Воспитательный момент обеда. Повесть-воспоминание

когда-то надо начать. воспитательный момент обеда. часть 1

Харьковская школа номер Z на Павловом Поле была хорошей школой.
Там учились дети и работали учителя. Там был директор, завхоз,физрук, медсестра и секретарь. Все там было настоящее, как везде. Но я не знала - как везде. И меня постоянно что-то удивляло, к чему другие притерпелись. Ну, глаз у них был пристрелямши. У меня глаза на лоб - а им хоть бы что. Я еще не была тогда учительницей. Я была выпускницей пединститута, молодой женой, и - я была не виновата, что работы по специальности, да и вообще никакой работы в школах харькова для девочки из Запорожья не припасли. Так что в эту школу я попала не от хорошей жизни и почти не по своему желанию... Но у школы было хорошее имя. И район был центровой. Так что перебирать харчами было незачем. Но удивляться чему - было.
Учителя, например, не удивлялись крику директора. Они к этому привыкли.
Директриса была злой. Просто злой. Меня она сразу невзлюбила. Я была молодая. 21 год всего. У меня не было опыта. Я была "блатная" - меня на работу устроили по просьбе генеральши Петуховой, которую я в глаза не видела, но которую попросил меня трудоустроить в Харькове мой киевский дядя-генерал. Меня поэтому прислала зав роно к директрисе "на голову". Работы в школе было много, но ставок мало. И вот меня за то, что я блатная - таки поставили... - нашли мне ставочку, хотя и неполную: группа продленного дня для четвертых, пятых и шестых классов.
Кто имеет хотя бы маломальское понятие о психологических особенностях детей переходного возраста, сразу всплескивает руками, когда я об этом рассказываю. - как же ты выжила? Ну - как... Я себе сказала - не помрешь, дорогая, дети тоже люди, хотя и маленькие. Но людское у детей видимо все выветривалось в процессе уроков, и после уроков от них этого требовать было жестоко и беспощадно. А главное - бессмысленно. Работа оказалась адом еще и потому, что, как говорила кажется Бэлл Кауфман - выглядеть молодо в школе - значит усложнять себе жизнь. Родители моих учеников спрашивали меня постоянно: девочка, ты у них тут кто - пионервожатая? А в каком ты классе? Девочка, а учительница когда придет и где она? и т.п. Уже по тому, как встретила меня директриса - было ясно, что конфликт неизбежен и когда он грянет - только вопрос времени. При директрисе были завучи. Они тоже косили на меня недобрым глазом. Но директриса лично взяла мою работу на контроль. Она требовала планы на каждый день. Какие планы? - дети из трех потоков и из восьми разных классов собирались после уроков, чтобы наконец отвязаться, потому что училка молодая. А училка еще пыталась их посадить за домашние задания, которые она у каждого(!!!)из 28 деток группы обязана была проверить.
Где у вас воспитательный момент? - спрашивает директриса, подняв на меня возбужденные неприязнью маленькие и злые глазки над своими жуткими очками.
- Воспитание не может быть моментом, - тихо и вкрадчиво, но уверенно ответствую я. воспитание-это процесс...
-Ты не умничай, - белеет глазами от ненависти директриса.- Ты мне скажи, где у тебя воспитательный момент обеда?!
- Меня разбирает хохот. Сквозь него я бесстрашно говорю - как вы себе представляете этот момент. Подробнее, пожалуйста, объясните, а то я действительно не понимаю...
- Ты каждый день во время обеда должна воспитывать у детей какой-нибудь навык. Например, привычку перед едой мыть руки, а во время обеда не разговаривать... или что надо медленно жевать, чтобы не подавиться. или...
- Я бы с радостью научила деток пользоваться, например, ножом, чтобы действительно прием пищи выглядел цивилизованно. Но в советских школах нет ножей. Я бы с удовольствием воспитала их в духе использования салфеток, но в советской школе нет салфеток. Кстати, рукомойники у вас только в туалете, а мыла там тоже нет и полотенец...
- Ты откуда такая взялась!!!!!! - озверело орет директриса.
- У меня хороший слух, я вас слышу, не напрягайтесь...
Она рычит, она плюется, она хватает мою тетрадь, она трясет ею в воздухе.
- Ты безыдейная мер...
- Не продолжайте. У меня почему-то очень портится настроение, когда мне тычут.
Ооооооооооооооо... Как она подскочила. Как она выдохнула в одно шипение: "Ты за все ответишшшшь!"
Через минуту ее страшный крик разносился по коридору. - Она спускала пар на учительнице, проработавшей с нею бок о бок 20 лет.


 дщерь израилева. воспитательный момент обеда. часть2

через два дня директриса поймала мальчика из моей группы, который на перемене, по дороге ко мне в класс, катался на перилах. на ее крик у моей двери(занятие еще не началось, но многие дети были уже в классе), я вышла в коридор. наорав на ребенка вдоволь, директриса начала прямо в присутствии скачущих тут же детей орать на меня: "вы совершенно не следите за детьми!!! как вам можно доверить жизнь ребенка? почему вы позволяли ему кататься на перилах?!" Какой дурой я ни была на тот момент(впрочем, я еще жива, так что даже не знаю - уместно ли прошедшее время...) - но конечно сообразила, что поскольку претензия директрисы абсолютно безосновательна - перебивать ее не следует. она устанет от звука собственного голоса, причем быстрее, чем если бы в ее возмущениях действительно была какая-то логика. - я дала ей выораться. и когда она устала - я, как последняя отважная дура, заорала своим джельсоминным голоском, от которого лопаются стекла и перепонки, примерно следующий текст: у нас с вами разное положение в школе, но одинаковые права человека и дипломы о высшем образовании. если вы еще хотя бы раз повысите на меня свой голос - я не отвечаю за свои поступки. я могу вас ударить и даже убить. в гневе я не менее страшна, чем вы!!!!!!!!!!!!
От этого вопля молодой дуры - старая вытянулась во фрунт и остекленела. в коридоре воцарилось странное молчание. дети забыли верещать. учителя в радиусе сорока метров - обомлели. директриса продолжала стоять в полном... как бы это попечатнее? - одеревенении. я развернулась на своих хёгелевских каблуках - и спокойно нырнула в класс. там было подозрительно тихо. видимо исторгнутые из моего остервенившегося нутра децибелы впечатлили малолетних не столько сами по себе, сколько адресатом обрушения, и заставили их присмотреться ко мне повнимательнее... так я своим утробным ором заработала себе первые очки в их иерархии. мы начинали становиться друзьями. :) дети - лучшие люди, и даже если они испорчены атмосферой надзирательства и ора - они дифференцируют, чей ор справедливее. дети в этом поединке были за меня. с учителями было сложнее. в их глазах я конечно была выскочкой, выпендрежницей и хамкой. директрисе никто из них не перечил, с работой в школе в граде харькове в тысяча девятьсот семьдесят четвертом учебном году от рождества христова было не так уж легко...
на этой же неделе был педсовет. нетрудно догадаться, что героиней его была нерадивая, невнимательная к нуждам детей и плохо справляющаяся со своими профессиональными обязанностями я. отчество мое директриса нагло перевирала, называя меня в пылу гнева то анной абрамовной, то анной израилевной. когда она в девятый что ли раз окрестила меня израилевной, я тихо подняла руку - мне дали сказать- я сказала: извините... меня зовут анна, а моего папу зовут зиновий. я прошу секретаря внести это в протокол. но я таки точно дщерь израилева, поэтому если вам тяжело выговорить правильно мое отчество, то зовите меня израилевной, я уже почти привыкла к этому.
часть коллектива позволила себе тихо уржаться. вторая часть уржалась громче. директрисе это не помешало пригрозить мне выговором.
я тогда не знала, что эти угрозы - сигнал для завучей - к травле и официальное объявление войны мне как неугодной. да вообще - мне было совсем не до этого. вот уже пятый день меня жутко тошнило.


 токсикоз. воспитательный момент обеда. часть 3

запахи обрушивались на носоглотку, вызывая немилосердные спазмы в трахее, жуткую тошноту с рвотой и гибельное головокружение.
в кухне воняло газом и сбежавшим кофе и еще чем-то из ведра, а также горелым маслом.
в подъезде куревом, мочой, сапожным кремом и дихлофосом.
в лифте воняло горелой резиной и перегаром соседа, который садился в него позавчера.
в школе воняло туалетом и кислой тухлятиной из столовки.
в учительской разило мерзейшей красномосквоймакомкаком-тройным-шипром-шехерезадницей харьковско-николаевского разлива...
в такси меня рвало и кажется уже весь таксопарк узнал об этом - такси больше не останавливались.
в автобусе - тоже воняло бензином!!!
тошнота это не праздник, это ужас, который всегда со мной.
воняли все, воняло всё, вонял весь мир, вся вселенная!
через неделю я превратилась в желтомордое блюющее животное, которое хотело только одного: перестать быть.
клиника была ясна. я падала от усталости и слабости. в общем - караууууууул.
к своему знакомому гинекологу на прием меня привела троюродная сестра. врач успокоил:нормальная беременность, нужно идти к врачу по месту жительства и там наблюдаться.
месяцы потянулись уныло, один за другим... я все ждала, что мой молодой организм либо справится с тошнотой, либо тошнота станет привычным бытием,а рвота естественной, как мочеиспускание. - фигвам! каждый день начинался и заканчивался так же радостно, как и предыдущий. хорошо, что медицинский справочник, в частности, его раздел "патологическая беременность.смерть от беременности", попал мне в руки только после родов: из него я и узнала, что у меня были ВСЕ!ЭТИ!СИМПТОМЫ!
по месту жительства мне на учет не светило - я жила на съемной квартире без прописки. а прописаны мы были с мужем у его родителей, рядом с моей работой. вот туда, на отакара яроша я и встала на учет. лекарства от токсикоза никакого мне не прописали. гинеколог - вульгарная блондинка с длинными и острыми(!) ногтями и тупыми остротами, каждый раз, когда я приходила на обязательный осмотр, истязала меня физически и несла ужасающие оскорбительные гадости и пошлости. в сущности - если было бы можно выбирать между нею и директрисой - я бы без сомнения выбрала бы вторую. но выбирать не приходилось, обе красавицы и умницы довели меня до того, что несмотря на последующую за этим расплату - неизбежные объятия с унитазом - я пристрастилась к центровому харьковскому кафе-автомату - в частности - к его необычайно вдруг полюбившимся мне жутко жирным пирожным. обедала я там тоже, ведь готовить еду в моем состоянии было немыслимо...
да, токсикоз, озлобленный и вонючий муж (о, как он вонял табаком и еще - самим собой!!!) и две прелестные во всех отношениях дамы, отвечающие за мое здоровье и зарплату - превратили меня в гурманку-извращенку!
***
-ведь вы же знали, пеняла мне моя сказочно добрая директриса, - ведь вы же знали, когда на работу устраивались, что вы беременны!!! голос она особо не повышала, но получалось не тихо - получалось несколько обиженно и очень ехидно...
-нет, я честное слово не знала, но даже если бы я знала - разве я обязана была вам об этом доложить?
-да, обязаны, голосом рассыхающейся избушки на курьих ножках продолжала администраторша - потому что я не взяла бы вас тогда ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах!!!
в маленьких глазках за мерзкими очками сверкнули садистские огоньки, скрипучий голосок начал раскаляться, но гасила она и его и нехорошие огонечки в глазах, видя как у меня начинают раздуваться от возмущения ноздри. - опыт у нее уже присутствовал...
-здесь не концлагерь, не лесоповал и не тюрьма. я замужем, мне почти 22. это называется активный детородный возраст, и вы могли бы вычислить это все раньше, если уж на то пошло.
-да, это точно, тут мой недосмотр, и девать вас теперь некуда - вздыхает административная дама. - НО! я не буду делать скидки на то, что вы беременны. вы будете работать как все, и только попробуйте уйти на больничный! - заменить вас некем.
- да там и не выдержит больше никто, - тихо, почти сочувственно добавляю я. - три параллели, и даже еще умудрились четырех семиклассников добавить.
- все, некогда мне с вами. планы свои на сегодня покажите! ну вот, опять безыдейщина. какие вы запланировали беседы на сегодня? это не план, это отписка, вы неисправимы. смотрите - а тут вы вообще букву пропустили! да вы к тому же еще и безграмотны!
-я первый год работаю в школе, я могу не знать методики. вы администратор. научите. но вы меня совершенно не знаете. об уровне моей образованности вы судите по вымученным документам, которые не отражают сути моей работы. поэтому пожалуйста, удерживайтесь от таких категорических оценок. я вообще-то грамотная. если я неправильных ваших ударений не исправляю - это тооооооолько из субординации. я понимаю, что вероятно вы могли так какой-то ликбез и рабфак окончить. в общем - уважаю ваше положение...
-воооооооооооооооооооооонннннннннн!
-да я слышу, уже ушла. блевать.
-что???????????!
- не принимайте это на свой ТОЛЬКО счет. у меня много сопутствующих факторов. токсикоз у меня.


 новые центурионы. воспитательный момент обеда. часть 4

примерно в начале декабря наступила на меня зима. я на нее пыталась тоже наступить - но у меня не получалось. проходя от одного конца своего монструозного дома по мокрому льду дорожки в спальном своем районе - я падала несколько раз в своих фасонистых австрийских сапожках на рыбьем меху. больших пальцев на ногах я не чувствовала уже на остановке, а пока я добиралась до работы - они просто были уже наглухо, намертво отморожены.
гололед - такая гадость, неизбежная зимой. осторожней, моя радость, говорю себе самой...
каждый день я вдвоем со своей крошкой внутри, как модерновая матрешка в мини-шубке, ползла через весь город двумя видами транспорта в школу, которая своей так и не стала.
впрочем, относительно молодая завуч - женщина под сорок с мягкими чертами лица - не то чтобы уж совсем не поддерживала директрису в травле меня недотравленной, но и не обижала почем зря, разве что - возмущалась заочно или намеками моими накрашенными до шуршания ресницами... пришлось ей даже обратиться ко мне, когда она узнала, что у меня есть семилетнее муз.образование. учитель музыки был студентом-заочником, и должен был идти на сессию, ему полагался отпуск. поэтому мне предложили поработать вместо него. аудитории у меня не было, так как в отличие от баяниста-музыканта, я умела играть - да и то, очень плохо - только на пианино, а оно стояло поближе к административному недреманному оку - в учительской. и вот я стала приводить на урок туда свои классы по очереди и там проводить занятия - не по моей специальности - и вся на виду: чему учу, как учу: показательные выступления для всех завучей и коллег, у которых "окно".
в одном из классов был маленький мальчик, который оказался внуком главного хормейстера большого детского хора городского дворца пионеров, его бабушка дружила со многими детскими композиторами, особенно с Попатенко. В общем - я еще больше закомплексовала с моим довольно слабым аккомпанементом. и я призналась мальцу, что теперь мне даже как-то неловко играть при нем. но мальчик был просто чудный - сама тактичность - и сказал: нормально вы играете и шикарно поете. и вообще, вы зато много знаете и рассказываете интересно. как было бы чудесно, если бы вы у нас остались навсегда. это меня до того окрылило, что мне вдруг стало совсем безразлично - что думают обо мне завучи и коллеги. даже внутриутробная малютка меня меньше тошнила во время уроков. и я начала влюбляться в свое ремесло, к которому впервые приступила и чувствовала себя в нем не намного увереннее, чем в гололед на улице. в группе продленки у меня тоже появилась некоторая уверенность, дети стали привыкать ко мне, а я к ним, хотя продленка конечно не давала такой отдачи, как простой урок пения. Все коллеги были настолько старше меня - что даже тридцатилетние казались мне едва ли не старыми грымзами. А дети были - своя братия. Особенно - маленькие. Я всегда больше боялась маленьких. И они это чувствовали и подбадривали меня, быть может даже неосознанно. в общем - мы пели, пели и веселились. и это было единственной моей радостью, да еще малютка моя, с которой я тоже разговаривала, когда нас никто не слышал.
Но однажды после работы, выйдя поздним вечером на снежную глухую улочку, когда я отправлялась в гости к свекрови и свекру, я стала жертвой наезда. нет, меня не переехала машина. машин было две, они наехали прямо на меня, остановившись в миллиметре от моих сапог. грозя задавить, прижали меня колесами к забору, встав друг к другу углом и загородив мне дорогу. дверцы обеих машин открылись одновременно, из них выглянули две пьяные хамские морды молодых бычков и в два наглых голоса они объявили, что я должна сесть либо в одну, либо в другую машину - если хочу остаться в живых. я сказала, что не очень хочу жить, поэтому они могут меня раздавить, я не возражаю. и они начали давить. было очень страшно. я шла вдоль забора, а они пытались меня раздавить... мужики были пьяные, и плохо соображали, что они делают. кругом ни души. это продолжалось минут десять, до первой проезжей машины, которой они просто испугались и уехали, потому что я заорала "МИЛИЦИЯ" и замахала руками. машина, которая их спугнула, действительно оказалась патрульной милицейской. и тут - как говорили потом все друзья моего мужа - я повела себя абсолютно не по-харьковски. - я остановила ментов. и рассказала, что две машины меня только что пытались раздавить или украсть. и мы погнались за обидчиками. одну машину мы довольно быстро отыскали в соседнем дворе и догнали. у всех тогда в памяти был американский ныне забытый фильм про полицейских, и я, заплаканная и издерганная, совсем осмелела во время погони и называла своих спасителей по названию фильма - НОВЫЕ ЦЕНТУРИОНЫ. менты прониклись романтизмом истерической барышни и таки догнали и остановили и вторую машину. к тому времени первый водитель уже сидел в наручниках рядом со мной и канючил прощение. надо было видеть почти уписывающегося от страха второго водилу, которому картинно заломили руку и надели наручники. оооооо, как он меня умолял, чтобы я приказала ментам его отпустить. но взяли мы и второго. ребята-менты передо мной хорохорились и форсили. видно, не так уж моя морда была изъедена токсикозом и школкой. они повезли и меня и обидчиков в отделение. там я написала короткое заявление. длинное писать не было смысла. - не убили же они меня. хотя руки мои все еще тряслись.
но теперь страх пробирал не только меня. в отделении подлецам сделалось особенно страшно, когда я им сказала: молите бога, чтобы у меня не было выкидыша, я беременна. они побледнели, и один даже попытался встать на колени. в общем - их машины теперь отогнали куда-то в глубину ментовского двора, и горе-водилам предстояла разборка полагаю, очень скорая. скорее всего, они вывалили бабки на лапу козлам из конвоя - и поехали домой. но я этого не видела. центурментоны галантно отвезли меня к родителям мужа на служебной машине.
отдельное краткое слово об этих родителях и самом муженьке: если взять вместе двух наехавших на меня козлов, добавить мою директрису, матерного участкового гинеколога, гололед, тараканов на съемной квартире, дико тормозящие переполненные и нетопленые троллейбусы с убитыми незакрывающимися дверями, из которых я несколько раз едва не выпадала вместе с моей крошкой внутри, плюс кошмарный токсикоз, плюс обмороженные большие пальцы в скользких сапогах и тоску по своим родителям и неничке - все это вместе взятое не покроет общения с этой семейкой. и поэтому о них больше ни слова. они - тема отдельной саги. саги о мерзайтах.


 семейка ненадамсов*. воспитательный момент обеда. часть 5

семейка мужа была уже в сборе на кухне за столом с неизменным "бульЙончиком", жареной картошкой и котлетками. такое меню раз и навсегда любил и желал мой муженек - и мамашка конечно исполняла это незамысловатое желание единственного отпрыска. (быть может, исполняет она его и сейчас своему облезлому и выцветшему и - как я и предсказывала - всеми покинутому мамсику. у таких, как он - по определению ничего личного... - все от мамочки.)
так вот семейка конечно в очередной раз на меня забила и спокойно доедала обед - станут они меня дожидаться - как же! на мой возбужденный рассказ все переглянулись(вот опять какую-то ахинею несет девко). это им было неинтересно, как и все, что связано со мной.
друзей у меня своих тогда в этом городе не было, а вот мужнины друзья покачали только головами, когда я им рассказала: как же ты решилась к ментам пересесть - ведь это ж из огня в полымя. считай - радоваться тебе надо, что ни одному из них не пришла идея продолжить с тобой игру, прерванную шоферюгами. ни одна харьковчанка так бы не поступила! по их мнению, видно тронула я своей доверчивостью ментов - что жива осталась. в принципе - если б менты вместо того, чтобы спасать меня, решили бы меня списать на дрова где-то за городом - то меня бы никто даже и не кинулся. я всем была по фиг в семейке по фамилии Ненадамс. еще когда я приехала летом по месту жительства муженька сразу после получения диплома - я столкнулась с тем, что женой-то меня быть никто не научил. впрочем, как и моего муджа - мужем. я не умела готовить, потому что моя мама тоже не готовила, готовила Неничка. я ничего не знала о сексе, и узнать мне было особо негде(в ссср секса нет! а учебники по анатомии мертвы - там только расчлененный человек и никаких инструкций). моя ханжеская мамочка не научила ничему такому. вообще же весь ее инструктаж по семейной жизни сводился лишь к тому только, что я должна все терпеть, потому что вообще-то я нехорошая девочка, а с мужем надо быть хорошей. с этим глубокомысленным багажом и застала меня свекровь у газовой плиты на съемной квартире, где мы с ней обе вдруг обнаружили с ужасом, что я не умею эту плиту зажигать! ну ладно, не смейтесь, ведь и медведя можно научить спички зажигать... в общем - кажется это все, чему я научилась у своей свекрови. все остальное в ней было настолько противно моему духу - что уж нет, увольте! чтобы вкратце изложить историю вопроса, вот вам небольшой эпизод, произошедший двумя годами позже описываемых в прошлой главе событий. пролью свет на персону мамашки моего муджа. она была педиатром-кардиологом и заведовала большим отделением для новорожденных громадной - кажется областной или городской детской больницы или кардиобольницы. друг моего муджа(не ошибка это,мудж-это термин!) жил на Холодной горе. харьковчане знают-это был(а может и есть) сплошной частный сектор,там мало было в семидесятые телефонов, даже автоматов. и вот у друга телефона не было, а был страшно больной грудной ребенок. наблюдался он у известного в харькове профессора, случай был редкий - и профессор дал другу номер своего телефона, дескать, если будет ухудшение - скорую не вызывайте - будите меня среди ночи - я сам приеду. и вот ночью ребенку стало плохо. друг наш был до того измучен и замотан всеми неурядицами и болезнью ребенка, что в панике не мог найти бумажку с номером телефона, выданную профессором накануне. все перерыл - нет ее. но тут он вспомнил, что профессор был однокурсником моей свекрови и они даже были дружны. и вот он трясясь, ищет двушку или десятикопеечную монетку, мчится ночью к автомату через всю Холодную гору, звонит ей, объясняет, что его дитя погибает, задыхается и просит номер телефона профессора...на часах чуть больше 11 вечера. и наша "кроссаввицо" выдает ему такой текст: боря, ведь ты же знаешь, что мне завтра рано вставать, как ты посмел меня беспокоить среди ночи?!!" - и - бум! - кладет трубку. занавес. дите забрала скорая. борька умер молодым. та ночь, наверное - не прошла ему даром...
семейка Ненадамсов состояла из:
- мамашки=-свекрови, умевшей готовить бульЙончик и жарить котлетки и картошку и лечить младенцев от сердечных бед;
- героического папеньки-свекра, дошедшего до берлина(и умершего уже после моего развода при загадочных обстоятельствах голым в постели одной из своих старых фронтовых подруг - ума не приложу -чем они там занимались...)
- моего мудженька,подготовленного к семейной вахте стараниями родителей примерно так же как и я своими, зато прослушавшего краткий курс бойца сексуального фронта - как и положено - в подъезде у друганов в тринадцатилетнем возрасте и с тех пор не имевшего ни времени ни реальной возможности закрепить полученный багаж знаний на практике. (однако в теории - по его же собственным словам - он поднаторел: своей комнаты у него не было, он спал в гостиной, рядом с родителями).
Не сразу обнаружила я, что в этой же двухкомнатной квартире на павловом поле проживает также старушка мать моего свёкра. Свекровушка(она же и невестушка бабушкина) не пускала старуху в большую комнату и кухню, когда была дома. бабушке было разрешено выходить на кухню только днем, когда ее невестка была на работе. а по выходным она сидела у себя в крошечной комнатушке, как арестованная, даже в туалет выходить опасалась. у бабушки было слабое сердце, озорные черные глаза и меткий язык, хотя после инсульта она говорила медленно и нараспев. я никогда не видела ее раздраженной. она уже была наполовину ангел. героический сынок не мог защитить мать от жены. он только приходил в ее комнату перед уходом в гастроном или на базар и спрашивал печальным голосом: мама, что тебе купить?
когда моя свекровь уходила на работу - мать сама готовила себе еду, перебирала гречку скрюченными пальцами, варила в крошечной кастрюльке нехитрый супчик и разговаривала с теми, кого уже нет - получалось - сама с собой. ее родители погибли в харькове во время оккупации - они не хотели эвакуироваться. с их гибелью она примириться не могла всю жизнь. муж у нее умер. но еще одним постоянным ее горем было то, что она мешает жить сыну. в разговорах со мной никогда, даже ненароком, не проронила она ни одного дурного слова о своей невестке. - это было ниже ее достоинства. она много читала, много стихов знала наизусть и очень любила поэзию. внука она тоже очень любила, и ко мне - единственная из всей семьи - относилась по-человечески. нам было интересно вместе.
через год моей свекрови понадобится подселить в эту же квартиру своего жившего в коммуналке и абсолютно выжившего из ума отца - она помирится с бабушкой... - чтобы та еще и присматривала за полубезумным маразматиком, пока все на работе. и бабушка его досмотрела до конца. и как только досмотрела - статус кво был восстановлен: даже когда я впервые приведу в эту квартиру своего годовалого сыночка - бабушка будет выглядывать из-за двери, в щелочку, как чужая - чтобы увидеть правнука!!! помню, Неничку это потрясло с порога, и мы с ней, не сговариваясь, нарушая все приличия, прошли с маленьким к бабушке в комнату прежде, чем зашли в гостиную.
вот такая у меня теперь образовалась семейка. :)
сразу, с порога, при нашем появлении в ее доме - свекровь обыкновенно говорила сыну тоном командира: марик,покажи свой носовой платок! - он показывал. она морщила нос, трясла тремя подбородками - ну конечно, грязный и мятый. я так и думала - и поджимала серые не знавшие помады губы. и потом в пространство: носовой платок мужа - это лицо жены...
если она приходила к нам - первым делом неслась к холодильнику со словами: ну точно - ничерта там нет... потом открывала рот от удивленья:
-о! бульЙончик! а это что? - оооо, не может быть - котлетки... невероятно! надо позвонить в зоопарк - узнать, все ли звери живы, определенно.
обо мне она рассказывала своим знакомым, делая страшные глаза:
- она по ночам книжки читает!!! - было понятно, что в ее глазах это какая-то неслыханная гнусность.
ну, на сегодня с вас(и с меня), пожалуй, хватит Ненадамсов. :)или как???
_________________
*фамилию Ненадамс я конечно сочинила... но все остальное- нет! жизнь - такой богатый вымыслом сценарист - ооооооо!


 городское сумасшествие. воспитательный момент обеда часть 6

Итак, с тремя из четырех нашейных краеугольных камней бедной, хотя и не глухонемой, собачки павлова (девочки муму) вы уже знакомы.
кроме токсикоза, Ненадамсов и директрисы, был и четвертый, ага, камушек.
вернее - каменное царство. с лучами. но не солнечными. увы.
четвёртым был безжалостный "совецкий соцгород", предназначенный бог знает для чего - только не для физиологически несовершенных творений природы, именуемых пешеходами.
город был зверем. по крайней мере для меня.
он страдал лучевой болезнью, имел форму спрута и облезло-болезненно-серый цвет фасадов, неба и лиц. он рычал, как чудище, миллионами грязных и чихающих моторов немытых и отсталых авто. он недобро мигал красным глазом светофора и не различая пола и положения, давил и мял бока в городском транспорте.
в нем не было(или почти не было):
-городских туалетов,
-скамеек на остановках транспорта,
-прямых транспортных линий, соединявших лучи(как я уже сказала, он был болен лучевой болезнью: чтобы попасть из одного луча в другой - нужно было добираться окружным путем, а между лучами всюду светили поля родины...)-ведь было это в эпоху, когда метро в харькове еще не построили).
-ДРУЗЕЙ!!! в нем не было МОИХ друзей
-моих родных папы, ненички, мамы и сестры
-приличных водоемов, а стало быть - и мостов
-знакомых и любимых уголков.
город был сер, как штаны пожарника. я приехала туда летом из южного, пусть и такого же безжалостного и к тому же зачумленного заводской вонью, но золотисто-песочного на вид и довольно зеленого и солнечного города, стоящего на большой, сверкающей и могучей реке - и мне бросилась в глаза необычайная серость фасадов. просто кельна дымные громады... - говорят, на дрезден смахивает - не знаю, не проверяла. - может на дрезден после бомбардировки?
с тридцатых годов прошлого века население города пополнялось в основном за счет окрестных сел, поэтому слухи о том, что это дескать украинский ленинград, что в интеллектуальном и культурном плане он превосходит мой родной(показательно и устойчиво антикультурный) город, были большим преувеличением. - в будние дни по улицам шмыгали те же бойкие совнароды в мятых и потных дешевых одежках, в соломенных шляпах, хустках, в босоножках на босых и грязных лапах, не обезображенных педикюром, и главное - без особых опознавательных примет и признаков глубокомыслия на распаренных лицах... выйдя из дому, я не знала куда идти и не ведала - куда я могу попасть через минуту...
но жаловаться было некому. - и я бросила себя в этот город. и через неделю уже знала его центральную часть лучше, чем спальный район, в котором поселилась. особенности местной архитектуры были таковы, что у меня часто возникало чувство, будто я где-то в переулочках старой москвы, только заблудилась, и я даже стала любить бросаться туда одна, без проводников, спрашивать у незнакомцев, как и куда пройти или проехать. и с восторгом обнаружила этот бесценный голохвастовско-проне-прокоповнин говорок аборигенов, который именуется "суржик" и неприхотливой узорной лентой вплетается в образ города - ну да, чудища-спрута, но уже становящегося знакомым...
я стала различать также и архитектуру дореволюционных зданий, и меланхолический парк с лысиной шевченко в центре, поставленной и оставленной на поругание голубям и прочим наглым пернатым. и городского сумасшедшего изю,который объявлял остановки в троллейбусе:
площадь немецкого шпиона Тевелева! монструозный госпром, который когда-то и кому-то казался полетом архитектурной мысли(должно быть, над гнездом кукушки), а для меня был просто жутким нагромождением серой безрадостной бетонной массы...
НО самое главное-я стала знакомиться с людьми, которых не выбирала, но которые были со мной одной "группы крови"...
тогдашние друзья мужа оказались милыми парнями, двое из них читали и знали больше моего поверхностного, занудистого и самовлюбленного муджа.
больше всего времени мы проводили с Ленькой, Борькой и Сашкой. сейчас уже двух последних нет в живых - и я оплакала их совсем недавно, узнав об их кончине от третьего. но они были. и они постепенно становились и моими друзьями. а единственного оставшегося - Леню - я недавно нашла на одноклассниках.ру, и он приезжал буквально этим летом ко мне в гости из канады в мой бельгийский городок-в-табакерке вместе с женой, братом и братовой женой. мы с ним не виделись более тридцати лет - но дружба наша воскресла еще в письмах друг к другу, и мы начали разговор так, будто расстались две недели назад.:) в первом же письме Лёнька написал мне: как жаль, что ты уехала и не стала общаться, не поверила в мою дружбу. оказывается, он, как впрочем и два других парня, раздружился с моим муженьком после нашего с ним развода. а я...что я? - я пережила предательство на таком уровне! - мне только хотелось вообще забыть, что был этот период в моей жизни. я не верила тогда никому и ни во что хорошее. но не будем забегать вперед.
Еще был старик, у которого мы снимали комнату. Ему было 90 лет, звали его Израиль Наумович(мы его для скрости любовно и в шутку окрестили просто "агрессор" - ибо именно так именовала совпресса государство Израиль). Но старик не был агрессором. Он был милейшим, деликатнейшим и добрейшим созданием, в моей иерархии сравнимым только с тетей Дифой или Неничкой.
-Анечка, вы собираетесь за хлебом? что вы! вам нельзя рисковать, в вашем положении надо быть осторожной, там гололед на улице, вас двое, а я один и к тому же старенький, если со мной что и случится - у меня большая жизнь за плечами. и он, а не мой распрекрасный мудженек - шел в субботу по гололеду и приносил из гастронома роскошные белые батоны, и сахар, и колбасу. а мудженек направлял ластообразные стопы к своим разлюбезнейшим родителям, дабы вкусить от хлебов их маслом мамочкой намазанных. я не шучу - ежедневно мама мазала ему, как в детстве, хлеб маслом. и когда он женился на мне - то за обедом требовал этого и от меня... но ладно, вернемся к старику, пока мудженек наслаждается счастьем сыновнего статуса.
о, какие у нас со стариком были беседы за кухонным столом! - расчудесный старик многое видел и понимал - и в нашем с мудженьком и в государственном укладе. он во все вникал с молодым задором и ничуть не был стар душой.
Агрессор, тьфу-ты, Изаиль Наумович был со мной и когда мой мудженёг не соизволили-с вернуться в семейное лоно - загуляле-с оне гдей-то в неведомых пампасах на всю ночь.
"ты только не волнуйся, анечка, тебе нельзя, ты же беременна..." - повторял растерянно старик, меряя пространство гостиной своими мелкими старческими шажками и помогая себе тросточкой, - "ты не волнуйся. наверное, он не смог уехать, наверное автобуса ждет где-то. придет. вот придет - трость в трясущейся морщинистой руке дрожа подымается к потолку - я ему задам!!!
мудженек не столько нетрезвый, сколько какой-то патологически расхристанно-резвый, вставился в шестом часу утра, мы к тому времени с агрессором и чаю пять раз попить успели и напсиховаться до смерти... и как только он вставился - растаял агрессор мой в своей комнате, как сахар на дне стакана. ни слова, ни полслова моему обидчику - только дверью перед его носом хлопнул многозначительно, да-с!
мудженек вёрз оправдательное... - самому тошно было от невозможного вранья.
у меня разумеется не было сил устраивать скандалы. жив - и ладно. проехали.

