Человек из толпы

Человек толпы.
 
В наших глазах- крики «вперед»,
В наших глазах – потерянный рай…
Виктор  Цой.
 
 
Дождь за окном все продолжался и продолжался. Он лил свои серые потоки на город, который весь как то сжался, потускнел и, вместо красавца центрального  города превратился в зауряднейший, пропахший безысходностью и алкоголем городишко.
Он лежал на кровати и вспоминал, как в детстве, он забирался на стул, и смотрел, как снуют под зонтами и в дождевиках люди, и спешат, быстрее чем обычно, автомобили. Он не знал почему, но тогда он чувствовал себя счастливым. То ли от того, что он находился в теплой комнате, то ли от того, что ни каких проблем на горизонте не предвиделось, а  на кухне, в шкафу, его ждали конфеты, заграничные сладости, привезенные отцом.
Да, это было счастье…- подумал он -  Это было счастье. Дальше, не стоит и плевка. Школа, реальное училище, университет, политика, борьба, крики демонстраций, массмедиа, бабы, водка, план…Дерьмо все это. Чистое, концентрированное, безо всяких добавок дерьмо. Ведь это смешно конечно, но в детстве я хотел стать бухгалтером. Представляю, парализованный бухгалтер, в нищей квартире, нищая инвалидное пособие. Лекарства, которые помогут только через два часа, когда сдохнешь. Интересно, а Кларисса была бы со мной? Или  каталась бы с другим бы героем «революции фиалок». Не знаю…Хотя нет, знаю – была бы рано состарившаяся от невзгод жена, работающая из-за меня на двух работах. По вечерам, хлестанув дешевой грушовки, она бы тихо мечтала  о том, что бы я отбросил концы. Нет, в душе она меня бы, конечно любила и жалела… Достоевский какой то получается. На месте этой жены могла бы быть и Кларисса. А могла  быть Магда, школьная, но первая взрослая моя любовь. Кто угодно. Единственное, что меня роднит с этим воображаемым бухгалтером, этим я, но в другом измерении, это болезнь. Мы оба были бы не против сдохнуть…Бред. Полный бред.
Он оглядел спальню. Когда то, это была не спальня, а зал. Здесь собирались и ночевали его друзья, соратники, сочувствующие ему, поклонницы, а иногда просто пьяные знакомые. Типичный был штаб революции, ни дать не взять. В первые дни болезни, он попросил перенести его сюда. Потому что здесь было просторней, чем в спальне, где ему казалось, что он замурован. Хотя, как сейчас он понял, он просто поменял по просторней склеп. Но все же, в зале есть окно, из которого он видит не только небо и крышу, но и окна последнего этажа дома напротив.  И он переделал зал в свою спальню, столовую, приемную…Хотя какая уже к черту приемная? Те двое-пятеро друзей давно отошли от дел. Да и он, не смотря на стук сердца, живой, хотя и почитаемый труп.
Да, - вздохнул он – живой труп. Легенда, памятник. Всю жизнь, я был против коммунистов, а сейчас мне жаль Ленина. Тоже ведь, в последние годы, устранили, превратили в памятник и – опа, он Бог, он Гений, но  ничего не может сделать. Ах, господин, извините, камрад Ленин…. Первые дни вы рвали и метали наверно, как и  я. Потом, наверное, страстно хотели сдохнуть, как я, но не умирали.  Потом мое второе желание у вас сбылось,…а  я уже ничего не хочу, я голова, просто думающая, говорящая голова, как в фантастическом романе….  Я снова ем сам себя.… Зачем? Просто уже привычка от которой не избавиться. Если  не придет Кларисса, я с ума сойду. Я не мог быть один. Я давно уже не могу быть один. Раньше потому что привык быть среди толпы. Сейчас от того, что боюсь остаться один. Потерять Клариссу, замолчать. Снова встать перед теми вопросами, которые приходят в одиночестве и которые самые сложные.
 Чертов дождь!! И как я любил такую погоду в детстве?!
 Наверное, потому, что под неё прекрасно читались книги. И мечталось. А в студенческую пору, погода стала только частью декораций. Все остальное заключалось в нас. Помню, возвращались я,  Константин и Йозеф с одной демонстрации, такая же погода была: серая, безотрадная, навевающая сплин. Наверное, мы все почувствовали, что после речей, криков, скандирований, взвинченности мы впадаем в самую пучину, усталости, когда кажется что все дела, которые намечаешь никогда не принесут плоды. Казалось, мы не дойдем до своих домов, не потеряв веру в самих же себя. Чувствуя это, мы  зашли, а точнее чуть ли не бегом влетели,  в первую попавшуюся кафешку на нашем пути. Нужно было немедленно оказаться среди людей. Помогает при таком сплине. Это была одна из занюханных забегаловок… Точнее, этакий маленький кабачок. Мы влетели туда с таким шумом, что все повернули лица к нам.… И сразу узнали.  Как офигел тогда народ сидящий там. А ведь кто там был? «Серые мыши», как мы их тогда называли. Всякая шушера из  маленьких офисов и торговых баз, водители такси, работяги с соседнего завода, если идти налево, и охранники с соседней тюрьмы, если идти направо.
Что тогда творилось в этом кабачке! Люди, которые ничего и никого знаменитого не видели (телевизор не в счет), встрепенулись. «Это вы? Это же вас…? Неужели не страшно бунтовать?» - спрашивали они. И стояли вокруг нас как дети, трогали за молнии на куртках, за сами куртки, словно проверяя, что мы им не привиделись среди табачного дыма. Пиво, дрянное как погода , пил только Йозеф (что не мудрено – он из этой среды). Но оно для нас было бесплатно. Мы же с Консом хлестали грушовку и  долго втолковывали наши тезисы охраннику тюрьмы, жалея об одном, что нету фотографа, который  запечатлел бы нас на фотографии с заголовком, что - то типа «Оппозиция всегда с народом».  Я не помнил, как дошел до университетского городка, упал на кровать. Помнил только, что когда я шел обратно, дождь усилился и я промок до нитки. Кроме того поднялся сильный ветер. Он поднял будто играясь намокшую газету, оставленную кем то на скамейке в алее и , казалось, кинул мне в лицо.   Это была газета Правительства. Я зачем то посмотрел, что там написано. Первое что мне попалось это большой заголовок главной статьи: «ОППОЗИЦИЯ НИКОГДА  НЕ ПОБЕДИТ». Я  сел на мокрую лавку, даже не почувствовав что она мокрая и начал читать. Но строчки разбегались перед глазами, я  понял только то, что был какой -то соцопрос, что все и всегда за, что все бессмысленно. Но мне уже было все равно. Я  не мог понять только одного: почему строчки разбегаются? Ведь я был трезвый,  абсолютно трезвый.…  И  не чувствовал  ни холода, ни дождя…. И ни капли сплина. Я был готов к борьбе.
   
Шорох в квартире, заставил его открыть глаза. Шуршали пакеты на кухне. Кларисса. Привычное желание проверить свое тело – чувствует что –то или нет – привычное разочарование (что и ожидалось), и он окончательно  проснулся. Сколько он спал? Полтора часа.  Опять он не сможет уснуть ночью. А ночь это каторга. Тогда в душе снова появится въедливый червячок, который все грызет и грызет. Надо попросить у Клариссы снотворных.
-Клер, это ты? -  сказал он осипшим голосом. Да это первая фраза, которую он сказал за пять часов.
-А кто ещё, сорока? – откликнулась она с кухни.- я тут у матери задержалась. Да и дорога, - живем за пятьдесят километров от них, а доехать целое дело…Ты как?
-Так же как и всегда.  Бесполезный кусок мяса с говорящей головой.
- Не говори так. Ты же знаешь, что я этого не люблю.
- Знаю. Но от фактов не побежишь.
Она замолчала. Он снова представил себя парализованным бухгалтером. И Клариссу рядом собой. Что ему там представлялось? Грушовка, прозябание, тоскливые вечера. Нет, если у бухгалтера была бы Кларисса, то было бы совсем по-другому.  Эта бы взвалила бы и три работы, лишь бы вытянуть его, прокормить. Удивительно, сколько силы у его девушки…
Сколько раз он выгонял её в ночь, сколько раз! Он заваливался  с гламурными, пахнущие как дешевые, красочные конфеты  телками,  говорил ей по пьяни, что она никто, просто пыль, грязь, такая же из многих с кем он спал и с кем ещё переспит. Она уезжала к родителям, добропорядочным буржуа, писала ему смс-ки, звонила ему через каждую минуту, кричала голосом  вперемежку с всхлипываниями и слезами, что любит. Он слушал это, иногда успокаивал, иногда просто посылал и занимался собственными делами. Потом, когда он заболел, единственная из хоровода осталась она. Находила врачей, изучила его болезнь вдоль и поперек, пичкала настойками и лекарствами. Поссорилась с родителями, приводила друзей, которые у него остались. Все- лишь бы он не выл в душе и не огрызался снаружи, прося, в который раз, смертельную дозу лекарств.
Да… Может  теперь, несмотря на невзгоды, она счастлива? Ведь он теперь только её. Ни чей,  ни партии, ни общества, ни движения, ни друзей  -  только её.
- Сорока, что ты молчишь? – она вошла в комнату. Плащ был мокрый  и пах осенью. Она смотрела на него как всегда, с полу сочувствием, с полу любовью. – Ты чем -то недоволен?
- Всем. – он снова начал раздражаться. Он не знал почему, но это раздражение стало уже привычным. – Всем. Дождем. Моим состоянием. Твоим взглядом.
- То есть? Что такое?
- Не смотри, как на больного!
-Я не смотрю так.
- Смотришь! Ты просто уже привыкла к этому взгляду. Знаешь, если бы я через час бы умирал, я бы попросил бы этот взгляд, – он рассмеялся, – хотя…наверно попросил бы постараться сделать мне минет. Только не тебя.  Ты у нас девочка приличная.  А медсестру. Желательно по сисястее… Может, оживит как то? А то я не хочу, что бы моя смерть была похожа на смерть торговца средней руки. Со вздохами и вот с этими вот взглядами! Ну чем сегодня меня порадует моя бесплатная сиделка? А?!
Она отвернулась. Было видно, что это был удар под дых. Он когда то и не так её выводил.  О, это было времечко. Прекрасное, поганое прошлое. Сейчас поганое настоящее, завтра будет поганое будущее…. Чего он психует? Ладно, лишь бы только она так не смотрела! Так наверно она смотрела на кота, которому перебили лапу. Или  кастрировали. Последняя мысль его рассмешила, и он снова засмеялся. Она, что бы не слышать его, включила телевизор. На экране появился тупой комедийный сериал. Смех за кадром. Кнопка пульта – исторический фильм. О, опять в его пользу, он обожает это. Она нет. Что там? Битва на Кречанской реке. Штабеля поверженных османов, остатки разгромленной , но не поверженной армии, с ожесточением берет с бою османский флаг. Ещё несколько поверженных османов.
- Ты будешь это смотреть? – По голосу её было слышно, что она рассержена.
- Да. Сейчас Королевич  Андриан убьет визиря. Это интересно.
- Ты смотрел это тысячу раз. И тысячу раз читал.
- Повторение- мать учения.
-Так же как минет? – она чуть ли не плевалась словами.
- Что ты так взъелась? – окрысился в ответ ей он – Слово не нравиться? Вполне естественный процесс. Небось родоки не раз это пробовали. А наутро строили из себя благочестивых католиков! Оставь меня! Ты меня абсолютно не понимаешь! 
Кнопка – круглосуточный канал новостей. Она накинула снова плащ.
-  Да -  Я дура!  -  он глядела на него с ненавистью,- дура, что не бросила тебя тогда, когда тебя бросили все твои естественные подруги. Я осталась. Этакая плохая благочестивая католичка. Остынь, посмотри новости! Там сейчас покажут твоего друга. А я пойду к Энн. – она круто развернулась на каблуках и вышла в коридор.
В это время на экране появился Матияш.
- Клер, галочка, переключи! Милая!!!! – закричал он. Это было больно. Матияш, на экране говорил складно, ловко. Его одутловатые щеки  блестели, как не блестели  во время революции.
- Клер!!!!- закричал он. Дверь захлопнулась, ключ повернулся.  А Матияш продолжал говорить по телевизору. И его слова струились мягко, сладко, были тщательно выверены, со средним пафосом – сладкий на сто процентов страшный яд. По крайней мере для него, который сейчас с болью смотрит телевизор. 
-….Мы всегда будем помнить события и героев «революции фиалок». Они живы в наших сердцах. Я помню всех кто выходил со мной на площадь. Всех моих соратников, всех кто был и начинал  это движение…
- Заткнись, падаль!!!! – закричал он Матиушу и взвыл. Но Матияш продолжал, что -то говорить, но все же вой, перекрывал его слова. Внезапно погас свет. Через секунду снова включился. Но телевизор на стене молчал.
Он закрыл глаза. Голова кружилась. Стук сердца, молотками отзывался в висках. Я ненавижу его! Он украл у меня все! – крутилось у него в голове – Я ненавижу его! Он украл у меня все! Я не хочу жить! Он украл у меня все! И именно поэтому я хочу жить, даже если мне не хочется жить. Даже если мне надо переступить себя, я переступлю. Но, Боже, как не хочется жить! Но я продолжу. Я постараюсь выжить. Даже если мне….



