Сказы деда Савватея. Липонька

ЛИПОНЬКА


   Летнее марево, жаркий денёк. На улице тихо, народ прилёг, прикорнул видать после обеда. Даже живность звука не издаёт, забилась, залегла, найдя тёмные, влажноватые закутки. Куры в кустах сирени угнездились. Собаки, найдя дыру под крыльцом, благо доска там оторвана, пролезли и улеглись в прелой прохладе. Кошки, те хитры. В чулане, ближе к молочку или на веранде, на сквознячке. Всем приятно.
   Подле забора, на скамейке, под нависшей над нею и создающей густую тень, старой яблоней мирно и неторопливо присели и беседуют соседи-старички, дед Савватей, да Семён Иваныч, дед Семён, проще говоря.
   Знакомы они давным-давно и всё вроде пересказано, а вот, поди ж ты, находят о чём побалагурить.
   Мимо скамейки устало бредёт почтальонка Нина.
 - Давай к нам, письмоносица, садися, поотдохни чуток,- обращается к Нине дед Семён, призывно хлопая ладонью по скамейке.
   Она присаживается к старикам, рядышком, скинув прежде с плеча и притулив под штакетник свою, теперь уж почти пустую, громоздкую, почтовую сумку. Нина стягивает с головы белый, ситцевый платочек, утирает им своё разгорячённое, пунцовое лицо и, запрокинув голову, обмахивается:
 - Уф! Жарища-та стоит! Я прямо взапрела вся! Забоялась, как бы не сморило меня. Буду тут валяться под забором и никто не пройдёт, не увидит, дрыхнут теперь все! Сонное царство! Гляди, так и сдохнешь, не хватятся меня, а?- обратилась она к старикам, за подтверждением своих слов.
 - Да ну,- возразил дед Савватей,- ты девка справная, крепкая, а и жарче деньки бывали. Это ещё что? Терпимо!
 - Точно, точно. Позабористее бывало раней-та,- поддакнул Семён Иваныч.
 - А где твоя хозяйка, дед? Что-то давненько не видать её. Уж не прихворнула часом?- меняя тему разговора, принялась выпытывать почтальонка у Семёна Иваныча.
 - О! Тута история така приключилась, скажу я вам, будьте-нате!- с готовностью откликнулся старик и продолжил,- моя бабка подалась давеча к дочке, в Нюдевку, протведать. Как замуж туды пошла, так и живёть таперя с мужуком и детями в своёй избе, да вы об этим знаитя. Во-о-о-т! А Галькя наша и жалится мамке, мол, в бане у их чавой-та деится, непотребное вроде. Да чаво жа там такоя могёть быть-та? В недоуменьях, прям все. Бабка в толк не возьмёть. То, сказывають, стучить-грямить корцами да шайками хтой-та, то пищать, а то топають, будто ба стадо ёжиков враз пробегло. Пошла Галькя топить баню, мамку помыть схотела, спину ей пошваркать от души. Ну это их бабьи дела тама. Пока печь разводила, чтоба набросать поболе дровишкав, да в избу уйтить, присела на полок. Сидить, слышить, под полком хтой-та шабаршить и будта подхихикаваить. Она заялозила, с ногами забралася на полок, прислухалась. Так точно жа, шабаршать всё ж! С перяпуга вскочила и к дверям, а ня можить выйтить! Хтой-та держить за подол, да так крепка! Галькя дёрнулася, рванулася и клок приличнай выдрала с юбки! Гвоздём прибито было! Во чаво! Прибяжала, кричить, слязьми заливаится. Нервенная прям стала опосля етова. Ну моя кочерёжку взяла да и пошла туды. Грохнула об пол и шумить: «А ну-кась, нечисть, вон отседа!» Тишина. Потом сверху, под крышей, над головою у ней затопотало, залопотало чавой-та. Вот табе и на! Возвертаится в избу и говорить, моя-та: «Как хотишь доча, а мыться у вас я ня стану вовсе! Тама анчутки банныя хороводять! Шкодють! Похабничають! Не ровён час чаво от их выйдить плохоя.» Как вам, а? Ужасти!
   Нина аж вскрикнула от такого рассказа:
 - Ой! Да кто ж такие, те анчутки будут? Нас бабаня с сестрой так обзывала, когда малыми были. Прибежим, бывало, со двора, а она, как заругается: «А ну-кась, анчутки чумазыя, все вона в сапухе, а туды жа, за пыжачкой ручонки тянитя! Бягом к рукомойнику! И штоба с мылой мне мылися, поняли чай? Норовять об утиральник обтереть, грязнухи.  Посля не достираисси! Право слово - анчутки!»