 
вот такие манделах! воспитательный момент обеда. часть 7

ничто не унималось в моей жизни: ни токсикоз, который уж давно должен был бы пройти, ни блудливый мудж, ни омерзение от посещений гинеколога, ни гололед, ни директриса. ни - слава Богу! - рост моей маленькой крошки, которая постепенно становилась заметна изнутри и снаружи.
в начале января, как раз в конце каникул, я почувствовала противные тянущие боли внизу живота. произошло это после очередного падения на улице. после него я не слышала маленького несколько дней. наверное, он там замер от страха. бедный кроличка(все дети зайчики, а мой - кроличка!), он наплакался вместе со мной от обид на свекровь, он вздрогнул от возмущения, когда после очередных оскорбительных выпадов, я бросила ей в глаза страшные слова, от которых у самой защемило сердце: если родится нормальный ребенок - его будут нянчить со мной мои родители. но если родится больной или паралитик - я привезу его к вам и вы разделите со мной с самого начала все мои страдания!
все, все терпела со мной моя нерожденная кроха. - и толкотню в троллейбусах, и мои тяжелейшие рвоты, и злобное рычание директрисы, натравившей на меня за мое своеволие местком и парторганизацию. расширенный местком соберется уже после моего выхода из больницы и об этом - потом. пока же я иду со своей болью по ледяному пространству отакара яроша. - для кого-то это имя героя, а для меня это странное залитое солнцем и вместе с тем ледяное утреннее пространство бессердечного города. я иду к ненавистному гинекологу, чтобы сказать: я не слышу своей крохи и у меня болит низ живота. и вот когда я подхожу к воротам роддома - моя крошка тихо и мягко поворачивается, и - в тот момент мне показалось - даже что-то ворчит у меня внутри. ура, ты жив, жив ты - мой кроличка!!! но что же делать? идти ли к врачу? идти, - отвечаю я за кроличку. идти. и будь что будет.
никаких узи конечно не было, то есть, даже если они и были - не для иногородних безродных беременных девчонок, с которыми нигде не церемонятся. но как только я объявила, что у меня болит низ живота - моя гинеколог сразу подобрела. так, в больничку - и немедленно. на сохранение. отдохнешь там чуток. кормят погано - сразу говорю. надо, чтоб твои родственники об этом знали. и они узнали. и тут же забыли. впрочем - какие же они мне родственники?
в приемный покой я пришла конечно одна. и в больничку я тоже собиралась одна. - станет ли мой добросовестный муж покидать рабочее место, чтобы сопроводить меня "на отдых"? практически - я всегда была одна, и привыкла к этому. но во мне билось маленькое сердечко. там, внутри меня жила пока только не народившаяся радость всей моей жизни!- и я совсем себя не чувствовала одинокой. разве что несчастной - и то - если честно, не очень. у меня было такое детство и отрочество и такая ранняя юность, после которых не может человек вот так взять и сломаться только потому, что он разочаровался в другом, пусть и любимом человеке.
я была первой и желанной дочерью, выпестованной тремя взрослыми людьми, любившими меня больше жизни. и вот вопреки воспитанию, как думает большинство, а я думаю, что именно благодаря ему - я оказалась не тепличной геранечкой, а вполне себе степным безымянным стебельком, многолетним и выносливым - стерней настырной!
я знала, что если я позвоню родителям и расскажу, что со мной происходит - за мной приедут папа и мама, заберут меня домой - и только меня тут и видели. но я не хотела, чтобы они продолжали меня нянчить. я выросла. мне было стыдно жаловаться. это был мой выбор - выйти замуж и уехать к мужу. и поэтому моим родителям предстоит еще ужаснуться, когда увидят меня отощавшую от токсикоза и обид в конце февраля на запорожском вокзале. но не раньше. нет, не время.
в моей семье все любили и жалели друг друга. даже если орали и вопили. страстные характеры и непоколебимая самоотверженная любовь - вот настой, на котором пустил жизненные корни мой непростой характерец.
В приемном покое разворачивалась сцена моноспектакля. зрителей было более чем достаточно. молодая будущая мама - примерно моего возраста, миловидная, такая вся из себя беременная джульетта - с черными кудряшками и вся в слезах - давала представление для мужа, папы, мамы, бабушки и свекрови со свекром. нянечка смотрела на нее болезными глазами, ласково называла "касаточка" и "деточка", вся родня по очереди напутствовала, обнимала и целовала девушку, которая должна была остаться в больнице совсем одна - ах, бедняжечка!!!
я смотрела спектакль с большим интересом и даже прониклась жалостью к главной героине. жизнь показывала мне картинки, а я мотала на ус. слезы все лились в три ручья по щекам девушки-принцессы. а я-золушка такая вся из себя беременная - без туфель, кареты и принца, сидела с маленьким узелком одежды и ждала окончания спектакля, чтобы через десять минут оказаться в палате. процедура моего приема едва продлилась пять минут.
в последнем перед больницей письме неничке - я просила ее прислать мне манделах. я конечно могла сделать и сама, но мне хотелось - неничкиных. для непосвященных - манделах - это такие жареные из простого теста шарики, которые известны всем восточным кухням, в том числе и еврейской. неничка жарила такое не столько для бульона, для которого они предназначены, сколько для нас сестрой - мелких грызунов, любивших простое несладкое тесто больше всяких пирожных.
Это письмо Неничке я писала дважды - так вышло, что первую недописанную версию я потеряла. - куда она делась - станет ясно только через три с лишним года.
как оказалось, неничка таки прислала в посылке разные печеные и жареные вкусности. посылку передали через проводника, как раз на следующий день после того, как я легла в больницу. моему муджу и его родителям я строго наказала не сообщать своим, что я в больнице. мой благородный мудженек таки съездил на вокзал, забрал посылку. правда, забыл ее принести в больницу. да и прийти в больницу он явно забыл...
поскольку все мои новые родственники были очень благородные люди - никто из них моей посылки не открыл - и все вкусное такое - мясные деликатесы, к которым я привыкла, манделах, пирожки, роскошные яблоки, пр. благополучно сгнило прямо в ящике, пока я лежала в больнице две недели на полном государственном пансионе. какое государство - такой и пансион, да... и муженек попался этому государству под стать. с благородством и милосердием. и вообще - с понятиями.
когда в первый раз он сказал: мне не нужно ума - у меня мама умная - я думала он прикалывается. но нет - он был абсолютно серьезен. более чем. и жизнью всей доказывал правоту своего тезиса.


 cудилище. воспитательный момент обеда. часть 8

времени не существует как субстанции. время - это способ нашего восприятия наших же несчастий. их постепенность.
навались они все разом - мы бы тут же рухнули. рухнула бы вселенная. а так - у нас есть зазоры. в эти зазорах не происходит знакового и существенного, а именно: мы смотрим в зеркало, улыбаемся, (или нам улыбается судьба), едим, сидим в туалете, моемся, бродим физически или мысленно в тех или иных просторах неопознанного или опознанного, неосознанного или почти осознаваемого. словом - мы ждем следующего подвоха и набираемся сил, чтобы его перенести.
я сказала, что мы бродим в просторах почти осознанного - потому что осознай мы все и сразу - и опять же надо захлопывать крышечку. а так - мы еще повоюем! - как говорил один печальный шопенгауэрианец с русскою душою западного разлива.
во мне как в книге разворачиваются листы прошлого.
и горько жалуюсь, и горько слезы лью.
но строк печальных не смываю.
попробуй их смыть. цель брака, пускай и неудачного - достигнута! - родился сын.
от него пошли дети - и так пошло мое бессмертие.
только попробуйте возразить - я вам покажууууу! :)
но пока он родится, давайте заглянем в зазор между временами.
в этом зазоре не было ни капли уюта. дуло из всех щелей, хотя мы с израилем наумовичем заклеили окна на зиму как могли.
и зазор длился недолго. :()
вышла из тумана непостижимого нет, не луна - но директриса.
и вынула она - нет - не ножик из кармана, а обыкновенную ручку.
и стала - нет, не резать и не бить - а писать на меня донос за самоуправство.
а резать и бить меня должен был местком. расширенный. то есть там были особые активисты и разные прочие членистые представители педагогического коллектива, у которых больше прав.а как известно, у кого их больше - тот и прав. в переводе с немецкого, это означает, что сволочь в этом мире изобилует и тесно сплочена. к 45-й школе это имело непосредственное отношение.
и когда директриса начала на этом судилище излагать суть моего преступления - сволочь ощетинилась и насупилась.
и под ее взглядом моя крошка ударилась внутри о преграды и перепонки этого мира и захотела вырваться из него любой ценой.
но нити жизни держали ее - и ей это сильно не понравилось. похоже было на то, что кроха являет собой свою своевольную мать в миниатюре. и это было последним, что меня доканывало. я должна думать только о тебе, только о тебе, мой милый человечек. плевала я на всех на них - сказала я ему на границе зазора. он притих внутри меня. - должно быть поверил. и судилище понеслось.

инквизиция:вы признаете, что отпустили детей во двор уже после перемены?
Я: да. признаю. выпал снег. светило солнце. дети пришли с уроков вареные. вы не позволяете учителям открывать окон. на уроках детям не хватает кислорода. я сначала хотела, чтобы они отдохнули как следует.
И: в неположенное время...?????
я: как же можно требовать от ребенка успешного выполнения домашних заданий, если ребенок засиделся и задохнулся от непроветренного затхлого воздуха. и потом - ну что такое это ваше положенное время. куда и кем положенное. ведь после обеда и дополнительного времени на воздухе дети работают охотнее и думают быстрее. и настроение у всех нас было прекрасное.
И: но вы нарушили школьный распорядок. вы гуляли на целый час больше.
я:слушайте, вы когда-то были ребенком? вы помните как пах свежий снег в вашем детстве?
стая церберов окосела от моего вопроса. спрашивать у них такое - это все равно, что спрашивать то же самое у расклеенного шкафа с тетрадками, стоящего у задней стенки класса.
И: вы отдавали себе отчет, что с кем-то из детей мог произойти несчастный случай.
я: он мог произойти и часом раньше. но ничего не произошло. это не первый и не последний раз, когда мы гуляли дольше обычного.
-вы слышите? - истошным голосом завопила директриса. - она устроила себе легкую жизнь. вместо уроков и воспитательной работы - она устроила посиделки и прогулки. дети, разумеется, играют и бесятся - а она стоит или в лучшем случае разговаривает с ними. вот ее работа. ну помилуйте - за что она зарплату получает.
- зарплата - это если на заработанные деньги можно жить. а если их хватает только на хлеб и воду - это пособие по работице. - говорю я.
тут окончательно лопнула пленка зазора между временами. начался счет на секунды, минуты и десятки минут. на меня обрушилась вся махина партийной верхушки школьного айсберга.
- вы еще вообще не учитель - вы стажер. вам вообще не полагается рот открывать.
- вы игнорируете распорядок учебного заведения, в котором работаете, дерзите всем нам в лицо
- противопоставляете себя пед.коллективу и администрации
- что вы о себе воображаете? вас мало уволить - вам надо выдать билет о профнепригодности.
- какая наглость - главное выясняется, что она всегда на час больше гуляла, уводила детей бог знает куда, в парк, не ставила нас в известность и даже когда попалась - ни раскаяния, ни уважения.
- вы были героиней стольких педсоветов. неужели вы не научились ничему за все это время? вы не заполняете журнал вовремя, вы не пишете в планах детально воспитательные цели.
вы ...
я мысленно зажала уши. спокойнее крошка. спокойнее. сейчас я найду зазор. сейчас я скажу. надо собраться. перестань барабанить. я тебя в обиду не дам.
и я БЫ сказала
- вам не стыдно - так орать всем на одного. всеми своими правилами и сапогами дубасить нас. ведь вы сейчас свое лицо кажете не мне, а моему не рожденному пока ребенку. неужели тут нет ни одного человека, которому было бы стыдно за все, что тут сейчас происходит?

Но тут воздух дрогнул. и встал грузный мужик в кителе. то ли он прочитал в моих глазах все, что я похоронила за зубами, стараясь успокоить разгулявшуюся малютку, то ли в нем проснулась совесть - не скажу. но мужик пошел к столу.
- всиооооо. - военрук набрал воздуху в легкие и выпалил:
- нам пора закончить это все. ну вынесем мы сейчас ей выговор с занесением и общественное порицание. и украсит ли это нас? выгнать ее с работы нельзя, да и не за что. я ходил в группу. дети ее любят. я проверял. вы мне сами поручили. я звонил нескольким родителям. отзывы самые положительные. через месяц или полтора ей идти в декрет. что мы тут ее мучим. и сами мучимся. вы как хотите - я больше не могу... слова ворочались как галька во рту у мужика. хотя видно было - за словом в карман он вообще-то не лез.
я слушала - и кажется в первый раз по моим щекам в присутствии всей этой своры полилась из моих глаз предательская щемящая растаявшей тушью и жгучей обидой влага.
все стали в спешном порядке покидать сценарий бедствия.
осталась я и директриса. и я сказала твердым и страшным голосом, который очевидно был услышан -
- если есть Бог - он вас за это накажет.
она со злобным шипеньем захлопнула папку, из которой посыпались на пол ее кляузные бумажки, и - вышла.
Обычно, происходило в моей жизни, что почти все без исключения, кто меня оскорблял или обижал - бывали так наказаны, что, пожалуй, ни в одном страшном мечтании я не пожелала бы им такой кары.
то ли зазоры между временами хлестали их по щекам, то ли еще какие причины. а может я ведьма?!
поскольку времени не существует - то можно тут же рассказать, забегая вперед, что выйдя из декретного отпуска, я нашла себе другую работу.
когда я пришла в школу за увольнением и документами - я не застала директрису на рабочем месте.
именно в тот день она была на похоронах.
она похоронила в тот день своего единственного новорожденного внучка.


 как родился лютик. воспитательный момент обеда. часть 9

сколько ни буди воображение - никакие выдумки не сравнятся с жизнью.
однако жалобные истории в предыдущих главах, хотя и правда жизни - а рисуют какую-то бледную немочь. и полную дуру.
что делать?! - мы не можем изменить прошлого. и настоящее дается нам для последнего шанса не выглядеть так в будущем. если получится - браво. не получится - пишем повести. :)
моя участковая хамка-гинеколог произвела подсчеты и нагло объявила, что в отпуск она меня отправит не раньше марта. То есть как? - это получается, что все носят девять, а я десять с половиной?
-будешь спорить - до апреля доработаешь - ответила воровка. меня зато поблагодарят, что сэкономила я на тебе. у нас везде план.
- я же пришла к вам вовремя. 4 недели всего было.
- и что?- ты будешь на меня жаловаться?
- я иду сей же час к заведующей.
- плевала я на тебя и твои походы.
меня переклинило. в гневе я страшна. но решила использовать энергию в мирных целях.
заведующая сказала сразу, без споров:
- хотите сменить врача?
- разумеется.
- только женщин у нас свободных для вас нет.
- а что плохого в мужчине-враче?
- ну, милая... это же гинеколог. не все же бесстыжие такие...
- при чем тут стыд. где начинается медицина - там кончается стыд.
- эх, если бы все так рассуждали.
Из регистратуры, где мне объяснили, как попасть в нужный кабинет и переложили мою карточку к другому врачу - я попала в коридор, там во все кабинеты были длинные очереди. только не в нужный мне кабинет.
выслушав меня, новый врач сразу сказал, что пойду я в декрет в срок.
- 18 февраля я вас отправлю.
я так обрадовалась, что забыла ему рассказать про токсикоз. впрочем, на позднем сроке - кто бы мне что выписал, если даже раньше ничего не дали...
что я могла сказать себе, выйдя из кабинета? - конечно, что я последняя дура. почто ж было терпеть издевательства? - давно надо было перейти к другому врачу. Было солнечно и свет слепил глаза.
выйдя от врача, я немедленно от полного счастья грохнулась со всей дури, поскользнувшись на подтаявшем мокром снегу. крошка вздрогнула, но упала я не больно и не страшно. - и она снова успокоилась в своих неведомых снах, в тайных сферах преджизни.
было начало февраля. я считала ползущие улитками по снегу серые с проблеском дни.
____________________________________________
                ***
мама на перроне всплеснула руками и чуть не рухнула, увидав меня - такую красоту небесную.
-боже, ты же скелет! дистрофик! блокадный ребенок. ведь это же ужас, ужас.
папа молча смотрел на меня и улыбался. в глазах его стояли слезы.
неничка ждала дома, у накрытого стола. тоже всплеснула руками - и заплакала.
сестра ласково обнимала мой животик и декламировала:
- о, лютик, друг мой дорогой, когда же день рожденья твой?!
сели за стол. неничка все старалась откормить меня. я сопротивлялась: лучше так, худой, чем пятикилограммового выдувать. мне врачи не велели вес набирать - все в маленького идет...
мама почти плакала: а силы на роды где же возьмутся? а потом как за младенцем ухаживать, а кормить? - ведь это ж тень от тебя!
дома было все как всегда. тесно, шумно, но тепло во всех смыслах - просто чудесно!
муженек укатил в харьков - я осталась среди своих.
мы с неничкой ходили в город каждый день. весна звенела капелью, птичьими голосами, детскими возгласами. - будто и не было никогда ни зимы, ни харьковских страшилок!
мы подолгу стояли в очередях за апельсинами - их мне хотелось постоянно. а без очереди не давали - мало ли, что беременная, апельсинов всем охота!
и еще я напала на фисташки.
ни того ни другого мне особенно было нельзя. но все равно я ела.
токсикоз меня не оставлял. но дома все было в полбеды.
милая немолодая уже женщина врач с красивой фамилией изумрудова улыбнулась, когда я вошла в кабинет, и даже не вглядевшись в меня толком, сразу сказала:
- мальчик там у вас.
- как вы знаете? - удивилась я.
- у меня свои приметы. - ответила доктор.
и я безоговорочно поверила ей. значит сестра права. там сидит вверх тормашками мальчик лютик.

весна была теплой. мне все время хотелось много воздуха, дышать - не надышаться. - гуляли и гуляли.
пришла подруга аллочка и сказала: давай я сделаю твой портрет. чудная ты сейчас - в тебе появилась тайна. но я дрейфила - мне казалось, что умру от родов - и только портрет от меня и останется. мне было лень сидеть и позировать. в общем - я не далась. о чем жалею по сей день. потому что потом аллочка скажет - а нет больше в тебе тайны!
в апреле стремительно потеплело - к середине апреля стояла небывалая жара. я задыхалась в платье из красной шотландки, сшитом мамой... казалось - природа окончательно спятила. слыханое ли дело - под 30 градусов в апреле?!
наступил день Ч - вернее, ночь. меня била крупная дрожь...
папа снял трубку и в нее сказал на другой конец провода дежурной скорой помощи:
- здравствуйте, мы кажется уже рожаем
- вот так-таки лично вы, так я и поверила! адрес?
- победы 71-а
- зиновий лазаревич, это аннушка что ль рожает?
- да, марина ивановна, - ответил папа нашей соседке с певого этажа, работавшей в скорой.
позвонили, как договаривались, и Борису Петровичу - знаменитому врачу-гинекологу - родному дядьке моего мужа. думали - он скомандует, чтобы везли в нему в роддом, которым он заведовал, на другой конец города. но он убедительно скомандовал везти в ближайший, по месту жительства и обещал сейчас же туда прийти.
и очень мудрым было его решение, вот что такое опыт: он видимо тоже по своим приметам полагал, что темпы родов у учительниц бывают очень непредсказуемыми. :)
сестра спала, как убитая. я поцеловала ее и неничку. папа-мама ехали со мной. в машине мне уже было очень больно. в приемном покое не знали, что я снова "блатная".
сонная тетка с мордой максимум тянущей на санитрку (уверена, что не медсестра!) - злая как сто ведьм - вонзила мне в тело циркуль для измерения таза. ооооооо, я взвилась от боли, я закричала: что вы делаете?
- чо орешь, сука, как мужу ноги расставляла - так небось не орала.
оооо! - снова перлы моего харьковского гинеколога. если бы я могла - я бы уложила ее одним ударом. но я не могла. я снова была жертвой. и следовательно - дурой, особенно - по совеЦкой шкале ценностей.
на лобке образовалась под кожей страшнейшая горящая алой запекшейся кровью гематома. и как ни странно - сразу стало легче. другая боль навалилась на меня с силой в сорок медведей. я оказалась - не помню как - уже в родильном отделении.
в комнате стоял стол, похожий на гинекологическое кресло.
- изжога!- сказала я.
- и это все, что вас беспокоит? - рассмеялся врач.
в это время картинно отворились двери - обе створки - и вбежала моя ведьма-обидчица из приемного покоя. но лицо ее было уже жалобным. она мчалась на полусогнутых и на ходу просила прощения.
- прости меня, детка, я ж не знала, что ты уж сразу и рожаешь, думала - фокусы. я ж не хотела тебе сделать больно! ты меня простила, простила? - все повторяла мерзкая баба.
и я поняла - сквозь туман - что Борис Петрович все же не обманул - приехал. но в родзале он так и не появился. медицинская этика не позволила ему принимать роды в чужом роддоме. он доверял принимающему врачу.
а тетка из приемного покоя, видно, чуть не обделалась от страха - ведь я оказалась блатная. и ее могли запросто казнить - выкинуть с работы.
я ей кивнула - мол, простила. и она испарилась.
но мне было не до нее.
едва меня взгромоздили на стол - как понесся весь процесс. вокруг толпились студенты.
мне это было совершенно все равно. мое счастье, что это был урок. - врач, который тоже знал, что я блатная - старался вдвойне - подымал меня до пояса при каждой схватке. повезло и с акушеркой. - опытная и умная - спасла меня от ненужных разрезов.
все было кончено через сорок минут. все это время я не переставая руагалась жуткими эвфемизмами.
- хиндемит же ж твою мицубиси корпорэйшн. роллинг стоунз пол маккартни фа мажоооооооор!!! - орала я.
- слушайте, кто вы по профессии? - под хохот студентов, не выдержав, спросил меня врач
- филолог...
-а, тогда понятно!
вылетел из небытия окровавленный живой мальчик со скрюченными ножками.
закричал, всхлипнув обиженно, получил свою струйку водички из больничного чайника
и был немедля положен на весы. снова жутко обиделся - а кто ж обрадуется, когда кладут на ледяную поверхность?
сынок. мой маленький.
в коридоре у приемного покоя через минуту после того, как моего лютика завернули в казенную пеленочку, - заплачет от счастья мой папа: внук! и они с мамой обнимутся. и счастливые пойдут домой.


 не как у людей. воспитательный момент обеда. часть 10

я беспокоилась о маленьком. он родился с красным глазиком. просто вместо белка - было сплошное кровавое поле. врач или акушерка объяснили: очень сильно на свет торопился. пройдет, заживет. осложнение называлось кроличий глаз. ну вот - как есть - кроличка!
осмотрели маленького - сказали - снаружи - норма.
- только в кого у него глазки такие раскосые? - китайчонок прямо! и ресницы, ресницы какие!
я аж взвизгнула на столе от радости.
- йессс! конечно в меня, я такая же была китаёза в младенчестве. - не зря, значит я, каждое утро совершая утренний намаз ресниц, приговаривала, обращаясь к таинственной крохе: какие у меня накрашенные - у тебя ненакрашенные.
какая радость. - глазки - мои!!!
малыш мой вскоре перестал плакать, чем я немедленно обеспокоилась.
мне ответили - уснул. не волнуйся. но разве можно было уже не волноваться? разве это уже было возможно?!
в скорости его отнесли к остальным младенчикам, хотя я пыталась опротестовать это. но сказали - так надо. кому и зачем надо? это мой сын. пусть тут будет. со мной. но оказалось - не положено.
всем в этой стране было отведено только положенное. кем, за что, почему и когда это положено - люди даже не задавались подобными вопросами. словно роботы какие! просто тупо исполняли.
- согласно инструкции двадцать шестого года? - язвительно спросила я.
никто не ответил. видимо, родильниц тут априори считали невменяемыми.
все меня оставили. тикали больничные часы.
боль моя не проходила. - спать мне не давала. да и без нее - от перевозбуждения и навалившегося счастья - разве ж бы я могла уснуть?
я тихонько стонала, сама этого не замечая. радость птицей носилась по сердцу, нарушая его ритм.
все, началась новая моя жизнь, я теперь мама. не одна я на свете. - и ты, моя кроличка, моя радость - ты уже тут. только тебя забрали в отделение для новорожденных. но ты мой, мой - никому не отдамный...
боль становилась все более нестерпимой.
лежа все на том же столе, я подвывала от тянущей и режущей страшной боли, разрезающей меня, разламывающей все тело. только на утро мне пояснят, - что у меня все не как у людей. родовая боль, которая у нормальной роженицы, то есть не у истерички, - растягивается до 12-18 часов, - на меня навалилась разом. - все, вместе с выходом плаценты, не заняло и часа! концентрация боли у меня такая была, что в принципе только по молодости и крепости организма у меня не было болевого шока. и вот теперь моя боль - тоже не такая как у всех - все сокращается в моем теле на порядок скорее - снова так же стремительно, как и во время родов.
всю ночь просидела возле меня глубоко верующая нянечка, говорившая со мной о своем Боге, о той радости, которую Он всем нам дарует. И ничего лучше и успокоительнее этого мне было и не нужно. почти. вот только взяли бы еще - и вкатили мне обезболивающее. но было нельзя. молоко ведь прибыть должно было. как дитя будет эту дрянь обезболивающую есть?
и я смиренно подвывала, тихонько - чтобы не разбудить усталого доктора. уже после того, как рассвело - я забылась тревожным и тяжелым, кратким полусном.
на утро верующая, душевная и светлая миленькая нянечка сменилась двумя хамками совецкого образца - ни в Бога, ни в черта... от того - как они смотрели и что говорили - мне, в конец ослабевшей, всерьез стало страшно за свою жизнь. и еще страшнее - за невидимого, унесенного от меня сыночка. вдруг - и там, в детском отделении орудуют такие же вертлявые человеконенавистницы?
девки с грубо крашенными мордами и ногтями были совершенно жуткие.
одна из них скомандовала -
- писать. или поставим катетер.
я даже не сразу поняла - о чем это она. тело не слушалось. ничего не выходило.
но как только увидела я орудие пытки - этот самый катетер - кажется, он был таким страшным и даже с виду нечистым - как шутки и ухмылки девок в белых халатах - и я сказала: не надо, я все сама!!!
тело с открывшейся и не зажившей раной родовых путей было почти чужим, непослушным, словно отсыревшим и распадающимся. выдали совершенно страшные тряпки - коричневого цвета, с разводами. сто раз стиранные и застиранные. я не могла к ним прикоснуться - не то что приложить к телу. да где же взять другие?
задавать вопросы - значит злить девок. они были молодые и сильные. такие ударят - мокрое место от меня останется. - я еще помнила о том, как меня тут встретили - на лобке теперь уже черным-черна напоминала мне об этом ноющая гематома.
все мое тело тоже покрылось точечными кровоизлияниями. ночью я была вся в красную точечку. я увидела это, поднеся к глазам свою же руку. ведь в комнате всю ночь был яркий свет. оказалось - от натуги лопнули сосуды под кожей. на утро красные точечки стали черными. на руки смотреть было страшно. и зеркало мне было не нужно, чтобы с ужасом представить - как выглядит моя почерневшая физиономия. сказано же - не как у людей.
в палате меня встретили пять или шесть женщин. большинство было еще моложе меня.
у окна лежала мать верочки. верочка будет ходить потом в мой класс - тот же, куда я заберу после младшей школы своего сыночка. только ни я, ни мать верочки об этом пока конечно не догадываемся. верочка - не первая. вторая. дома дочка надя осталась. у верочки родится еще много братьев - и они будут донашивать аличкины пальтишки. но мы с мамой верочки еще вовсе даже не знакомы...
мы сырые и страшненькие. и все тут одинаковые - и даже вообще - не видно было - какие мы. в окровавленных родовых рубашках, которые никто и не собирался менять, нас всех уложили на серые застиранные простыни. никаких своих личных вещей носить не разрешалось. жуткие казенные рубахи и никаких трусов. утренняя и вечерняя процедура подмывания из одного чайника кипятком с марганцовкой. и те из нас, кто начинал уже вставать, ходили унизительными семенящими походками: между ног-то салфетка... жара в отделении стояла просто адская. 30 градусов. ни ветерка. все окна наглухо закрыты. батареи топятся. влажная уборка разъедает глаза запахом хлорки. разодранные дырявые тела сочатся сукровицей, кровью. набухают молоком груди.
час кормления. всем приносят детей.
всем - кроме меня.
-ПОЧЕМУ? ЧТО С МОИМ РЕБЁНКОМ?!!!!!!!
- у вас были стремительные роды. вашему ребенку не под силу акт сосания. сцеживайтесь. его кормят из бутылочки в детском отделении.
детей носили каждые три часа, днем и ночью.
три дня я, как раненая волчица, не находила себе места. девочки - соседки по палате - просто жалели меня.
во время медосмотра я спрашивала, заглядывая в глаза врачу: КОГДА ЖЕ мне принесут мое дитя?
- ждите, пока рано. - отвечал он.
- принесите же мне его просто так. я не буду кормить. пусть полежит возле меня. я только хочу его видеть.
-не положено. соблюдайте распорядок.
сцеживаться слабыми руками было ужасно. усталость меня доканывала и сквозь нее - ночами без сна - видела я в полубреду-полусне глазки своего сыночка, его щечки, гримаску плача...
сердце мое сжималось от жалости к нему, от страха за него... вдруг меня обманывают, что он здоров? господи - как там его глазик?!
на третий день у меня поднялась температура. ночью остекленела грудь. если бы не снова мое везение - чудная ночная нянечка - даже и не знаю - что было бы со мной.
нянечка была красавица, студентка-медичка, очень яркая, живая, добрая. может на пару лет старше меня, а может и ровесница.
- я тебе помогу. только будет очень больно. - а кричать нельзя. - мамочки спят. разбудишь. возьми полотенце и зажми между зубами. плачь. плакать можно. даже нужно. я буду расцеживать. иначе будет мастит - нагноение, резать будут. молоко пропадет. у тебя нет выбора. терпи! вот будешь терпеть - назову свою дочку аней! в ту ночь я перестала кричать от боли и научилась плакать беззвучно.
в ту ночь незнакомая девочка спасла мне грудь. а может и вообще спасла меня. - ведь у меня все не как у людей - и начнись мастит - кто его знает - чем бы это кончилось.
температура, однако, не спадала. еще бы - 30 градусов жары и ни дуновения ветерка. это защитные силы организма рассказывали мне, что пора отсюда бежать вон. пусть даже оставляя кровавый след на дороге, вроде некрасовской волчицы.
на четвертые сутки я после завтрака пошла и села прямо на пол возле родильного отделения. прямо в дверях. меня вежливо попросили освободить проход. я отказалась. меня решили проигнорировать. но я просто сидела на проходе. я мешала. мне пригрозили сначала милицией. потом дурдомом. на меня орали. я сидела и молчала насупившись. и только потом сказали, что сейчас пойдут за заведующей. я сказала - зовите. мне только этого и надо. вышла заведующая. я не вставая потребовала срочно своего ребенка. она спокойным, невозмутимым голосом сказала:
- идите в палату. вам принесут ребенка в следующее кормление.
вся палата сгрудилась около моей кровати. всем за эти дни стало интересно - что же это за такой малыш стремительный, которого не приносили так долго.
- ой, какой красавчик! - дружно завопили девчонки. а реснички-то, реснички!
малыш раскрыл глазки,оглядел нас, словно припоминая что-то. и всем стало не по себе: взрослый, умудренный и усталый взгляд, ничего младенческого.
- ой, он такой... взрослый.
- как старичок.
- аж страшно...
- господи, сказала я. почему у меня все не как у людей? и улыбнулась своему красавчику. он заинтересованно и просветленно уставился на меня своими взрослыми глазами. краснота уже сходила с окровавленного белка. глазик выздоравливал.
грудь он хватанул жадно, хищно, с дрожью, свернув для этого на бок раскрытый в нетерпении ротик. меня и нянечка, принеся, предупредила: он у вас сердитый, крикливый. бедный. ты кричал? ты меня звал? он жалобно сопел и тянул из меня СВОЁ молочко! мне с непривычки было бооооольно. но это все уже были мелочи. как выяснится потом, у кролички моего было много оснований возмущаться...
утро пятого дня началось тем, что в проеме двери показались медсестра с нянечкой.
- девочки, покажите - где у вас есть какие прищички - сейчас мы их все будем дезинфицировать. вот мы их зеленочкой. чтобы никакой у нас инфекции.
и тут я взорвалась.
- как вы сказали? дезинфекция? да вы посмотрите на наши рубахи!!! мы все лежим после родов в окровавленных рубахах. многим не только в душ - в туалет сходить проблема. жара 30 градусов. мы пятый, а кто и седьмой день в грязных рубахах. деток в постели кладут. все это не инфекция?
девчонки дружно загалдели
- и правда, гляньте - все в засохшей кровище.
медсестра вышла. через полчаса всей палате поменяли и рубахи и постельное белье.
на шестые сутки меня должны были выписать. но температура не проходила, я сбивала градусник, домой очень хотелось... но - идиотка! - никогда себе не прощу - я написала о температуре в записке маме. и моя очень ответственная мама-врач сдала меня лечащему врачу. этот ад должен был продолжаться пока не спадет температура. но как она может упасть, когда тут пекло? и нас с маленьким продержали взаперти еще почти неделю.
разворачивать детей, принесенных на кормление, матерям было строжайше запрещено. объясняли это тем, что матери могут внести инфекцию в еще не зажившие пупы. но когда мы дома развернем малютку - станет ясно. причина в том, что никто не следил за спеленутыми безответными существами. в этот мир они пришли в недоброй стране. - хотя и не в самое жуткое ее время. но им досталось с самого рождения. никто и не собирался беречь их от опрелостей. да и вообще - от чего бы то ни было. все в этой стране было не как у людей.


