Шекспир. Сонеты 64-70. Перевод

 Сонет 64.
      When I have seen by Time's fell hand defaced
      The rich proud cost of outworn buried age;
      When sometime lofty towers I see down rased,
      And brass eternal slave to mortal rage;
      When I have seen the hungry ocean gain
      Advantage on the kingdom of the shore,
      And the firm soil win of the wat'ry main,
      Increasing store with loss, and loss with store;
      When I have seen such interchange of state,
      Or state itself confounded to decay,
      Ruin hath taught me thus to ruminate:
      That Time will come and take my love away.
      This thought is as a death, which cannot choose
      But weep to have that which it fears to lose.


      Когда я вижу, как обезображено беспощадной рукой Времени
      то, что было богатством и гордостью изжитого и похороненного века;
      когда я вижу порой, что сравнены с землей величественные башни
      и вечная бронза во власти смертельной стихии разрушения;
      когда я вижу, как голодный океан
      наступает на царство суши,
      а твердая почва одерживает победу над водами,
      увеличивая изообилие за счет потерь и потери за счет изобилия;
      когда я вижу такие перемены в состоянии
      или то, как высшее состояние приходит к краху, --
      все это разрушение учит меня думать:
      такое Время придет и заберет мою любовь.
      Эта мысль подобна смерти, с ней остается только
      рыдать о том, что имеешь, но боишься потерять.


Когда я вижу Времени глумленье
Над тем, чем ценны прошлые века,      
Как башни целиком ушли под землю,
А прежде задевали облака,

Как океана воды накатили,
Сжирая то,  что суше отдано,
Как суша отвоевывает мили
У океана, оголяя дно,

Когда я вижу крах и разоренье,
Что варвар-Время  не затупит меч,
Я понимаю вдруг до  иступленья…
И мне мою любовь не уберечь…

Подобен смерти вечный страх потерь,
Лишь зарыдать осталось мне теперь….


 Сонет 65.

      Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea,
      But sad mortality o'ersways their power,
      How with this rage shall beauty hold a plea,
      Whose action is no stronger than a flower?
      O how shall summer's honey breath hold out
      Against the wrackful siege of batt'ring days,
      When rocks impregnable are not so stout,
      Nor gates of steel so strong, but Time decays?
      O fearful meditation! Where, alack,
      Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid?
      Or what strong hand can hold this swift foot back,
      Or who his spoil of beauty can forbid?
      O none, unless this miracle have might,
      That in black ink my love may still shine bright.


      Раз бронзу, и камень, и землю, и бескрайнее море --
      все пересиливает прискорбная бренность,
      как же против этой стихии выступать [судиться] красоте,
      чьи позиции не сильнее, чем у цветка?
      О как медовому дыханию лета устоять
      против уничтожающей осады сокрушительных дней,
      когда неприступные скалы не так крепки,
      и стальные ворота не так прочны, чтобы избежать разрушения Временем?
      О пугающая мысль! Увы, где же
      лучший драгоценный камень Времени укроется от сундука Времени*?
      Или -- какая сильная рука может удержать его (Времени) быстрые ноги,
      или -- кто может запретить ему порчу красоты?
      О, никто, если только не совершится то чудо,
      что в моих чернилах моя любовь будет вечно ярко сиять.


      * Смысл метафоры "сундук времени" (Time's chest) не вполне ясен; возможно, имеется в виду, что Время в конечном итоге всех прячет, как в сундук, в небытие и забвение; с другой стороны, возможно, это просто эвфемизм, означающий "гроб".

О, красоте ль мечтать о вечном лете?!
Едва ль она устойчивей цветка...
Ведь  камень, бронзу, землю -  все на свете,
Одолевает бренности рука.

О, устоит ли сладостное лето,
Когда вокруг все тлен и суета?
И скалы осыпает Время где-то,
И рушатся железные врата...

Мне мысль страшна, что бриллианты века
Навек упрячет Время в свой сундук...
Бег ног его пугает человека,
Кто ж порчу запретит ему, мой друг?

Никто...Но чудом стих мой назови,
В чернильном блеске - вечный свет любви!




 Сонет 66.

     Tired with all these, for restful death I cry:
     As to behold desert a beggar born,
     And needy nothing trimmed in jollity,
     And purest faith unhappily forsworn,
     And gilded honour shamefully misplaced,
     And maiden virtue rudely strumpeted,
     And right perfection wrongfully disgraced,
     And strength by limping sway disabl d,
     And art made tongue-tied by authority,
     And folly (doctor-like) controlling skill,
     And simple truth miscalled simplicity,
     And captive good attending captain ill:
     Tired with all these, from these would I be gone,
     Save that, to die, I leave my love alone.


