нашли тело погибшего туриста. По их словам снег лежал покровом более 4-х метров глубиной, а со склонов непрерывно сходили лавины. Их боевой задор поумерился, видно здорово намаялись. И на Белуху подниматься они раздумали.
   Их рассказы о лавинах обеспокоили меня и я уже было заикнулся о том, что если сегодня, т.е. 9-го сентября, наши не возвратятся, придется мне просить их пойти на поиски. Но наши возвратились примерно через час после этого разговора. Лица их были обветрены, загорелы и небриты. Сами они выглядели усталыми. Мы стали их поздравлять, а Олег спросил:
   — С чем? — и добавил — До вершины мы не дошли.
   А Шарковский сказал: А Сапожникова мы все-таки переплюнули.
   Олег сказал, что получил большое удовлетворение. Во-первых, хотя ему и приходилось преодолевать подобные ледопады, но вести людей через них ему довелось впервые, а, во-вторых, еще ни на одном восхождении ему не доводилось рубить такое количество ступеней — 200 штук!
   Вадим говорит: — Съехали с гребня на седло на пятой точке и прямо к лагерю.
   Из их рассказов у меня сложилось такое впечатление о восхождении: 4-го сентября они доехали до подножья Катунского ледника и поставили там палатку. Восхождение начали на рассвете. Скалы вокруг стояли еще в темноте и только трог Катунского ледника широким высветленным коридором вел на верх к высоте. По мере того, как наши продвигались вперед становилось все светлее и вот солнце перевалило через острие вершины Катунских гор и осветило ледник. Тень сразу отступила к стене, а широкое припорошенное снегом тело ледника засветилось, заиграло ослепительными бликами. Низкие боковые солнечные лучи скользили по снежному насту и кристаллы снега вспыхивали то здесь, то там как разбросанные по снегу алмазики. Их грани переливались всеми цветами спектра.
   На первом этапе подъема продвижение было аналогично моему маршруту по Б. Берельскому леднику. Затем им пришлось преодолевать ледопады. Первый им удалось обойти, второй они преодолели применяя технику и приемы ледового продвижения и охранения. Хотя они вышли рано и продвигались без задержки, дойти до седла им в первый день не удалось. Глубокий снег сильно затруднял передвижение. Большую часть пути приходилось ползти по пластунски на животе. Не буду описывать техническую сторону их продвижения — все это гораздо лучше описано в дневнике Олега, скажу только, что на «балкон», а вернее под «балкон», они вышли 6-го как раз когда погода испортилась окончательно. Быстро поставили палатку, утоптав предварительно снег, и занорились в нее. А когда распогодило, по уверению Шарковского, оказалось, что палатка поставлена над трещиной. Вадим даже, как будто, сказал ему: — А я чувствовал. Когда утаптывал снег, то у меня одна нога провалилась туда.
   7-го они вышли на гребень белухинской вершины, но до самой высокой точки не дошли. Не хватило времени. Этим, несмотря на большое удовлетворение, которое получили участники восхождения, главное торжество было испорчено. 8-го они спустились вниз, где их встречал Филиппыч. Старик прослезился: — Я и не чаял дождаться вас живыми. Ведь на верную смерть пошли. — И поспешил в лагерь согреть им чаю. Вечером 8-го они отдыхали, а 9-го вернулись на нижний лагерь. Рассказы их были немногословны, то ли они были переполнены впечатлениями, то ли удручены неудачным завершением восхождения.
   — Пробыть три с половиной месяца в партии и чтобы не хватило двух часов подняться на вершину, — с горечью сказал Олег.
   Я представляю себе этот момент: они прошли по скалистому гребню белухинской вершины — тому самому черному гребню, который я наблюдал в бинокль и вот скалы кончились. Впереди был лед и снег. Они стояли на краю голубоватого, на вид совершенно безобидного льда и думали: попытаться пройти или начать возвращение? У них не было с собой «кошек», ботинки были без «триконей», веревки не хватило бы, чтобы перейти ледяной перешеек с одного конца на другой с гарантией страховки, а один ледовый крюк (их было всего два) Вадим потерял. Но самое главное — не хватало времени. Слишком много времени ушло на рубку ступеней — 200 штук!