Ты  говоришь что помнишь?
Помнишь,  как все начиналось?
Нет Матияш, не помнишь ты, ни черта ты не помнишь. Вначале был хаос. Хаос мыслей, хаос идей, хаос мыслей в прокуренном  университетском  городке.  Все говорили – это тупик!  Это куча навоза, а не государство!  Мы проиграли три войны с соседями, чуть не затеяли гражданскую. Промышленность чахнет. Тотальный контроль. Дышать можно только так, как одобряют сверху, да и не чистым воздухом, а воздухом привокзального сортира. На выборах побеждает одна и та же партия, Правительство не меняется уже двадцать лет и не делает ничего годного. Газеты славят свободу слова, но проходят негласную цензуру. Любые возмущения караются. Служба Безопасности творит что хочет. Для мира – мы пугало. Этакое государство вампиров, которое ест миротворцев и запивает кровью политических узников. Надо что-то делать, надо что-то менять. – Так говорили тогда..
И в Унивеситете  «главными не благонадежными элементами» были трое. Константин Лач, Йозеф Энгер и я. На каждом диспуте были мы. Каждая пьянка, превращалась нами в маленькую акцию протеста. Кто написал на стене деканата «Долой режим!» - мы. Мы были легендами университета. Этакими брутальными бунтарями. Но это пока не выходило из стен университета, но они уже были неудобоваримы для СБ и тогда.
С чего все начиналось Матияш? А начиналось все с ректора. Ректора университета. Этого смешного, маленького человечка, лысого, с толстыми очками, тихим голосом читавшего право.  Как они все его презирали. Тихий, даже мухи не обидит. Совсем, что идет сверху соглашается. Его будут бить, а он соглашаться. Червяк, а не человек! Нет, не тот нужен главному университету! Ректор знал это. Но продолжал читать своим тихим, не много картавым голосом право. А университет превращался в кипящий котел.  И тогда ректор собирал их в зале и так же как читал лекции, говорил о том, что все должны успокоится. Что наверху не шутят, что он боится за их будущее. Что в конце концов, работая по специальности, они могут принести родине больше пользы, чем громкими словами, идеями и лозунгами…
Нет! Мы не успокоимся!  Плевать на будущее! В навозе мы жить не будем. Путь он живет!
Однажды, СБ, что курировала  университет, взяла на наших глазах Конса. Мы в драке, отбили его. Наддали СБ-шниками по первое число. К нам присоеденилось человек 20, и мы  пошли к офису СБ в студ городке  и расколотили все окна. Те, через форточку спокойно снимали на камеру всех нас. А наутро, на следующее утро, университет потрясла новость – ректора сняли за неблагонадежность и сочувствие к антигосударственным элементам. Что? – сказали мы тогда – Этот червяк не благонадежен? Глупости. К двенадцати часам мы узнали, что сверху пришел приказ отчислить всех тех, кто вчера громил офис СБ. Список прилагался, и мы были первыми. Он отказался. Его сняли, выдали пенсию, не защитав ни степень бакалавра педагогики, ни всех регалий и  наград. Простой учитель стал он. Получалось, что этот ректор, был смелее нас. И прикрыл нас собою. Вероятно ему сказали  - либо ты, либо они. И Ректор выбрал.
Я помню как,  стоял около входа в Университет, потрясенный этим поступком. Смолил одну за одной и думал. Вот это поступок. Ведь Ректор знал, что его ждет. А мы? Что мы? Только орем, только бурагозим. Никакого дела. Так. Позерство…
Вот это время и вышел Ректор. Он шел к своей старенькой машине, которая выделялась среди шикарных машин других преподавателей. Немного сгорбившись, неся коробку с вещами из кабинета.
И тут я понял, да…я понял. Что он никогда не шел на поводу сверху. Что надо, исполнял. Но не лизал зад. Не лил слез при исполнении государственного гимна и гимна Партии. Он был сам по себе. Он остался сам по себе. И верен себе. Я подошел к нему.
- Господин Ректор. – Сказал я голосом чуть ли не нашкодившего первоклашки, - Господин Ректор, простите нас и спасибо вам большое. Для моих родителей это было бы ударом. (Да что я и Конс!Мы бы вернулись в дело своих родителей, мы ж буржуа, а Йозеф просто вернулся бы в трущобы).
Ректор положил коробку в багажник. Снял и протер очки.
-Это все пустяки,- сказал он обычным голосом,- вас все равно отчислят. Не я, так кто- то новый.
- Но вы совершили подвиг,- меня  самого покоробило от высокопарных слов,- за наше дело, наши мысли…
- Подвиг? – перебил ректор, как то иронически посмотрел на меня, - подвиг? Это был просто шаг любого честного человека. Не важно где вы живете, молодой человек, при каком государственном устройстве, вы должны быть свободны не здесь,- и он указал на плохо затертую на стене надпись «Правительство – это …» , - а здесь.- и он указал на сердце. А подвиг…подвиги всегда совершаются людьми, которые никогда не стремились сделать его. Просто приходило их время. И они делали его только потому, что они не могли сделать иначе.
- Вы сделали подвиг. – повторил я – ради свободы.
- Я сделал поступок, который, если бы я его не сделал, я бы проклинал и пенял бы им до конца жизни. Умейте жить по совести, а не по эмоциям, молодой человек. Жить, а не стремится к удобному существованию. Посмотрите – вот вы стремитесь свернуть шею государству, Правительству, режиму. Так? Допустим вам это удастся. Но придет новая элита, новое Правительство и оно воскресит то, что вас отвращает. Полностью, может более удобнее, но это сделает. Нет, не возражайте, мне. Идите и доучитесь. Из вас получиться превосходный учитель истории. Вы патриот и сами научились различать родину от государственной пропаганды. – Он закурил.- Поверьте, ломать мир, безнадежная затея. Мир умеет возрождаться под другими этикетками.
- Я все равно этого не забуду,- сказал я, не желая спорить. – Студенты этого не забудут.
- Все забывается. Все проходит. – Ректор открыл дверцу  машины, и, не много помедлив, включил зажигание.- Помните фразу Кеннеди: « Не надо спрашивать, что мне сделало  государство, надо спросить, что я сделал для государства?». Потертая конечно цитата, но…. – захлопнул дверцу.
И уехал. Но тогда я понял все по-другому. Точнее для меня мир был другой. И  мы собрали первую демонстрацию протеста. Сколько там было? Сотня. Плюс зеваки вперемежку с сотрудниками СБ. И мы шли по улицам. Мы кричали слова протеста, мы требовали вернуть Ректора. И тогда, взобравшись на какую- то клумбу, я сказал первую речь на митинге.   
- Мы привыкли жить, как нам укажут,- кричал я ,- мы идем строем, и не имеем права возмущаться. Мы не должны думать. Мы недолжны, иметь собственного мнения. Нас развлекают по телевизору, что бы не кричали слова протеста. Нам говорят, что все скоро будет хорошо и прекрасно. Но стоит нам только сказать нет, не согласиться с чем то, нас наказывают. Нас травят! – Я сделал паузу. Что бы закурить сигарету.- сегодня Ректору главного университета страны попросили выйти вон, из –за того, что он отказался выгонять людей, которые думали, не так, как хотело Правительство. Ему сказали «вон!»  и указали на дверь. Но мы не дадим сказать «вон!» всем, кто с нами или сочувствует нам. Мы скоро сами придем к Правительству и скажем им «Вон!». И они, я верю, уйдут. ВОН! – я поднял кулак вверх. Это повторили все.
И народ подхватил это простое слово. Так родилось это молодежное движение «Вон!», Матияш, а не решением на совещаниях, консультациями с партиями, созданием Оппозиции.… Ведь вначале был хаос. И даже мы, трое, которые это же заварили, не знали самого простого: ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ?
Нас тогда разогнали. Меня и Йозефа поместили в участок (долго потом мы ссали кровью, а Йоз вышел вообще с проломанной челюстью). Новый ректор пытался нас исключить,  но поднялся ВЕСЬ университет и половина преподавателей. Начались новые демонстрации, стычки. Информация об этом просочилась на запад и на восток, и Правительство решило успокоить всех и вся. Что, хулиганов освободить? Да на здоровье, подавитесь. На нас наложили какой-то штраф, поставили под опеку СБ и выпустили. Универ торжествовал. Мы стали героями.
А ты Матияш, писал историю Правительства и только приглядывался к происходящему…. 

