И исшед, он громко плакал!..

Главы из романа «Рождение Империи»
 Часть первая. Нарвский позор царя.
Глава первая
«И исшед, он громко плакал!»

       Разбудил резкий окрик на непонятном языке.
       И тут же, вторя ему, прозвучал другой, на довольно сносном русском:
       – Кто здесь генерал Трубецкой? Встать.
       Князь Иван Юрьевич Трубецкой приподнялся с брошенной на холодный пол еловой подстилки, с трудном поднялся на ноги. В полумраке сарая, в котором разместили пленных, было видно, как его сотоварищи с тревогой наблюдали за происходящим. Окрик разбудил всех.
       В дверях стоял шведский офицер, рядом с ним два солдата с ружьями на изготовке. За их спинами прятался ещё один в штатском. В помещение, где содержались русские пленные, шведы входили с опаской.
       Трубецкой сделал шаг к двери, сказал с вызовом, дерзко глядя на пришельцев:
       – Ну я, князь Трубецкой. С кем имею честь?
       Офицер, метнув на Трубецкого пристальный взгляд, что-то сказал по-своему. Тот, что выглядывал из-за спины офицера, перевёл:
       – Следуйте за мной!
       На улице было ветрено, косой дождь, временами сдабриваемый хлопьями снега, бил в лицо. Вот в такую же промозглую ночь поздней осени, когда всё скрыла темень, хоть глаз коли, когда снег с дождём не переставали ни на минуту, ударил по русским войскам, осаждавшим крепость Нарву шведский отряд под командованием короля Карла XII.
       И отряд то невелик – всего тысяч 6 – да сплочён он был, по-боевому сколочен, а многочисленное русское войско, приведённое в эти глухие кроя, к крепости, окружённой лесами да болотами, хоть и превосходило его многократно, но было изнурено долгой и бесполезной осадой, голодом, холодом, да к тому же дезорганизовано бегством предводителя.
       Предводителем же был сам царь Пётр, который, едва узнав о том, что шведский король Карл XII двигается на выручку осаждённым гарнизонам крепостей Нарва и Ивангород, бросил свои войска и поспешно удрал, пояснив своим подчинённым, что едет за подкреплениями.
      Даже военного совета не собрал. Что бы он мог сказать на военном совете русским генералам? Иноземным залётным генералам, которых было в войсках около сорока, да и командующему – герцогу де Кроа, и говорить ничего не надобно. Они своё дело крепко знали – все, во главе с герцогом, тут же бежали из-под крепости вслед за царём. Бежали, кто куда, но в основном, конечно, к шведам. И сразу возник хаос, сразу началась паника, ведь слухи, распускаемые лазутчиками шведского короля, достигли цели в создавшейся обстановке мгновенно.
       В Европе быстро отреагировали на это событие. Как же, непобедимая Россия потерпела поражение! И неважно, что потерпел его европеизированный царь, которому кстати тут же посвятили издевательскую медаль… «И исшед он громко плакал»… Но это было много позднее. Битва же стала подлинной трагедией не для царя – для русского воинства, набранного им взамен жестоким образом истреблённых стрельцов, действительно воинов непобедимых.

       Вслед за иноземными генералами стали разбегаться целыми полками и солдаты. Но дивизия генерала Трубецкого, подобно очень немногим частям и соединениям, на оставила своих позиций. Трубецкой лишь развернул часть сил, чтобы прикрыть направление вероятного удара войск Карла XII. И грянул жестокий бой. Полки дивизии стояли твёрдо, несмотря на численное превосходство врага, действовавшего против них.  Но соседи бросили свои позиции, и враг зашёл во фланг и тыл.
        Не помогла и круговая оборона. Враг использовал артиллерию. Артиллерия русских была практически небоеспособна. Перед самой войной царь Пётр закупил у шведов, с которыми собирался воевать, орудия и боевые заряды. Абсурдность покупки выяснилась уже при первых бомбардировках осаждённой крепости. Ядра не долетали до стен Нарвы. И пушки оказались никудышными, и боевые заряды к ним негодными.
       Трубецкой управлял боем до последнего. Близкий разрыв опрокинул его на землю и погрузил в небытие. Очнулся он уже в плену. Его заставили встать и толкнули к уже выстроенным в шеренгу пленным офицерами и генералам. На некоторых белели повязки – на руках, на головах…
        Пленных повели в сторону тракта, который вёл от крепости в глубь Швеции.