 первые дни, первые тревоги. воспитательный момент обеда. часть 11

на следующий день, когда я снова во время обхода обратила на себя внимание, спросив- когда же меня выпишут - я напоролась на злые колючие глаза врача. он процедил сквозь зубы:
-не надо было температуру сбивать. и потом - у вашего ребенка водянка яичка.
-КАК? ПОЧЕМУ ДО СИХ ПОР НИКТО НИЧЕГО НЕ ГОВОРИЛ?!
- а сегодня говорю. - в глазах врача промелькнула нехорошая садистская искорка.
боже, боже, у меня - совершенно невежественной и неопытной, истерзанной родами, унижением, жарой, разлукой с ребенком и запретами на воду(молоко тоже прибывало стремительно!)- начался дикий приступ отчаяния. все тело мое трясло, я не то рыдала не то рычала.
как я дожила до прихода мамы - не помню. родных разумеется не пускали. можно было раскрыть окно и стоя на ветру, кричать в весенний похолодавший воздух о своем горе стоящим внизу маме и неничке.
когда они увидели мое распухшее и лицо с полубезумными от горя глазами - мне кажется - они испугались еще больше меня. неничка сразу закричала, заплакала. мама владела собой лучше. она только спросила:
- анусенька, ОН ЖИВ?
- у него водянка яичка.
- ну, это не так страшно, у очень многих мальчиков такое осложнение. очень нежный у мальчиков аппарат. я сейчас пойду посоветуюсь с педиатром. и с борисом петровичем. ты только не плачь и не волнуйся. я уверена, что это не так страшно.
- мамины слова меня не успокоили, - ну разве что настолько, что я начала снова плакать - а то уже просто переклинило - у меня всегда от самых страшных переживаний перемыкает слезы. и поэтому я испытала - хотя и минутное - облегчение
во второй половине дня из маминой записки я узнала, что такое осложнение проходит от теплых ванночек где-то на 15-й день жизни - максимум. что борис петрович приезжал и видел маленького. в своей грубой манере он сказал - нормальный пацан и вооооо такая писька. - признал, в общем, моего мальчиньку своей породой. :)
но я просто недоумевала - как врач, человек призванный уменьшать страдания и даже поклявшийся делать это всегда, мог так издеваться над только что родившей кормящей матерью! вот уж и уйма лет с тех пор прошла, таких трудных лет - в ежедневных испытаниях - а все никак я не пойму - откуда столько жестокости было в ее сердце? - гвозди бы делать из этих людей...
за всеми моими страданиями я не осознавала - что мой муженек даже не прислал поздравительной телеграммы. и конечно же в день, когда наконец нас с кроличкой выписали - он тоже не оказался в числе забирающих нас домой.
оказывается, на семейном совете ненадамсы порешили - что нечего деньги туда-сюда разбазаривать. молодой отец, ударно трудившийся на заводе первый свой послеармейский год, поедет к первому мая - чтобы не пропускать рабочие дни: ведь ценная должность инженера, вознаграждаемая страной окладом аж в 70 рублей, требует очень большого рвения. нужно было трудиться ударно, зарабатывая себе необходимый, как воздух, авторитет. также решено было ненадамсами, что сразу приедет поглядеть на внука моя свекровь - дескать, профессиональным взглядом оценит мое детище - годится ли оно для принятия в такую престижную семью.
стоит ли тут распространяться, как я обрадовалась такому известию?!
не намного больше были счастливы мои родители, наслышанные о ее заботах и человечности. но мой воспитанный и вежливый папа, хотя и не отдал ей в руки кроличку - но все же одной рукой галантно открыл перед ней переднюю дверь такси - и она уселась на лучшее место - возле водителя. а неничка пошла пешком - через гастроном - машина ведь не резиновая...
дома мы распеленали маленького. он сладко потянулся, зевнул - овально раскрыв ротик - точно, как это делала неничка.
- папочка, посмотри - тихо сказла я. ничего не было - и вот - откуда-то ручки, ножки, глазки - настоящий человек... все как у людей - только кроооооошенчное...
у папы на лице была такая тихая мягкая улыбка и радость в глазах, устремленных на нежное. он повторял за мной мои слова как в забытьи...ничего не было - и вот... ручки... ножки... как у всех людей...
мы сгрудились, как пастухи и волхвы, над маленькой жизнью. дитя потянулось и подняло ручку. - и нашему взору отрылась алая, как обожженная, шелушащаяся и осклизлая опрелость. - рана, а не подмышка младенчика. так же выглядели буквально все складочки его тельца. нам понадобится долгий месяц купаний в череде, прежде чем это дорогое тельце ребёнка станет таким, каким ему положено быть. но пока впору было просто рыдать над этим крошечным родным безвинным страдальцем.
дома меня, глупую, ждал еще один удар.
вернулась из института сестра-студентка. она не сразу, робея и трепеща в предвкушении встречи с небесной красотой итальянского путти-ангелочка, прошла в комнату, где спал в своей же ванночке мой малыш. - кроватки пока было не достать. - я суеверно боялась что-то покупать заранее...
сестра зашла в комнатку, которая раньше была спальней родителей, а теперь стала нашей с лютиком.
через минуту она опрометью выскочила вон - и я услышала, как она говорит на кухне маме приглушенным испуганным шепотом:
- мамочка, ой, почему он такой страшненький-ужасненький?
я, находившаяся все эти дни в жутком нервном напряжении, зашлась в рыданиях. маме стоило кошмарных трудов успокоить и меня и сестру, заплакавшую со мной за компанию от невыразимой жалости.
- дурочки мои - что одна, что другая... ты, леночка, просто никогда не видела новоржденных. у них головка огручиком, пропорции личика странные. щечки обвисшие. у них морщинки как у стариков, у них пупырышки на носике - они еще в процессе формирования - изнутри и снаружи. и только через несколько месяцев они становятся такими, как на картинах. эх!!! а ты чего ревешь? - это уж ко мне. тебе что сказали мамочки в палате? ты других-то деток там видела? что ж ты всерьез воспринимаешь слова человека, который никогда таких крошек и в глаза не видел?!!! перестань-ка реветь без толку... - тебе же нельзя расстраиваться. накормишь теперь малютку своим бешеным молоком...
-аня, надо бинтовать живот, чтобы он скорее сошел! - знакомым уже мне безапелляционным тоном изрекла моя "грациозная" свекровь - сама по комплекции вылитая фрёкен Бок. боги, боги и ангелы! - слышите ли вы бесценные указания, даваемые мне - тощей, сырой и кровоточащей? не знаю, боги - помните ли вы это высказывание - мне так уж точно его не забыть!!! - я ведь не ангел. :) приехав домой перед родами, при росте 167, я весила 46 килограммов, меня сносило ветром. и если вы думаете, что я наела себе рожу за время декрета - то не обольщайтесь: токсикоз мой вылечили только роды!
- сиська, иди лютика кормить - так ласково потом стала говорить моя сестра. и это было правдой. меня почти не было. была только налитая молоком грудь. когда я, немного очухавшись, выйду на улицу - нужно будет отбиваться от молодых особей мужеска полу на каждом шагу. - талия 55, бедра и линия бюста 95.
в мае приехал мой муженек. в квартиру площадью в 34 кв.метра, полет инженерной мысли хрущевский эпохи, где теперь с трудом жизнедействовали 6 человек, - он вставился вместе со своим другом, как всегда абсолютно не задумываясь - найдется ли всем место для ночлега.
в эти дни чуть не умерла неничка. маме подарили на работе очень красивый торт - поздравили ее с праздником и внуком. торт был очень вкусный и кстати. все ели с удовольствием. но после него только одной неничке стало плохо. сначала она рвала, пока было чем. потом ее тело просто сотрясали конвульсии позывов. она теряла сознание. вызванная скорая отказалась от нее - врач даже и не сомневался - до больницы ее не довезти, а ухудшать статистику он был не намерен. и тогда моя мама, больше ни на кого не надеявшаяся, поняла, что надо спасать в одиночку и подручными средствами. она только попросила, чтобы неничке вкатали что-то для поддержки сердечной мышцы. маленькая, худенькая неничка, ничего особо не евшая и не пившая, кроме хлеба и черного чая, легкая, как ребенок - была на руках принесена мамой в ванную - и процесс реанимации начался. мама категорически была против того, чтоб я была свидетелем этого процесса. надо будет - я тебя позову. была уже ночь. все спали. мне было так страшно - что вот моя родненькая неничка, которая так любила нас с сестрой, а теперь - и мою крошку, которую она называла люличка - что моя неничка сейчас уйдет навсегда. но и на этот раз - уж не впервой - моя мама ее откачала от страшнейшего приступа холецистита. муж злился, что я где-то пропадаю в недрах квартиры и трясусь от страха. ему все происходящее с неничкой было конечно безразлично. - у него ничего не произошло. он умчится через несколько дней, так особо и не разглядев ни ребенка, ни всех тех перемен, которые произошли в моей жизни. эти перемены не коснулись его - и только мы его и видели до начала ноября!
на утро абсолютно зеленая и еще более осунувшаяся неничка, вырванная из лап у смерти, на вопрос мамы "женя, как вы себя чувствуете?" - отвечала в своем духе:
- я себя не чувствую. я только люличку.
любовь к моему сыну останется движущим мотором ее дальнейшей жизни до самого конца.

мама взяла отпуск - и мы стали вдвоем выхаживать нашего мальчиньку. через неделю водянка яичка совершенно прошла. - стоило ли так убиваться?! на неничке было хозяйство.

но первый же поход в консультацию принес разочарования и тревоги. за первый месяц дитя не набрало, а даже потеряло сто граммов от первоначального веса.
наконец стало понятно, почему он так плакал по ночам: он наглатывался воздуха во время сосания, а потом срыгивал почти все, что съедал. и кричал от голода. а мы не могли этого понять. у меня было столько молока, что я сцеживала соседскому мальчику. а оказывается, мой собственный мальчишечка не наедался...
в детской консультации врач объяснила, как нужно, отрывая время от времени малыша от груди во время кормления, "ставить" его вертикально, давать ему возможность срыгнуть воздух. масенький котеночек обижался на такое, плакал мне в ухо жалобно - а потом затихал - и - отрыгивал воздух, как здоровенный дядька в пивной. :) но зато пошел на поправку, стал наливаться, превращаться в путти.
невропатолог в той же консультации обратил внимание на взрослый взгляд моего мальчика и с восторгом сказал, что за всю жизнь никогда не видел такого осмысленного выражения у месячного младенца.
у всех у нас - у меня, папы, мамы, ненички - сформировалась реакция на звуки, издаваемые младенчиком. - надо сторожить маленького еще сырого родного человека от неприятностей. вся семья была абсолютно преданным отрядом: ночью, на малейший громкий вздох мальчика все подхватывались и неслись к нему, как тени. маленький боялся своих же ручек. он часто вытаскивал лапку из пеленок во сне - и умудрялся поцарапать себе личико, или напугаться своих же пальчиков. врач сказала: ребеночек нервный... - еще бы ему не быть таким!
в магазинах все было дефицитом. с трудом доставались пеленки-простынки - их шили из рулонного ситца и батиста, который тоже еще надо было раздобыть.
мама через знакомых достала батистовые распашонки с натуральными мягкими кружевами. и неничка немедленно окрестила их "брежневскими" - были они роскошью и эксклюзивом. коляску купили неважнецкую. но зато в ней лежал красивенький пупсик. - все соседи подтвердили: красавчик!
дефицитные одежки и роскошные игрушки, покупаемые с переплатой, без оглядки на цену... только сестра-студентка хлопнет несколько своих стипендий подряд на наряды для любимой крошки. детское питание из молочной кухни... лучшее со стола - для мамочки-анусеньки - она кормит...
а потом ненадамс бросит в лицо мне и моим родителям: ребенок до года - ничего не стоит. и это станет еще одной крылатой фразой - визитной карточкой несостоявшегося, несостоятельного отца...


Где-то подгузник намокший цветет. Воспитательный момент обеда. часть 12

как старались все на благо кролички!
мама ухаживала за тельцем крошки - весь туалет и пеленание в первую неделю после роддома был на ней. постепенно научилась под ее руководством и я. никто меня не упрекал в том, что я в первую неделю в основном отлеживалась. - напротив - мне дали отлежаться. температура нормализовалась, как только я переступила порог дома. но слабость была такой, что я долго еще, больше двух месяцев не могла держаться в вертикальном положении. рваный сон с частыми и внезапными пробуждениями тоже делал свое дело. но неничкина еда, мамина и папина помощь, их терпеливая и неостановимая любовь ко мне и крошке были огромным противовесом всем моим послеродовым недомоганиям, которые мучили меня намного дольше чем это обычно бывает - снова я била рекорды. и снова печальные. полгода я была физически нездорова. но внешне я начала выглядеть получше.
папа, возвращаясь с работы сначала гулял с маленьким, сменив меня. потом, уже вечером стоял несколько часов, любовно наглаживая все пеленки, распашонки и подгузники.
лето выдалось таким страшным - в июне выгорела вся трава и казалось - жара уже никогда не кончится. крошечный котеночек наш, за неимением никакого другого механизма терморегуляции, подписывал до полсотни пеленок в сутки. никакой одежды на крошку напяливать было невозможно - так и лежал в колясочке совсем голенький... папа, гуляя с ним, умело менял пеленку, придерживая плачущую голую кроху на своем плече. за этой процедурой, вид котрой очевидно был не для слабонервных, прохожая женщина спросит папу: "шо вы ему делаете?!" :) эта фраза стала тоже поговоркой в нашей семье. каждый раз, когда кроличку спасали из мокрых пеленок, а кто-то в это время заходил в комнату - раздавался неизменно этот вопрос.
мы с сестрой много пели баюльных песен, переделывая слова экспромтом, смеясь, как школьницы.

где-то подгузник намокший цветет
соска вонзается в нёбо
кажется будто давно меня ждет
пеленка в которой я не был...

придумывали попевки, вроде такой:

ах ты кроличка-кроляааааа,
ненаглядная маняаааа,
ты пописай, ты покакай -
ненаглядная мояаа.

крошка, купавшаяся в любви и череде, тогда совсем не осознавала, что очень существенного компонента недостает. - крошка была только моя - никому неотдамная. папы у крошки как бы не было... рядом, во всяком случае.
удивительный талант ненадамса к самообожанию сопровождался, как это и положено в таких случаях, полным равнодушием ко всем остальным двуногим, включая и жену с сыном, исключая мамочку.
еще зимой прошла жеребьевка на номер квартиры в строящемся для нас с кроличкой и ненадамсом кооперативном доме. собственно, членом кооператива изначально становился мой свекр. ему как ветерану было положено расширение жилплощади в связи с тем, что сын женился. в ней-то он и прописался вместе с моей свекровью, выписавшись из своей квартиры в центре. хотя жить там конечно не собирался. на бумаге - мы оставались прописаны в центровой квартире, а старики должны были переехать. но это на бумаге. в жизни все было с точностью до наоборот. мы въезжали в новостройку, а потом переоформляли документы, совершая с родителями семейный обмен.
напомню, что возможность получения жилья была главным основанием для моего переезда в харьков. если бы у семьи моих родителей была возможность получения жилья - я бы все сделала, чтобы остаться в запорожье.
на жеребьевке ненадамсы решили обойтись без меня, хотя принято вообще, чтобы жребий тянул младший из семьи - тем более, что квартира предназначалась нам с мужем. но тянул жребий его отец - и вытянул девятый этаж девятиэтажного дома. погоревали - да что уж сделаешь... мне тогда и в голову не могло прийти, что в интересах ненадамсов было как можно дольше держать меня от всех документов, связанных с этой квартирой, подальше...
когда ненадамс приехал в мае - квартира уже была почти готова. он привез мне на подпись какие-то бумажки, связанные с обменом. - как только новая квартира была готова ко вселению - муж мой должен был оформить семейный обмен с родителями. мы должны были выписаться из квартиры родителей на павловом поле и прописаться в новой. а родители - выписаться из новой кооперативной, находящейся в спальном районе, и снова прописаться в своей собственной.
пайщиком кооператива должны были также стать вместо свекра либо мы с мужем, либо мой муж один.
я подмахнула бумаги с легким сердцем. какое счастье, что когда я вернусь в харьков - у меня будет отдельная квартира!
еще осенью, когда кроличка был только в проекте - мои родители передали через мою подругу лору деньги на первый взнос в кооператив - как и договаривались. - пополам оплачивали первый взнос: половину мои родители, половину - родители мужа. моим маме и папе даже в голову не пришло попросить у родителей моего мужа расписку в получении довольно увесистой по тем временам суммы.
ненадамсы старшие, пока я была в запорожье, обставляли нашу квартиру мебелью по своему вкусу, старались, конечно, для сына, но и готовили ее к приезду кролички. и я с теплом и благодарностью думала - надо же - какие молодцы! вкусы наши отличались очень сильно. но ведь разве в этом дело? дареному коню я не смотрела в зубы. я была очень благодарна. - вот только возвращаться действительно не торопилась. слишком памятно мне было страшное время прошедшей зимы. мне хотелось растянуть как можно дольше мою запорожскую вольницу. с тихим и привычным двориком пятиэтажек, с "колясочной магистралью" - зеленой аллейкой, по которой мы с кроличкой наматывали километраж. удивительный мой мальчик в двухнедельном возрасте совсем как-то раз выбился из сил - долго не мог уснуть и плакал, и крутился... и тут меня осенило: я положила его на животик, как сама любила спать, - и в мгновение ока кроха уснула... дома мама, узнав, ругала меня - так не положено! но результат был на лицо.
всех открытий и ежедневных смешных событий не перечесть. это было счастьем, просто счастьем. дитя росло здоровеньким, быстро набирало вес. гулило и смеялось с переливами. и пело вместе со мной, баюкая само себя...
все же мои ангелы сжалились надо мной после страшного токсикоза и стремительных родов - дитя не болело - а что может быть важнее?!
муж меня не торопил. - якобы - обставлял квартиру. только разводясь - узнала я от полюбивших меня соседок, как он ее обставлял... вместе с вульгарной соседкой-парикмахершей - даже не затворив входной двери... но это я узнаю, разумеется, много позже. Пока же на ноябрьские праздники - чтобы не брать отгулы на работе - он приехал за нами.
В ноябре рано выпал снег. Неничка шла по скользкому первому снегу, упала и повредила руку. Перед самым отъездом в Харьков! - утром того самого дня, когда мы должны были ехать. рука распухла, как подушка. неничка ни в какую не хотела, чтобы из-за нее мы задержались. и мы уехали...
встречавшие на вокзале ненадамсы почему-то сразу не понравилсь маленькому. он вопил и размахивая руками трогательно кричал одно-единственное слово: домааааааааа!!!! = домой очень оне желали-с. ну -и повезли нас "домА". квартира была обставлена очень неплохо. не было, правда, только светильников - но ведь это же пустяки. и так даже лучше - найду по своему вкусу.
в первую же ночь неничка не могла сомкнуть глаз. рука была страшная. кажется, моя свекровь, а может и моя троюродная сестра, повезла ее в больницу. там оказалось, что у нее перелом со смещением. кое-как выправили кость, наложили гипс. утром муж ушел на работу - остались мы в три руки с кроличкой...
на улице гололедица, вокруг огромные, нечеловечески огромные дома. и небольшой гастроном через дорогу. все. белое безмолвие. но нам с неничкой было все интересно и ново. мы не унывали. протянули веревки в коридоре. повесили выстиранные кроличкины одежки...
вернувшись домой после трудовых подвигов, муженек пришел в ужас от висящих в коридоре пеленок и ползунков.
- ЧТО, ТЕПРЬ ТАК БУДЕТ ВСЕГДА?
- конечно, пока так, потом - по теплу - на балконе повешу...
- это некрасиво.
- это нормально. это наш ребенок. и это девятый этаж. зима.
- я это не потерплю.
- то есть? что ты предлагаешь?
- девай это куда хочешь - чтобы я этого не видел.
занавес.
картинка вторая. ночь.
маленький просит есть - подымает лохматенькую голову, пахнущую разогретыми перышками - и издает тихий писк. после этого я опрометью хватаю его на руки - прикладываю к груди. естественно - включила ночник - ведь я в почти незнакомом пространстве...
- выключи свет.
я выключила...
- что теперь так каждую ночь будет?
- в этом году думаю - да...
- это невыносимо. надо что-то придумать, чтобы не кормить ночью.
- что?
- не знаю. но я не смогу так. я завтра должен идти на работу. вернее - уже сегодня.
- у тебя есть какие-то предложения? как же мои родители ходили на работу каждый день? или ты думаешь, их мы не будили?
- мне это все равно. для меня это неприемлемо.
занавес.
картина третья. вечер.
- ты должна пойти на работу. что ты дома сидишь, деградируешь? и денег у нас вечно нет.
я пошла в роно.
там меня долго уговаривала служащая пойти работать в детский садик.
- хорошая работа, спокойная... и ребенок ваш при вас будет. соглашайтесь.
- нет, это не моя работа. спасибо. не пойду. дайте мне работу в школе.
- в школу-интернат пойдете?
- директор или директриса?
- директор, почему-то вздохнув, отвечала усталая женщина.
- годится. давайте адрес, только, пожалуйста, расскажите - чем и как доехать. я пока не очень хорошо ориентируюсь.
интернат оказался в страшно неудобном месте, до которого ехать из дому мне приходилось на перекладных тремя видами транспорта. но дома сидеть мне больше было невозможно. я пошла не дожидаясь нового года. из-за такта. полькой через ножку. денег нет - уважительная причина. кормила малыша я только два-три раза в день - так что отчего бы и не прогуляться? правда, у ненички только одна рука, а малышу всего ничего - семь с половиной месяцев. его и накормить, и напоить, и поиграть с ним, спать уложить, и еду приготовить и переодеть в случае аварии не стоящего еще на ногах бутуза... но неничка сказала: иди, несколько часов мы сможем без тебя. и они смогут. без посторонней помощи. это был подвиг ненички. и дитя было послушным не капризным - будто понимало тяжелое неничкино положение! только ползло все время к двери и на каждый звук лифта говорило: мама?..
приехал и папа - не надолго - мама болела, на выходные. привез уйму всего, да забыл дома или потерял бумажку с адресом. какое счастье, что в этот день я была не на работе. и вот мы стоим с моим сыночком у окна на девятом этаже - и мой маленький говорит: "дед". я и подумать не могла, что малыш увидел и узнал действительно деда, стоящего внизу. просто мне в этот как раз момент надо было сбегать за хлебом. и я вышла из дому. там, посреди пустого и ледяного стерильного двора спального района, стоит мой папочка с двумя чемоданами.
с места в карьер - за стирку. папочка сначала перестирает все пеленки - ведь неничка не могла - и только потом сядет с дороги пить чай... ребенок до года ничего не стоит... да...


 любовь навыкате... воспитательный момент обеда. часть 13

со свойственным женщинам самоедством, я винила теперь себя за то, что все заботы о ребенке с первых дней со мной не разделял отец моего сына. явись он свидетелем первых дней крохи, думала я - быть может и потеплело бы и растаяло бы его инфантильное ледяное сердце - или что там... - ну... - в общем, этот тикающий механизм в его грудной клетке. а так получалось - я сама устроила ему полосу отчуждения. он не выстрадал с нами всего, с первой минуты. нет у него и привязанности к ребенку. быть может еще все это поправимо...
уже в первый год моего замужества было ясно, что рядом со мной оказался человек ненадежный и не то чтобы совершенно глупый - но эгоистичный до глупости...
наговорив мне кучу обидных гадостей с вечера, поутру ненадамс часто требовал:
- я ухожу. поцелуй меня. а то у меня будет плохое настроение целый день.
ну что тут скажешь. инфантильный поулмонстр каждое утро начинал жизнь с чистого листа...
и даже дело не только в том, что он мне изменял... меньше всего дело было в этом. - я ведь была до того неопытная, не опытная и еще раз неопытная - что его осуждать за измены - значит абсолютно снять с себя ответственность за несостоявшуюся семью... а ведь так не бывает!

не могу забыть невинного совершенно происшествия в наш еще докроличный период, которое уже тогда заставило меня задуматься - как я буду жить с ненадамсом дальше.
вот почти смешная история. в двух словах. мы сходили в кино. даже под угрозой расстрела я не вспомню нынче - что за фильм мы смотрели и что я об этом фильме сказала, когда мы вышли из кинотеатра. на следующий день ненадамс вернулся с работы в приподнятом настроении.
- кошка, что сегодня было... на работе разговор зашел о вчерашнем фильме. и я им выдал все, что ты вчера говорила о нем. и они все офигеееееели. - теперь они решили, что я самый умный.
ангелы - красноречивые и глухонемые! - если вы слышали это - подайте совет или хотя бы тайный знак - как жить с человеком, у которого нет своих мыслей настолько, что он даже не в состоянии это скрыть от пока еще влюбленной в него женщины?!! - не дают совета... :(

но после рождения ребенка я перестала вопрошать своих ангелов о таких пустяках. что сделано - сделано. теперь я просто старалась. честно старалась сделать ненадамса своим союзником в общем деле воспитания и выращивания ребенка.
я получила своего любимого и- увы- единственного сына, не планируя его. - напротив - ребенок явился совершенно неожиданно - ведь меня перед отъездом в харьков осмотрела мамина приятельница, опытный гинеколог, и убедила, что я не смогу забеременеть без лечения... и вот ребенок был здесь, и я была еще и в силу этого чуда, со мной произошедшего, - абсолютно счастливой матерью.
но жизнь отравляла мысль, что из ненадамса не вылепливается никакой отец и муж. что ребенок ему безразличен и все, связанное с малышом, вызывает только ревность и раздражение в великовозрастном мамсике.
я сумела выносить и родить дитя вопреки страшному диагнозу-приговору, патологической беременности, всему жуткому контексту своей учительской и семейной жизни. - теперь я винила себя в том, что из нас двоих ребенок нужен только мне, что это я нашла своему кроличке такого негодного папашку. грустные мысли не способсвуют ни здоровью и благополучию. начались проблемы по здоровью... я стала постоянным пациентом гинекологической клиники.
вспарывая старые шрамы, без чего не получится моей исповеди, - я вновь со всей остротой ощущаю свои боли и тревоги... самой страшной и больной мыслью в молодой моей голове была мысль о ребенке: что станет с ним, если он останется без матери? в чьих руках?..
вдобавок к всему, став работать в интернате - я поняла, что будет очень тяжело сохранить молоко. каждый день я сталкивалась с неприкрытым детским страданием. мои первые ученики были или детками, не нужными своим родителям (считай, сиротки при живых недопапашках и таких же мамашках), или же детьми из неполных семей: убитая катрожным трудом мать была вынуждена сдать ребенка на полную рабочую неделю в интернат, резонно полагая, что уж лучше под присмотром в интернате - чем на отвязанной харьковской улице, в грязной подворотне - где уж точно не ждало ребенка ничего утешительного.
я снова смотрела вовремя подкинутые жизнью невеселые картинки несчастного детства безотцовщины и горестно-беззащитного беспомощного и одинокого материнства. лучше всего для увиденного там подходит мало употреблявшееся и забытое в совке слово богооставленность. и вообще - все, что я пережила на своем новом рабочем месте, едва ли может уместиться в одну главку. и пытаться нечего. и я обещаю, что обязательно вскоре начну живописать все, что касается интерната, который с первых же дней сделал мое молоко горьким и лишил мое собственное дитя этого ценного продукта напрочь.
а сегодня я все же мысленно обращусь к пагубному антуражу, в котором я тщетно пыталась помочь ненадамсу полюбить и принять свое дитя.
поначалу я пыталась это сделать мирно, просто стараясь показать, что за нежное и светлое существо растет вблизи. давала ему время на осмысление того чуда, каким является каждое человеческое дитя, в том числе и наше. но получалось ли?
=гулять с малышом в выходные ненадамс наотрез отказывался.
=когда малыш тянул к нему ручки - он брезгливо брал его на минутку, чтобы в следующее мгновенье сказать "забери, еще обделается!"
=купать малыша? - да ни за что. тебе надо - ты и купай.
=пеленки и распашонки, ползунки и подгузники, развешенные сушиться в коридоре, в его терминологии именовались "убери_ мать_твою_ отсюда_эту гадость".
=а лепет ребенка раздражал - поскольку в голове ненадамса сутками шевелились и циркулировали математические формулы - понятные и нужные, кажется, только ему одному. если бы они были действительно стоящими и нужными - то полагаю - сейчас бы ненадамс не служил бы в одной из прикладных лабораторий весьма авторитетного научного учреждения в качестве простого ассистента, так и не сделав себе в избранной и облюбованной смолоду области настоящей большой научной карьеры. впрочем - не судья я врагу своему. :)
итак, антураж.
старший папаша ненадамс возненавидел меня едва ли не с момента знакомства.
очень вскоре он возненавидел меня так - как будто в прошлой своей жизни он был влюблен в меня без взаимности... было что-то патологическое в этой ненависти. я давно заметила, что старые развратники часто ненавидят цветущую женственность просто за то, что она есть в этом мире, что она празднует себя в их присутствии, не обращая на них, сморчков старых, ни малейшего внимания. они ненавидят молодых и смелых женщин за то, что ни при каких обстоятельствах не смогут ни подчинить себе эту свободно играющую молодость, ни обладать ею. само присутствие в этом мире манифестирущего материнства, сексапильности или просто очаровательной женской юности, очевидно, пробуждает в подсознании этих духовных пигмеев тайное ощущение собственной убогости, несостоятельности, падшести и отжившести. вызывает, быть может, даже отвращение к себе, смешанное с бессилием и самосостраданием. думаю, этим и бог еще знает какими фрейдистскими штуками было обусловлено отношение ко мне моего достославного свекра - человека психически неуравновешенного, внутренне зажатого и грубого, обремененного многими комплексами и просто слабохарактерного, и поэтому стремящегося казаться сильным, смелым и властным.
он всецело зависел и был ведом по жизни своей женой... и если встречал того, на ком мог бы отыграться - делал это с надсадным каким-то удовольствием. например, мог сцепиться на улице или в транспорте с другим себе подобным из-за сущего пустяка. но, правда, ему далеко было до его же тестя, который, говорят, мог устроить истерику в трамвае, заподозрив, что рядом стоящий пассажир плюнул сверху ему на шляпу. :)
в общем - ненадамсы-родители были сладкой парочкой, породившей моего муженька во всей красе и продолжающей влиять на вихляющее сознание это инфантила.
поэтому из всех работ во благо быта ненадамс любил только одно задание - ходить на базар за продуктами. там он давал волю унаследованным от отца и дедушки по материнской линии качествам. - выпускал пар, скандаля и пререкаясь с другими себе подобными. за что не раз возвращался оттуда в рваной одежде и битым. это был бы просто цирк - если бы конечно была для его физиономии еще какая-то страховка или запасной фэйс. :)