Он спал. Он понял это, проснувшись от открываемой ключом двери. Пришла Кларисса. Прошла на кухню, что-то положила в холодильник. Прикрыла дверь на кухню. Слышно было, что открыла форточку. Он усмехнулся. Сейчас она покурит, потом, минут десять будет проветривать  кухню от табачного дыма. Ему она запретила курить в начале болезни. Но сама, время от времени скрывается на кухне. Смешно. А ведь действительно ему истерически хочется курить. Просто до истощения. Хотя уже он не помнил когда он покурил последнюю сигарету. Форточка  на кухне закрылась. Минут через пять она зашла в зал.
- Ты спал? – спросила она.
- Да. Сам не ожидал.
Она взглянула на телевизор.
- Я встал, выключил его и лег спать,- улыбнулся он. – Просто свет на минуту отключили. Во время. Ты славно меня наказала. Я больше не буду.
-Ты это говоришь всегда. Но продолжаешь гнуть свое.- Устало сказала она.
Да он сотни раз гнул свою линию. Когда бросал её одну и исчезал на неделю на две и не отвечал на звонки. Когда приходил к ней пьяный, с губной помадой по всему телу. Когда посылал её  и уходил, а потом приходил. Он всю жизнь бежал от неё. Она просто знала, что это дорога по кругу.
- Постараюсь больше так не делать,- поправился он,- ты бы знала, как тяжело лежать, не чувствовать тело, лежать и думать. Ты знаешь, я наверно психую только от того, что мне жаль больше тебя. Наверно  из-за этого я психую. А ещё из-за того, что хочу встать закурить, открыть окно и долго смотреть на город. На вечерний город.
- Ты же знаешь, можно поднять тебя, пересадить в кресло…
-Нет, я хочу встать. Я не хочу, что бы меня перелаживали. Сразу чувствуешь себя зависимым от кого-то. В частности от тебя. Ты и так слишком много делаешь для меня.
Она подошла к зеркалу. Долго смотрела на свое отражение, но, казалось, не видела его. Как будто увидела что-то, что не увидишь в реальном мире. Она стояла так долго. Минут десять. Он смотрел на неё и её отражение.
- А ты знаешь…- сказала она тихо, что он еле расслышал. –  Я только сейчас счастлива. Да. Я это давно уже поняла. Раньше мне приходилось тебя с кем-то или с чем-то делить. На пополам, на трое, на десять частей. С двоими друзьями, с политикой, с демонстрациями, с твоими мимолетными увлечениями. Ты бросал меня, ненавидел, ругался, когда я просила взять меня с собой, бросал и говорил, что все кончено. А я думала, плакала, спрашивала сама себя – как доказать, что я нужна тебе? И вот ты заболел….Знаешь, первые дни, первый год, мне было очень тяжело. Твоя болезнь, то что ты не можешь ничего убивало и меня. И  ещё больше убивало, то что твой мир, в котором ты жил, рухнул. И я возненавидела твой мир. А ещё больше я возненавидела твоих друзей…. Ведь, то как тебя бросали и предавали, проходило и через меня. Мне хотелось кричать, бить их невиноватые физиономии. Заставить вернуться.  Потом я уже понимала, что тебя просто задвинули в угол. Ты и ветеран, и герой…. И никто. И ты ни кому не нужен. Только МНЕ. Мне ты нужен любым! Лидером или больным человеком. Я люблю не твой имидж. Я люблю тебя, циничную, немного умную и грубую личность, которая боится показать, что он слаб и ничего не может сделать.  И, может я эгоистка, но теперь ты сейчас мой. Полностью мой.  Кричи, ругайся, обзывай меня последними словами, но ты мой. И будешь моим, как выздоровеешь. И я верю, я живу этой верой, что ты выздоровеешь.
Она замолчала. Она взяла пульт от телевизора  и включила музыкальный канал.
- Сейчас чарт будет. Интересно, Чак займет первое место?
- Займет,- сказал он, радуясь, что сменилась тема, -  кстати, он от меня не отвернулся. Навещает, приходит.
Она пожала плечами: мол, ничего ты не понимаешь…
-Чак всегда чихал на политику. Ему она была не интересна. А старое Правительство ненавидел за то, что оно не разрешало ему выступать. Он бы прекрасно прожил и без революции. А революция для него была просто возможностью творить что то новое. И выступать опять же.
Они молча просмотрели хит парад. Чак и оркестр взяли первое место. Что ж, так держать. Кларисса встала,  потянулась, как кошка, и прошлась по комнате.
- Да я сволочь, - сказал он виновато и утверждающе, как говорил всегда после приступов бешенства. – Я наверно бесподобная сволочь.
- Есть немного. – она улыбнулась.- а мне другого не надо. Если бы было нужно, то стала бы первой леди.
-?!
-Ну, господин Президент  подкатывал ко мне…давно. Перед самой революцией. Но обломался. Ты для меня всегда был всем.
Он помолчал. Да, уж все не так плохо. Если бы Матияш отнял бы у него Клариссу, он бы взвыл бы от боли. Никогда не ценишь того, кто находиться рядом с собой.
- Что? Не знал? Я никогда не хотела тебе этого говорить. Давай менять подгузники.
- Во-первых, не подгузники, а драйверзы. Во-вторых, пожалуйста, не надо. Доктор с медсестрою с утра меняли. А я, по – моему не ходил…
-Так, давай не выделывайся, как ребенок. Уже три года сопротивляешься.
Да уже три года. В первый год аж до скандалов доходило. Сейчас просто противно. Но все равно он сопротивлялся. Вяло, но сопротивлялся.
Она распахнула одеяло. И молча, привычными движениями перевернула его на бок. Он смотрел в стену. Все таки, как противно быть беззащитным, который даже ложку не может поднести ко рту. Сейчас она его, как куклу переоденет. Потом скажет: а сейчас ты поешь, и будет кормить с ложечки куклу. Интересно почему он думает  и чувствует? Почему болезнь не затронула его мозги? Нарочно Господь Бог ему это оставил? Что бы он думал, переживал? Он не чувствует даже кончиков пальцев рук.  Но зато каждый день переживает что то, чувствует. Господи, как это все затянулось и нужно все это кончать. Либо смерть, либо выздоровление. Я устал, очень устал …
-Ну,- поправляя на нем майку, улыбнулась она, - давай я тебя покормлю…
Угадал, подумал он, сто процентов. Сейчас будет очередная каша, сок, потом лекарства.
-Дай мне снотворное.
-Зачем, - напряглась она, ожидая очередного полу психоза, полу истерики.
- Я хочу спать ночью. Не хочу скрипеть зубами, и есть сам себя.
- Хорошо.
Он съел покорно, что она ему дала. Выпил лекарства. Она выключила телевизор и начала раздеваться ко сну.
-Клер,- позвал он её,- приляг ко мне.
Она легла на краешек его кровати.
- Ты меня давно этого не просил.
-Ага. А ты все время говоришь эту фразу.
-Я боюсь навредить тебе.
- Поверь мне, дальше хуже уже не будет.
Она молчала. Да, подумал он, повезло мне с тобой. Правда и состаришься ты со мной быстрее, чем без меня. А помню, ты была девятнадцатилетней девчонкой…. Время, время…Хотя и прошло то мало, но как все изменилось…
-Я знаю, что я сделаю, когда поправлюсь.
-Я тоже – она улыбнулась -  Соберешь митинг.
-Обождет. Сначала я затащу тебя в койку. Ух, ты будешь бедная….
- Нахал. Я как будто буду отказываться.- рассмеялась она.
- И только скажи, что то про пролежни, осложнения болезни!- улыбнулся он.
- Я люблю, когда ты так говоришь…
-Про койку?
- Дурак, про то, что выздоровеешь…- она счастливо рассмеялась снова.
- Да… я выздоровею.
Она пошла к своей кушетке. Она устала. Сначала зудение родителей, о том, сколько она теряет, оставаясь с ним, потом очередное его выделывание, потом сочувственные взгляды подруг, мол, живет с инвалидом. Она заведет будильник на работу, и поедет завтра в свой офис, где за её спиной будут судить, что она живет ради того с ним, что когда он сдохнет, заполучить его имущество.  Она это ему не говорит, но сотни раз видел, приходящую её в слезах. Он сам догадался. А она, стиснув зубы, тащит его как крест. Свой крест, который она выбрала.