   — Попробуем? — спросил Олег.
   Шарковский не возразил. Это было молчаливое согласие.
   Олег начал рубить ступени. Искры голубоватого льда разлетались из под его ледоруба в разные стороны. Без страховки, осторожно балансируя по краю ледяного гребня, он продвигался вперед. Вот, наконец, снова скалы. За скалами поодаль «жандарм» — остроконечный пик, а перед ним сплошное поле льда, гораздо большее того перешейка, который они только что миновали. Голубоватый натечный лед перекрывал гребень. Поскользнуться на нем значило съехать: в одну сторону — на седло, в другую — на Берельский ледник, причем, во втором случае гарантия смертельного исхода была почти абсолютной.
   Они молча сидели на скалах, Шарковский в раздумье, Олег — в напряженном ожидании — несмотря ни на что он готов был лезть дальше.
   А солнце клонилось к закату. Подставленный ветрам ледяной гребень Белухи высоко возвышался над другими вершинами Алтая. Были среди них и такие же снежные, как она, были черные и мрачные, одни из них были совсем близко, под ногами, другие терялись в далекой вечерней морозной дымке, но все они были ниже, ниже, много ниже. И, глядя на них, Вадим задумчиво сказал:
   — Вот когда я действительно вижу, что Алтай горная страна.
   Эта фраза как будто пробудила Шарковского. Как всегда, когда его решение не требовало обсуждений, глядя прямо в лицо товарищам, он сказал:
   — Надо возвращаться.
   Ему не возражали. В геологической партии, как на корабле, решение начальника является единственным и непреложным. Кроме того, у альпинистов существует закон, по которому если один из участников восхождения отказывается идти дальше, то все возвращаются. И Олег подчинился. Он только сказал со вздохом:
   — Пробыть три с половиной месяца в партии и чтобы не хватило двух часов подняться на вершину.
   Они еще посидели, осматривая величественную панораму, развертывающуюся у их ног, потом поклонились Белухе, дали ракету и начали спуск.
   Шарковский принял решение возвращаться, но, легко ли сказать «возвращаться», когда столько сил положено, столько времени истрачено, когда вершина вот она, в двух шагах, рукой подать… правда, рабочая часть маршрута была уже окончена, оставался только спортивный интерес, но кто сказал, что в нашей работе нет спортивного интереса?
   В этой связи, я хочу сказать, как я представляю себе эту тройку на маршруте. Олег вел отряд. Для него подобное восхождение было не в диковинку, не представляло особых трудностей. Но бывает такое состояние у человека: ты знаешь, что участок не сложный, ты сам не раз ходил подобными участками. Но, тогда впереди тебя шел более старший, более опытный товарищ, а теперь тебе самому доверено вести людей. И, отсюда, напряженное внимание, отсюда тревога и трезвый расчет — а так ли я поступаю, правильно ли я веду — и эта мысль всю дорогу!
   Но зато, когда участок пройден, когда пройден маршрут, человек возвращается из него в новом качестве: до этого он был только ведомым, теперь сам превратился в ведущего. Все, что он делал, все, как поступал, было правильно, было «так»! Теперь он может водить за собой людей по другим, даже более сложным маршрутам.
   Но если Олег вел маршрут, то Шарковский отвечал за маршрут. Кроме того, в подобном маршруте он был впервые, не имел необходимых навыков альпиниста. В моем представлении, состояние Шарковского характеризовалось напряженным ожиданием: что же дальше (?) и необычным упорством — пройти во что бы то ни стало! Слушая его рассказы и сравнивая их с рассказами Олега, видишь, что продвижение по леднику Шарковский воспринимал гораздо более тревожно и «героично», чем Олег.
