Блажен, иже и скоты милует

Шопенгауэр как-то сказал: “Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки”. Ничего не скажешь – великий философ был: понимал, что к чему.

Для меня отношение к животным – показатель человечности в человеке. Можно сколько угодно бить себя в грудь и на каждом углу талдонить о своей любви к ближнему, милосердии и жизни по заповедям, но если ты способен обидеть собаку – грош тебе цена как верующему христианину, да и просто, как человеку. Меня, кстати, всегда удивляло такое откровенно потребительское и безнравственное отношение к животным в православных монастырях. Может, и не везде так, но там, где мне “посчастливилось” побывать – дела обстояли именно таким образом.

А как же “Блажен, иже и скоты милует”? Или если тварь бессловесная, то и боли не чувствует, и страдания ей не знакомы?

В 2010 году был у меня спор по этому поводу с одним таким “православным”. В кавычки беру сознательно, чтобы было понятно истинное положение вещей. Под присмотром этого человека находилось очень много разных животных, и все они в разной степени были несчастны. Кошки, собаки, перепелки, козы, лошади, гуси… ну очень много. Этот человек утверждал, что душа животного смертна и распадается вместе с телом. Собака не наследует рай, потому что она тварь бессловесная, и ей не положено.

“Ну, хорошо, – говорю ему я. – Но какой тогда смысл в том, чтобы давать животному чувства? Посмотри в глаза Даны (прим.: самый скорбный в мире алабай). Ради чего вся эта скорбь, если в конце нет никакого утешения? А ведь у нее нет выбора, как у человека. Дана не может изменить свою жизнь, не может покаяться, она вообще ничего не может! И даже если она вдруг тебя загрызет – это не ее воля будет, а Божия, и она в этой ситуации сработает как слепой инструмент. Но инструмент, у которого есть скорбящее, израненное сердце. Зачем ей оно, если в конце ничего нет, и вся боль ее – боль пустая, бездарная, лишенная всякого смысла?..”

Главный вопрос – зачем?

Отец Владимир не любил, когда я задавала вопросы. И особенно не любил, когда я спрашивала: “Зачем?”.

“Тебе о спасении души думать нужно, а не о том, что происходит с животными после смерти. Богу виднее, а у тебя дела поважнее есть”.

Но, извините, я с этими животными каждый день вынуждена общаться! И не получалось у меня, как у уголовника Юры, хладнокровно наблюдать за дракой полуголодных козлят у корыта с жижей, которую мешанкой язык назвать не поворачивался. Я смотрела на это все и упорно отказывалась понимать, как можно спасти свою душу,  истязая тех, за кого нам положено быть в ответе. Как можно?

“Но ведь они живые!”

Помнится, этот мой возглас произвел на батюшку огромное впечатление. А для меня это была всего лишь реальность.

“Ты горожанка, тебе не понять,” – снисходительно говаривал брат Василий. Тот самый, с кем спорила до хрипоты. А потом брал огромную палку и шел на “беседу” с обезумевшим от боли и страха,  скованным цепью, козлом. Брат Василий избивал его почти ежедневно.

“Чтобы знал, кто в доме хозяин,” – назидательно говорил он мне.

Я бегала к Шейху украдкой, таскала ему куски хлеба и, пока не видит никто, чесала бороду и за ухом. Шейх фыркал и жмурил глаза. И благодарно вылизывал руки.

Но как-то случилось, что он сорвался с цепи. Мы с работницей Ташей закончили кормление перепелок и уже подходили к выходу из ангара, когда вдруг почувствовали, что кто-то идет. Обернулись – за нами Шейх. Без цепи он как-то сразу показался еще более черным, огромным и злым. Глаза “на шарнирах” крутились в разные стороны, он пыхтел и сопел, и в целом, впечатление производил весьма устрашающее. Но он так ничего и не сделал. Только ступил на шаг ближе, пригнул голову и зажмурил глаза. Ждал моих почесушек. Я не успела. В ангар влетел брат Василий, все с той же жердью наперевес.

Но в этот раз избиения не случилось. Шейх был свободен, борьба разворачивалась на равных. И я болела за Шейха. Он вдавливал человека в стену изо всех сил. Я знала: если ему удастся зажать между рогами, одного резкого движения головой будет достаточно, чтобы сломать пару ребер.  Я почти физически ощущала всю ненависть и всю злобу, скопившиеся в Шейхе за год издевательств. Он мстил расчетливо и разумно.

И все-таки он не смог. На помощь брату Василию прибежал старый монастырский послушник Женька. Ну как прибежал? Он сильно прихрамывал на правую ногу. Женя накинул цепь на козла, спутал ноги и повалил.

…Когда его били – в очередной раз и с особым остервенением – Шейх не пытался сопротивляться. Он только смотрел своими глазами-шарнирами, смотрел неотрывно и вопросительно – на меня.