А знаешь Матияш, что та, которую ты хотел отобрать, появилась в моей жизни вместе с тобой. Да, эти два события произошли в один и тот же месяц. Сначала был ты. Ты появился в тот момент, когда  движение поддержали рабочие профсоюзы. В штабе движения запахло машинным маслом, дешевыми папиросами, стены дрожали от грубых голосов, не читавших всяких политических книг, плевавших на различие социализма и демократии.
- Нам он только надо, свободы и пожрать что бы вволю – говорили они,- что бы нас на гноили без выходного пособия, на маленькую пенсию, что б не сокращали. Вот!
Я  и Конс охрипли, объясняя программы, стараясь сделать из рабочих политиков. Они только отмахивались.
- Наша политика, господа, это счастливые семьи.
- А строй?- вопрошали мы.
- А хоть и этот.
Мы были готовы послать их к чертовой бабушке, но появился Йозеф. Он появился не один, а с тобой. Но на тебя тогда не обратили никакого внимания. Потому что Йоз ворвался в штаб и грохнул кулаком по столу и встал в позу коммунара, как в Столетней революции.
- Братва рабочая. Я все понимаю! Вы ученостей не постигали, как её эти господа. Зато хрен навыверт они смогут то, что мы умеем! У них руки отсохнут сутки за станком стоять! Они, господа, умные и речи говорят правильно, но для интеллигентов понятные… Жрать хочется? Понятно. Жена пилит, дети последние обновки года три видели – тоже понятно. И даст вам это режим сегодняшний? Ну…может и даст. А потом (сколько уже так было) вернет все обратно – скажут отрабатывай. А ты сунешься в Партию – там по мордасам завернут. Напишешь в газету – обвинят в предательстве, померить камеру дадут. Так?
Рабочие загудели. Йоз манифестировал ещё час. Потом перешел на деловой тон, и профсоюзы поддержали нас, а мы  поддержали профсоюзы. Все были довольны. Йоз стал для них новым вожаком, и никто не спорил с этим из нас. Никто не тянул одеяло на себя. Потом Йоз, проводив рабочих и довольный переговорами, пригласил тебя, Матияш. Ты стоял в углу, и с восхищением и завистью смотрел на нас.
- Познакомьтесь, - Йоз  показал на тебя . – Очень хорошо пишет, статьи просто золотые.
- Мы все очень хорошо пишем,- Конс пренебрежительно смотрел на новичка,- этим здесь ни кого не удивишь.
- Да, но он ещё блестяще ведет переговоры. Чистый дипломат.
-Мы пока еще не победили. И в Америку никто его посылать не собирается. – ухмыльнулся я.
- Ты ничего не понимаешь,- перебил меня Йозеф.- Смотри. Есть кучи людей в министерствах, в госзаведениях, которым тоже не по душе режим. Но им и не по душе мы. Этакие хулиганы. Ультра. И рады они присоединиться к нам, но боятся, ведь мы похожи на коммунаров Столетней революции, которые больше нравятся  рабочим, студентам, всякой интеллигенции, но не им. Им нужен человек, говорящий на их языке. Который знает ритуалы чиновников, их привычки и слабости. А кто их не поймет, как потомственный чиновник?- И он хлопнул тебя по плечу.
- Занятно, очень занятно.- Задумчиво сказал Константин. -А ты действительно сможешь их притянуть к нам?
-Да. – робко тихим голосом сказал ты. – вполне. У меня есть кое какие идеи….
Так ты появился Матияш. Тогда, когда движение и Оппозиция УЖЕ БЫЛИ. Но ты действительно был гениален на коврах чиновников. Нам дали час эфирного времени на 3 канале, которого почти не контролировала цензура. К нам приходили напомаженные чиновники, пахнущие неземными ароматами заграничных духов (и мы с ворчанием переодевались из джинс в деловые костюмы и вели почти что светские беседы). У нас появилась типография, и у нас не было теперь вопроса – где печатать листовки, газеты? К нам стали приходить не только заграничные корреспонденты, но и представители фондов и департаментов. И у нас появились деньги. Огромные деньги. Этого не отнять – ты был мастер в этом Матияш.
Не спорю, не спорю  на верхах твоя ухоженная физиономия, с причесанными волосами гляделась очень прекрасно. Но внизу, ты был никто. Ты был одним из «тех».  А для тех, кто был с нами, ты был новенький , выскочка. И ты не хотел быть примазавшимся к движению. Ты сам хотел быть движением. Тебя коробило почти анархическая вольница при принятии решений. Ты не считал демократией то, что рядовой участник демонстраций, стачек мог завалиться к нам в час ночи и говорить, рассказывать, объяснять свои мысли, идеи.  Пока ты был не против. Но уже знал –  Когда ты станешь на верху, ты  быстро научишь уважать руководство. Мы были для тебя ходячими Троцкими, Че Геваррами  Робеспьерами – кем угодно. Мы были бурей. Ты всегда хотел, что бы была революция,  был переворот, может быть кровь – но под спокойным, ярким небом.
- Революция не делается в креслах.- говорили мы.
- Можно управлять событиями и сверху.- говорил ты.
Понимая, что наши волосатые, порой небритые физиономии не подходят  для телевиденья, ты сам стал ведущим, и спокойным голосом читал то, что писалось в пламени и возмущении. И тебе начали верить, любить. Мы  тоже выступали по экранам. Йоз был кумиром рабочих, я – студентов, Конс – интеллигентов. Но заканчивал передачи ты, и поневоле, уже тогда, в передаче, мы становились куклами, а ты нашим хозяином.
Но тогда мы были  счастливы. Мы стали героями тусовок и бомондов. Рабочих кафешек и крестьянских кабачков. Любое затягивание гаек Правительством, подымало на дыбы полстраны. Мы, обвиняя Правительство в чуть не затеянной гражданской войне, сами бродили своими действиями около неё. Родители были против своих детей, братья сорились с сестрами, жены с мужьями. Но мы были счастливы. Теперь все недовольства, высказываемые шепотом, несли на транспарантах. Мы беспокоили Правительство, а там не знали, что с нами делать. Посадить? Взрыв возмущения за границей. Убить? Взбунтуются здесь, а загранице вообще не объяснишь. Поэтому нас избивали в полиции, правда, качественно. Так и уживались мы. Пока уживались….
…Однажды утром, когда я пришел в штаб, страдая головной болью от вечеринки, я встретил Карла, студента, который в штабе был чем- то вроде секретаря.
- Тебя какая- то девушка ждет. По-моему из элиты.
-Что ей надо? – недовольно спросил я. Мне хотелось залезть в холодильник с минералкой и подремать на кресле в коридоре. При посетительнице этого не сделаешь. Были бы студенты и рабочие,  им можно было запросто растолковать.
- Пошли её к Матияшу.  Я сегодня жутко не интеллигентен.
Карл отрицательно покачал головой . Я зарычал
-Что?!
- Она только тебя требует.
Да, подумал я, представляю. Девушка из высшего общества и санкюлот с окраин. Прям из дешевого романчика.
-Ладно, - вздохнул я,- тащи её в гостиную.  Там прибрали хоть?
Спрашивать Карла  о чистоте комнаты, все равно, что слепого спрашивать о красоте пейзажа.
- Да чисто,- сказал он через секунду.
В гостиной было так же чисто, как и ухоженно. Газеты, бутерброды, кульки, ручки, полные окурков пепельницы, пустые бутылки из под минералок и пива. Ладно, чем гаже здесь, тем быстрее я от неё отделаюсь, - подумал я закуривая и присаживаясь в кресло.
И тут вошла девушка. По виду обыкновенная студентка. Джинсовый костюм, футболка, волосы распущены по последней моде.  Но Карл угадал – она из «общества», где буржуа побогаче и их  принято называть уже не «средним классом», а бизнесменами.   
- Вот - она положила кулек на стол. Я заглянул – деньги. – я хочу пожертвовать движению и Родине.
-Родителей грабанула? – осведомился  я, не слишком склонный сейчас к громким фразам.
- Можно сказать и так.- согласилась она.- Но я бы сказала, решила задействовать их лучшим способом, чем учеба в престижном немецком университете. Я сняла их со счета…
-Геттинген?
- Нет, по беднее.
- Не важно. Забирай их обратно, - я повозился  в кресле и боролся с  желанием забраться в него с ногами.
- Почему?
- Потому что спонсоров у нас хватает. Раз. Родители не простят родную дочь, а рушить семьи лично я не хочу. Два. Если бы у меня были деньги на престижный немецкий университет, то …не знаю, соблазн был велик. Три.
- Я не хочу этого,- тихо, что даже я не мог этого расслышать (позднее я понял, что у неё такая привычка- говорить важные вещи или аргументы не слышно).- Я не могу больше с ними спорить. Они ренегаты и консерваторы.
Я крякнул и забрался с ногами в кресло.
- Они знают что я забрала деньги.
Я смотрел на неё. А пожалуй ни чего. Что ж с тобой сделать?
- Как тебя зовут?
- Кларисса.
-Имя светское. Но я хамло страшное, поэтому буду называть тебя Клер, ворона.
- Почему ворона?- обиделась она.
- Воровкой язык не поворачивается сказать. – рассмеялся я.
-Тогда ты – сорока.
- Почему? – тут опешил и обиделся я.
- А так, что б одного поля птица.
Я позвал Карла. Приказал сдать деньги в банк и притащить мне чек. Выдернул из пачки сто крон.
- Пошли куда- нибудь, Клер. Пошли куда-нибудь, где есть пиво, хороший шницель. Надеюсь, ворона, ты пьешь пиво. А то после божоле оно кажется горьким и безвкусным.
- Проверял?  - удивленно посмотрел  на меня Карл.
- Нет, но догадываюсь, по вчерашнему вину. – я повернулся к ней, - пошли Клер, понедельник день тяжелый.
И она, молча пошла со мной.
Интересно, Матияш, а если бы я послал её к тебе? Хотя ты хотел её только потому, что она была со мной….

Утро. Солнце после вчерашнего дождя приятно ослепило его. Телевизор уже включен. Ноутбук на столе. Она  проверяет почту и отчеты фирмы. Фирму организовала она сама. Как ни как дочери бизнесменов с большой буквы не надо объяснять, где и на чем зарабатывать деньги. Это его родители так и не смогли втолковать и привить ему хватку деловую, а она просто с этим талантом жила. И использовала его, когда он понадобился. Теперь, до вечера она превратиться в деловую леди, каждое слово которой – это миллионы крон прибыли. А может доллары. Вот она с совершенно серьезным видом что то читает, делает резкий жест рукой к чашке кофе. Маленький глоток, чашка поставлена на место. Торопливый на первый взгляд, но уже продуманный до запятой набор ответа.
- Ты стала взрослой. -  Подытожил он свои мысли.
Она оглянулась. Вид деловой леди сменился видом радостной женщины, совершенно далекой от дел.
- Ты проснулся? – выглядишь довольно свежим.
- Ты стала совсем взрослой…. – повторил он.
- Почему? Ты имеешь в виду бизнес?
- Нет. Это чувствуется. Ты повзрослела. Я это понял только сейчас. После вчерашних твоих признаний…
- По поводу его? – перебила, словно извиняясь, она. – Так я же говорила, что там ничего серьезного не было…
- Нет, - он тоже, нехотя, но все же, перебил её.- Ты знаешь, о чем я. О наших отношениях. О моих изменах. О том, что я сотни раз кидал и предавал тебя. Пусть не так это было видно. Но это было так. Ты права, я не могу даже сказать спасибо. Мне неловко, мне стыдно. А мы ведь только в гражданском браке…
Он мог ей сказать о куче абортов, что она сделала от него, потому что он не хотел детей. О том, что улаживала спать его пьяных товарищей, а иногда любовниц. По утрам варила им кофе. И все это молча. Только иногда она взрывалась. И он начинал бунтовать. Как это? Эта паскуда ещё может перечить ему? Он захлопывал дверь, менял номер мобильного и исчезал на недели. Мог сказать. Просто не хотел. Да и  она поймет.
- Ты меня пугаешь. – её улыбка исчезла.
- Чем? Что совесть замучила?
- Нет, то есть да… -  она захлопнула ноутбук. Опять после таких закрытий ноутбук сдохнет за месяц.- Ты говоришь, как будто прощаешься.
- С чего ты взяла? Просто…Наверно ты права. Я прощаюсь с тем, кем я был. Назовем это так.
- Все равно как ты это называешь.
- Нет, Клер, нет, ворона, - он улыбнулся, - Я наверно тоже взрослею. Я не умираю… Абсолютно. Хочешь,  я расскажу историю одного офицера и его жены?
- Зачем?
-Как притчу. Давно про них в газете читал. Одной красавице изменил красавчик,  молодой офицер. В отместку она выскочила за его друга, который лицом не вышел, красотой и сексапильностью не блистал. Так из мести. Муж счастлив. Он её любил чуть ли не весь военный колледж, но поскольку друг с ней встречался о признании и думать не смел…
- Покороче можешь, а то я опоздаю.
- Могу. В общем, всю жизнь она таскалась с ним по периферии, рожала ему детей, которых не хотела. Ненавидела тихо его. И он уже об этом знал. Просто привык. Да и семью разрушать не хотел. Стал он лет через двадцать генералом и вдруг слег. Рак. И вот лежит он, тихо уже умирает. И тут она прибегает к нему. Сметает сестер и докторов с пути, влетает в палату, падает ему на грудь и говорит ему, что -то типа: «Прости меня милый. Я была дурой. Полной самовлюбленной дурой. Я поняла, что я люблю тебя. Я не смогу жить без тебя. Не бросай, не покидай меня!!!». Или вроде этого. И муж её поправился и стал от счастья красавцем. Таким, что тот его друг мирно валялся в коридоре и собирал окурки. Вот.
- А в чем притча?- она взяла сумку.   
- Не знаю. Наверно в том, что бы ты улыбнулась и была такой же красавицей, как сейчас всегда. Поэтому время от времени я буду вылезать из своей циничной и удобной ракушки и говорить тебе это.
Она снова улыбнулась.
- Ладно, буду ждать. Сейчас придут доктор с сестрой. Тебя покормят, и дадут лекарства. Да, и не упрямься, пусть они посадят тебя перед окном.  Свежий воздух тебе полезен. Хорошо?
- Ага, свежий воздух с выхлопными газами, для городского человека полезен вдвойне.
Она, рассмеявшись, ушла. Он, улыбаясь, слушал поворот ключа в голове. Потом слышал её шаги на лестнице. Вот пискнула сигнализация машины, и она поехала на работу. Он представил, как на ходу меняется её лицо. Превращается в железное бесстрастное лицо бизнесвумен, где улыбка не более чем любезность.
Он поглядел в потолок. Снова прислушался к телу. Мысленно пожал плечами- ничего нового. Потом вздохнул.
- Я сам не знаю, чего я хочу, Клер.
 
