Коллапс. С. 19-29

   Внизу, на террасе, Дик увидел множество людей. Доносился отрывистый смех. Кто-то громко кашлял и просил воды.
   Гости были одеты по-будничному. Некоторые привели с собой детей, – те, собравшись в стайки, носились повсюду, путаясь под ногами. Взрослые расположились группами: возле фонтана, у входа в корпус, в беседке под деревьями.
   Дик услышал позади чьи-то торопливые шаги и неразборчивую речь. Мимо него прошёл немолодой, высокий, ссутуленный человек, держа папку под мышкой. Человек обернулся и посмотрел на Дика. Дик опустил глаза.
   На вид ему было лет пятьдесят. Стауф, помнится, говорил о учёном-биологе из Континентального Центра; знаменитость больше года живёт в третьем – элитном – корпусе, в тайне от всех, лечится и продолжает исследования. Морской воздух успокоителен для нервов.
   Прозвенел колокольчик, двери третьего корпуса распахнулись, и толпа пришла в движение. Дик не спешил. Он дождётся, пока в дверях не исчезнет последний гость, и попытается проскользнуть – так, чтобы не обращать на себя внимание. Казалось, всё это как-то нелепо и странно…
   Он вздрогнул от резкого окрика:
   – Скорее! Двери закрываются. Что вы, так и будете стоять снаружи?!
   Дик не видел того, кто кричал; спустившись с лестницы, он пересёк террасу и подошёл к двери. Тотчас же возле него оказался швейцар. Дик показал пропуск, выданный управляющим.
   – Подсказать что-нибудь?
   Швейцар, положив одну руку ему на плечо, другой указал сначала на стеклянную круглую дверь, затем – на видневшийся справа от неё коридор с вычищенным до блеска полом и множеством изображений, размещённых на стенах; публика направлялась по коридору.
   В регистрационном зале Дик получил на руки дюжину брошюр с подробными сведениями обо всех участниках мероприятия, а также особую – памятную – бумагу, где значились его имя, число, время и номер конференции.
   Проходя по коридору, Дик рассматривал изображения.
   Он, кажется, слышал что-то...
   В прошлом люди, пользуясь доступными средствами, воспроизводили окружающий мир: небо, деревья, камни, вещи... Даже собственные тело и кожу. На камнях, коже, бумаге. Один из наиболее архаичных видов деятельности – все эти несуразные и непонятные, поблёкшие и полустёртые отпечатки слепой древности, глубокой, как воды Северного моря.
   Шум аплодисментов.
   Дик занял первое же свободное место – одно из верхних.
   У него кружилась голова. Громадный воронкообразный зал, наполненный людьми. Внизу находилась сцена с опущенным занавесом. Лампы над сценой погасли, зажёгся прожектор и высветил узкое пространство с высокой трибуной.
   Приглашённые расселись по местам, только служащие в строгих костюмах сновали между рядами, разнося напитки и угощения.

   На сцену бодро поднялся старик-профессор. Дик узнал его. Грянули аплодисменты и долго не утихали.
   – Полно, полно.
   Старик добавил в микрофон:
   – Спасибо вам. На самом деле, сегодня я пригожусь лишь в качестве приманки, на которую клюнет рыбка покрупнее и поотважнее. Но обо всём по порядку. Стауф...
   Директор, находившийся на сцене, встал рядом и рассказал собравшимся о планах на вечер. То, что было им объявлено, в точности соответствовало тому, что было написано в буклете. «Программа десятой научной универсальной региональной конференции “Четвёртый век: Проблемы. Вызовы. Перспективы”». Внизу сноска: «К юбилею Нода Хитока и пятидесятилетию Теории биоавтоматизма».               
   – Друзья! – начал Стауф. – Вечер обещает быть интересным. Сегодня с нами выдающиеся учёные, исследователи, практики, теоретики...
   – Не исключая престарелых шизофреников, – добавил Хиток.
   – Ну разумеется, – сказал, улыбнувшись, Стауф.