   Дед Савватей только усмехнулся в усы да и предложил вдруг:
 - А хотите я вам расскажу историю одну? Их у меня много, да одна уж дюже показательная для наших-то мест, интересная.
 - Ещё спрашиваишь,- хлопнул себя по коленке дед Семён,- с превяликим антиресом послухаем,- и к Нине,- вправду, девонька?
   Та с готовностью быстро закивала головою.

   В дверном проёме сарая неожиданно появилась дородная фигура тётки Шуры, в заляпанном жирными пятнами переднике, с кухонной отымалкой в руках:
 - Ну-кась, робяты, закругляйтеся здеся и в баню, пока не простыла. Мы всё вроде с бабами управили. Щас тольки стюдень разбярём-разольём, да пироги с пячи повытягваим, да и вроде на ноня хватить дялов. Завтря чуть свет подымимси, столы накроим.
   В сарае её сын, Василий, с двумя дружками, выбирали широкие доски, чтобы положив их на табуретки, прикрыть каким-нибудь рядном, обустроить этим побольше сидячих мест за праздничным столом.
   Завтра у Василия свадьба. Родни с обеих сторон прибудет много, да соседи, да дружки-подружки. Из дому всё повынесли, по соседям распихали. Будут гости сидеть в горнице и протянутся столы через кухню до входных дверей. Во как! Девушку Любу Карцеву, с Шелудёвки, дальнего конца их села, он долго присматривал. Ещё дольше обхаживал и в результате так втюхался, влюбился, что от одного воспоминания о ней, тепло разливалось по всему телу. Были и проблемы конечно. Мать Василия ни в какую не признавала ту родню, считая людьми шалыми, пустыми и ленивыми, готовыми попользоваться всеми благами жизни на дармовщинку. О Любе мать высказывалась не раз соседям и в своей семье, не скрывая взглядов своих и раздражения. Поджав губы и сложив полные руки на груди кренделем, она, глядя в даль, громко рассуждала:
 - Ну ни чем девка не краше протчих, просто завидки бяруть на наш достаток да и парня справного окрутить вознамерилася, вместе со всем своим кагалом,- и ещё добавляла,- вот жа дивуюся я на таких проныр! Сами последний хрен без соли доядають, а туды жа - мясца хочуть. Голутва - однем словом! Ни коровы у их, ни овец. Кажись и парасука, поди тожа нету! Верно бабы шёпчуть - приворожила нашего Васькю, право слово! А чаво жа, оне нищия-та разборчивыя, на кого попадя глаз свой не положуть. Могли и приворожить, оне на такоя способныя, думаю.
   Василий как мог перечил матери, отстаивал невесту и заодно её родню, к которой не имел в душе ничего плохого. Его там встречали с уважением. Да, не богато жила семья Любушки. Детей четверо, а отец её без ноги, с войны таким вернулся. Мать одна бьётся в нужде. А Любушка трудолюбивая и застенчивая, не избалованна вовсе. А красавица! Глаз не оторвать!
 - Зря мать так про неё,- часто с досадой думал Василий,- и как они вместе уживутся, под одной-то крышей?
   Управившись с сидячими местами, парни двинулись в баню. Там долго плескались, тёрли друг друга мочалом, «ржали» как кони и вопили во весь голос, обливая друг друга ледяной водой. Забавлялись, расслаблялись. А в доме, слыша это, говорили с ласковым пониманием:
 - Да и то скажешь тута пускай ржуть да шуткують пока молодыя, вот уж нам таперя не до забав. Дяла да случаи до смерти замучили. Да-а-а!
   Вдруг один из друзей, предложил:
 - А давайте-ка, примем, с устатку? Я, по тиху, упёр поллитру у баб.
 - Да я чего-то и без поллитры хорош, да и не жрамши цельный день,- с сомнением проговорил Василий, - развезёт, чего доброго.
 - А мы по маненькой, для настроения и всё,- возразили друзья.
   Откупорили парни бутылку и плеснули в корец, а выпив залпом, каждый занюхал кусочком мыла, да запил водой.