        И начался тяжёлый изнурительный марш в колонне пленников шведского короля.
        Трубецкой ощупал себя, насколько это можно было сделать в движении. Ран не было. Только контузия. Сразу возникла мысль – бежать. Но как бежать? В такую-то погоду? Как найти дорогу на незнакомой местности, в чужом краю, где ни у кого не спросишь подсказки.
        Он не оставил эту мысль полностью, просто решил осмотреться, оценить обстановку. На первых переходах пленных никто не трогал. Кормили сухарями с водой, запирали в каких-то амбарах или сараях, а то и просто оставляли в открытом поле, окружая солдатами с угрожающе направленными на них ружьями.
      Но вот вдруг, когда загнали офицеров и генералов в какой-то сарай, затребовали почему-то именно его, князя Трубецкого. Видно выясняли, кто он, узнали, что генерал, командир дивизии.
       Привели в небольшой, но довольно приличный дом. Велели остановиться в прихожей. Офицер скрылся за дверью, но тут же появился снова, указав жестом Трубецкому, чтобы вошёл.
        Трубецкой переступил порог. В просторной, освещённой свечами комнате было несколько шведских генералов. Один из них, видимо, старший, указал на стул возле обычного тесового стола. Явно здесь был не штаб и не пункт управления. Скорее дом зажиточного шведа на маршруте движения, в который и прибыл генерал с какой-то, пока непонятной Трубецкому целью.
        Генералы сидели на широкой лавке, вытянутой вдоль стены.
        – Вы Трубецкой? – спросил один из них.
        Переводчик, сопровождавший от сарая, перевёл вопрос.
        – Да, я генерал, князь Трубецкой, – ответил Иван Юрьевич, смело глядя в глаза спрашивавшему.
        – Его величество король поручил мне с вами разговор. Он знает, что с победоносными шведскими войсками сражалась только ваша дивизия…
        – Не одна моя дивизия, – возразил Трубецкой.
        – Ваша дивизия сражалась лучше других, оказавших нам сопротивление.
        – Я выполнял свой долг, – сказал Трубецкой, ещё пока не понимая, к чему клонит шведский генерал, который не посчитал нужным представиться, а просто заявил, что прибыл по поручению самого короля.
         Мелькнула даже мысль, что за это самое сопротивление его казнят. Но шведский генерал в следующую минуту буквально ошарашил князя своим заявлением:
         – Его величество король поручил мне предложить вам, генерал, поступить к нему на службу. Вы хороший командир, вы – настоящий командир. Если вы дадите согласие, мы немедленно выезжаем в ставку для встречи с его величеством. Король примет вас лично.
         Трубецкой с удивлением посмотрел на шведского генерала. Тот спрашивал серьёзно, но и русский князь, потомок Ольгердовичей, сражавшихся вместе с Дмитрием Донским на поле Куликовом, происходивший из славного рода воинов, мог ответить только отказом. Только ведь это слишком просто. Не лучше ли было поиграть с врагом и, Бог даст, использоваться для побега пустую для князя, но обнадёживающую для шведов говорильню.
         Нельзя сразу давать надежды, но нельзя сразу и отказываться наотрез. Время, выиграть время. Пусть уговаривают.
          Одно удивляло, почему выбрали именно его? Какие дальние цели в этой игре? Князь ответил, что предложение слишком неожиданно. И не по адресу, ведь он – русский князь, род которого знаменит в России. Его род мог вполне оказаться на троне в 1613 году, поскольку предок его князь Дмитрий Трубецкой был кандидатом на выборах во время Московского Земско-Поместного Собора.
         Офицер что-то сказал переводчику и тот заговорил в более уважительном тоне, нежели прежде, причём, назвав Трубецкого князем, а не только генералом:
         – Его величеству королю Карлу двенадцатому известна родословная князя Ивана Юрьевича Трубецкого. Известно, что его пращур князь Дмитрий Трубецкой отличился при освобождении Москвы от поляков. – Он сделал паузу и сказал с нажимом: – от поляков, врагов России, с которыми Швеция ныне ведёт войну. Но известно и то, что на том же соборе среди кандидатов был и королевич Карл Филипп, сын короля.
      – Да, я знаю о том, – кивнул Трубецкой. – Но это не меняет дело. Я присягал русскому царю!
      Князь Иван Юрьевич выбрал в своих ответах такой тон, который бы мог дать надежду шведскому генералу. Пусть думает, что он, князь, не совсем уверен, надо ли стойко стоять на своём. В каждую фразу – побольше сомнений. Главное – ничего не обещать твёрдо, не давать обязательств и ничего не подписывать.