   – Сегодня на вкус почтеннейшей публики будут представлены чудесные плоды с обильного древа науки, питающей нашу с вами жизнь и делающей её гораздо лучше против того, чем она могла бы быть на самом деле. Острый, пытливый взгляд и неутолимая жажда практической деятельности, отличающие тех, кто ступил на многотрудный путь познания тайн природы, тех, кому великий Зов Разума дал волю преодолевать препятствия на пути к заветной цели, тех, кто пожертвовал собой ради общего блага, – ведут нас вперёд, помогая исправлять допущенные ошибки, не совершать новых. Итак, позвольте привести здесь слова нашего общего друга, коллеги, боевого товарища, которого, увы, нет с нами...
   Над залом повисло долгое молчание. Старик стоял на сцене с низко опущенной головой. Через некоторое время в зале поднялся какой-то человек и начал громко хлопать в ладоши. Его примеру последовали остальные. Старик тотчас же оживился.
   – Позвольте, я продолжу, – сказал он, и все расселись по местам.
   – «Никогда не случится с нами того, о чём бы мы никогда не задумывались, – говоривший пристально всматривался в зал, словно желая кого-то отыскать, – ибо одна только мысль – сама по себе – есть достаточное основание всей суммы возможностей». Этим словам – пять сотен лет. Однако они, как и прежде, звучат убедительно. Вы не находите, Стауф?
   Свет на сцене стал ярче, и в глубине её собравшиеся увидели большой круглый стол. За столом сидело нескольких человек, среди них был и директор.
   – Мне кажется, навряд ли отыщется хоть один смельчак, намеревающийся усомниться...
   Старик усмехнулся.
   – Я сомневаюсь.
   В зале послышался смех.
   – Я думаю – точнее, я надеюсь, – дорогие докладчики уже готовы развеять наши сомнения.
   Старик закончил выступление. Снова раздались аплодисменты. Профессор отошёл в сторону, повернулся спиной к залу и направился в дальний конец сцены, где находились предназначенные для него стол и стул.
   Стауф, заняв его место, огласил полный список приглашённых из Центра: математиков, физиков, геологов, биологов, химиков, космологов, плазмологов, а также сотрудников лабораторий.

   – По множеству параметров звезда Иаренс, иначе Nd8753, существенно отличается от своей предшественницы, и по сей день мы, как это ни прискорбно, не можем утверждать, что проведённых нами исследований достаточно для необходимо полного, тем более исчерпывающего представления о ней. Здесь мы остановимся и, позвольте, – выступающий перелистнул страницу и, посмотрев на часы, отложил в сторону несколько листов, лежавших перед ним на трибуне, – соображения чисто теоретического характера. Как известно, переселение произошло очень давно, поэтому о причинах его нам остаётся только догадываться. Ибо то, что все мы с вами имеем счастье называть свершившимся фактом, по правде говоря, – лишь весьма запутанное следствие, некий отблеск тех великих свершений, кажущихся нам столь невероятными, почти невозможными... Нас не было на этой планете, однако четырёх сотен лет нам хватило, чтобы изменить её: заселить, обжить, обустроить наш новый дом. Так в чём же причина? Что послужило толчком сверхъестественного роста и развития? Прошу внимание на экран.
   Свет прожекторов ослаб.
   – Смотрите, – сказал профессор и указал на появившуюся в центре экрана цветную вертикальную линию. – Это, так сказать, моё изобретение – синхронная шкала жизнеспособности. Она показывает, насколько велика или, напротив, ничтожно мала вероятность развития форм жизни в зависимости от определённого рода условий. Глядите.
   Появилось другое изображение: шар бледно-голубого цвета; форма его, как могло бы показаться, оставалась неизменной, однако стоило присмотреться – и шар приходил в движение, края его зыбились, становясь текучими. Внимательному глазу открылись бы неровность и странная взрыхлённость его поверхности.
   – Это наша звёздочка, – сказал профессор, и стало совсем темно. Внезапно раздался хлопок, и в тот же миг на головы зрителей обрушился поток яркого света.
   – Так она говорит с нами, – объяснил учёный. – Жаль только, что понять нам её никак нельзя. Видите ли, в одной нашей галактике – не менее десяти миллионов звёзд...
   На экран один за другим начали выпрыгивать разноцветные шары – жёлтые, белые, красные.
   – И всё-таки именно эта система, эта звезда и эта планета показались людям наиболее подходящими. Вместе с тем по совокупности факторов (расстоянию до звезды, фону и возмущениям, массе планеты, ближайшему её окружению, составу атмосферы и так далее, так далее) эта звезда и эта планета, как ни странно, – далеко не самые очевидные, так сказать, претенденты. Среди множества доступных систем поставленной цели удовлетворяли и перевалочная G830, и система H8, и WE453; F768 и QUEO38 удовлетворили бы всем запросам. А я уже не говорю о G700 или RPV8301 – двойной системе (коллеги знают, о чём я). Или хотя бы A503 со звездой среднего типа, массой и температурой на порядок ниже...
   Вертикальная линия на экране изменяла цвет и длину, высвечивались диаграммы, мелькали цифры... Дик, слушая, медленно погружался в дремоту.
   – А вот наши Иаренс и Атика.
   Вертикальная линия устремилась вниз.
   – Как представляется, было некое обстоятельство, которое повлияло на выбор. Тем более учитывая его очевидную успешность. Данная проблема поставлена сравнительно недавно. Проанализируем основные гипотезы.