   Враз заметно окосели и лениво поднявшись, направились к выходу. Один только жених, разомлев так, что не мог подняться с порожка на сделавшихся ватными ногах, остался сидеть, безвольно свесив голову между колен.
 - Ты идёшь или как? - прокричали дружки из предбанника.
 - Посижу, охолону чуток,- еле ворочая языком, ответил Василий и затих.
   Дверь резко хлопнула, и друзья отправились по домам.
   Сколько времени прошло Василий не запомнил, но видно не долго, так как его даже не хватились в доме, не позвали. Почувствовал он себя гораздо лучше, правда перед глазами плыли круги и молоточки разными звуками стучали в висках, голова гудела, но это мелочи. Обведя глазами баньку, Василий вдруг заметил, что в углу, на полке, где стояла шайка с запаренными в ней вениками, сидит маленькая, размером не больше корца, девчушка. Вся беленькая, она, прикрывая свою наготу длинными светлыми волосами, улыбается ему и весело болтает, свесив, пухленькими голенькими ножками. Василий оторопел, принявшись тереть виски ладонями, в надежде, что это только кажется, что образ исчезнет! Как бы ни так!
   Вдруг вспомнив, что тоже обнажён, испытав при этом неудобство, сжался весь, скрестив и запутав ноги.
 - Ты кто!- вырвался хрипло вопрос.
   Девчонка задорно хихикнула, наслаждаясь удивлением Василия:
 - Я-то?- она склонила головку на плечико, большими голубыми глазами глядя с любовью на Василия, ответила - прозвенела,- я Липа,- и продолжила, не давая опомниться парню,- папочка с мамочкой зовут меня Липонька, Липочка, Липуня, Липуся,- она весело, будто бубенчики играют заливаются, расхохоталась.
 - А я тебя знаю,- прервав смех, промолвила Липа,- Ва-сень-ка!
 - Да откуда ты взялась такая? - выдохнул, попадая под обаяние этой крохи и чувствуя себя глупо сидящим голышом на пороге, Василий.
 - Мы живём тут, да-а! Мы - банные, слыхал, поди? Люди плохо говорят о нас. Враки всё! Вра-ки!
 - А я вот не слышал,- подумал Василий,- а люди, они часто плохо говорят, не в новинку это.
 - Давно живёте?- сам собой возник вопрос.
   Липа подняла глазки к потолку, будто что-то разглядывая там и ответила:
 - Как баньку срубили, так и заселились, давненько.
   Василия вдруг охватили доселе неведомые, приятные чувства. Глаза их встретились и, в сердце будто кольнуло, да так, что Василий застонал. Истома враз разлилась по телу, нега и слабость. Василий ласкал взглядом маленькое, нежное, беленькое существо, колышущийся образ которого, то расплывался слегка, то становился чётким во влажном, парком воздухе бани. Он желал взять Липоньку на руки, приласкать, поцеловать, прижать к себе, но - стоп!
 - Стыд-то какой, как мне встать-то, голому,- промелькнула молнией здравая мысль.
   Сердце парня учащённо билось, пот катился струями по телу, щекоча влажную кожу, голова просто раскалывалась на части от боли.
   Он понял, что обожает Липоньку, со всей страстью, какую ощущал в себе!
 - Милая, милая девочка! - шептали губы.
 - Я тебя давно приметила Васенька,- прозвенел голосок Липы,- люб ты мне! Ох, как люб! Возьми меня в жёны! Я покорною буду и послушною,- слышал Василий, будто через вату, заложенную в уши.
 - Я ласковая и умелая! Женись на мне, не пожалеешь. Ва-сень-ка, дру-жо-чек ми-и-и-лый! Буду глазоньки твои целовать, волосы чесать гребнем нежно, ноженьки твои омывать водичкой тёпленькой, веничком духмяным парить и любить, любить, лю-ю-би-и-ить!
   Глаза Василия заволокло пеленою, поплыли разноцветные круги, в ушах зачирикали, защебетали птичьи голоса, в голове само-собой послышалось,- лю-би её, лю-би, лю- би-и!
   Превозмогая одурь, зачерпнул пригоршней ледяную воду из куба Василий и плеснул себе в лицо.
 - У-у-а-а-ах!- дыхание перехватило, образ Липоньки сначала вытянулся белым туманом, потом расплылся облачком, но вскоре приобрёл прежнее живое очертание. Личико её скривила гримаска грусти:
 - Женись, женись, люби меня, люби-и-и,- липко и назойливо звучал голосочек Липоньки, не отпуская,- милый мой, мой, только мо-о-ой!