       Постепенно он начинал догадываться, к чему клонит шведский генерал. Видимо, склонить в свою пользу того, чей предок мог стать царём в тринадцатом году, было для него важно. Не ради ли очередной смуты в России. А смута – залог успеха любой агрессии.
       – Скажите, князь, – неожиданно заговорил на довольно чистом русском языке один из шведских генералов: – Разве вы не догадываетесь, что на русском престоле находится не русский царь? Разве не удивили вас некоторые моменты? Разве не удивило поведение царя после возвращения из поездки в Европу?
        Трубецкой пристально посмотрел на говорившего. Кто он? Почему так хорошо знает русский язык? Войсковой генерал или дипломат? Вот так… Плен оборачивался изощрённой дипломатией. Князь не торопился с ответом. Поспешишь – проиграешь. Пока он ощущал некоторое своё превосходство в споре. Он не допускал и мысли о предательстве. Его противники допускали такую мысль, надеялись, что князь, попавший в безвыходное положение, дрогнет. Ну а для того чтобы он дрогнул, были припасены убийственные факты. Но и шведы не спешили выкладывать эти факты – всё сразу. Если бы князь сразу и с радостью согласился перейти на службу шведскому королю, это было бы победой над ним, но победой весьма сомнительной. Можно было узреть какую-то хитрость, далеко идущие планы. Понятно, что разбежались четыре десятка петровских генералов, нанятых за рубежом. Их задача – денег заработать, а при этом остаться целыми и невредимыми. Для них Россия – источник доходов. Для русского князя Трубецкого она – родной дом, Отечество.
       Но ведь его Отечество в большой опасности, ибо управляет им правитель, кровавый и жестокий. Шведская разведка приносила известия о том, в какой ужас привёл Россию этот самый царь своей изуверской казнью стрельцов. Швеция – сосед России. Сосед неспокойный. Сколько войн уже было в истории. А сколько ещё будет – впрочем, о том, сколько их будет, никто не мог знал.
       Отношения России и Швеции вовсе не дело только русских и шведов. Сколько интересов европейских стран завязано на этих отношениях!
       Пауза затянулась, и шведский генерал, вступивший в разговор, сказал:
       – Вы не заметили, что царь ваш подрос во время поездки по Европе больше чем на два вершка?
       И поскольку Трубецкой продолжал молчать, генерал продолжил:
       – Вы, князь, не обратили внимание на то, что вместо планируемых нескольких недель царь пробыл в Европе более года, что ещё из Европы он отправил распоряжение постричь в монастырь свою супругу царицу Евдокию? А вас не удивило то, что из всего посольства остался при царе лишь один Меншиков. Неужели это вас не навело на мысли о том, кто вернулся из Европы? И отчего вдруг восстали против царя стрельцы? Почему не приняла его родная сестра царевна Софья Алексеевна?
       Вслушиваясь в этот длинный монолог, Трубецкой поражался осведомлённости шведа о делах в России. У князя и без этого монолога возникали некоторые свои вопросы и раньше. Возникать возникали, да только он гнал их от себя, потому что не мог найти ответа, а искать этот ответ было опасно, очень опасно. Вон, стрельцы уже испытали на себе царский гнев, да какой? Нет, не русским, далеко не русским был тот страшный гнев. Этого Трубецкой не заметить на мог. Такой жестокости, которую продемонстрировал царь Пётр, Россия ещё не знала. Бывали казни, приходилось казнить приговорённых к смерти, но чтоб казнь доставляла наслаждение царю – такого не случалось прежде.
       В эти минуты Трубецкой думал не только о том, что слышал от шведского генерала, но и о том, какова должна быть его личная реакция на все эти слова. Нужно было переиграть. И он, всем видом показывая интерес к услышанному, воскликнул:
       – Я многое замечал. И мне многое до сих пор не ясно.
       Кажется, шведы клюнули на эти слова. Старший среди шведских генералов спросил через переводчика, готов ли Трубецкой послужить России под знамёнами шведского короля? Хитро задан вопрос – не предать Россию, а послужить её?!
        – Я поражён тем, что видел сам и тем, что услышал сегодня. Дайте мне подумать, – и повторил для пущей важности, разыграв некоторую растерянность: – Я ошеломлен, я поражён…
        Он, произнося эту фразу, не слишком играл – он действительно был ошеломлён, но не только тем, что услышал, поскольку говорили пока о том, что и сам он, действительно, не мог на замечать прежде. Единственной целью по-прежнему оставался побег, и он мучительно думал, возможен ли он, и, если возможен, каким образом его осуществить.