   После перерыва желающие имели возможность высказаться.
   – У нас вопрос к космологу, – донеслось с передних рядов. – Каков, по вашему мнению, коэффициент доверия в отношении современной науки сравнительно с выдающимися достижениями прошлого?
   – Наука? – докладчик смутился. – Наука оперирует фактами. Не думаю, чтобы наука – в существе своём – сколько-нибудь изменилась за прошедшее время.
   Профессор снисходительно улыбнулся.

   – Далёкие наши предки, впервые ступив на эту землю, такую незнакомую им и чуждую, вынуждены были решать проблемы, которые нам, их неблагодарным потомкам, и не снились. Человек влиял на условия, но и условия повлияли на человека, о чём нам хорошо известно.
   В говорившем Дик узнал того – ссутуленного, в очках и с папкой в руках.
   – Так уж получается, что сегодня нам, дорогие друзья, придётся немного поностальгировать, как это ни печально.
   В зале рассмеялись.
   – Говоря о той эпохе, нам прежде всего необходимо определиться с реальным количеством фактов, доставшихся людям настоящего в наследство от первых переселенцев. Здесь особую ценность представляют, прежде всего, фотографии, немногие сохранившиеся видеозаписи, документы... Даже дневниковые записи. От этого массива информации почти ничего не осталось. Почему? – никто не знает.
   К своим бумагам докладчик не прикасался.
   – И вот – мы уже не в состоянии ни вспомнить, ни, тем более, проследить этапы великого пути, проделанного человечеством сквозь пространство и время. Можно ли понять, что вело людей далёкого прошлого, когда в величайшей за все времена спешке они искали себе новый дом? Да мы скорее машину времени изобретём!
   – И всё же расчёт был выполнен точно. «Галактика NGC891» – такую запись мы находим в одном из документов Эпохи переселения. «Созвездие Лиры», «стадия главной последовательности», диаграммы и прочее, прочее...  Этой путаной терминологии на языке, который не поддается реконструкции, вкупе со множеством схем и графиков, исследователи уделяют большое внимание, сходясь во мнении, что предки наши... умели быстро соображать. Методы спектрального анализа, использовавшиеся тогда, в далёком прошлом на другой планете, с успехом могут быть использованы и сейчас.  Хотя программы по исследованию космоса – на данный момент – в них не нуждаются. Как следует из документов, людям удалось достаточно быстро колонизировать планету. Но об этом ничего толком не известно, монографии на эту тему не ждите.
   Докладчик улыбнулся.
   – Планета относилась к девятому классу, то есть, попросту говоря, была очень большая, – гораздо крупнее нашей с вами общей колыбели... Вот мы и вывалились.

   – Ну конечно, – ответил Хиток, устало вздохнув. – Изменения имели место быть. У биологии, как вы понимаете, нет имени, нет лица. Природа живёт по своим собственным законам. За время перелёта мы изменились, однако что в нас осталось, а что ушло безвозвратно – это нам только предстоит выяснить.
   – Вопросы уважаемому господину Хитоку, – объявил Стауф.

