Глава 5. Рахиль

          Метод Архитектора. Часть 2. Синий бархат упрямых иллюзий
          Глава 5. Рахиль

 
          Но нежно не получилось. Вернувшись из Питера в конце зимних каникул, Гришка позвонил Саше в коммуналку, и узнал что ребят там уже несколько дней не видели.  «Кажется, они в роддом уехали», - с сомнением сказала соседка.
          - Ну, наверное, родили и в Лихоборах кантуются! Сашка небось весь «Детский Мир» скупает на радостях.
           Он набрал номер родительской квартиры.
          - Да, - раздался в трубке голос Саши.
          - Привет, Сашк, как дела ваши?
          - Мы дома. У моих. Ну да. Ты понял, - голос был ровным, без интонаций. 
          - Уже родили?
          - Да. Нет.
          - Подожди... – Марина увидела как застывает Гришкино лицо. – Как это? – почти шёпотом спросил он.
          - Так. Мы дома.
          - Мы приедем?
          - Как хотите.
          - Сейчас. – Он положил трубку. – Едем. Быстро. Там что-то совсем не то.
          Они выскочили из дома, поймали такси. В машине сидели молча, сцепив руки как два армрестлера, только целью было – не победить, а создать двойное поле силы и уверенности, подготовиться к чему-то страшному, что ждало их по ту сторону знакомой, обитой чёрным дерматином двери.
          Дверь открыла Дора Семёновна. Всплеснула руками, и сразу заплакала, молча, закрывая рот пухлой ладонью. Махнула рукой – дескать, раздевайтесь, и, едва слышно, указывая глазами на дверь Сашиной комнаты, прошептала: «Там они».
          На раскладном узком диванчике лежала тень Сони. На сером, без выражения, лице застыли глаза, полуприкрытые воспалёнными веками. Губы запеклись коркой. Поверх одеяла вытянулась тоненькая голубая рука, вся в пластырях и бинтах, которую гладил сидяший рядом на полу исхудавший, нечёсанный, небритый Саша. Живота не было.
          - Привет, - тихий голос Марины прозвучал голосом самой жизни в этой скорбной комнате. Она подошла, села рядом с Сашей на пол.
          - Вот так. – Саша протянул руку, погладил Соню по голове. Повернулся, дёрнув головой, взял со стула поильник. – На, попей, мама морс сделала.
          Соня сделала глоток и отвернулась.
          Марина взглянула на Гришку. Тот понял.
          - Саш, пошли покурим. Марина посидит с Соней.
          Когда мужчины вышли, Марина села на край диванчика. Посмотрела прямо в измученные, воспалённые глаза. Осторожно, мягко наклонилась, обняла жалкие худые плечи в застиранной ночной рубашке, прикоснулась губами ко лбу, погладила встрёпанные волосы, взяла в ладони Сонину руку.
          - Говори, Сонь. Рассказывай что случилось. Пожалуйста.
          - Вот так. Нет ребёнка. – Соня глотнула сухим горлом, закашлялась. Марина взяла марлю, обмакнула в чашку с водой, смочила запёкшиеся губы. – Он... он... он умер. Внутри. Я проснулась утром, от схваток, мы поехали в больницу, а там сказали – всё. Вкололи наркоз. Проснулась – а они говорят, показывать нечего. Саша меня забрал. Под расписку.
          И Соня зарыдала беззвучно, тяжко, сотрясаясь всем своим пустым телом. Марина обхватила её, прижала к себе крепко, и, целуя в макушку, как ребёнка, говорила какие-то слова, чтобы отвлечь, успокоить, и, понимая что это бессмысленно и бесполезно, продолжала шептать что-то Соне, пока та плакала, уткнув голову Марине в плечо.
          Постепено Соня затихла, и только всхлипывала, вытирая рукой глаза.
          - Когда, это случилось, сколько дней прошло?
          - Пять. Или четыре. Не помню.
          - Когда тебя отпустили, что с собой дали?
          - Выписку, вон там она.
          Марина, не выпуская Сониной руки, дотянулась до желтоватого листка бумаги на секретере. Читала, и всё больше хмурилась.
          - Соньк, Сонечка, родная, давай мы тебя в больницу отвезём?
          - Н-н-не м-м-могу! – Соня задрожала, забилась. – У н-н-них т-т-там всех д-д-дети!
          - Это будет другое отделение, может быть даже не в роддоме, в обычной больнице. Там и посещения будут. Маленький, послушай меня чуток, пожалуйста. У тебя, по крайней мере по выписке, я имею в виду, с твоим телом, ничего непоправимого не произошло. У тебя всё на месте. И есть все – все шансы родить здорового ребёнка. Если сейчас всё не запустить и не довести до катастрофы. Всё заживёт, восстановится, подождёшь немножко и сможешь снова забеременеть.
          - Как? Как я смогу это сделать? Да и Саша бросит меня наверняка, бессмысленную, бесполезную тупую дуру, потерявшую ребенка. На что я гожусь? Ему – ему! – не смогла сына родить, загубила мальчика, первенца! – Соня задохнулась в тяжёлом, отчаянном рыдании.
          - Ты с ума сошла? Хорошо что он не слышит. Вот ты всё-таки точно дурища, хоть и негоже так о болящем говорить. Ты единственный человек на свете который ему нужен. Ты одна. И не смей думать по-другому и про Сашу такую чушь нести. Ты здоровая крепкая женщина, всё у вас получится, захотите – десять детей заведёте!
          - Как я смогу его обнимать после этого, как? Я ему в глаза смотреть не могу! Я же во всём виновата! Что у нас нет сына!
          - Сонь, ты ни в чём не виновата, пойми, ни в чём. Такое случается – и не всегда даже врачи могут понять почему. Не казни себя, это никак, ни в коей мере не твоя вина.
          - А чья же, чья тогда?
          - Судя по тому что тут написано, мироздания. Все было нормально, и плацента, и резус, и иммунные дела. Попробуем выяснить поподробнее позже, ладно? А сейчас скажи-ка мне, кровит?
          - Да.
          - Много?
          - Наверное. Не знаю.
          - Сонь, это не дело. Дай-ка гляну.
          - Нет.
          - Сонь, родная, я только оценю ситуацию. Не стесняйся, я всё-таки врач, ну почти уже дипломированный, и вообще врач – это не человек а функция, да я только на пелёнку посмотрю, – быстрым тихим голосом заговаривая Соне зубы, Марина, не слушая возражений, приподняла одеяло. – Дружок, надо ехать. Надо, правда. Не спорь, хорошо? Ну пожалуйста. Правда, в тихое место, к хорошим людям, чтобы всё у тебя потом получилось. Поехали, а? Я сейчас позвоню, выясню куда можно, ладно?
          - Да всё равно.
          - Молодец.