        – Даю вам время подумать, – сказал через переводчика старший из шведов. – Время на размышления – дорога до Стокгольма. Завтра вас ждёт переход до Ревеля. Оттуда путь к Стокгольму. Там вас разместят на окраинах шведской столицы. Там я приду за ответом. И помните, его величество король ждёт вашего решения! Никаких иных способов возвращение в Россию у вас нет и не будет.
        «Разместят на окраинах Стокгольма, – мысленно повторил Трубецкой. –
 Что это даст? Усыпить бдительность и бежать? Но каким образом добраться до своих? Нет, это потом. Главное вырваться из плена, а там… Там уж как придётся».
       В эти минуты он даже не подумал, сколь сложна для побега сама дорога из Швеции в Россию.
        На пути назад, в сарай, куда его вели шведские конвоиры, Трубецкой от возбуждения, не заметил промозглого ветра, снега с дождём. Их словно не и не чувствовалось, хотя погода не изменилось нисколько. Он был сосредоточен на своих мыслях, всё постороннее отошло далеко на задний план.
         Конечно, он далеко не так наивен, как сумел-таки, видимо, показаться шведам. Конечно, он прекрасно понимал, что всё сказанное ему, сказано врагами, с которыми вело войну Отечество Российское, именно Отечество, а не царь Пётр, хотя именно царь и был инициатором этой войны. Конечно, он понимал, что любой враг готов использовать всё возможное для достижения своих целей. Конечно, он понимал, что всему тому, о чём говорит враг – грош цена. Но он не мог не сознаться самому себе, что не так просто опровергнуть сказанное шведским генералом. Более того, ему самому были известны многочисленные факты, поражавшие тех, кто был близок к трону. Мало того, что царь вернулся подросшим на два с лишним вершка – это заметили многие, кроме тех, кто не хотел или не решался заметить, мало того, что приказал заточить свою супругу – царицу Евдокию в монастырь ещё до того, как прибыл в столицу, судя по всему, чтобы она не могла увидеть и разоблачить его, он не узнавал тех вельмож, которые провожали его в Европу, путался в дворцовых коридорах, блудил в Кремле.
       Трубецкой смотрел на царя и не узнавал его. Он относил это ко времени взросления, когда порой внешность человека слегка меняется, но это было в общем-то нелепым объяснением. А ведь род Трубецких близок к трону, и сам князь Иван Юрьевич лично известен был Петру Алексеевичу, ещё в младые лета царя.
       Иван Юрьевич Трубецкой, сын боярина Ивана Трубецкого и Ирины Васильевны Голицыной – сестры знаменитого фаворита царевны Софьи Алексеевны, Василия Васильевича Голицына, часто бывал при дворе, поскольку состоял на службе царской.
        Князь Иван рано лишился матери – умерла урождённая княжна Голицына в 1679 году, когда ему исполнилось всего два годика.
       Род Трубецких знатен, известен на всю Россию. Породниться с ним –честь великая. Князь Иван Юрьевич женился рано, выбрав в жёны княжну Анастасию Степановну Татеву, известного старинного и уважаемого русского рода, который на ней и обрывался. Женился рано – рано и овдовел. Умерла молодая жена в 1690 году.
       К числу любителей холостых забав князь Иван Юрьевич не относился, он мечтал о хорошей, доброй семье, а потому уже в следующем, 1691 году, венчался с новой избранницей – двадцатидвухлетней Ириной Григорьевной Нарышкиной, троюродной сестрой матери царя Петра, царицы Натальи Кирилловны. Тоже ведь брак, достаточно близкий к трону.
       Через год родилась в семье первая дочь Екатерина.
       Казалось бы, жить да жить. Что ещё нужно богатому и знатному молодому человеку?! По службе продвигался Иван Трубецкой быстро. Сказывалось родство с царской семьёй. Уже в 1693 году стал капитаном, а через год полковником Преображенского полка.
       Возвратившись из европейской своей поездки, царь, когда грянуло восстание стрельцов, лично поручил Трубецкому охрану царевны Софьи Алексеевны, заточённой в Московский Девичий монастырь. Задача была не из лёгких. У стрельцов – вся надежда на царевну Софью. Не знали, не ведали в ту пору русские люди, как можно управлять страной без самодержавного государя, не признавали странные европейские институты власти.