не в силах я забыть и сегодня, десятилетия спустя, и то, как старшие ненадамсы пришли к нам в гости на обед в первый раз. было это кажется перед новым годом.
был тихий зимний день - как раз тот его час, когда маленькие детки, уложенные на дневной сон, сладко прижимаются к подушкам и по шаткой лесенке своих невинных младенческих сновидений спускаются или подымаются неокрепшей хрупкой душой в неведомые нам, испорченным и червивым взрослым, запредельные миры...
светлый сон моего мальчика в этот день расколол страшный!- дикий!- необузданный!- звонок в дверь. я предполагала, что либо начался пожар в здании, либо мое жилище атакуют какие-то отвязавшиеся от человеческих привычек бомжи.
но нет, на пороге стоял мой свекр, все еще держа руку на кнопке звонка.
- кто же так звонит в дом, где живет маленький ребенок? - спросила я с болью, слыша просто разрывающий сердце сокрушительный вопль самого дорогого моего существа, так внезапно вернувшегося в жестокую реальность из своего прекрасного далека...
молча, без единого слова под моим осуждающим взглядом ненадамсы прошли в дом и стали раздеваться. молча вошли в гостиную.
я ушла в спальню успокоить сына. выходить к гостям перехотелось как-то...
спустя несколько минут, неничка вышла в гостиную встретить гостей с уже успокаивающимся малышом на руках, чтобы как-то помочь преодолеть повисшую в пространстве всеобщую неловкость. я поплелась за ней.
через час, разгоряченный парами алкоголя добропорядочный дедулька внезапно шмякнул по какому-то только ему ведомому поводу кулаком об стол с такой бешено-идиотской неконтролируемой силой - что все стоявшее на столе подпрыгнуло и перевернулось несколько раз. послышался звон разбитого стекла - и в следующее мгновение мой ребенок, сидевший у меня на коленях, зашелся, сделавшись как резиновый, его сотрясали и били конвульсии, он не мог перехватить воздух - над подбородком посинело пространство от носика до верхней губки, глазки закатились... - мой ребенок, мирно сидевший за столом, не ожидал этой дикой выходки. люди, до сих пор его окружавшие - ТАК НЕ ДЕЛАЛИ.
я молча встала из-за стола вместе с наконец закричавшим в голос и заплакавшим слезами малышом и больше не вышла из спаленки до самого их ухода.
я не устраивала сцен. я не уподоблялась монстру. у меня было в этом мире другое предназначение.
но мой поступок был расценен как выходка. как выпад.
после ухода родителей ненадамс сначала сорвал все чистое белье, висящее в коридоре. потом категорическим агрессивным жестом выкатил кроватку со спящим в ней моим мальчиком в коридор.
- пусть там теперь дрыхнет! и только попробуй его кормить ночью. я тебя убью, если ты его занесешь в спальню.
ребенок объявлялся разменной монетой в войне за авторитет его родителей в моих глазах.
а я вообще не признаю никаких авторитетов. это не означает, что нет людей, которых я уважаю.
но распоясавшегося папашку и подстрекающую к вражде мамашку - увы - и ах... - при всем уважении - я буду ставить на место. по крайней мере - на своей территоррии.
так мы на какое-то время и стали жить: неничка спала в гостиной на диване, аличка рядом с ней в кроватке на колесиках. днем кроватка кочевала в спальню. вечером переезжала в гостиную. меня с тех пор почти не стало. то есть я жила, работала, играла и гуляла с малышом. но внутри меня остановились какие-то очень важные часы. часы любви остановились. они показывали все время ту ночь, тот самый ее час, когда вместе с кроваткой, мой собственный муж на деле выкатил вместе с ребенком и меня из своей жизни. - все остатки моих к нему чувств выкатил он из моего сердца. и дальше - мне уже было все равно. моя жизнь была присыпана равномерным слоем пепла. это было катастрофой, по масштабу равной крушению галактики. вселенной. нечего было и пытаться что-то склеить.
но время, вернее то, что я называю зазорами между временами, - лечит, лечит, ага.
можно было абстрагироваться, купить новое платье, провести время в приятнейших разговорах с начинающим лепетать родным до боли человеком, который, увы, все сильнее боялся собственного отца: из-за испускаемых папашкой криков и окриков, мальчик почти перестал подходить к нему. и убегал от него, когда тот возвращался вечером домой.
как ни посмортеть на ситуацию - а мне было лучше, чем ненадамсу. нас с неничкой и кроличкой было большинство. пусть и не агрессивное, но и не рабски послушное. и мы любили друг друга. и ненадамс, не умеющий стать частью этой любви, был отпавшим от нее угрюмцем, жующим свои завтраки и ужины очень часто в одиночку. выходные он повадился проводить у родителей. я ей-богу - не проверяла - так ли это было на самом деле. с любовью ушел и интерес - где он, что он, как он. ссориться мы перестали, даже не начав. но он то и дело срывался на крик. я не отвечала. а если и отвечала - то нарочито тихо. но это была тишина, не предвещавшая ничего хорошего. в воздухе пахло разрывом.
а в интернате мне давали все больше и больше работы. и это было очень даже хо-ро-шо...

 интернат начинается... воспитательный момент обеда. часть 14

по радио и на телевидении часто в семидесятые говорили об интернатах, причем выставлялся интернат как некая универсальная модель школы будущего. по всей вероятности - в нашей системе образования, так же как и на телевидении, сидели англоманы, которые спали и видели спасти народ от пьянства, воровства с производства и прогулов, воспитав всех как настоящих британских принцев - битьем, мытьем и кАтаньем.
и что такая школа сулила в совке ли - в великой ли британии?.. - кончалось всегда одним и тем же - произволом над детьми случайных людей в роли воспитателей и учителей, диктатом самых сильных и стало быть злых над слабыми, неуставными отношениями, битьем и страхом воспитанников.
в атмосфере страха ничему и никого толком научить было невозможно. дети в интернатах подбирались сплошь из неблагополучных семей. там было много случайных людей в штате. но в первую очередь в интернате номер 14 города харькова царила непролазная грязь. здесь не было уборщиц. все мыли как могли сами дети. это был полный ужас. я никогда не забуду этого безнадежного запаха застоялой кислой грязи, брызнувшего мне в ноздри, когда я впервые вошла в это здание. были каникулы. в кабинете русской литературы, куда завела меня завуч, сидела моя будущая коллега - седая бесцветная женщина с выцветшими голубыми глазами на нездоровом лице, коротковолосая, статная, очень усталая, как мне тогда показалось. звали ее валентина петровна гладышева.
когда завуч оставила нас вдвоем, чтобы мы поговорили - она подняла на меня глаза и сказала категричным тоном:
- урока у вас не получится
- собственно почему же? - в моем голосе зазвучал помимо моей воли вызов.
- потому что ресницы твои все внимание на себя заберут.
- ну посмотрят они на мои ресницы, ну рассмотрят. не век же это их будет занимать.
- я считаю - надо умыться.
- я не буду себя переделывать, я пришла сюда сформировавшимся человеком. пусть мои ученики, а заодно и коллеги ко мне привыкают. в ресницах, думаю - криминала нет.
- как знаешь. я тебя предупредила.
- спасибо. но полагаю - ни вы, ни мои будущие ученики меня пока не знают. поэтому прошу вас, не надо судить меня по степени накрашенности ресниц. давайте будем знакомиться, учитывая другие параметры.
валентина петровна гладышева улыбнулась мне в ответ непростой улыбкой, показав крепкие и красивые зубы. видно было, что я ей совсем не нравлюсь. и она это не особенно и скрывала. но со временем все переменилось. мы с ней нашли общий язык двольно скоро. оказалось - она живет недалеко от меня. с первых же дней я попросилась к ней на урок и была восхищена тем, как она умела вдохновить детей, заинтересовать их, с каким веселым видом в быстром темпе вела она урок, сколько было выдумки и таланта в предлагаемых заданиях. словом - судьба меня столкнула с учителем от бога. и я - раскрасневшись от восторга на перемене сбивчиво высказывала ей свое восхищение увиденным на уроке. по возрасту она оказалась моложе своей внешности. влентине петровне было тогда 47. выяснилось вскоре, что у нее было две дочки - аленка и иринка. и муж-красавец и пьяница. одна ее девочка была инвалидом детства, в этом был виноват отец, который по пьяни уронил ее маленькой. валентина петровна носила в себе эту боль. мужа своего она много раз выгоняла, уезжала от него вместе с детьми. но каждый раз он снова находил их, приходил и они его принимали. в общем - это была не жизнь, а проклятие. сама валентина петровна по этому поводу говорила, что когда она в студенчестве еще прочитала "Супруги Орловы" Горького - то покалялась себе, что у нее уж такого никогда не будет. и вот... - говорила она с грустью - и вот - совсем так же выходит. такая же у меня судьба - клянись-не клянись.
очень скоро пришел ко мне на урок в четвертый класс директор школы - пожилой, рыхлый, тучный мужчина. давала я как раз кастрированную совком повесть Короленко " В дурном обществе", называемую в программе жалобно и фальшиво "Дети подземелья". Название искажало авторскую концепцию, акцентируя внимание не на мальчике из хорошей семьи, а на детях, которые жили в подземелье крепости. ну да ладно, текст который был оставлен в хрестоматии, - был все равно прекрасен. у нас на уроке умирала маленькая героиня повести Маруся - и дети мои плакали от жалости к ней. и директор тоже плакал. и после урока сказал на суржике:
- дытына, я радый, шо ты така молода - а вже настоящий учитель. ты будешь у нас работать.
и с тех пор иначе как "дытына" он меня не называл. говорят - он был вором. вполне возможно, дети имели вид не намного лучше, чем те, у Короленко в повести. в школе было очень много случайных людей, которых на порог учебного заведения пустить страшно - даже в качестве уборщицы или дворника. но их пускали. и они распускали руки. с четвертым классом справиться еще можно было. но чем старше становились воспитанники - тем тяжелее было их учить и воспитывать, не используя крика и рукоприкладства, к которому прибегали практически все горе-учителя и воспитатели. дети уже были вполне этим искалечены. их одновременная беззащитность и агрессивность настолько зашкаливали - что они вызывали во мне - двадцатидвухлетней - просто ужас. я не знала - как к ним подступиться и в первое время приходила в отчаяние. - наказывать и орать, как мои коллеги, я не хотела. авторитета у меня не было никакого, а без ора навести порядок на уроке не представлялось никакой возможности, поскольку у детей сформировалось уже восприятие определенной силы звука. и попервам про порядок в классе мне конечно можно было забыть.
на первом уроке, действительно, семиклассники сразу стали расспрашивать про ресницы. - настоящие ли, не наклеенные ли. я сказала:
- знаете что - подойдите все ко мне. села за стол, дети сбежались и окружили меня плотным кольцом.
- смотрите внимательно, видите, ресницы растут прямо видно - откуда и как. они настоящие. это я их каждое утро крашу тушью. я не виновата, что у меня так получается. будто у куклы. я не кукла. я взрослая живая женщина. у меня дома есть ребенок. сын. он очень маленький. ему нет годика.
посыпались вопросы:
- а сколько вам лет?
- а вы к нам навсегда?
- а где вы живете?
- а муж у вас есть?
- а вы из харькова?
я спокойно рассказывала о себе и никто не бесился. но это было на первом уроке...
так или иначе - но вскоре мы нашли общий язык. хотя и не без того, чтобы они меня время от времени проверяли "на вшивость. но я знала: как только я заору - тут мне и конец. дети, конечно, бывало, дико шумели, я злилась. но голоса не повышала. и когда было особенно трудно - начинала говорить еще тише, голос тонул в общем шуме, я тогда сразу переключала внимание на впереди сидящие парты и говорила им заговорщически что-то смешное. первые парты, расслышавшие остроту, ухохатывались. остальные замолкали на какое-то мгновение в надежде услыхать, над чем смеются первые парты. - и тут все зависело от быстроты моей реакции. - если я успевала рассмешить класс - на какое-то время становилось тихо. так и повелось: я должна была давать хотя бы через раз смешные задания, сочинять смешные сказки на каждое правило, и постепенно дело начало двигаться. работа забирала много сил, но проверять меня на уроке "на вшивость" детям постепенно надоело. зато как-то так повелось, что я часто прямо на ходу изобретала смешные тексты вроде тех, что во вредных советах григория остера(эх, мне бы тогда эту книжку!!!)
по ходу уроков, я многое узнавала у детей об их жизни - причем лобовых расспросов не устраивала. дети ко мне потеплели очень быстро. на уроках литературы мы говорили обо всем на свете - мой предмет был моим союзником. а судьбы у детей были до того непростые, что каждый из них мог бы стать героем печальной повести...
-ну не умеешь ты деточку учить - говаривал на совещаниях директор - так иди себе на завод, детали обтачивать. ну, запорешь деталь - так снова сделать можно, переделать можно. но деточку ведь не переделаешь...
но половина примерно коллектива, которым он управлял, "запарывали деточку" - порой, в прямом смысле слова...
в первый же месяц моей работы учителем случился позорный случай, когда я подралась с коллегой. - честно скажу - я находилась в состоянии аффекта. и все, что могу об этом сообщить - знаю со слов своих же учеников.
дело было так:
я закончила работу, вышла из интерната - и тут увидела, что забыла на работе свои перчатки. зима стояла свирепая, холод, снегу по колено - решила вернуться в класс, где только что одевалась. и вот когда я туда вошла, я увидела, как моя коллега, воспитательница по кличке ондатра - толстая и грузная тетка с химической завивкой и жутким утробным голосом простуженного громкоговорителя - во всю колошматит мальчишку, буквально отрывая ему ухо. весь класс смотрит на нее белыми от ненависти глазами и возмущается:
- отпустите его!
- что он вам сделал?
а мальчик - кстати, смышленый, вполне вменяемый пацан, судьба только его не ласкала... - орет со страшной силой, в глазах его слезы, ему больно. но самое страшное - это унижение, которое он терпит. держит она его за ухо, тянет это ухо - просто отрывает, и другой рукой колотит его по чем попало. кожа за ухом вот-вот лопнет, кровь уже показалась. и как только я увидела струйку крови...
дальше у меня провал.
дети говорят - я как пантера кинулась у тетки отнимать мальчишку. она не отпускала, и я ее стукнула по руке. и орала я при этом сначала просто
- отпустите его, отпустите ребенка!!!
а когда тетка на меня стала орать - что дескать никакой у меня солидарности ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ нет, и вообще - это не мое дело - и все продолжала тянуть за ухо ребенка -
я в два прыжка сначала отскочила от нее для разбегу - и вытянутой рукой толкнула ее в лоб, причем сделала это так внезапно и с такой силой - что она бросила мальчишку и ее с запрокинувшейся башкой отнесло ударной волной к доске.
она с завываниями и воем выскочила из класса. при этом она орала:
- еще поквитаемся! -
этого я тоже не помню.
ондатра хлопнула дверью, опрометью помчавшись вниз, в учительскую, наверное...
от стука двери я очнулась. передо мной был класс - дети что-то мне говорили...
я только спросила: что это было?
класс грохнул от хохота.
я сказала: дети, я не помню, что я натворила тут... ну-ка честно рассказывайте. вид у меня был растерянный. мне было не до шуток. я объяснила, что от сильных переживаний такое с людьми бывает...
дети поняли, что я не шучу. и рассказали в общих чертах.
- вы ее в лоб толканули - это было всиоооооооо!!!!
- лучше пощечины...
- так ей и надо, она витченке чуть ухо не оторвала.
витченко тоже выскочил из класса отмывать кровь, которая лилась за ворот.
я сказала что-то вроде:
- озвереешь тут...
и вылетела из класса.


 кушать подано. воспитательный момент обеда. часть 15

надо ли говорить - что после схватки с ондатрой молоко мое стало невкусным, и сыночек мой от него отказался. так оно и сошло на нет. а вместо него - мальчик полностью перешел на сладкие творожные сырки и молоко с печеньем, называвшимся "Юбилейное". поскольку запорожские сладкие сырки ему нравилось больше, а печенья точно такого же в Харькое вообще не было - то и приходилось родителям передавать посылки со сладкими творожками и печеньем запорожской фабрики. да разве только это передавалось? - кажется, если бы нужно было передавать луну с неба - дед бы тоже вооружился молотком, разбил на приемлемые для передачи части, все это аккуратно запечатал бы в ящик и потащил бы на вокзал. многие проводники поездов, движущихся по траектории Запорожье-Харьков, уже знали в лицо моих родителей. продукты непрерывным конвейером мчались к кроличке, перебоев не было. неничка была моим добрым ангелом. умела она и с ненадамсом быть в хороших отношениях.
где-то в марте, привыкший к бесконечной текучести кадров директор, вызвал меня к себе и сказал:
- ну шо, дытына, ты как - остаешься на следующий учебный год?
- остаюсь, если будет достаточно работы, чтобы себя на свете продержать.
- та канешна, канешна - ласково затараторил он воодушевленно, скороговоркой. я так думаю, шо ты должна взять воспитательскую ставку - я тебя поставлю с козинским в паре - он старший воспитатель школы, есси шо у тебя попервам получаться не будет - подстрахует.
- а учительская нагрузка?
- нагрузим,- я так думаю - получится у тебя где-то полторы ставки, мало будет - потом придумаем что-то. ну, ты пока молодая - так оно по силам будет, хотя и нелегко, шо там говорыть...
Было решено, что на следующий год я беру своих четвероклассников, перешедших в пятый класс, как воспитатель и учитель и еще мне светит седьмой класс.
система в совке была для бездельников подходящая. такую красавицу, скажем, как ондатра, уволить было практически немыслимо. она была склочной, неуживчивой бабой, и как только ей предложили уволиться по собственному желанию - она конечно сделала на прощанье директору парочку гадостей.
всех, кто писал на директора кляузы - он называл писателями. сколько было правды в этих доносах трудно сказать. может и вправду он был нечист на руку. дети были одеты скверно, постельное белье и одеяла служили по пять сроков, теряя вид и форму - дыра на дыре. детям полагалось нижнее белье и одежда. все это выдавалось крайне редко... еда в столовой тоже оставляла желать лучшего. при этом с территории интерната все время что-то втихаря увозилось - поговаривали - директор строил дачу, используя стройматериалы, выданные для интерната. но все это было больше догадками и сплетнями.
к весне "писатели" написали на него столько всего - что было ясно - мужик не продержится долго.
в сентябре следующего года он еще работал - потом его сменил молодой парень, похожий на мультипликационного кота леопольда. дети его немедленно так и окрестили. а поскольку- как известно - новая метла по новому метет - было ясно, что начнет она мести тех, к кому благоволил старый директор. я была его "дытына" - так что надо было ждать сгущения туч на моем горизонте. но я уже к тому времени имела закалку, полученную в сорок пятой школе. да и дома мне не было легко. не о физической тяжести разумеется речь...
что же касается самой атмосферы интерната - то на тот момент это было очень страшное учебное заведение.
случайным людям, попавшим в воспитатели, было в массе своей наплевать - как живется ребенку, плохо и легко одетому, спящему в ледяной спальне на 30 человек, питающемуся более-менее полноценно только раз в день, обижаемому каждый день старшими и более сильными, получающему тумаков от учителей и заброшенному на выходные: горе-родители-то - почти сплошь если и не алкоголики, так трудоголики по нужде. и они, эти воспитатели, обычно добавляли в эту копилку ржавые копейки и пятаки своих воспитательных моментов - оскорбления и зуботычины, орали во всю глотку на дежурных - особенно если ими оказывались заморышки, которые и швабру-то в руках удержать толком не могли.
Дети мыли в школе все, не только классы - а и коридоры, спальни и столовую. не мыли они только туалеты. но туалеты поэтому не мыл кажется никто. то и дело исчезали куда-то уборщицы, проработав кто месяц а кто и несколько дней...
единственной радостью детей было кино, пару раз в неделю показываемое в актовом зале.
по ночам интернат жил совсем уж тайной жизнью. бывали случаи - когда открывались страшные вещи.
правда, в этот мой первый год, пока я была только учителем с неполной нагрузкой - я видела лишь часть детских страданий. но с меня и этого хватало за глаза.
после третьего урока на большой переменке был полдник. каждый предметник, у которого перед этой переменой был урок - должен был отвести своих учеников в столовую, получить на всех поднос с булочками - по количеству присутствующих. и поднос со стаканами яблочного сока - тоже по счету. и вот сложилась практика, при которой более сильные дети отбирали булки у слабых. если учесть, что завтрак был в семь тридцать утра, а полдник - после двенадцати - то можно себе представить - как страдали те, кто практически в уже опустевший полностью желудок вливал кислый яблочный сок без ничего. но если даже булка доставалась - ее было слишком мало. булочки были небольшие, свежие, с пылу с жару, их сглатывали в два глотка, сок был холодный, в общем - не полдник - а сущее страдание. потому что аппетит он только разжигал. а в случае, если булки не доставалось - то ребенок вынужден был голодать минимум до трех-половины третьего. как видите - до обеда и дожить-то было не так просто - а ведь надо было еще и учиться, материал учебный усваивать.
я как могла увещевала заранее всех этих воришек - что это стыдно и недостойно - отбирать еду у других. оставлять товарища без крохи хлеба. но, как известно, - голод не тетка, молодой растущий организм не может питаться моралью - словом, нужно было принимать какие-то более действенные меры, чем уговоры. к февралю я сказала - баста. повлиять на работников столовой - чтобы пекли больше - я не могла. булки привозили готовыми по заказу. строго по счету. влиять я должна была только на детей. мера была спорной - но выхода я не видела.
я предупредила класс перед походом в столовую:
- люди будут есть с подноса. скоты - с пола. я сказала. - все мыли уши и слышат. все?
- все.
- ну, пошли.
вся школа в столовой. каждый класс - у своего стола с соком.
получила и я поднос с булками. и в ту же секунду к нему, оттолкнув более слабых, протянулось двадцать немытых рук, хватая кто две а кто три булки сразу. схватить успел только один... это для меня было сигналом.
я снова громко, перекрывая шум, сказала:
- я вас предупредила? - кушать подано.
и в ту самую секунду - когда эти руки хотели уже вцепиться в непропеченную булку, а то и две заграбастать - я кинула поднос на пол.
пол был в черных осклизлых разводах. с полу поднять мокрую смятую вывалянную в грязи булку даже самые голодные не решились бы. - западло. так именно они это и назвали.
а в столовой после грома подноса - немая цена. многие дети не стали даже пить сок. - так ушли, опустив голову.
я не знаю, рассказал ли кто из коллег это завучам - или нет - мне за это ничего не было. но с тех пор даже самые прожорливые и наглые пацаны никогда не смели взять вторую булку и вообще- ничего лишнего.
так наши полдники стали абсолютно цивилизованными. в сентябре я стану воспитателем этого класса. и когда в октябре в класс придет новенький, который только будет громче других просить добавку - дети будут возмущаться, глядя, как он жадно хватает ее:
- дикарь!
- никаких манер.
ругались дети в моем классе страшным матом. именно они - мои ученики -пояснили мне значение всех страшных ругательств, а то ведь я эвфемизмами пользовалась - а суть от меня ускользнула... - издержки воспитания. :)


 мои взрослые, мои дети. воспитательный момент обеда. часть16

весной решили отправить неничку с малышом в запорожье. летом меня направили на курсы повышения квалификации. я брыкалась - не хотела идти, потому что еще не прошло четырех лет со времени окончания вуза. но меня все равно таки отправили учиться. пришлось ехать в запорожье сначала ненадолго - отвезти маленького, а потом снова возвращаться в харьков еще на шесть долгих недель...

малыш сначала протестовал и плакал в самолете. на руках его держала неничка - я была сама не своя - хорошо - у стюарда нашлось много пакетов... - возможно самолет ЯК-40 и был хорош для перевозки людей здоровых - но видимо я к ним не относилась смолоду, особенно после перенесенного токсикоза. наконец, малыш наплакавшись уснул. и когда мы приземлились - пришлось его будить. встречал нас папа. у меня отнимались руки, не могла ими пошевелить. но наконец я смогла сесть в такси - и мы поехали. на подъезде к городу нас чуть не снес мчавшийся неизвестно куда - скорее всего в ад - водила жуткой многотоннки. если бы наш водитель не сумел так быстро затормозить - нам была бы крышка. остановились. водитель приходил в себя несколько минут...
в запорожье провели несколько дней и вернулись вдвоем с ненадамсом в пустую квартиру. мне выть хотелось. что я тут буду делать, как я буду жить без кролички? все в доме напоминало о нем. - брошенные перед отъездом игрушки и домашние одежки, маленькая ложечка и кастрюлька для кашки на кухне, на застекленной мебельной дверце отпечаток маленькой лапки...
учебный год подходил к концу, в городе было то майское разлитое в пространстве ликование, которое передавалось от гнездившихся птиц и заканчивавших учебу детей остальным людям, в особенности - молодым. у меня не было в этом году экзаменационных классов. мне больше не нужно было торопиться домой - там было пусто. и я часто возвращалась домой засветло, вместе с коллегами - валентиной петровной, или с братом и сестрой з.
за первый год работы я сдружилась с сашей з. - учителем физики. кажется его дед и бабушка были польскими евреями, переехавшими в россию. в польше саша быть может никогда и не был. но он свободно понимал и читал по-польски и приобщил меня к чтению польских журналов, которые он выписывал и хранил в подсобке физкабинета. я там просиживала иногда на переменах или после уроков, читая и разговаривая с сашей. человек он был очень интересный, много знал и охотно делился знаниями. мы трепались часами, когда была возможность, и быстро стали близкими друзями. именно друзьями, никаких других отношений у нас никогда не было. при всей моей к нему симпатии - я никак и ни за что не могла воспринимать сашу как кавалера. и как человек умный и наблюдательный - он это очень хорошо чувствовал. ему было не более тридцати, он был светлый шатен с довольно приятными мелкими чертами лица, с улыбчиво-хитроватыми умными глазами. но вид у него был какой-то полинявший. в длинноватых и редких его волосах проблескивала лысина, цвет лица был немного нездоровый, бледный. хрупкую светлую кожу бороздили ранние морщинки. его старшая сестра софья павловна тоже была учителем географии в интернате. саша мало рассказывал о своей жизни. - из обрывочных фраз и полунамеков я поняла, что у саши была очень красивая жена, которая ушла от него. причины я разумеется до поры не знала. только спустя полтора года, когда я буду разводиться со своим мужем - весь интернат будут будоражить сплетни обо мне и саше, а наша дружба многими будет ложно воспринята как роман. и завуч интерната даже поведет со мной душеспасительную беседу о том, что я ни в коем случае не должна связывать свою жизнь с сашей, потому что у него тяжелая форма диабета... она-то и расскажет мне, что оказывается - почти все в интернате были уверены все это время, что мы более чем друзья. даже его сестра подозревала это. и когда я рассмеялась и сказала - помилуйте, ничего такого и в мыслях у нас обоих нет и никогда не было - завуч, в душе очень неплохо ко мне относившаяся, - растаяла и обрадовалась. а сашина сестра и ее подруга-математичка - обе очень содержательные и интересные люди, - сразу ко мне потеплели. - бывает же! все три женщины, включая завуча, полагали, что я компостирую бедному саше мозги. но до того времени, когда все внезапно ко мне потеплеют - надо было еще дожить. пока же я отбыла курсы, особенно мне ничего разумеется не давшие. и поехала к сыночку.
в июле и августе я пробыла в запорожье с малышом. он окреп и загорел. мы с папой водили его на Днепр. а с неничкой - в город. аличка рос любителем пешей ходьбы. когда уставал - мог посреди улицы наклониться и упереться ручками в мостовую. стоя на четвереньках и опустив вниз лохматую голову, разглядывал мир вверх тормашками. это у нас называлось "сделать стойку". отдохнув, он отряхивал руки - и шел дальше. иногда очень большие расстояния мог пройти. но не меньше малыш любил ездить городским транспортом. одного только было невозможно представить - чтобы он уселся в коляску и в ней сидел. возить его мы не могли - он порывался быть не пассажиром, а водителем - ему нравилось ее катить. и поэтому от коляски пришлось сразу отказаться.
вся атмосфера запорожья, залитого солнцем, с тенистым двором пятиэтажек, с доброжелательными соседями, жившими очень дружно - была ему на пользу. мальчик рос, быстро умнея. разок приезжал на выходные и его отец. но даже в это относительно безоблачное в плане наших с ним отношений лето - для малыша отец был кем-то почти посторонним. в шумные игры он играл не с отцом, а с моей младшей сестрой, которую называл татка(тетка в смысле). когда мы с аличкой называем ее этим прежним именем - она откликается. но считает нас деградантами. - в смысле сердится... что делать. кличка к ней в семье прилипла. :)

новый учебный год накатил новостью, воспринятой всеми неоднозначно - уходом старого директора и появлением нового.
с виду новый был ничего - молодой, улыбчивый, воспитанный. со всеми доброжелательный. в школу приходил очень рано, а уходил позже всех. коллектив присматривался к нему. а дети дали очень подходящую ко всему его облику и особенно к лицу кличку - Леопольд.
мы не затаились мышами. просто находились в ожидании. время должно было показать - сработаемся ли.

мне просто не верилось, что я начинала уже третий учебный год в харькове. как-то на улице встретила я того самого военрука из 45-й школы, который тогда остановил судилище надо мной. я окликнула его - он долго в меня вглядывался - и ахнул.
- до чего же ты красавица, просто даже не верится, что это ты.
- эх, это ж просто я осталась жива после страшного токсикоза и поэтому радуюсь, да и со школой вашей расставшись, тоже поздоровела чуток... - рассмеялась я.
но поздоровела я на очень краткий срок - моя работа стала отнимать у меня силы с первого дня.
дети в моем классе были очень непростые.
девочки между собой не ладили и даже иногда дрались. а про мальчиков и подавно говорить нечего. но если бы только драки... дети были заброшенные домашними и запущенные воспитателями.
хотя в принципе - глядя назад, я вижу - это были очень хорошие дети. но только жившие в нечеловеческих условиях. и в школе и дома.
мой напарник и сменщик - старший воспитатель эмиль гаврилович козинский был раза в два с половиной старше меня. выглядел он плохо, потому что очень любил пиво. в детей он стремился вселить священный ужас - и для этого все средства были хороши.
-мокрэнко - говорил он железным и при этот шепеляво-свистящим голосом.- мокрэнко - ко мне.
ирка мокренко, веселая только что болтавшая во время подготовки уроков девчонка, сомнабулически поднимается с места и идет, как белка в пасть змеи...
- блиииииииже. блииииииже...
он не смотрит на нее. он повернут к ней в профиль.
и когда она уже вплотную стоит у его уха, вровень с сидящим за столом эмилем - он резко поворачивается к ней лицом и со всей мочи - ей в лицо:
- РРРРРРРРРРРРРРГАВВВВВВВ!
эта сцена спустя тридцать два года стоит перед моими глазами. я ее не могу забыть.
не только бедная ирка, которую снесло звуком и его внезапностью на пять метров - все мы похолодели от неожиданности...
хотя в душе эмиль был человек не злой - но когда кто-то из мальчишек доводил его до белого каления - он закрывался с этим пацаном между двумя дверями запасного выхода и воспитывал в этом малом пространстве нарушителя тяжелыми мужскими шлепками по заднице - как должен был бы сделать разъяренный папашка, если бы только он у пацана имелся.
я противница физических наказаний. но я была свидетелем - что ни один пацан не держал на эмиля зла - напротив - его любили, потому что без дела не стал бы он никого наказывать. мы с эмилем применяли совершенно разные методы. но при этом как-то умудрялись быть в связке. я всегда очень злилась на него за рукоприкладство и несколько раз был у нас нелицеприятный разговор по этому поводу. но когда я поближе всмотрелась - как он осуществляет свое наказание - то поняла - в проеме между дверями у него почти не подымалась рука - просто места размахнуться там не хватало. он сам зашел туда - без ребенка - чтобы показать мне - ведь даже если шлепнуть там - то получится совсем не больно. а вот то, что он говрил в это время ребенку - ведь этого никто не слышит. то, что он говорил в это время - это было его ноу-хау. этого не мог знать никто.
не то, чтобы я сразу согласилась с его методом или приняла рукоприкладство в некрупных размерах за достойную меру наказания - нет, я остаюсь сторонником неприкосновенности ребенка. но вместе с тем - я не стала врагом эмилю. - разница между подлой ондатрой и эмилем была огромна. к детям он относился тепло, они на нем висли во дворе школы, на уроках физкультуры. несмотря на свой неспортивный вид - вечно торчащее брюхо и налившиеся красные глаза - был он физкультурником. присмотревшись к нему в деле - я поняла - он соткан из противоречий и хорош таков как есть - нельзя его разобрать на детали. так, целиком надо принять или не принять. и я то принимала - то нет...