 
Сегодня была смена доктор Янека. Он пришел со своей медсестрой Жанной. Оба они были жизнерадостные, радовались жизни во всех её проявлениях. Раньше это его раздражало. Теперь он им завидовал, как завидует старик проходящим мимо выпускникам реальных училищ. 
Толстый, кудрявый Виталий Янек, как всегда мурлыча себе под нос ставит бикс с уколами. Жанна, приветственно взмахивая ресницами кидает новую упаковку с памперсами в шкаф.
- Ну, как спалось?- Янек, раскрывает карточку больного и, не глядя на него пишет свои записи – Жанна, ну как всегда давление, пульс и прочие издевательства…
Жанна привычно хохотнула и достала тонометр.
- Давайте, - поддельно вздохнул он,- мучайте господа инквизиторы. – Точнее не инквизиторы, а СС-цы.
Тут рассмеялись оба. После  революции скорую помощь и больницы назвали Службами Спасения.  Кому пришло это название в голову, неизвестно, но в народе быстро его сократили, чем вызвали скандал в прессе и новый повод для анекдотов.
За пол часа его переодели, подтащили к окну, рассказали случай из практики, причем смешной только им обоим, а не ему, но он из уважения поулыбался.  Он сидел около окна и вдыхал воздух. Жанна пошла в ванную мыть руки.
- Янек, а я наверно скоро умру.
Доктор посмотрел на него с удивлением.
- Я вам по умираю,- полу шутя полу серьезно ,- почему вы так решили?
- Ну …- он улыбнулся и поглядел на улицу. Час пик проходил к концу и улица была почти пустынной.- Просто уже не знаю, зачем жить. Так – как сейчас не хочу. А по- другому не умею.
Янек, наплевав на его желание курить, закуривает сам. Единственное  спасение, в том, что Янек курил дешевые сигареты. Он смотрел на него необычайно серьезно.
- А я скоро разведусь. – вдруг сказал он.
- Жанна? – он давно это заметил.
- Да.
- А дети? – У Виталия было двое детей.
- А вот когда я об этом думаю, я тоже иногда хочу умереть. – вздохнул Янек.
Понятно, подумал он, понятно. Чисто мужская проблема. К жене уже не тянет, а та которую ты выбрал, которую ты любишь, наверное, отказывала тебе не раз из-за детей. Да и сам ты в них души не чаешь. И носишься по кругу, ища ответа. Что тебе посоветовать? От Жанны, коли она согласилась, ты уже не отступишься. А дети? Возьмешь к себе – как они воспримут мачеху? Оставишь у матери,  не посчитает они тебя предателем?
- А рискни, Виталий, - сказал он с жадностью вдыхая дым. – Рискни и возьми их себе. Жанна будет не плохой матерью.
- Боюсь. Нервничаю. А то, что рискну я и сам знаю.
В комнату вошла Жанна.
- О чем разговариваете?
- О тебе. – Он улыбнулся и взглядом проводил окурок некультурно выкинутый Янеком в открытое окно.
- Да и что я сделала вам обоим плохого?
- После того, что ты видела у нашего больного, ты обязана выйти за него замуж! – захохотал Янек. Он тоже рассмеялся.
- Дураки.- фыркнула беззлобно она и ушла на кухню.
Янек прошелся по залу, посмотрел на книжные шкафы.
- На днях приезжает профессор из Германии.  -  Янек достал с полки книгу и поставил на место
- И что?
- Он заинтересовался вашим случаем. Это то, чем он занимается. Ведь это выраженное….- и он пять секунд сыпал фразами, из которых он понял только предлоги и «явление». Янек мог поговорить об этом ещё полчаса, но он его перебил.
- И что? Что сказал профессор?
- Профессор отменил решение медицинского совета лечить вас консервативно. Лекарствами. Он считает, что единственный способ – операция.
- Да? И что?
- Я уже сказал. Он приезжает к нам.
- Это интересно. Ему разрешат меня оперировать?
- Скорее да, чем нет.
- Но ведь раньше никто это бы не разрешил.
-Это долгая история. Во-первых, ваше здоровье всегда было только нашей проблемой, то есть внутренней. Поэтому  наши медики боятся вас оперировать. Вы же все таки известная личность. А тут профессор. Немецкий. Чужой.  В-третьих, - он покосился на кухню. Жанна возилась на кухне и не думала выходить.- Какие у вас отношения с Ним?
- Прекрасные. Я в качестве инвалида и воспоминанием прошлого вполне Его устраиваю,- он рассмеялся.
- Понятно.- Янек кивнул самому себе, словно что- то разложил по полочкам.
- Что понятно? Виталий не говорите загадками и медицинскими терминами! – начал раздражаться он.
- Дело в  том, что на первых порах вашей болезни, по словам этого профессора, операция была бы на процентов девяносто успешна. Пять процентов давало бы, что она бы ничего не решила и только пять  летальный исход. Смерть.
- Я понял, что летальный исход – это смерть. А сейчас?
- Сейчас, учитывая состояние вашего организма, прогрессирование болезни – это шестьдесят на сорок.
- Шестьдесят это успеха?
- Нет. Летального исхода. Как бы не больше.
Он задумчиво посмотрел на Янека. Тот на него. Кивнул, мол, я правильно все сказал, честно.
- И что же вы, приват-доктор Виталий Янек, хотите от меня?
- Что бы вы подумали с Клариссой. И отказались. Или согласились.
Хороши дела. Значит….
- Значит, операцию разрешили только потому, что я могу умереть….
- Вот этого я не знаю.
- Виталий – он вздохнул,  глядя на него, как на маленького ребенка,-  вы прекрасно знаете все. Если даже не знаете, то догадываетесь. Просто боитесь сказать.
Виталий хотел что-то сказать, но в комнату зашла Жанна. Он  заговорил о новом романе, который стал бестселлером. Это были воспоминания о культовом писателе и певце времен бунта Интеллектуалов Баневе. Интересно, сказал Виталий, как те писатели, поэты, философы, инженеры левого или около левого толка,  привели в страну то Правительство, которое сверг их пациент?
- Они хотели другого. Совсем другого. – Ответил он,  глотая не разжевывая кашу, которая надоела  до рвоты.- они были идеалистами. Они хотели изменить все к лучшему. Они считали что люди, тоже изменятся. Станут добрее, справедливее, что ли… Но люди не изменились.  Они не хотели перемен, а хотели спокойства, генерал – губернатора с его авто у ратуши. Легион на площади.  А тут надо менять сознание, представление. Кроме того, те кто создал Правительство, были из тех же кто делал бунт. Просто они первые поняли (или знали) ту точку, которые ещё хотят перемен, и прекрасно знали ту точку не возврата, после которой уже они потеряют доверия. Они причем прекрасно знали приемы власти, и хотели сами быть на вершине.  Левый толк? Вряд ли. Просто был бунт против диктатуры, а это уже казалось левым.
Янек, начал собираться. Да,- подумал он,- собирайся Янек. Главное ты уже сказал. Этот разговор о книгах, просто пустопорожние  тарахтение. Жанна пошла снова на кухню мыть посуду.
- Сегодня должен работать не ты. – заметил он.
- Да,- Янек защелкнул чемоданчик. – но я поменялся с Гарцем.
- Ясно.
- Вы подумайте с Клариссой. Решите. – просящим голосом сказал Янек.
- Конечно….
Тебе, Янек,  хорошо. Если я не сдохну, да еще начну ходить, пускай неуклюже, ты станешь новым светилом медицины ,и операция будет называться твоей и иностранца фамилиями. А там… Хотя, что я злюсь? Может он действительно хочет помочь. Точнее он сам не знает, да, да, сам не знает. Или сомневается.
- Янек, а если бы, не дай Бог, конечно, у вас бы стоял такой же вопрос. Что сделали вы?
Виталий Янек, посмотрел в потолок. Жанна  шла с кухни.
- Я скажу вам это завтра. Хорошо?
- Да, да, только положите меня на кровать.
- Конечно, конечно,- засуетился Янек.
Кровать, подушка. Все, как и всегда. Только этот вопрос.  С ним то все ясно. Он готов и выздороветь и умереть. А  Кларисса?
Все -таки болезнь размягчила его, раньше он был пуле непробиваемый в чувствах.  Хотя нет, не размягчила, просто за эти три года как то все расположилось на не видимых полочках правильно, стало складно. И уже аксиомой он понял, что кроме Клариссы он никому не нужен. Пусть решает она. Он уже давно все решил. А то что там на верху сидит человек с короткой прической и одутловатыми щеками, а так же с  прекрасным галстуком фиолетового цвета, сидит и просчитывает что-то, надеется на что- то, ему лично наплевать. Тот человек еще не знает, как он обожает разочаровывать врагов.  Ведь он  всегда может напомнить, кто вывел людей на «революцию фиалок».