        Едва не погиб князь Иван Юрьевич при выполнении этого задания царя. Стрельцы решили освободить Софью, сделать её своим знаменем, посадить на престол российский, чтобы избавиться от странного царя – не царя, Петра – не Петра, а неведомого чудовища, явившегося на русскую землю из потерявшей всякий облик человеческий Европы.
        Князь Трубецкой подивился царю, выглядевшему весьма и весьма странно, да и говорившему не так, как говорил прежде. Но делать нечего, надо было принимать его таким как есть. Ну и стал стеречь Софью Алексеевну самым строжайшим образом. Приказ есть приказ.
        Но однажды ночью разбудил его невероятный шум в монастыре. Прибежал один из стражников и сообщил о том, что стрельцы – в монастыре. Они уже освободили царевну Софью Алексеевну и теперь истребляют стражников, подчинённых князю.
        Князь заперся в келье, впрочем, не слишком надеясь на то, что удастся отсидеться. Думал гадал, ожидая расправы, каким таким образом удалось стрельцам в монастырь ворваться. Лишь потом стало известно, что они незаметно сделали подкоп, причём вывели его точно под помещение, в котором находились часовые. Проломив пол, они перебили часовых и, легко отыскав келью, где была заперта Софья Алексеевна, освободили её.
      И вот настала пора добраться и до него, начальника охраны.
      Спасло чудо. Среди стрельцов оказался один из бывших слуг князя Ивана Юрьевича, причём был этот слуга обласкан князем и вполне доволен прежней своей службой под крылом его. Он быстро смекнул, кого ищут его соратники и где скрывается прежний его хозяин.
       Стрельцы действительно искали князя Трубецкого, чтобы расправиться с ним. Уже были слышны их крики близ кельи. Князь приготовился к смерти. Что он мог сделать один против многих? И тут услышал знакомый голос, доносившийся из коридора. То был голос его бывшего слуги. Он что-то втолковывал соратникам своим.
        – Вот, туда, скорее за мной… Он бежал по коридору. Быстро за мной, догоним…
        Голоса стали удаляться. Трубецкой понял, что опасность, хоть и не миновала совсем, но всё же отодвинулась на время, которым надо было воспользоваться немедля.
        Он быстро покинул келью и бесчисленными монастырскими лабиринтами, с которыми успел познакомиться в предыдущие дни, покинул монастырь.
        Царевну Софью Алексеевну вскоре снова схватили царские слуги. Восстание стрельцов захлебнулось. Немногим из восставших удалось скрыться. И начались жестокие, кровавые, по-европейски изуверские казни. Царь привлёк к ним оставшихся верных ему князей, бояр и дворян. Трубецкой оказался в их числе.
        Кровь лилась рекой у ног обезумевшего от садистских своих наслаждений царя. Глаза навыкате, дыхание тяжёлое, ноздри раздуты, голос дрожал. Не то что заговорить, взглянуть на него страшно. Царь заставлял бояр и дворян участвовать в казни наравне с палачами. Заставлял рубить головы, хотя многие приходили в ужас от этого, да и в неумелых руках топоры становились не только орудием казни, но и орудием неимоверных пыток. Трубецкому удалось отговориться, сославшись на то, что крепко ушиб руку при побеге из монастыря. Царь посмотрел на него бешеным взглядом, набрал воздуху, чтобы прокричать что-то, но махнул рукой, мол, согласен. История с освобождение Софьи Алексеевны царю была известна. Трубецкому удалось оправдаться – слишком неравны оказались силы. Свидетельством тому гибель почти всех стражников.
       Царь позволил князю не участвовать в рубке голов стрельцов, приговорённых к казни. Действо было особой жестокости.
       На глазах Трубецкого бояре, дрожащими руками, брались за топоры, подходили к плахе, примеривались и р-раз… Да мимо. Топор соскальзывал. Кровавые брызги разлетались, попадая на кафтаны, на лица палачей. Царь в азарте кричал:
       – Давай ещё… Давай… А-а, дай покажу.
       Он хватался за окровавленный топор, рубил сам, причём, рубил несколько удачнее, чем дрожавший всем телом боярин. Некоторые горе-палачи падали в обморок. Пётр приказывал окатить их водой и снова заставлял браться за топоры.
        Потом царь придумал новый способ. Велел укладывать штабелями брёвна, а между рядами – стрельцов, да так, чтобы одни только головы торчали из штабелей. Вот эти головы он заставлял отпиливать пилами.