я работала - как умела. ни один учебник по педагогике не мог мне подсказать - что делать. поэтому я действительно делала то и так - как подсказывала интуиция. а многие дети были совсем из другого - не моего мира...
помню как марина д., которую я после очередной схватки с другой девочкой, попросила зайти в раздевалку для конфиденциальной беседы, сказала мне, демонстративно плюя сквозь зубы прямо на пол:
- воспитывать будете? - не советую. сявкой была - сявкой и сдохну.
отец марины сидел в тюрьме. мать марины умчалась в неизвестном направлении -праздновать свою жизнь молодую. девочка жила у бабушки, которая работала дворником. внучку она вынуждена была сдать в интернат на всю неделю. дома она держала внучку в строгости, а в интернате марина "отдыхала душой" и была кем-то вроде бандерши или паханши.
что я, тепличная девочка-учительница, женщина-дитя могла сказать этой маленькой немало повидавшей на своем веку девочке-старушке - чего бы она не знала?
- мариш, - сказала я. я не буду тебя воспитывать. ты меня воспитай. ты мне вот преподай урок сявотства. а то я про это и вправду ничего не знаю. ну так вот повезло мне. я с папой-мамой росла...даже в детсад не ходила. в школу меня за ручку до седьмого класса включительно водили... в общем - я несчастный человек.
- ничего себе несчастный! - рассмеялась марина. у вас хорошие наверное были папа и мама...
- очень. они у меня и сейчас самые лучшие. у меня еще и неничка, тетка моя, считай третий мой родитель... познакомлю тебя с ней как-нибудь... много чего было. а теперь мне трудно. я понимаю - что ты другая. а какая - не понимаю. мне ты кажешься очень хорошей...
- это почему?
- ну, потому что ты все время хочешь быть в чем-то первой. только мне кажется - что первой быть тебе трудно. поэтому ты все время сердишься.
- я не сержусь. я злая. и не хочу я быть первой. я хочу, чтобы меня мамка любила. а она никого не любит. я бабушкина дочка...
- а бабушка тебя любит?
- а то! но она очень строгая. и лупит меня даже иногда.
- нет, ты определенно хорошая. и не злая. а обозленная. потому что ты думаешь, что тебя никто не любит.
- а что по-вашему - любит?
- а ты кого кроме бабушки любишь?
- ... да никого, кажется и не люблю.
- ну вот, так за что же тебя любить должны? это ведь только мама, папа, бабушка там... любят нас такими какими мы родились.
- и то не всегда... - задумчиво и печально говорит марина.
- ну не знаю - я всегда люблю своих детей...
- так у вас же один всего?
- а вас я разве не люблю, по-твоему?
- не знаю, мы же вам не родные.
- да нет, марин - уже да. за прошлый год я вас очень полюбила. а теперь мне еще и вас доверили. понимаешь? вы уже совсем мои, вернее - должны быть мои, понять меня в смысле... мы вместе уже кое-что пережили. мы не чужие - это я тебе точно говорю.
- а вы не брешете, что любите нас?
- чтоб мне сдохнуть...
мы обе хохочем. и я обнимаю ее. и от этого у нее в глазах слезы. - или это мне показалось?
- и наташу я тоже люблю. понимаешь?
- ой, только не надо. вы еще не знаете, какая она противная. я ее за дело за волосы цапнула.
- маринааа. человека битьем нельзя сделать лучше.
- моя бабушка так не считает... как даст по...ниже спины...
- твоя бабушка смертельно боится, чтобы ты не свихнулась. это она по твоей "понижеспины" СЕБЯ бьет - это она себя лупит. поверь. она так себе напоминает, что может с тобой не справиться...- боится за тебя. старенькая ведь она уже?
- да уж не молодая. и работает много.
- ну вот. ты ей помочь зарабатывать пока не можешь. но ты можешь ей помочь прожить подольше со спокойной душой. чтобы она не тряслась за тебя, что ты свихнешься и действительно станешь сявкой...ведь ты же можешь сделать так, чтобы она поменьше за тебя боялась?
- да. наверное могу...
- вот. давай ты начнешь думать о бабушке и вообще о других людях - что они люди. что им больно, когда ты их обижаешь. это трудно, маринка, но это просто необходимо. кто не думает - тот ведь и живет как дурак...
- ну да...
- ну все. морали я тебе читать не буду. просто очень тебя прошу - мысль и выдержка. и все. без этого все наперекосяк в жизни идет. это я по себе знаю. расскажу тебе когда-нибудь.

на утро был урок языка и первое же предложение было таким примерно:
человек злится, когда ...
и дальше дети дописывали сами.
- его не любят
- его обижают
- его не хотят понять
- его бьют
- он не может ответить на удар
- не может помешать злу...
второе предложение
злобой горю не поможешь.
- в чем же помощник злоба?
сидят - рожицы хитрые. понимают, к чему клоню.
- а вот если рассердиться на себя - то что можно сделать? запишите каждый свое.
на таких уроках меня совершенно не волновали грамматические ошибки. :)
и домашнее задание - сочинение МНЕ БОЛЬНО, КОГДА...
и я честное слово это не вычитала и не научилась ни у кого. - придумала. для этих именно детей. и узнала о них гораздо больше. и в кратчайшие сроки. потому что, в отличие от многих взрослых - они искренни.


 в стране ненадамсов. воспитательный момент обеда. часть 17

никогда, никогда я не чувствовала себя дома в стране, в которой я родилась. я отказываюсь и сейчас от того факта, что являюсь порождением этой страны. - прежде всего я порождение своих родителей, своей семьи - клана. и только потом... - нет, не страны - я порождение языка страны, в которой я родилась. его я и считаю своей родиной. да еще людей, которых люблю. думая о своих друзьях и близких по духу знакомых и незнакомых, всегда испытываю чувство жгучей жалости: им - как и мне - в своей стране никогда не жилось комфортно. их принципы не совпадали с реально общепринятыми в этой лицемерной стране. - парии при любом режиме.
почему влюбляясь и пытаясь найти себе пару, я натыкалась несколько раз подряд в своей жизни на недомужчин? - то есть с виду они были мужчины. но это был обман зрения...
можно это списать на мое недомыслие, неопытность - неподготовленность к жизни и неумение разбираться в людях. но в своих страданиях, муках и разочарованиях я была настолько общим местом, моя история так типична, что под многим из мной пережитого могут подписаться до сих пор многие поколения женщин из той страны, откуда я родом. причем, ну ладно - я в сущности - суровое, воспитанное думать и анализировать, умевшее себя прокормить в любой географической точке и потому независимое существо. упрямая башка моя жаждет осмысления всего происходящего, короче - не с конвейера. а вот обычная среднестатистическая нормальная тетка - ей это все за что? почему в этой стране простой уютной, милой, покладистой женщине тоже не было счастья в восьмидесяти случаях из ста?
говорят - она умерла, эта страна.
нет, она с самого начала была мертворожденной, потом ее неживое убивающее нас тело стало распадаться - и теперь вот лежит этот дохлый дракон, продолжая смердеть своими неусохшими разлагающимися частями - и воздуха в этой галактике он не озонирует даже своими отбеленными прибалтийскими косточками.
как могло случиться, что моя-не-моя страна - это страна женщин?
-войны?
-патриархат?
-восточный деспотизм?
-что там еще?
ах, конечно, массовый террор!... я не шучу. мне не до шуток, родные мои. я думаю, мой суженый просто не смог появиться на свет.- его родители полегли во рву или сгнили на нарах. а может даже его дедушки-бабушки... в лучшем случае - они, эти дедушки-бабушки смекнули вовремя, что дела тут не будет. и теперь за железным занавесом - ищи-свищи свою половинку. да и будет ли половинкой человек, не говорящий и не думающий по-русски?
целая армия блестящих несравненных людей просто не появилась на свет в охлократическом государстве, царстве фанатического изуверства. а вместо них произошло осквернение места.
вот потому здесь всегда выбирали худших властителей из всех возможных - снизу до верху.
здесь верили в несбыточные сказки. и убивали. и поэтому - не надо спрашивать - отчего наши мужчины уроды.
каждая мать думала - ох, ведь мальчика могут убить в следующей войне. поэтому даже самые вменяемые матери растили своих ненаглядных сынков балуя и жалея до безобразия, до тупости.
так выползал пещерный монстр из недр малого залюбленного ребеночка, превращающегося в разновидности ненадамсов - наглые морды, не желающие нести по жизни ответственности ни за женщину, которая им вверила судьбу, ни за появившихся детей. ни за что. выросшие без образца поведения мужчины, отца, даже при живых недоотцах, они идут по жизни - не оглядываясь на собственную совесть. совесть - это что? дайте потрогать... не можете - так и нет ее, это - сентименты. они не верят в сентименты. они и есть порождение бесстыжей докртины уродливой страны, где каждый слабый объявлялся потенциальным предателем родины. поэтому ату слабых - ослабевшую жену, маленького ребенка, инвалида.
захватить себе лучший кусок. "намазать свои ботинки салом ближнего"... - как говорил один обожаемый мной мракобес. вот задача ненадамса.
страна лжи круто замешивала тесто для ублюдков, которые если и платили алименты - так только по суду, а на вопрос врача "дети у вас есть?" - твердо отвечали:
- нет.
- что, и не было никогда?
- были. но они выросли.
да. они выросли. с матерями, которые их балуют, холят и лелеют в одиночку, чтобы в девяноста случаях из ста выросли они такими же ненадамсами, сминателями красоты и добра. и это все длится, и длится. и конца этому не видно.
поэтому с самого начала я себе поклялась, что несмотря на свою нерациональную и безначально-бесконечную безусловную материнскую любовь - я не допущу ни за что, чтобы мой сын вырос ненадамсом.

разумеется, отдавая должное всем, кто не похож на ненадамса, я не могу не отметить - их не так много, как хотелось бы. в этой стране на одного нормального мужика по статистике множество одиноких женщин, которые так и не встретили своего защитника не потому, что они плохи. нет, совсем не потому.
женщина не может снять с себя ответственность за семью, как старый фартук.
она не может уступить судьбе ответственность за свое дитя. и слава богу. благодаря ее умению держать на плечах вселенную - страна-монстр еще быть может не была потеряна полностью. и самое дорогое, что у этой страны было и остается - это светлые детские головы. вот пересчитать их всех по головам - спящих, сопящих, видящих свои летучие сны, и чтобы им было хорошо, даже если они безотцовщина, в первую очередь - если безотцовщина! - даже если придется с ними жить в аду и умереть в газовой камере.
учителем меня быть учили януш корчак и моя первая учительница нина марковна. потом была еще плеяда блистательных людей. и всем им я благодарна так - как можно быть благодарным только родителям. и все эти люди не были порождением этой страны. они были родом из своих удивительным образом сохранивших человечность семей - и перед их семьями, вырастившими настоящих учителей и людей - я сегодня склоняю голову в благодарном низком поклоне. Они научили меня не разделять мое материнство и мое призвание.

 
 мы в ответе за тех, кого приручили. воспитательный момент обеда часть 18

я кружу и кружу над тем же самым полем - над 1976 годом... пусть простит мне читатель повторы. не улетается пока мне оттуда...
летом, в отпуске, мне было прекрасно в запорожье с моим маленьким сыном. я даже и не чувствовала, что провела лето без отдыха, в заботах о малыше. - после моей интернатской работы - я считала, что каникулы в запорожье - это самый настоящий курорт!
но в конце августа надо было возвращаться на работу - и решено было оставить Аличку и неничку в запорожье до октября. и я тосковала до изнеможения по нему весь сентябрь. решение было принято в связи с тем, что я должна была работать гораздо больше, чем в прошлом году,с нагрузкой более полутора ставок. воспитательская ставка - 30 часов. учительских часов было еще 14. 44 часа в неделю, не считая подготовки к урокам и проверки тетрадей. - стало быть - меня все равно почти не будет дома...

а с чужими детьми - мне было тоже очень хорошо. какие же они чужие? - самые что ни есть мои!
дети, с которыми было немало пережито, становились очень существенной частью жизни.

уже с осени очень тяжело было удерживать детей во дворе. то кому-то нужно было срочно в магазин "за пуговицей и ниткой", или за конфетами, а кто-то просто так - без спроса удирал на базар - за три трамвайных остановки - просто поглазеть и потолкаться - для разнообразия... хотя моя воспитательская душа уходила в пятки каждый раз от таких отлучек - виду я не подавала. ругаться иногда все же приходилось...- но в глубине души, конечно, понимала - дети не могут усидеть в пустом и неборудованном дворе интерната - даже если я превращусь в ходячую ярмарку развлечений... так что на вопрос нового директора - "где ваши дети?" - в период после уроков и до начала самоподготовки - я могла отвечать только "на территории города харькова".
детям было в основном по 12 лет, хотя были и чуток постарше, мне было 23.
на образ матери я не тянула и не пыталась даже. имидж у меня был старшей сестры - максимум. и когда на меня стучала учительница украинского языка и воспитатель четвертого класса, западноукраинская девушка Виктория, - директор конечно вынужден был мне поставить на вид... Виктория была отдельной песней этой школы - но в моей лично жизни она не сыграла особой роли. ей не дал этого сделать сам леопольд. когда она в очередной раз пришла настучать - он ее погнал из своего кабинета со словами:
- а скажите мне, пока вы подсматриваете, что делает креславская - что собственно делают ваши дети, и кто за ними следит? идите и работайте. и посмотрю на вас на следующий год. вы думаете - я не знаю, как вы удерживаете своих во дворе? запугали малых, понимаешь, насмерть, рабов мне тут выращиваете...
виктория скрылась - и это уж навсегда...
- итак, анна зиновьевна, почему некоторые ваши дети не на месте? вы несете ответственность за их жизнь...

директор знал, что это проблема не моя, и не моего класса только, а всего интерната - правда, далеко не всех воспитателей можно было отыскать в часы перед самоподготовкой во дворе с детьми. одни прятались на часок-другой где-то в здании, другие отправлялись в бега вместе с частью класса - оставив во дворе часть детей - что тоже было рискованно. кто-то проверял тетради, кто-то точил лясы... свободное время при старом директоре они понимали конечно буквально.
- резонно, - отвечала я. - только что вы предлагаете?
леопольд, подымая кошачью бровь, говорил не очень уверенно
- надо заинтересовать.
- я делаю это. но дети не могут по нескольку часов изо дня в день слоняться по пустому двору, даже в играх и приятных разговорах. они не узники, а я не конвоир. и - не фея. конечно, я их могу заиграть на какое-то время, чем-то заинтересовать, что я и делаю. но вы только представьте себе: массовик-затейник-нонстоп играет, читает, поет, пляшет и прочее - они же от этого окосеют, а я околею. вы же первый и пожалеете меня - если я сковырнусь... ну, раз в неделю мы ходим вместе в город... в зоопарк, в кино, в городской парк... чаще невозможно, тогда мы не успеваем делать уроки, а тут...- ну тут часок мы играем и шумим. потом детям хочется побыть в одиночестве... их ведь тоже понять можно! - не все ж сидеть или по двору скакать скопом.
Леопольд улыбался своей узнаваемо кошачьей примиряющей улыбкой и говорил:
- ну как с вами хорошо, анна зиновьевна... НЕ работать...
эта его фразочка и льстила и одновременно не нравилась мне.
- вот как... а я как раз полагала - что со мной хорошо работать. вот ведь скажите мне как директор - что делать с беглецами? - то они за семечками, то за яблоками срываются. и ведь не могу я поручиться - что они там на базаре - когда мы их не видим - паиньки. все же как-то же надо и двор наш пустой оборудовать, для игр, и для тишины и мысли... - ведь дети живут в жутких условиях, про душевые и туалеты говорить уж не стану - а виданое ли дело: спальня на тридцать мальчиков?! спальня на двадцать пять девочек! - ведь это же казармы!!! а как же можно человека приучить к культуре одиночества. без осознания себя? если бы у меня в детстве перед глазами сутками мельтешили люди - я бы спятила... как же воспитание личности? ведь без культуры одиночества ее не воспитать.
Леопольд слушал меня, наклонив кошачью глову на бок
-Анннна...,выдохнул он с каким-то полувосторгом, - не все сразу!
Леопольд появлялся в школе в шесть утра - я не видела, но сторож и дежурные воспитатели об этом изумленно говорили.
Мне приходилось добираться на работу тремя видами транспорта. Конечно - бывало, что по морозу и снегу, по гололеду, зимой я опаздывала на побудку минут на пять. при старом директоре этого бы никто и не заметил, наверное. ни завучи, ни старый директор так рано не появлялись. но новый уже выходил из спален моего класса, когда я только запыхавшись мчала туда. мы встречались на лестнице. это было несколько раз - в снегопады, когда останавливался и ломался транспорт.
он не сверкал гневными очами. он знал, какая это прелесть утренний автобус и ожидание трамвая, как чудесно сидеть в троллейбусе со сломанными рогами, когда температурка что внутри что снаружи минус 20... и потом - к зиме он уже знал обо мне все, и что дома я оставила маленького ребенка, и что собой представляет мой муженек... поэтому увидя меня на лестнице - обычно он мне говорил улыбаясь:
- так, дорогая, я у вас заработал уже сегодня некоторую сумму за выполнение ваших обязанностей...придется вычесть из вашего жалования, сударыня.
-ну что ж, извольте. можете вычесть, милостивый государь...
-всенепременно. всенепременно...
и мы расходились в разные стороны.
не только внешность кота, но и его миролюбие играло волшебную роль - было стыдно не сделать того, что ты обязан сделать. все, кто был груб и жесток с детьми - постепенно стали подавать заявления об уходе по собственному желанию - без видимых сотрясений пространства - даже удивительно, как это у него получалось? он не боялся расстаться навеки с негодным воспитателем, хотя других было и днем с огнем не сыскать. - работа-то тяжелая, опасная и не так уж хорошо оплачиваемая. но он куда-то звонил, кого-то просил, находил им замену. и надо сказать - вполне достойную.
к декабрю появилась уборщица, которая убирала в туалетах, мыла полы в столовой...
дежурство по школе, хотя и оставалось адской нагрузкой и на детей и на воспитателей - все же стало немного легче. полагаю - на поиски и перестановки кадров у него должна была уходить первые месяцы уйма времени.
на скандалы и раздражение у леопольда попросту не было сил. придя в завальное "детучреждение" по своей воле, вырвав себя прямо из инструкторского хорошо насиженного парткресла - думаю, он просто сделал свой выбор: сбежал из позорных рядов партийной элиты. он сделал это не тогда, когда партия отдавала концы на исходе восьмидесятых. он сделал это в 1976 году. и он делал на новой работе все необходимое, чтобы вывести интернат из завала. график у него был военный, приходил раньше всех, уходил позже всех. к новому году у него появится характерная такая поза - левая рука на сердце - видимо он стал его чувствовать от переутомления.
я не люблю партработников. я не люблю партий. я не праздную администраторов и не заискиваю перед ними. поэтому к леопольду относилась изначально - как и он ко мне - с долей осторожности. - на первом же педсовете я подняла вопрос о душевых, которых практически не было и о туалетах, которые не убирал никто.
- раз уж мне придется здесь работать - я хочу, чтобы дети были хотя бы чистыми...
видимо это мое выступление да еще и некоторые замечания обо мне "старших товарищей" - шивших мне на тот момент роман с коллегой - сыграли свою роль...
оказалось, где-то в конце ноября он пригласил к себе в кабинет мою коллегу валентину петровну, которая работала только учителем языка и литературы, а не воспитателем, и спросил напрямик:
- скажите, что такое ваша коллега, эта креславская? я теряюсь, столько противоречивого...
и валентина петровна молча протянула ему тетрадь с моими стихотворениями, которую она тогда как раз читала.
там, помню, были такие стихи, в этой тетрадочке:

Гимн бессоннице

Красноглазая бессоница
на меня из тьмы глядит.
Острой россыпью припомнится
дробь утрат и соль обид.

И серебряное крошево
мелких колкостей твоих.
И совсем чуть-чуть хорошего. –
Много ль было на двоих?

Красноглазая бессонница –
то речиста, то пуста –
ты, бесстыжая, виновница,
что не устают уста

распинать, как заведённые,
имя горькое одно.
Что глаза мои бессонные
устремляю за окно.

А за ним стоит... бессоница,
затаённая во мгле. –
Неизменная поклонница
всех скорбящих на земле.

О пречитстая бессонница!
И сурова и проста,
ты глядишь, как Богородица
с заоконного холста.
1976
***
а я не отрицаю лжи.
есть ложь и место есть ей в мире.
я с ней живу в одной квартире.
ведь надобно ж ей где-то жить.

ложь - жалкий и несчастный зверь.
сама уйду - а ложь оставлю.
нет не ее сейчас я славлю.
я лгу - но не тебе, поверь.
1976

***
- любовь - дыханье сладкое мимоз?
- о нет, она шипы. шипы. без роз.
- любовь светла?
- безжалостный огонь!
не тронь ее руками, о, не тронь!
- очей отрада?
- гибельный мороз -
глаза мертвы от непролитых слез.

ни жалости, ни смеха, ни цветов.
лишь пепел, боль и лед колючих снов.

- но если удержать любовь нельзя.
но если слепнут от любви глаза,
но если болью дни и сны сквозят -
как жить тогда?
- любить - вот в чем беда!

***
попробуйте презреть свеченье бед,
лучи огнистой неотступной боли.
и не казнитесь мыслью, что рассвет
истаял, как в воде щепотка соли.
и не болтайтесь праздно на свету -
а разгоревшись взбалмошной истомой -
идите в ночи полой маету,
как в темноту квартиры незнакомой
наощупь отыщите темноту.
тахту толкните. чашку уроните.
и на лету поймайте красоту
своих скитаний, поисков, открытий...
событий незаконченную цепь рваните -
и пройдите, как сковзь стену,
сквозь неудачи поздней черный креп.
сквозь неустроенность. несбыточность. измену.
тогда - вы насладитесь простотой.-
той, что всегда дается так непросто,
но превратит безверье в звук пустой,
а жизнь - в костюм, прилаженный по росту.
1976

и леопольд проникся.
отношение ко мне определилось как-то моментально.
- в общем, вы не марксистка, как я понял - сказал леопольд с улыбкой, возвращая мою тетрадь.
- в общем - вы правильно поняли ход моих мыслеобразов... а у вас я не стану ничего такого спрашивать- думаю - сам факт вашего пребывания на новом месте избавляет меня от вопроса, как вы относитесь к лохматой голове с бородой...
леопольд имел вид кота, поцелованного сразу двумя мультипликационными мышами.

а ненадамс, - едва только начался учебный год - умотал на курорт. его мамашка решила, что мальчик нуждается срочно в бархатном сезоне и пальмах. отгуляв, как казак, еще одно лето без нас - он отправлялся теперь в свой отпуск.
возвратился с курорта мой мудженек с такими глазками - что все с ним стало ясно... видимо работал там не иначе как инструктором-методистом на две ставки минимум. - денно и в основном - нощно, разумеется. стало ясно, что жить с таким человеком под одной крышей довольно опасно, того и гляди - какую-то заразу в дом принесет... - то ли меня моя интуиция спасла, то ли просто удача мне такая выпала - уж действительно - через год этот человек таки стал пациентом вендиспансера, но - по счастью - ко мне это имело уже очень косвенное отношение и никак меня не коснулось.

с ребенком не помогал никогда и никто из ненадамсов. нет, я в глубине души премного благодарна судьбе за это по сей день. поэтому я и забрала малыша и неничку в Харьков только в начале ноября.

неничка оставалась с малышом дома по три-четыре раза в неделю с раннего утра и до позднего вечера. мои дети учились во вторую смену - у меня были окна и дыры в середине дня - но довольно бездарные - недостаточные, чтобы приехать домой хотя бы ненадолго - с тремя пересадками это было немыслимо... малыш тосковал по мне, и просыпался вечером, когда я возвращалась. - так хотел со мной общаться - что слышал сквозь сон - как я входила в дом.
неничка еще умудрялась, с апреля где-то начиная, по хорошей погоде привезти его к середине дня в интернат - повидаться. это было счастьем, потому что совпадало с часами свободного времени - и дети мои млели во дворе вместе со мной от малыша. И он очень любил деток. бывали интернатские и у меня дома частенько. хотя и не могла я им по возрасту быть мамой. но по факту получалось, что для некоторых вынуждена была исполнять материнские обязаности.
- хоту тоб дептутытка одела люлю - командовал Аличка, просыпаясь и видя моих девочек.

У Иры.М. не было папы. Кто ж его знает - куда он подевался? и мамы у нее - считай - не было.
мама у Иры страдала тяжелым алкоголизмом, дом ее был пуст, грязен, дети - ирин брат 14 лет и моя Ира 12 лет - спали у себя дома на единственной жуткой железной кровати без постельного белья и даже без матраса - на каком-то рваном тряпье. всю выдаваемую Ире одежду и обувь мама исправно пропивала. поэтому Ира ходила во всем моем. в выходные Ира и ее брат были еще и свидетелями оргий, которые устраивали мамины дружки алкаши...
в общем - когда Ира впервые осталась у меня ночевать на выходные и мы вымыли чемерицей и вычесали от вшей ее сказочные пепельные волосы - оказалось, что ночью она от перевозбуждения не может уснуть. Ира писала стихи, была очень тонкая и талантливая девочка.
- вы спите, анна зиновьевна?
я молчу, делаю вид, что сплю...
- я знаю, что вы не спите. вот скажите, почему так? - вы нам говорили, что без уважения не бывает любви. вот я свою маму - нисколько не уважаю. голос задрожал. - а люблю - почти как вас!
в ту ночь плакала не только Ира, я тоже заплакала - от этого ПОЧТИ. - от осознания того, что только что сказал мне чужой ребенок: она, оказывается, любит меня больше своей матери! меня прибила к земле ответственность, которую я вряд ли осознавала до той минуты с такой ясностью - ответственность за тех, кого я приручила.
Приручение и шло по принципу замещения родителей. но собственные родители были причиной настоящего горя.
мальчик Самвел пришел белый как стена с рынка, куда я его ненадолго отппустила за яблоками.
- Что с тобой Самвел? ну-ка рассказывай.
- только давайте уйдем отсюда.
- ну пойдем, пойдем.
он бежал в спальню, он мчался - я догоняла. он не мог сдерживать рыдания.
- скорее, скорее откройте спальню - я не хочу, чтоб меня видели таким!
оказалось - он встретил на базаре свою мать.
она не узнала сына - она у него выпрашивала десять копеек, которых ей недоставало на маленькую бутылку водки.
за нами пришли встревоженные дети. - мы были уже все одно целое...
но я сказала - нет, идите, оставьте нас. мы потом к вам вернемся.
Самвел плакал скупыми мужскими слезами. закусив до крови губу.
- понимаете, она писаная вся, грязная, лохматая. у нее в глазах уже пустота!
а у Самвела в глазах отчаяние. мы плакали с ним обнявшись в спальне, откуда я всех выгнала. - нечего любоваться чужим горем. нашим с Самвелом общим горем. можно было только плакать. утешать было нечем. сколько было таких амбразур, которые просто затыкаешь собой. иначе - нечем.

 
вставная баллада о сожженной молодости и сгоревшей любви.воспитательный момент обеда.часть 19

Роза Ефимовна была моей коллегой по интернату. Нет, она не работала воспитателем - только учителем. И за давностью лет - я даже не помню наверняка - какой предмет она преподавала. на работу она вышла после очень большого перерыва, да еще и после тяжелой и страшной болезни. у нее была такая тонкая библейская красота - она запросто могла бы быть моделью Иванова к "Явлению Христа народу". Круглый высокий лоб, идеально правильные черты лица, скорее итальянского, нежели откровенно иудейского типа: темные волосы с проседью на прямой пробор, затянутые в тугой узел на затылке. потрясающая улыбка - просто жемчужные необычайной красоты зубы, тихий застенчивый смех, нежный голос. болезненная желтоватая бледность кожи, тоненькие морщинки на лбу.
она питала необычайную любовь к своим детям, говорила о них в преявосходных степенях - безусловно они были ее гордостью и смыслом жизни. Роза вообще была добра и уважительна в общении с людьми. - При взгляде на нее вспоминалась библейская Ребекка и вместе с тем - картина "Итальянский полдень", собственно ее лицо - как бы та же модель, только несколько десятилетий спустя...
история этой женщины напрямую не связана с моей жизнью. но знакомство с нею и ее судьбой считаю настолько значительным - что вот не могу с вами не поделиться.
во время войны на оккупированной территории Роза стала связной. для задания ей дали фальшивое имя, по документам она была галя мирошниченко. после ареста - она была отправлена в женский концентрационный лагерь равенсбрюк. там прошли ее лучшие годы. Галя-Роза попала в барак к польским участницам сопротивления. и для них - разумеется тех немногих, кто выжил, - она и в семидесятые оставалась Галей. на моей памяти она ездила то ли в германию то ли в польшу на встречу с бывшими узницами. она показывала мне свой номер на руке. видя, как от ужаса расширились мои глаза, - она сказала, очень печально улыбнувшись: нет, это было не так страшно, как могло быть. я ведь осталась жива...
была она тогда, во времена войны, совсем молоденькая, говорит - это ее и спасло - увидели, что она худенькая, маленькая, не тяжеловоз - вот и отправили на стирку-глажку. тяжелые утюги. много работы. номер на руке и ожоги и снова тяжелые утюги и тюки с бельем. и смерть и кровь со всех сторон. - чудом осталась жива. но молодость ведь это была - кровь молодая праздновала сама себя и в заточении. - из плена и лагерного ужаса Роза не вынесла ни обиды на судьбу, ни озлобленности.- говорит, в самое тяжелое время надежда согревала, старшие подруги поддерживали. в общем - прошло и прошло...
выжив, она окончила университет. но выйдя замуж за очень заботливого и внимательного любящего человека - она осела дома, занялась воспитанием детей - сына и дочери. пока дети не окончили школу - она к работе не возвращалась. так хотел ее муж. эти годы были самыми спокойными и счастливыми. ей казалось, что верность и любовь мужа, радость материнства - это компенсация за сожженную в концлагере юность. но в зрелости ее настигла тяжелая болезнь. диагноз прозвучал как приговор. муж рыдал, как ребенок. Розе сделали тяжелую операцию, долго и мучительно лечиться пришлось. но она снова выжила. а вот муж от нее ушел - страх пересилил любовь. поселился на съемной квартире. сошелся с квартирной хозяйкой. страшная вещь канцерофобия. дети взяли сторону матери и разорвали отношения с отцом. выкарабкавшись после болезни и утраты мужа, Роза - так было решено на семейном совете - вышла на работу.
пройдет несколько лет. и тяжело заболевшего мужа-предателя будет выхаживать не новая жена, а Роза. кто может осудить мать, которая в милосердии выше мести? дети, презиравшие отца после ухода, - получили потрясающий наглядный урок всепрощения. когда бывший муж Розы умер - хоронили его Роза и сын с дочерью. жизнесмерть все расставила по местам, как это часто случается...
умение прощать - это такой сказочный дар. умение не обозлиться, не озлобиться - это для меня и есть Роза.