   Дик в темноте пробирался сквозь заросли, пытаясь уберечься от тонких упругих веток, хлеставших его по лицу. Он свернул с дороги и вскоре понял, что заблудился. Фонари погасли.
   – Пришли.
   Он посмотрел наверх и увидел небо со звёздами.
   – Галактика MP860, самовоспроизводящаяся протоплазмоидная субстанция...
   Он уже ловил на себе насмешливые взгляды обслуги, видел лицо управляющего, говорящего ему что-то о безответственном его поведении...
   Полоска света замаячила впереди. Значит, аллея близко.

   – Знаешь ли, Дик, дружище, если они меня не попросят – я совсем не против.
   Растянувшись на диване, он крутил меж пальцев зажжённую сигарету.
   Дик молчал.
   – Ну... остаться. На подольше. 
   Он ждал ответа.
   Дик только что вышел из душа и лежал, расслабленный, на кровати, смотря куда-то в сторону.
   – Здесь неплохо.
   – Да, неплохо.
   Часы пробили десять. За раскрытыми настежь окнами виднелись неподвижные верхушки деревьев; можно было расслышать чьи-то быстрые шаги и – в отдалении – детские голоса.
   – Мне иногда, знаешь, приходят в голову всякие мысли...
   Дик, приподнявшись, прислонился спиной к стене и зевнул.
   – Тебе сказали, зачем ты здесь?
   – С кишками что-то, – ответил Таглем, почесав в затылке. – Ты-то сам – с рудников?
   Дик кивнул.
   – Тогда ясно. Слушай. – Таглем перевернулся на бок, подпёр рукой свесившийся живот и состроил одну из своих умопомрачительных гримас.
   – Я работал надзирателем в Милтоне, в Исполнительной зоне, – продолжал он, глядя на Дика. – Да ты знаешь, что там за работёнка.


   Он рассказывал, а Дик слушал, видя тёмное небо, сухую землю и толпы людей, теснящихся у входа в Зону.
   – Глядишь, – Таглем развёл руками, – а их и там столько, и здесь уже столько! Мать моя. И всё прибывают, и прибывают. Я второму кричу: ты-де поторапливайся! А он, гад: тут, мол, полдела, и ещё тридцать три и ещё по три... Ах ты! – кричу. А он смеётся.
   Тюрьмы в Милтоне высвобождались по мере их пополнения. Заключённых идентифицировали по уровню запятнанности. Затем – создание рабочих групп или переброска на Юг. Оставшихся по соображениям экономии помещали на Линию.
   – Исполнение! – хрипел Таглем, – чтоб его...
   За прозрачной стеной была голая пустошь, усеянная множеством крохотных, движущихся у края, фигурок.
   – И знаешь, что меня всегда поражало? Их лица. Пустые. Готовность исчезнуть. Стать горстью пепла. Поняв, куда им идти, никто не плакал, не жаловался. Да и зачем? Я и сам предпочел бы скорей умереть, чем знать о себе такое.
   Вдоль границ пустоши, окружённой со всех сторон высокими скалами, были видны какие-то сооружения. Одно казалось крупнее остальных. К цилиндрическому корпусу крепилось несколько лопастей.
   Когда они начали вращаться, на пустоши поднялся ветер.

   Вихри сметали людей, подхватывая с земли и унося с пылью к линии горизонта, где разгоралась Огненная Полоса.

   Он скончался ночью в результате внезапного заворота кишок. Управляющий изумился:
   – Как это вы ничего не знали, когда весь Санаторий с трёх до пяти стоял на ушах?
   Дик пробормотал что-то и ушёл к себе.