          На лестнице Саша, прикуривая одну сигарету от другой, с трудом выталкивая из себя слова, рассказал Гришке:
          - Они же мне объяснили – он умер, и она его родить не смогла сама. Узкий таз. Ну, бёдра. Они его там... на части... разобрали. - Он смотрел в зелёную пыльную стену. – Говорят, иначе потеряли бы её тоже. Сказали, лучше вам не видеть. А я им не поверил. Сказал всё равно покажите. Ну, ребёнок же. Наш. Нельзя же чтоб он там совсем один как ненужный... лежал. Ну хоть попрощаться, хоть глянуть на него... Они мне дали выпить что-то и показали. Слава богу Соня этого не видела. Слава богу. Я теперь всё время его вижу. Сплю, не сплю – всё равно.
          Саша помолчал, взглянул на Гришку.
          - Но ты знаешь что я понял. Я могу жить без ребёнка. И без этого, потерянного. И без другого. Но не без Сони.
          Голос его оборвался, и Гришка, цепенея от ужаса, увидел дорожки слёз на Сашиных небритых щеках.
          - И вот она лежит, молчит, и с каждым часом как будто уходит от меня всё дальше. Лежит, и даже почти не плачет. И смотрит в пространство. А я как идиот ничего не могу сделать. Ничего, понимаешь?! – Саша стукнул кулаками в стену. – Чтобы удержать её, утешить. Господи, да я как в плохих романах пишут «готов кровь свою сам по капле выдавить ради одной её улыбки» - я всегда думал что это пошлось дешёвых сочинителей, так вот, клянусь, это правда – я готов, а толку?
          Гришка обхватил согнутые дрожащие плечи друга, сжал из всех сил, заглянул в искажённое отчаяньем лицо:
          - Держись. Держись, мужик. Не уйдёт она от тебя никуда и никогда, она твоя, и будет с тобой – долго, долго, пока вы не станете старыми, беззубыми и скрюченными маразматиками. Слушай, там с Соней сейчас разговаривает единственный реальный ангел-хранитель, которого я когда-либо встречал. Да ты знаешь. Пойдём, послушаем её и сделаем что она скажет. Мы с вами, и во всём, абсолютно во всём, поможем. Мы с вами.