 Еще раз о любви. воспитательный момент обеда. часть 20

Зимой 1977, прямо после зимних каникул, произошел незабываемый эпизод с пудреницей. последняя неприятность во взаимоотношениях с моим классом.
ключей от раздевалки было всего два: у меня и у Эмиля Гавриловича, моего сменщика-воспитателя.
в раздевалке хранились вещи всего класса и мои вещи. у эмиля была своя подсобка, так как он еще был и старшим воспитателем интерната.
я уходила с работы после завтрака, так как уроков у меня в тот день не было. ключ до своего возвращения я обычно оставляла старосте. вдруг кому-то из деток понадобится что-то до прихода другого воспитателя, во время уроков.
только выйдя из интерната, я обнаружила, что оставила в раздевалке свою дорогую французскую новую пудреницу, которой пользовалась как зеркалом, проверяя как надета шапка.
я вернулась из города немного раньше, чем заканчиваются уроки - нет в раздевалке пудреницы. я спросила старосту - нет, она не видела... я задала вопрос всем детям, зайдя на урок - нет, они тоже не видели. я разыскала эмиля. нет, он тоже не видел. меня не столько пудреница волновала, конечно. меня волновал тот неизвестный, который ее заныкал. я села в учительской думать. через несколько минут я уже знала, что мне делать.
когда прозвенел звонок с последнего урока - я зашла в класс и сказала:
- люди, прежде чем мы пойдем на обед - нам надо поговорить.
лицо у меня было такое - что в классе воцарилась тишина.
- я с вами тут постоянно. так что считайте, люди - что хоть по возрасту я и моложе ваших родителей, - я вам тут за маму. и я всех вас люблю. и я с вами и утром и днем и до ночи. и вот у меня случилось горе. у меня кто-то из вас украл вещь. это все равно, что у своей матери украсть. вещь была не дешевая. это была новая французская пудра. но я не горюю из-за этой потери. я буду работать, мне заплатят за мой труд - и я куплю себе новую. у меня горе не поэтому. а потому, что из моих родных - самых любимых моих детей - кто-то уже на пути к тому, чтобы стать вором.
у меня был человек, который научил меня любить мое ремесло. я его никогда не видела. не знала. я только прочитала о нем. его звали януш корчак. он, как и я, был воспитателем. и он так любил доверенных ему детей, что не мог спасаться, когда детям грозила смерть.
и я рассказала детям, как януш корчак пошел со своими воспитанниками в газовую камеру.
в классе стояла просто невероятная тишина.
- и вот этот человек говорил... что тот, кто первый раз украл - еще не вор, быть может, он просто хочет проверить, что испытывает тот, кто берет чужое. но если он украл и ему это понравилось - и ему хочется это сделать снова - всё, считайте на земле появился новый вор. вот собственно и все, что я хотела вам сказать... все свободны.
к концу дня пудреница нашлась, об этом радостными криками сообщили дети, которым я выдала ключ, чтобы они одевались на прогулку после обеда...
К весне 1977 у меня уже сложилось четкое представление о своей работе, которую я все больше и больше любила. и о том, в каком тупике пребывает моя душа дома, оставшись наедине с ненадамсом.
это было два мира - которые были противоположны друг другу. диаметрально.
в интернате я была всеобщей любимицей. а дома... - все шло к разводу. но как-то так все складывалось, что просто не было особо времени, додумать - как быть с ненадамсом. - всё мое время реально поглотила работа.
маленький мой сыночек отправился с неничкой в запорожье в апреле или начале мая, когда наконец растаял снег и окончилась еще одна тяжелая зима.
я возвращалась поздно вечером из интерната с таким личиком - что в мои неполные 24 мне уступали в городском транспорте место... начались вторые смены и ночные дежурства по школе, которых я в свой первый учебный год не знала. ночью интернат начинал жить своей потаенной жизнью. как-то так сложилось - что все меня там любили - и дети(чему немало способствовал мой возраст, мое недомыслие, мое отношение к ним как к родным людям), и учителя, и даже уборщицы, повара и ночные нянечки...
я сутками просто жила в интернате - здесь была моя подпитка добротой и душевным теплом.
за еду мы, работники интерната, платили из нашей зарплаты ежемесячно, питались одновременно и вместе со своими воспитанниками. нет, можно было конечно сесть за отдельный стол, но я этого не делала, я садилась вместе с детьми.
еще в первый мой год шеф-повариха толстая черноглазая Мария Ивановна всплеснула руками, впервые увидев меня:
- господи, до чего ж ты на мою Таню похожа!!! Таня была ее дочкой, которая была влюблена в нагловатого смазливого Леньку, тренера спортивной секции при интернате.
с Таней мы действительно были похожи детским выражением накрашенных глаз, кукольными ресницами, умением одеваться... но кто она такая и чем дышит - я так и не знаю, мне она казалась маминой дочкой и немного барынькой. но я наверное тоже казалась многим такой же... через год она выйдет замуж за этого прохвоста Лёньку и конечно ничего хорошего из этой затеи не выйдет.
вообще, Мария Ивановна была фигурой колоритной - женщиной прямой и откровенной. она говорила просто и понятно:
- хоть сто комиссий пусть на меня наедут - свои сто граммов масла я отсюда каждый день унесу. за то что стою весь день в горячем цехе - мне положено. это была ее мантра.
но к сожалению - дело ста граммами не ограничивалось, уже при леопольде была как-то облава - и засекла кухонных с полными сумками добра - у каждой по несколько кило мяса, не считая прочего... был тихий скандал, в результате которого мария иванова была разжалована из шеф-повара в посудомойку своего же пищеблока. но пока она была шеф-поваром - она всегда старалась мне положить на тарелку лучший кусочек, что вызывало мой протест. - ведь я же с детками ем!!!
- да ведь ты же весь день тут мотаешься, свое дитя не видишь. и смотри - худющая какая - одни глазища, господи!..
даже когда она уже была только посудомойкой - завидя меня, она выкрикивала новой поварихе:
- ты ей понаваристей наливай. это ж надо - такое худющее!
завуч раиса павловна тоже почти любила меня за то, что я похожа была, по ее словам, на ее дочь-старшеклассницу любочку, которую я никогда не видела. ее отношение ко мне тоже во многом определялось именно этим. она говорила мне почти с материнской заботой:
- вот еще погуляй чуток тут, в смысле поработай - а потом - как сыночек в первый класс пойдет - роди себе второго ребеночка - как раз пока в декрете будешь с младенчиком дома сидеть - отследишь успехи своего первоклассничка.
она сама так сделала, у нее был младший сынок, она души не чаяла в своих детях - и меня наставляла не как завуч, а как старшая подруга, почти как мать. как ни искусительно было пожаловаться ей на свое домашнее поганое житье - я этого ни разу не сделала... - боюсь я дружбы с администраторами - даже если и мягко стелют.
старший воспитатель эмиль гаврилович козинский тоже ко мне относился просто чудесно. вот его я не воспринимала как администратора. - он был моим напарником - я делила с ним все свои рабочие тяготы, советовалась, когда было трудно. он был человеком очень мягким, понимающим. он вычислил очень быстро, что у меня дома нелады с мужем. часто бывало так, что уж он пришел, заступил, а я все не ухожу домой - мне туда идти не хочется... - крошка - в запорожье. а с ненадомсом можно говорить только о нем самом. о том, какой он гений и как его не понимают и обходят на работе. о его новой учебе. и как только разговор переходил на другие предметы или его поведение по отношению к людям подвергалось сомнению - тут же взрывалась ссора.

все дети - и мои (из моего класса) и остальные ко мне относились как к родной. особенно после дурацкого эпизода с васей высочиненко.
вася был цыган. переросток. из этой же многодетной цыганской семьи в инетрнате училось несколько ребят, одна из них - тоже переросток его сестра красавица Лена была моей воспитанницей, из моего класса...
дело было еще в первый мой год в интернате. вася шел по лестнице мне навстречу и вдруг остановил меня внезапно вопросом:
аннзиновьевна, вот если вас оскрбили за вашу национальность - вы бы что сделали?
и я - идиотка!!!!! - ответила уж совсем непотребное:
- дала бы в морду.
слава Богу - мордобоя в результате этого ответа не произошло. но отголосок этого ударит именно по моим костям. пока же ответ разошелся по интернату, и в результате - я, юная недоучилка, мгновенно завладела дешевеньким авторитетом "своей" у всех обиженных, особенно лично в глазах васи.
но так случилось, что именно этот вася чуть не покалечил меня в одно из моих первых ночных дежурств весной следующего года.
днем вася видел свою сестру лену разговаривающей через ограду интерната с юношей-студентом из соседского техникума. лене было 15, училась она в шестом классе. васе было 17, учился он в восьмом, кажется, или в седьмом. - и вот за то, что сестра "провинилась" - посмела говорить с посторонним парнем - "гордость свою потеряла" - вася пришел разбираться поздно вечером в спальню к своей сестре. в этой спальне спали все мои девочки и кажется еще девочки из другого класса - громадная комната...
вася влетел туда, сам себя заведя до предела. девочки уже лежали в кроватях. я что-то им рассказывала - по традиции - как всегда, на ночь.
лена, увидев его в дверном проеме, все поняла, как осиновый листок - дрожа - поднялась с постели под его взглядом...
я тоже сообразила, что сейчас случится неотвратимое и рванулась к ней.
- аннзиновна, отойди... - сказал вася не глядя на меня, уставясь в глаза жертве, на автопилоте.
в следующее мгновение он поднял руку, размахнулся и со всего размаху въехал... по моей руке и через нее - по ленкиной голове. лена откинулась на кровати, чуть ударившись головой об стенку. моя рука микшировала удар. боль была жуткая. но я только потом это поняла.
вася не то чтобы испугался - просто жутко огорчился.
- аннзиновна, ну я ж вам говорил, ну зачем надо было руку свою выставлять. ну вот теперь распухнет. как вы будете? я вам руку наверное сломал...
- как я буду? ты у меня еще спрашиваешь - как я буду?! -
видно я была в тот момент не намного лучше, чем во время схватки с ондатрой, - потому что вася попятился и отступил к двери... я шипела, как жареная змеюка. лучше бы орала. от шипенья моего вскочили с кроватей все девчонки.
- ты сейчас меня мог упрятать в тюрьму на пожизненное. если бы ты ее сейчас убил - а с тебя станет! - не только ты, я бы как дежурный воспитатель пошла по статье... а мой сыночек бедный - в приют. руку он мою жалеет. да на, разломай, если тебе обязательно надо кого-то бить. тупость какая...
вон отсюда чтобы духу твоего не было. негодяй такой.
бледного ваську как ветром сдуло. лена плакала и от физической и от душевной боли и от перенесенного унижения.
докладную на ваську я не написала - но разговор с ним продолжила в ту же ночь.
мозг ему вправить было невозможно - он следовал в обращении с сестрой установке, которая была запрограммирована семьей.
- аннзиновна, пойми, мы цыгане. у нас если девка не девственницей под венец идет - всей семье позор. у нас фамилия известная. не может она с кем попало путаться по углам. мне батя за нее башку снесет... и все в таком роде аргументы были у моего васи.
я стояла на своем.
- я воспитатель. я видела, что она разговаривает с парнем. я подходила к ним. они беседовали мирно, то, чего ты боишься - просто немыслимо. я за нее тоже отвечаю. ты действовал как дикарь, если бы я была твоей сестрой - я бы от такого брата вот как раз бы и убежала - может быть даже с первым встречным!
васька посмотрел на меня непонимающими глазами. -
- да почему? я ж О НЕЙ забочусь!
- кулаками, вася, заботу не проявляют. кулаками только злобу плодят. а ее в мире и так моря разливанные...
после этого боевого крещения я измученная и не спавшая пришла домой только к полуночи следующего дня, чтобы прочитать выведенное пальцем по пыли послание нанадамса на... его же собственном письменном столе:
"аня, вытри пыль".

 
 а  вот еще был случай... воспитательный момент обеда. часть 21

нигде после не видела я таких благодарных и тонко чувствующих нежность детей! нежность была не из их мира - и каждый ее малый росток там ценили втридорога. укладывая их спать, я старалась прикоснуться к каждому. подоткнуть одеяло, поправить подушку, потрепать по щеке, провести по волосам... пощупать лоб - не горячий ли. все это было для меня - мамы - так естественно, что я даже и не задумывалась специально - надо ли так, или не надо. а им ох как было надо.
в середине года пришел мальчик Игорь. видно было, что совсем, совсем он не интернатский. его худенькая маленькая мама с печальными карими глазами - на пороге учительской стояла как бы просительницей. видно было невооруженным глазом, что человек в смущении.
- простите, мне надо поговорить с воспитателем...
- я воспитатель. меня зовут анна зиновьевна.
- а я мама Игоря. простите, что беспокою... тут такое дело. Игорь со мной еще никогда не разлучался. а сейчас это просто необходимо. меня забирают на новый объект, крановщица я... в общем - мы решили, он полгодика у вас поучится - а там - видно будет. я не хотела его сюда... просто так вышло. на выходных он будет у бабушки. а каждый день - бабушке тяжело, мы от нее далеко живем, игорю от нее в школу ездить через весь город получается...
- не волнуйтесь так. детки у нас ничего - неплохие, понимающие.
мать недоверчиво смотрела на меня, - девочку в свитерке. - волосы по плечам, ресницы хлопают... и на ее озабоченном лице читалась мысль: ну как ей только детские жизни доверяют?
на глазах у нее видимо от этой тоскливой мысли и от предстоящей с сыночком разлуки выступили слезы. и мне вдруг стало так просто ей признаться:
- вы знаете, я тоже мама. только мой сыночек конечно очень маленький. когда я пришла в интернат и увидела тут этих прыщавых подростков - я все время себя спрашивала - неужели и их - почти взрослых, грубых, плюющих сквозь зубы, воняющих потом после физкультуры, как молодые псы, - неужели всех их тоже любят мамы?! а вот теперь я и сама всех их люблю и жалею, как мама... тут ведь школа маленькая - все всех знают!
- видно было, что у женщины отлегло от сердца. она улыбнулась сквозь слезы:
- как хорошо, что вы тоже мама!
с Игорем произошел случай, который в другой обстановке мог ему стоить жизни. ведь подростки - все сплошь радикалы.
шел мой урок. и вдруг отчетливо весь класс услыхал звук стекающей на пол струйки. дети зашлись от смеха - Игорь сидел весь от пояса мокрый. на полу под ним красовалась лужа. он окаменел.
у меня видимо сделалось такое лицо и я таким голосом закричала "прекратите!!!"(кричать я вообще старалась только в случае очень экстренном)- что все поневоле повернули ко мне все еще плывущие в улыбках мордочки.
но мне смешно не было. нисколько.
- вы всегда смеетесь над теми, кто слабее вас или болен? или попал в беду? у вас всегда все получается? - шипела я. или может вы боги, небожители? вы не были младенцами и сразу научились всему что умеете?
я знаю, когда я сержусь - у меня раздуваются ноздри и горят глаза. и вот этими горящими глазами я сверлила каждого по очереди.-
староста женя опустила голову под моим взглядом, а за ней многие сделали то же самое.
- ваше гнусное безмыслие и бестактность могут кого угодно уничтожить. вы что - знаете человека, знаете о нем все? а вот я вам скажу - не дай бог среди таких как вы попасть в беду. ведь затопчете! видеть не могу таких.
Игорь прирос к своей парте. он так и не шевелился.
я подошла, обняла его крепко - и под моими руками он обмяк, мне стало страшно, что сейчас он потеряет сознание.
- пойдем, сыночек от них, пойдем. я тебя провожу. - и мы вышли из класса.
в дверях я обернувшись - сказала ровным голосом:
- простите, я ему сейчас нужнее. мы скоро вернемся. я очень вас прошу не выбегать из класса и не шуметь. сделайте вот это упражнение до конца...
и мы вышли.
Игорек был очень слаб. лицо его пожелтело и сморщилось. ему было очень тяжело.
- Игоречек, это с тобой бывало?
- нет, это первый раз. я просто постеснялся попроситься в туалет. у вас никто не просится...
- у нас - да, не просятся. в туалет я разрешила сразу выходить без спроса, чтобы не смущались. вы в таком возрасте - что вас это смущает, вам кажется, что все будут думать, что вы слабые, если вы проситесь в туалет. это такая местная глупость интернатская... а я ее отменила. каждый имеет право выйти в туалет без спроса.
- я не знал. я перетерпел...
- Господи, как я рада, что ты не болен! обещай мне - что ты наконец тут расслабишься.
- они теперь меня засмеют.
- не засмеют. ты вот что - иди в спальню и переоденься. есть во что?
- конечно есть.
- ну вот тебе ключ от раздевалки. и до конца урока можешь побыть в спальне. ладно? только обещай мне, что ты не будешь из-за такой чепухи переживать. никто из МОИХ насмехаться не будет. и никому другому ничего не расскажет. я обещаю тебе.
откуда у меня, наглой девчонки, была такая уверенность - я не знаю.
но я зашла в класс с твердой решимостью выполнить обещанное.
никто не ожидал, что я вернусь так быстро.
я молча, не глядя ни на кого, прошла к стоящему в конце класса ведру для мытья полов, снова ушла чтобы набрать воды. и вернувшись - не глядя на детей - начала вытирать пол. лицо мое не предвещало ничего хорошего. постепенно в классе стало совсем тихо.
и в этой тишине я очень внятно сказала, заканчивая уборку.
- когда я буду совсем стара и буду помирать - я не хочу, чтобы вы за мной носили горшки. я сразу умереть хочу. но никто не знает своего конца. никто не знает - какая болезнь нас подстерегает в будущем. и кто заболеет - того вы тоже будете считать предметом, достойным осмеяния?
в глазах у меня стояли слезы. я продолжала:
- быть может, человек болен. быть может, просто слаб. вот если кто-то упал или поранился - вы тоже смеетесь?! а для меня жестокость - это такое уродство, которое хуже любой болезни. и мне вас жаль... Игорек ни в чем не виноват. это мочевой пузырь слабый. а у меня например сердце поганое и головные боли ну просто нечеловеческие бывают. - вот смеху-то!..
- мы не будем, - сказал кто-то.
- как я могу за вас поручиться? жестокие люди обычно живут бездумно. вот вы выйдете сейчас из класса и понесете нашу с игорьком печальную тайну по всему интернату... а как ему тут после этого оставаться? - ведь пока что тут жестоких дурней пруд пруди... - ну скажите мне, как? а ведь это могло случиться с каждым. и со мной. и с вами. ведь болезнь не выбирает.
или вы никогда ни словом не обмолвитесь ни с кем о происшедшем - или я просто буду считать вас предателями. а предатель - это человек со слабой совестью. и если выбирать между слабой совестью и слабым мочевым пузырем - лично я выбираю слабый мочевой пузырь. потому что больная совесть не лечится. и вообще, я вас очень прошу, если вы и вправду мне верите... - не смейтесь не только над Игорем. никогда не смейтесь над человеком, попавшим в неловкое положение. даже если он в него попал по своей вине. - он и так уже наказан.
на перемене я пошла за Игорем в спальню.
- ну, ты в порядке?
-... - он пожал плечами. глянул мне в глаза по-взрослому печально.
я обняла его за плечи.
- пойдем есть, обед уже накрывают.
и мы спустились вдвоем в столовую.
и все. никто. никогда. ничего. об этом больше не сказал. все полгода, что у нас учился Игорь - он был любимцем класса, с ним никогда больше ничего не приключалось. учился он хорошо, с детьми был очень добр. и когда пришла наконец мама за его документами, он не хотел возвращаться в свою прежнюю школу...


 пропажа. воспитательный момент обеда. часть 22

Марина Неонет - кукольно белокожая пепельная блондинка с голубыми глазами, с фарфоровым личиком сусального ангелочка и с манерами Лолиты - появилась у нас внезапно. - в середине третьей четверти. сразу зарекомендовала себя расчетливой истеричкой и шантажисткой. чуть что - маринка бросалась из окна. она картинно открывала форточку в спальне и высовывалась в нее до пояса, в одной ночной рубашке. происходило это по любому поводу. - например, ей не поверили в ее росказнях, или что-то сделали наперекор ее желанию, или обидели чем-то... сначала дети бежали сразу за выручкой к воспитателям или учителям. но вскоре это стало общим местом. с моей легкой руки. когда в мое дежурство во время подъема марина решила в один из первых дней "выброситься" из окна, потому что дежурная по спальне раскритиковала ее постель, застеленную как попало.
я была в это время в спальне у мальчиков, меня с криком - Скорее!- там - ужас!!! - выцепили оттуда девчонки.
я застала маринку раздетой, она демонстративно сняла форму и собралась бросаться в одной маечке. я спокойно подошла к окну. Марина следила за мной, перегнувшись через раму - уже с обратной стороны окна.
- и как там за бортом погодка? - полюбопытствовала я...
марина искривила губы в капризной ухмылке.
- ах, не верите, что брошусь? - и она еще сильнее высунулась наружу.
надо сказать, спальни находились на четвертом этаже. если бы она таки бросилась - осталось бы мокрое место и от нее и от меня.
- почему не верю. верю. разве для этого нужны мозги? так что очень даже верю.
видимо и дома у бабушки (родители марины были лишены родительских прав), и в предыдущих детских учреждениях, в том числе и в психиатрических клиниках - у марины этот трюк проходил под другую текстовку. - она немного удивилась моему железному терпению, вернулась в комнату торсом и стала снимать с себя и оставшуюся одежду - майку с колготками.
- ничего мне вашего не надо! все это дрррянь - эта одежда, весь этот миррррр. ааа!!!!!!... так брошусь! - отрывисто завывала она в истерике. - еще бы! - не получалось по-марининому: обидчиков никто не наказывал, ее никто не защищал и не успокаивал, - ничего путного ей не обещали.
- марина, - говорю я. мы тебя не любим за твои выходки. - ты можешь запросто бросаться из окна, только не надо в форточку залазить. застрянешь еще. я пойду попрошу завхоза, чтобы он отворил тебе окно пошире. только знай - ты не полетишь. сила притяжения заставит тебя падать все страшнее: чем ближе ты будешь подлетать к земле - тем сильнее будет она на тебя действовать. и твой череп вместе со всеми психами расколется, как орех. и уже тогда ничего не будет. просто ни_че_го. будут похорны тебе и суд мне и директору школы. все. дети, вы ведь подтвердите, что марина невменяемая. так что суд и директора и меня оправдает. накажешь ты только себя. и я тебя просто предупреждаю: если ты еще раз попытаешься высунуться в форточку - я немедленно позову скорую, тебя освидетельствуют как ненормальную и увезут в смирительной рубашке в дурдом. а мы пойдем завтракать, будто и не случилось ничего. потому что у нас и без тебя проблем выше крыши. итак, у тебя есть выбор. - бросаться. - тогда мы тебя свяжем и госпитализируем. или одеться и идти на завтрак. предварительно застелив постель.
- не пойду я никуда с вами!!! никто меня не заставит!!!
- никто и не собирается тебя заставлять. я знаю, что ты у нас и без еды можешь людям жизнь украшать. и я вышла из спальни.
марина преспокойно пришла на завтрак. и кушала хорошо!
но время от времени были попытки бросаться - правда на них уже мало кто обращал внимание.
наступили каникулы. все разошлись в последний день третьей четверти по домам.
а следующий день у меня был нерабочим. удалось  - о, редкий случай - дома посидеть с моим ребенком.
второй день каникул прошел в оформлении документов, было совещание. я вернулась домой часа в четыре. а вечером часов в семь в дверь позвонили. на пороге стояла моя коллега валентина петровна гладышева.
- Анечка. беда. меня прислал директор. Марина Неонет оказывается не пришла позавчера домой.
я в чем стояла - надела пальто - и побежала на работу.
и директор, и завучи были на месте.
директор сказал:
- значит так, школу мы обыскали, ее в здании нет. вы когда ее видели последний раз?
- она шла к трамвайной остановке. я видела ее на остановке своими глазами.
- есть ли идеи - где она может быть?
- есть ее подружка Оля Прокопенко.
- значит идете к Оле. вообще - садитесь на машину с водителем и давайте по адресам.
схватив журнал со всеми адресами, я рванула к Оле. ее дома тоже не оказалось. никто в многодетной олиной семье ее не хватился. мамы у Оли не было, папа был слепой. дети управлялись как команда - за старшего был девятнадцатилетний олин брат. у меня была тихая паника - выходит, пропало две девочки...
- Оля может быть у своей крестной - спокойно сказал брат Оли. - только я ее адреса не знаю.
- а примерно район? фамилию или имя может помните?
- зовут тетя Нюся, дворничиха она в ..м районе. там ее все знают вообще-то...
- мы пошли искать человека в двухмиллионном городе. по имени и профессии. ага. и что самое удивительное - нашли! - только девочек у нее не оказалось.
поздно ночью водитель привез меня домой - лица на мне не было и мой вид заставлял несчастного шофера закуривать сигареты одну от другой... пачками.

водитель съездил домой, умылся, переоделся и, заехав к нам, захватил уже ненадамса - теперь была его очередь объезжать по очереди всех моих детей. ненадамс вернулся злой как черт ни с чем в три часа ночи. правда, у одной из девочек обнаружилась пропавшая Оля Прокопенко. И на том спасибо!
утром мы поехали к марининой бабушке. - бабушку застали за мирной трапезой. на столе дымился котелок с картошкой, бабуля уплетала селедку с хлебом с маслом.
я, которой разумеется никакой кусок и в горло полезть не мог - ошалела от этой картинки.
увидев нас - бабулька всплеснула руками - вот в кого внучка-артистка! - запричитала:
- ну шо - нэма? то ужэ всьо, то уже нету моей марыночки на свете. то она уже де-то выбросилась с крыши чи з окна. скоко раз вона мине ета обыщала. говорыла - вот пиду на чердак и кыну себя уныз!
- а где этот чердак находится? - прервал страдания шофер.
- та отут у нашому подъезде як раз - спокойно отозвалась продолжающая жевать сквозь все свои страдания бабулька.
мы искали марину до двенадцати ночи вместе с шофером. потом поехали снова ко мне домой. меня шатало. мне казалось, что наступил просто последний день Помпеи моей жизни. но разум мне подсказывал - что марина никак не могла себя убить. она покидала школу в совершенно нормальном настроении. девочки, которых мы объездили, подтвердили, что она спокойно села в трамвай.
ночью, созвонившись с директором, мы получили добро на протокол исчезновения, утром поехали в милицию делать заявку и составлять документ. там нас встретили весьма спокойно - будто речь идет о горшке или ведре. а не о живой маленькой девочке. я не стану рассказывать о том, как и в третий, и в четвертый день поисков, попав к марининой бабушке, мы опять заставали ее жующей или мирно занимающейся домашними делами. очевидно, бабулька таким образом расслаблялась - правда, и особого напряжения ее я не заметила.
ко второй половине пятого дня после исчезновения марины (четвертый день поисков) нам в интернат позвонили из детской инфекционной больницы. просили воспитателя марины неонет. наша марина у них там устраивала концертные гастроли с попыткой выброситься из окна. трубку взял директор, объяснил, что я на поисках марины, буду позже. как оказалось - мы с шофером позвонили в школу из автомата буквально через десять минут после этого звонка из инфекционной. мы стремглав помчались в интернат. из больницы действительно перезвонили.
я взяла трубку - и сразу же меня стали спрашивать:
- скажите. как вы управляетесь с этим маленьким ужасом? - от нее уже все в отделении плачут - и дети, и персонал...
к этому времени мы уже личной явкой объехали все морги и приемные покои травмпунктов - поэтому говорить я могла с трудом.
- ура, сказала - я в трубку. - значит, это точно наша девочка. и чуть не грохнулась от радости в обморок. потому что не ела, не пила и не спала все это время.
у меня даже не было сил спросить:
- что ж вы, собаки, никому не сообщили, что девочка у вас?!!!!!! - ее ж тут может быть ищут - или как?
Оказалось, нашей Маринке стало плохо в трамвае. она рвала фонтаном. ее высадили на остановке и вызвали скорую. девочка съела что-то принесенное из дому - была у нее такая манера, таскать из дому всякую еду и есть ее в течение недели. сколько я с этим ни боролась - но вот не уследила...
в отделении, где лежала Марина, меня встречали как космонавта или на худой конец - как знаменитого каскадера. там пришлось снова отвечать на вопросы:
- скажите, там у вас все такие, или она уникальная такая?
- одна, говорю - одна, слава богам и управителям вселенной.
- как вы справляетесь с таким ребенком? -
- как могу. ну вот видите - плохо справляюсь, не уследила же! - нажралось дитя черт знает чего...
- это не дитя, это гремучая смесь...  - сказал лечащий врач.
все закончилось так же внезапно, как и началось. маринку продержали еще две с половиной недели. и забирать ее из больницы поехали опять-таки мы с шофером на инетрнатском газике.
хотела бы я знать - что сталось с девочкой мариной... вот, спустя столько десятилетий ищу ее снова. - пока безуспешно...


"не должен быть очень несчастным... поэт". воспитательный момент обеда. часть 23

Я иду по интернатскому двору, оживающему от зимней спячки. маленькие клейкие апрельские листочки только выруливают из почек, надсадно пахнут началом жизни - светлым и страстным ожиданием чудесного. этой жаждой, кажется, переполнен воздух, - об этом и каждый птичий возглас, и скользкий звук лопаты, вскапывающей газон, и дыхание робкого ветра, и запах распахиваемой земли. чувство солнечного полета души сквозь назревающий весенний день подымает меня и несет. я не иду. я лечу со свежим бельем в руках. - нас целая стайка - дежурные тоже помогают мне получать свежее постельное белье на всех... но я как бы отдельно. дети о чем-то щебечут - и это тоже сливается со всеми звуками и красками весеннего разлива. в полете я гляжу в прорези все еще полуголых ветвей, солнечные лучи слепят меня - и я говорю кому-то мысленно: БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ за все это, БЛАГОДАРЮ.
Навстречу мне идет дворник-слесарь-плотник-мастер_на_все_руки Гриша - рослый, редковолосый и худощавый совсем еще не старый мужик, очень светлолицый, с тоненькими-тоненькими морщинками у рта, со светлыми мечтательными глазами инока. Его полудетская физиономия кажется шире от плавающей неосознанной полуулыбки, а радостно-голубой взгляд сосредоточивается на плавно летящем объекте молодой воспитахи.
гришин взгляд проникает насквозь, мои зрачки ловят его - и тоже наполняются этой вливаемой сосредоточенностью. так ведро в колодце полнится черно-прозрачной водой - почти поневоле... наверное, и выражение глаз моих осмысляется, но это как-то не нарушает полета.
- А Бог есть? - заинтересованно спрашивает Гриша.
- Разумеется, есть. - спокойно и уверенно отвечаю я с улыбкой и совсем без удивленья - будто мне каждый день только на этот вопрос и приходится отвечать.
- А где ОН? - это уже мне в догонку.
- ОН ведь везде... - не прерывая полета отвечаю я, полуобернувшись.
я ловлю уголком глаза гришину улыбку. в ней столько благодарности. не мне - всему... - ЕМУ.
_______________________
ненадамс изучил одно странное свойство - как только он начинает ругаться матерно - я начинаю плакать. его мат - не бытовой. очень изощренный. каждый пассаж - мускулатура мирового зла. я не кисейная барышня. могу ругаться как сапожник и сама. но тут другое - тут лента мебиуса и перпетуум мобиле ненависти. тут коцит сознания. и я плачу. это выше моих сил. пользовался он своим оружием в тот год не часто. это было его последнее средство привлечь к себе внимание - так ему наверное казалось...
я вообще не умею ссориться. я замолкаю. и - нет меня. а вот именно это - отсутствие реакции и было для него непереносимо. а так по крайней мере он мог убедиться, что я все еще есть, я все еще жива. - у меня есть слезы.
но меня прежней для него нет. и не будет. никогда.
только что ушли родители ненадамса. мать обиделась на меня... - я в ответ на ее традиционное "покажи своей носовой платок!" - сказала ей:
- вы воспитали паразита. он ничего не хочет делать по дому, живет как барин. - и это когда я так работаю и зарабатываю втрое больше.
ненадамса колбасит не по-детски, и чем дальше - тем больше он зол. после того, как он замахнулся на меня - я ударилась головой о стенку. (стол у нас стоял очень уютно - один из стульев был очень близко к мебельной стенке).
я озверела. НИКТО НИКОГДА НЕ БУДЕТ МЕНЯ БИТЬ!!!
все_еще_мудж, увидев мои глаза, - бегом в кухню. я поймала его в дверях. я схватила за край шелковую майку у его затылка, на спине. одной рукой.
новая майка расползлась под моей обычно очень слабой рукой надвое.
у ненадамса остекленели глаза. он стал бледнее смерти.
- как? это? у тебя? получилось.... - выдавил он из себя.
- у меня получится теперь всё. так что трепещи.
__________________________
чем ближе к 25 мая - тем тошнее живется мне в моей уютной и красиво обставленной квартире. тем тяжелее сносить печальные признаки умершей любви. о покойниках или хорошо - или ничего. тяжело быть живой могилкой. особенно - весной. как тяжело ходить среди людей и притворяться не погибшим...