   Василий, забыв стыд, поднялся во весь рост и окунул голову прямо в куб с ледяною водой. Резко распрямившись, он даже не почувствовал, как по разгорячённому телу стекают холодные струи. В ушах стоял уже рёв, плач, вой, топот, рычание и сквозь эти ужасающие звуки, рвущие голову изнутри, таял, пропадал, уносясь куда-то, слабел голос Липоньки:
 - Люби меня, люби! Мой, только мой, Ва-сень-ка-а-а-а!
   Василий пригляделся пристальнее в полумраке бани, но Липоньку не увидел. Она исчезла! Он не поверил своим глазам и резко, опрокидывая стоящие на полу тазы, ринулся к полку! На месте, где минуту назад  сидела маленькая, нежная девчушка, теперь стоял большой белый черпак, которым наливали в шайки, кидали на раскалённые камни, воду. Про-пала! Ис-чез-ла! Ис-па-ри-лась!
Василий зажал ладонями голову и рухнул на пол.
 - Ли-понь-ка! Где же ты? Где?
   Наконец, стряхнув остатки наваждения, Василий вывалился в прохладу предбанника.
   Там, вытираясь вяло полотенцем, он медленно приходил в себя, отмечая всё же, что в нём что-то надломилось, он стал каким-то другим, самому себе не понятным. Как будто Липа, найдя уютный уголок в душе Василия, надёжно поселилась там навсегда! Это пугало парня!
   В дом он приплёлся нога за ногу, как старик или очень больной человек. Повалившись на топчан в углу, натянул на голову ватное одеяло и мгновенно провалился в сон. Ночью мучили кошмары, видения и судороги. Одолевала сухость во рту и сердцебиение.
   Утром, едва-едва стал пробиваться рассвет, мать растолкала его. Нужно украшать упряжь лошади цветами, лентами, бубенцами, застилать возок свежим сеном и покрывать тканьёвым одеялом. Это для жениха с невестой, для других-то попроще.
   Выпив залпом стакан молока, немного придя в себя, Василий решил, что не хочет жениться вовсе! Случился разлад с самим собой. Надо было подумать, разобраться, а тут гости, кушанья, выпивка и главное - невеста Любушка! Как ей сказать и что?
   Однако, Василий, не объясняя причины, матери всё же сообщил, что расхотел жениться. Что тут началось! Долбили со всех сторон и их понять можно. Хоть и недолюбливали новых сватов, да и невеста была не хороша родителям Василия, однако изрядно поиздержались, потратились они с этой подготовкой к свадьбе. Одной птицы набили будь-будь, кабанчика, точнее подсвинка закололи, а он мог бы ещё до холодов расти. Василий их в разор ввёл. Так прямо и сказали.
 - Не кобеньси, изверг! Не рви нервы матери своёй и мене,- это отец, стукнув кулаком по столу, выдал.
   А мать принялась причитать да прибасать с подвывом:
 - Ох! Да кого я пестовала, недоедала, ноченек недосыпала, об ком печалилася! Ох! Опозорил сыночка роднай пред сялом и гостёчками! Как дальше жить мене горемычнай, как в глаза людям глядеть!
   Василий решительно поднялся с лавки:
 - Всё! Кончай выть! Поехали за невестой, это я просто пошутил,- и чтобы не слушать больше крику да рёва, ещё и по этому поводу, вышел на двор к лошади и дружкам.
   Была свадьба, было веселье. Всё, как положено. Приданое невесты перевезли в дом жениха, комнатку им выделили. Подарков много надарили молодым. Да все заметили, что жених безрадостный какой-то. Сначала решили:
 - Перепсиховал, как жа, хлопотная эта дело - жаниться! Аль можа захворал, аль простыл, бываить и тах-та,- потом понаблюдали, - нет жа, чтой-та волнуить яво, смурной ходить, вялай.
   С невестой Любушкой холодно как-то общается Василий, часто на двор идёт, в баню заходит за чем-то.
 - А можить нявеста досталась, не честная?- строил догадки, дюже обидные для семейства Карцевых, народ.