     Устав от всего этого, я взываю к успокоительной смерти, --
     устав видеть достоинство от роду нищим,
     и жалкое ничтожество, наряженное в роскошь,
     и чистейшую веру, от которой злобно отреклись,
     и позолоченные почести, позорно оказываемые недостойным,
     и девственную добродетель, которую грубо проституируют,
     и истинное совершенство, опозоренное с помощью лжи,
     и силу, которую шаткое правление сделало немощной,
     и искусство, которому власть связала язык,
     и блажь, с ученым видом руководящую знанием,
     и безыскусную честность, которую прозвали глупостью,
     и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, --
     устав от всего этого, я бы от этого ушел,
     но меня останавливает, что умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве.



Устав от зла, взываю к смерти я...
Легко ли видеть нищими достойных,
И царственный ничтожества наряд,
И попранную веру в злобных войнах,
И золото неправедных наград,
И девственность в руках порочной страсти,
И честность, что пинают, оболгав,
И немощную силу шаткой власти,
И дар, что онемел от жестких пут,
И дурь, что мудрецами заправляет,
И прямоту, что глупостью зовут,
И доброту, которой злоба правит...
Устав, я сам уйти давно готов,
Но как оставлю я мою любовь?



 Сонет 67.

     Ah wherefore with infection should he live,
     And with his presence grace impiety,
     That sin by him advantage should achieve,
     And lace itself with his society?
     Why should false painting imitate his cheek,
     And steal dead seeming of his living hue?
     Why should poor beauty indirectly seek
     Roses of shadow, since his rose is true?
     Why should he live, now Nature bankrupt is,
     Beggared of blood to blush through lively veins,
     For she hath no exchequer now but his,
     And proud of many, lives upon his gains?
     O him she stores, to show what wealth she had,
     In days long since, before these last so bad.


     О почему же он должен жить в одно время с пороком
     и своим присутствием скрашивать нечестивость,
     чтобы грех благодаря ему получил преимущество
     и прочно связал себя с его обществом?
     Почему фальшивая краска должна подражать его щеке
     и красть мертвое подобие у его живого цвета лица?
     Почему должна убогая красота обманным путем добывать
     подобия роз, поскольку его роза истинна*?
     Почему он должен жить сейчас, когда Природа обанкротилась,
     обнищав кровью, способной наполнить краской живые вены,
     так как у нее не осталось другой казны, кроме его красоты,
     и, гордясь многими своими творениями, она живет только за его счет?
     О, она хранит его, чтобы показать, каким богатством она обладала
     в дни давно прошедшие, до этих последних, таких плохих.
     ---------
     *  С учетом  философской фразеологии  (см. примечание к переводу Сонета
53), строки  7-8  можно  истолковать следующим образом:  "Почему  поддельная
красота  должна иметь возможность  имитировать его красоту, которая является
воплощенным идеалом?"


О почему он должен жить сейчас
И нечестивость скрашивать собою?
Не для того ли, чтоб греху дать шанс
Связать себя навек с его судьбою?

А краска фальши подражать должна ль
Его щеке, украв подобье жизни?
А красота убогая свежа ль,
Как розы цвет? Кумир безукоризнен...

Так почему он должен жить теперь,
Когда больна Природа малокровьем,
Когда устав от множества потерь,
Она казну крепит его здоровьем?

О,  потому она его хранит,
Чтоб всем явить богатый прежний вид...



 Сонет 68.

    Thus is his cheek the map of days outworn,
     When beauty lived and died as flowers do now,
     Before these bastard signs of fair were borne,
     Or durst inhabit on a living brow;
     Before the golden tresses of the dead,
     The right of sepulchres, were shorn away,
     To live a second life on second head;
     Ere beauty's dead fleece made another gay:
     In him those holy  ntique hours are seen,
     Without all ornament, itself and true,
     Making no summer of another's green,
     Robbing no old to dress his beauty new;
     And him as for a map doth Nature store,
     To show false Art what beauty was of yore.   



 Таким образом, его лицо [щека] -- образец минувших дней,
     когда красота жила и умирала, как теперь -- цветы,
     до того, как эти незаконные символы красоты стали носиться людьми
     и посмели поселиться на живом лбу;
     до того, как золотистые локоны мертвых --
     достояние могил -- стали отстригаться,
     чтобы получить другую жизнь на другой голове,
     прежде чем мертвая шевелюра красоты стала украшать другого.
     В нем видны эти благословенные старые времена --
     красота без приукрашиваний, подлинная и истинная,
     когда не творили себе лето из цветения другого,
     не ограбляли старого, чтобы дать своей красоте новый наряд.
     И Природа его хранит как образец,
     чтобы показать фальшивому Искусству, какой красота была прежде.


Его краса живет, не зная зла,
В котором день сегодняшний замешан,
Так красота минувших дней жила,
Так жил цветок беспечен и безгрешен.

В те дни у достояния могил
Не отбирали локоны умерших,
Чтоб чей-то лик стал снова юн и мил
И соблазнял красою мертвой грешных.