25 мая я поставлена в условия загнанной мыши. у меня нет выхода - друзья придут, их надо кормить и поить. какая еда! какие напитки? - впору ставить свечки за упокой: я точно знаю - ни у меня ни у ненадамса НЕТ НИКАКОГО ПРАВА на этот праздник. - годовщину свадьбы праздновать имеют право далеко не все.
Я левша. я режу хлеб, я режу сыр, я режу ветчину, я режу овощи, я до кости разрезаю указательный палец левой руки. кровь хлещет фонтаном, заливает кухонный стол, я подставляю руку под воду, вода превращается в кровь. из меня вытекают остатки надежды, что все как-то заживет и поправится в моей женской судьбе. болит где-то не на кончике пальца - болит и жжет где-то внутри, боль кричит скрежещущим голосом в районе горла и у солнечного сплетения. - мне становится очень темно. я держусь окровавленной рукой за край раковины. - я левша.

пришла подруга, помогает ставить тарелки. где-то в другом измерении жуют, шутят, шумят друзья, кто-то говорит тост... все чокаются. чокнутые... "а теперь твоя очередь, Анечка. скажи"...
я встаю - и все понимают вдруг - что все, что будет сейчас - это лишнее, страшное, - и - ничего уже не поправить, ничего уже не отменить. я встала. у меня уже запрокинута чуть назад голова. кровь отлила от лица. я вижу себя как бы в профиль. я не шучу - я не вижу никого. но зато я вижу себя со стороны и чуточку как бы сверху. я стою за столом, а другая я висит в двадцати-тридцати сантиметрах над полом.

и я, глядя в пространство перед собой, говорю чужие слова, ставшие моими, приросшие за три года к моему отчаянию.

я пью за разоренный дом
за злую жизнь мою
за одиночество вдвоем
и за тебя я пью.
за ложь меня предавших рук
за мертвый холод глаз
за то что мир жесток и груб
за то что Бог не спас

медленно, медленно, медленно опускаются на стол бокалы. слышен скрежет и скрип отодвигаемых стульев. тихо и без прощания, издавая неловкие междометия, исчезают в коридоре друзья. раскрывается входная дверь. я понуро иду в коридор, чтобы сказать:
- простите, ничего уже не сделать.
двери закрываются. следующая станция развод.


снова девушка. воспитательный момент обеда. часть 24

воспитанная в полной нормальной семье, где все для детей и где каждый мог поделиться наболевшим, выращенная все прощавшей мне неничкой, нежным папочкой и матерью, которая двадцать лет вколачивала мне в голову - какая я ужасная эгоистка и как я сама виновата во всех своих бедах - я очень долго - целых три года решалась на развод с человеком совершенно для семьи не пригодным, совершенно не разумеющим роли отца в этом мире, совершенно ленивым душой и совершенно не понимающим - что жизнь не начинается каждое утро с чистого листа - кое-что из вчерашнего невозможно забыть.
честно признаться - эти три года оказались возможны только потому, что
- добрую четверть из них я провела в Запорожье, где светит солнышко, живут все мои - в том числе и друзья.
- всегда почти во всех моих бедах была со мной рядом Неничка.
- я вообще устойчиво стою на земле и умею абстрагироваться от негатива, состредоточившись на отнимающей почти все мои силы работе.
- и в чужом городе у меня появился свой круг друзей.

как я выжила? - у меня была я сама.
почему так долго тянула с разводом? - потому что очень боялась, что сын будет расти без отца по моей вине... - я должна была сначала полностью удостовериться, что ненадамс в плане отношения к ребенку так же неисправим, как и в отношении ко мне.
время от времени ненадамс произносил сакраментальную фразу - очевидно она была прямым следствием и выводом после каждого его очередного загула:
- кошка. ты моя ЛЮБИМИЦА, сто раз жениться - и все на тебе.
этот текст он видимо не изобрел сам, а у кого-то стырил, как и бОльшую часть своей более-менее остроумной вербальной продукции.

утром следующего дня, 26 мая, уходя на работу - ненадамс как ни в чем не бывало сказал, будто ничего не было.
- ну, кошка, я поскакал на работу. поцелуй же меня. и закрой за мной дверь.
- с какой радостью я закрыла бы за тобой эту дверь навсегда. - сказала я с надрывом и зверской улыбочкой. а вот поцелуи тут как-то уж совсем не свистят... обойдемся и без.
- ты что, и вправду собираешься со мной разводиться?
- да, я с тобой с радостью разведусь. и надеюсь, скоро. я подаю на развод.
- ты очень пожалеешь. я выставлю тебя на улицу в чем стоишь. это я за тобой навек захлопну эту дверь.
- ручки коротковаты. и мозжечок узковат. и целоваться только что кто-то собирался. иди, на работу опоздаешь, чешуйчатокрылое.

в июне снова я была свободна до конца августа. сентябрь закружил обычно наваливающейся в начале года работой. между тем, родители ненадамса уехали на курорт - и мой всеещемудж совершенно перестал бывать дома. якобы "сторожил" бабушку. это было неправдой. вернее - не совсем правдой - он туда показывался. остальное время - он пропадал по своим кошачьим делам как и подобает коту-крышнаиту.
нам с малышом и неничкой он совершенно был не нужен. за мужа-отца его уже никто не держал.
как-то я столкнулась с ним прямо во дворе. он нес чемодан со своими вещами.
на мой вопросительный взгляд - отрывисто ответил:
- я в крым. у папы - инфаркт.
- а как же бабушка?
- ты можешь ей позванивать иногда?
- а еду кто ей купит? - я ж в две смены...
- я договорился с соседями.
- лады.

говорить было не о чем. но я огорчилась. вот только я собралась подать документы на развод - а теперь получается как бы не ко времени. - болен отец.
весь октябрь-ноябрь была чехарда, связанная с болезнью отца. мудженек под эту сурдинку почти совсем исчез из виду. разве что стал звонить директору школы и зачем-то рассказывать гадости обо мне. леопольд его послал по хорошо известному на руси адресу. молодец все же был наш новый директор!
денег на ребенка мудженек совсем не приносил. да не так уж нужны они нам - сами заработаем. главное - кровь никто не пьет. а к хорошему быстро привыкаешь. поэтому как только к январю все со здоровьем старика устаканилось - я решила больше не тянуть - пошла в адвокатскую контору и в суд. подала на развод. ждать пришлось долго. нас несколько раз поврозь и вместе вызывали в суд - на примирение. ненадамс не приходил, или приходил и нес несусветное о моей супружеской неверности и о том, что моя администрация не реагирует на его сигналы. я понимала, что за его действиями стоят какие-то опытные в деле интриг силы, очевидно - моя свекровь. тягомотина с переговорами длилась до весны.
моя адвокатесса оказалась довольно бездарной пожилой теткой, которая мало что делала, чтобы ускорить процесс. оказалось - что нас не могут развести без раздела имущества. а вот раздел жилья, по ее мнению - можно и потом оформить. ну, потом - так потом. это было роковой ошибкой. но не ее - а как бы пороком всей системы и практики развода. но обо всем по порядку.
я попросила ненадамса самому написать список предметов нашей домашней мебели и утвари, и пометить там - что из этого он хочет взять себе. он написал. я отнесла адвокату. если честно - мне было совершенно все равно - что мудженек у меня отберет. вырванные годы ни один суд не возвратит, остальное - заработать можно, хотя и с трудом.
в общем, стоял осклизлый и промозглый март, когда, наконец-то, дошла очердь до официального расставания по закону.
суд московского района города харькова был обычным типичным совковым местом скорби, пределом, где кончается терпение и доверие, где пресекаются опостылевшие отношения и дают сроки преступившим какой-никакой закон.
ненадамсы пришли без адвоката. вообще - было впечатление - они пришли на прогулку. своему сыночку, видимо, они дали установку, что ничего особенного тут не происходит и происходить не может.
и действительно, скорее это все напоминало некий театр абсурда. - в зале было полно народу. все больше разводящиеся трудящиеся и соболезнующие. перед нами разводили, кажется, три пары. только одну из них - третью - развели.
первая пара - женщина-инвалид. без глаза. муж выбил ей глаз по пьяни. теперь этот муж плакал настоящими слЬОзками и просил суд, чтобы его не разводили с женой, которую, по его словам, он очень горячо любит.
- это водка в вас плачет! - сказала со вздохом судья Инна Александровна, блондинка с напомаженными розовым губами, которые жили как бы отдельно от всего остального усталого и немолодого лица.
- правильно, водка - плакала женщина.
И Инна Александровна согласно кивала, глядела сочувствующе на истицу.
И ОНА ИХ НЕ РАЗВЕЛА! дала отсрочку. как же! - одна сторона возражает... и это несмотря на протесты искалеченной женщины и ее истошный крик:
- да он же мне и второй выбьет!
мне вдруг стало так страшно - такой страх я испытывала только когда папочка болел и врачи от него отказались и выписали его из больницы домой - умирать! мне стало страшно, что нас тоже не разведут. но я взяла себя в руки. я себе сказала: против папиной болезни мы нашли травы. а тут спасение во мне самой. нельзя рассчитывать на адвоката. нужно так говорить, чтобы судья поняла - любви нет, она умерла. а без чувств не бывает нормального брака, нет семьи - есть только муки.
вторая разводящаяся пара долго спорила, кто хозяин холодильника, еще кажется у них был автомобиль - и они спорили так долго, что их в итоге тоже не развели.
когда наконец дошла моя очередь - я была почти при смерти от эмоциональной усталости. сидя в зале, я настрочила себе конспект. - сроду я не говорила по бумажке. как же все происходящее должно было меня испугать - если я себе приготовила письменное выступление.
я поднялась на трибуну и положила перед собой исписанный листок.
не подымая глаз я прочитала то, что себе набросала.
Из этой речи Инне Александровне, которая будет также потом судить раздел нашей квартиры, - запомнилась моя фраза:
- в результате трехлетних мучений, именуемых нашей семейной жизнью, чувство любви окончательно утрачено.
я не винила ненадамса в загулах, я не лила грязи. но я страстно пыталась доказать - что моя жизнь с ответчиком не=воз=мож=на!!!
посадив меня, Инна Александровна теперь, обращалась к Ненадамсу:
- вы согласны с тем, что вы были плохим мужем и отцом?
- нет. но я согласен на развод.
- каковы по-вашему причины развода?
- она плохая жена.
- в чем это выражается?
- она плохая хозяйка.
- в чем это выражается?
- она плохая мать.
- в чем это выражается?
- она отправила ребенка к родителям.
- как давно?
- неделю назад.
- так у вас были наверное ссоры?
- нет, я живу у родителей.
- она не заботится о ребенке?
- я же сказал - она его отправила к родителям.
- но позвольте - она это сделала неделю назад. кто же заботился все это время о ребенке, если вы сказали, что не проживаете с истицей?
- я иногда туда приходил.
- и что - вы занимались ребенком?
- нет.
- так может мы должны теперь передать ребенка вам на воспитание?
он молчал. он всерьез испугался. судья смотрела на него исподлобья. сколько она за свой век таких обвинителей повидала!

- вы работаете?
- работаю.
- тут у меня в документах упомянуто, что вы уже почти полгода не даете ни копейки на содержание своего ребенка.
- я не даю, потому что боюсь, что она эти деньги потратит на себя.
- но ребенок же должен чем-то питаться. его же нужно одевать... как же вы не даете ей денег? и вот тут у меня справка с места работы вашей жены - она зарабатывает достаточно, чтобы не зависеть от вас.
видно было, что ненадамсу нечем крыть. и судья завершила этот разговор довольно скоро.
перешли к разделу имущества.
ненадамс кричал с места при поименовании каждой позиции в списке наших с ним вещей -
- это мне, и это мое! и стол мой! и холодильник мне!
в общем - Инна Александровна, которая должна была бы быть самой объективностью с накрашенными губами - вдруг в какой-то момент не выдержала и в лоб спросила:
- МУЖЧИНА, ВЫ МУЖЧИНА ИЛИ НЕ МУЖЧИНА?! - тут уж была моя очередь запомнить ее слова навек.:)
каждый раз, когда я сталкивалась с немужским поведением мужской особи -
я произносила эти слова. :) и знаете - на всех они обычно действовали отрезвляюще.
НО не на ненадамса. он и ухом не повел. все продолжал требовать. зато они пробудили мою голосистую свекровушку, которая вдруг закричала, что на ее сына судья оказывает давление.
в итоге видимо подскочило мое кровяное давление - потому что я - не помня себя и адвоката - вдруг тоже закричала с места:
- ради Бога, не надо мне ничего, пусть он все забирает. ТОЛЬКО РАЗВЕДИТЕ МЕНЯ С ЭТИМ ЧЕЛОВЕКОМ!!!
мой истошный крик был услышан, мне благосклонно кивнула бескровная светловолосая голова с розовой губной помадой.
так, по собственности - понятно.
- таким образом, вы не возражаете против развода с истицей.
- не возражаю.
нас развели.
моя адвокатесса - злая и красная - вычитывала мне в коридоре:
- зачем ты меня нанимала, если ты сама своими руками все ему отдала?! я чувствую себя полной дурой...
- да пусть подавится! - неврно рассмеялась я. настроение было такое - как будто я только что выирала самый главный приз. - шнобелевская премия! - свобода! ура!!!
я обнималась с папой и мамой. я обнималась с подругой. я готова была расцеловать свою адвокатессу - что и сделала.
- да ну тебя, - отмахнулась она со смехом.
со следующего дня я вдруг как проснулась!
когда я через несколько дней пришла за выпиской из суда к адвокатессе - она была просто ошеломлена разительной переменой в моей внешности.
- ох. до чего же ты красавица - ну просто светишься. это что - весна, или развод, или у тебя кто-то есть?
- у меня есть сыночек. у меня есть любимая работа, любимые ученики, у меня есть друзья. у меня есть молодость. я только что родилась на свет!
- ну так вот счастья тебе, девочка. и больше не влипай, ладно?
- ладно. только вот квартиру еще отсуживать - вспомнила я. они грозились - что лишат меня жилья.
- так ты не тяни с этим. только тебя защищать по кооперативной квартире должен другой адвокат. там у вас будет еще тяжба, я чую...
и это было правдой. ненадамс вел себя нагло и самоуверенно. он почему-то был абсолютно убежден, что квартиры мне не видать - и это не смотря на то, что мои родители дали половину первого взноса и несмотря на то, что до поры до времени - вся моя зарплата у меня исправно отнималась ненадамсом и была ровно втрое выше его собственной. из нее мы исправно платили и за кооперативное жилье и за коммунальные услуги.
а между тем бушевала снова весна. и мне - красотке молодой - проходу не давали на улицах.

у входа в зоопарк я попросила детей построиться парами - чтобы контролеру легче было посчитать их по числу предъявленных билетов.
- ой, гляди, неужели это учительница? - услышала я за своей спиной.
- нет, она наверное пионервожатая. молоденькая какая.
- нет, они ее по отчеству зовут. точно, учительница.
спорила пожилая пара, стоящая ко мне спиной.
я обернулась к ним - и они показались мне знакомыми. присмотрелась... - да это ж Верниковы, мамины и папины друзья из Запорожья. вот так встреча!
- здравствуйте! какими судьбами в Харькове?
- ой, это ты, Аннушка? - мы расцеловались.
- ты просто красавица! - сказала Александра Николаевна.
- да что вы - я устала, как черт.
- в твоем возрасте и усталость красит, - сказал ее муж.
встреча была такой светлой - вот уж тридцать лет прошло, а тот солнечный полдень стоит в моей памяти, как закрепленная в янтаре тончайшая золотистая чешуйка. чудесный был день. Верниковы рассказывали мне и моим детям, какой удивительный зоопарк они видели в Коломбо.- вообще, Верниковы были завзятыми путешественниками, очень интересными и содержательными людьми. а в совке и подавно - со своими диковинными рассказами они казались нам с детками просто небожителями. и только спустя годы я узнала, что у них были большие и горькие проблемы с обоими сыновьями, пристрастившимися с юности к бутылке...

этой же весной, однажды я ехала со своим детьми в театр на трамвае.
- Анна Зиновьевна, анзиновна! садитесь, садитесь с нами, сюда, сюда, у окошка - наперебой звали мои ученики. Я, чинно поблагодарив, уселась - а все в трамвае на меня уставились - и мои дети, и чужие люди. и все улыбались. и на мне был кораллового цвета плащик, похожий на платье под пояс, и я видимо сверкала смущением и гордостью за своих детей... И вдруг Ирка Клопова грррромко - на весь трамвай - сказала наверное то, о чем думали и посторонние, глазеющие на меня пассажиры:
- ой, анзиновна, вы совсем не похожи на учительницу! ни капельки!
- а на кого ж я тогда похожа, Ириш?
- эээээ, НА... ПРОСТО НА ДЕВУШКУ!
и я, и все весело рассмеялись.



 битва за квадратные метры жизни. факты и сентименты. воспитательный момент обеда. часть 25

В мае я наконец нашла адвоката. Теперь это очень известная на всю страну женщина. А тогда - это была восходящая звезда по защите гражданских дел, особенно связанных с недвижимостью.
Лидия Павловна Изовитова была тогда тоже очень молода. И прекрасна. Впрочем - и сейчас, на своем шестьдесят втором году, она все еще очаровательна! И очень, очень влиятельна.

Выслушав меня внимательно, она особенно обратила внимание на угрозы бывшего муджа оставить нас с кроличкой без жилья.

- Квартира кооперативная... так... очень интересный случай - сказала она. - Знаете что, поезжайте в Бюро по обмену - возьмите копию договора об обмене жилплощади. Там же должна быть подколота справка из кооператива, что ваш муж является теперь членом кооператива.
В обменном бюро за столом сидел седой старик - с виду эдакий бюрократ, в нарукавниках, которому и дела ни до кого на этом свете нет:
- ну вот, у меня перерыв через пять минут - а я должен перерыть всю папку! ох, да не одну, а десять папок!!! как это вы даты не помните? и ордер у вас должен быть на вселение!
- ну не было меня в городе тогда... все без меня решалось...
- где ж ты была, красавица, в каких странах развлекалась?
накрашенная моя физиономия видимо порождала много нехороших домыслов в голове старого маразматика. я и злилась и отчасти понимала его.
- я ребеночка рожала. кормила. у мамы-папы в запорожье я была.
- ага. а теперь ты послала своего муженька к чертям и делишь с ним квартирку...
- ну да. только теперь это уже на троих. ведь теперь и ребенок остается... - у меня стянуло спазмом горло - я не договорила до конца.
- это с кем же он остается? ты его что - отдаала мужу?! - загремел старец.
- Господи! да что же вы такое говорите? - я почти плакала - да как вы такое подумать могли. у меня мой сыночек... у мамы с папой сейчас. а я доработаю учебный год - и тоже к нему поеду. вы простите, что я под перерыв - у меня с утра работа была.
- а, ну так бы и говорила - сразу потеплел старичок. - да чего ж ты встала? садись, давай. сейчас будем вместе искать твой договор. идет? чаю хочешь?
на улице стояла жара, от чая я вежливо отказалась. но у старика сделалось такое лицо, как будто он всю жизнь меня знал. - и мы очень быстро нашли то, что искали. договор был стандартный. бумажка как бумажка.
- ага... семейный обмен... с родителями. а вот подтверждения из кооператива нет - они его потом должны были принести. а его тут нет. не принесли, стало быть. забыли или того хуже - не оформили до конца...
- ну да, это дед получил жилье по расширению. как бы на себя - насамделе для нас.
- понятно. фронтовик значит... и что - они не хотят разделить жилье как люди, родного внука стало быть -на улицу?!
- ну да.
- ты что, гуляла?
мне вдруг стало смешно.
- да, я гуляла. на две смены в интернате номер четырнадцать. даже в туалет иногда сбегать некогда было...
- вот что девонька. если что придется доказывать - я приду и на суд. у тебя дитя. так оставить это нельзя.
в общем, что надо старик оказался. хоть и в нарукавниках. и слово свое сдержал.
следуюшей инстанцией было управление кооператива. председателя найти было невозможно. книги со списками членов кооператива нигде не было. - она почему-то хранилась у председателя дома. дверь открывала его жена, исправно отвечая " его нет дома. зайдите позже"
нам с Лидой надоела эта чехарда - и мы пришли к нему на дом вдвоем. книги у него уже не было. вид у него был какой-то взъерошенный, книгу он передал в правление.
понадобится еще несколько дней, чтобы наконец попасть в приемный день или что-то в этом роде... в обшем, мы с Лидой прорвались к вожделенной книге.
оказавышийся на месте член правления, заместитель председателя кооператива - нестарый мужик - не знал - куда смотреть раньше. - мы с Лидой были таки колоритной парочкой. - Обе сверкающие молодостью, обе хорошо одетые и обе вполне, как теперь бы сказали - недоступно гламурные. а тогда говорили - журнальные :).
он быстро нашел нужную книгу. и в ней против нашей квартиры в списке значился... старик ненадамс. он по-прежнему оставался членом кооператива.
- по закону, - вклепывал мне мужик-член правления, - ни вы ни ваш муж не имеете права на размен квартиры... его масляные глазки бегали туда-сюда.
У Лиды на лице заиграла хитренькая улыбка. Она сказала скороговоркой
- спасибо-все-ясно. идем.
мужик-член церемонно прощался с нами в дверях, пожимая ручки, чуть не целуя их - и видно было, что он не может надышаться нашими духами, оттягивает наше отбытие всеми доступными ему-женолюбу способами.:)
- Это дыра в кодексе - говорила Лида. они тебя решили наколоть с самого начала. они не довели обмен до конца. по сути - ни ты ни твой бывший действительно не хозяева.
- значит надо добиваться признания обмена недействительным и возврата сторон в исходное положение?
- слушай, ты мне нравишься. у тебя голова адвокатская. поступай-ка в юридичиеский. ты ж еще совсем молодая! я отнекиваюсь. я люблю свою профессию. а у Лиды в глазах хищный блеск. она говорит:
- Аннушка. это называется двойная реституция. возврат сторон в исходное положение.
- но ведь как делить квартиру на павловом поле?- я же в ней и дня не жила. - как-то не по-людски получается.
- ты не виновата. - они сами себя перехитрили.

До суда ненадамсы вели себя в высшей степени самоуверенно, мать ненадамса заявила моей маме при единственной конфиденциальной встрече:
- моя задача - спасать сына.
- тогда моя задача - в два раза сложнее - я спасаю и дочь и внука - парировала моя мама.
- у нас будет внук еще лучше!
- ну - нам и этот в самый раз. лучше не бывает.
Из разговора со сватьей мать сделала вывод, что ненадамсы все разговоры о разделе квартиры в пользу ребенка считают "сентиментами" и делить квартиру вообще не собираются. это все сентименты.

- Что ж - сказала на все это Изовитова, - они перехитрили сами себя. мы заставим их вспомнить про сентименты.
Стоял теплый сентябрьский денек.
Придя в суд вместе с родителми и двумя подругами - запорожской Лорой и харьковской Валентиной, в коридоре я обнаружила свою соседку по квартире Таню. Таня и ее муж Саша были еще студенческими приятелями ненадамса. они снимали квартиру у той самой профуры-парикмахерши, с которой ненадмс крутил любофь, пока я была в запорожье после родов. мадам сама не жила в своей кооперативной квартире, а предпочитала ее сдавать. и ненадамс услужливо нашел для своей пассии надежных квартирантов. так вот это была та Таня, которая у меня бывала каждый день, которую я считала подругой.
увидев меня, она смущенно поздоровалась.
- а ты что здесь делаешь, танюш? - спросила я с волнением, предчувствуя нехорошее.
- а меня просили твои бывшие родственники... ты не суди строго, любовь самойловна ведь мне помогла с больным ребенком - я не могла им отказать... таня опустила глаза.
- а собственно что же ты собираешься свидетельствовать против меня. у тани на глазах появились слезы. да они просили... ну в общем... не разглашать... ну в общем - ты меня прости ради Бога.
- я тебя прощаю. ты сама себя прости. - сказала я севшим голосом.
к таниной чести - она не произнесла ни звука во время разбирательства. видимо увидев ее возле меня, ненадамсы передумали пользоваться ею как свидетелем.
Суд был долгим. Длинным было разбирательство. На суде присутствовали свидетели.
С моей стороны - это была моя подруга Лора - именно она привозила деньги на первый взнос. Этот факт ненадамсы яростно в суде отрицали. а такие крупные суммы не доказываются свидетелями. - только расписками и то - заверенными у нотариуса. но нам хотелось, чтобы хоть что-то человеческое проснулось в ненадамсах. чтобы они взглянули Лоре в глаза... не на тех напали. они орали с места, что это все сентименты и что этого не было. выходило, моих денег и усилий нет в квартире. трясли чеками из мебельного магазина - доказательством, что мебельную стенку, которая и так отошла по предыдущему суду ненадамсу, была куплена ими. трясли расчетной книжкой - там сплошь красовались подписи моего бывшмужа, который и платил регулярно взносы в кооператив и оплачивал услуги жэка. в общем - получалось - у меня нет никаких прав на жилплощадь. к сожалению, выходило так, что сумки с творожками, печеньем и сметаной к делу не подошьешь, лорины показания суд не засчитал, а справка о моей зарплате еще не доказывала, что за кооператив оплачено именно моими деньгами. наконец ненадамс достал - как он считал - главный запоздалый козырь. украденное им более чем три года назад мое письмо к неничке, которое я писала во время беременности, как раз накануне того, как загреметь в больницу на сохранение. в письме я, беременная и измученная токсикозом, писала:
"хочу, хочу - сама не знаю чего... манделах хочу, апельсинов, кисло-сладкое твое жаркое хочу, неничка. хочу домой, ко всем вам прижаться хочу... " - и все в таком духе. чисто детское, немного жалобное и капризное письмо. все мои письма домой в тот год - хотя в них и не было особых жалоб, оканчивались одинаково жалобной пиктограммой - кошачьей головой - с человечьими волосами и глазами с ресницами - с непомерно огромной слезой из одного глаза. в этом письме была точно такая же.
теперь цитата из письма о моих "не знаю чего хочу" должна была фигурировать в суде, доказывая то, что я существо маловменяемое, неуравновешенное и мало годящееся для воспитания ребенка. что независимо от исхода данного судебного разбирательства, они собираются начать встречный процесс о передаче ребенка на воспитание отцу. все это было так неожиданно и странно - что Инна Александровна попросила письмо и оно было ей передано. на нем стояла трех-с лишним-летней давности дата.
- позвольте, как это письмо попало к вам? написано оно давно. написано не вами и адресовано не вам. я не буду приобщать это письмо к делу. оно к тому же абсолютно ничего не доказывает, кроме одного: вы крадете и читаете чужие письма. но этот грех неподсуден. это вопрос вашей совести. хотя я бы на вашем месте постыдилась выставлять на суде такой документ. адвокат ненадамсов, и без того испуганная внушительным видом изовитовой, растерялась еще больше. и не сказала ни слова.
Лида терпеливо ждала, когда их аргументы иссякнут. потом пустила тяжелую артиллерию.
Первым был старик из бюро по обмену. да, он помнит, что обмен оформляли отец и сын, что справку из кооператива они потом не представили. в деле ее нет. хотя договор об обмене они забрали. это он помнит.
Вторым был представитель кооператива. он выглядел растерянным и не мог понять - чьи интересы он тут представляет. в конце концов, судья Инна Александровна сказала: так как нет протокола по выходу из кооператива прежнего владельца квартиры и приема в коопрератив новых совладельцев - то деятельность кооператива должна быть выделена как недобросовестная в отдельный процессуальный случай и рассматриваться как уголовное нарушение. судебное предписание об этом было из зала суда направлено непосредственно председателю кооператива. его дело потом слушалось отдельно.
суд безоговорочно присудил размен незавершенным, аннулировал его и теперь всем нам по суду было предложено возвратиться в исходное состояние. - то есть делить с ненадамсами я имела право их собственную квартиру, в которую по суду должны были прописаться мы с бывшмуджем.
ненадамсы кричали про ордена и танки до берлина. но вот это - как ответила им Лида - уже были сентименты.
когда мы вышли из суда - был теплый, почти летний день. ненадамс подскочил к нам с воинствующим видом. на вопросительный взгляд моего папы - ненадамс поднял ногу - и ударил моего папу в пах. папа перегнулся пополам. это все произошло так внезапно - что казалось это какой-то страшный сон.
- вот это и я понимаю - вежливый молодой человек... с грустью произнес папочка,когда он наконец смог заговорить.

сколько буду жить и - даже если есть инобытие за гробом - я не забуду и не прошу этого. никогда.


 в миру, в пиру, в суде... воспитательный момент обеда. часть 26

однажды в конце сентября я встретилась в городе - как и было условлено заранее - со своей запорожской соседкой и подругой Арникой. Она была двумя годами моложе меня, и на тот момент студенткой-выпускницей театрального института имени Карпенко-Карого. Арника в тот год заканчивала кукольное отделение и искала работу...
Мы весело бродили по городу и трепались обо всем на свете. нас интересовали одни и те же вещи в этой жизни - поэзия, живопись, музыка, литература. мы устали и проголодались. уже вечерело, когда мы добрались наконец до моего спального района. расставаться совершенно не хотелось - я еще днем предложила подруге остаться ночевать у меня.
как-то нам даже в голову не пришло, что кто-то может этому помешать. правда, ненадамс после проигранного суда снова вернулся в квартиру. и время от времени устраивал мне гадости - мог закрыть дверь на внутреннюю щеколду - и я, уставшая как собака, после второй смены - тарабанила в дверь снаружи - пока он ее наконец не открывал. укладываясь спать, ненадамс надевал на свою лысеющую голову сеточку для волос - боялся полысеть еще сильнее. трясся над каждой выпавшей волосинкой. мне было всегда смешно от его вида в этом головном уборе, что бесило его несказанно. он грубо матерился - я обычно не отвечала.
в тот раз он пришел домой много позже нас с арникой - и немедленно выперся к нам на кухню.
- так, уже десятый час. в одиннадцать я попрошу посторонних очистить помещение. - сказал ненадамс слегка визгливым и не терпящим возражений тоном. ему бы вполне подошла роль легендарной совковогостиничной дежурной.
мы продолжали сидеть на кухне и в одиннадцать - у нас как раз был разгар спора о чем-то волнующем.
в проеме кухонной дввери неожиданно показалась овальная голова в сеточке. ненадамс был к тому же в халате, с голыми толстыми ляжками.
- мы прыснули от хохота.
- ненадамса это оскорбило - и он заорал как потерпевший, что мы ему мешаем спать.
- мы не будем. - примирительно сказала Арника. - простите...
- а, ты все еще здесь?! - самодурным воплем заорал ей в ответ ненадамс - убирайся немедленно, ты тут не прописана, я требую, чтобы ты немедленно ушла!!! убирайся, не то я позову милицию!
невозможно было не заступиться за подругу. тем более, что я изучила уже ненадамса - он был храбр - как все самодуры - только до момента, когда ему дают отпор.
- нет, это я сейчас пойду в милицию. это ты орешь и не даешь спать соседям в двенадцатом часу ночи. убирайся в свою комнату. мы ляжем спать немедленно после того, как ты уберешься.
ненадамс сложил руки на поясе, встал на пороге в балетную позицию со своими голыми ляжками
- пусть она уйдет. и я уйду.
- она моя гостья. она моя подруга. она не уйдет. она будет ночевать тут.
со всего размаху ненадамс хлопнул дверью кухни. посыпалось стекло - дверь была карсивого кремового матового стекла. да, была... разбил - и сам испугался. и когда я вскочила из-за стола со озверевшей физиономией - ненадамс моментально снялся с якоря и исчез в своей комнате, растаял как мираж...
-аня, аааааааааняааааааа, - говорит арника в темноте. - ГДЕ ТЫ ЕГО НАШЛАаааа???!!!
- арника, там, где я его нашла - там таких больше нет. я даю тебе слово - таких уродов больше ни в одном углу этой галактики нет - всю-то я вселенную проехал - нигде большэээээ не нашёоооол...
- господи... я вспомнила твою свадьбу. вы были такой красивой парой. а теперь у него даже взгляд изменился. он деградант! как же ты будешь с ним жить - с врагом под одной крышей.
- ну я собственно - только ночевать сюда прихожу. так-то мне на работе в сто раз лучше. но придется так пожить - и повоевать до самого конца. выхода нет.

