Аллегория войны и мира

               

Уродливые лица, проваленные беззубые рты, струпья на лысых головах, пьяные женщины танцуют в обнимку с вражескими солдатами под отчаянно фальшивую скрипку. В затянутых серым маревом небесах парят, жадно выискивая добычу, стервятники, тысячи виселиц выстраиваются аккуратными рядами вдоль обочин и сходятся в беззвучной смертельной схватке полчища.

Это война.

Рядом с войной мир и он совсем другой.

Светлые и белозубые лица, полные счастья дети и животные, присмотренные старики. Тугой ветер треплет флаги на площадях и водят хороводы невесты. В синьке мирных небес безудержно светит солнце, повсюду цветут цветы, и идут на учёбу студенты и школьники. Мамы прогуливают в колясках полнощёких младенцев. Рядом с ними отцы. Сильные, крепкие, готовые подставить плечо.

Как ни крути, война и мир - наш с вами личный способ эволюционного эксперимента, наше личное изобретение. Оно отточено веками в гранях, но  так и не исследовано до конца. Перспективы исследования волнующи: вот-вот изменим геном, вот-вот вырастим идеального мужчину, идеальную женщину, идеального ребёнка, заменим себя андроидами, научимся управлять миром без войн, победим рак и депрессию, сохраним природу, очистим планету от мусора, отправим в космос первых колонистов, вырастим идеального солдата - бесстрашного, способного видеть в темноте, как кошка…

О, кажется в слаженном хоре  благих намерений прозвучал какой-то инородный звук?


А вообразим, что война и мир – это железнодорожные составы. Запустим их беспрерывный бег по бесконечным путям и сядем наблюдать, как они столкнутся лоб в лоб.
 
Да, и непременно заглянем внутрь, чтобы иметь возможность сравнить.

В порядке эксперимента. Интересно же.


Летят под откос вагоны, гремят мощные взрывы, темнеет небо,  хаос становится нормой. Просто война не терпит порядка. И даже если её состав заранее рассчитан, продуман, взвешен и разложен по полкам, он выглядит так, будто собран впопыхах и укомплектован непонятно где и непонятно кем, но точно кем-то равнодушным и торопливым, с дурно пахнущим ртом и массивными перстнями на плохо вымытых руках.

Состав войны длинный и возглавляет его головной вагон. К головному плюсуются шесть основных вагонов и множество добавочных. Эти идут прицепом и их количество зависит от энергии, заложенной в головном вагоне. Чем больше энергии, а значит тягловой силы – тем длиннее состав.

За головным следует первый вагон.  И если головной  - энергия войны, то первый - её мозг. В первом заседают правители и главнокомандующие, спонсоры и банкиры, дипломаты и бойцы невидимых фронтов, и царит атмосфера покоя.
Снуют секретари, шуршат мощными шинами представительские автомобили, искрится в хрустальных бокалах влага пузырьков, призывно алеют полураскрытые в манящем приглашении женские губы, зазывают обещающим взглядом умелые обольстители-мужчины. Камерный оркестр играет Вивальди. Женщины и мужчины первого обворожительны, в их расшитых бисером сумочках и идеальных костюмах спрятаны  микрофоны,  в шампанском ждёт своего часа снотворное. Война играет в первом в хорошие манеры, демонстрирует умение красиво лгать и вежливо улыбаться, изощряется в словесных хитросплетениях, плетёт паутины интриг. Здесь редко проливается кровь, пахнет дорогим парфюмом, а  панели кабинетов обшиты ценными породами дерева. Пружинит под ногами толстый ворс ковров, звенят хрустальные подвески дорогих люстр и лишь мутные потоки плещущихся за окнами первого финансовых рек напоминают об его истинном предназначении.

 Во втором вагоне - обычно политики, и поэтому там стоит невообразимый шум. Все толпятся и напирают друг на друга, толкаются локтями и скандируют речёвки, грызутся между собой,  кто-то вспарывает живот ближнему, или пускает себе пулю в висок. Беспрерывно сменяются похожие друг на друга, как две капли воды лидеры, у них вытянутые шеи и большие уши-антенны. Скапливается в уголках их ощерившихся ртов ядовитая слюна. Длинные шеи и большие уши необходимы лидерам, ведь важно не пропустить момент подачки. Распахнётся дверь тамбура, ведущего в первый, мелькнёт в открывшемся проёме холёная рука, зашвырнёт во второй истекающее свежей кровью мясо и мгновенно исчезнет за наглухо захлопнувшейся следом дверью. И нельзя зевать и давать слабину, иначе соперники обставят и растопчут в кровавую жижу. Поэтому жми, напирай, иди по головам, отхвати брошенный кусок и заглотни его не разжёвывая, если не хочешь сгинуть раньше положенного времени, конечно.