   У Василия душа просто рвалась, было сильное желание, аж невмоготу, ещё хоть издали увидеть Липу, услышать её голосок. Но нет, не показывалась больше ни разочку. Кстати, в бане, под любым предлогом, он больше не мылся, у друзей парился. Да и из дому норовил бежать, стал к бутылочке прикладываться, надеясь, что хоть в задурманенном состоянии, а увидится ему Липонька. Нет, так и не случилось больше!
   В общем, с малой радости начиналась жизнь молодых. Свекровь поддевала невестку, цеплялась к ней без причины, предполагая, что это она виновница резкой перемены в сыне. А то, с чего бы ему печалиться да родных сторониться?
   Любушка умывалась горючими слезами. Не могла и она взять в толк, что такое с Василием стряслось.
   Вот однажды примерно через месяц после свадьбы, Любушка поняла, что понесла. Она довольно долго молчала, надеясь на то, что с мужем произойдут перемены к лучшему, а когда скрывать уже было нельзя, как-то вечером, перед сном, призналась. И натолкнулась её радость на безразличие Василия. Всё буднично, будто и не новость вовсе. Это потрясло молодуху! Куда любовь его пропала? С чего это? Проплакав ночь напролёт, утром собрала кое-какие вещички Любушка и ушла к родителям, на Шелудёвку.
   В этот день тётка Шура резала за баней крапиву гусям и увидала, как сын её, Василий зашёл в баню и слышала, как гремит там, передвигает шайки и кого-то, она не разобрала кого, зовёт. Да так ласково, протяжно.
 - Всё,- решила тётка Шура,- нету больше мово терпежу! Любка ушла, сынок поди умом тронулси, куды бечь мене-та горямычнай?
   Вспомнила она о бабке Гаврилихе, знахарке. И пошла к ней за советом. Та, не долго думая, велела привести к ней Василия. Так прямо и сказала:
 - Чаво жа мене за глаза яво пользовать, када он на суседней улице живёть. Веди, давай.
   Пришлось тётке Шуре исхитряться и заманивать сына с собою к бабке.
   Он всё рассказал ей, как было, только имя милое не назвал.
    Вот Гаврилиха пошамкала губами, покрутила там что-то нитками и говорит:
 - Эта я знаю чаво у вас! Эта анчутка была!
   Тётка Шура так и охнула, прижав платок ко рту, а Гаврилиха продолжила:
 - Эта злой дух, чертеняка! Да-а! Они беспалыя да беспятыя. Волк отгрыз как-то пятку анчутке, вот с той поры такия. У вас тама банныя, поди. Они лысыя, мохнатыя, злобныя и меняють обличье своё. Прикидываются приятными, ласковыми, а сами помрачають разум людям. Не приведи Господи!
Их как зря поминать нельзя, враз тут как тут будуть. Поэтому есть у мене кой-чаво против них.
   Гаврилиха в уголке пошептала, куда-то воду наливала, что-то Василию, сидевшему с безучастным видом, давала выпить.
   Вернулись домой мать с сыном уже затемно, и он тут же отправился на Шелудёвку и привёл домой жену, уговорил кое-как.
   Время до родов прошло у молодых дальше в любви и нежности, наладилось вроде всё. Даже тётка Шура больше не ковыряла невестку, понимая, что ей пришлось пережить. О том, что ходили к знахарке никому мать с сыном не сказали, даже папане.
 - Да яму-та особливо! А то зальёть зенки и пойдёть часать языком направу и налеву. Помяло! Тьфу!- так высказалась о своём мужике тётка Шура, да она уж знает!
   Баньку обрызгали святой водой, тоже по-тихому, молитву там прочитали от нечисти всякой и наступил вроде покой.
   А когда у пары родилась доченька, маленькая беленькая и красивая, то Василий разглядывая её предложил вдруг:
 - А давай Любушка назовём её Липа, Липонька.
   Люба растерянно обернулась к свекрови:
 - Мамань! А это что за имя такое - Липа.
 - Да эта значить будить, поди - Алипия, не-е, лучшея - Олимпиада, хорошее имечко, Олимпиада Васильевна.
   Так и назвали и жили потом в мире да любви. Вот как в жизни порой складывается. А Василий так уж любил дочу свою, обожал просто!
Вот и весь сказ!

 - Да-а-а,-  протянул задумчиво дед Семён,- надо своим подсказать, что ба значить обеззаразили баньку-та, от анчуток.
   А почтальонка Нина только головой покачала:
 - О-хо-хо!
   Повязав платочек да подхватив сумку пошла быстренько, куда и надо ей было.