          На кухне, где в углу, как эбонитовая фигурка, сжавшись в тугой комок, с чёрным от горя и страха лицом сидела Сонина мать, Марина звонила по телефону.
          - Ольга Ивановна? Здравствуйте. Ради бога извините что Вам домой звоню. Но позарез и очень срочно. Нет, не как обычно, - Марина чуть улыбнулась невидимой собеседнице. – Гораздо хуже. Куда можно срочно привезти очень хорошего человека в очень плохом состоянии? Антенатальная... Да. Да. Краниотомия, клайдотомия. Узкий таз. Да. Двадцать лет. Первый. Желанный, семья чудесная. Так, чтобы родным можно. Да. Пять дней назад. Под расписку, позавчера. Вот я и опасаюсь. Много. Ну и... Да. Ну может я ошибаюсь, но мне кажется должно быть меньше. К Вам? Спасибо! Миллион раз спасибо! Едем. Что сказать в приёмном? Ага, поняла. Спасибо! – Марина повернулась к Саше и Гришке. – Всё, едем сейчас. Соня согласилась, умничка она у тебя всё-таки какая! Тапки-халат-ночнушка-кружка-ложка-зубная щётка. Всё остальное потом. Гриш, лови машину. Дора Семёновна, можно взять пару-тройку пакетов полиэтиленовых, если укачает? И, может, чуть-чуть еды на сегодня, вдруг поест?
          - Всё есть, Мариночка, всё сейчас соберу! – Сашина мать засуетилась, загремела посудой, спохватилась испуганно. – Да что ж я! Сейчас, сейчас!
          Через пять минут в отдельных баночках лежали мелко порезанные яблоки, свекольный салат и домашний творог. Саша вынес в коридор дорожную сумку и снова исчез в комнате. Потом дверь открылась, и держась за стену, в коридор вышла Соня. Валентина Михайловна рванулась к ней – обнять, поддержать.  «Я сама», - твёрдо сказала она матери и Саше, пытавшемуся взять её, как ребёнка, на руки. Марина, глядевшая в окно, увидела выскочившего из серой «Волги» Гришку.
          - Всё, Гриша поймал машину. С богом. Сонь, давай руку.

          Приёмный покой они прошли за пять минут, и вскоре Соню уже устраивали на угловой койке в огромной многоместной палате. Марина разговаривала с врачом.
          - Марин, с такими студентками как ты никаких диет не надо. Только сядешь перед теликом с жареной курочкой – звонят.
          - Ольга Ивановна, ну извините пожалуйста, мы только вернулись, а подруга... Я испугалась, по-настоящему.
          - Ты правильно похоже испугалась. Так что курицу несъеденную я тебе может быть прощу за хорошую врачебную интуицию. Удачно, что Алабяныч сегодня дежурит. Цветоощущение что ли особое – видит то что еще даже не сформировалось. Психолог будет завтра – и это ей обязательно.  Слишком молодая и горячая.
          - А мужу можно остаться?
          - Ну куда ж ему остаться? Девять женщин в палате кроме вашей красавицы, и есть потяжелее. Им тоже покой нужен. Пусть приезжает завтра утром, пустим. На ночь дадим ей снотворного и успокоительного, если не найдём оснований для немедленного вмешательства. Будет спать, отдохнет. А сейчас идите куда-нибудь все, погуляйте. Мужа тоже заберите с собой пока, через полчасика вернётесь – всё вам расскажем.
          - Спасибо. Дай бог Вам здоровья.
          - Ага, конечно. Уже.
          - Не сердитесь, ну пожалуйста.
          - Да не сержусь, не сержусь. Особенно на беременных. Иди.
          - Откуда?...- Маринины брови полезли вверх от удивления – в просторном пальто её  неполных четыре месяца было точно не разглядеть.
          - Обижаешь, студентка. Зря что ли я вас учу а не вы меня. Беременная женщина смотрит внутрь, в себя. Даже когда обеспечивает подругам прорыв сквозь систему советского здравоохранения. Правильный, правильный, не красней. Иди. 