   Вадим вообще кажется не испытывал ни забот, ни тревог. Один его возглас: — Братцы! Опустите меня в трещину, я хочу сфотографировать сосульку! — говорит сам за себя. О своих впечатлениях он очень хорошо сказал: — Восхождение было не трудным, но меня поразил вид с Белухи. Вот когда я действительно увидел, что Алтай горная страна.

   ИЗ ДНЕВНИКА ОЛЕГА КУЛИКОВА

   31.08.56 Застряли, не доезжая 12-ти км до Катунского ледника. Выехали 29-го числа, но поздно — в час дня. Погода была хорошая. В тот день не доехали до ледника и заночевали. В 4 часа утра погода испортилась, повалил снег и шел весь день 30-го числа. Настоящая зима, играли в снежки! И слепили снежную бабу. Сегодня с утра погода тихая, но тоже облака и дождь. Снег стаивает с трудом. Собрались на Белуху мы втроем: Шарковский, Щербина и я. Из снаряжения у нас нет: горных ботинок (у меня горные, но без триконей), одного альпийского рюкзака (туристский вместо него) и хорошей (в смысле длинной) альпинистской веревки. А так из снаряжения все есть. Я считаю, что с этим можно влезть на Белуху. Из продуктов есть почти все и даже шоколад и яблоки, но из круп только гречка, да рис с бараниной. А так есть и сгущенка, и мясо, и рыба. Обещали вернуться 3 сентября, но, вероятно, не выйдет.
   Перед нашим выездом было туго с продуктами и, как выяснилось, не без вины нашей поварихи. Котловое питание у нас раскидывается поровну на всех, а ей выгодно, когда мы мало едим и потому она молчит, когда кончаются продукты и надо за ними ехать.
   Сейчас сидим и выжидаем погоду. Удивительное безделье.
   2.09.56 Вчера вернулись на Кокколь. Погода не стала лучше. Шел снег. Наш четвертый спутник, который должен был дожидаться нас под Белухой с лошадьми Самойлов Василий Филиппович, напился «в стельку» и, перед тем как ехать сюда, пришлось дожидаться, пока он проспится. Приехали и все прояснилось — бросили две бомбы 24 и 30 числа, вот почему испортилась погода. Сегодня погода была хорошая, но выпало столько снега, что пока работать нельзя. Кругом зимний пейзаж и идут лавины. Вероятно и завтра будем сидеть ничего не делая. Вообще, настроение чемоданное и действительно пора домой, надоел выпирающий наружу кабак.
   4.09.56 Вчера и сегодня стояла изумительная погода — ни облачка. Вчера приехали альпинисты из Алма-Аты на розыски погибшего в прошлом году туриста в верховьях Б. Берельского ледника. Это ребята из лагеря «Буревестник» на Тянь-Шане и еще из какого-то. Ими руководит мастер спорта Алексеев А. Х. Всего их семь человек — все ребята младшие инструктора и порядка второго разряда. Они нам обеспечивают спасательный отряд. Вчера собирались на Белуху, а вечером устроили пир в честь завершения работы по листу. Сегодня выехали на Белуху и доехали с 11 часов до 18 часов до языка Катунского ледника. Белуха весьма красива и выход на гребень восточной вершины по некрутому склону вроде не сложен. А начало восхождения надо вести по правой /по ходу/ стороне Катунского ледника по боковой морене. Поражает красотой вил языка Катунского ледника и срединная морена /в сущности не морена, а вспученный лед от соединения двух ледников/.
   7.09.56. 5-го числа встали в 5.15 утра и в 6.30 вышли на восхождение. Справа /по ходу/ от реки Катунь прошли километр до языка ледника, поднялись на правую его сторону, далее подъем шел по леднику у подножья боковой морены /здесь ледник открытый/. В месте поворота ледника направо, поднялись на боковую морену и по ней обошли первый ледопад, т.е. мы оказались на правой /по ходу/ ветви Катунского ледника. Здесь ледник уже закрыт и снег весьма отвратителен: сверху корка, которая не держит человека, но пробивать его трудно, а потом нога увязает по колено в снегу. Придерживаясь правой стороны ледника, в связках, переползая по пластунски над трещинами подошли ко второму ледопаду, который, на первый взгляд, казался не особо сложным. Начали пересекать второй ледопад справа налево и он оказался весьма не прост. Мало того, что приходилось петлять, разыскивая мосты через трещины и проходить их с тщательным охранением, но и попались три весьма сложных места /верхом по снежному гребешку над трещиной, спуск в трещину и фирновый карниз/.