В нем вижу я благие времена,
Когда цветок не ведал хищных взглядов,
Когда чужая нежная весна
Не становилась роскошью нарядов.

Фальшивому искусству призван он
Представить красоту былых времен.




 Сонет 69.

      Those parts of thee that the world's eye doth view
      Want nothing that the thought of hearts can mend;
      All tongues (the voice of souls) give thee that due,
      Utt'ring bare truth, even so as foes commend,
      Thy outward thus with outward praise is crowned,
      But those same tongues that give thee so thine own,
      In other accents do this praise confound
      By seeing farther than the eye hath shown.
      They look into the beauty of thy mind,
      And that in guess they measure by thy deeds;
      Then, churls, their thoughts (although their eyes were kind)
      To thy fair flower add the rank smell of weeds:
      But why thy odour matcheth not thy show,
      The soil is this, that thou dost common grow.


      Та часть тебя, которая видна глазам мира,
      не лишена ничего, что могла бы пожелать сокровенная мысль;
      все языки, выразители души, отдают тебе в этом должное,
      говоря голую правду, и даже враги тебя хвалят.
      Твоя внешность, таким образом, увенчана внешней хвалой,
      но те же языки, которые воздают тебе то, что тебе причитается,
      в других словах эту хвалу опровергают,
      когда глядят дальше, чем показывает глаз.
       Они смотрят на красоту твоей души
      и, в своих догадках, измеряют ее твоими поступками;
      тогда в своих мыслях эти скряги, -- хотя бы их глаза были добрыми, --
      к твоему прекрасному цветку добавляют зловоние сорняков.
      Но почему твой запах не соответствует твоему виду?
      Причина* в том, что ты цветешь, доступный всем.

* В оригинале Торпа здесь стояло несуществующее слово "solye", которое большинство позднейших издателей сочли искаженным "soyle", что соответствует современному "soil". Однако интерпретации этого слова предлагались разные, в том числе "почва (на которой вырастает порок)", "пятно (моральное)", "решение (вопроса)".


Та часть тебя, что каждый видеть рад,
Не лишена достоинств откровенных...
Все языки давно о том твердят,
И что друзей! Врагов твоих надменных!

Твой милый облик венчан лишь хвалой,
Но за спиной твоей лукавцы дружно
Уничтожают почести хулой,
Когда взглянуть пытаются чуть глубже.

Твоих деяний суть, наверняка,
Они марают в мыслях нечестивых,
Примешивая к запаху цветка
Зловонье сорняков неистребимых.

Так в чем причина всех твоих проблем?
Соль в том, что ты цветешь, доступный всем.


Шекспир. Сонет 70. Перевод

     That thou are blamed shall not be thy defect,
     For slander's mark was ever yet the fair;
     The ornament of beauty is suspct,
     A crow that flies in heaven's sweetest air.
     So thou be good, slander doth but approve
     Thy worth the greater, being wooed of time,
     For canker vice the sweetest buds doth love,
     And thou present'st a pure unstaind prime.
     Thou hast passed by the ambush of young days,
     Either not assailed, or victor being charged,
     Yet this thy praise cannot be so thy praise
     To tie up envy, evermore enlarged:
     If some suspct of ill masked not thy show,
     Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe.

     То, что тебя порицают, не должно считаться твоим изъяном,
     так как прекрасное всегда было мишенью клеветы;
     орнаментом красоты является подозрение --
     ворона, летающая в чистейшем воздухе небес.
     Так что, будь ты хорошим, клевета тем более подтвердит
     твое достоинство, подвергающееся соблазнам времени*,
     так как порча любит самые сладостные бутоны,
     а ты представляешь собой чистый незапятнанный расцвет.
     Ты миновал опасности [засаду] юных дней,
     или не подвергшись нападению, или, атакованный, но выйдя победителем;
     это похвально, но этого недостаточно,
     чтобы сдержать [связать] вечно растущую зависть.
     Если бы подозрение в пороке не бросало тень на твою красоту,
     тогда ты один владел** бы королевствами сердец.
     ---------
     * Темное место, вызывающее споры комментаторов.
     **  Согласно  комментаторам,  "owe"  здесь  следует  читать  как  "own"
(владеть, обладать).



В укорах света не виновен ты,
Мишень для сплетен то, что столь прекрасно...
Так  домыслы, орнамент красоты,
Вороной зависают в небе ясном.

Да будь ты свят, тем паче клевета
Лишь оттенит той святости задатки...
Но есть ли что жаднее порчи  рта?
Она ж бутон находит самый сладкий.

Ты победил и чистый выбрал путь,
Соблазны за тобой не увязались...
Но этого не хватит, чтоб стряхнуть
Растущую прилипчивую зависть.

Когда б ни тень ревнивых подозрений,
Ты всех сердец владел бы откровеньем.