          Валентина Михайловна осталась сидеть в отделении, а Марина, Саша и подъехавший Гришка бродили по тихим заснеженным улочкам – как оказалось, посёлка «Сокол», и Марина, стараясь обходиться без врачебной терминологии, объясняла Саше вероятные причины случившегося, рассказывала, какие обследования нужно будет Соне пройти чтобы застраховаться от такого исхода в будущем. «Марин, я даже думать об этом будущем сейчас не способен», - прервал её Саша, и голова его дёрнулась. – «Я вообще не знаю как всё будет. Даже при наилучших медицинских вариантах». Марина поняла. «Гриш, пойди погуляй, у нас тут тет-а-тет разговор есть», - отослала она Гришку. – «Теперь, Саш, слушай, только не стесняйся – это я как дохтур говорю.  Как только Соня хоть немного придёт в себя – хоть самую малость – занимайтесь любовью. В любых технически возможных вариантах – ликбез нужен?» Саша помотал головой. «Повторяю, как можно скорее. Полноценно сразу не выйдет, но это и не обязательно. Ты сам не бойся, и её бодри. Она очень несчастная, очень боится что стала тебе не нужна». «Да я только сейчас понял что я без неё просто не выживу!» «Я ей пыталась это объяснить. Но у тебя лучше получится. Она будет отчаянно стесняться, бояться, будет вся каменная, физически и психологически. Твоя задача – потихоньку все эти страхи убрать, показать ей что ты её всю любишь, всю. Терпением, лаской и здоровой настырной самецкой похотью. Не подавляй её - монашество редко кому на пользу. Сам запомни и ей объясни – не секс причина того что случилось. Теперь так. Утром придёт психиатр. Он собаку съел на тётках в таком виде как сейчас Соня. Слушать его надо, и надо выполнять рекомендации. А главное – сам держись, и её держи. Произошла трагедия, но пока вы есть друг у друга – это не катастрофа. Вы прорвётесь, и всё будет. И я это точно знаю. Я даже вижу ваших будущих детей у себя в голове. Вижу, правда». – И Марина обняла Сашу, крепко поцеловала в заросшую колючую щёку. – «Держись, старый». «Спасибо, Марин. Спасибо тебе». Саша вздохнул глубоко, с усилием, полной грудью набрал морозный воздух. «Будем прорываться». «Ага. Ну пошли, наверное, они там уже Соню посмотрели».

          - Ну что, Мариночка, - считай, должна я тебе зачёт в весеннюю сессию. Правильно девочку привезла. Сейчас чистить будем, подправим что надо, и, надеюсь, после этого всё пойдёт на лад, - Ольга Ивановна писала что-то в Сониной карте. – Всё, расходитесь, завтра утром поговорим.
          - Мы после чистки поедем, ладно? А пока посидим там в углу.
          - Настырность – это достоинство или недостаток?
          - Когда как, - улыбнулась Марина. - Мы правда тихонько.
          - Да ждите, некому вас прогнать уже. Пойди, поговори с ней пока мы готовимся.