   Трудность маршрута усугублялась еще тем, что свежий снег слоем до 1 метра покрыл лед и ступени рубить нельзя и снегу доверять особенно тоже нельзя. В этот день мы прошли второй ледопад и заночевали на средине ледника на выполаживающейся его части. На ночлег встали в 6-ть вечера. Воды нет, в этом царстве льда и снега проблема воды столь же острая, как в пустыне Сахара. Топили снег, а когда стемнело, непрерывно переворачивали свечку. В 9 вечера дали ракету. Да, в час дня тоже дали ракету. Днем погода начинала портиться, но все же была очень хорошая.
   На следующий день 6-го числа вышли с бивака в 7.30 утра. Технически путь был не труден. Пошли опять к правому борту ледника, а затем снова влево. Измучились с этим дурацким снегом, по нему можно было лезть буквально только на четвереньках, т.к. пробивать следы мы уставали очень быстро. Впереди шли мы с Вадимом попеременно. Погода продолжала портиться. У Шарковского и Вадима замерзли ноги; разулись и стали их оттирать, оттерли и пошли дальше. Начали подъем на балкон по лавинным выносам /снег более плотный/, но к 12-ти часам погода окончательно испортилась. Началась метель, ноги вновь у них замерзли. Туман позволял видеть только в 3-х метрах. Все же нам удалось уйти с лавинных конусов и в течении 15-ти минут поставить палатку. Остальную часть дня мы провели в палатке под пыхтение примуса, экономя продукты и непрерывно теряя единственный нож. Спали втроем в одном мешке, в одежде и сырых носках. Долго дрожали, пока согревались ноги. Ботинки клали под голову, к утру они задубевали от мороза. С трудом натягивали их на ноги. Эта ночевка была не доходя до балкона метров 100 /по вертикали/.
   8.09.56. Да, 7-го числа я не все дописал. Когда мы пережидали непогоду, Шарковский превратился в сапожника и зашивал свои ботинки, которые здорово порвались. И, вообще, он шел с солдатскими обмотками /спасибо тем, кто пообещал горные ботинки, черт их побери!/.
   7-го числа вышли в 8.15 утра и стали подниматься от места ночевки на седло. Перед выходом на седло пришлось пересекать большой бергшрунт /трещина/, когда я переползал его по маленькой снежной перемычке, подо мною глухо треснул снег, но не провалился. Шарковский тоже прополз, зато Вадим провалился в трещину дважды и по самую шею, поднес к глазам фотоаппарат, сказал: — Погодите… — и провалился в трещину. Далеко не пролетел — удержала веревка, а со стороны смешно смотреть: одна голова торчит, рыжими усами по льду царапает. Вылез и тут же провалился во вторую.
   В 10.30 мы были на седле Белухи. На восточную вершину вел далее довольно крутой снежник длиною метров 300. Здесь я понял, что совершил большую ошибку, не взяв с собою «кошки». Снег лежал на плотном фирне слоем 15—20 см. Когда я стал по нему подниматься в три такта, воткнул ледоруб и услышал, как снег подо мной вдруг глухо хрустнул. От ледоруба в стороны побежали по снегу тоненькие трещинки. «Сейчас верхний оттаявший слой снега сойдет на нас» — подумал я и предупредил ребят: — Приготовиться! Появилась реальная возможность лавины, — и поспешил уйти на почти чистый фирн. По некрутой части шли держа в одной руке ледовый крюк, а в другой ледоруб.