Я приноровилась жить в одной картире с врагом давно - еще в мой прошедший день рождения в начале июня ненадамс устроил карнавал.
дело было так. мы с друзьями - я, саша з., моя подруга валентина со своим мужем сашей - встретились в ресторане театральном. было очень весело - хотя мало денег и стало быть на столе - не густо... - все знали, что на суды и адвокатов уходило почти все, что я зарабатывала. с родителей тянуть не хотелось - а друзья мои были если и не голью перекатной, то уж точно - не богачами. в общем - валин муж санька в итоге сочинил и записал на обертке конфеты "курортная" такой экспормт:

виват пресладкая конфета
виват креславская анет.
и водки нет, и денег нет,
и силы нет для комплимента -
все в слабость данного момента...
но вьется жизненная лента
чредой из радостей и бед.
живи, кресладкая анет!

мы сидели в ресторане - молодые и веселые, и понимали, что не в деньгах дело. а в том, что моя жизнь идет наперекосяк. - и все мои друзья радовались, что по крайней мере я приняла правильное решение и расстаюсь с негодным человеком. пройдет еще несколько лет - и валентина расстанется с сашей. и они будут уже поврозь - но все же с одинаковой ответственностью воспитывать и любить свою дочь дашу. словом - это просто непредставимо в моем кругу, чтобы отец отказывался быть отцом... но ненадамс отказывался. а все пустые угрозы его семейки в суде - что они отнимут у меня дитя - это были очередные сотрясания воздуха. за то время, что ребенок жил в запорожье, - он ни разу - ни разу!!! не навестил его.
санька з. пошел меня провожать после дня рождения. и как человек добросовестный довел меня до самой лестничной площадки.
- саня, раз уж ты меня привел к самой двери - подожди секундочку - я дверь открыть попытаюсь - а то ненадамс время от времени ее изнутри запирает.
дверь разумеется не поддавалась. ненадамс не мог не "поздравить" меня с днем рождения.
- что ж, будем пробиваться к свету. я передумала втягивать интеллигентного сашу в свои разборки с ненадамсом, осознав, что сейчас мудженек откроет свой черный рот.
- ты тогда ладно - сань, иди, а я буду стучать.
- не, ну как я тебя тут оставлю - сказал саша. - я сначала попробую открыть. не может быть, чтобы он специально запер, - недоумевал мой друг.
но когда саша убедился, что дверь взята на щеколду - мы стали колотить в нее.
спустя двадцать минут выполз ненадамс, грязно оскорбив и меня и моего друга. - мой день рожденья приобрел логическую завершенность...

__________________
                ***
старик Шер был легендой в адвокатском мире. он был абсолютно слеп - результат ранения и контузии. у него был секретарь. говорят - поначалу это была его жена. Шер отличался взвешенностью и умел сводить на мировую те случаи, когда понимал, что выиграть невозможно. с виду дело ненадамсов было вполне перспективным. у ненадамсов было более чем достаточно доказательств, что я никогда не жила в квартире на павловом поле, которую предыдущий суд позволил мне делить с бывшим мужем. но что-то царапало абсолютный нравственный слух слепца - был прокол в безупречной логике клиентов Шера. и он знал - что это был за прокол. - эти люди очень настойчиво пытались оставить без жилья своего маленького внука. какой бы негодяйкой ни была мать малыша - рассуждал Шер - малыш-то при чем?
первая четверть учебного года подходила к концу. ненадамсы подали на аппелляцию в областной суд и ждать оставалось недолго. на носу было новое судебное разбирательство. Лида была совершенно уверена, что мы победим и следующую серию. она считала: двойная реституция - это вполне заслуженное наказание для таких как ненадамсы.
Нступил день пересмотра. Шер попросил Лиду на пару слов перед началом разбирательства. Через несколько минут он попросил ее, чтобы она подозвала и меня. У Шера был свой детектор лжи. -
- подойди ко мне, детка. - ласково сказал заслуженный старик. - дай мне руку.
- я положила свою ладонь в его протянутую руку. он ее пожал и задержал в своей сухой и твердой старческой.
- как тебя зовут?
- аня.
- скажи мне, аня, - тебе действительно негде жить, если не делить жилье с семьей твоего бывшего мужа?
- действительно. мы стали жить в харькове с мужем только потому, что тут у нас могла быть своя квартира через год...
- а это правда, что ты вышла замуж, чтобы завладеть этой квартирой?
- что?!
- успокойся, девочка - улыбнулся примирительно старик, еще крепче держа мою руку.
- вы с какого времени живете врозь? ну я имею в виду - с какого времени ты перестала себя считать женой этого человека?
- с прошлой зимы, точнее - с поздней осени.
- это почти год. а скажи, твой муж за все это время хотя бы раз дал тебе деньги на ребенка?
- нет.
- а его родители?
- никогда.
- ну может тогда они что-то покупали малышу, дарили? хотя бы ко дню рождения?
- нет, ничего.
- а скажи - для тебя принципиально - какую квартиру делить по суду?
- нет, это для меня не принципиально. я просто должна иметь свое жилье - мне больше негде жить.
- значит, если мои клиенты предложат тебе делить ту квартиру, которую ты просила изначально - ты не будешь возражать?
- не буду.
- так, деточка, спасибо, ты можешь быть свободна - и он выпустил мою руку, слегка пожав а потом погладив ее ласковым кратким движением...
Ну что же - сказал он Изовитовой, когда я отошла. - будем сводить все к мировой, Лидочка, если ты не возражаешь... господи, как тяжело - мне так надоели мои клиенты. это какие-то выродки. бедная бедная твоя девочка. у нее родители есть?
- есть. еще какие. - успокоила Лида.
- какой позор. подумать только. еврейская семья, а?! ведь у нас всегда над детками и внуками дрожат. у нашего народа нет сирот. а тут... форменное уродство. как же они так могут?
совершенно не имеющая никакого даже косвенного отношения к еврейству Лидочка - сказала:
- я сама удивляюсь. я таких как ваши клиенты тоже никогда не видела. и надеюсь - не увижу.
на суде нанамсы сотрясали воздух междометиями о надписях на рейхстаге и козыряли инвалидностью фронтовика, первым делом они заставили говорить притащенного ими в суд председателя совета ветеранов учреждения, в котором служил старый ненадамс. словом - после всех подлостей - сотрясали напрасно воздух, ломясь в открытую дверь и рассказывая какие они достойные граждане.
я даже не помню лица судьи - все произошло быстро. оба адвоката подписали согласительный договор - и суд вынес решение о доведении отмененного предыдущим судом обмена до конца.
теперь мы давали ненадамсам последний шанс довести обмен до конца, добиться собрания кооператива по принятию ненадамса-младшего в члены кооператива и наконец найти размен и расстаться на законных основаниях.
они тянуть с этим особо вроде бы и не стали - это уже было не в их интересах.
но только на то, чтобы закрепиться в кооперативе и начать поиски вариантов обмена - ушла целая зима...


 феноменология горести. воспитательный момент обеда. часть 27

"Напрасно наиболее простодушные и наиболее суровые из нас искали нечто твердое, нечто, наконец, что не было бы духом; нигде они не находили ничего, кроме обволакивающего и такого заметного тумана - самих себя". (Ж.-П. Сартр)

все воспоминания грешат необъективностью. они по сути своей субъективны - хотим ли мы этого или нет. не исключение и моя подача собственной истории.
никогда и нигде не обещала я, что это будет объективное суждение. но к тому же - я смотрю на все произошедшее с той девочкой, которой я была когда-то - и которой уже вечность как нет - сквозь призму прожитых лет. и этот магический кристалл дает вИдение расширенное - как и полагается волшебному четырехмерному инструменту памяти-времени-опыта-незаживающей боли. последний компонент свидетельствует как нельзя лучше - что я все еще жива, и этой "грустной радостью" спешу поделиться со всеми, кто меня читает...

всякий коллектив имеет для меня нечто ужасное. в коллективе есть неизбывное посягательство на основания личности. нет, я не призываю к домашнему обучению и признаю роль коллектива в становлении личности. и когда я говорила о культуре одиночества, я осознавала, что термин вызовет оживление и критику. в особенности, в нашей среде выходцев из "постсовеЦкого просранства", изнуренных неизбывным и круглосуточным присутствием коллектива и коллективного мышления-недомыслия в жизни каждого индивидуума. так и получилось. но я гворила не об одиночестве-страдании, не об одиночестве=пустыне, а о культуре одиночества как о СОКРОВЕНИИ СОКРОВЕННОГО, умении его сберегать в себе и в других - и о полной невозможности осуществить это необходимое для каждого священное таинство, этот ритуал, если индивидуум прикован на двадцать четыре часа в сутки нерушимой цепью к себе подобным. мой директор понял меня, мое выстраданное выступление на педсовете - а ведь это было тогда почти чудом: директор - и понял. директор саша-леопольд - одно из самых милых и симпатичных лиц моих харьковских лет... спустя несколько лет после моего отъезда из харькова, когда он закончит переделку спален - и они станут маленькими и уютными - он позвонит мне в запорожье и выдохнет с надеждой:
- возвращайся, а?
у Саши было двое деток. он любил свою семью. и отношение к своему интернату он определил как продолжение своей семьи. уважение он заслужил всеобщее и безграничное. и доверие. саша был очень добр ко мне лично. и будто выстроил он такое крылечко - не пьедестал - а именно крылечко. и поставил меня на него. и смотрел на меня немного снизу вверх. потому что у него было внутреннее понимание моего превосходства - некоей двуглавости - двойственная природа Близнеца позволяла мне существовать в двух ипостасях. одна я - была его коллегой. другая я писала стихи, которые ему жутко нравились. а может и не только стихи. и эта другая - ИНАЯ - как я теперь полагаю - была предметом тайного обожания и явного восхищения. это было в определенном - платоническом смысле - чувством взаимным. почему я не встретила такого мужчину как саша? как это жаль. саше я посвятила стихотворение, которое помню до сих пор.

напряженье лишь снять как кольцо -
и сердца отворятся и лица.
я увижу такое лицо,
ты увидишь такое лицо -
что и в снах никому не приснится.
сдуть обыденность - пыльный налет.
глаз не пряча и слов не пугаясь.
и отправиться вместе в полет -
повести колдовской самолет,
хрупкой песней земли не касаясь.
не ищите огней на ветру. -
зимний ветер погасит дорогу.
превратит он игру в неигру
и прогонит нас в темень с порога.
только что это брезжит?  -  рассвет.
смуглой темени сын ясноглазый.
снова утро. и снов больше нет. -
есть кольцо. - напряженье и разум.


и быть может эта вторая волюнтаристская ипостась помогала моему негативному отношению к интернату_школе_будущего. до сих пор отказываюсь я видеть за ней как моделью какое-либо будущее... моя душа полна горестного неприятия ситуации, когда человек тонкой психической организации, чья внутренняя речь прорвыается наружу, становится предметом осмеяния лишь потому, что с виду выглядит иным: разговаривает сам с собой - и потому кажется непосвященным сумасшедшим.
я не могу считать нормальным - когда кто попало может открыть твой сокровенный дневник или письма, прочитать и осмеять черновики твоих стихов, глумиться над твоими неудачами и не признавать за тобой равенства лишь в силу твоих физческих свойств и так далее.
вся эта жестокость - одномоментно жалящая и медленно отравляющая - присутствует во всяком тесном людском общежитии.
жизнь на виду превращается в ад очень скоро. друзья становятся в тягость. а враги превращаются в исчадий ада. неконтролируемая злость и обида довершают деформацию - и мир пополняется еще одним неврастеником - и это в лучшем случае, а то и опасным психопатом.
думаю, школьные и университетские "стрельбища", которые разыгрываются время от времени в том или ином конце земшара - с рядом зверских массовых убийств в результате - явное тому доказательство. порог же боли - у каждого свой.
глядя на жизнь своих интернатских детей день за днем, я осознавала, что у меня есть основания ежедневно благодарить собственную свою судьбу за то, что не ходила я в детский сад, за то, что никогда - разве что на больничной койке - не оказывалась я прикована насильственно к чужелюдскому общежитию...
но и воспоминания о маленькой хрущевке, населенной родными людьми так тесно и кучно - что о личном пространстве даже вопрос не подымался - повергает меня до сих пор в ужас.
и поэтому мне было невыносимо тяжело и противно жить в одной квартире с шарящим по всем моим закромам врагом, и невыносимо страшно вернуться в Запорожье без своего угла - снова в родительскую перенаселенную квартиру...
и поэтому детские учреждения вроде интерната или круглосуточного детсада - я считаю ПРИЮТАМИ - там по определению не может быть хорошо.

и пусть не складывается у моих читателей впечатление, будто я - такой ценный педагогический кадр - прямо некая реинкарнация мэри поппинс - у которой все прекрасно получалось и которая сразу разрулила тяжкие жизненные коллизии детей, волею судеб оказавшихся на три года ее воспитанниками. - все было гораздо сложнее и страшнее...

все, что мы с Эмилем, не жалея себя и своих сил, мастерили, строили и ладили в течение недели - бывало в одну секунду опрокинуто средой, в которую ребенок попадал на выходные и каникулы. у моих воспитанников - заполированных и заточенных интернатом на "коллективизм", - неизбежно возникала потребность кучкования с себе подобными - в подворотне ли, в омерзенной пьющей своей семье... они неизбежно были обречены на дурное общество. - альянс с родней по бродяжьему ли духу, или по крови, или по тому и другому. словом - дети эти были обречены на НЕСОКРЫТИЕ СОКРОВЕННОГО настолько - что им и в голову не приходило - чего они лишены. в таких шатких условиях оставалась и остается надежда, что удача вынесла их - по кривой или по прямой - и они выросли более-менее нормальными и относительно счастливыми... но надеяться тут надо не на талантливость педагогических наставников - а прежде всего на удачу и еще на качество человеческого материала как собственно этих детей, так и тех, кто с ними будет в дальнейшем связан. поэтому я ни за что не поручусь, что эти дети стали именно такими, как хотелось бы мне их всех нынче видеть из своего ностальгически далекого далека...
очень спорными в том жизненном контексте, в каком обитали мои воспитанники, кажутся мне и мои скромные силы. часто не хватало нервов. хулиганство и тупость обитателей интерната (далеко не каждого интернатского подростка рискну я назвать именем "ребенок" - в моем понятии это слово означает чистое и светлое, не испорченное жизнью существо, а там ведь были и закоренелые подлецы, и преступники со стажем, и извращенцы) вызывали такие приступы тоски и душевного отвращения - что я сама себе ужасалась. настал горестный момент - вспомнить о своих провалах и неудачах...
разумеется, так же как и хвалить за удачи нужно не одну меня - так же и за провалы отвечать наверное нужно не мне одной. но был совершенно страшный момент, когда я - великовозрастная инфантилка, мать грудного ребенка, укусила подростка за палец как обыкновенная дворняга... да-да, именно так.
шел урок в седьмом классе. - класс был как на подбор - оторвы все поголовно. был там ученик-переросток, который - по-хорошему - и вовсе должен был бы находиться в... совсем другом учреждении. - видно было невооруженным глазом, что он, мягко выражаясь, - неадекватен. белесые волосенки растрепаны во все стороны, в глазах пустота. довольно хорошенькая была бы мордочка, но вот незадача: не освещается светом мысли. в углах губ блуждающая улыбка идиота. от него каждую минуту можно было ожидать чего угодно. и не только на моих уроках. отличался он тем, что если к нему в руки попадал какой-то предмет - ищи-свищи. - своей добычи Аркаша Горлов не возвращал никому, никогда, ни за что. на моих уроках он обычно безобразничал. в тот день он блуждал по классу, как сонная муха по потолку - прямо во время урока. и ни у кого не было сил его посадить. он понимал только крик и физическое превосходство. кое-как мог угомониться, если боялся учителя. но меня Аркаша не боялся. - я не кричала. я не била. у меня не было злобы - по крайней мере столько - чтобы Аркаша меня воспринимал как потенциального обидчика. и он гулял по классу. и мне не оставалось ничего другого, как продолжать вести урок. Аркаша как раз прогуливался около доски - я его и попросила - ласково так - написать предложение, которое как раз диктовала классу. Аркаша подошел к доске и даже начал писать. и даже написал. как мог. мы исправили вместе ошибки - и когда садился - он даже согласился сесть потом за парту - так вот по дороге Аркаша схватил со стола связку ключей. ключи в интернате - это все! это власть над вселенной. на связке были ключи от всех трех спален, в которых спали мои дети, от душевой, от раздевалки, где хранились все детские и мои вещи, ключ от моего ящика стола в учительской и ключ от шкафа в кабинете. и к тому же ключи от моей квартиры. это был полный ужас, потому что, как я уже сказала, - Аркаша был известен всему интернату именно тем, что ничего из своей добычи никогда не возвращал... обычно вещи исчезали без следа. но разве это оправдание?!
- отдай - закричала я, как маленькая девочка.
понятное дело - дети уже ржали во всю. - начинался новый цирк клоуна Аркаши. на сей раз на арене было двое. и я не подкачала...
кажется, я еще раз вскрикнула "отдай", тут же подскочила от осозания бессмыссленности любых вербальных сотрясений воздуха. - идиота Аркашу они лишь еще больше раззадоривали.
все. в следующую минуту я сравнялась интеллектуально со своим обидчиком. - Аркаша даже легкомысленно дал мне поймать его руку. дальше произошло то, чего никто, включая Аркашу, и представить себе не мог в страшном сне: я быстро наклонилась к руке, в которой были зажаты ключи, и вцепилась в нее зубами. мальчишка вскрикнул - ключи выпали на пол. - с ними была плутовка такова.
и в тот же миг меня обуял ужас содеянного. опрометью выскочила из класса... слава Богу, в это время как раз прозвенел звонок. когда я зашла в учительскую - на мне лица не было.
- что с тобой? - спросил меня учитель украинского Данилюк.
- я только что укусила ученика.
- как? какого?!
- аркашу горлова.
- за что?
- за руку...
- из-за чего? - нетерпеливо пояснил свой вопрос Данилюк.
- из-за ключей. он схватил мои ключи. скажите - что мне теперь будет?
- а что Горлов?
- орал, ключи выпустил. дальше я не видела. я убежала.
- да... ну ты даешь!
слава Богу - у меня был конец смены, вскоре я могла уйти домой. я не спала всю ночь.
утром в учительской я застала Эмиля Гавриловича. увидев меня он сказал:
- ну все, Анна. молись. сегодня утром приходила мать Аркаши Горлова - пришла прямо со своей стройки - каменщица она - в грязном комбинезоне - и устроила скандал директору. оказывается Аркаша убежал вчера домой с прокушенной рукой. и она с ним пошла в больницу, а потом и в милицию. а сегодня вот приперлась в школу. а из школы грозилась в облоно пойти. говорит - я правду найду. я добьюсь, чтобы эту молодую психопатку больше к детям не допускали.
- а что же мне делать?
- ну я не знаю... все на усмотрение директора. от меня мало что зависит... вообще - могут тебя и на освидетельствование в психушку положить, и арестовать могут...
- эмиль гаврилович, миленький. что же делать? может мне самой пойти к директору?
- не советую. он сейчас после ее ухода звонит сам в роно и облоно - напуган выше крыши, не знает - куда она дальше двинет. раздерет тебя на части - если на глаза попадешься. иди и работай.
легко сказать! - душа ударившись о пятки - снова подскочила зайцем за облака. я была сама не своя. но до самого вечера больше ничего не произошло. и весь следующий день я снова ждала возмездия за свой безмозглый поступок...
только в конце следующего рабочего дня, перед тем, как дети легли - часов в девять вечера, Эмиль сжалился надо мной и признался, что выдумал всю историю с приходом мамашки Горлова - от начала до конца.
вот так старшие мои товарищи учили меня молодую соблюдать мои собственные принципы гуманного и демократичного отношения к воспитанникам. и было это в сто раз действеннее, чем если бы меня вызывали на ковер и чихвостили в лучших традициях совковой аминистрации...

при всей свой нелюбви к интернату как жанру я должна признать, что и там - даже в этих неподходящих, чтобы не сказать непотребных условиях, была для меня самая настоящая школа жизни. - и для учителей и для воспитанников интернат был местом, которое запоминалось...
наш интернат был восьмилеткой. кажется, и остался таким же. мне приходилось каждую неделю встречаться там и с выросшими бывшими воспитанниками интерната. зная, что три раза в неделю на просмотр фильма вход им свободен - они просто валом валили в привычные, ставшие за столько лет родными, стены. и все они имели в душе много тепла и благодарности этой школе. особенно - парни... все их неизбежные горести, пережитые в этих казенных классах и казармообразных спальнях, расплавяла чисто детская, сыновняя благодарность - неистребимая ни убогим бытом, ни жуткими порой зверствами горе-воспитателей, ни отсутствием уважения к сокровенному. они приходили из еще более неуютной взрослости в "утраченный рай" детства - и думаю, все мои здешние рассуждения о депривации были бы им чужды и непонятны. их память отфильтровала и оставила только необходимое. в конце концов всем нам в этом мире необходим некий прожиточный минимум иллюзий... чтобы выжить.
а я и сама не хотела уходить из интерната домой. в моей взрослости было еще больше ужаса, чем я когда-либо могла представить. ненадамс мог в любой момент войти в мою комнату, включить свет среди ночи - и устроить скандал. он мог оскорбить и унизить меня в любой момент. да что там "мог"?! - он все это делал. - да еще рылся в моих вещах, пока меня не было дома, находил мои письма и мои черновики, уничтожал их или насмехался над моими стихотворениями, хамил и матерился. - и когда это стало уже полностью невыносимо - надо было что-то пердпринять. приехала моя мама. поселилась со мной. и ненадамс вынужден был съехать к своим родителям. это было очень трудно - убедить его - но в конце концов - мы преуспели. договор был, что на месяц он свалит к своим. там конечно ему тоже было совершенно негде жить. но кто ж виноват, что он устраивал мне ад и вынудил меня вызвать маму? договорились мы, что через месяц мы уже уедем вместе с мамой навсегда - и до самого размена ненадамс может там жить один и наслаждаться одиночеством.
я никогда особенно не была близка со своей мамой. всегда завидовала тем, у кого мать была подругой. но в тот месяц жизнь с мамой казалась мне чистейшим раем. она была добра, ласкова, она заботилась обо мне и жила моими интересами. дело было наверное не только в ней - в целом характеризуемой мной как человек монолога, - но и во мне, которую жизнь уже порядком поломала и изменила. наверное, профессия врача, которая требовала от мамы колоссального внимания к другим и терпения для выслушивания пациента, породила эту монологичность натуры - как изнанку: ей тяжело было слушать в обычной, внепрофессиональной жизни все, что говорят другие. она любила говорить сама. напротив, я на тот момент с утра до вечера была занята на профессиональном поприще говорением - это как раз и утомляло. поэтому я предпочитала слушать. и привычный мамин голос после работы успокаивал. и я не чувствовала себя больше такой неприкаянной. надо так же заметить, что интернатские дети здорово переменили меня. будучи человеком рефлектирующим, бессюжетным, созерцательным - я была поставлена на работе в условия не только урочной дискуссии, которая мне всегда очень легко давалась, но и в условия внеурочной "занимательности" - должна была уметь рассказывать хотя бы на ночь что-то интересное. - "из себя". - читать - это было совершенно не то - надо было только рассказывать. и не о том, о чем на уроках. тут требовалось совершенно противоположное. и вот пришлось научиться связно сочинять или пересказывать сюжеты. попервам это было трудно. потом стало как бы второй натурой. но я от этого жутко уставала. это было не врожденным. поэтому когда наконец была возможность помолчать - тут-то и мамины истории (она как раз мастер на них) были для меня развлечением и врачевали болящий дух.
в тот год в интернате разразилась настоящая эпидемия педикулеза. после тридесятого выявленного случая - леопольд запаниковал, что интернат закроют, что мы станем притчей во языцех... надо сказать, к тому времени между леопольдом и мной установились очень дружеские отношения. весь тот учебный год, за исключением последнего месяца - директор каждую неделю провожал меня, помогая нести тяжелую сумку на трамвайную остановку, а иногда и до самого вокзала. - я ехала на вокзал, а оттуда к кроличке. леопольд еще в начале года распорядился, чтобы мне составили удобное расписание - я работала со второй половины вторника до пятницы практически непрерывно, до самой ночи, а порой и ночуя в интернате. а вечером в пятницу ночным поездом ехала в запорожье. это расписание изнурительно сказывалось на мне, но что делать - я до озверения тосковала по своему ребенку - и он жадно ждал моих приездов. когда я поставила условием именно такой график - леопольд сразу же сказал:
- мы пойдем на любые уступки, только чтобы ты не уходила.
и я целый учебный год прожила в этом чумовом режиме. меня уже узнавали многие проводники ночных поездов. когда билетов не было в кассе - я уговаривала проводника взять меня левым пассажиром и платила ему деньги. и однажды во время внезапной проверки - мне пришлось спрятаться на третью - багажную полку над дверью в купе проводников. - и эти юные девочки потом не верили, что мне уже не восемнадцать, а почти целых 25 и что я не спортсменка и у меня были двойки по физкультуре... :)

теперь, когда почти все дети в интернате завшивели - Леопольд вызвал меня и застенчиво признался, что ему нужна помощь моей мамы. для проверки, дезинсектации и дезинфекции он заказал санитарного врача и санитаров из диспансера. но ему сказали - что врач прибудет не ранее чем через три дня. в условиях казармы конечно к тому времени педикулез будет у всех поголовно. и моя мама пришла проверять собственноручно каждую голову, а после того, как она это сделала - принялась помогать нам, воспитателям, мазать головы купленной в аптеке чемерицей. утром завтрак начался с небольшим опозданием - все почти дети мыли головы, спешно делалась дезинсекция - все на свете гладили горячими утюгами, шла влажная уборка, меняли белье... педикулез был за три дня полностью ликвидирован...
год подходил к концу... я уволилась в начале четвертой четверти  - и мы с мамой уезжали вместе. мама была свидетелем, как на мне повисли мои дети в последний день. и как страшно навзрыд плакали две девочки. остальные тоже плакали, только чуть тише... я тоже плакала. прощание запомнилось как душераздирающее. только один еще раз за всю мою учительскую жизнь, длившуюся в общей сложности более четверти века, я испытаю такую непередаваемую горесть при расставании. но то были выпускники. этоих же - получалось - я бросала на перепутье. я помню лица своих интернатских. до сих пор я не забыла столько смешного и печального, грустного и возвышенного, навеки связавшего нас. но мое психологическое состояние тогда было настолько плачевным - что понадобится еще много месяцев, больше полутора лет - пока я наконец почувствую в себе силы снова встать у учительского стола. а пока я еду с мамой домой. я просто истощена. мне нужна реабилитация. обменом квартиры займутся мои родители. и им это удастся, несмотря на все происки ненадамсов, на шантаж - за каждый шаг к размену ненадамс вымогал у моих родителей деньги. мама давала - говорила: я не куплю чего-нибудь ребенку - но мы осуществим этот размен.
все когда-нибудь кончается на этом свете. прошла и я свой урок. горечи было досыта.
через год наконец удалось моим папе и маме разменять в Харькове жилье с ненадамсами - а еще через полгода я выменяла однокомнатную квартиру для нас с кроличкой и Неничкой в Запорожье.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

плетешь паутинку из самого себя - из кого ж еще? слушаешь своих только тараканов. ибо другие тараканы не слышны в нашей глухоманьке... - истреблены ли подчистую здешние тараканы, сами ли разбежались - только при наличии огромного количества русскоговорящих людей в этой стране - не с кем мне своими тараканами тут поделиться. а в переведенном на романский язык виде - это уже такиииииииие тараканы - которых я и сама начинаю бояться... переодетые они получаются, ряженые... так что даже англоговорящий и нидерландомыслящий от рождения муж(бедный пупсег!) все читает наравне с вами - по-русски...
и потом - ведь это же хорошо известно - что какому-нибудь абсолютно постореннему, впервые встреченному человеку намного легче взять да и рассказать свою жизнь. а приятелям - что рассказывать? - вот как бы она вся на виду...
я это к чему.
за последние дни я получила несколько отзывов о своих вспоминалках под названием "воспитательный момент обеда". - надо сказать - отзывов очень разных. одни говорят - какой натурализм, зачем? другие кричат - смелость какая, чуть ли не геройство... третьи говорят - продолжайте. - мы с вами ностальгируем. ну в общем - да. - но если честно - я ностальгирую только по молодости, потому что у меня все более и более жгущее, очень жесткое отношение к той стране, в которой со мной происходило все, о чем еще можно вагоны написать - вал просто. назвать ее концлагерем - наверное - преувеличение... но вот вполне можно назвать ее бараком. - знаете - таким - где у всех комнаты по коридору - и все всё знают друг о друге. и кран такой примитивнй базовый на общей кухне, вентиль такой... а над ним сидит... и усами шевелит. общественный такой - откормленный та... и почему-то пахнет старой грязной мешковиной... пахнет беломором (о, как сильно!) и красной москвой. очень даже кроваво-красной. хотя говорят - духи не виноваты. их еще до революции придумали - и назывались они "любимый букет имериатрицы." ну в общем - империатрицу пустили в расход. а духи... что ж духи! - их приспособили к нуждам трудящихся масс. страна нашего барачного проживания от москвы до самых  до окраин сквозь все наносные запахи пре_красно пахла кровью. и сквозь духи. там пртекала по артериям, по венам и по войнам и по беломорканалам наша с вами, дорогие мои читатели, кровь. и она все еще протекает там. - сколько там осталось дорогих мне людей. - сегодня пройдут выборы президента в стране, именуемй украиной. пожелайте ей удачи - этой стране. там осталось очень много замечательных необыкновенных людей.
а что делать с тара... ой - с вспоминалками - не знаю. как посетовал бы гоголь - они не годятся теперь даже на закрутки...:)
с моими переездом снова в запорожье началась некая новая фаза нашей швабру_в_рот_не_клади героини.
год она проработала в детском клубе при жеке. это незабываемый опыт. всего не рассказать. но там она, то бишь я, увидела, что административный трепет делал людей совершенными рабами. и это было очень противно. этот год - как пускание пара в трубу - мне жутко хотелось в школу. но было ясно - что для начала нужно набраться сил.
кроличка рос окруженный родными, он любил книжки, шумные игры, но больше всего он любил ездить на трамваях, троллейбусах и автобусах. ему было все равно куда - лишь бы ехать.
много смешного о нем помнится до сих пор. частично - вспоминалки о смешном - можно найти в этом журнале http://anouch.livejournal.com/ - под тагом минувшее. отчасти - в архиве сообщества "говорят дети" - под моим ником anouch.
так хочется войти в ту воду! - в ту нашу с алей молодость-детство... ребенок был такой очаровательный. маленький созерцатель. к четырем годам он столько всего знал и умел!
- умел разобраться в любой географической карте. знал все марщруты городского транспорта - со всеми остановками - по порядку, мог рассказать - как добраться до большого и малого рынка, до театра и центрального универмага, до всех вокзалов и пр...
еще аля знал необыкновенное количетво стихов. и очень умел слушать! - обожал когда я читала маме на кухне свои новые стихи. наколнив голову -  ловил каждый звук. и однажды сказал с гордостью:"когда моя курочка пишет стихи - она самый лучший на свете поэт." - это до слез тронуло меня. слушать он умел потрясающе. вообще - настолько - что выучил украинский язык, просто слушая сводки погоды и утренние новости по тихо работающему на кухне радио. - и заговорил на языке внезапно. в один прекрасный день пересказал полностью прогноз погоды слово в слово. мы-то к радио не прислушивались и были поражены, ведь никто из нас дома никогда не говорил по-украински. мы обрадовались - и стали покупать ему и украинские книги и деский журнал Барвинок. он слышал многие вещи по-своему. и когда играл - воспроизводил удивительными междометиями звуки механизмов - имитировал открывающиеся и закрывающиеся двери транспорта: фсю-кууууууу. фсюкуфсюку. он любил слушать музыку. еще двух лет от роду - вытаскивал из стопки пластинку окуджавы. - выбрал значит. я попробовала поставить другую - он опротестовал это немедленно. - "пусть этот дядя поет".
в четыре он уже читал запоем. но любил и когда ему читают и рассказывают. примерно в это же время у него появилась дикая страсть к старым фотографиям и он стал надписывать имена изображенных на фотографиях родственников и писал  кто кем ему приходится. разобрался со всеми терминами родства и очень остался этим доволен. во дворе его окружали одни девочки - его ровесницы. все мальчишки были намного старше.

2008. Сандерленд, Великобритания - Льер, Бельгия.