В третьем вагоне заседают штабные. Их поведение загадочно, а видимые глазу манипуляции не связаны с итогами: у безупречных с виду армий может быть печальный конец, и, наоборот, при наглядном разгильдяйстве случаются блестящие военные победы. Иногда штабные смешиваются в одну большую кучу и становится невозможно понять, кто свой, кто чужой, кто гений стратегии, а кто лишь ловкий тактик,  кто неуч и кто профессионал. Хаос, царящий в третьем, как нельзя лучше объясняет натуру войны, расположение её внутренних органов, их взаимодействие или взаимное отторжение. Штабные  зависимы от обстоятельств, результаты их расчётов непредсказуемы, а прогнозы бессмысленны. У войны свои предсказатели, жрецы, палачи и жертвы. Она не нуждается в помощи.

В четвёртом вагоне едут солдаты. Запах пропотевших гимнастёрок настолько силён, что становится осязаемым, а воздух напоминает штору из-за плотной завесы дыма. В четвёртом куются характеры, вершатся подвиги, льются потоки крови и звучит неумолчная канонада. Его герои умирают с улыбкой, их души уплывают к небесам через отверстие в потолке, в него заглядывает днём  солнце, а ночами молчит  высокомерная луна, и слышно, как воют в далёких синих лесах голодные волки.
Помимо отверстия для умерших душ, есть в четвёртом и дыры. Они в нижней части вагона, и сквозь них уходят в небытие трусливые, а ещё сбегают дезертиры и предатели, и сбежать можно только в одном направлении – в следующий вагон.
Да, и между четвёртым и пятым нет тамбура, лишь небольшая смычка. Она легко преодолевается, если бежать в сторону пятого, но становится непреодолимой при желании вернуться обратно.

В пятом вагоне подвизаются слабые духом и одержимые страстью к наживе и бессмысленному убийству. Пятый всегда переполнен, в нём совсем нечем дышать, из него нельзя выйти, а с его ступенек нельзя соскочить, даже когда наступает мир. Внешне обитатели пятого как две капли воды похожи на солдат из четвёртого - та же форма, то же оружие, те же привычки. Разве что говорить они любят больше, отчего стоит в пятом беспрерывный гул. То тут, то там случаются стычки, ждут в карманах вонючих шинелей своего часа остро наточенные ножи, сыплется из надломившейся самокрутки тяжёлая трава и хрустит ломкими костями беспрерывный кровавый мордобой.
Пятый герметичен. Из него нет выхода, только вход, а после смерти души его обитателей остаются в вагоне. Разлагаются, смердят и липнут к подошвам жадно чавкающих сапог. Подбирают их остатки снующие повсюду крысы.

В шестом вагоне едет медицинский персонал, и ещё те, кто обслуживает фронт: повара, шофёры и военкоры. В нём пахнет кровью и лекарствами, звучат военные марши и весёлая, полная ностальгии музыка. Стоны раненых здесь сродни гимнам, врачи выворачивают себя наизнанку, медсёстры отдают жизни на полях сражений, или гибнут под руинами разбомблённых госпиталей. Падают навзничь пронзённые  подлыми пулями журналисты и снимают хронику боёв отчаянные операторы. Гудят над пятым набитые контейнерами с сухпайками транспортные самолёты, паромы и катера везут по штормящим пенистым волнам когорты испуганных беженцев и не смолкает детский плач.
Тем не менее, шестой светлее других вагонов. В нём круглосуточно горят лампы и кипит работа, в него несложно попасть, из него несложно выйти с любого входа и в любое время суток. Шестой – лёгкие войны, и она дышит ими, периодически выплёвывая в пространство кровавые сгустки.
А ещё в шестом живёт любовь. Особенная и отчаянная, бессмысленная и возвышенная, невозможная в мирной жизни из-за концентрации чувств. Войне по нраву пограничные состояния. Это её образ мыслей, её психика, её жаргон.