   А на крутой части мы с Вадимом стали рубить ступени. В крутой фирновый склон вгонялся ледовый крюк. Держась за него левой рукой, правой короткими сильными ударами выбивалась ступенька. Раз, раз, раз, раз, раз, раз — шесть-семь ударов на ступеньку. Три ступеньки выматывали до предела. Я уступал место Вадиму, Вадим мне. К концу подъема правое плечо не чувствовалось от усталости. Вырубили мы с Вадимом около 200 ступеней. В два часа мы были на гребне. Здесь обнаружилось, что Вадим забыл банку сгущенки и ложку. Ели одни рыбные консервы, да пол яблока.
   Далее путь продолжался по скалам не особо трудным. На одном месте /желтая осыпь/ пришлось рубить натечный лед и идти без страховки /психологический момент/. Подошли к участку гребня перед последним «жандармом», где он представлял собою сплошной лед. Здесь обнаружилось, что Вадим потерял ледовый крюк. Время 4 часа. Шарковский настаивает на возвращении. Так и сделали. В 17.30 мы были внизу на седле, скатившись на пятых точках.
   Сегодня начали спуск вниз в 8 утра по пути подъема. Снег раскис и почти не держал, так что спускались на животе и спине почти все ледопады. Вадим снова раза два умудрился угодить в трещины. На морене нас встретил чуть не плача Филиппыч /очень был рад/. В 2 часа были внизу у лагеря.
                = = = = = = = = = =

   На этом заканчивается дневник Олега Куликова. Я, в дополнение к предыдущим, сделал еще такую запись об их спуске: в 8-мь утра начали спуск. На сверкающем фирне снега остались только консервные банки и красный маркировочный флажок с надписью, сделанной восторженной таниной рукой: «Да здравствует Олег!».
   Филиппыч каждый день выходил на морену смотреть ракеты. Ракеты подавались в условленное время, но днем был виден только их дымящийся след, вечером же он видел их резкий зеленый огонь и знал: все благополучно! 7-го сентября истек срок их возвращения и старик заволновался. Он с утра заседлал коня, чтобы в случае нужды безотлагательно помчаться в лагерь за помощью, а сам с утра 8-го сентября полез на морену. Он увидел ракету, через некоторое время вторую и успокоился: значит идут, живы! Он спешил им навстречу, а Грозный мчался впереди него. Он прыгал по камням морены, обгоняя хозяина и Филиппыч кричал на него: — Ты что камни на меня сыплешь?
   В два часа они встретились. Старик прослезился: — Вернулись! Живы! А ведь я и не чаял увидеть вас. Ведь на верную смерть пошли.
   А Грозный вилял хвостом и все норовил заглянуть в глаза, чтобы его погладили.
   И вот они в лагере. Восхождение окончено. 10-го сентября приехали девчата. Им рассказали так же как и нам: скупо, лаконично и сдержанно. Примерно даже в одних и тех же выражениях. Кто-то даже заметил, что, по его мнению, возвращение с Белухи должно было быть более торжественным — а они вроде как и не рады.
   11—12… и все последующие дни не оставили в моей памяти ничего примечательного. 13-го уехал домой Олег, Вадим и Толя Ютцев. По возвращении с Белухи ими овладел зуд нетерпения. Домой! 12-го утром Олег бил молотком по кирпичам печки. Домой! Домой! 13-го они уехали без денег, без надежды на машину, готовые идти в Шемонаиху пешком — только бы двигаться к дому. Знакомое состояние. Полевая усталость. Мне тоже хочется домой, хочется скорее сесть за машинку.
   16-го приехал Пожарсский. На 20-е назначена аэровизуалка. 25-го самолетом должны вылететь в Шемонаиху.

   КАТОН-КАРАГАЙ. 24.09.56
   Дневник, по сути, окончен. Нет никакого желания и не могу себя заставить писать. Сейчас сижу в номере Катон-Карагайского дома колхозника. Все ушли в столовую, а я не хочу и вот, вдруг, снова взялся за тетрадь. Вкратце, события за это время развивались следующим образом: на 18-тое был назначен выезд с Нижнего Лагеря. Пожарский должен был ехать через Орочаган на Джасатер, караван через Язовое на Берель, девчата на Итольгон. Мы с Шарковским предполагали проехать с девчатами, один день потратить на просмотр разреза, а затем рвануть через Рахмановские на Берель, а оттуда в Катон на визуалку.