А ведь это Матияш был твой кошмар – революция. Ты надеялся на предоставленные кресла в кабинете Правительства. На  выигранные выборы, когда по негласному соцопросу за нас было более 50% голосов. Ты даже не сомневался, что ты обыграл нас, орущих на митингах, организовывающих демонстрации…
Но это было так. Ты забывал старую истину. Не важно кто как голосовал. Главное как подсчитают..
Я до сих пор помню тебя, когда ты ворвался в штаб, в час ночи, с круглыми от страха и паники глазами и просипел:
- Мы проигрываем выборы! 
На что в штабе просто оглянулись и отвернулись обратно к телефонам.
Призыв был простой. На улицы! И к семи утра гудение заводов, машин, толпы народа заглушило первый государственный канал, в котором радостно сообщалось, что Партия снова выиграла. Улицы наполнились грохотом барабанов и фиолетовыми флагами Оппозиции.  К 10 часам студенты уже трижды дрались с полицией. Многие участки перешли на сторону Оппозиции. Поговаривали на ввод войск в город, и те кто был с нами, строили баррикады на окраинах, прекрасно понимая, что это не остановит армию. Конс сидел и лихорадочно спорил с командующими. Те говорили о присяге, о том что они подождут ещё немного. А потом… неизвестно.
- Это уже результат – сказал Йозеф.
К вечеру город оказался парализован. Беспорядки в городе поддержали и на периферии. Страна встала. Она пульсировала, она жила. И вот тогда ты Матияш ожил. До 4 вечера ты сидел у себя на квартире (ареста, что ли ожидал?) а к вечеру вышел на главную площадь, где уже шел митинг. Перед тем как выйти на площадь, ты увидел огромную толпу народа, направлявшуюся туда. Кроме того, ты заметил телекамеры, которые повернулись к тебе.
- Вперед! К свободе! На площадь! – крикнул ты, подняв картинно руку.
- Пошел ты на… - ответили тебе из толпы.
-Вперед за свободу!!! – ещё больше закричал ты, стараясь не разрушать имидж борца.
- Пошел ты! – хором ответила тебе толпа.
Ты рассмеялся, но было видно по лицу, как пробежала волна гнева. Ты повернулся к камерам и уже привычно начал отвечать на вопросы.
На площади не было свободного места. Флаги, знамена, транспаранты. Сотни активистов заняли министерство труда и гостиницу что были рядом. А мы, предводители людей, всех этих людей, что стояли внизу, сменяли друг друга у микрофона.
 Все, кто мог говорить охрипли, все кто мог петь устало ждали своей очереди. Отдых!? Да, можно перекурить и перекусить пока выступает очередная звезда или звезды, но пойти домой? Потом, не сейчас.
Меня тогда вызвали на CSSB, популярный на западе канал, на очень знаковое ток-шоу. И на весь мир я прокричал. Да не сказал, а прокричал.
- Дамы и господа, я говорю от лица свободомыслящих людей страны. Верьте, нас много. И мы продолжаем бороться! – И мой голос погряз в аплодисментах. И ведущий, сказал под конец:
- Это был лидер Оппозиции.
А ты Матияш, стоял на сцене митинга и, говорил, митинговал, призывал взять штурмом ратушу Правительства. Когда я прилетел, Правительство пошло в отступление. Военное положение было отменено, СБ распущенно, объявили о новых, повторных выборах. Но митинги продолжались. Никто не ушел.
В четыре часа ночи, когда митингам шли уже шестые сутки  председатель Правительства объявил о роспуске, перевыборах и призвал Оппозицию войти во временный совет. Все кто стоял пять суток кричал от восторга. Йозеф, выступавший тогда, заплакал и запел гимн, Конс катался от радости на полу в штабе при всем честном народе, ты, Матияш, выбежал на сцену и начал что-то кричать. Тебя не слышали. Я выскочил с фиолетовым флагом и начал размахивать им. А люди на площади начали скандировать речевку, которая за пять лет стала чуть ли не гимном Оппозиции:
- Правительство ВОН! Правительство ВОН!  Правительство ВОН!  Правительство ВОН! Правительство ВОН!!!!!!
Под утро мы зашли к нам в штаб. Все были веселы, и всех обеспокоил один вопрос: Куда делся ты, Матияш?  Ведь после оглашения решения Правительства, ты куда то исчез…. А ты сидел в штабе и деловито писал.
- О, Матияш, ты что делаешь? – смеясь,  спросили тебя.
- Звонили из ратуши Правительства. – деловито сказал ты. – Меня назначили временным премьер-министром. Вот распределяю вам портфели.
И мы только рассмеялись. А ты Матияш продолжил писать. Ты ВЗЯЛ власть. Правильно сказал один писатель. Революцией пользуются не те, кто её делал. А тот, кто её воспользовался. Но мы никогда не читаем внимательно умные книги, до тех пор, пока не оказываемся в той же ситуации…
А потом я махнул с Клариссой на море. В тихое место, которое знал только я. И только сейчас я понял. Понял, что именно в эти две недели был счастлив. Полностью. После этого, наверно мне стоило приехать обратно и умереть…
 
Кларисса выслушала его молча. Она прекрасно знала, что он готов. Она знала об этом. Только не стесняясь его, впервые взяла из кухни пепельницу и сигареты и закурила при нем. Медленно затягиваясь своей тонкой сигаретой, она молчала.
- Что скажешь, Клэр?
Она выпустила тонкую струйку дыма.  Её лицо, из – за полумрака казавшееся  вырезанное из мрамора излучало страшную по силе гаму чувств. Это было и понимание того что он скажет, и надежда,  и ужас потерять его, и снова понимание,  страшное понимание того, что он чувствует, что он устал, ему все равно будет он жить или нет.
- Что скажешь, Клэр? – повторил он.
Она махнула рукой перед своим  лицом, как будто отгоняла пчелу .
- Не знаю… делай что хочешь! – с бессильной злобой сказала она.
- Успокойся. –  с холодным металлом прикрикнул он. – Ты должна меня понять! Я устал. Я просто хочу отдохнуть. Либо двигаясь, либо уже ничего не чувствуя. А так… уже не могу.
- Да, я знаю! – в голосе её слышались злые слезы, - я все прекрасно знаю! Я знаю, что ты устал. Я знаю, что каждый день, каждый час, секунду ты переживал то что даже нельзя сравнить с каторгой.  Но…. но что делать мне? Ты же умрешь!
- Я не умру!
- Ты думаешь, что я не догадалась? Что этот ….. разрешил тебя лечить только тогда, когда ты запросто можешь отдать концы? – Слезы в голосе рвались пробивались наружу… - А я? Подумай, что буду делать я? Я не могу без тебя!
Она закрыла лицо руками.
Он молчал. Да, эта девочка его любит. Любит. И боится потерять. Но он больше не может. Да и почему бы не рискнуть?
-  Клэр… Позвал он её.
Она не шевелилась.
- Клер…
Она не шевелилась, только вздохнула…
- Клер, дай мне сигарету! – резко выпалил он.
Она убрала руки от лица и удивленно посмотрела на него. Потом достала из пачки сигарету, прикурила и вложила ему её в губы. Он затянулся. Первый затяг вызвал кашель, но он сдержался, а дальше, минуту, которая показалась ему вечностью блаженства, он закрыв глаза втягивал и выдыхал дым… На минуту он перенеся в те времена, когда эта зажженная сигарета что то предвещала. Тусовку с друзьями, выступление, начало секса, передышку между ним, долгий разговор….  -  то что было ТОГДА. Выдохнув снова, он даже не стал проверять привычно тело.  Он прекрасно знал, что бесполезно.
Она смотрела на то как он курит, и, дождавшись момента, когда пепел грозил упасть на одеяло, вынула сигарету из его губ и раздавила в пепельнице.
Он посмотрел на неё. Она снова собрана, слезы, отчаянье – загнаны внутрь и закрыты.
- Могла бы оставить,- обижено сказал он…
-Перебьешься. – Она выкинула пепел и бычки в мусорку. – ты три года не курил. Вообще не понимаю, что ты так тянешься к этим сигаретам…
- Не знаю… Может быть что я раньше без них как то не мог. А может, потому что для меня – это, как это ни глупо – это вкус здоровья. Успеха. Независимости… Черт его знает…
- Да, почему же и нет? – она улыбнулась,- а помнишь Радку? Подругу мою? Ой пьет страшно, вчера её видела, предлагал пойти в бар «Трансино», помнишь такою занюханную дыру? По коктейлям пройтись… ну я отказалась…
- Клэр, - остановил он её. Он знал эту уловку – то ли бежать от вопроса, то ли отложить на долгий срок. – Я это сделаю… я согласен на операцию…
Она вспыхнула, ударив  кулаком по оконной раме, но снова взяла в себя в руки.
- Это же Матияш предложил тебе как дурачку. Неужели ты не понимаешь?!  На, иди, умри!
- Да он не предложил. Он просто просчитал, что он может выиграть. А я… – он помолчал. – а я пойду на риск. А знаешь почему? Потому что он, на моем месте…
- Он не твоем месте. – перебила она его.
- Ну… может быть и на моем – с каламбурил он -  Но, дослушай меня до конца, он бы вцепился бы в постель, верещал бы от страха, понимал, что идет на смерть.  И проскрипел бы ещё два года. Или три. А потом бы к нему пришли бы вежливый врач с медсестрой, которые бы вкололи бы ему что то, после чего он тихо бы умер.
- Ты так думаешь? – испуганно как то прохрипела она,- значит ты думаешь, что Гарц… что Янек…
- В полнее возможно… но могут просто сменить их на нового. А тут доктор из Германии. Если он потеряет меня – это очень сильная пробоина на его репутации.  – он понял что успокаивает не её, а даже больше себя. - Персонал операционный весь заграничный. Он не доверяет нашим. Тут риск – но тут может быть и спасение.  Пойми. Вот почему я и прошу, позвони Янеку, скажи что мы согласны.
Он закурила снова. И отвернулась от него. Потом тихо сказала…
- После тебя у меня никого больше не будет…
Он мысленно пожал плечами. За эти три года она научилась понимать его мысли. Точнее мысли передававшие его движения…
- Тебе все равно?
- Нет, Клэр, просто я слишком хорошо знаю жизнь. И я не хочу, что бы ты пила с Радкой  коктейль или грушевку на кухне часами. Я не хочу что бы ты заточила бы себя навечно дома как в могиле… А потом, я клянусь тебе, что я выживу, и мы уедем. Уедем навсегда. Изменим имена, фамилии, исчезнем. А если вдруг, в чем я сомневаюсь, но в жизни нужно учитывать все, то … поверь мне это больно говорить, но если попадется нормальный человек, будь с ним. Но… никогда не говори с ним обо мне, я тебя очень прошу. Это касается только тебя и меня. Если этот человек спросит обо мне, ответь – он умер. И все. И… оставь мне сигарету. – добавил он улыбнувшись.
Она, молча, передала ему половину своей длинной сигареты. Потом взяла телефон и набрала Янека. 
- Господин Янек? Да это Кларисса… Да… Да… Он согласен. Я согласна. Да, Янек, я согласна. Да передайте профессору… Письменное согласие можете пересылать завтра. Я подпишу. Вы не поняли, господин Янек, МЫ ОБА СОГЛАСНЫ. Да, до свидания. Здоровья жене и детям.
Она отбросила телефон и посмотрела на него. Выхватила из губ и загасила окурок.
- Надеюсь, ты знаешь что делаешь…
- Да, - он улыбнулся, чувствуя легкость, необыкновенную радость и в том же время нервничая, как перед прыжком, - я знаю, что делаю.  Впервые в жизни я точно знаю что делаю… Прекрасно.
- Ну и прекрасно, давай ложиться…  - спокойным и усталым голосом сказала она.  – завтра трудный день.
Он расстилала себе постель. Он смотрел то на неё, которая молча переживала, обдумывала все то что она слышала. То в окно, где теплым светом струились огни из дома напротив а наверху чуть видно от света из окон одиноко светила звезда.
- А помнишь… - он улыбнулся,- когда то ты прям обожала, хлебом не корми, отбирать у меня на половину недокуренные сигареты?
- Да, - рассмеялась она.
- Зачем ты это делала? Ух меня это бесило!
- Я просто не очень то хотела курить… а потом это была ТВОЯ сигарета. Она хранила ТВОЕ дыханье. Она была частицей ТЕБЯ. Это любовь, милый, это просто любовь. А когда человек любит он самый верующий и святой человек…
- Клэр… - он чуть подхрипнул, но сдержал слезы…
- Что?
- Если ты…. Никого не встретишь… ну, если…
- Что?
- Живи, живи Клэр, не смотря ни на что!
- То есть, как «живи»?
- Просто… Просто Клэр, иди дальше. Не падай.
Она помолчала. Вздохнула, словно отгоняя плохие мысли, провела ладонями по лицу.
- Ладно. Давай спать, завтра будет трудный день.
Да, подумал он, завтра будет трудный день. Завтра будет бегать запаренный Янек, куча народу и комната превратиться из склепа в что то похожее что было при нем здоровом. А она будет стоять у стола, положив руки на его краешек и казалось бы безучастная к всему, одновременно четко наблюдая что бы никто, никак, ни коим образом не сделал ему плохо.
- Я люблю тебя, Клер! -  прошептал он.
- Что? – спросила она вырываясь  из полусна,- что?
- Ты же знаешь, ворона…
- Да, - она вздохнула и закрыла глаза,- я знаю…