          Когда Соню наконец отвезли обратно в палату, и медсестра собралась выставить Сашу за дверь – была глухая ночь – с койки у окна донёсся резкий густой голос:
          - Да Валь, оставь ты его в покое, пусть сидит, если б мы мужиков не видели, наверное здесь не бичевали бы. А то будет топать всю ночь по коридору, в двери ломиться, психовать, врачей тревожить, - вообще никому сна не будет.
          И Саша остался. Скрючившись на стуле, стараясь не шевелиться, он держал руку жены, впавшей в тяжёлую неровную дремоту, и когда голова его падала на грудь, перед глазами сразу возникало искорёженное тельце мёртвого сына. Он просыпался и молился только о том, чтобы это не привиделось Соне. А в дальнем углу больничного коридора, в притулившемся за кадкой с фикусом кресле, поджав к подбородку коленки, глядя в ночь остановившимися бессонными которые сутки глазами, сжав кулаки, сидела и молилась всем богам Сонина мать. Нашедшая ее пару часов спустя медсестра собралась было высказать что она думает про ночующих на отделении посторонних, но вместо этого принесла тройную дозу валерьянки в поильнике, и буквально за руку отвела Валентину Михайловну в сестринскую, в относительно тихий угол за шкафом.

          А Марина с Гришкой брели пешком к метро – деньги они оставили Саше. Больные от свалившегося на друзей горя, они молчали, и только крепче прижимались друг к другу, сознавая хрупкость того состояния лёгкого счастья, которое, несмотря ни на что, окружало их, как сияющее даже тёмной безлунной ночью золотое облако.

          Через пару дней, когда Соня чуть оклемалась, к её койке подошла соседка по палате. Склонив по-птичьи голову набок, рассмотрела Соню и её пожитки бесцеремонно, сказала басом:
          - Я смотрю, ты не цаца какая.
          - Вроде не цаца, а что? – Соня так удивилась формулировке, что даже усмехнулась, суховато.
          - Да докторша, перед тем как тебя привезли, пришла вся такая строгая и говорит – бабы, сейчас новенькую привезут, так не доёбывайтесь до неё.
          - Так и сказала? – сил на оборону у Сони не было, но и позволить кому-то вот так, нахрапом, нарушить её границы она не могла.
          - Не, ну не совсем, но по сути. Мы подумали – сейчас привезут... фрукт какой заморский. Ты это... Бабоньки, я не доёбываюсь?
          - Верк, не приставай к человеку, - раздались голоса.
          - Да я не пристаю. Я чо сказать-то тебе хочу, - Вера облокотилась о изножье Сониной койки. Лицо её стало строгим и серьёзным, базарная интонация пропала. -  Мужик у тебя хороший. Нерусский, а хороший. Ты это, хватит нервы-то ему мотать. А то он у тебя тут сидит, весь из себя Ален Делон, а как выйдет – почернеет и курит одну за другой на лестнице, и голова трясётся как у припадочного. Что случилось – то случилось, а жить надо, и понимать, что не тебе одной плохо, и его не мучать. Они слабее нас, мужики-то. Не трать его, не вынай ему душу-то. Ты девка молодая, всё впереди. Надежда у тебя есть. А вон у Люськи, - Вера мотнула головой в противоположный угол, где лицом к стене лежала женщина чуть старше Сони - всё нахрен вырезали. И муж сказал – на кой ляд ты мне такая-то, и привет. У Зинки вон – третий подряд выкидыш на пяти месяцах. И возраст-то – под сорок. У Иры сын умер от рака, она за дочкой пошла, и всё хорошо было, но её сбил пьяный таксист, ребёнка потеряла, и не знает, есть ли шансы ещё родить. Короче, не санатория здесь у нас, как видишь. И ситуации есть похуже твоей. Так что давай, вылезай из койки, пойди хоть причешись, накрасься, порадуй своего, прибежит ведь скоро, а ты как лахудра. Себя жалеть - дело хорошее, только пользы-то от этого нет. Шевелись, ходи, а то лежишь здесь как мумиё какое. – И Вера, крепко хлопнув Соню по ноге, вразвалочку пошла к своей койке.
          - А с Вами что произошло? – спросила Соня вдогонку, скорее в порядке ответного вторжения, чем из интереса.