       Трубецкой молча, едва скрывая ужас, наблюдал за происходящим. И вдруг он заметил того самого своего спасителя, который увёл стрельцов от его кельи и дал возможность бежать.
       Как тут быть? Не заметить, промолчать? Но князь был не робкого десятка, к тому же не мог он по натуре своей смотреть на то, как погибнет его спаситель.
        И он склонился перед царём в искренней и отчаянной челобитной. Рассказал о том, как спас его бывший его слуга, а раз спас того, кто выполнял волю царя, стало быть и не слишком уж против царя выступал – так, случайно оказался в рядах восставших.
       Те, кто слышал страстное обращение князя Ивана Юрьевича, замерли в ужасе, ожидая, что царь и его самого отправит на плаху. Но неожиданно царь выслушал Трубецкого, да и махнул рукой, мол, забирая своего слугу, милую его.
       Тотчас Трубецкой забрал помилованного и отправил его в одну из своих деревень, пока царь не передумал. Велел сидеть там тихо. Тут же распорядился и о выделении земли, и об освобождении от оброка. 
        В те страшные дни стрелецких казней царь выглядел совершенно невменяемым. Трубецкому довелось бывать на буйных пирах, которые устраивал царь, заливая нервное перевозбуждение горячительными напитками, ещё более распалявшими его. На одном из пиров он разошёлся так, что стал рубить своих же подданных шпагой, нанося серьёзные раны. Успокоить его удалось лишь Меншикову. Меншиков всех удивлял. Один единственный вернулся с царём из европейской поездки. И имел какое-то странное, мистическое влияние на того, кто вроде бы был Петром Алексеевичем, а вроде бы им и не был.
       Но и Меншикову порой доставалось. Вышел однажды Алексашка, как прозвали его в ту пору, плясать, позабыв снять саблю. Тоже ведь пребывал в страшной и странной эйфории от участия в кровавых казнях. Возмутился царь, набросился на него и избил в кровь.
       Ну а Трубецкой, толи благодаря своему облику благородному, толи благодаря какой-то внутренней силе, ощущаемой окружающими, оказывался на особом положении. Царь ему доверял и продолжал поручать дела важные. Вскоре после стрелецкой казни пожаловал генерал-майорский чин и назначил губернатором Новгорода.
        Князь уезжал с тяжёлым чувством. Многих казнённых стрельцов он знал лично. Как тут осмыслить то, что произошло? Как понять действия царя, не просто приговорившего к казни, но измывавшегося над своими подданными. Не знала Русь до сей поры подобного садизма. Перед отъездом побывал у стен монастыря, где чуть было и сам не стал жертвой восстания. На виселицах ещё раскачивались на ветру тела повешенных. Их, как сказал князю один из стражников, охранявших повешенных, было 195. Охрана была выставлена, чтобы тела казнённых не смогли забрать родственники и предать земле по русской традиции.
      Посмотрел Трубецкой и на окна кельи, в которой была заточена царевна Софья Алексеевна, посмотрел и ужаснулся. Трое стрельцов были повешены у самых окон царевны. В руки их были вставлены какие-то листы, как выяснил Трубецкой, челобитные с издевательским текстом.
         Князь поспешил из Москвы, из трупного смрада от разлагавшихся тел. Царь запретил убирать повешенных. Тела разлагались, и особенно тяжко было царевне Софье Алексеевне, у окон которых висели три стрельца на расстоянии вытянутой руки. Софья спешно была пострижена в монахини под именем Сусанны.
     Уже потом выяснилось, что по всей Москве тела казнённых не убирали почти полгода.
      В Новгороде князь Трубецкой несколько успокоился. В 1700 году у него в семье родилась вторая дочь Анастасия.
      После передряг, связанных со стрелецким восстанием, жизнь и карьера Ивана Юрьевича Трубецкого складывались более чем благополучно. В тридцать один год он стал генералом. К генеральским званиям тогда ещё только привыкали. Введены они была Алексеем Михайловичем, и первым русским генералом стал, как известно, отважный, дерзкий, талантливый военачальник Григорий Иванович Косагов.
       Но тут грянула Северная война, необыкновенно длинная и тяжёлая для страны. Генерал-майору Ивану Юрьевичу Трубецкому царь вручил в командование дивизию, которую вместе с другими соединениями повёл на Нарву.
       С этого похода и начались беды и злоключения молодого генерала.