Знаешь, Матияш, а  поначалу было очень весело. Страна жила. Люди, почти что все, или те, кто верили нам, говорили: ВСЕ! Теперь мы будем жить. Будем жить нормальной, спокойной устроенной жизнью! Как в Европе, а может даже и лучше! На повторных парламентских наша коалиция взяла уверенно вверх, и мы пропускали мимо ушей, а точнее не хотели слышать то, что кое где наши сторонники прибегали к тем же способам, что и старое Правительство. И что? А Правительство то как делало? Страшно было вспоминать! Правительство подало в отставку и никто даже не пошевельнулся. Дышалось свободно и опьянительно.  Мы все собрались и решили что президентом становишься ты. Йозеф тогда посмотрел на тебя и ухмыльнулся:
- Мы ж морды сиворылые, а ты вон, гладенький такой, с иголочки, губастенький… прям новая элита. Только не понятно  правительство ты будешь представлять или публичный  дом для гомосеков…
Все хотели заржать, но искры в двоих глазах остановили всех.
- Ты ж тоже сейчас, - подойдя и потрепав по плечу Йоза, пошутил ты, - не в тряпье… Может будешь распорядителям этого дома? Тем более что твой рабочий класс так всех политиков и называет.
- Ну вот я  рупором рабочих я буду.
- Отлично, - сказал ты, - значит, ты будешь министром профсоюзов.
Все рассмеялись и поделили места. Я стал министром образования. Конс министром культуры и печати, печально пошутив при этом что нашу печать культурной называть не стоит.
А  дальше началась жизнь. По началу все было просто. По инерции продолжалось ликование и твердая уверенность, что если не сегодня, то через месяц мы станем жить лучше, а через год…  Дальше, ко мне как то ввалился Йоз, и усевшись на стол сделанный под старину (где то под век 18-й) долго болтал о чем то, нещадно куря. Потом, пригласив меня и Клэр к себе в гости, вдруг спросил:
- А тебе не кажется что Матияш зажрался?
Я пожал плечами…
- Неет… а почему ты так решил?
- Ну смотри – вон, то Матияш с министром обороны,( помнишь того пьяного полковника?) едет в Брюссель. То он один в Пекин. То вон раут с посольствами ведущих держав… но без нас…
Я рассмеялся.
-Аааа! Ты заревновал к власти, дитя цехов и подворотен?!
- Да я….её эту власть. Я о другом, придурок ты этакий. Ты знаешь, что вскоре половина нашей экономики тихо отдаст концы вместе с теми нищими зарплатами но с большой безработицей?
Я опешил…
- Но подожди… Ведь это временные трудности…
- Ага, а потом мы сдохнем и будет все хорошо, как сказал старый еврей молодому в концлагере. А ты знаешь, что нам платить за кредиты нечем?
И так в течении полчаса он бомбардировал меня. А я вжимался в стол. А потом он задал вопрос после чего я вздрогнул.
- А ты знаешь, что тем преподавателям и профессорам, что ты отчислил не дают пособия и пенсий?
- Как?
- Обыкновенно… Каком кверху и не дают. Или ты не знаешь?
Я пытался что то объяснить, что я увольнял, но считал что все будет по закону… Он посмотрел на меня так, как если бы я был пятилетним ребенком…
- Ну.. ну… Ну может быть приказ не платить им ничего шел не от тебя, но…. Тебе не кажется что мы вышли из игры? Что Он (Йоз первым назвал тебя так – Он) уже договорился и со соседями и со спонсорами. Что он прекрасно знал, ЧТО НУЖНО И ЧТО ДЕЛАТЬ. Нет, он сам не мог догадаться. Но мы сделали его главным по переговорам, по связям. Те ему и сказали. Ты что думаешь то Правительство не вело переговоры кому сдавать власть с иностранными государствами? Почему именно Ему? А потому что Йоз на верх не стремился. Я послал бы всех, кто б мне говорил, КАК делать. Ты бы потерпел, а потом бы и вовсе объявил бы военное положение в связи угрозой вторжения…. А Он… он делает.
Я закурил…
- Глупости ты говоришь…
Йоз поднялся и рассмеялся каким то лающим смехом.
- Может… может и глупости, а ты знаешь, мне Конс по пьянке сообщил каков был бы настоящий процент на повторных выборах.
- Ну и какой?
- 47 против 53.
- Ну все равно мы выиграли бы!
- Ты не понял, мужик, 54 – это у Правительства…
- Иди ты на … !
Он снова рассмеялся, и только тогда я понял, что он пьян, и пьет несколько дней…
- Я то пойду… Тока я своим умишком знаешь что понял? То что демократия наша похожа на кукольный спектакль. Кукловод уберет кукол и пойдет по своим делам… Но я не кукла!  - он резко крикнул и  ударил по столу, - я не кукла!
- Ты пьян Йоз. Иди проспись….
 -  Я пьян? Ну ну…. И он вышел.
А потом состоялся разгон Стачки Пяти Заводов протестовавших против продажи. Снова кровь на улице. Только теперь мы говорили что это недобитки старого Правительства идут и разжигают войну. А потом, был снова пьяный Йоз, плачущий над списком погибших и раненных. Потом снова он, объявивший что он уходит из кабинетов министров и переходит в оппозицию. И ты, свысока, говорил и шутил, что уж оппозицию алкашей и быдла как-нибудь  выдержит. А потом… потом мысли, что пришли к Йозу начали приходить и ко мне… Я не спал ночами. Требовал информации и все больше понимал что ВСЕ ТУТ ТАК НЕ ПРОСТО.
А через месяц после того, как Йоз ушел в оппозицию, случилась странная авария в которой он погиб. Странная, сшитая белыми нитакми, но об этих странностях основные газеты не писали. Конс поддержал тебя Матияш…
…Я ворвался к тебе и говорил,  убеждал, требовал!!! А ты слушал меня и улыбался.
- Старик, - сказал ты мне покровительственно, - Йоза мне от души жаль, поверь, это сделали  не я и не по моему приказу. Во вторых наше положение экономически сложное, но это идет и от Правительства. В третьих мы должны, мы обязаны проводить интеграцию и экономические реформы, любыми способами!
- Торгуя Родиной?
- Откуда такой пафос Правительства? – рассмеялся ты. – Старик, о какой Родине ты говоришь? Мы идем к миру, в котором не будет родины, а будет просто место рождения. Не спорь. Это нужно. Мы будем жить в ОДНОМ МИРЕ, в одной Родине. И вот это будет и толчком к экономическому буму.
- Но люди, безработные…
- Путь к счастью всегда идет поверх голов несогласных. Не ты ли мне это когда то говорил?
Я молчал. Все было верно… Но черт возьми как это было не верно!
- Старик,  - сказал Ты миролюбиво, - занимайся делом. Повышай образование. Помни  - мы идем в открытые двери раскрытого счастья. А кто этого не понимает тот, кто при этом пути не выживет…. Что ж все мы смертны….


Он проснулся и  смотрел в окно… Была темная ночь. В окне напротив, шторы были раскрыты и было видно, что  хозяин усевшись в кресле, повернувшись спиной ко окну, смотрел футбол. Рядом с ним светил старенький торшер. Судя по футболкам игроков играл, наверное,  местный «Растибор» с какой то не местной командой… Даже не видя лица хозяина можно было понять, что он болеет всем сердцем за «Рать». Человек то подымал руки к небу, точнее к потолку, что бы потом, когда гол снова был не забит, безвольно, словно плети опустить их вниз. То хватался за голову, или стучал по ручке кресла, при ошибках.
К нему подошла женщина и обняла его. Потом встала и рассмеялась….потрепав человека по голове . Вышла и принесла человеку кофе. И присела с ним рядом.
Он посмотрел на Клэр. Она спала, тихо, совсем как ребенок. Время о времени её лицо хмурилось, она тихо стонала, а потом лицо снова становилось ясным и безмятежным.
Он вспомнил её лицо, когда она нашла его воющим от невозможности что то сделать, от собственной ущербности,  от ужаса… Как она тащила его на постель, и по собачьи искательно смотрела в лица докторов, что заходили к нему. Потом согласилась, что б его вынесли в зал.
А потом собрались мои  друзья… те с кем я учился, кто участвовал со мной  в движении, по министерствам.
Сначала они, стыдясь, как то неестественно перешучивались, подбадривали меня. Пытаясь похлопать и тут же отдергивая руки. Было неприятно, все это раздражало…
- За чем пришли?  - сквозь зубы сказал я
Они казалось очнулись и один начал говорить, что от министерства я отложен. Что, да будет пенсия, но ни каких грамот и почестей не причитается.
- Ведь, Старик, -  и тут я узнал голос Тебя Матияш, лакеи всегда говорят языком хозяина – ты ж не особо как то в Движении учавствовал…
-Что? Переспросил я
- Ну… понятно, демонстрации, газеты там, драки с полицией… но это все были, все так делали…
- Что? – крикнув переспросил, я понимая, что из меня делают труп. Ещё живого. Тот что говорил, залебезил, и снова повторил. Да участвовал, да был, но были ведь и ДРУГИЕ, что были значимее меня…
И тут меня закрыла красная, с черными пятнами волна ненависти и отчаянья…
- Твари! Жополизы…!!! Лакеи!! Гвонвозы!!!! – орал я, и они улыбаясь смотрели на меня, как смотрят на умалишенного психиатры. Они насыщались моим криком, как вампиры, что бы передать, в точности Тебе. Ты ведь знал, что это меня убьет больше, чем само лишение жизни. А я не мог остановиться, я орал и мне казалось, что это был не крик и ругательства, а кровь хлестала из раны. И кровь и почему то гной… И не мог остановиться… И тут.
И тут вихрь кинулся на эту группу. Это была ты, Клэр. Ты била их мокрой простыней как прачка и сельская жительница, на отмашь по мужски, по лицу.
- Вон! Вон твари! Слышите!!! – кричала ты. – Идите все вон!
И эти жлобы, кое кто под два метров ростом вдруг попятились перед маленькой и хрупкой тобой. Они пятились к двери а ты била их повторяя  одно:
- Вон твари! Вон твари!
- Бог ты мой, да то баба тронутая!!! – крикнул кто зычным мужским голосом. Ты остановилась и диким взглядом посмотрела на крикнувшего. Лобань под три метра ростом попятился назад. А ты тихо, но все услышали, расставив ноги, как будто пол был палубой корабля, поставив руки в бока, как торговка, вычениканивая слова прошипела:
- А я тронутая. Я тронутая, козлы! Я тронутая! А он больной! И он для вас - больше никто...
- Что ты говоришь тварь? – кинулся я на тебя, но твой страшный крик заткнул меня
- Заткнись! – и ты снова обернулась к ним.  – Идите, шакалята и передайте Ему, что нам ничто не нужно! Мы трупами как вы не питаемся! ВОН!  - снова крикнула ты. И эти люди попятились, попятились от тебя как от медведя пробудившегося от спячки, самый ретивый и самый исполнительный, играя свою роль до конца, сказал что они ещё навестят…
- Навещай свалку! – крикнула ты и он получил удар мокрой простыней и тут же скрылся… Ты хлопнула дверью и встала около стола, как стояла ты сегодня. Простыня валялась на полу и ты смотрела на меня. Со злобой ещё переживаемого скандала, с горечью, с болью, с участием, с нежностью, с невыносимой тоскою, и , только сейчас понял С ПОЛНЫМ ПОНИМАНИЕМ ТОГО ЧТО СО МНОЙ СДЕЛАЛИ. Это понял я сейчас только Клэр. А тогда я не понял. Я со злобой, с рыданиями начал материть тебя, их, орать что все вы… что я… что Матияш… что пусть дадут мне умереть! Потом затих и просто закрыл глаза…
А  ты стояла облокотившись на стол, положив по себя руки и глядя на меня повторяла:
- Успокойся ,милый. Я с тобой. Все поправиться. Все будет хорошо я с тобой! Я не брошу тебя. Не оставлю. Ты поправишься! Успокойся милый….