Следующие после шестого вагоны не имеют номеров и просто тянутся за ним бесконечными цепочками жизни и смерти. Растворяются в их чёрных от копоти котлах  традиции и устои народов, выстраиваются палаточные городки и лагеря для военнопленных, дымят газовые трубы, работают военно-полевые суды, зияют дырами разрушенных строений города. Одичавшие собаки уступают места у растерзанных трупов  таким же одичавшим свиньям, ползут сквозь толпы беженцев переполненные машины, громоздятся друг на друга в речных водах взорванные мосты и разбиты дороги. Ночное небо озаряется заревом непрекращающихся пожаров, болтаются на виселицах изуродованные пытками трупы, снуют туда-сюда деловитые хозяйственники и спекулянты.

Состав войны всегда переполнен, в нём не бывает свободных мест. Обычно он набирает ход постепенно, но всё быстрей и быстрей, и вскоре летит уже настолько быстро, что его головной вагон разогревается до звёздных температур, а скорость становится запредельной. И тогда обрушиваются, наползая друг на друга вагоны, разлетаются в разные стороны судьбы, меняются ландшафты и границы, соединяются в экстазе взаимной ненависти победители и побеждённые, выкидываются за ненадобностью разом пришедшие в негодность традиции, горят картины и книги. Мародёры и бандиты предаются безудержному разврату, грабят и насилуют, уничтожают материальные ценности и превращают страны  в пустыню. Спят в грязных подвалах осиротевшие дети, смерть становится обыденностью, сходятся в смертельных поединках многочисленные банды, гражданские лица определяют по звуку тип оружия и плачут сухими слезами.
Тем не менее, это конец войны. Её силы иссякли, плоть истончилась и она утекает в невидимые щели, а от внезапно наступившей тишины с непривычки лопаются барабанные перепонки и самоубийство сродни очищению.
 
Самое время для появления второго состава.

Мир поначалу осторожен. Крадучись, выглядывает из-под разрухи вставленной в оконный проём рамой, будит ранним утром по-домашнему уютным криком невесть откуда взявшегося  петуха, робко пробует запустить городские службы и частную торговлю предметами первой необходимости.
Мир одинок, он не уверен в себе, ему требуются силы, чтобы разобрать завалы и открыть пункты помощи. Ему нужно пригнать цистерны с водой, захоронить неопознанные останки, запустить дизельные движки, найти учителей и врачей, укротить грабителей и наладить выпечку хлеба.
Чем дальше, тем крепче его поступь, выше рост и ярче взгляд. Играет на его лице первая улыбка.
Мир собирает заново железнодорожные пути, ставит на рельсы обновлённый состав и  заполняет его пассажирами. Вновь сверкают радужными брызгами фонтаны, горят лампы в бесчисленных окнах  выстроенных и восстановленных  домов, играют дети, радуются взрослые, возлагают цветы к вечному огню молодожёны. В небесах цвета синьки парят белоснежные птицы, и золотом лучей заливает их щедрое солнце.

Мир обретает  столь долгожданное счастье. Всё светлее его лицо. Ликуют народы, состав набирает скорость, повсюду радость и расслабление, экономики трещат по швам от взлетов. Состав летит, и вот уже впереди  тёмная точка тоннеля. Точка стремительно приближается и растёт, превращаясь в итоге в громадный зев. За зевом тоннель и состав влетает в его чёрное жерло на полном ходу. Путь в тоннеле длинный и муторный. Слышно, как капает вода и чем дальше, тем отчётливой пахнет гнилью. В вагонах ощущается нехватка воздуха, наливаются злостью нетерпеливые, слепнут слабовидящие, глохнут слабослышащие, затевают возню политики, штабные поспешно садятся за заваленные картами столы -  и, как выясняется вовремя, ведь на ближайшей за тоннелем станции уже поджидает состав стремительно возникшая из небытия война. Стоит на загаженной платформе, нетерпеливо перебирает железными лапами, играет крепнущими на глазах мускулами, клацает вставной челюстью.

Искажается пробегающей периодически судорогой её бесстрастное лицо.

 - Ты готов? – спрашивает она, распахивая объятия. – Иди ко мне. Иди-иди. Нам столько надо друг другу сказать.