          Вера обернулась с кривоватой ухмылкой, и голос её снова был разбитным голосом трамвайной контролёрши:
          - Всё-таки цаца. Выкает тут. У меня, девушка, близнецы разнояйцевые -  не мышонки, не лягушки, а неведомы зверюшки родились. Без рук, без ног, без глаз и поп. Умерли почти сразу. Я с Астраханской области, там у нас полигон рядом. Вот теперь обследуют, сами-то не знают чего ищут, говорят что возможно, дальше лучше не будет, что все яйцеклетки теперь порченые. А ты – ну не то что не бери в голову, конечно – голос Веры смягчился, -  но не хорони себя уж так-то заживо. Родишь другого – будешь за двоих любить. Ну что, девки, не очень я её? – обернувшись к палате, громко спросила она.
          - Ничего, Вер, это твоё самое гуманное выступление из всех нами слышаных, - откликнулась пожилая женщина с соседней койки. – Главное, вовремя закончила, – и она взглянула прямо в ставшее вдруг беззащитным исхудавшее Сонино лицо. – Она правильно говорит. Ты отплачь, нас не замечай, и к жизни возвращайся. Твоё дело молодое, люби и рожай своему ребенка. И не бойся. В одну воронку снаряд два раза не падает.
          Соня смотрела в тёплые ореховые, чуть улыбающиеся глаза, и слёзы сплошным потоком текли у неё по щекам, но она чувствовала, как та тяжесть, которая придавила её, становится чуть-чуть, самую капельку легче. «Спасибо», - хрипло прошептала она в пространство затихшей палаты, и отвернулась. Тётки заговорили о своём как-то сразу, как будто продолжая прерванную болтовню. А Соня думала, наконец впервые думала, а не только испытывала всепоглощающую, уничтожающую боль. Поставила себя на место Саши, и вспомнила – как горд и полон надежд был он, когда они говорили о ребёнке, как почернел от горя, когда ждать стало некого. Она поняла что оставила его наедине с потерей, с тоской, - «Предала!» стукнуло болью в сердце, - и от стыда, жалости к нему, и к погибшему сыну, и к себе, и к этим женщинам, у каждой из которых была своя неизбывная мука, она наконец заплакала не теми страшными, сжигающими всё внутри слезами глухого отчаяния, но освобождающими, исцеляющими слезами скорбной любви.
          Когда Саша пришёл, он даже не успел поздороваться - Соня обхватила его, сжала своими тощими, ослабелыми руками, и уткнулась лбом в грудь, повторяя сквозь всхлипы: «Я так тебя люблю, я так тебя люблю!» Саша выпростал одну руку, обнял Соню, и лицо его, всё еще горестное и измученное, засияло. «Я тебя больше», - прошептал он Соне на ухо. «Нет, я тебя», - Соня вдыхала родной запах, и знание того, что счастье - есть тонкой струйкой проникало в пока ещё узкую трещину в стене страдания, отделившей её уже, казалось, навсегда от мира и самой жизни. Когда она наконец разжала руки, оказалось, что палата пуста.

          ***

          Через полтора года, когда Соня снова была беременна, разговоров о будущем никто не вёл – так, на всякий случай. Никто не обсуждал детских садов, ленточек, никто не шил чепчиков и не вязал пинеток. Когда она благополучно родила и, ненормальная от счастья, появилась дома, все друзья, не спрашивая, не ожидая приглашений, набились в кухню, где – теперь от радости -  плакала Дора Семёновна, беспрерывно жаря котлеты, а Лена смеялась над ней – «Пересолишь!» - и по одному ходили, задерживая дыхание, заглядывать в комнату, где уютно лежали уже две Сашины любимые девушки.
          - Как назовёте-то? – Гришка улыбался беспрерывно, глядя на сияющего, шального от свалившегося с плеч страха Сашу.
          - Ты что, дарагой, правда такой глюпый или забалэл? – Саша, неумело изображая грузинский акцент, поднял на Гришку смеющиеся глаза, -  Такие вопросы задаешь! Маринка, конечно!
          Соня наслаждалась материнством, и казалось что бездна, чуть не поглотившая её, затянулась изумрудным покровом безоблачного счастья. И всё же годы спустя Саше пришлось выводить её, рыдающую в голос, из Иллюзиона, куда летним беспечным вечером они отправились на «Кабаре».