- Милый, ты охамел! Вторая сигарета за час! Что доктор скажет, если увидит?
Он ухмыльнулся. Эта был прекрасный шанс раскручивать Клер на сигареты. Мол, ему теперь все можно. Кто что скажет!? И вот он вьет из неё веревки покуривая во всю мощь.
- Поедем в Германию, я тебе говорю.  – продолжил он разговор. Но не в Берлин там или Гамбург, а в какой нибудь городок, будем пить пиво и вино и петь или Рамштайн или тирольские песни.
- Нет! Сдалась тебе эта Германия! Давай лучше в Париж. Я там была. Или в Индию. У меня там подруга была, говорит просто сказка…
-Ой, Париж уже навяз в зубах ещё до того, как к нему приезжаешь. Индия…. Там жарко слишком. Нет, не переубеждай меня, Германия все-таки превыше всего! Или, О! Мексика.
- Господи, а там что? – опешила Клер.
Он задумался. А что там? Мексика…. Ну кактусы, текила, зажигательная музыка, кокаин, а нет это Боливия….
- Да согласен. Там нечего делать. Но поверь, выходить каждое утро в одно и тоже парижское кафе станет быстро неинтересно.
- Это тебе станет, а мне очень то даже интересно… Поверь, очень -очень интересно.  А чем тебе Мадрид не нравится?
- Господи а что там? – теперь опешил он.
- Ну ….  – она задумалась и как последний козырь заявила  -  коррида…
- Клер, родная моя, я люблю все мясное, но никогда не питал интерес посетить забои для скота, - рассмеялся он.  – А давай…. Помнишь, то место, где мы были, тогда после революции?
Она оживилась, хотя не показала виду…
- Да ну… это ж в захолустье таком…
- А ну и что? Море… - голосом совратителя продолжил он, - полупустые пляжи, недорогие кафе, домик, маленький уютный домик, недалеко от моря …
Она сделала вид что задумалась, хотя было видно что она согласна.
- Ладно! – она кивнула головой.  – А когда надоест то в Париж.
- Или в Германию. Но!  Откуда деньги на такие шики?
- Я продала фирму. И на половину купила акции, очень выгодные… с голоду не умрем, но и шиковать не будем.
Ему взгрустнулось.
- И не жалко? Продавать то?
- Надоело быть бизнес леди, - улыбнулась она и как маленькая девочка показала язык. – Да и то что я купила и  как все обставила, поверь мне это высший пилотаж.
- То, что зовется высоким бизнесом, а при случае прокола – экономической махинацией? – рассмеялся он.
- Поверь, там все шито – крыто! – сделав серьезный вид, но гордая собой ответила она
Их разговор прервал Янек.  Он был деловит и собран.
 - Пора, - он поправил края операционной формы. Принюхался…
- Кларисса, курить так много, да в палате больного…. Что ж это такое?!
Клер не зная, что ответить, посмотрела на него. Теперь он, за спиной Янека, показал ей язык. А что она может ответить, все шито крыто и у него  - пепельница у окна, а он не может встать. Это называется  высокой политикой, а в случае прокола – чудовищным злодеянием.
- Я просто нервничала.... страшно.
Да ей страшно, ему страшно. Но в этой палате они последние два дня как то расслабились. И вот даже в последние часы перед операцией они говорили о всем чем угодно. И решили куда они поедут. Они были готовы. А вот сейчас после фразы Клер, он вдруг ощутил как страх забрался в душу… Нет, подумал он, вперед, поздно идти назад.  Он подмигнул Клер, поняв, что сейчас она ощутила то же самое что и он.
- Не бойся! Это быстро! – и снова подмигнул.
 - Что мне делать? – спросила, справившись с собой, она Янека.
 - Вам , Кларисса, самое поганое в жизни – ждать, - улыбнулся Янек. – как правильно сказал пациент, ему быстрее – отлежать на операционном столе и снова сюда.
В палату, вошли два медбрата и вкатили лежачую каталку. Вопросительно поглядели на Янека.
 - Перекладывайте, я думаю, профессор уже приготовился к операции…
Они переложили его. Кларисса попыталась им помочь, но они привычно справились и без помощи. Она только поправила подушку.
- Кларисса, не волнуйтесь, вам нужно только ждать… - повторил Янек.  – Поехали…
И его начали вывозить из палаты… Последнее что он слышал это тихие слова Клер:
- Знаете, сколько Мы ждали? Иезус Мария  береги его…
- Клер -  я православный. Не бойся, я  вернусь! – крикнул он.  – Я мигом!
После быстрого путешествия по коридору он въехал  в блестящую и похожую на космический корабль операционную.  Кто то вдалеке сказал по-английски
- Переложите его на стол. На живот. Приготовьте поле. Начинайте анестезию.
Янек перевел. Сейчас Янек был похож на ординарца при генерале во время битвы.
- Как вы себя чувствуете?  - спросил Профессор.
 - Нормально профессор. А вы?
- Отлично. Но знайте, гостиницы в вашей стране не пятизвездочные.
Он рассмеялся.
- Да уж, мы хватаем их с неба. А гостиницы здесь не причем.
- Что? Простите, не понял вашего юмора. После операции переведете, - голос профессора переменился, - Анестезия началась?
- Да, ответил Янек.
- Через три минуты подключайте его к аппарату ИВЛ.
- Да профессор, - кивнул Янек.
Вот и началось…. , подумал он. Он почувствовал что ему вдруг стало очень тепло и приятно
- Янек!
- Да?
- Ты решил проблему с женой и с Жанной?
Янек переменился на минуту в обыкновенного человека.
- Нет… все думаю.
- Доктор Янек, вы сюда пришли поговорить с пациентом? – спросил Профессор.
Янек снова стал адъютантом. 
-Нет, профессор, через две минуты сорок пять секунд…
А него накатывалась теплая и плавная волна забытья… Наконец то, ни о чем не думать, с радостью ощутил он.  Не о себе, не о Матияше, ни о свободе…
 - Свобода бывает  тоже… - начал он свою мысль, чувствуя, что язык уже еле ворочается.
 - Что?  - кто то его переспросил.
 - Рабство тоже бывает… И он провалился в сон.


Он проснулся. И посмотрел на спящую рядом с ним Клер. Провел еле касаясь по её щеке рукой. Спи, любимая, я просто уже проснулся. Он встал с кровати и выглянул в окно. Над городом начиналось утро. Прекрасное летнее утро, когда день обещает быть жарким, а вечер теплым. А утро,  чуть прохладное, но приятное  манило его. И город, ещё спящий, такой знакомый и такой любимый, которого он давно уже не видел, манил его. Он, как мальчишка посмотрел на спящую Клер.
- Я сейчас, Клер… -  прошептал он. Но она не услышала его. Утренний сон – крепкий, как говорил  когда то его отец. Ничего он прогуляется до центра, тут рядом и обратно! Он так долго  мечтал об этом… И город, манил его все сильнее и сильнее.
- Ладно, - сказал он городу, - уже иду.
А город был прекрасен этим утром. Казалось он был только что отстроен, хотя остались в сохранности и старые здания, но он прекрасно знал, что это бывает тогда когда у тебя прекрасное настроение и такое летнее утро. Он повернул с улицы где был его дом на Варковскую, где был когда то штаб, а теперь «музей революции фиалок». Он не торопясь дошел до него и посмотрел на здание.  Здание, где когда то были такие затрапезные окна и отваливалась штукатурка от стен, было отремонтировано  по высшему классу. А  над входом висел флаг страны. Он улыбнулся… а вот окна главного кабинета, где он повстречался с Клер, он заглянул туда. Фотографии, фотографии, фотографии…. Ой, вон там в углу – они с Клер! Сидят на парапете около ратуши мера, возле трибуны и смотрят на друг – друга… интересно что там подписано… А я хочу эту фотку себе в дом… красивая такая… Надо будет поговорить с директором, он заплатит. Ладно продолжим прогулку. Вот, старая больница, где, когда то он отлеживался сотни раз после стычек с полицией, вот красивые здания посольств и ведомств… сколько раз он здесь был… Господи, как все это глупо! И вот… он аж ахнул… Площадь Правительства…. Он улыбнулся... Он вспомнил, как тут толпа народа кричала, скандировала, била в барабаны, а он там, где стоит старый обелиск в честь Шеквалковской битвы стоял на самодельной эстраде и говорил… ну что ж пойду туда. Он подошел к обелиску и обернулся.
Перед ним была пустая площадь, заливаемая солнцем.
Он поднял правую руку в знаке «виктори»  и стоял так с минуту, потом рассмеялся, чувствуя какую то легкость, повернулся и пошел по алее Парка Науки прочь от обелиска, медленно растворяясь в городе….

Об его смерти сообщили скупо, вскользь упомянув между автокатастрофой в США и чудо умельцем из глубинки. После похорон, Клер уехала, оставив гражданство. Фотография со стены музея исчезла. Где теперь фотография и Клер никто не знает.

2010 – 2013
Краснодар – Бодайбо – Краснодар.