   Утром он проснулся с головной болью. Снотворное. Он наглотался его накануне.
   Вечером уезжать. Он провалялся в постели до половины десятого. Приняв душ и одевшись на скорую руку, спустился в столовую. Завтрак подходил к концу. В последнее время он никуда не успевал и нигде не мог получить того, к чему привык за восемь месяцев, проведённых в Санатории. Целыми днями он ходил голодный и вялый.
   До отъезда оставалось пять-шесть часов. Он сидел на скамье под раскидистым деревом. Пробрасывал лёгкий снежок. На чёрных ветках пересвистывались горлянки. Из глубины аллеи доносились негромкие голоса. Мимо проходили незнакомые люди и тихо здоровались с ним. Один из них приблизился и, спросив разрешения, сел рядом на скамейку.
   – Мне кажется, вы из шестьсот пятой, в конце?
   Дик подтвердил.
   – Сегодня выписываюсь.
   – Неужели? – удивился незнакомец. – Так скоро?
   Дик посмотрел на него. Сутулый, в очках, нездоровый цвет узкого продолговатого лица – лёгочник.
   – Восемь месяцев.
   – О! – воскликнул незнакомец. – Я переведён сюда из пятого. Знаете, где это?
   Дик ответил, что не знает.
   – Там я лечился год. И здесь пробуду никак не меньше: химлаборатория. Ртуть, металлы...
   Он начал – во всех подробностях – излагать Дику тонкости смешивания, кристаллицирования, изотопного анализа и анализа молекулярной структуры, и говорил не менее получаса.

   – Хтоний?
   – Что? Что – хтоний?
   – Вы его получаете в чистом виде?
   – Ну... На Севере хтоний, как вы понимаете, ни к чему: это ведь особое топливо, – улыбнувшись, лабораторный работник поспешил объяснить процесс изготовления хтония из окисей углерода, метана, гелия, а также смесей геликса с дополнительными компонентами.
   – Хотите сказать...
   – Нет-нет, что вы! – он испуганно отмахнулся. – Я только хотел сказать, что, добавляя лимфу, можно добиться эффективного результата. Современные технологии допускают использование различных материалов.
   Дик поднялся и, пожав руку – тонкую и влажную – собеседнику, изъявил желание встретиться с ним на следующий день.
   – Но ваш отъезд...
   – Вы правы, – Дик поспешил удалиться.
   – В четыре у меня контрольный осмотр, – бросил он напоследок и махнул рукой.
   Осмотр назначили на половину шестого; Дик, пройдя по центральной аллее, быстрыми шагами направился к озеру, – там, неподалёку от моста, он заметил директора.
   – А, Дик! – воскликнул Стауф, завидев его издалека. – Подите же сюда! Я забыл представить вам кое-кого.
   Рядом с ним был невысокий человек в странном костюме: ярко-красный верх и тёмный, почти черный, низ.
   Он слегка наклонился в знак приветствия, Дик ответил тем же.
   – Господин Астаан гостит у нас всего неделю, – сказал Стауф, чем-то весьма довольный. – Он, к сожалению, не поспел к конференции. А это один из наших постояльцев, славный малый. Его зовут Дик, он проходит курс реабилитации. Дик с большим энтузиазмом трудился на... на Севере. Годы напряжённого и самоотверженного труда дали о себе знать.
   – Самые тяжёлые последствия...
   Последнее он сказал, доверительно понизив голос, с большой серьёзностью в лице.
   Представив Дика господину Астаану, Стауф не замедлил тут же объявить обоим о готовящемся ужине. Дик отказался, сославшись на скорый отъезд и боли в желудке.
   – Так идите же скорее в медкорпус, друг мой! – воскликнул Стауф. – И, как уедете, позвоните хотя бы. Обязательно.
   Дик кивнул и пробормотал что-то невнятное. Отойдя, он вдруг услышал за спиной ясно и отчётливо:
   – Славный малый, – сухой, дребезжащий голос принадлежал старику-директору.
   – Да, – отозвался другой, низкий, твёрдый голос. – Я думаю, да.

   Медбрат хлопотал возле кушетки, делая вид, что не замечает его. Перебегая от прибора к прибору, он время от времени возвращался к столу и следил за нагревом пробирок, иногда подходил к окну и ждал чего-то. Во взгляде угадывалось какое-то беспокойство.
   – Ну, как мы себя чувствуем? – спросил он и скрылся из виду.
   – Нормально, – Дик улёгся на кушетку и заложил руки за голову.
   Вскоре медбрат показался с нагруженной тележкой. Дик вытянул руку.
   Вколов успокоительное, молодой человек исчез за белой высокой ширмой. По кабинету разнёсся звон баночек и скляночек.