   Но 18-го весь день лил дождь. Во второй половине дня Пожарский все же уехал. 19-го вновь распогодило и мы вышли с Нижнего каждый своим маршрутом, только мы с Шарковским уже не поехали на Итольгон, т.к. день был потерян, а через Серсембай и Рахмановские поехали на Берель. Ехали мы через Рахмановские, потому что нам надо было отобрать пробы воды и просмотреть граниты на предмет их расчленения.
   Около 3-х часов дня перед нами открылось Рахмановское озеро. Хотя я и бывал на нем, все же картина была столь красивая, что я вновь залюбовался ею; глубокая троговая долина пересекает некогда плоскую, а сейчас ииспещренную карами и останцами поверхность и в глубине этой долины, окаймленное густой щеткой зеленых лесов — вытянулось синее озеро.
   К слову о зелени. Как только мы начали спуск от Нижнего Лагеря, в глаза бросились красно-желтые цвета лиственниц. Наверху, в районе Кокколя произрастал вечно зеленый кедр и вот чуть ниже сразу стала заметна осень.
   От Рахмановских мы перевалили в долину Мон-Булака и спустились к Берели. Чем ниже мы спускались, тем пестрее и ярче становился осенний наряд лесов. Розовели листья рябины, золото-желтыми светились листья березы. Осина еще сохраняла зеленый оттенок, но желтизна уже тоже просвечивала в ее листьях. Листья отдельных кустов на склонах были просто багряные.
   В долину Берели мы спустились к 8-ми часам вечера, проделав в седле 11-часовой путь. Последние два часа я уже едва ехал. Поистине, я мог повторить слова Игоря: — Подушек и мази!
   В Берели, как водится, нашей машины не оказалось. Мы ее ждали 20, 21 и 22. Уже пришел караван, уже пришел Игорь /он и Гриша потеряли в маршруте лошадей/, а мы все еще сидели в Берели. Наконец, 22-го вечером машина пришла. Оказалось, она имеет распоряжение вывезти всю партию. А партия еще в горах, работает! Мы с Михаилом выехали в Катон. Приехали — самолет не имеет распоряжения лететь с нами на визуалку. 23-го утром говорили по рации с Клочко. Добились разрешения — прилетел самолет, оказалось, что экипаж не предупредили и у них нет ни бензина, ни разрешения на полет в район Белухи. Пилот предложил: — Полетим в Шемонаиху транспортным рейсом, а на обратном пути заправимся в Каменногорске и получим визу на Белуху.
   Полетели. В Каменногорске выяснилось, что визу может дать только Новосибирск. Короче, мы остались в Шемонаихе. Утром 24-го нас отвезли обратно в Катон, а оттуда машиной в Берель! Немыслимый вояж!
   Вечером устроили небольшой сабантуй, который прошел очень вяло и неинтересно. Так как это уже не в первый раз, то напрашивается вывод: в нашей партии народ настолько разношерстный — по возрасту, по интересам, по жизненному опыту и мировоззрению — что для всех общего тоста не подберешь. Поэтому и получается разнобой, разобщенность, отсутствие сплоченности, коллективизма. А если смотреть на каждого в отдельности, то все очень интересный, колоритный и занятный народ. Но, как сказано у Баркова: «Мне мало пить Шато-Икем, мне надо знать — за что и с кем». А за что? И с кем? Мои интересы могли бы разделить очень немногие из партии, да и то — могли бы, но не разделяют. И у каждого так же.
   Сегодня выехали из Берели и вот снова в Катоне.
                1961 г

                = = = = = = = = = =


     Дневник-очерк "ПУТИ-ДОРОГИ" принят к публикации в электронном виде в альманахе "Мой Алтай"!